Четыре сестры (№3) - Укрощение герцога

Он неуклюже поднялся с колен – должно быть, его немалый вес был для них тяжким испытанием – и опустился на диван рядом с ней.

– Вы не хотите вступать в брак со мной, – спокойно сказала Джиллиан. – Это ваша мать велела вам на мне жениться. Вы желаете предложить руку и сердце Леттис Хейзели. И, думаю, – она сделала небольшую паузу, – есть признаки того, что она отвечает вам взаимностью.

– О, но я не могу, я не имел в виду, я не хочу…

– Я понимаю, что отсутствие приданого считается в некоторых кругах препятствием. Но вы, мистер Уинтерсолл, не кажетесь мне столь меркантильным человеком.

Он уставился на нее.

– Если даже человек и доверяет мнению своей матери, то не следует полагаться на него во всех случаях жизни. Особенно когда речь идет о любимой женщине, – сказала Джиллиан задумчиво. – Я вижу, что вы, мистер Уинтерсолл, совсем не похожи на глупых светских молодых людей. Нет, вы производите впечатление человека прямолинейного, честного и готового любой ценой добиваться избранницы своего сердца!

Мистер Уинтерсолл захлопнул рот.

А Джиллиан поздравила себя с успехом. К счастью, условия этого диалога удалось изменить. Она смогла взять инициативу на себя.

– Скажите маме, что собираетесь жениться на Леттис, – посоветовала Джиллиан. Мистер Уинтерсолл помрачнел. – Человек, обладающий вашими достоинствами, не может допустить, чтобы жену для него выбирала мама.

– Но мама не хочет, чтобы я женился на вас, – пропыхтел мистер Уинтерсолл. – Она считает, что вы слишком зубастая и что на вас трудно надеть уздечку.

Джиллиан на мгновение оторопела, потом кивнула:

– Ваша мама права.

– И все-таки… все-таки я прошу вашей руки, – упрямо твердил мистер Уинтерсолл.

Он снова спрыгнул с дивана и прижался губами к руке Джиллиан, стараясь вовсю и продвигаясь губами по ее руке на два дюйма с каждым поцелуем.

«При таком темпе, – подумала Джиллиан, – к следующему вторнику он доберется до моего локтя». Должно быть, она просто приняла желаемое за действительность, когда решила, что мистер Уинтерсолл питает склонность к Леттис. Леттис нуждалась в муже, а мистер Уинтерсолл вполне подходил для этой цели.

Он уже добрался до края ее перчатки и теперь мог коснуться губами ее кожи. Поэтому Джиллиан отдернула руку.

– Мистер Уинтерсолл, – сказала она, стремительно поднимаясь на ноги. – Должна выразить вам свое сожаление. У меня важное свидание, и я не могу уделить вам больше времени. – Она мгновенно приняла решение. – Завтра утром мы с мамой уезжаем в гости. Видите ли, герцог Холбрук просил меня помочь ему открыть домашний театр.

Мистер Уинтерсолл слегка прищурился:

– Мама считает, что иметь свой театр – несколько рискованное дело и для юной леди неприемлемо участвовать в этом.

Джиллиан подавила улыбку.

– Ваша мама старомодна, – сказала она. – Все решительно – от леди Хардвик и до герцогини Бедфорд – теперь заняты устройством домашних театров. Да и герцогиня Холбрук вплоть до самой смерти страстно увлекалась сценой. И, судя по отзывам, в устройстве театра в Холбрук-Корте был использован как модель театр герцогини Мальборо, а, как вам, возможно, известно, он считается одним из самых элегантных в окрестностях Лондона.

До этой минуты Джиллиан думала, что не примет приглашения герцога Холбрука, но теперь с каждой секундой чувствовала, что все больше и больше заинтересована им.

– Если бы мы поженились, – заметил Уильям, – никто не осудил бы ваш интерес к любительскому театру. Никто не посмел бы усомниться в добродетели миссис Уинтерсолл.

При этих словах он горделиво выпятил грудь.

Джиллиан вспомнила уксусно-кислое добродетельное лицо его матери и не стала возражать.

Уильям вскочил на ноги с непривычным энтузиазмом и прытью.

– Вы не дали мне возможности изложить свою точку зрения!

– Нет смысла корить себя. Я…

– Конечно же, ни один театр не может быть предпочтен моему чувству к вам.

Уильям так неожиданно заключил ее в объятия, что она не успела уклониться. Его губы прижались к ее губам, и она оказалась прижатой к его телу так крепко, что почувствовала, что оно отличается такими же нежными округлостями, как ее собственное. Но он был силен.

– М-м! – промычала Джиллиан, стараясь высвободить рот.

– Мисс Питен-Адамс! – воззвал к ней Уильям, стараясь отдышаться и пыхтя, когда наконец она ухитрилась вырваться и запрокинуть голову. – Вы созданы для меня! Вы просты и прямодушны, как я!

И прежде чем она сумела отстраниться, он снова прижал ее к себе. Последовала борьба, и Джиллиан несколько раз открывала рот, чтобы закричать, что привело только к совершенно нежелательному результату – тошнотворной близости, пробудившей в ней страсть к насилию.

– Ох! – вскрикнул Уильям. Голос его усилился до такой степени, что это вошло в противоречие с его утверждением о его врожденной прямоте и скромности. – Вы… вы меня лягнули!

Джиллиан поправила корсаж платья.

– Но вы меня чуть не искалечили! – Она была так разгневана, что не могла даже ясно выражаться. – Вы наглый шут!

Глаза мистера Уинтерсолла превратились в щелочки.

– Нет причины проявлять неучтивость друг к другу.

– Если только не считать безобразием вашу атаку на меня, – огрызнулась Джиллиан. – К тому же вы показались мне грубым мужланом, как только вошли.

– Но мама заявила не только, что вас будет трудно обуздать! – прошипел Уильям. Его красное лицо стало не отличить от обивки дивана. – Она сказала, что у вас невыразительный профиль и ваш подбородок свидетельствует об отсутствии принципов. Она также выражала серьезные сомнения относительно вашего характера ввиду очевидного пристрастия к театру.

Джиллиан прищурила глаза.

– О, значит, миссис Уинтерсолл…

Он тотчас же перебил ее:

– Ваша неподобающая страсть к сцене свидетельствует о прискорбном непостоянстве. И можно только гадать о том, какие еще дурацкие пристрастия вы лелеете.

– Ну, если глупо не желать выйти замуж за человека с вашим убогим интеллектом, то я и в самом деле скудоумна!

– Я с сожалением вынужден подтвердить, мисс Питен-Адамс, что склонен согласиться со своей матушкой, – сказал Уильям.

Джиллиан сделала легчайший реверанс.

– Я буду весьма…

– Никто в нашем доме не питает иллюзий насчет того, почему лорд Мейтленд так поспешил разорвать вашу помолвку. Но я всегда бросался на защиту вашей чести, мисс Питен-Адамс. Право же, это так!

– Плохо говорить о мертвых – признак большой испорченности и дурного воспитания, – парировала Джиллиан.

Мистер Уинтерсолл оправил щедро отделанный вышивкой жилет, натянув его на живот.

– По правде говоря, я готов рукоплескать уму и дальновидности лорда Мейтленда.

Попал в яблочко!

Джиллиан избрала трусливый способ закончить этот разговор. Она бежала, изо всей силы хлопнув на прощание дверью.

Глава 5

Имоджин встречает человека, не годящегося для брака… если даже он в высшей степени подходит для других целей

Гризелда и Имоджин прибыли в Холбрук-Корт в четверг поздним вечером после ужина. Бросив на них всего один взгляд, дворецкий Рейфа Бринкли начал что-то бормотать о камине, ванне и пунше, и спустя две минуты Имоджин входила в так называемую спальню королевы.

Имоджин не надо было напоминать, что она должна чувствовать, входя в эту комнату, – острый приступ ностальгии. Это была та самая комната, где четыре сестры Эссекс ночевали, когда впервые прибыли из Шотландии. Она не спала здесь в ту ночь, когда впервые встретила Дрейвена Мейтленда на английской земле, и не из этого дома бежала. Она проскакала верхом три мили на запад, подстроила свое падение с лошади и вывихнула ногу, а потом провела ночь в доме Мейтленда еще до их бегства. Но прежде, смутно припоминала она, Имоджин уговорила Дрейвена тайком бежать с ней.

Ее теперешняя спальня выходила окнами на восток, а не на запад. Ей отсюда не были видны владения Мейтленда. Она смотрела в эту сторону из окна кареты. Желтые листья украсили ивы на границе владений Дрейвена и Рейфа. Возле самой земли видны были всплески малинового, должно быть, ягоды рябин. Теперь эти рябиновые ягоды принадлежали ей, как и ивы, и никакая фантазия, никакое притворство не могли зачеркнуть того факта, что ее молодой муж умер, а его мать вскоре последовала за ним.

Странно, но когда иссякает скорбь, вслед за ней и вместо нее приходят другие чувства. Даже мысль о доме Мейтленда вызывала у нее тоску и чувство вины. Почему ей должен принадлежать хотя бы один рябиновый куст? Она была чужой для семьи. Новый барон жил в Дорсете, потому что Мейтленд-Хаус перешел к ней, Имоджин. Но со смерти матери Дрейвена она не могла заставить себя войти в этот дом. Он был полон пугающих призраков.

Она нетерпеливо отвернулась от окна. Ее горничная Дейзи распаковала вещи и приготовила ванну, и Имоджин покорно опустилась в озерцо горячей воды, от которого поднимался пар, и попыталась думать о чем-то более веселом.

Конечно, это не помогло. Она слышала, как Дейзи разговаривает сама с собой, убирая одежду, неодобрительно цокая языком по поводу ее порчи во время путешествия.

В том доме оставалась одежда Дрейвена. Она не могла допустить, чтобы его галстуки покрывались плесенью в тишине необитаемого дома и потихоньку гнили. Ей следовало упаковать вещи леди Клэрис и раздать бедным, а ее драгоценности отправить родственницам и приказать закрыть мебель чехлами голландского полотна.

Возможно, она продаст дом.

Нередко, когда она ложилась в ванну, сам акт погружения в теплую воду вызывал у нее непроизвольный поток слез. Но случалось, что долгие дни глаза ее оставались сухи.

Ее двухнедельный брак теперь все чаще представлялся ей воспоминанием детства, одним из тех ярких видений, которые ускользают, будто сыплются сквозь пальцы, когда ты пытаешься удержать их в памяти.

Когда Имоджин вынырнула из ванны, Дейзи уже приготовила для нее ночную рубашку – крошечный клочок розового шелка, столь бледного, что цветом она напоминала внутреннюю поверхность младенческого уха. Это заставило Имоджин вспомнить, что ей следовало бы подыскать себе нового мужа. Ей уже перевалило за двадцать один год. Аннабел собиралась обзавестись младенцем, и Тесс наверняка последует ее примеру.

Она отвернулась от зеркала, отказываясь признаться себе, что ее снедает боль, столь мучившая ее после смерти Дрейвена, когда ей стало ясно, что ей не суждено обзавестись наследником. Прошло много дней, прежде чем она набралась храбрости сказать матери Дрейвена, что не ждет ребенка, и, конечно, после такого известия леди Клэрис просто усохла. После смерти Дрейвена ее покинула веселость, склонность к сплетням и болтовне. Все это иссякло. Она с легкостью отбросила от себя жизнь, повернулась лицом к стене и умерла.

Имоджин уловила свое отражение в зеркале на туалетном столике и приподняла рукав ночной рубашки. Хорошо иметь ночную рубашку, оставляющую одну грудь открытой веянию ночного воздуха. Несомненно, возможны ситуации, в которых такая ночная рубашка могла бы быть полезной. Но беспорочный ночной сон вдовы к ним не относился.

«Ребенок, – думала она, снова приподнимая рукав ночной рубашки, – мне нужен ребенок». И тут же, будто в ответ на свои мысли, услышала какой-то звук. Неужели где-то рядом был младенец?

Это походило на фырканье или смех, которые мог бы произвести только очень маленький ребенок. Но ведь такое было немыслимо, невозможно. Дом Рейфа был воплощением холостяцкого жилища. В нем появлялись и так же исчезали его друзья мужского пола по дороге на скачки в Силчестер или при попытке бежать от женского общества… Но младенец? Должно быть, она ослышалась. Но звук повторился.

Имоджин потянула за ручку двери, открыла ее, вышла и тотчас же столкнулась с каким-то крупным телом. Тело принадлежало мужчине. Она изумленно воззрилась на него.

В тусклом свете коридора он казался похожим на Рейфа. Но Рейфом он не был. Он выглядел стройнее, моложе Рейфа и не был таким мощным. Но глаза у него были такими же серовато-голубыми и миндалевидной формы. Ей нравились глаза Рейфа – и их цвет, и форма. Иногда трудно было отвести взгляд от его лица.

На этого человека тоже можно было смотреть не отрываясь. Он любезно улыбнулся ей, а она стояла неподвижно, будто пустила корни в пол.

На руках у него был младенец, хорошенькая маленькая девочка, которая улыбнулась Имоджин всеми своими ямочками на щеках, махнула правой ручкой и сказала:

– Мама.

Имоджин отвела глаза от отца младенца.

– Ну, не прелесть ли ты? – тихо проговорила она, протягивая ребенку палец.

Малышка тотчас же обхватила палец Имоджин пухлой ручонкой и снова показала ей свои ямочки.

– Какой у вас прелестный ребенок, сэр! Вы, должно быть…

Но голос ей отказал, как только она осознала ситуацию. В глазах незнакомца было что-то… пожалуй, то, что он воспринял Имоджин как женщину, которую обычно не встретишь в таком виде. И какое-то мгновение она смотрела на него, растерянно моргая.

Потом вдруг поняла, что ночная рубашка снова сползла с ее плеча. Она опустила глаза и увидела свою грудь, неясно мерцающую в тусклом свете.

Имоджин рванула рукав рубашки кверху и вскинула голову.

– Я… – начала она. И замолчала. Что она могла сказать? В глазах незнакомца она заметила добродушную усмешку.

Секундой позже она оказалась в безопасности, за мощной дубовой дверью, и молча выругалась. Это был, конечно же, незаконнорожденный брат Рейфа, которого он обрел не далее как в мае. Тут все было яснее ясного. И конечно, его ребенок. Значит, этот брат был женат.

Эта мысль породила в ней странное чувство разочарования. Он отличался красотой, какой обладал и Рейф, но у него не было хищного, волчьего вида, присущего ее опекуну. Этот брат был цивилизованным двойником Рейфа.

У него были глаза Рейфа – красивые, синевато-серые и без намека на игривость или флирт. Но у герцога был вовсе не джентльменский вид, слишком длинные волосы, да и вообще он выглядел неухоженным. А в глубине его глаз таилась печаль.

Она всегда считала, что отсутствие жизни во взгляде Рейфа было следствием того, что он потопил все желания в виски. Но брат его оказался другим. Она прочла в его взгляде чисто мужской интерес, а не только веселость.

Но конечно, он был женат. А настроиться на любовные отношения с ним, какой бы скромной ни представлялась эта авантюра, означало завести роман с женатым мужчиной.

Она все еще стояла, привалившись головой к двери, и улыбалась. И не только от смущения. Впервые за много месяцев она почувствовала себя полной жизни. Он был высоким и крепким, этот незаконнорожденный брат Рейфа. Но и это было не важно. Если ее пульс мог участиться от одного только заинтересованного взгляда мужчины, то уж от следующего сердце ее забьется бешено.

И она снова поправила рукав ночной рубашки.

Глава 6

Незаконнорожденность оказывается гораздо меньшей преградой, чем принято считать

На следующий день в гостиной

Он не был женат. По крайней мере больше не был.

– Он вдовец? – спросила Имоджин. – Значит…

И чуть не сказала, что это прекрасно. Разумеется, ничего хорошего в этом быть не могло, если бедняга овдовел да еще остался с маленьким ребенком на руках. Конечно, не могло.

– В твоем лице появилось нечто такое, что мне не нравится, – сказала леди Гризелда. – Он незаконнорожденный и, следовательно, не годится в мужья, он побочный сын герцога Холбрука.

– Я и не собираюсь за него замуж, – ответила Имоджин. Губы ее растянула улыбка, удержаться от которой было не в ее власти. – Я нахожу его просто восхитительным.

Гризелда не обратила внимания на ее слова.

– Возможно, он и брат Рейфа, но это не делает его приемлемым для нашего общества. Мне придется сурово поговорить об этом с Рейфом…

– О чем? – спросил Рейф, не спеша входя в гостиную. – Как приятно видеть снова вас обеих! Как ваш недолгий визит в Шотландию? И где Мейн? Мне следовало бы поблагодарить его за то, что он составил вам компанию в этом путешествии.

– Мой брат отправился прямо в Лондон, бормоча что-то бессвязное насчет своего гардероба, – сообщила ему Гризелда. – Боюсь, то, что в течение нескольких месяцев ему пришлось носить твою одежду, оказалось слишком большим напряжением для его расстроенного ума.

– А Аннабел? Мне казалось, что ты хотела во что бы то ни стало вырвать ее из этого неподобающего брака и привезти в Англию.

– Разве ты не получал моей записки? – спросила Имоджин. – Я сообщала в ней, что Аннабел решила остаться в Шотландии.

Рейф поцеловал руку Гризелде, выпрямился и посмотрел на Имоджин.

– Замечательно. А я думал, что тебе сопутствует успех во всех твоих начинаниях.

– Мне тоже приятно тебя видеть, – сказала Имоджин, скорчив гримасу. – Мистер Спенсер будет с нами обедать?

– Ах, – сказал Рейф, направляясь к низкому буфету, – моя нежно любимая подопечная приветствует меня в своем обычном очаровательном стиле. Вижу, что ты скучала по мне.

Имоджин предпочла не заметить этих провокационных высказываний.

– Так твой брат будет с нами обедать? – спросила она, делая усилие, чтобы голос ее звучал любезно.

– Думаю, да, – ответил он, перебирая графины с бренди на буфете. – Он весь день присматривал за реставрацией театра и, должно быть, страшно устал.

– Рейф, – обратилась к нему Гризелда, и голос ее прозвучал напряженно и смущенно, – не следует тебе принимать свою подопечную в обществе этого своеобразного члена семьи.

– Не понимаю почему. Герцог Девоншир растил всех своих детей вместе, и если говорят правду, то у его семерых детей три матери. Не говоря уже о брате Принни[2]. Скольких детей прижил Кларенс от миссис Джордан? Кажется, десятерых. Брат Принни…

– Герцог Кларенс – особа королевской крови, – с трудом выговорила Гризелда.

– Холбруки носят древнейший титул в этой части страны. Мои предки живут здесь испокон веков. Не думаешь же ты, что я не посмею совершить любую глупость или чудачество, на которые способны Девоншир или Кларенс?

– Глядя на тебя, никак не скажешь, что ты герцог, – заметила Имоджин. – Ты похож на жирную белку, перебирающую запасы орехов в своем гнезде. Почему бы тебе не налить себе чего-нибудь и не успокоиться?

– Потому что сегодня вечером я намерен выпить «Тоубермэри», – сказал Рейф, не реагируя на ее оскорбительные слова.

Рейф и не пытался выглядеть как герцог. Он всегда был точно таким, как сейчас: высоким, но с солидным брюшком, выступающим из-под пояса штанов и нависающим над ним, и с локоном каштановых волос на лбу. Правда, глаза у него красивые. «Те же глаза, – подумала Имоджин с проблеском интереса, – что и у его брата».

– Возможно, твой титул столь же древен, как Мафусаил, – сказала Гризелда. – Но это не поможет Джози, если ее доброе имя подпортит знакомство с подобным человеком. Я рада, что она осталась в Шотландии. Что же касается репутации Имоджин, то это ее личное дело.

При этих словах Рейф отвернулся от буфета, и выражение его лица было сродни выражению оскорбленного в лучших чувствах короля.

– Джози пользуется моим покровительством. Ее репутация останется беспорочной, если она познакомится с моим братом, который, кстати, профессор богословия и преподает в Эмманьюэл-колледже в Кембридже.

– О! – сказала Гризелда, явно смущенная этой информацией. – Профессор! Это замечательно! Как, ради всего святого, он добился такого высокого положения, принимая во внимание статус… его семьи?

– Думаю, по причине личных достоинств, – ответил Рейф кисло.

Этот красивый мужчина оказался еще и ученым. Сердце Имоджин зачастило. Он блестящий человек. Но разумеется, для брака не годится.

– Значит, ситуация не так плоха, как можно было предположить, – решила Гризелда.

– Ты ведешь себя как единственная хранительница традиций, – сказал Рейф, ухмыляясь. – Гриззи, ты не более чем младшая сестра Мейна и моложе меня. Не напускай на себя важность.

– Не вмешивайся, – возразила Гризелда. – Я должна обращать внимание на благопристойность, раз ты и мой брат понятия не имеете о том, что это такое. Ты ведь просил меня следить за твоими подопечными. Я несу ответственность перед Джозефиной.

Короткость отношений Гризелды с Рейфом несколько раздражала Имоджин. Дело, конечно, не в том, что она сама претендовала на дружбу с таким увальнем. Вовсе нет. И, чтобы ее позиция не вызывала сомнений, она хмуро посмотрела на стакан с напитком в его руке.

– Ты нашел то волшебное виски, которое искал? – спросила она.

– «Тоубермэри», – сказал Рейф, бросая на нее иронический взгляд. – Не налить ли и тебе стаканчик?

Имоджин не пила спиртных напитков, потому что, если это случалось, она начинала думать о Дрейвене. А когда она думала о нем, то начинала плакать. Это уже стало ее крайне неудобной привычкой. Глаза Рейфа встретились с ее глазами, и она заметила, что он забавляется. Он знал, почему она отказывается пить. Но питал ли он к ней сочувствие? Приходилось ли ему испытывать скорбь?

Впрочем, справедливости ради следовало признать, что, вероятно, приходилось. Потеря брата Питера была для него ужасным ударом. Она потрясла до основания жизнь Рейфа. Но в то время, как она вообще отказалась от спиртных напитков после смерти Дрейвена, Рейф, фигурально выражаясь, напротив, напялил себе на голову бочонок бренди вместо шляпы, да так и не снимал его.

Но сегодня ей не хотелось плакать. Бедный Дрейвен умер год назад. И… к тому же ей было о ком подумать – об этом брате Рейфа, профессоре. Она одарила Рейфа ослепительной улыбкой.

– Спасибо. Я выпью стаканчик.

– О, дорогая, – сказала Гризелда осуждающе, – это так неприлично – пить виски. Рейф совершенно расстроил этим свое здоровье.

– Я последую по его стопам, – язвительно заметила Имоджин. – Он ведь мой опекун. И мне следует угождать ему во всем.

Рейф подошел к ней, и внезапно она увидела в его взгляде нечто такое, отчего испытала смущение.

– Во всем? – пробормотал он. – Какой же я счастливый человек!

– Твое счастье, – поспешила пояснить Имоджин, – на дне бутылки, а вовсе не в том, чем тебя может одарить женщина. – Она сделала крошечный глоточек и чуть не задохнулась. – Как ты можешь это пить? Это жжет, как огонь!

– Это-то мне и нравится, – сказал Рейф, улыбаясь ей.

Она, смешавшись, отвернулась. Иногда Рейф смущал ее.

Тесс всегда говорила, что он как одинокий волк. Конечно, у Тесс была склонность романтизировать личность их пьяного опекуна, представлять его трагической фигурой.

Имоджин же видела в нем нечто другое – неухоженного мужчину, опускающегося и пьющего без меры. Но случались минуты, когда что-то в нем озадачивало ее. Скорее всего рост. Она была высокой для женщины, но он возвышался над ней как гора. Его панталоны были такими старыми, что грозили лопнуть по швам, и причиной тому было его брюшко. Но даже брюшко не могло скрыть мускулистых бедер.

Это было отрадным признаком того, что все его тело еще не превратилось в вялую гору мяса и жира. Каким-то образом Рейфу удавалось совершать достаточно физических усилий, чтобы его старые льняные рубашки чуть не лопались на мускулистых плечах.

Конечно, сказала себе Имоджин, у брата Рейфа примерно такая же конституция, но выглядит он куда привлекательнее – в нем какой-то особый шарм. «Возможно, – подумала Имоджин и при этой мысли порозовела, – оттого, что он посмотрел на меня с куда большим интересом, увидел во мне женщину».

Рейф никогда не смотрел на нее так, и она воспринимала это равнодушие как личное оскорбление. Впрочем, она никогда не замечала, чтобы он смотрел с вожделением хоть на одну женщину. Скорее всего от этого виски он стал евнухом.

Но блеск в глазах мистера Спенсера намекал на что-то восхитительное. Он явно находил ее очаровательной.

Мистер Спенсер считал ее восхитительной.

Имоджин осознала, что улыбается, только когда встретила ироничный взгляд Рейфа.

– О чем-то задумалась? – спросил он.

– О ком-то, – поддела она опекуна.

– Господи! Да ты, кажется, краснеешь, – констатировал Рейф, дотронувшись пальцем до ее щеки. – Кто бы предположил, что ты на это способна!

– Фу, какая грубость! – парировала Имоджин и вся подобралась, готовясь к очередной атаке. – Вчера вечером я встретила твоего брата. Он очень обаятелен.

Глаза Рейфа стали как щелки. На мгновение у нее возникло неприятное ощущение, что ему известно об этой встрече в коридоре. Но ведь это было невозможно.

– Он мой брат, – изрек Рейф наконец.

Голос у него всегда был низким и глубоким, но он произнес это так спокойно и тихо, что Гризелда, прислушивавшаяся к разговору, не смогла его расслышать.

– Ну и что, – пожала плечами Имоджин.

– Я имел в виду вовсе не это, – ответил Рейф, понижая голос.

– И что же ты имел в виду?

– У него в жизни уже была встреча со своевольной женщиной. Я бы попросил, чтобы ты не пыталась падать с лошади к его ногам, по крайней мере пока он еще не оправился от раны, нанесенной ему этой Иезавелью.[3]

Это слово вызвало у Имоджин шок, как удар под ложечку, но ей удалось сохранить на лице улыбку.

– Я потрясена, – проронила она, помахав рукой, потому что сделала слишком большой глоток огненной жидкости, столь любимой Рейфом.

Ей пришлось какое-то время молчать и хватать ртом воздух, но зато у нее осталось время подумать.

– Так уж случилось, что я упала прямо в объятия твоего брата. Но, уверяю тебя, это произошло совершенно непреднамеренно, – пояснила она, испытывая удовольствие оттого, что глаза Рейфа потемнели, а челюсть теперь казалась каменной.

Ей всякий раз было приятно это видеть.

– Ты, как всегда, не откажешь себе в удовольствии позабавиться, – сказал он.

– Верно, – согласилась она мрачно. – Конечно, если бы я знала, что ты этого не одобришь, я бы уж постаралась, чтобы…

В этот момент в дверях появился сам мистер Спенсер и остановился в нерешительности.

Рейф кивнул ему с самым непринужденным видом.

– Вот леди Гризелда Уиллоби, – обратился он к нему. – Она только что вернулась из недолгой поездки в Шотландию, где навещала леди Ардмор, одну из моих подопечных. А это моя подопечная – леди Имоджин Мейтленд.

Имоджин попыталась стряхнуть неприятное чувство, навеянное беседой с Рейфом, наблюдая, как мистер Спенсер раскланивается с Гризелдой. Он был красивым крупным мужчиной, обладавшим всеми достоинствами и добродетелями Рейфа и не имевшим ни одного из его недостатков. Рейф одевался как крестьянин. Его брат отличался скромной неброской элегантностью, достойной герцога.

На лице Гризелды отразилась некая смесь нерешительности и радушия. Но мистер Спенсер склонился над ее рукой, будто она была самой королевой, и Гризелда заметно смягчилась. Наконец он повернулся к Имоджин.

– Леди Мейтленд, – сообщил Рейф, – недавно овдовела.

– Сожалею о вашей утрате, – сказал мистер Спенсер, как истый джентльмен не показывая того, что помнит об их встрече в коридоре.

– Мой первый год траура истек, – сказала Имоджин несколько невпопад.

– В таком случае я надеюсь, что время несколько умерило вашу скорбь.

Мистер Спенсер поклонился ей и снова повернулся к Гризелде.

– Мейн в скором времени присоединится к нам? – спросил Рейф Имоджин, передавая брату стакан виски.

– Граф? – спросила Имоджин удивленно. Она смотрела, как мистер Спенсер подносит ко рту стакан, а потом ставит его, едва пригубив. Его нижняя губа была очерчена очень красиво.

– При нашей последней встрече ты сообщила мне, что Мейн – твой кавалер и поклонник, – сказал Рейф. В его голосе она расслышала усмешку. Он изрек это достаточно громко, чтобы его брат, беседовавший с Гризелдой, мог его расслышать. – Естественно, я подумал, что уместно спросить тебя о его местонахождении. – Имоджин оцепенела и бросила хмурый взгляд на своего опекуна. – Ты ведь говорила мне… что ваши отношения не получили должного завершения только из-за нерешительности Мейна? Или нет? – сказал Рейф.

На этот раз его голос был настолько тихим, что остальные не могли его слышать.

– Потише, – зашипела на него Имоджин.

– Можно подумать, что это путешествие в Шотландию было достаточно интимным для вас двоих. – В его глазах она увидела злую-презлую насмешку. Каким-то образом он узнал, что их отношения с Мейном не окончились ничем. – Уверен, что Гризелда не так уж строго следила за твоей нравственностью, особенно ночью, – продолжал Рейф. – Если я не ошибаюсь, во время долгих переездов в карете она страдает желудком.

– Тебе будет приятно узнать, что Гризелда выполняла свои обязанности дуэньи с неусыпным рвением, – сообщила ему Имоджин.

Он, как всегда, пытался ее подкалывать.

– Значит, она расстроила твои планы обольщения, да? – спросил Рейф с деланным сочувствием.

Имоджин размышляла, следует ли ей огрызнуться на Рейфа. Но она изменила намерения. В некоторых случаях, таких, как этот, вся ярость, вызванная смертью Дрейвена, куда-то улетучивалась. Это ее смущало и удивляло, но в целом было благотворно для ее духа.

Дело в том, что Рейф узнал ее по-настоящему только после смерти Дрейвена и потому считал задиристой и раздражительной. И, Господь свидетель, он часто лишал ее возможности предаваться печали и слезам, отпуская насмешливые замечания в ее адрес. Она подозревала, что именно ради этого он прибегал к такому оружию.

– Не стоит дразнить меня в связи с Мейном, – сказала она Рейфу, одаривая его вполне искренней улыбкой. В конце концов, в качестве опекуна он вел себя наилучшим образом, когда они не оказывались с глазу на глаз. – Мы решили расстаться. Да, собственно, мы и не были по-настоящему вместе.