Четыре сестры (№3) - Укрощение герцога

– Бывает ли, что женщина для мужчины нечто большее, чем временное прибежище, чем гостиница или постоялый двор? – вопрошала она, глядя ему в глаза. – Ваш пол принимает решение жениться не с большей осмотрительностью, чем поехать лечиться на воды. Вы отваживаетесь на это с равнодушием и одновременно беззаботностью.

На его лице появилась слабая кривоватая улыбка, способная смягчить женщину, готовую проявить милосердие.

– Мы относимся к браку совсем по-иному, мисс Питен-Адамс. Брак представляется мне одним из самых загадочных и волнующих состояний.

– Почему, ради всего святого, вы это говорите? – спросила Джиллиан с искренним удивлением.

– Любовь может оказаться скоротечной. Но, вступив в брак, мужчина и женщина связаны накрепко, чтобы жить друг для друга, а не ради удовольствия.

– Но Доримант, будучи женатым, все равно станет жить ради наслаждения, – упорствовала Джиллиан. Но сердце ее почему-то забилось очень быстро.

– Возможно, это и так, – сказал мистер Спенсер задумчиво. – Но, думаю, Харриет приручит его. А вы так не считаете?

– Скорее, она будет терпимой к нему, а это нечто, отличное от приручения.

– Если привести ее слова точно, то она сказала, что научится выносить общество мужа.

– Такова судьба многих женщин.

По какой-то причине все, о чем могла думать Джиллиан, – это насколько пуста библиотека и каким тихим казался огромный дом, в центре которого они находились. Будто во всем здании были только они двое. Глаза мистера Спенсера казались такими задумчивыми. И ее приводило в трепет то, что все его внимание было обращено на нее.

– И вы в это верите? – Он казался явно заинтригованным.

– Как можно любить подобное создание? – спросила Джиллиан, впервые в жизни выражая столь откровенное мнение. Никогда прежде она не изрекала такой горькой правды. – Вы должны простить мне критику вашего пола, сэр, но мужчины – диктаторы, к тому же частенько бывают занудами и почти всегда непостоянны, как мы заметили в начале нашей беседы. Они…

И тут вдруг ей в голову внезапно пришла встревожившая ее мысль, что он – плод незаконного союза, адюльтера и, возможно, эта тема ранит его чувства.

Но он не выглядел уязвленным или униженным.

– Они? – подсказал он.

– Думаю, это неподходящая тема для беседы, – уклонилась от разговора Джиллиан. – Вы должны меня извинить.

Она снова вернулась к работе и с раздражением заметила, что ее пальцы слегка дрожат.

– Хотя я и не слишком увлечен пьесой, в ней есть одна очаровательная сцена между Харриет и молодым Беллером, – сказал мистер Спенсер.

– Это когда она наставляет его, как надо ухаживать?

– Когда вы улыбаетесь, у вас на щеках появляются ямочки, – проговорил мистер Спенсер, и его лицо приняло выражение, близкое к ужасу.

«О Господи!» – подумала Джиллиан сердито. Ему не надо вести себя так, будто она недосягаема для чувств, при условии, что ни одна женщина в доме, кроме нее, таковой не является.

Он прочистил горло.

– Простите, что не подумал об этом раньше, но нет ли опасности, что ваша репутация пострадает от того, что вы остались здесь со мной наедине? Не позвать ли вашу горничную, или вашу матушку, или кого-нибудь еще побыть с нами?

– Моя матушка на редкость разумная женщина, – ответила Джиллиан. – Мой опыт убеждает, что вопрос о скомпрометированной девице и ее пострадавшей репутации возникает тогда, когда молодая женщина пылко стремится к замужеству. Уверяю вас, что я не имею ни малейшего желания или нужды силой вовлекать мужчину в брак.

– В таком случае почему бы нам не почитать вслух эту сцену, и вы запишете слова роли Харриет?

Его голос был ровным, как всегда. Она послушно взялась за перо.

– Это говорит молодой Беллер, – сказал мистер Спенсер. – «Если судить по виду и жестикуляции, это убедит их в том, что я делаю самые страстные признания, какие только можно представить».

– О, эту часть я знаю, – сказала Джиллиан. – Харриет говорит, что ему следует склонить голову к плечу и притопывать ногой. «Вам следует чуть больше склонить голову, непринужденно опереться на левую ногу и поигрывать правой рукой».

Гейб пришел в совершенную ярость. И чем больше он думал об этом, наблюдая, как перо мисс Питен-Адамс скользит по странице, тем больше воспламенялся гневом. Да, он был незаконнорожденным. Но ведь это не сделало его евнухом. Ей следовало опасаться оставаться в комнате наедине с ним. Вероятно, не потому, что ее мать сочла бы их в безопасности, раз полагала, что он не больше годится для брака, чем выхолощенный петух. Но потому, что…

– Какая следующая реплика Харриет? – спросила она.

– «Теперь обопритесь на правую ногу, поправьте пояс и оглядитесь вокруг».

У нее были красивые, изящные и стройные руки, выглядевшие такими же умными и достойными леди, как и все остальное в ней.

– «Повернитесь ко мне лицом, улыбайтесь, смотрите на меня», – сказал он, не сводя глаз с ее рук. Они были, как и ее губы, невинные и чистые.

Какими и должны быть губы леди.

– О, я не думаю, что эта строчка…

Но тут ее лицо, этот сладостный, достойный настоящей леди треугольник, оказалось между его ладонями, и его губы прижались к ее губам. Она показалась ему изумленной, но вовсе не негодующей, хотя, конечно, в следующую минуту могла начать колотить его по голове и кричать. Но нет, его порыв поверг ее в молчание, и он рискнул продлить это мгновение как можно дольше.

Джиллиан оказалась такой, какой он ожидал и желал ее найти, – будто хотел этого всю жизнь. Она пахла чистотой и сладостью, и был в этом вкусе и запахе слабый намек на что-то – на аромат персиков или на тяжелое благоухание роскошных роз. И на губах ее не было красной маслянистой помады. Он провел языком по ее полной нижней губе, а она издала испуганный звук, зародившийся где-то в глубине ее существа.

Вероятно, эта маленькая пойманная им птичка никогда еще не целовалась. Ощущения Гейба были самыми странными. Как если бы он был самим Доримантом, распутником, которого называли «самым худшим из сущих мужчин». Доримант уж не стал бы колебаться, если бы ему представился случай поцеловать в библиотеке невинную девушку, и уж он воспользовался бы ее неопытностью… Но эта мысль ускользнула из его сознания, потому что Джиллиан еще не собиралась бежать. Возможно, она была так изумлена и испугана, что впала в ступор, как кролик, который боится сдвинуться с места. И было бы глупо даром терять время.

Поэтому Гейб принялся покусывать ее полную нижнюю губу, но, конечно, она не походила на Лоретту или какую-нибудь другую женщину, побывавшую в его постели, хотя таковых было не так уж много. Джиллиан не понимала, чего он хочет. Ему это было ясно. Поэтому его язык скользнул в ее рот, и это был сладостный, глубокий и крепкий поцелуй между двумя вдохами.

Он ощутил ее изумление так, будто это было его собственное тело. И все же… она не стала кричать и звать на помощь.

Гейба охватила какая-то странная бесшабашность, какой он никогда не знал прежде.

Будто Доримант выпрыгнул со страницы книги и принялся нашептывать ему на ухо, что делать. Он схватил в охапку маленькое прелестное тело Джиллиан, поднял ее со стула и посадил себе на колени, не переставая медленно ее целовать, и этим поцелуям не было конца.

Она снова вздохнула со всхлипом, но ее руки обвились вокруг его шеи, и он настолько осмелел, что его губы прошлись по ее гладкой щеке. На ней не было ни пудры, ни румян, не ощущалось горького вкуса притираний, которыми женщины пользуются для отбеливания, чтобы выглядеть посвежее или сделать кожу гладкой. Это была кожа Джиллиан, чистая, сладостная, и он слышал ее легкое дыхание, и, когда крепче прижал к себе, она на мгновение перестала дышать.

Он ощутил ее корсет, сооружение, дававшее женщине возможность держаться так прямо, будто она была закована в стальные латы. И, как ни парадоксально, это вызвало в нем бурное желание. Ясно было, что поверх корсета на ней три или четыре слоя одежды, и дрожащими пальцами он ощупывал эту ткань, и не мог остановиться, и целовал ее все крепче.

Ее пальцы вцепились в его волосы.

Его язык нырнул в ее сладостный рот с такой отчаянной силой, будто он оказался на грани смерти, и на самом деле почти так оно и было, потому что в любой момент она могла прийти в чувство и осознать, кого целует. Но сейчас он ощущал себя Доримантом и был им, шествующим по улицам Лондона с отвагой и красотой ангела.

– Ответь на мой поцелуй, радость моя, – сказал он, и его голос донесся до нее, как темное текучее расплавленное золото, как голос актера.

– Я…я…

Он чуть переместил ее, так что смог погладить ее шею большим пальцем.

– У тебя вкус персиков, – прошептал он прямо в ее рот.

И тут внезапно она ответила ему поцелуем. Вся эта сладость всколыхнулась и обрела дикость и жадность, и из горла ее до него донеслись странные хрипловатые звуки, такие же, как те, что издавал он. Потрясенный, он слегка отстранил ее и посмотрел ей в лицо.

Ее волосы рассыпались по плечам. Глаза больше не казались изумленными. Она подняла ресницы с трудом, будто непомерную тяжесть. Губы ее были алыми, будто она их накрасила. Он замер, руки его потонули в шелковистой гриве ее волос.

Что он наделал?

– Мне не следовало, – хрипло прокаркал он.

И тотчас же вся страсть ушла из ее взгляда, и теперь ее глаза смотрели на него холодно и оценивающе, как и надлежит аристократке.

– Вы… – прошептала она.

– Все в порядке, – попытался он смущенно успокоить ее, вынимая шпильки из ее рассыпавшихся волос и передавая ей.

Она спрыгнула с его колен, будто он ткнул ее в бок булавкой.

– Вы беспринципный человек.

– Это цитата из пьесы, – сказал он, делая гримасу, которую можно было бы с натяжкой счесть за улыбку.

– Но это подходящая цитата.

Как ни странно, она не стала кричать, только смотрела на него, стремительно приводя в порядок волосы и закалывая шиньон, скрывавший весь их ослепительный блеск, будто его и не существовало.

– Ну, мне следует поблагодарить вас, – сказала она отрывисто.

Право же, она была одной из самых странных женщин, каких ему доводилось встречать. По правде говоря, он даже не думал возражать ей.

– Это вы научили меня сочувствовать женщинам, героиням пьесы. Прежде я думала, что миссис Ловейт и Белинда просто глуповаты, пренебрегают мыслительными способностями и боготворят свои страсти.

Гейб испытывал какое-то странное чувство отстраненности, будто наблюдал эту сцену из соседней комнаты или из зала театра.

– Она ведь ваша любовница. Это так?

– Кто? – спросил он.

– Эта Лоретта. Мисс Хоз.

– Нет!

Но она умела читать в его глазах. Она это знала, и он понял это, и ей не потребовалось услышать его протест, чтобы понять.

– Как распорядительница этой постановки, я, вероятно, должна настаивать, чтобы вы сыграли Дориманта. Насколько мне известно, герцог Холбрук чист, как только что выпавший снег. А вы…

– Уверяю вас, что моя репутация…

– Конечно, мать Эмили – единственная, кто по-настоящему раскусил Дориманта, – сказала Джиллиан будто про себя. – Ее слова: «Если он только заговорит с женщиной, она погибла». Прежде я никогда не принимала это высказывание на веру.

Он с крайним раздражением заметил, что ни в ее голосе, ни в лице не было ни малейших признаков страсти. Только проникновенный интерес, любопытство.

– Вы, мистер Спенсер, заставили меня все узнать о распутниках.

– Должно быть, вы воспринимаете меня как животное, выставленное напоказ? – сказал он.

Она пренебрегла ответом.

– Всего-то несколько минут разговора и переписки ролей – и вы отвлекли мое внимание. Это было мастерское представление. – Она собрала свои бумаги. – Всего хорошего, сэр. – И без проволочки вышла из библиотеки.

Глава 19

Любовница любви

Был один из тех вечеров, когда небо ясное, темно-синее, будто освещенное изнутри.

Он нацепил усы. И черный плащ, как оперный злодей.

Ощущение было непривычное и странное – он чувствовал себя шпионом. Или тайным любовником. Но Рейф много думал об этом вечере и знал точно, как он будет проходить.

Имоджин, собственно, не собиралась заводить тайных шашней с Гейбом. Скорее, это был безумный порыв, похожий на тот, когда она так отчаянно пыталась пленить Мейна. Он готов был заложить половину имения, что, когда дело дойдет до точки, она передумает. И тогда он смог бы отвезти домой ее, не подозревающую о том, что Гейб отказался провести с ней этот вечер.

Луна светила уже достаточно ярко, а листья акации еще хранили золотистый отблеск солнца. Он прибыл рано, занял место у каменной стены фруктового сада и стоял, опираясь о круглые замшелые камни. Старая акация кивала ему листьями: золотистые овалы трепетали в воздухе, будто вальсировали в одиночестве.

Услышав шелест плаща среди листьев, он выпрямился. Он не мог поверить, что Имоджин не узнает его. Конечно, стоит ей бросить хоть один взгляд на его лицо, и она поймет, что это он. Они достаточно насмотрелись друг на друга.

И конечно, он мог узнать ее из тысяч женщин. Ни у какой другой не было такой нижней губы и столь высоких и округлых бровей. И такого язвительного ума, который она оттачивала на нем.

Вскоре он изменил мнение. Мало сказать, что она выглядела сорванцом. Скорее, ее можно было сравнить с ночной бабочкой. Он ни за что не узнал бы ее.

– Имоджин! – окликнул он ее, забыв на мгновение, что он Гейб, а тот всегда обращался к Имоджин, почтительно называя ее «леди Мейтленд».

– Могу я называть вас Гейбриелом? – спросила она, показав ему ямочки на щеках и кладя руку ему на плечо.

– Вы… вы выглядите…

– Я выгляжу по-декадентски, – признала она с удовлетворением. – Когда я облачилась в свой костюм, у моей горничной случился нервный припадок от мысли, чтоя появлюсь в таком виде в общественном месте. Но я ее заверила, что никто и не догадается, кто я такая.

Рейф вгляделся в нее и лишился дара речи. Губы Имоджин были ярко накрашены, а глаза подведены черным. Лицо ее было покрыто толстым слоем пудры, а из-под капюшона во все стороны выбивалось множество льняных закрученных спиралью колечек.

– Надеюсь, вы правильно оцениваете ситуацию? – спросил он.

Конечно, она была самой красивой ночной бабочкой, какую он когда-либо видел.

– Поехали? – сказала Имоджин.

– Где вы раздобыли парик? – спросил Рейф, собравшись с силами, взял ее за руку и повел из калитки сада.

– Он был в одном из ящиков театрального реквизита, присланного из Лондона, – ответила она, поднимая на него глаза. – Разве вы не помогали Гризелде составить каталог костюмов и грима?

– Конечно! – поспешил согласиться Рейф. – Я не узнал его на вашей голове.

– Думаю, он предназначен для роли королевы, – сказала Имоджин со смехом. – Он оказался на затылке непомерно высоким. Я думала, у Дейзи случится судорога, пока мы старались укрепить его в надлежащем положении, и это нам удалось. Это ваш экипаж?

– Нет, – серьезно ответил Рейф, потому что теперь он должен был все время помнить, как говорит и держится Гейб. – Я нанял его, потому что счел, что так меньше опасности быть узнанными.

– Прекрасная мысль! Я вижу, вы знаете, как устроить такую эскападу.

Рейф поднял бровь, осознав, что Имоджин поверила, что его брат – эксперт по устроению незаконных связей, но сел в экипаж вслед за ней.

Когда они уселись друг против друга, она перевела дух.

– В начале подобной экскурсии ощущаешь некоторое неудобство, – сказала она. – Но это, должно быть, нормально.

Рейф подумал, что, вероятно, так и есть, но ему никогда не приходилось совершать такое путешествие в Силчестер. Но оно начинало ему чрезвычайно нравиться.

– Что вы надели под плащ? – спросил он.

– Костюм миссис Ловейт. Он несколько кричащий – из желтого атласа, весь в блестках и с серебряным шитьем. Я могу только предположить, что на сцене это должно смотреться хорошо, потому что для гостиной такой туалет слишком вульгарен.

Рейф не мог разглядеть блеска в темной карете, но хорошо его представил.

– Я хочу поговорить с вами, мистер Спенсер, – начала Имоджин. – Возможно, для вас это и удобный момент, раз у вас такой богатый опыт. Но…

– Вы обещали называть меня Гейбриелом, – перебил Рейф.

– Да, конечно.

Имоджин принялась вертеть в руках носовой платок, и Рейф испытал глубокое всепоглощающее удовольствие. Он всегда любил такие моменты, полные восхитительной нелепости. И если догадка его не обманула, то его подопечная собиралась признаться человеку, которого вынудила отправиться с ней в эту поездку, что она имела в виду всего лишь платоническую дружбу с ним.

– Видите ли… – сказала Имоджин запинаясь.

Рейф усмехнулся в наклеенные усы. Он мог избавить ее от смущения, но к чему было беспокоиться? Конечно же, Имоджин не собиралась спать с Гейбом. Для этого она была слишком леди.

– У меня ограниченный опыт общения с мужчинами, – сказала Имоджин.

«И я не собираюсь его расширять», – докончил про себя ее мысль Рейф с мрачным юмором.

Она подалась вперед и легко дотронулась до его колена.

– Вероятно, вы будете смеяться, но для меня это совершенно новое ощущение – пуститься в приключения такого рода.

И тут у Рейфа пропало желание смеяться. Глаза его стали как щелки. Действие разворачивалось не по его сценарию.

– Вы, очевидно, сочли меня очень дерзкой, – продолжала Имоджин. – Я и правда смелая, но не безнравственная. Но мой муж умер год назад, а мы и были-то женаты всего две недели, – Она посмотрела на него умоляюще. Рейф нашел в себе силы кивнуть. – Право же, я не порочная женщина, – продолжала она. – Нет, вероятно, испорченная, если нахожусь здесь. И все же, мистер Спенсер, Гейбриел, я не хочу снова выходить замуж. Во всяком случае, пока не пойму мужчин лучше.

– Мужчин? – спросил Рейф с недоумением.

– Я не имею понятия о представителях вашего пола. Я знала отца, любила его, но он был довольно безответственным человеком. Потом вышла замуж за Дрейвена, а он, боюсь, весьма походил на моего отца. Вели они себя совершенно одинаково. А теперь… мне хотелось бы… – Ее голос замер.

– Вы знаете Рейфа, – сказал Рейф вопреки собственному желанию.

– Да, конечно.

Но тут она замолчала и больше не сказала ничего.

– Ваша репутация погибла, если кто-нибудь узнает о нашем небольшом приключении, – сказал Рейф, стараясь придать голосу глубину и торжественность, свойственные интонациям брата.

– О, никто не узнает. Этого я не опасаюсь. Но весь день я чувствовала себя не в своей тарелке…

Вот оно наконец. Разумеется, Имоджин не могла пойти на беззаконную связь с человеком, которого едва знала. Правда, Гейб – красивый малый. Но она ведь леди со вкусом и… И со страстями.

– Я много думала о нашем разговоре в коридоре. И у меня из головы не выходит, что вы не хотели сопровождать меня в библиотеку, да и в Силчестер тоже, мистер Спенсер.

– Гейб, – кратко поправил ее Рейф. – Конечно, я хотел сопровождать вас. Иначе меня бы здесь не было.

Внезапно в карету проник лунный луч, скользнул по рукам Имоджин, сложенным на коленях и комкающим носовой платок.

– Я буду предельно честна с вами, – сказала она, и теперь голос ее был хоть и тихим, но звучал твердо. – Меня преследует мысль, что мой муж вовсе не жаждал бежать со мной, как рвалась к этому я.

Рейф вовремя вспомнил, что его брат никогда не встречал покойного мужа Имоджин и потому едва ли мог сказать что-нибудь хлесткое и язвительное о недостаточно мужественном поведении Мейтленда.

– Я совершенно уверен, что это не так.

Карета накренилась, поворачивая на открытое место по дороге в Силчестер, и сноп лунного света пролился в окно экипажа. Печальная улыбка на губах Имоджин вызвала у Рейфа отчаянное желание вернуть Мейтленда к жизни ненадолго, чтобы только хватило времени убить его за то, что он посмел заставить Имоджин почувствовать себя нежеланной.

– Вы не знали лорда Мейтленда. – Она опустила глаза и сложила носовой платок так, что он превратился в маленький четырехугольник. – Мой муж больше любил лошадей, чем людей. А я обожала его, – сказала она. – Сначала это открытие стало для меня весьма прискорбным, но позже я пришла к выводу, что жизнь не всегда бывает такой, как нам хочется. Особенно в вопросах чувств.

– Вы, вероятно, правы, – сказал Рейф сурово, – но я считаю невероятным, чтобы лорд Мейтленд не ценил вас по достоинству.

– Вы хотите сказать, что я представляю большую ценность, чем лошадь? – спросила Имоджин, глядя на него лукаво и с хитрецой, что вынудило Рейфа улыбнуться в ответ.

Но Гейб был не из улыбчивых мужчин, особенно когда речь шла о серьезных делах.

– Значительно большую, чем лошадь и даже другие женщины, – уточнил он.

– Благодарю вас, – сказала Имоджин. – Но судить об этом довольно трудно.

– Что бы вы мне ни сказали, ваши слова не выйдут за пределы этой кареты, – пообещал Рейф, снова прибегая к торжественному тону Гейба.

– В прошлом году я просто потеряла голову от тоски. Я думала даже завести роман, когда бедный Дрейвен покоился в могиле всего шесть месяцев. Вы сочтете меня самой гадкой и развратной из женщин.

– Я прекрасно вас понимаю, – сказал Рейф, вспомнив свое состояние после смерти брата Питера.

– Большинство людей переносят горе значительно лучше меня. – Имоджин сглотнула. – Я была… не могу выразить этого.

Рейф подался вперед, не обращая внимания на лунный свет и не опасаясь, что она может узнать его, и переплел свои пальцы с ее пальчиками.

– Мне вы можете довериться, – попытался он убедить ее, и голос его звучал твердо.

– Я пыталась завести любовника, – сказала Имоджин поспешно. – Лорда Мейна. Вы его не знаете, но он настоящий повеса. Хотя он не…

– Он не воспользовался вашим печальным состоянием, – сказал Рейф, пообещав себе извиниться перед Мейном, что усомнился в нем.

– Я хотела бы верить, будто у него случился внезапный приступ добродетели, но, боюсь, это не так. Я просто его не привлекала.

– Я не верю этому.

– Вы с ним не знакомы, – сказала Имоджин с легким вздохом, поразившим Рейфа в самое сердце. – Но уверяю вас, что он прямо заявил мне, что не интересуется мной. Видите ли, мистер Спенсер, чем больше я думаю о нашей встрече в коридоре, тем сильнее убеждаюсь, что вы оказались в этом экипаже против своего желания, из какой-то извращенной галантности. Как подлинный рыцарь, вы не допустили, чтобы я страдала от унижения.

Имоджин решила, что Гейб не хотел быть с ней, и это было так. Рейф всем своим существом готов был избавить ее от сознания того, что и Гейб оказался в одном ряду с Дрейвеном и Мейном. Эти мужчины были необъяснимо слепы к ее очарованию и не могли отличить алмаза от простой речной гальки.

– Я понимаю, что вы удручены, думая, что я не желаю вас, – сказал он, голос его походил на тихое урчание.

Она слегка отшатнулась, но проговорила:

– Можно это выразить и таким образом.

Он задернул шторки на окнах экипажа. Без лунного света карета погрузилась в темноту, пространство, едва вмещавшее их обоих, приобрело странный уют. Он мог видеть красоту ее слегка раскосых глаз, щедро оттененных угольным карандашом.

Без дальнейших околичностей он потянулся к ней и посадил к себе на колени.

И первое, что он сделал, – это вытер платком ее накрашенные губы, удерживая ее испуганный и изумленный взгляд своим. Он хотел лишь стереть эту жирную помаду, но его зачаровал изгиб ее нижней губы. Она смотрела на него и не сопротивлялась – просто смотрела.

Ну, если ее намерением было разглядеть признаки желания, то она как раз сидела на его весьма убедительном доказательстве. Но в следующую минуту эта мысль упорхнула. Потому что она облизала губы, после того как он стер с них помаду. Он взял платок и снова вытер ее губы. И она, глядя на него, облизала нижнюю губу розовым язычком.

Он бросил платок на пол и приподнял ее лицо за подбородок. В темноте кареты видны были только ее глаза. Медленно он провел большим пальцем по ее полной нижней губе. И без единого слова она, глядя ему прямо в глаза, облизала его палец.

И это было знаком. Он впился в ее рот с жадностью и страстью, нараставшими в нем в течение нескольких недель, пока она скользила по комнатам его дома, бросая из-под ресниц обольстительные взгляды на Гейба, в то же время оставаясь совершенно равнодушной к нему.

Его язык совершил вторжение в ее рот со всей обжигающей страстью. Конечно, ему не следовало позволять себе подобное со своей подопечной. Но ведь он был Гейбом, а она кокеткой, помешанной на авантюрах, и он не мог остановиться и целовал ее, особенно эту нижнюю губу, воспламенявшую его чресла до такой степени, что он был готов проглотить ее.

Карета качнулась и остановилась.

– Мы должны… – начал Рейф и замолк, испуганный придушенным звуком своего голоса. Он откинулся на спинку скамьи.

Эта умная и изощренная в остротах Имоджин, молодая женщина, удивлявшая и восхищавшая свет своим бахвальством и предполагаемым романом с Мейном, сидела напротив него с таким видом, будто ее поразил удар молнии.

Кучер наемного экипажа открыл дверцу. Рейф помог ей выйти.

– Встретите нас здесь через час. – Он дал вознице соверен.

– Да, сэр, – ответил тот, оглядывая человека в плаще с вновь обретенным почтением.

Уж конечно, он мог бросить на ветер больше двухпенсовика. И эта особа легкого поведения, с которой был джентльмен, в мгновение ока растратила бы эти деньги. Что касается прожигания денег, то никто не подходил для этой цели лучше желтоволосой девицы. Таково было его мнение.

Она вышла из экипажа, и глаза Снага, кучера, широко раскрылись. Да, это была штучка что надо, не просто булочка, но булочка, щедро намазанная маслом. Она выглядела чистой. Возможно, принадлежала к тем, кто обходится в двести фунтов за ночь. Его кузен Берт божился, что в Лондоне такие водятся.

Они направились к гостинице «Черный лебедь». Могло ли быть, что они приехали только послушать Кристабель? Хотя странно было привозить сюда женщину ради этого. Или они собирались воспользоваться здешними постелями? Но если так, то джентльмен выбрал не ту гостиницу, потому что ее владелец Хайнд не принимал такие булочки с их товаром.

И Снаг со вздохом взгромоздился на козлы, свистнув лошадям.

Со всех сторон каждую минуту подъезжали экипажи и останавливались под раскидистыми дубами перед дверью гостиницы. Из каждого выпрыгивал джентльмен в плаще, покрикивая на кучера. Имоджин и Рейф пробирались к открытой двери гостиницы.

– Здесь столько народу, – заметила Имоджин, глядя, как еще четверо мужчин проталкиваются в гостиницу. Свет, льющийся из ее открытой двери, освещал их, и оттуда доносился шум.

– Это из-за Кристабель, – весело сказал ее спутник.

– Вы видели ее прежде?

– Однажды. Она привлекает внимание. Думаю, что эти мужчины собрались сюда из разных графств.

Имоджин обратила внимание на то, как он произнес слово «мужчины», и ее охватила дрожь нетерпения и предвкушения. Но ведь она ждала интересного вечера. Разве не так? Это было много лучше, чем сидеть дома и подрубать кайму на платье и слушать жалобы Гризелды на то, что пьеса неподходящая. Конечно, Кристабель была неприемлемой для общества женщиной. Собственно говоря, Имоджин представляла ее чем-то вроде ночной бабочки. Имя Кристабель как раз подходило для такой.

Она вошла в гостиницу «Черный лебедь», крепко вцепившись в руку своего спутника. Колени ее дрожали. Хоть она и бросала украдкой взгляды на Гейбриела, он ни разу не взглянул на нее, после того как они вышли из кареты.

Возможно, именно поцелуй заставил ее смотреть на него совсем по-другому. Она и прежде находила его красивым. Теперь же свет, падавший из освещенных окон, играл на его скулах и затененных глазах, и от этого он казался еще привлекательнее и опаснее.

Она рассматривала его рот, его губы. Они были полными и будто созданными для обольщения. И ей на память тотчас же пришла реплика из пьесы с описанием Дориманта. В этот вечер Гейбриел Спенсер «чем-то напоминал ангела, но это сходство было глубоко запрятано в нем».

– Я бы предпочел, чтобы вы надели капюшон, – сказал он, бросив на нее взгляд искоса.

Имоджин кивнула и почувствовала, что ее щеки горят под слоями пудры, которыми она щедро покрыла лицо. Они вошли в очень просторное помещение, освещенное несколькими фонарями, ненадежно подвешенными на гвозди, вбитые в стены. В одном конце его находился камин, который, похоже, днем топили, но теперь он был загорожен наскоро сооруженной сценой. Остальное пространство было запружено толпой мужчин, приветствовавших друг друга поднятыми вверх кружками с элем.

– Как можно расслышать певицу в таком шуме, каким бы голосом она ни обладала? – постаралась перекричать толпу Имоджин.

Ее спутник посмотрел на нее сверху вниз:

– О, они заткнутся ради Кристабель.

«Похоже, что Кристабель – женщина многих талантов», – подумала Имоджин, испытав внезапно укол в сердце, будто ее праву собственности могло что-то грозить. Как часто этот профессор богословия ездил в Лондон, чтобы насладиться столь порочным зрелищем?

Хозяин гостиницы был малорослым рябым человечком, тотчас же бочком протиснувшимся к ним.

– Чем могу служить? – выкрикнул он, стараясь перекрыть шум в переполненном помещении. Потом добавил, пронзительно взглянув на желтые кудряшки Имоджин: – Не располагаю комнатами на ночь. Женщинам вход не воспрещен. – Он мотнул головой, стараясь показать, насколько здесь многолюдно. – Но, как видите, тут не много женщин, питающих интерес к Кристабель.

Рейф с трудом удержался от того, чтобы не повергнуть его на пол ударом кулака.

– Бутылку вина, – распорядился он.

Потом наклонился так, чтобы его лицо оказалось на уровне круглой рожицы маленького владельца заведения.