Дух любви

Дом под Плющом был слишком полон воспоминаний. Джозеф не мог заставить себя поднять глаза на плющ над крыльцом: ведь там была ее комната. Эхо ее голоса звучало на площадке лестницы и на кухне. Лежа на кровати, он то и дело поворачивался лицом к двери, в которую должна была войти она, осторожно, на цыпочках, со свечой в руке. Воспоминания надрывали ему сердце. Бессознательно он тосковал по тем маленьким знакам внимания с ее стороны, которые были так ему дороги. Она заботилась о его одежде и пище, всегда предлагала ему самое лучшее, давая тем самым почувствовать всю глубину своей любви.

Мэри была преданной и любящей сестрой, но ничего этого она ему дать не могла. Для нее он был одним из членов семьи, и должен был сам о себе заботиться.

Джозеф был стократ одинок. Та часть его существа, которая так и не стала взрослой, взывала к сочувствию, пониманию, заботе.

Возможно, он найдет все это в браке. Но он не возьмет в жены ни одну из тех смешливых, хорошеньких девушек, которые, раскрасневшись, из-под опущенных ресниц засматриваются на него на улицах Плина; нет, он женится на женщине с мужественным и любящим сердцем, которая сумеет умерить его неугомонность, которая создаст для него дом, а не временное жилище. Он будет ценить и уважать ее, она станет матерью его детей. Так рассуждал Джозеф, глядя из сада Дома под Плющом на гавань. Он наблюдал за движением воды, когда увидел, что у городского причала бросила якорь «Фрэнсис Хоуп». В Гамбурге капитана Коллинза он не застал, и теперь ему представлялась возможность восполнить упущенное и потолковать с ним о былых временах.

Джозеф схватил шляпу и, быстро пройдя по улице, подошел к дому, в котором жили Коллинзы. Сара, жена капитана и бывшая подруга Джанет, как оказалось, была больна и лежала в постели. Об этом Джозефу сообщил мальчик, открывший дверь.

– Дедушка наверху у бабушки, капитан Джо, – сказал мальчик, – но тетя Сьюзен в гостиной и предложит вам чашку чая. Дедушка скоро спустится и, конечно, будет очень рад вас видеть.

Джозеф вошел в дом и вытер ноги о коврик. Он помнил, как его приводили сюда мальчиком и как он играл с маленькими Коллинзами. Мальчики уже выросли и, как и он, стали моряками, а ребенок, который его впустил в дом, был, должно быть, сыном одного из них. Сьюзен он помнил очень смутно. Она была старшей дочерью, на три года старше его брата Сэмюэля, и в былые дни редко принимала участие в их играх. Сейчас ей, должно быть, лет тридцать пять. Странно, как незаметно летят годы.

– Входите, входите, капитан Джо, – раздался голос из гостиной, – чайник уже кипит, и, смею сказать, в такую погоду вы наверное не прочь согреться. У нас был ужасный месяц, отец вернулся и застал дома бедную больную. Садитесь и чувствуйте себя как дома.

Итак, это была Сьюзен. Славная, по-матерински приветливая женщина с терпеливыми газельими глазами, проворными руками, которые мелькали над чайным столом, расставляя чашки и блюдца.

– Да вы насквозь промокли, – сказала она, показывая рукой на его дымящиеся сапоги. – Давайте их сейчас же снимем и поставим сушиться на кухню. Давайте и вашу куртку. Так лучше, не правда ли? Ну, где еще найдешь таких глупых, беспечных существ, как мужчины?

Он рассмеялся, и его взгляд не отрывался от нее, пока она ходила по комнате, от ее элегантной, немного полноватой фигуры, ироничного изгиба рта, каштановых волос, вьющихся под белым капором. Он вытянул ноги к огню и сделал первый глоток. Ему было хорошо и уютно, ему нравилась эта женщина, которая нисколько не смущалась грубого моряка без куртки, протянувшего ноги в чулках к каминной решетке.

Она не была ни красива, ни молода, но при этом в ней было нечто привлекательное, и голос у нее был мягкий и низкий. Ему было приятно находиться в этом доме, видеть, как она склоняется к камину, отвечает смехом на его замечания и нетерпеливым жестом откидывает волосы со лба.

Все это кого-то ему напоминало – кого-то или что-то. Нет, не вспомнить. Должно быть, пустая фантазия.

Через некоторое время в гостиную спустился капитан Коллинз, потом вернулись с работы два его сына. Когда Джозеф наконец поднялся, чтобы уйти, Сьюзен Коллинз дошла с ним до двери и помогла надеть высохшую куртку.

– Берегите себя и постарайтесь не простудиться, – смеясь, сказала она ему на прощанье.

– Если я и простужусь, то теперь знаю, куда мне идти, – ответил он ей и не без удовольствия увидел, что краска залила ей щеки, а в уголке рта появилась маленькая ямочка. – До свидания, – сказал он, впервые в жизни испытывая смущение.

Вернувшись в Дом под Плющом, Джозеф обнаружил, что огонь в обеих комнатах погашен, а отец и сестры отправились провести вечер у Сэмюэля. На кухне его ждал холодный, неаппетитного вида ужин. Ему захотелось снова оказаться в гостиной у Коллинзов. Быстро проглотив оставленную ему еду, он поднялся в свою унылую комнату, немного почитал и рано лег спать.

С этого дня Джозеф стал часто захаживать поговорить с капитаном Коллинзом. Это был только предлог: старик чаще всего оказывался в спальне жены, и Джозеф заставал в доме одну Сьюзен.

Так получилось, что теперь Джозеф часто сидел на кухне у огня, а Сьюзен тем временем пекла хлеб, бисквиты и занималась прочими домашними делами.

Через месяц Джозеф снова уходил в плавание и поэтому старался не терять времени даром.

Как-то днем он по обыкновению подошел к задней двери дома Коллинзов и осторожно постучался в окно.

– Сьюзен, вы где?

– Придется вам самому войти, Джо, – отозвалась она. – Сегодня я пеку хлеб, и у меня руки в муке и желтках.

Когда он вошел на кухню, она оторвалась от плиты. Лицо у нее было красное и разгоряченное, волосы беспорядочными прядями спадали на лоб. Под закатанными рукавами платья белели полные руки с ямочками на локтях.

– Для своего визита вы выбрали не самый подходящий момент, – упрекнула она его. – Посмотрите, в каком я виде. Вместо того чтобы посмеиваться надо мной и без дела сидеть у огня, отвлекая меня от работы, не лучше ли вам было прогуляться на холм с какой-нибудь веселой девушкой?

И она вновь принялась месить тесто.

– Дня через два мама встанет, – продолжала она, – и я со всем этим покончу, разве что ей опять понадобится моя помощь.

– Если понадобится, то, по-моему, ей может помочь и Кэти, – сказал Джозеф, пристально глядя на Сьюзен.

– Но мне это нравится, – воскликнула Сьюзен, вытирая муку с подбородка. – Я уже не так молода, чтобы прогуливаться по Плину, а здесь мне хорошо и приятно.

– Можете продолжать заниматься этим до конца своих дней, – сказал Джозеф, не отводя глаз от ее рук, – но только не здесь.

– А почему, позвольте узнать? – насмешливо спросила Сьюзен, счищая с пальцев тесто.

– Потому, что вы выходите за меня замуж и будете делать это на собственной кухне. – Джозеф поднялся со стула, обнял ее и поцелуем снял с ее губ белые следы муки.

– О господи, – слабым голосом начала Сьюзен и попыталась освободиться. – Какое отношение имеет замужество к таким, как я. Вы ужасно смешной парень.

– Еще как имеет, моя дорогая, – рассмеялся Джо, – и я не выпущу вас, пока вы не пообещаете мне стать моей женой, да поскорее: перед тем как отплыть, я хочу провести неделю женатым человеком.

Так в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году Джозеф Кумбе сделал предложение Сьюзен Коллинз.

Все было улажено, и еще до наступления вечера по Плину разнеслась весть о том, что Джо Кумбе женится на Сьюзен Коллинз, которой с ее обыкновенным лицом и тридцатью пятью годами за плечами, по всеобщему убеждению, и вовсе не суждено было найти возлюбленного.

– Это ненадолго, – заявили хорошенькие девушки Плина. – Подумать только, чтобы Джо Кумбе связал себя с таким унылым, неподвижным телом, как у Сьюзен Коллинз. Господи, да она же старше его лет на пять, а то и больше.

Тем не менее Сьюзен, возбужденная и покоренная своим нетерпеливым женихом, чтобы успеть ко времени, поспешила заняться подготовкой всего необходимого. Джозеф нанял дом рядом с методистской часовней. Помимо прочего, он занимался своим кораблем «Джанет Кумбе», которому через неделю после свадьбы предстояло отплыть на Сен-Мишель.

Дни летели, как молния, и семнадцатого марта Джозеф и Сьюзен обвенчались в методистской часовне, поскольку капитан Коллинз, стойкий последователь Уэсли, ни за что не позволил бы своей дочери венчаться в церкви.

Целую неделю Джозеф посвятил тому, чтобы сделать свою жену счастливой и довольной, что было легко и достаточно приятно; в последний вечер в Пнине перед отплытием, обдумывая положение дел, он счел себя вправе гордиться и ею, и своим домом. Даже подумать странно, что теперь ему следовало считать себя «остепенившимся» женатым человеком, на котором лежит немало обязанностей. Он склонился над спящей на его руке Сьюзен. Им предстояло всю жизнь заботиться друг о друге, впредь она должна делить с ним все удачи и горести. Действительно ли он дорог ей, спрашивал Джозеф сам себя? Поймет ли она его в минуты его падения и одиночества? Ему так хотелось, чтобы она проснулась, прижала его голову к своей груди, погрузила пальцы в его волосы и шепотом снова и снова сказала ему, что с ней он будет в безопасности. Завтра он снова ступит на свою одинокую тропу, на свой корабль, который его понимает, где он целиком может предаться той странной смеси мечты и реальности, которая и составляет сущность его внутренней жизни.

Но как хорошо сознавать, что здесь, в Плине, ждала женщина, для которой он, безнадежно, беспомощно, жаждал быть столь же ребенком, сколь и любовником.

– Сьюзен, – тихонько позвал он, – Сьюзен. Она шевельнулась и открыла глаза.

– Еще не спишь, Джо? – сонно пробормотала она. – Дорогой, постарайся заснуть, утром тебя ждет долгое путешествие.

Она потянулась и снова уютно устроилась в его руках.

– Мне приснилось, что я дотла сожгла воскресный кекс, а к чаю придет пастор…

До самого утра Джозеф лежал без сна. Внизу, в гавани, ждала Джанет – носовое украшение корабля, глаза которой обращены к горизонту, и сам корабль, которому прочные цепи не дают выйти в море.

Глава четвертая

Когда Джозеф вновь ступил на палубу «Джанет Кумбе», интересы его маленького мирка показались ему такими же смутными и нереальными, как расплывчатые очертания Плина за кормой судна.

Его жена и дом были не более чем выдумкой, фантазией неуверенного в себе человека, который сотворил их в качестве защиты и способа бегства от себя самого. Какое-то время их можно было любить и лелеять, но настоящая жизнь была здесь, вдали от людских тревог и суеты. Здесь Джозеф жил со странным, трудно определимым сознанием свободы, бок о бок с простыми, грубыми людьми, которые повиновались его воле и делили с ним его опасности.

Рутина жизни на «Джанет Кумбе» ничем не отличалась от прошлогодней. Они совершили быстрый переход до Сен-Мишеля, оттуда с грузом фруктов вернулись в Лондон; корабль Джозефа вновь победил в гонке, чему в немалой степени способствовал попутный ветер во время всего плавания и удача с быстрой загрузкой трюмов. Из Лондона с грузом угля на Мадейру, далее порожняком в Сен-Мишель, оттуда с грузом в Дублин. В Плин корабль вернулся всего на несколько дней, чтобы сразу загрузиться глиной и отправиться дальше.

Таким образом, Джозефу, чья супружеская жизнь длилась всего одну неделю, пришлось вновь выйти в море, прибавив к первой неделе лишь три дня, да и те в основном ушли на переговоры о новом грузе и оплату судовых счетов. Все дела всегда велись через Филиппа, как служащего фирмы Хогга и Вильямса, а Филипп, хотя ему не было еще и тридцати, намекал, что в ближайшем будущем получит должность старшего клерка. Мистер Хогг был человек пожилой и за неимением сыновей, каковые могли бы пойти по его стопам, большинство своих дел доверял вести старшему клерку, который из-за плохого здоровья вскоре собирался покинуть службу. Его место и должен был занять Филипп. Вильямс, второй партнер фирмы, был приятным, беспечным человеком, и молодой клерк не предвидел особых трудностей в работе с ним. Филипп отличался умом и дальновидностью и уже предвкушал то время, когда старый Хогг уступит натиску времени; полагаясь на свой юридический инстинкт и разумное вложение денег, молодой человек намеревался скопить сумму, необходимую для покупки места компаньона фирмы, когда оно освободится. Никто из членов семьи не знал оно намерениях. О своих делах он не распространялся, и никому не было известно о том небольшом состоянии, которое он копил год за годом. Жил он чрезвычайно умеренно, даже скудно, не делая почти никаких трат. Единственным указанием на его пока что небольшое состояние было то, что он владел большей частью акций «Джанет Кумбе». Ему и Джозефу принадлежало четыре пятых их общего количества, остальные же принадлежали Сэмюэлю и Герберту, которые, естественно, свою часть денег вкладывали в верфь. Мэри и Лиззи тоже имели небольшие доли.

Филипп жил ожиданием того времени, когда он сможет взять в свои руки все судоходство Плина, когда сам Джозеф должен будет относиться к нему с уважением.

Джозеф и не подозревал о том, какую враждебность питает к нему младший брат. Он и сам не слишком его любил, но никогда об этом серьезно не задумывался.

У Филиппа своя жизнь: едва ли их пути когда-нибудь сойдутся.

Только Джанет предвидела неладное. Она часто читала это в глазах Филиппа.

Между тем «Джанет Кумбе» вновь ушла в море и вернулась в Плин только в начале октября.

Джозеф с лихорадочным нетерпением ждал возвращения: Сьюзен была уже на восьмом месяце беременности, и он знал, как страстно хочет она, чтобы он был рядом с ней, когда придет срок. Мысль о том, что он станет отцом, приводила его в странное, неожиданное для него самого волнение. Он никак не думал, что подобная вещь способна хоть сколько-нибудь тронуть его. Он никогда не обращал особого внимания на детей Сэмюэля и Герберта и всегда смеялся, когда один из братьев важно ходил по Плину с гордым и вместе с тем обеспокоенным лицом, ибо это означало, что его жена ждет прибавления семейства. Он шутил с ними над «тяготами семейной жизни» и спрашивал, не завидуют ли они свободному моряку вроде него, у которого нет ни забот, ни обязанностей.

Теперь же он удивлялся своей нежности к Сьюзен и ловил себя на том, что с беспокойством следит, как жена медленно ходит по дому, опасаясь, как бы она не причинила вреда ребенку, которого носит в себе. В венах этого ребенка будет течь кровь Джанет и его собственная. В нем будет что-то неопределенно ценное и дорогое: что именно – Джозеф не мог объяснить. Словно сама Джанет принимала участие в его творении и посылает его как вестника утешения, как дополнительные узы, чтобы еще крепче связать их обоих.

Томительно медленно текли для Джозефа последние недели. Он с трудом скрывал нетерпение и раздражался на то, что считав пустой тратой времени.

Сьюзен смотрела на него с улыбкой и почти не разговаривала. Она мужественно переносила выпавшее на ее долю тяжелое испытание: ведь когда женщине за тридцать пять, произвести на свет ребенка не такое простое дело. Но она была слишком счастлива, чтобы поддаваться смутным страхам. Всю свою жизнь она мечтала быть женой и матерью, и то, что Джозеф Кумбе, самый блестящий мужчина в Плине, выбрал именно ее, служило для нее постоянной причиной изумления и гордости. Она была бы готова страдать в десять раз больше, если бы это доставило ему хоть малейшее удовольствие.

Роды ожидались на Рождественской неделе, а в первые дни января «Джанет Кумбе» отплывала к Ньюфаундленду.

Пришли и ушли Рождественские праздники. Накануне Нового года Джозеф с лопатой в руке стоял в маленьком саду за их домом, без особого энтузиазма собираясь разрыхлить землю. Время было за полдень, и он уже подумывал отложить лопату, пойти на кухню и попросить Сьюзен приготовить ему чашку чая, когда из окна ее спальни услышал слабый голос. Перегнувшись через подоконник, Сьюзен махала ему рукой.

Он отбросил лопату и подбежал к ней. – Что случилось? Тебе плохо? Ее лицо было искажено болью, но она постаралась улыбнуться ему. Через мгновение Джозеф уже бежал вверх по холму. Вскоре он вернулся с врачом.

Почему этот человек так медлит, когда жизнь ребенка в опасности? К ярости Джозефа, его выставили из комнаты жены и велели уйти.

Беспомощный, вне себя от ярости, Джозеф направился к «Джанет Кумбе», и, когда взглянул на носовое украшение корабля, ему показалось, что на него нисходит покой. Глаза Джанет улыбались ему, молили забыть о заботах и горе. Она понимала, что значит в его жизни это событие, знала, какое великое значение придает он рождению этого ребенка, который – а так оно и будет – сделает их еще ближе друг к другу. Наступил вечер, а Джозеф все стоял перед кораблем; затем, успокоенный и окрепший духом, повернулся спиной к гавани и пошел вдоль причала к дому.

– У вас чудесный малыш, – сказал врач, – и ваша жена отлично со всем справилась. Можете подняться и посмотреть на них обоих, но запомните, только на минуту.

Джозеф ворвался в спальню с улыбкой на губах. Прежде он испытывал такое же чувство, когда после плавания возвращался к Джанет, и она ждала его с открытыми объятиями. Такое же ощущение он переживал бурными ночами в море, когда часами сражался с ветром и волнами и своей собственной сноровкой выводил корабль из штормовой зоны. То было волнение, которое охватывало его, когда он бросал якорь в незнакомых водах и в первый раз смотрел на новую землю, где городские огни тянулись вверх и манили его своими таинственными пальцами.

Еще одно приключение…

Он прошел через комнату и наклонился над кроватью, где на подушках лежала бледная, ослабевшая Сьюзен. Затем, не говоря ни слова, повернулся и заглянул в колыбель, в которой спал младенец.

– Мы назовем его Кристофером, ладно, Джо? Ведь он пришел к нам в это святое время, – пробормотала жена.

– Да, – медленно выговорил Джозеф. Он впервые в жизни смотрел на собственного сына. У малыша было маленькое красное личико, а его головку покрывали мягкие светлые волосы.

Я бы сказала, что вылитая мать, а? – воскликнула миссис Джолиф.

Джозеф ждал, и вот веки младенца затрепетали и на мгновение широко раскрылись.

– Цветом волос и неопределенными чертами лица он действительно походил на Сьюзен, но глаза были глазами Джанет.

Глава пятая

Когда Джозеф возвращался из плавания, то не с горящими глазами и не с мальчишеской прытью бросался он на берег, как в те давние дни, когда его подгоняло желание как можно скорее оказаться рядом с Джанет. Этот новый Джозеф, мужчина за тридцать, капитан собственного судна, сидел на корме шлюпки, которую его матросы подводили к причалу; и владельцы лавок и магазинов уважительно отвешивали ему почтительные поклоны, пока он шел к своему дому, стоявшему неподалеку от методистской часовни. Здесь он был такой же хозяин, как на корабле, и для Сьюзен каждое его слово было законом и последней истиной.

Теперь все изменилось. Джозеф входил в дом, где Сьюзен уже ждала его в холле, торопясь снять с него дождевик, поскольку опасалась за безукоризненно чистый пол. Затем она отворяла перед ним дверь и ждала, когда он войдет в гостиную, где среди прочей мебели стояли высокие, обитые плюшем стулья с белыми салфеточками на спинках и бамбуковый столик у окна, на котором красовалось кашпо с вечнозеленым папоротником.

Джозеф гордился своей гостиной; она была обставлена по последней моде и у многих жителей Плина вызывала немалую зависть. Однако при этом он порой задавался вопросом, отчего в Доме под Плющом старая кухня с мягким свечным, а не новомодным газовым освещением была такой по-домашнему уютной, и почему простой половик у камина был ему гораздо милее, чем его кресло в новом доме. Он садился, поставив ноги на специальную скамеечку, Сьюзен придвигала к его креслу чайный столик, после чего устраивалась с рукодельем на жестком стуле и заводила разговор о местных новостях. Тем временем Кристофер, мальчик довольно капризный, беспокойно вертелся в своей колыбели.

Когда прошло первое радостное волнение, связанное с рождением ребенка, семейная жизнь постепенно стала казаться Джозефу все более скучной и унылой. Никогда ничего неожиданного. Еда в раз и навсегда заведенное время, одежда вычищена и починена. А впереди ждет череда пустых дней, которые нечем заполнить. Когда-то Джозефу казалось, что после женитьбы часы, проводимые им в Плине, полетят как ветер, и ему нелегко будет оставлять дом и менять его на неудобства и опасности моря. Но напротив, он обнаружил, что время здесь давит на него как тяжелая ноша; Сьюзен занимается домашними делами, и он уже настолько привык к ней, что не испытывает никакого волнения, глядя, как она печет или готовит ему обед.

Затем он с ужасом обнаружил, что плач Кристофера все больше и больше действует ему на нервы. Он искренне упрекал себя за это: как и Джанет, он не любил раздражения, в какой бы форме оно ни проявлялось. Но иногда, когда он сидел в своем кресле с книгой в руках и безуспешно пытался читать, в соседней кухне начинался плач; малыш заливался все громче и громче, Джозеф с глухим проклятьем швырял книгу на пол и уходил из дома, чтобы не слышать этих звуков.

Из всей семьи только Лиззи могла составить ему компанию, и он жалобно просил ее прогуляться с ним или поплавать на лодке по гавани; иногда она соглашалась, но не часто, поскольку была целиком поглощена своим фермером – они вскоре должны были пожениться. В таких случаях Джозеф бродил один, и в конце концов в таком же взбудораженном состоянии возвращался домой, где его ждала жена.

С огромным облегчением, хоть и проклиная себя за свою неспособность вкушать радости домашнего очага, поднимался он на палубу «Джанет Кумбе» и выходил из Плинской гавани, вновь оставаясь наедине со своим морем и своими грезами.

В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году родился второй мальчик, Альберт, а два года спустя третий, Чарльз.

Так исполнялось желание Джозефа иметь сыновей, хотя, к своему разочарованию, он обнаружил, что в столь раннем возрасте они ему почти неинтересны. Дома, в Плине, он бывал от силы четыре месяца в году, да и то урывками. А эти три мальчика, появившиеся друг за другом, были почти младенцами и тянулись к матери. Они побаивались большого, сильного человека с жесткими волосами и бородой, который щипал их за уши, щекотал им подбородки и разговаривал с ними таким низким голосом, что они боялись отвечать. Джозеф понимал, что, проводя в море столько времени, сколько проводит он, трудно ждать от детей, чтобы они видели в нем нечто большее чем обычного незнакомца. Ему бы хотелось ползать на четвереньках, играть с ними, переворачивать их, как щенят, освободиться при них от своей застенчивости. Но что-то его удерживало от этого; возможно, стеснительность и страх, что они не поймут его. Сьюзен здесь была плохим помощником. Она постоянно предупреждала детей, чтобы они не шумели при отце, говорила им, как много и тяжело он работает в этом жестоком море, чтобы у них был такой красивый дом. Вернувшись из плавания, отец любит спокойно посидеть и отдохнуть, говорила Сьюзен, и рассердится, если они будут беспокоить его своими глупыми играми и болтовней. Все, что отец делает, правильно, и, если они будут тихими, послушными детками, он будет доволен и станет ими гордиться.

По причине природной застенчивости Джозефа вкупе с неразумным, хоть и продиктованным наилучшими намерениями воспитанием Сьюзен дети росли в страхе перед отцом, разговаривая с ним, робели и ждали первой возможности убежать к матери, к которой были очень привязаны.

После чая Джозеф часто сидел в гостиной, слышал их голоса, и в нем просыпалось неодолимое желание позвать их к себе, посадить на колени – своих мальчиков, мальчиков Джанет. Когда он впервые подумал о женитьбе, о собственных детях, то хотел-то он, прежде всего, их любви, их дружбы.

Ему хотелось посадить их себе на спину и обойти с ними все холмы, все пляжи Плина, научить их водить игрушечные парусные лодки, хотелось увидеть, как от его похвалы светлеют их лица.

Конечно, они еще слишком малы, и им нужна только мать, думал он, и все же ему было больно оттого, что они никогда не подходят к нему по собственной воле.

– Дорогая, где дети? – как-то днем беззаботно спросил он Сьюзен. – По-моему, я весь день их не видел.

– Мне кажется, Джо, что они раздражают тебя своим шумом и болтовней, – ответила Сьюзен, откладывая рукоделье. – Ты ведь знаешь, что такое дети, когда они играют, их ничем не остановишь. Я послала их в сад, подальше от тебя, но я их приведу.

– Не беспокойся, Сьюзен. – Джозеф взял газету. – Им там и без нас хорошо.

– Вздор, дорогой, если ты хочешь видеть детей, они сейчас же придут. Они должны научиться исполнять желания отца, вот первое, что я всегда говорю им. – С этими словами Сьюзен выбежала из комнаты, и Джозеф услышал, как она, отводя мальчиков в их спальню, чтобы умыть и причесать, шепотом говорит им: – Отец хочет видеть вас в гостиной.

И Джозеф, который с удовольствием увидел бы, как они с грязными руками и чумазыми лицами бегут к нему, крича и смеясь – их языки еще недостаточно бойки, чтобы объяснить ему все, что они видели и делали, – стоял с трубкой в зубах спиной к камину, меж тем как Сьюзен вводила в гостиную двух крошечных мальчуганов с широко раскрытыми глазами.

Затем жена побежала наверх посмотреть, как там младенец, и он остался с этими двумя малышами, мучительно соображая, что им сказать.

Сердцу его ближе всех был старший, Кристофер – мальчик с хорошо сложенным тельцем, светлыми волосами и карими глазами, глазами Джанет.

Джанет знала бы, как обходиться с этими малышами: брала бы обоих за руки и отправлялась в поля, пускала босыми, с непокрытыми головами бегать в высокой траве, опускалась бы рядом с ними на колени – платье и волосы развеваются на ветру – и затевала бы какую-нибудь замечательную, сумасбродную игру.

И мысли Джозефа мгновенно перенеслись в eго собственное детство. Совсем малышом, не старше Кристофера, он бросился по пояс в воду, волосы падали ему на лицо, он дергал Джанет за руку, и они вместе кричали и смеялись над ее раздувшимися юбками и над положением, в котором оказались. Кристофер покраснел бы от стыда, если бы увидел волосы матери распущенными. С миром что-то произошло с тех пор, как он был маленьким. Возможно, оно и к лучшему, предположил Джозеф, вздыхая, но порой эта мысль вызывала в нем горькие чувства. Теперь же он стоял в собственной гостиной рядом с двумя малышами.

– Ну что, Крис и Элби, хорошо играть вместе? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно нежнее.

– Да, спасибо, папа, – серьезно ответили малыши.

– Хорошие ребята. – Не зная, как продолжить, Джозеф почесал голову.

– Ну что же, – после некоторой паузы сказал он, – если хотите, то можете играть прямо здесь и шумите сколько вам вздумается. – Он улыбнулся и сел. Может быть, они пойдут к нему на колени?

Дети не ответили и продолжали молча стоять у двери: они не знали, уйти им или остаться. Но тут вошла Сьюзен, и оба мальчика тотчас бросились к ней.

– Ну как, – сказала она, – вы хорошо ответили папе, когда он говорил с вами?

Малыши прижимались к ее руке, а Джозеф, удрученный и расстроенный, один сидел у камина.

– Покажите мне, как вы играете, – предложил он, слегка покраснев. Ему очень хотелось, чтобы Кристофер подошел к нему. Мальчики тут же исчезли и через минуту вернулись с игрушечным конем. Джозеф подумал о своей побитой молью тряпичной обезьяне, которую он всегда брал с собой в постель, пока ему не исполнилось двенадцать лет.

– Ах! – весело сказал он. – Я уверен, что это прекрасное животное. По-моему, оно может за одну минуту галопом доскакать до Плимута и обратно.

От удивления Кристофер снизу вверх уставился на отца и стиснул руку Элби.

– Это просто игрушка, – вежливо сказал он.

– Ах! Понятно. – Джозеф расхохотался, но тут же взял себя в руки, боясь, как бы сыновья не приняли его за глупца.

– Вот видите, – объявила Сьюзен, хлопая в ладоши, – какой папа смешной, он даже шутит с вами.

Дети сразу рассмеялись.

«Это ужасно, – подумал Джозеф, – я совсем не умею с ними обращаться». И он стал шарить в карманах.

– Вот этот славный блестящий пенни для вас обоих, – сказал он, затем наклонился и накрутил на палец локон Кристофера.

– Дорогие, сейчас же поблагодарите своего доброго папу, – воскликнула Сьюзен. – Интересно, найдутся ли где-нибудь еще такие избалованные дети, как вы?

– Спасибо, папа, – сказали малыши в один голос.

Какие странные маленькие человечки, по отдельности ни из одного из них слова не вытянешь. Интересно, знает ли Крис, что он станет моряком? Ах да, они ведь еще совсем маленькие. Джозеф зевнул и поднял газету, которую уже прочел от корки до корки.

– Бегите играть на кухню, а то вы совсем надоедите папе, – сказала Сьюзен.

Джозеф видел, что они рады наконец-то уйти, и даже не попытался их вернуть. Он задумчиво постукивал сапогом по каминной решетке. Может быть, ему тоже выйти из дома?

Но какой в этом прок? Ведь идти некуда.

Лиззи уже была замужней женщиной и матерью маленького сына. Джозефу нравился грубый фермерский дом в двух милях от Плина на дороге в Сент-Брайдз, в котором они жили. Лиззи всегда была рада его принять, но он навещал ее всего два дня назад, и было бы странно постоянно туда ходить, словно ему не сидится в собственном доме. Он рассеянно смотрел, как Сьюзен задергивает занавеску и поправляет лампу. Рождение троих детей состарило Сьюзен, ей было сорок, но выглядела она старше. В волосах ее было много седины, и казалась она гораздо более усталой, чем Джанет в свои пятьдесят, родив к тому же шестерых. Он выбрал ее за качества жены и матери, а не за юность и красоту. Джозеф снова зевнул и потянулся.

– Клонит в сон, дорогой? – спросила Сьюзен, готовая постелить мужу постель, если он действительно хочет вздремнуть.

– Пожалуй, я схожу взгляну на корабль, – ответил Джозеф и вышел из комнаты.