Дух любви

– Ты как-то мне сама говорила, что, когда вы жили в Лондоне, папа служил администратором магазина.

– Это совсем другое дело.

– Почему?

– Тебе отлично известно, что твой папа начал жизнь в довольно скромном положении. Ты, разумеется, не можешь помнить своих родственников из Плина, но все они были… как бы это сказать… простыми сельскими жителями. Поначалу я это ощущала очень остро. Твой папа был во всех отношениях выше их, именно поэтому он и бросил море. Но в молодости денег у него было очень мало, и ему пришлось немало потрудиться, чтобы преуспеть в жизни. К тому же в то время перед молодыми людьми не открывалось почти никаких возможностей. С тобой все обстоит иначе. Тебя воспитали как леди, а ты только и делаешь, что отмахиваешься от того, что тебе дано. Взгляни на людей, которые окружают тебя в этом магазине.

– Ах, мама, не знаю. Девушки там очень веселые, по крайней мере, большинство. И я вовсе не чувствую себя леди… леди – какое отвратительное слово, ничуть не лучше, чем куафер.[31]

– Куафер? Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Неважно.

На исходе второго месяца работы в военном универмаге чулки наскучили Дженифер, и она, привлеченная рекламой «Мгновенного шоколада», провела три недели в должности официантки в «Лайонз», откуда была уволена за разбитую посуду. Это ее ничуть не огорчило, и она устроилась рекламным агентом в фирму, которая собиралась выпустить в продажу новую модель пылесоса для чистки ковров. Дженифер должна была ходить по домам с набитой брошюрами сумкой, звонить в дверь и вовлекать людей в тоскливую беседу о достоинствах нового пылесоса, без которого не может обойтись ни одна хозяйка.

К несчастью, «беспыльный» пылесос не произвел впечатления в домах Англии, и Дженифер вновь оказалась без работы. Однако она скопила некоторую сумму и могла немного себя побаловать. Мать предложила ей купить такую полезную в обиходе вещь, как меховое манто, бабушка – собрание сочинений сэра Вальтера Скотта в кожаном переплете, но Дженифер не проявила особой склонности ни к тому, ни к другому. В порыве безумия она чуть было не купила модель корабля под всеми парусами, выставленную в витрине антикварной лавки, но, вовремя закрыв глаза и поспешив прочь, оказалась перед конторой с медной табличкой на двери: «Машинопись и стенография. Частные уроки».

Дженифер вошла в контору и записалась на полный курс, включавший, помимо прочего, бухгалтерский учет и делопроизводство. Таким образом, до Пасхи ей было чем заняться.

Однако радости она не испытывала. Все время чего-то не хватало. Дженифер казалось, что в жизни должно быть нечто большее, чем то, что она уже знает, нечто большее, чем неожиданный смех, мелкие огорчения, раздражение, проявления доброжелательности – скучные или забавные происшествия повседневного бытия. Они не приносили удовлетворения, истинного покоя.

Она впала в депрессию, у нее появилось чувство, будто она всюду чужая. Она не находила себе места в тяжелой атмосфере пансиона, не могла приспособиться к заведенному там образу жизни и строю мыслей.

Лондон так и остался для нее холодным городом, который она ненавидела с детства, пансион – унылой раковиной, лишенной домашнего тепла и привета.

После Рождества в доме номер семь по Мэпл-стрит появился новый постоялец. Это был мужчина лет шестидесяти, род занятий которого определялся крайне туманно и неопределенно: «кое-какие дела в Сити». Манеры его были слишком безупречны, речь чрезмерно цветиста и многословна, благодаря чему он почти сразу стал центральной и самой блестящей фигурой пансиона. Звали его Фрэнсис Хортон. Дженифер с первой же встречи почувствовала к нему отвращение, но вскоре решила, что он просто смешон, и, веселясь в душе, наблюдала за тем, какое одобрение вызывает его персона в штабе пансиона.

– Какой незаурядный человек, – сказала бабушка. – Настоящий comme il faut[32], дорогая Берта. Сразу видна старая школа.

Вскоре он был допущен в святая святых будуара. Не проходило и вечера, чтобы мистер Хортон не сидел между двумя женщинами, в то время как Дженифер устраивалась в кресле-качалке у книжного шкафа. Он держался с ними одновременно почтительно и фамильярно, нарочито выказывал безграничное уважение, при этом давая ощутить свое мужское превосходство.

– Ну, милые леди, – начинал он ровным бархатным голосом, – и как же вы провели день? Миссис Паркинс, позвольте мне поправить вам подушку. Нет-нет, никакого беспокойства, уверяю вас, удовольствие, положительно, удовольствие. Итак, мы снова вместе. Расскажите же мне, чем вы занимались.

– Ах! Тем же, чем и всегда, мистер Хортон. Видите ли, я изо всех сил стараюсь, чтобы в пансионе все шло как по часам.

– Я в этом не сомневаюсь, миссис Кумбе. Вы думаете обо всех, кроме себя. Какая прелестная работа. Вы позволите взглянуть на нее не искушенному в подобных тонкостях мужчине? – Он галантно склонился над вышивкой, которую она держала в руках, и провел по ней пальцем.

Берта отодвинула от него ткань и жеманно рассмеялась.

– Ох уж это мужское любопытство…

Отведя взгляд от книги, Дженифер заметила глупый жест матери и самоуверенное, почти дерзкое выражение в бледно-голубых глазах мистера Хортона.

Ей стало неловко, и она опустила голову, жалея, что видела эту сцену.

– Что такое? Что такое? Что сказал мистер Хортон? – Бабушка даже привстала с кресла.

– Я вижу, что миссис Кумбе прекрасная рукодельница, дорогая леди. Столь редкое в наше время достоинство. «Стежок, сделанный вовремя», хм? Вы ведь помните старую пословицу. А что мисс Дженифер? Чем занята наша молчунья в своем укромном уголке? Боюсь, миссис Кумбе, что ваша дочь настоящий книжный червь. – Он с наигранным осуждением покачал головой.

– Как ни старайся, общительности от Дженни не добьешься. Мы уже давно оставили всякую надежду, – вздохнула мать. – Молодое поколение хорошими манерами не отличается. Хоть ненадолго отложи книгу, Дженни, и веди себя пристойно.

– Да, мисс Дженифер, присоединяйтесь к нашему уютному кружку. «Все работа и нет игр», хм? Вы знаете продолжение? – Он неестественно рассмеялся, и его виски слегка покраснели.

Дженифер ему не нравилась. Он боялся, что она считает его старым дураком.

– Я все время опасаюсь, миссис Паркинс, что ваша внучка своей очаровательной ручкой занесет мои замечания на бумагу.

– Занесет ваши… своей рукой? Что такое, мистер Хортон? Что такое?

– Вы неправильно поняли мистера Хортона, мама. Он боится, что Дженифер запишет наш разговор, ведь она знает стенографию.

– Ах! Да, конечно, я поняла. Вся эта машинопись, стенография… Вздор какой.

Ошибка миссис Паркинс привела маленький кружок в легкое волнение. Глядя прямо перед собой, Дженифер закусила губу, чтобы не рассмеяться. Мистер Хортон, покручивая нелепые усы, снова наклонился к Берте.

– Как поразительно быстро летит время, поистине поразительно. Знаете, ведь сегодня уже пять недель, как я с вами.

– Что такое? Пять недель? Что он делает с тобой эти пять недель?

– Пять недель, как я ваш постоялец, миссис Паркинс, дорогая леди, не более чем ваш признательный постоялец. Именно это я только что и сказал миссис Кумбе. Восхитительно, просто восхитительно. A propos[33] – прошу прощения за плохой французский, – я за то, чтобы это отметить. Предлагаю небольшую вечеринку, знаете, только для нас четверых и посещение театра.

– Театр? Вздор, вздор. Я в театр не пойду, мистер Хортон. Современные актеры говорят недостаточно четко. Пригласите Берту, мистер Хортон, пригласите Берту.

– Миссис Кумбе, вы окажете мне эту честь?

– О, великолепно. Дженифер, ты, конечно, тоже пойдешь?

– Премного благодарна, но, пожалуй, нет. Я… я, кажется, простудилась. Какая досада. – Дженифер опустила глаза.

– В таком случае идемте вдвоем, миссис Кумбе. Надеюсь, вы не возражаете?

Дженифер увидела, что мать краснеет. Ее стало подташнивать. Она оттолкнула кресло и подошла к книжному шкафу.

– Ах, мисс Дженифер, я вижу, вы не одобряете, – долетел до нее бархатный голос из противоположного конца комнаты. – Обещаю вам заботиться о вашей дорогой матушке. Она будет под надежной защитой, кроме того, небольшое развлечение пойдет ей только на пользу.

– Раз речь идет о развлечении, – весело проговорила Дженифер, – то меня это не касается.

Выходя из комнаты, она все еще слышала голос мистера Хортона:

– Что вы хотели бы посмотреть? Сам я люблю юмористические представления. Я всегда ценил чистый, здоровый юмор.

Со временем подобные торжественные выходы в свет превратились в еженедельный ритуал, но Дженифер больше не приглашали. День за днем она наблюдала, как отношения матери и мистера Хортона становятся все ближе. Она видела его старания быть галантным, видела благосклошгую реакцию матери. Замечала особое внимание, каким он ее окружает, и то, как меняется ее поведение, стоит ему войти в комнату. Видела, как крепнет в нем чувство собственника, отмечала про себя властные интонации, закрадывающиеся в его голос, и то, как мать спрашивает его мнение по тому или иному вопросу, во всем полагаясь на его советы.

Она была невольным свидетелем обмена взглядами и невольным слушателем их бесед. Находясь с ними в одной комнате, она испытывала невыносимую скуку и смущение. Ее мать просто дура, если испытывает привязанность к этому человеку.

К тому же она строит из себя мученицу. Как-то Дженифер подслушала их разговор.

– Моя жизнь была полна взлетов и падений, – сказала мать. – Мой бедный муж никогда не понимал, на какие жертвы я пошла ради него. Я отдала ему лучшие годы моей жизни. Он проиграл все наши сбережения, и я познала годы горьких лишений. Потом ему немного повезло, и он дал мне и сыновьям некое подобие семейного очага. Как вам известно, мы в течение двенадцати лет были заживо похоронены в корнуолльской глуши. Я никогда не жаловалась, поскольку верю, что из любого положения можно извлечь нечто хорошее. Люди были по-своему добры к нам, но, разумеется, они принадлежали к совсем другому кругу. Вы понимаете?

– Бедная вы моя, – сказал мистер Хортон, беря ее за руку.

– Все мое счастье заключалось в Кристофере и детях, заботы о них не оставляли мне времени думать о себе.

Дженифер поспешила прочь. Это было гадко, отвратительно. Она не могла этого переносить.

Как могла мать с таким безразличием говорить о папе, который как раб трудился ради нее. Отдала ему лучшие годы жизни! А что же папа? Очевидно, он вообще ничего ей не дал. Просто был рядом, не делая ни малейших попыток ее понять.

Бедный, милый папа – все, что она могла вспомнить, это светловолосая голова на подушке да фигура, которая машет ей с подножия холма…

Папа… Гарольд… Вилли…Все ушли, все забыты, будто их никогда и не было, а мать высокопарно беседует с этим чужим человеком с глупыми бараньими глазами.

Возможно, она надеется снова выйти замуж. Почему бы и нет? Никто не заставляет ее оставаться вдовой.

Видимо, так и случится. Она станет миссис Хортон, женой этого дурака. Ее мать, которой сейчас пятьдесят пять. Ужасная, отвратительная картина… Как вообще могут женщины, уже любившие одного мужчину, думать о другом, смотреть на другого? Даже если их мужья умерли много лет назад, они должны помнить. Это подло, низко. Она постаралась представить себе, как обернутся дела в будущем. Возможно, они переедут в другую часть Лондона. Мистер и миссис Фрэнсис Хортон, и она, Дженифер, его падчерица. Какая отвратительная фамильярность: «Дорогая, твоя мать и я решили…» Все трое сидят за столом и завтракают.

– Еще чаю, Фрэнсис?

– Благодарю, Берта, любовь моя, я уже напился.

Он – самоуверенный, с гнусной улыбкой владыки и обладателя; и она – трепещущая, дрожащая, старающаяся угодить.

И Дженифер, обреченная смотреть на них, сознающая всю ложность такого положения.

Шли дни, но никто ничего не говорил. Дженифер начала осматриваться в поисках новой работы.

Ей только что исполнилось девятнадцать. В Лондоне явно было слишком много девушек, желавших быть машинистками; Дженифер почти отчаялась найти работу. Она регулярно читала объявления в «Дейли телеграф», но ни одно не подходило. Жизнь представлялась ей унылой, однообразной чередой дней, и порой она задавалась вопросом – а стоит ли вообще так беспокоиться. У этого идиота Хортона была пренеприятная привычка первым в доме хватать «Дейли телеграф» и прочитывать ее от корки до корки. Дженифер твердо решила помешать ему в этом, просыпаться раньше и просматривать объявления, пока все ждут завтрака.

На третье утро, поднимаясь из холла по лестнице, она остановилась на полпути, в нескольких шагах от гостиной. Дверь была открыта, и она увидела Хортона, который обнимал ее мать. Он явно только что ее поцеловал, к тому же не первый раз. Мать поправляла волосы и строила глупые мины перед зеркалом.

– Фрэнсис, я думаю, нам следует им сказать, – говорила она, – а то пойдут сплетни.

– Если ты этого хочешь, моя Берта, то предлагаю сегодня утром за завтраком сделать официальное сообщение. Грядут свадебные колокола, хм? Это будет настоящей сенсацией.

– Думаю, мама этого ждет, но вот Дженни.

– Ах! – Хортон рассмеялся. – Дженифер предоставь мне. Уверяю тебя, с ней хлопот не будет. Просто требуется немного твердости. Вскоре мы станем друзьями. Отцовская воля, не так ли?

– Фрэнсис, ты удивительный человек. Дженифер не стала ждать продолжения. Она поднялась по лестнице и проскользнула в комнату матери. Из-за вазы на каминной доске она достала выцветшую, покрытую пылью фотографию Кристофера Кумбе. Затем бросила взгляд в окно на ряды печных труб, поднимающихся над Лондоном. Из казармы на другой стороне улицы донесся призыв горна.

– Послушай, папа, – сказала она, – что я, по-твоему, должна делать?

– Итак, мои дорогие друзья, все вместе и каждый в отдельности, я имею ни с чем не сравнимое удовольствие сообщить вам, что ваша возлюбленная и уважаемая хозяйка Берта Кумбе оказала мне честь, согласившись стать миссис Хортон.

Небольшая толпа собравшихся в столовой постояльцев разразилась криками удивления, удовольствия и вежливого одобрения.

– Как романтично, просто не передать словами… а мы и не знали… самые искренние поздравления… вы счастливейший из мужчин…

– Полагаю, вам не терпится услышать, когда состоится счастливое событие, – продолжал мистер Хортон. – Что ж, не скрою, это будет скоро, очень скоро. Естественно, я горю нетерпением и надеюсь, что моя будущая супруга разделяет мои чувства.

Берта кивнула и улыбнулась преемнику Кристофера.

– Я отнюдь не намерен надолго лишать вас ее общества. Медовый месяц – вернее всего три недели – в тихом уголке, и мы вновь станем жить здесь, как прежде.

– Что такое? Тихий утолок? Что он собирается делать в тихом уголке?

– Успокойтесь, мама. Он имеет в виду Вентнор. Хортон с головой погрузился в море красноречия.

– Она не только сделала меня самым счастливым человеком на земле, но и спасла от тоски и одиночества холостяцкой жизни, она не позволила мне бесцельно блуждать по жизненным тропам: кому на месте не сидится, тот… и так далее, иными словами, лучше износиться, чем заржаветь… – Он слегка смутился и замолк.

– Продолжай, дорогой, – пробормотала Берта, – это так прекрасно.

– Я имел в виду, дорогие друзья, что – верю – я принесу ей такое же утешение, как и она мне. – Он сел под громкие аплодисменты.

– А где Дженни? – спросил кто-то.

– Неужели она не поздравила счастливую пару?

– Да, где Дженифер?

Ее место за столом было пусто. До сих пор этого никто не заметил.

– Дженифер опаздывает к завтраку, – сказала бабушка. – Что она задумала? Какой-нибудь очередной вздор.

В этот момент в комнату вошла Дженифер. На ней были надеты твидовый пиджак, юбка и джемпер, на голове лихо сидела коричневая ондатровая шляпка. В руках она держала два небольших чемодана, через плечо был перекинут старый забрызганный чернилами макинтош.

– Дженифер! – воскликнула бабушка. – Что все это значит?

– Дженни… в чем дело? – В голосе матери слышались слезы.

Заинтригованные и несколько смущенные постояльцы раскрыли рты от удивления.

Наконец мистер Хортон с сознанием вновь обретенного достоинства поднялся из-за стола.

– Дорогая Дженифер, – начал он, – полагаю, вы должны объяснить вашей матушке, что все это значит. К чему этот… хм, костюм? Эти саквояжи?

Все ждали ее ответа.

– Я ухожу, – сказала Дженифер.

– Намереваясь покинуть нас, вы отбываете таким странным, своевольным способом?

Он смотрел ей в лицо, словно не веря происходящему.

Бабушка тряслась от гнева, Берта пыталась нащупать в кармане платок.

– Послушайте, мистер Хортон, – сказала Дженифер. – Что мне делать и куда мне идти – это мое дело. Я слышала, что вы собираетесь жениться на моей матери – это ваше дело. Я искренне желаю счастья вам обоим. На этом и порешим, хорошо?

– Но, Дженни, минутку, я не понимаю.

– Неужели, мама? Что ж, это не так уж и важно, верно? Ты хочешь устроить свою жизнь по-новому, я собираюсь сделать то же самое. Этой жизнью я прожила тринадцать лет, и, думаю, этого вполне достаточно. Время от времени я буду посылать вам почтовые открытки с видами. Всем до свидания.

– Остановите ее… остановите ее, – сказала бабушка вся красная от гнева. – В этом, без сомнения, замешан мужчина. Другой она быть и не может. Выясните, куда она идет.

Дженифер помахала чемоданом на прощанье.

– Я еду туда, где родилась, – крикнула она. – Я еду домой, к своим близким – домой в Плин.

Глава восьмая

Когда Дженифер вышла из дома номер семь по Мэпл-стрит, в ее кармане было ровно пять фунтов шесть шиллингов и четыре пенса. С одной пересадкой она приехала на омнибусе к Паддингтонскому вокзалу за сорок пять минут до отправления двенадцатичасового поезда, которому предстояло навсегда увезти ее из Лондона. Тридцать два шллинга и шесть пенсов из ее капитала ушло на билет в вагоне третьего класса, еще три шиллинга на чашку кофе, два ломтика бекона и банан, поскольку дома она не завтракала. Перед поездом у нее было время обдумать свой безумный побег из пансиона. С шестилетнего возраста это был ее дом, но она оставила мать без малейшего сожаления. «Должно быть, во мне есть что-то противоестественное, – с грустью подумала Дженифер. – Но тут ничем не поможешь. Наверное, я родилась без сердца. Кажется, такое бывает».

Она сидела в вагоне и, ужасаясь самой себе, наблюдала за движением людей по платформе, за катящимися тележками, суетой носильщиков, слышала свистки и шипенье отходящих поездов.

Тринадцать лет назад она приехала сюда, на этот самый вокзал, цепляясь за руку матери, покорная, со слезами на глазах, оторопевшая от яркого света и суеты, и сейчас ей казалось, что эти годы не оставили следа в ее жизни, что она нисколько не изменилась и остается все той же одинокой шестилетней девочкой. Дженифер сидела в уголке вагона, и поезд быстро уносил ее из города, который она ненавидела, от тянущихся до самого горизонта крыш, переплетающихся, забитых толпами улиц, от грохота и стука, от роскоши, бедности и мерзости запустения, от унылых мужских и женских лиц; поезд нес ее мимо ровных лугов и низких зеленых изгородей, мимо сверкающей глади узкой реки, мимо раскинутых по равнине городков и скучных, однообразных деревень.

Вскоре она воспрянула духом и ощутила странное волнение: равнина осталась позади, и поезд мчался теперь мимо холмов, поднимавшихся к белесому небу, троп, пролегавших по низинам, овец, бредущих нескончаемой вереницей, крестьян, которые махали ему вслед.

И вдруг, неожиданно, неподвижно-серый простор моря, раскинувшегося под проходящим поездом, высокие красные скалы Девона, босоногие ребятишки, бегущие по гальке, маленькие, словно игрушечные, лодки, раскачиваемые приливом.

Это был Корнуолл, ее родная земля, причудливая, странная смесь неровных холмов, низких, простирающихся на многие мили долин, серых, разбросанных далеко друг от друга домов, высоких лесов и полноводных потоков. От волнения она сошла на станции, где пересаживались на Сент-Брайдз, и с досадой увидела скрывающийся вдали поезд, который оставил ее вместе с багажом на узкой платформе милях в пятнадцати от места, куда она ехала.

Забыв об усталости, веря в удачу и не думая о деньгах, она вышла из здания вокзала, отыскала дорогу к гаражу и меньше чем через двадцать минут уже ехала в нанятом ею, видавшем виды стареньком «форде» в сторону Плина.

Не обращая внимания на белую пыль, Дженифер сняла шляпу и подставила волосы ветру; словно не замечая шума мотора и смердящих выхлопов бензина, она ловила ароматы леса и зеленых изгородей, примул, растущих по оврагам, смолевки и пламенеющего утесника, земли и солнца, дождя, далекого моря.

Они поднялись на вершину холма. Внизу, словно тихое озеро в горной долине, сверкали широкие серые воды гавани. Построенный на дальнем холме город террасами поднимался к скалам.

Старые дома беспорядочно лепились один к другому, из печных труб вился дым. У кромки воды тянулись мощенные булыжником набережные и ступени, ведущие к дверям домов.

Из гавани выходил пароход; дымя трубами, медленно и величественно он направлялся в открытое море. Он дал три гудка, и окрестные холмы ответили ему троекратным эхом. Над стоящими на якоре кораблями парили чайки.

Водитель «форда» обернулся к Дженифер и указал рукой вниз.

– Посмотрите туда! – крикнул он. – Это Плин.

Он нажал на тормоза, и машина стала спускаться по крутому каменистому склону. Здесь по обеим сторонам стояли беленые известью домики, в канавах бродили утки и куры. Затем показались длинная каменная стена, мощенный булыжником спуск, а за ними широкая, простертая к морю гавань с серыми, смотрящими на сверкающую воду домами.

Дженифер вышла из машины, прислонилась к шершавой каменной стене, и ей показалось, что она одним взглядом может вобрать в себя весь Плин, может сломать преграду лет, означавших расставание и немое одиночество. С пробудившимся сердцем она смотрела на то, чего так долго была лишена; долгожданный покой снизошел на нее робко, осторожно, как вестник надежды.

Дженифер заплатила паромщику и переехала на другой берег. С чемоданами в руках она шла по длинной, узкой улице Плина, толком не зная, ни куда идти, ни о ком спрашивать.

Она смутно помнила, что Дом под Плющом был не в самом городе, он стоял на склоне дальнего холма, ближе к скалам и к открытому морю. Стоило ей об этом подумать, как ее словно осенило: ведь Дом под Плющом уже долгие годы принадлежит не ей, а совершенно посторонним людям, о которых ей ничего не известно. Сгущались сумерки, а она была фактически чужой в своем родном городе. Усталая, голодная и немного упавшая духом Дженифер остановилась. Почти не сознавая, что делает, она дотронулась до руки какого-то прохожего.

– Скажите, в Плине есть кто-нибудь по фамилии Кумбе? – спросила она.

Ее любопытство несколько удивило мужчину, к которому она обратилась.

– А кто из Кумбе вам нужен, милая? – осведомился он. – Видите ли, в разных местах Плина живут несколько Кумбе.

Дженифер призвала все свое мужество. Она не могла вспомнить ни одного родственника, который знал ее в детстве. Она была уверена, что у нее есть множество теток, дядюшек, кузенов, но не помнила ни имен, ни лиц.

– Точно я не могу сказать, – грустно ответила она. – Я… я не была здесь несколько лет. Я немного растерялась и просто не знаю, куда идти.

– Вон там, напротив банка, две мисс Кумбе держат лавку, может быть, они смогут вам помочь? Это дочери старого Сэмюэля Кумбе, но он уже много лет как умер. Пожилые и очень славные дамы. Попробуйте зайти к ним.

– О да! – быстро проговорила Дженифер. – Возможно, они смогут что-нибудь мне посоветовать. Но так неожиданно их беспокоить… вы уверены, что они мне не откажут? Может, мне лучше пойти в гостиницу?

– Вы, случайно, им не родственница, милая?

– Да… по крайней мере, я надеюсь. Моя фамилия тоже Кумбе.

– Что ж, тогда мисс Мэри и мисс Марта наверняка будут вам рады. Это как раз напротив, дом с дверным молотком затейливой формы. Всего доброго.

– Всего доброго и благодарю вас. Дженифер перешла улицу и постучала в дверь.

Ее вдруг охватила робость, сомнения: что сказать, с чего начать. Мэри и Марта… она была уверена, что эти имена как-то связаны в ее памяти. Тетя Мэри… Тетя Марта… кажется, Гарольд когда-то давно их упоминал? Но если и так, как может она быть уверена, что они ее знают?

Дверь отворилась, на пороге стояла высокая седая старуха с добрыми голубыми глазами и розовыми щеками.

– Это Энни Хокинг с моей газетой? – начала она. – Ах, прошу прощения, мисс, при таком слабом свете я плохо вижу. Магазин уже закрыт. Вам нужно что-то определенное?

Дженифер, твердая, холодная, решительная Дженифер, без колебаний оставившая дом номер семь по Мэпл-стрит, дрожала как маленькая девочка, готовая вот-вот расплакаться.

– Извините, – сказала она. – Мне неловко вас беспокоить, но я не знаю, куда мне идти, что предпринять. Не могли бы вы мне сказать: Кристофер Кумбе вам не родственник?

Женщина с изумлением смотрела на нее. Затем ее лицо прояснилось, и она улыбнулась.

– Да, конечно. Он был моим двоюродным братом, мы с сестрой присматривали за ним и его братьями, когда они были детьми. Он всегда назьшал нас «тетушки».

– Ах! – Из глаз Дженифер брызнули слезы. – Ах! Я так рада, так рада. Вы меня, конечно, не помните, но я его дочь, я – Дженифер Кумбе.

– Как? – Лицо женщины странно сморщилось, и она сделала шаг вперед. – Вы Дженни… маленькая Дженни, дочка бедного Кристофера?

– Да.

– Марта, иди скорей сюда, – позвала женщина. – Какими судьбами? Кто бы мог подумать!

Из задних комнат появилась вторая старуха, точная копия первой, только ниже ростом и плотнее.

– Что за шум?

– Это же маленькая дочка Кристофера, только совсем взрослая. Марта, ты помнишь Дженни?

– Неужели дочка Кристофера? Боже милостивый, я просто глазам своим не верю. Дорогая, ты откуда? После стольких лет! Входи, входи и дай на тебя как следует посмотреть.

Они провели ее на маленькую кухню, из которой открывался вид на гавань. Занавески еще не были задернуты, и за окном Дженифер видела покрытую вечерними тенями воду и огни кораблей, стоящих на якоре. Кухня была маленькая и уютная. В низком камине весело горел огонь, на столе был накрыт незамысловатый ужин: хлеб, сыр и горячие пирожки с мясом. Кухню освещали четыре свечи; их пламя то вспыхивало, то угасало под нежным дуновением прохладного воздуха, струящегося через открытое окно. Растянувшийся на каминной доске кот лизал лапы. В углу стоял старомодный кухонный шкаф, набитый посудой, и над ним медленно, торжественно тикали часы. На решетке над очагом мелодично посвистывал чайник.

Неожиданно снаружи донеслись свист, шум воды, вспененной корабельным винтом, скрежет, громыхание цепи, хриплые мужские голоса.

Дженифер прислушивалась к этим звукам, словно к эху забытых снов; она видела себя маленькой девочкой, которая, сидя на руках у отца, высовывается из окна спальни и протягивает руки к далеким огням. Она обвела взглядом маленькую кухню, увидела горящий в камине огонь, ласковое мерцание свечей, играющие на потолке тени, простую мебель, накрытый к ужину стол, улыбающиеся лица двух старых женщин, их приветливо протянутые к ней руки.

Дженифер отвернулась от них, почти ничего не видя от слез, стыдясь своей глупости, беспомощная, но безмерно счастливая.

– Вы даже не представляете себе, что это для меня значит, – сказала она, – но я дома, наконец-то дома.

Глава девятая

На другой день так много надо было рассказать и обсудить. Тетушки хотели знать все подробности бегства Дженифер и его причины; они расспрашивали ее о Лондоне, которого никогда не видели, – наверное, бедной девочке было очень трудно прожить там так долго… как изменилась малышка за тринадцать лет, что они ее не видели… затем война и столько тревог… о смерти Гарольда они слышали, но вот Вилли… сколько горя и страданий, из Плина тоже многие ушли на войну и не вернулись; некоторые говорят, что и сам город очень изменился, но, при всем том, многое в нем осталось прежним.

Затем Дженифер в свою очередь осведомилась о ныне здравствующих родственниках, но, хоть она и услышала много имен – дядя такой-то, кузен такой-то, – ей пришлось признать, что они ничего ей не говорят.

После полудня она отправилась прогуляться по Плину и с тревогой обнаружила, что помнит лишь немногие места: склон холма, ведущий к скалам, развалины Замка, тропу, ведущую через поля к церкви. Сам город казался ей незнакомым и странным, но оттого не менее дорогим, несмотря на ее короткую память.

Больше всего поразили ее гавань, корабли, парусные лодки, пирсы, широкий простор серой воды и виднеющаяся вдали полоса открытого моря.

Затем она поднялась по дороге и через поля направилась к церкви, высившейся на склоне холма.

Дженифер пришла в Лэнок.

Она бродила среди надгробий, разыскивая дорогую ей могилу. Некоторое время она тщетно оглядывалась по сторонам и наконец подошла к вязу, который рос возле живой ограды. Здесь было много камней с высеченной на них фамилией Кумбе: одни совсем новые, другие заросшие плющом, потемневшие от времени.

Здесь покоились Герберт Кумбе и его жена, Мэри Кумбе, Сэмюэль и его жена Поузи; там – кто-то по имени Элизабет Стивенс и ее муж Николас, их сыновья и внуки. У самой ограды стоял камень, который казался старше других, он немного ушел в землю и так густо зарос плющом, что Дженифер пришлось сломать несколько веток, чтобы разглядеть скрытую под ними полустершуюся надпись:

ДжанетКумбе из Плина,