Четыре сестры (№3) - Укрощение герцога

– Я бы очень не хотел, чтобы моя спутница и я оказались в центре потасовки, хозяин.

– Мое имя Джозеф Хайнд, – сообщил хозяин гостиницы, отступая на шаг назад. – Не стоит такому утонченному джентльмену, как вы, беспокоиться о потасовке в гостинице «Черный лебедь».

– В таком случае, – сказал Рейф вполне миролюбиво, – мне бы хотелось столик в конце зала возле стены с видом на сцену.

– Вы хотите все сразу, – ответил Хайнд. – Гостиница переполнена. Люди здесь целый день ждут представления. Они уже стояли у моей двери утром, когда я умывался. А вы желаете, чтобы вам была хорошо видна сцена. Ну, так и все хотят того же!

Рейф не снизошел до ответа, просто положил в протянутую руку Хайнда два соверена.

Тот круто повернулся и бросил через плечо:

– Сюда. Вам повезло, сэр. В последние несколько месяцев Кристабель – главная сенсация в Уайтфрайерсе, и впервые за целый год она выехала из Лондона.

Хайнд расчищал для них проход в толпе, просто расталкивая всех, кому случилось оказаться сидящими у них на пути.

Имоджин оказалась впритык притиснутой к круглому столу, со спиной, плотно прижатой к стене. Ее спутник выдвинул стул так, чтобы скрыть ее от публики. Теперь она разглядела, что стены зала были увешаны картами, зеркалами и старыми портретами с намерением сделать ее более элегантной. В одном его углу даже стояла видавшая виды пыльная арфа. Все здесь выглядело потрепанным. Трещины на зеркалах поблескивали в мерцании свечей, украшавших их рамы. Один из фонарей справа от них упал с крюка на стене и теперь лежал грудой битого стекла, не замечаемого хозяином.

Сначала Имоджин показалось, что толпа состоит из одних мужчин. Но, когда ее глаза привыкли к полумраку, она смогла разглядеть, что женщины кое-где мелькали. Мужчины мало чем отличались от тех, кого она видела в конюшне отца, только были менее трезвыми. Но женщины… Подобных ей не доводилось встречать.

Он потянула Гейбриела ближе к себе.

– Что делает эта женщина на сцене? – спросила она шепотом, когда Хайнд со стуком поставил на их столик бутылку и два стакана.

Рейф бросил взгляд через плечо. На сцену был водружен стул, и щедро одаренная прелестями женщина замерла в странной позе, будто снимала чулки. Ее сорочка сваливалась с груди. Она отбросила в сторону платье, будто собиралась раздеться. Мужчины в зале были слишком увлечены беседой или игрой в карты, чтобы обратить на это внимание.

– Она – нечто вроде рекламы, – сказал Рейф. – Это пролог к выступлению Кристабель.

Он сделал неприятное открытие – для питья здесь было только вино. Если он и мог попытаться проглотить малую толику вина, то не рискнул бы попробовать на себе крепость пойла, предложенного Хайндом. Но конечно, Имоджин заметит, что он не пьет. И догадается, что за наклеенными усами скрывается Рейф.

При этой мысли его передернуло. Ведь она так страстно целовала Гейба, а не его. Без дальнейших раздумий он смахнул свой стакан со стола.

Но Имоджин не обратила на это внимания. Она наблюдала за женщиной на сцене, которая все выше поднимала нижнюю юбку.

– Это родинки у нее на груди? – спросила Имоджин.

Рейф снова посмотрел через плечо. У женщины была на удивление белая грудь, оттенявшаяся умело наклеенными мушками как раз в ложбинке между грудями. Казалось почти естественным, что под юбками у нее была бутылка джина, и время от времени она делала глоток из нее, когда не замирала неподвижно на месте.

Имоджин опиралась подбородком на руку и смотрела на проститутку с восторженным вниманием.

– Они наклеивают мушки, чтобы скрыть урон, нанесенный болезнями, – сказал он. – Видите, у нее на щеке их четыре?

– Потрясающе, – произнесла Имоджин, не в силах оторвать взгляда от лицедейки.

Рейф сделал знак хозяину.

– Что у вас на ужин?

– Фаршированное телячье сердце, – сказал хозяин, – жареная печенка, пирог с голубями – все к вашим услугам!

Он повернулся вокруг своей оси и шлепнул молодого человека, маячившего у него за спиной.

– Вложи шпагу в ножны, а не то будешь допивать эль на улице и потеряешь счастливый случай увидеть и услышать Кристабель.

Молодой человек с недовольным видом вложил свое оружие в ножны, а Хайнд, не переводя дыхания, продолжил:

– …баранья нога, зеленый горошек.

– Мы закажем пирог с голубятиной, – сказал Рейф. – И лимонад для моей спутницы.

– Эй, там! – взревел Хайнд, не потрудившись ответить. – Вы что, думаете, это помойка?

Секундой позже он притянул головы двух своих гостей друг к другу и ударил их одну о другую с такой силой, что послышался треск, потом одного из них швырнул через весь зал.

– Боже мой! – вымолвила Имоджин, продолжая медленными глотками потягивать вино. – Он очень силен, несмотря на малый рост.

– Бросать людей через всю комнату – хорошее упражнение.

– Как вы думаете, есть у нашей актрисы друг?

Рейф подвинул свой стул так, что теперь его плечо почти касалось плеча Имоджин.

– Да уж, не без того, – сказал он, когда лицедейка спрыгнула со сцены прямо в объятия молодого человека, поднявшего ее высоко в воздух, а потом торжественно вынесшего из парадной двери.

– А где они… – начала Имоджин, но не закончила фразы.

– Где они проводят ночь?

Он не мог бы сказать, покраснела ли она, из-за слоя румян на ее лице.

– Разумеется, я не посмел бы этого выговорить в обществе такой почтенной леди, как Гризелда.

Имоджин хмыкнула. Она бросила на него взгляд исподтишка, потом беззаботно рассмеялась.

– Что? – спросил Рейф, наклоняясь еще ближе к ней, так что его рот оказался возле ее неестественно желтых кудряшек.

– Я ничего не сказала.

Голос ее звучал дерзко и вызывающе, но внимание Рейфа привлек изгиб ее уха. Он мог его различить сквозь желтую пену кудряшек.

– Вы совсем не похожи на Гризелду, – сказал он ей на ухо и с удивлением услышал, как вибрирует его голос. А потом дотронулся языком до этой изящной розовой раковины.

Она вздрогнула.

– Вы прекрасны на вкус, – сказал он. – Вы сладостная и женственная, несмотря на то что напускаете на себя вид легкомысленной, умудренной житейским опытом вертушки.

– Вы говорите, как Рейф! – сказала Имоджин и бросила на него хмурый взгляд. – Я вовсе не собираюсь становиться любовницей одного человека и принадлежать только ему. Вы представляете, что вынуждена делать эта женщина, чтобы просуществовать?

– Да, – пробормотал Рейф, снова склоняясь к ней.

Но ее глаза сверкнули так, как могли загореться только глаза Имоджин.

– Женщины по всей этой стране вынуждены добывать себе хлеб насущный постыдным способом, – сообщила она ему.

Был только один способ заставить ее замолчать. Однако даже это не сразу сработало. Она пыталась что-то сказать и била его по плечу изящным кулачком. Но Рейфу было наплевать.

Он не целовал женщину, по-настоящему не целовал, с тех пор, как умер его брат, а потом начал пить, и все радости жизни отошли на задний план и испарились вместе с виски. Теперь же он смог почувствовать трепет ее нежной и полной, а сейчас недовольно выпяченной нижней губы. Она была слишком полной для безупречной красоты и чересчур нежной, чтобы ее можно было назвать иначе, чем совершенством.

Она перестала сопротивляться. Ее стройные белые руки обвились вокруг его шеи, и теперь для него перестал существовать запах разлитого джина и табачного дыма, царивший в гостинице. Он ощущал только невинный женский аромат Имоджин, которая, несмотря на свои претензии на свободомыслие, не завела любовника. Пока.

На стол возле них со стуком поставили блюдо.

– Я плачу за выступления на сцене, – сказал Хайнд. – А вы двое, похоже, слишком нетерпеливы, чтобы вести себя должным образом.

Рейф отстранил Имоджин и медленно поднялся на ноги, с яростью глядя на Хайнда.

– Вы, кажется, позволили себе невежливое замечание, касающееся этой молодой леди? – спросил он негромко. Но в этой части зала воцарилась тишина, как в стоячей воде пруда. – Мистер Хайнд, кажется, вы позволили себе какое-то дерзкое замечание?

– Нет, – запинаясь пробормотал Хайнд, теперь вовсе не похожий на того дюжего малого, который был способен бросить одного из своих гостей через все помещение. – Я ничего не говорил! Ничего!

– Хорошо. – Рейф снова уселся на место.

Хайнд поспешил бочком ускользнуть подальше от них.

– О Боже! – прошептала Имоджин. – Гейбриел, теперь все на нас глазеют!

– Пейте вино, – ответил Рейф. – Они очень скоро забудут о нас и вернутся к любимым развлечениям. – Он посмотрел на Имоджин: – Я думаю, они потрясены видом ваших волос. Этот парик выглядит как нечто среднее между штопором и блеском молнии.

Теперь ее кудри вырвались на свободу и торчали во все стороны.

– Пепельнокудрая Медуза, – сказал развеселившийся Рейф.

Глаза Имоджин сверкали не только от возбуждения – в них горело желание. И от этого взгляда Рейф затрепетал, как подросток, впервые в жизни обнявший девушку. Он чувствовал, как бурно и глухо бьется его сердце. «Она желает Гейба, а не меня», – сказал он себе. Имоджин начала стягивать перчатки.

– Что вы делаете? – спросил он хрипло.

– Снимаю перчатки, чтобы поесть этого замечательного пирога с голубями, который вы заказали.

Мужчины, окружавшие их, вернулись к излюбленному занятию – они поднимали кружки с элем и подносили их ко рту, при этом ссорились, орали и продолжали вести себя почти как безумцы, какими, вероятно, и были. Она уже стянула перчатки и теперь оглядывалась в поисках столовых приборов. Рейф подал ей вилку.

– Где вы ее нашли?

– В такое место, как это, следует приезжать с собственными столовыми приборами.

К счастью, в этот момент раздался одинокий звук трубы, и это спасло Рейфа, который вовсе не был уверен, что сможет смотреть, как она ест, и не попытаться усадить Имоджин себе на колени и не съесть ее самому.

– Это, должно быть, Кристабель, – сказал он, хотя никаких комментариев и не требовалось.

– Действительно, судя по вывеске на двери, это должна быть «Любовница любви», – сказала Имоджин, и на устах ее запорхала улыбка.

Рейф взял ее руку без перчатки и поднес к губам.

– Конечно, ей можно предоставить свободу действий за ее же деньги, – заметил он медленно и тихо.

Она покраснела. Это было заметно даже сквозь толстый слой пудры и румян.

Зрители завопили. Они повскакали с мест, мужчины рванулись вперед, стараясь смести с дороги как можно больше людей и освободить проход к сцене. Все нарастающий шум показывал, что Кристабель прибыла и сейчас появится на сцене.

– Если они все встанут, мы ничего не сможем увидеть, – сказала Имоджин.

– Сомневаюсь, что они сядут на свои места, – сказал Рейф и тут же гаркнул во всю глотку: – А ну сядьте, вы, там впереди!

Но океан людей впереди не имел ни малейшего намерения подчиниться и сесть. Они рвались на сцену, и сдержать их могли только пять или шесть дюжих малых, охранявших подступы к сцене.

Имоджин поднялась на цыпочки.

– Как она выглядит? Вы не сказали, видели ли ее прежде.

– Кристабель? Волосы у нее взбиты даже выше, чем у вас, если это то, что украшает женщину.

Не имело значения то, что Имоджин была в сто раз красивее, чем Кристабель. Имоджин не нуждалась в том, чтобы он превозносил ее красоту.

– Она носит мушки?

Но Рейф не успел ответить, потому что Кристабель начала петь.

– «Спешите вы, бабенки, кто любит ремесло. Сбегайтесь поскорее все под мое крыло», – пела она.

У нее был богатый и сильный низкий голос, раскатившийся по залу, как поток ячменного пива. Этот голос был хрипловатым и эротичным, он таил обещание, как манящий призыв русалки. И тотчас же все мужчины, толпившиеся впереди Рейфа, перестали кричать и толкать друг друга. Теперь они все глазели на нее.

– У нее красивый голос, – сказала Имоджин задыхаясь. – О, Гейбриел, я хочу ее видеть. Это так обидно!

– «Идите – поучитесь, коли любви я мать. Идите – поучитесь, чтоб шлюхами не стать», – пела Кристабель.

– Что она поет? – спросила Имоджин. – Думаете, кто-нибудь заметит, если я встану на стул?

По мнению Рейфа, они бы не заметили ничего, если бы только Имоджин не начала раздеваться. Кристабель держала всех под магическим обаянием своего хриплого голоса.

– «Но бойтесь и не верьте повесам никогда. Но бойтесь и не верьте, не то вас ждет беда».

Быстрым движением Рейф отпихнул бочонок к стене.

– Сюда, – сказал он. – Тут вас никто не заметит.

– Что? – спросила Имоджин, оглядываясь.

Он обхватил ее за талию, чтобы поставить на бочонок. Она смотрела на него снизу вверх, и лицо ее было очаровательно смущенным. И прежде чем Рейф успел понять, что делает, он снова прильнул к ее губам. Голос Кристабель окутывал их, как тягучий мед.

– «Ни жестом вы, ни словом не выдавайте страсть. Иначе всем вам крышка, всем суждено вам пасть».

Рейф все-таки сумел сообразить, что поступает вопреки рекомендациям Кристабель и выдает страсть каждым жестом. Но у него не было времени обдумать это, потому что Имоджин затрепетала и взяла его лицо в ладони. Он прижал ее к грубому дереву стены, защищая от взглядов посторонних, но все же не мог допустить, чтобы их тела соприкоснулись.

Но не сумел совладать с собой: в духоте и запахе джина под звуки чувственного пения Кристабель он прижал ее к себе, и нежность и податливость ее тела потрясли его.

– Гейб, – сказала она. Голос ее пресекся, сменившись хриплым вздохом и потонув в нем.

И этого было достаточно, чтобы охладить его пыл. Он без единого слова поднял ее и поставил на бочонок с вином.

Она с трудом приходила в себя, тяжело дышала и сжимала его плечо. Рейф повернулся так, что оказался прямо перед ней. Ей пришлось держаться за его плечи, чтобы сохранить равновесие. Никто их не замечал. Все смотрели на Кристабель.

Теперь, встав, Рейф мог видеть всю сцену. До сегодняшнего дня он всего раз видел Кристабель год или чуть более назад, но такую женщину нелегко забыть.

За прошедший год ничто не изменилось в ее внешности, разве что время чуть придало ей некий налет экзотичности. Она сидела на том же стуле, что и актриса до нее, держа какой-то маленький струнный инструмент, и тем не менее все мужчины в комнате смотрели на нее как загипнотизированные. В прошлый раз он видел ее с темно-рыжими кудрями, собранными на темени в шиньон. Теперь ее волосы ниспадали на спину свободными беспорядочными локонами, и это придавало ей такой вид, будто она только что встала с постели.

И разумеется, каждый из присутствующих мужчин именно так и подумал. Она была такого типа женщиной, что вызывала представление о масле и сливках: в ее теле не было угловатых костей, выпирающих сквозь прозрачное платье, а было именно то, что так ценят в свете. Изгибы ее тела были такими нежными и плавными, что, казалось, напрашивались, чтобы их погладили. Она уже начала петь новую песню, о мужчине и юной девушке, которые были «захвачены любовной горячкой в середине лета». Она не пела, а будто мурлыкала эту песню. Кристабель не позаботилась наложить на лицо грим, удовольствовавшись одной мушкой высоко на скуле и ярко-красной губной помадой.

Теперь она встала, отложила музыкальный инструмент и принялась танцевать, слегка покачиваясь. Она пела, а взгляд ее блуждал по комнате, пробегал по фигурам и лицам мужчин. Рейф забавлялся, наблюдая за ней и за тем, как она, не прилагая ни малейших усилий, околдовывает мужскую часть аудитории.

Ее взгляд продолжал блуждать по залу, переходя с лица одного мужчины на другое, что давало каждому уверенность, что он, и только он один, избран ею из толпы и для него она поет. И эта песня доходила до сердца каждого мужчины.

– «И он опустился на влажную землю. Не видя, не зная, не мысля, не внемля».

Дойдя до этого места в песне, она посмотрела в ту часть зала, где находились Рейф и Имоджин.

Она его узнала. Глаза ее тронула легкая томная улыбка, теплое приветствие, и это заставило головы многих повернуться и посмотреть на него. Но она была мастером своего дела, и ее взгляд тут же переместился на Имоджин с ее желтыми кудряшками, а потом проследовал дальше к толпе мужчин, стоявших справа от них, тяжело дышавших и не сводивших глаз с бедер Кристабель, которыми она плавно покачивала.

– Гейбриел, – сказала Имоджин, наклоняясь к его уху, чтобы он мог ее расслышать, – мне кажется, Кристабель вас знает.

– Ни в коем случае, – возразил он.

– А почему бы и нет? Вы же ее встречали? Разве я не права?

Рейф посмотрел на нее, и ее лукавый и смеющийся взгляд ударил в него, будто молния. Ну поймет ли он когда-нибудь Имоджин? Ее позабавило то, что продажная женщина его узнала. Ах нет, не продажная женщина, а Кристабель. Не нашлось бы ни одной женщины из тысячи, кто счел бы забавным то, что Кристабель знаком ее спутник.

– Она бы не смогла меня узнать, – ответил он, не забывая придавать своему тону назидательный оттенок, который походил бы на манеру Гейба. – Вы не забыли, что у меня усы?

– Ну как я могла об этом забыть? – прошептала Имоджин в ответ. – Эти ваши усы натерли мне щеку.

Он посмотрел на нее с кривоватой улыбкой, потом поднял ее лицо за подбородок и внимательно вгляделся в него.

– Не вижу никакого изъяна.

Их губы почти соприкасались.

– Каждому это заметно, – прошептала она.

– Но никто этим не интересуется, – сказал он и прижался губами к ее полной нижней губке.

Имоджин отстранилась и ткнула в него пальцем.

– Обернитесь, – распорядилась она.

Он подчинился – повернулся, ожидая, что будет, со скрещенными на груди руками. И это продолжалось до тех пор, пока Имоджин не решила, что видела достаточно, и Рейф смог снять ее с винного бочонка. По правде говоря, он рассчитывал на это. Он опустил ее на пол, дав ей прижаться к нему, потому что действовал неспешно, крайне медленно…

И вдруг Рейф заметил, что Кристабель, танцуя, направляется к ступенькам, ведущим со сцены в зрительный зал. Мужчины, толпившиеся вокруг них, зашевелились, стараясь протиснуться поближе к ней. Она спустилась со ступенек, похожая на суккуба[13], на порождение самых порочных мужских фантазий, внезапно ставших реальностью. Каждый мужчина в комнате потянулся к ней. А ее отделяли от них всего пятеро дюжих телохранителей, расчищавших ей путь.

И по этому узкому проходу Кристабель двигалась, пританцовывая, время от времени останавливаясь лицом к одному мужчине, дотрагиваясь до шеи другого, удостаивая мимолетным поцелуем третьего.

Кристабель была распутницей, настоящей распутницей. Ее глаза смотрели по-особенному тепло на каждого присутствующего мужчину и говорили ему нечто тайное, будто обещали что-то ему одному.

Рейф каждым дюймом своего тела чувствовал близость Имоджин, опять возвышавшейся над ним на винном бочонке. Но он не замечал взглядов, которые Кристабель украдкой бросала на него. И по залу она двигалась не бесцельно. Скоро оказалось, что она побывала во всех его уголках, кроме того, где находились они. Стол перевернулся, когда какой-то юнец прыгнул вперед в надежде на то, что она улыбнется ему, и она подарила ему ночь сладких снов и грез, когда поцеловала свой пальчик, а потом приложила его к его губам.

И все же она явно направлялась к нему. Вот проклятие!

– Что она делает? – спросила Имоджин.

– Поет, – ответил Рейф, наблюдая за Кристабель, словно за забавным медвежонком, чтобы удостовериться, что он не подойдет слишком близко.

Кристабель завела новую песню, о фениксе, вновь и вновь восстающем из пепла. Имоджин смеялась.

– Она удивительная. Но почему она…

Имоджин замолкла на полуслове. Рейф догадался, что Кристабель снова курсирует по комнате. Он повернул голову.

– Она выбирает мужчину.

Рот Имоджин открылся не слишком изящным манером.

– Одного мужчину, нового?

Он кивнул.

– Каждую ночь другого?

– Только одного.

– Неудивительно, что мужчины слетаются сюда отовсюду, – заметила Имоджин, и, к его облегчению, вид у нее был скорее заинтересованный, чем шокированный. Но тотчас же ее глаза подозрительно прищурились. – Она двигается к нам, – сказала Имоджин.

Рейф это прекрасно знал. И более того, у него сложилось впечатление, что все мужчины в этой комнате подумали, что Кристабель собирается увести спутника этой желтоволосой фитюльки.

– «Некогда наша прабабушка Ева ничуть не стыдилась ходить нагишом…» – пела Кристабель.

– Я спущусь с бочонка, – сказала вдруг Имоджин.

– Постойте! – сказал он, но в этот момент Кристабель и ее спутники-драчуны бросились к ним. Ее «рыцари» окружили их со всех сторон, а Кристабель смотрела на Рейфа, и на ее губах играла приторно-сладкая улыбка.

Внезапно Рейф осознал, что если Кристабель разглядит, что усы у него накладные, то вспомнит его и назовет его имя – все указывало на это. Но вместо этого она подплыла к нему, будто собиралась одарить поцелуем, одним из тех, что раздавала так щедро.

Внезапно его с силой потянули назад, к бочонку с вином.

– О нет, – возразила Имоджин, – я не согласна.

Она улыбалась, но он различил в этой улыбке признаки раздражения.

Ее белая рука обхватила шею Рейфа, и она прижалась щекой к его волосам.

– Видите ли, – сказала она Кристабель с мягкой убедительностью, что шло вразрез с ее костюмом, – мой друг уже занят этой ночью.

Толпа погрузилась в полное и абсолютное молчание. Кристабель будто и не слышала Имоджин. Она сделала еще шаг вперед, и теперь Рейф мог разглядеть, что, будучи еще красивой, она выглядит усталой. Она была очень хороша и, по всей вероятности, должна была такой оставаться, если, конечно, ей не суждено подцепить оспу или потерять нос из-за дурной болезни, но при взгляде на Кристабель с близкого расстояния становилось ясно, что лицо у нее привлекательное. Именно в нем и заключались сила и власть, распространявшие кругом эту томную чувственность, призыв ко всем мужчинам.

И сейчас ее призыв был обращен к Рейфу.

– Я вас помню, – сказала она хрипловато.

– И прекрасно, – услышал Рейф голос молодого фермера, расположившегося справа от него. – Она никогда не выбирает одного и того же дважды.

– Я так не думаю, – ответил он равнодушно.

– Но я так думаю. Ваш друг – красивый мужчина. Как его звали?

Он послал ей тайное предостережение в своем ответном взгляде.

– Он был графом, – сказала она. – Какую ночь я с ним провела! Ваш друг стоит многих.

Она улыбнулась ему, и глаза ее затянула дымка тумана.

– К такому мужчине можно и вернуться.

– Мы непременно сообщим ему об этом, – вмешалась Имоджин.

Кристабель обратила свой взор на Имоджин, и на этот раз их взгляды встретились.

– Ага! – сказала она любезно. – Что у нас здесь? Маленькая канареечка, да? Вы, моя дорогая, выглядите слишком изящно, чтобы быть обычным товаром.

Рейф судорожно пытался придумать, что бы сказать. Их окружали пятеро мощных и крепких молодчиков. Это были самые дюжие малые, каких он видел вне ринга.

Более того, путь к двери от их угла был заблокирован по меньшей мере пятьюдесятью зрителями. В любую минуту Имоджин могла потерять сознание. Ее оскорбила продажная женщина. Всего-то навсего! А такое едва ли случается с молодыми леди благородного происхождения и нежного воспитания. Особенно с подопечными герцогов!

– А вы выглядите слишком обычной для того, чтобы быть представленной в качестве товара на Варфоломеевской ярмарке, – сказала Имоджин самым сладким голосом. – Но внешность так обманчива, и теперь, когдая вижу вас вблизи, я могу сказать…

Она не докончила фразу. Кристабель прищурилась:

– Я неподходящий товар для Варфоломеевской ярмарки, детка, хотя и сомневаюсь, что вы понимаете значение этого выражения.

– О Боже! Возможно, я имела в виду что-нибудь другое. А, Гейбриел?

Она повернулась к Рейфу, и он с величайшим удивлением понял, что Имоджин получает огромное удовольствие от этой ситуации. Ее глаза сверкали, и даже взлохмаченные, неряшливо торчащие во все стороны кудряшки не придавали ей вида продажной женщины, и ни один человек в здравом уме не принял бы ее за такую. Особенно потому, что глаза ее смеялись. Тут Рейф с удивлением заметил, что и Кристабель тоже смеялась.

– Какая кокетка! – сказала Кристабель с очаровательным французским акцентом. Она повернулась к одному из телохранителей: – А теперь, дорогой, не окажешь ли мне услугу?

И прежде чем Рейф успел сообразить, что происходит, один из дюжих молодцов поднял Кристабель и поставил на бочонок рядом с Имоджин.

Имоджин поперхнулась готовым сорваться с языка словом и выпрямилась, давая Кристабель место возле себя.

Кристабель рассмеялась, глядя сверху на толпу поклонников.

– Ну разве мы не самые хорошенькие леди на несколько миль кругом? – спросила она.

Толпа ответила одобрительным и восхищенным ревом.

Рейф смотрел на Имоджин, прикидывая, когда удобнее всего будет стащить ее с бочонка и вывести из этого злачного места. Он мог бы справиться с этими телохранителями. Если только Кристабель посмеет произнести хоть одно недостойное слово…

– А теперь, моя юная подруга, не созрела ли ты для моего ремесла? – сказала Кристабель.

Разумеется, все присутствующие слышали ее слова.

Рейф выбранился себе под нос. Но Имоджин вовсе не выглядела напуганной. Она уперлась рукой в бедро, и на губах ее играла улыбка. Но, несмотря на то что на ней был ужасающий парик, а ее атласное платье было кричащим и пестрым, как оперение попугая, этих двух женщин невозможно было сравнивать.

Имоджин была ослепительно красивой и излучала веселье и сексуальность, которые не наскучили бы мужчине и за целую жизнь.

Смех Кристабель носил совсем иной характер. Он был жестче, и в нем чувствовался суровый жизненный опыт, а также то, что она пользовалась им профессионально и расчетливо.

– В честь моей юной подруги! – крикнула Кристабель. В зале мгновенно воцарилась тишина. Она обняла Имоджин за плечи, приняла соблазнительную позу и запела:

– «Была она пуританкой, а также святою сестрой…»

И тут Рейфу пришлось испытать самое страшное потрясение за весь вечер, потому что Имоджин встряхнула юбками и с бесстыдной и дерзкой улыбкой вторила хрипловатому альту Кристабель своим чистым сопрано:

– «Была она дочерью чести, была пуританкой она, считала бесчестьем она поцелуй и была своей вере верна!»

Зрители, в основном мужчины, бесновались от восторга. Две женщины, стоявшие рядом на крышке бочонка с вином, каждая из которых залихватски упиралась одной рукой в бедро, а другой обнимала за плечи соседку, смеялись и пели. «Как только песня закончится, – думал Рейф, – она спустится с бочки и мы отправимся домой. Прежде чем кто-нибудь из присутствующих станет оспаривать мое право провести ночь с этой женщиной».

Имоджин и Кристабель теперь пели, чередуясь.

– «Он уложил ее наземь, – пела Имоджин, – и дух его радостен был…»

Она не понимает, что подразумевает эта песня, думал Рейф, но, должно быть, каждый мужчина в этом зале, пребывавший в сладостном томлении, прекрасно это осознавал и мечтал сыграть с пуританкой и Христовой невестой в определенного рода игры. Женщины раскачивались туда-сюда в соответствии с ритмом песни. Рейф заметил, что к ним пробирается Хайнд и лицо его мрачно. «При таком ажиотаже, – подумал Рейф, – нам повезет, если на шум не прибежит ночная стража». Он повернулся, чтобы схватить и снять с бочонка Имоджин, как только последнее слово песни слетит с ее губ.

Но как раз, когда зазвучали заключительные слова куплета, раздался громкий треск, будто сломалась корабельная мачта под натиском морской бури.

Он бросил взгляд на лицо Имоджин, рот которой был открыт в форме буквы «О». Она походила на дитя, которому в день рождения подарили пони. А потом поток красного вина хлынул из треснувшего бочонка, и, одновременно издав громкие крики, Имоджин и Кристабель оказались по пояс в бочонке с вином.

На миг в зале воцарилось изумленное молчание. Промокший до костей Рейф потянулся, чтобы вытащить Имоджин из покачнувшейся бочки. Она смеялась и кашляла, и пахло от нее дешевым пойлом. Он вытянул ее из бочки, вызвав извержение капель красного вина, полукругом взлетевших в воздух, и прижал к себе, чтобы ни один из присутствующих мужчин не мог глазеть на ее грудь. Влажное золотистое атласное платье обтягивало ее, как чулок.

Ему захотелось слизнуть вино с тела Имоджин, и вовсе не ради самого вина.

Кристабель все еще пребывала в бочке. Она стояла, опираясь на ее стенку, и смеялась. Отовсюду к ней тянулись сильные руки мужчин, жаждавших спасти ее.

С внезапной решимостью она рванулась вперед, выбрав крепкого молодого человека в потрепанной белой рубашке. Он выглядел чистым, мускулистым, и глаза у него были красивого зеленого цвета.

– Я выбираю тебя. – Кристабель притянула к себе его голову.

У Имоджин сам собою раскрылся рот, потому что никогда в жизни она не видела поцелуя, подобного этому. Молодой фермер пожирал взглядом Кристабель, он привлек ее к своей сильной груди, не обращая внимания на то, что на его белой рубашке тотчас же появились красные винные пятна. Она приникла к его плечу, и ее длинные рыжие волосы, вымокшие в вине, прочертили на его рукаве красный след.

Не произнося ни слова, он вытянул ее из бочки и вынес из зала.

Мужчины расступались, когда он нес ее к двери. На губах Кристабель мерцала сонная, блаженная и томная улыбка, обещавшая молодому человеку такую ночь, какой он не знал прежде.

Внезапно Имоджин вздрогнула.

– Не пора ли нам вернуться в карету? – спросил Рейф.

Теперь мужчины смеялись, хлопали по плечам друг друга и вслух мечтали о том, что в следующий раз избранниками окажутся они.