Позолоченный век

      - Ты стоял на вахте. Ты командовал в машинном отделении. Когда я умолял тебя сбавить пар, ты не послушал меня. Так на же, возьми! Отдай это кольцо моей жене и скажи ей, что она берет его из рук моего убийцы! Возьми его, а вместе с ним и мое проклятье. Пусть оно жжет твое сердце все сто лет, которые я желаю тебе прожить!
      И, сдирая кожу и мясо с пальца, он сорвал обручальное кольцо, швырнул его на пол и упал мертвым.
      Но не будем останавливаться на таких подробностях! В ближайшем большом городе "Борей" снял с борта свой страшный груз и передал его в заботливые руки сотен добросердечных южан. Груз этот теперь состоял из двадцати девяти раненых и двадцати двух мертвецов. Вместе с ними был передан список девяноста шести человек, которые во время катастрофы или утонули, или погибли иной смертью.
      Началось следствие, были заслушаны свидетельские показания, и после надлежащего рассмотрения последовал неизбежный в Америке вердикт, который мы неоднократно слышали на протяжении всей нашей жизни: "Виновные не обнаружены"*.
      ______________
      * Обстоятельства описанного взрыва не являются вымыслом. Все они имели место в действительности. (Прим. авторов.)
      ГЛАВА V
      ХОКИНСЫ УДОЧЕРЯЮТ ЛОРУ ВАН-БРАНТ
      gildag03.gif*
      ______________
      * А младшую дочь они перевезли в свой дом, и там воспитывали ее (на языке синдхи.).
      Il veut faire secher de la neige au four et la vendre
      pour du sel blanc*
      ______________
      * Ловкий человек и снег за соль продаст (франц.).
      "Борей" отошел от берега и продолжал свой путь вверх по реке, увозя обогащенных новым жизненным опытом Хокинсов: за последние сутки они только и видели, что человеческие страдания, и по мере сил своих пытались облегчить их самоотверженной помощью. Но они стали теперь богаче и в другом отношении. Во время сумятицы, наступившей после взрыва, в толпе пассажиров, собравшихся в салоне "Борея", испуганно металась черноглазая девочка лет пяти. Она горько плакала и звала маму и папу, но никто ей не отвечал. Что-то в лице мистера Хокинса привлекло девочку: она подошла к нему и, подняв глаза, внимательно поглядела на него; должно быть, осмотр удовлетворил ее, и девочка доверчиво прильнула к Хокинсу. Он приласкал ребенка, выслушал ее печальный рассказ и обещал разыскать ее близких; потом отвел девочку в каюту и велел своим детям быть с ней поласковей (все взрослые хлопотали около раненых), а сам отправился на поиски.
      Однако все его усилия были напрасны. Целый день они с женой наводили справки и не теряли надежды, хотя надежды, в сущности, уже не оставалось. Им удалось только узнать, что девочка села с родителями на пароход в Новом Орлеане, что незадолго перед тем они прибыли с Кубы, что происходили они, по-видимому, откуда-то из приатлантических штатов и что фамилия их Ван-Брант, а имя девочки - Лора. Вот и все, родителей ее никто после взрыва не видел. Девочка была прекрасно воспитана, а такой нарядной и богатой одежды, как у нее, миссис Хокинс никогда прежде не видала.
      Часы текли, и бедный ребенок совсем впал в отчаяние; Лора так жалобно звала свою мать, что стоны раненых, казалось, меньше терзали душу Хокинсов, чем страдания этого маленького покинутого существа. Они изо всех сил старались утешить ее и невольно сами к ней привязались, видя, как она льнет к ним, обнимает их своими ручонками и успокаивается только от их ласковых взглядов и слов. У обоих в груди затаился немой вопрос - вопрос, который с каждым часом становился настоятельнее и все настойчивей требовал ответа, но оба они не решались произнести его вслух, оба хранили молчание и выжидали. Наконец настала минута, когда откладывать более стало уже невозможно. Пароход причалил к пристани, мертвых и раненых уже переносили на берег. Измученная девочка спала на руках у миссис Хокинс. Мистер Хокинс подошел к жене и молча остановился около нее. Глаза их встретились, и они оба посмотрели на девочку; в эту минуту она пошевелилась во сне и прижалась еще теснее к груди миссис Хокинс; умиротворенное и довольное выражение ее личика взволновало материнское сердце миссис Хокинс, и когда она снова обменялась взглядом с мужем, вопрос был задан и ответ на него получен...
      С тех пор как Хокинсы начали свое путешествие, "Борей" прошел уже около четырехсот миль. И вот наконец вдали показался длинный ряд пароходов, плотно, бок о бок, словно сардины в банке, прижавшихся к пристани; над ними и позади них вырисовывались купола, башни и всевозможные постройки большого города - города, прикрытого сверху внушительным зонтом черного дыма. Это был Сент-Луис. Дети Хокинсов бегали по верхней палубе, а отец и мать сидели на подветренной стороне рулевой рубки, пытаясь унять их и не очень жалея, что это им не удается.
      - Хоть с ними и хлопотно, Нэнси, но они того стоят.
      - Они стоят большего, Сай.
      - Верно, Нэнси! Ты бы согласилась отдать хотя бы одного за кругленькую сумму?
      - Ни за какие деньги, Сай!
      - У нас с тобой всегда одни и те же мысли. Правда, мы не богаты, но все же ты не жалеешь... Тебя не беспокоит, что в семье прибавилось еще двое?
      - Нет. Бог нас не оставит.
      - Аминь. Значит, ты и с ними не хотела бы расстаться? Ни с Клаем, ни с Лорой?
      - Ни за что на свете! Я люблю их так же, как своих детей. Мне кажется, что они даже более ласковы и внимательны ко мне, чем родные. Как-нибудь справимся, Сай.
      - Конечно, все будет хорошо, старушка. Владея землями в Теннесси, я не побоюсь усыновить хоть тысячу детей, если потребуется: там хватит богатства на целую армию. Да, да - на целую армию, Нэнси! Мы-то с тобой не доживем до этого дня, но малыши доживут, поверь моему слову! Когда-нибудь их станут величать: "богатая мисс Эмилия Хокинс" и "состоятельная мисс Лора Ван-Брант Хокинс"; "достопочтенный Джордж Вашингтон Хокинс, миллионер" и "губернатор Генри Клай Хокинс, миллионер"! Вот как мир назовет их! Об этих ребятишках тужить не приходится. Они обеспечены. В наших землях таятся несметные богатства, Нэнси, помяни мое слово!
      Тем временем дети на минуту прервали свои игры и подошли послушать взрослых. Хокинс спросил:
      - Вашингтон, мой мальчик, чем ты займешься, когда станешь одним из самых богатых людей на свете?
      - Сам не знаю, папа. Иногда мне кажется, что хорошо бы иметь воздушный шар и летать высоко-высоко в небе, иногда мне хочется много-много книг, а иногда я думаю, что неплохо бы приобрести разные водяные колеса и флюгеры или такую машину, какую вы купили с полковником Селлерсом; а иногда мне кажется, что я куплю... Ну я, правда, не знаю... я не очень уверен, может, лучше всего сначала завести собственный пароход?
      - Ты верен себе, малыш! Как всегда, тебя тянет то к одному, то к другому. А ты, ты чем займешься, Клай, когда станешь одним из самых богатых людей на свете?
      - Не знаю, сэр. Моя мама - моя другая мама, которой больше нет, всегда говорила мне, чтобы я работал и не особенно надеялся разбогатеть, тогда я не стану горевать, если никогда не разбогатею. И поэтому, мне кажется, лучше подождать, пока я разбогатею, - к тому времени я уж наверняка придумаю, чем заняться. А сейчас я еще не знаю, сэр!
      - Разумная ты у меня головушка! Губернатор Генри Клай Хокинс - вот кем ты когда-нибудь будешь, Клай! Умная, рассудительная головушка! Ну а теперь отправляйтесь играть! Идите, идите! Первоклассный товар, Нэнси, как говорят обэдстаунцы о своих свиньях.
      Пароходик, на который Хокинсы пересели в Сент-Луисе, отвез их со всеми пожитками еще на сто тридцать миль вверх по Миссисипи, до убогой деревушки, приютившейся на миссурийском берегу; тут они и высадились в сумерках теплого октябрьского вечера.
      На следующее утро Хокинсы снова запрягли лошадей в фургон и два дня тащились по бездорожью в глубь безлюдного лесного края. И когда они, выражаясь фигурально, в последний раз раскинули свои шатры, они были у цели - перед ними лежала их новая родина, средоточие всех их надежд.
      У обочины проселочной дороги стоял новый рубленый одноэтажный домик-лавка; неподалеку от нее жались друг к другу еще десять - двенадцать таких же домиков, старых и новых.
      В печальном свете угасавшего дня поселок казался унылым, бесприютным. Двое или трое молодых людей сидели перед лавкой на большом ящике, ковыряли его ножами, стучали по нему растоптанными башмаками и плевались табачной жвачкой, стараясь попасть то в одну, то в другую цель. Несколько оборванных негров удобно прислонились к столбам, подпиравшим навес над крыльцом лавки, и с ленивым любопытством разглядывали вновь прибывших. Все указанные лица вскоре перебрались поближе к фургону Хокинсов, где и замерли в неподвижности, засунув руки в карманы и переминаясь с ноги на ногу; став на якорь, они с удовольствием продолжали глазеть на фургон. Помахивая хвостами, вокруг фургона бегали бродячие собаки: они заинтересовались собакой Хокинсов, но полученные сведения их, видимо, не удовлетворили, ибо они тут же открыли против нее совместные военные действия. Это событие могло бы разжечь любопытство местных жителей, если бы силы были более равные, а то какая же это собачья драка, если много псов бросается на одного? Посему мир был восстановлен, и чужая собака, поджав хвост, поспешила укрыться под фургоном. Ловко держа на голове ведра, вразвалку подходили неопрятные старые и молодые негритянки; они присоединялись к зрителям и тоже глядели во все глаза. Полуодетые белые мальчуганы и маленькие голопузые негритята, на которых только и было, что короткие рубашонки из небеленого холста, сбегались к фургону со всех сторон, останавливались и, заложив руки за спину, изо всех сил помогали взрослым смотреть на вновь прибывших. Остальные жители поселка уже собирались отложить свои дела, готовясь двинуться к фургону, как вдруг сквозь толпу с громкими криками прорвался какой-то мужчина и начал восторженно трясти руки Хокинсам.
      - Кто бы мог подумать! - восклицал он. - Нет, это в самом деле вы?! А ну, повернитесь! Поднимите-ка головы: я хочу хорошенько разглядеть вас! Вот так история, прямо глазам своим не верю! Бог ты мой, как я счастлив снова вас видеть! Сердце радуется, и на душе светло! Дайте мне ваши руки еще разок, дайте мне пожать их как следует! Вот это подарок! А что моя женушка-то скажет! Да, да, я женился, всего неделю тому назад, чудеснейшее, прелестнейшее создание, женщина благородной души. Она вам понравится, Нэнси. Да что там понравится! Бог ты мой, вы полюбите ее, вы души в ней не будете чаять, вас потом и водой не разольешь! А ну, дайте-ка мне еще раз поглядеть на вас! Все такие же... Нет, вы только подумайте: не далее как сегодня утром моя женушка говорит: "Полковник, - говорит она, как я ее ни отучаю, она меня все равно зовет полковником. - Полковник, говорит она, - сердце мне подсказывает, что к нам едут гости!" И вот вам пожалуйста! Приехали те, кого я меньше всего ожидал! Теперь она будет считать себя пророчицей, и провалиться мне на этом месте, если я и сам так не считаю! Прямо как в поговорке: "Несть отечества без своего пророка". Бог ты мой, и ребятишки здесь! Вашингтон, Эмилия, разве вы не узнали меня? А ну, кто меня поцелует? С вами-то мы подружимся: для вас найдутся и лошадки, и коровы, и собаки - все, что радует сердце ребенка! И... А это кто? Чужие детишки? Ну что ж, здесь вы не будете чужими, это я вам говорю! У нас-то вы почувствуете, что это и есть ваш настоящий дом, вот увидите. А ну, валите все гуртом за мной. В нашем лагере вам разрешается почтить своим присутствием только мой очаг. Вы мои гости, и больше ничьи. И вообще вы обязаны немедленно расположиться здесь как у себя дома, устроиться поудобнее и отдыхать! Вы слышали, что я вам сказал? Эй, Джим, Том, Пит, Джейк, быстрей сюда! Отведите упряжку к моему дому, поставьте фургон на дворе, а лошадей под навес да задайте им овса и сена, накормите их досыта! Что? Нет ни овса, ни сена? Так достаньте! Пусть запишут на мой счет! А ну, пошевеливайтесь! А теперь построились в одну колонну, левое плечо вперед и в ногу, шагом марш!
      И полковник, посадив Лору к себе на плечи, сам возглавил процессию, а воодушевленные и преисполненные благодарности переселенцы, расправив затекшие ноги и почувствовав свежий прилив сил, бодро зашагали следом за ним.
      Вскоре они сидели рядком у старомодного очага; от пылавших в нем дров в комнате было, пожалуй, излишне жарко, - но что делать: без ужина не обойдешься, а ужин без огня не состряпаешь. Комната служила одновременно спальней, гостиной, кабинетом и кухней. Хозяйственная женушка полковника то входила, то выходила из комнаты с кастрюлями и сковородками, довольная и веселая, и когда она смотрела на мужа, в глазах ее светилось обожание. И вот наконец она расстелила скатерть и завалила стол горячими кукурузными лепешками, жареными курами, копченой свининой, поставила банки с топленым молоком, кофе и прочие деревенские яства, а полковник Селлерс сразу же умерил свои излияния и на минуту совсем прекратил их, чтобы подобающе благочестивым тоном пробормотать молитву, но его красноречие тут же снова прорвалось и продолжало нестись могучим и шумным потоком, пока все не набили себе желудки. А когда гости поднялись по лесенке на второй этаж, сиречь на чердак, где им были постланы мягкие перины, миссис Хокинс невольно проговорила:
      - Ну что за человек, право! По-моему, он стал еще более сумасшедшим, чем прежде. И все равно его нельзя не любить, что тут поделаешь? Да и как его не любить! Стоит только послушать его речи и посмотреть ему в глаза, сразу обо всем забываешь.
      Не прошло и двух недель, как Хокинсы удобно разместились в собственном рубленом доме и уже начали привыкать к новому месту. Детей отдали в школу, если ее можно было так назвать; впрочем, в то время других школ не было восемь, а то и десять часов в день юная поросль человечества посвящала тому, что зубрила по книжкам несусветную чепуху, а потом, как попугаи, повторяла ее наизусть; поэтому, получив законченное образование, ученики приобретали лишь постоянную головную боль и умение читать вслух не переводя дыхания и не останавливаясь на малопонятных словах. Хокинс за гроши перекупил лавку и принялся извлекать из нее столь же грошовые доходы.
      Под необычайно выгодным предприятием, на которое полковник Селлерс намекал в своем письме, подразумевалось выращивание мулов для рынков южных штатов; оно и в самом деле было многообещающим: молодняк стоил дешево, а его прокорм - и того дешевле. И Хокинс легко поддался уговорам вложить в дело все свои скромные сбережения и возложить дальнейшую заботу о животных на Селлерса и дядю Дэна.
      Все шло хорошо. Дело понемногу разрасталось. Хокинс даже построил новый дом, на этот раз двухэтажный, и установил на нем громоотвод. Люди шли две-три мили, чтобы посмотреть на него. Но они знали, что громоотвод притягивает молнию, и поэтому во время грозы обходили дом Хокинса стороной; они хорошо понимали, что такое стрельба в цель, и были уверены, что с расстояния в полторы мили молния может попасть в маленький железный прутик не чаще, чем один раз из ста пятидесяти. Хокинс обставил свой дом "магазинной" мебелью, купленной в Сент-Луисе, и молва о ее великолепии широко разнеслась по округе. Даже ковер для гостиной был привезен из Сент-Луиса, хотя остальные комнаты довольствовались половиками местного изготовления. Вокруг дома Хокинс первым в поселке поставил настоящий дощатый забор; мало того - он его выбелил! Что же касается клеенчатых занавесок на окнах, то на них красовались такие величественные замки, какие можно увидеть только на оконных занавесках и больше нигде на свете. Восторги, которые эти чудеса вызывали у соседей, радовали Хокинса, но он не мог не улыбаться при мысли о том, сколь жалкими и дешевыми они покажутся по сравнению с теми, какие украсят особняк Хокинса в будущем, когда теннессийские земли принесут свои отчеканенные на монетном дворе плоды. Даже Вашингтон заметил однажды, что, когда землю в Теннесси продадут, он купит для своей с Клаем комнаты такой же "магазинный" ковер, как в гостиной. Слова эти понравились Хокинсу, но обеспокоили его жену: она считала неразумным возлагать все земные надежды на угодья в Теннесси и забывать о том, что человек должен трудиться.
      Хокинс выписывал еженедельную газету из Филадельфии и листок, выходивший два раза в неделю, из Сент-Луиса; других газет в поселке почти не появлялось, хотя "Женский альманах Годи" находил в нем хороший сбыт и считался, по мнению наиболее авторитетных местных критиков, образцом изящной словесности. Здесь, пожалуй, уместно напомнить, что мы излагаем события давно минувших дней: они произошли лет двадцать - тридцать тому назад. В этих двух газетах и крылась тайна все возраставшего благополучия Хокинса. Газеты постоянно информировали его о состоянии посевов на юге и востоке страны, и поэтому он знал, на какие товары будет спрос, а на какие нет, по крайней мере за несколько недель, а то и месяцев до того, как об этом узнавали все окружающие. Шло время, и постепенно все стали считать, что ему удивительно везет. Его соседям было невдомек, что за этим "везеньем" скрывается сметливый ум.
      Вскоре его звание "сквайр" снова вошло в обиход, - правда, только на год: по мере того как состояние Хокинса и его авторитет возрастали, оно незаметно перешло в "судью", и можно было надеяться, что со временем превратится в "генерала". Все сколько-нибудь влиятельные лица, приезжавшие в поселок, стремились попасть в дом Хокинсов, и "судья" радушно принимал гостей.
      Узнав местных жителей поближе, Хокинс полюбил их. Это были неотесанные, невоспитанные и даже не очень трудолюбивые люди, но зато прямые, честные, достойные уважения. Они отличались горячим, несколько старомодным патриотизмом: родина была для них кумиром, а национальный флаг - предметом великой гордости. Человек, запятнавший честь нации, навлекал на себя их смертельную ненависть. Они все еще осыпали проклятьями Бенедикта Арнольда, как будто он был их личным другом, обманувшим их доверие всего лишь неделю назад.
      ГЛАВА VI
      ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ. ЮНАЯ КРАСАВИЦА ЛОРА
      gildag04.gif*
      ______________
      * Дела десятилетней давности - как часто они кажутся новью! (китайск.).
      Mesu eu azheiashet
      Washkebematizitaking,
      Nawuj beshegandaguze
      Manwabegonig edush wen.
      Ojibwa Nuguwioshang, p. 78*.
      ______________
      * Юность гордая красою
      На лице цветет небесном
      Ярче всех весенних красок,
      Краше самой свежей розы - "Из "Песен оджибвеев" (на языке индейцев чиппевеев).
      Мы пропустим десять лет и расскажем о переменах, которые произошли в судьбах наших героев за это время.
      Судья Хокинс и полковник Селлерс успели нажить и потерять по два-три скромных состояния и теперь живут в нужде. У Селлерса две пары близнецов и сверх того еще четверо детей. В семье Хокинсов шестеро своих детей и двое приемных. Время от времени, когда фортуна улыбалась отцам, этим пользовались старшие дети и проводили счастливые месяцы в лучших школах Сент-Луиса; в менее удачные годы они оставались дома, в гнетущей обстановке нужды и лишений.
      Дети Хокинсов, как и все окружающие, даже не подозревали, что одна из их сестер - чужая им по крови и рождению. Если Лора с Эмилией и не походили друг на друга, то так часто бывает во многих семьях. Девочки росли как сестры, а во время катастрофы на Миссисипи они были слишком малы, чтобы запомнить, что именно это событие соединило их судьбы.
      И все же всякий, кто узнал бы тайну происхождения Лоры и наблюдал ее в счастливом возрасте двенадцати-тринадцати лет, должно быть понял бы, чем Лора привлекательнее своей подружки.
      Философы спорят о том, что чарует нас в шаловливой школьнице: то ли будущая женщина, угадываемая в едва расцветающей девушке, то ли просто безмятежная прелесть ребенка. Если в свои двенадцать лет Лора и обещала стать красавицей, то сама она даже не подозревала об этом. Гораздо более важные мысли занимали ее в то время. К своему незатейливому школьному платью она уже научилась добавлять милые мелочи в виде бантиков и сережек, которые таинственным образом украшали его, и озабоченно советовалась о них со своими взрослыми друзьями.
      Когда в летний день Лора шла по улице быстрой и легкой походкой, положив прелестные ручки в отороченные лентой карманы передника и оттого словно бы чуточку подбоченясь, а под порывами ветра широкие поля белой панамы то опускались ей на глаза, то поднимались, открывая свежее хорошенькое личико, когда на губах ее играла по-девичьи кокетливая, задорная улыбка и от всей фигурки веяло чистотой и невинностью, свойственной этой счастливой поре, - поистине это зрелище согревало самое холодное сердце и радовало самое печальное.
      Щедрая и своенравная, чуткая и заносчивая, ласковая и непостоянная одним словом, неотразимо очаровательная, - вот какой была Лора в этот период своей жизни. Не выйди она из него, нашу историю не пришлось бы и писать. Но к концу тех нескольких лет, о которых мы сейчас рассказываем и которые принесли судье Хокинсу множество испытаний, Лора выросла и стала почти женщиной.
      Когда судья обанкротился впервые, перед ним предстал добрый ангел в образе человека и предложил ему полторы тысячи долларов за теннессийские земли. Миссис Хокинс считала, что нужно соглашаться. Искушение было велико, но Хокинс устоял. Он заявил, что земля принадлежит его детям и что ради такой ничтожной суммы он не может лишать их будущих миллионов. Когда та же беда постигла его вновь, появился второй ангел и предложил три тысячи долларов. К тому времени Хокинс был в таком отчаянии, что позволил жене уговорить его составить запродажную; но когда он вновь увидел нищенскую одежонку детей, он почувствовал себя предателем и отказался подписать бумагу.
      Теперь он снова бедствовал, и его положение было хуже, чем когда-либо прежде. Целыми днями ходил он взад и вперед по комнате и почти не спал по ночам. Ему стыдно было признаться даже самому себе, но он замышлял измену: он решился наконец продать землю. Как-то раз в такую минуту в комнату вошла миссис Хокинс. Он еще не сказал ни слова, но почувствовал себя таким виноватым, как будто она застигла его за каким-то позорным занятием.
      - Сай, я прямо не знаю, что делать, - сказала она. - Одежда у детей такая плохонькая, что стыдно в ней показаться на глаза людям. Но это еще не самое худшее: в доме еды ни крошки, пусто, хоть шаром покати.
      - Так что же ты, Нэнси! Сходи к Джонсону и...
      - К Джонсону, как же! Когда у этого человека не было ни единого друга на всем белом свете, ты поддержал его, поставил на ноги, помог ему разбогатеть. И вот результат: он живет в нашем чудесном доме, а мы в его жалкой лачуге. Он уже намекал, чтобы наши ребята не приходили играть с его детьми, - что, впрочем, еще можно перенести, и даже без особого труда, потому что не такие они люди, чтобы стоило поддерживать с ними знакомство; но сегодня утром я послала к нему Фрэнки взять немного муки, и он заявил мальчику, что за нами уже и без того многовато записано; больше он ничего не сказал: просто не дал муки, отвернулся и продолжал разговаривать с девицами Харгрейв, которые выторговывали у него подешевле какую-то материю. "Многовато записано!" Уж этого-то я никак не могу перенести спокойно!
      - Нэнси, это неслыханно!
      - Конечно, неслыханно, ты прав. Я ничего тебе не говорила, Сай, терпела, сколько могла. Но дела наши с каждым днем становятся все хуже и хуже; я до того измучилась, что совсем перестала выходить из дому. У тебя и так довольно забот, я бы и сейчас ни слова не сказала, только теперь все так плохо, что я просто не знаю, куда кинуться, где искать помощи. - И, не выдержав, она закрыла лицо руками и заплакала.
      - Бедняжка моя, не надо так убиваться. Вот уж никогда бы не подумал такого о Джонсоне. Прямо голова идет кругом. Ума не приложу, что теперь делать! Если бы кто-нибудь сейчас пришел и предложил мне три тысячи... О, если бы только кто-нибудь предложил три тысячи за землю в Теннесси...
      - Ты бы продал ее, Сай? - в волнении спросила миссис Хокинс.
      - Пусть только предложат!
      Миссис Хокинс выбежала из комнаты и через минуту вернулась, ведя за собой солидного, похожего на бизнесмена человека. Усадив незнакомца, она снова вышла. "Разве можно терять надежду? - подумал Хокинс. - В самый тяжелый час провидение приходит на выручку, - никогда еще помощь не являлась к несчастному горемыке так кстати. - Пусть этот человек предложит мне хотя бы тысячу, я благословлю и обниму его, как родного брата!"
      - Мне известно, что вы являетесь владельцем семидесяти пяти тысяч акров земли в Восточном Теннесси, - заговорил незнакомец, - и чтобы не отнимать у вас лишнего времени, я сразу перейду к делу. Я представляю интересы сталелитейной компании и уполномочен предложить вам за ваш участок десять тысяч долларов.
      Сердце Хокинса екнуло. Он весь дрожал от еле сдерживаемого ликования. Первым его побуждением было крикнуть: "По рукам, и дай бог счастья вашей сталелитейной компании!"
      Но вот что-то промелькнуло в его сознании, и он, хоть и открыл было рот, не вымолвил ни слова. Воодушевление погасло в его глазах, в них появилось выражение глубокого раздумья. Затем он нерешительно сказал:
      - Видите ли, я... мне кажется, что этого мало. Моя земля... представляет большую ценность, очень большую. Она до краев полна железной рудой, сэр, до краев! И медью, и каменным углем - всего даже не перечислишь! Так вот что я вам скажу. Я сохраню за собой все богатства ее недр, кроме железной руды, которую готов продать за пятнадцать тысяч долларов наличными, с тем, однако, что вступаю в долю и получаю половину доходов, или акций, как у вас там говорят. Я сейчас не у дел и готов принять участие в управлении предприятием. Что вы на это скажете?
      - Что касается меня, то я всего лишь посредник владельцев компании; они мои друзья, и я даже ничего не получу за свои труды. По совести говоря, я пытался убедить их не впутываться в это дело - потому-то я сразу и выложил их предложение, не закидывая никаких удочек: я надеялся, что вы откажетесь. Люди чаще всего отказываются от первого предложения, каково бы оно ни было. Но я выполнил поручение и с удовольствием передам ваш ответ.
      Он сделал движение, собираясь встать, но Хокинс остановил его:
      - Погодите минутку.
      Хокинс снова задумался. Суть его размышлений была такова: "Он хитрый человек, очень хитрый; мне не нравится его откровенность. Эти нарочито откровенные бизнесмены - хитрые пройдохи, все они таковы. Он и есть сталелитейная компания, вот кто он такой!.. И земля ему нужна до зарезу, не настолько я слеп, чтобы не видеть этого. Он, видите ли, считает, что компании лучше не впутываться в это дело. Превосходно, ничего не скажешь! Просто здорово придумано! Не пройдет и дня, как он вернется и, конечно, примет мое предложение. Примет? Готов держать любое пари, что ему и сейчас не терпится принять его; тут надо разобраться как следует. С чего это вдруг такая горячка вокруг железа? Интересно, откуда подул ветер? Даю голову на отсечение, что с железом начинаются большие дела. (Тут у Хокинса загорелись глаза; он встал и принялся шагать по комнате, размахивая руками.) Огромные дела, в этом нет ни малейшего сомнения, а я сижу в этой дыре, как крот, и не знаю, что творится на свете. Боже ты мой, ведь я чуть не попался в ловушку! Еще немного, и этот мошенник разорил бы меня. Но все-таки я не попался, и теперь я ни за что на свете..."
      На этом он прервал свои размышления и, обернувшись к незнакомцу, сказал:
      - Я сделал вам предложение, вы не приняли его, и теперь я прошу вас считать, что никакого предложения не было. Впрочем, совесть не позволяет мне... Пожалуйста, измените названную мною цифру на тридцать тысяч долларов, если вам угодно, и можете передать предложение компании - я буду стоять на своем, даже если у меня разорвется сердце!
      Незнакомец поглядел на Хокинса с явным удивлением: чувствовалось, что вся сцена забавляет его; но Хокинс этого даже не заметил. В самом деле, он едва ли замечал что-либо вокруг и вряд ли понимал, что происходит. Незнакомец ушел. Хокинс опустился на стул и задумался; потом испуганно огляделся и бросился к двери...
      - Поздно, поздно! Ушел! Какой же я дурак! Опять опростоволосился! Тридцать тысяч - этакий осел! Почему, ну почему я не сказал пятьдесят тысяч!
      Он запустил обе пятерни в волосы и, опершись локтями о колени, в отчаянии принялся раскачиваться.
      Миссис Хокинс, сияя, вбежала в комнату.
      - Ну как, Сай?
      - О Нэнси, я самый что ни на есть про-клятый, рас-проклятый дурак! Если бы ты знала, что я сделал!
      - Что ты сделал, Сай? Говори скорей, ради бога!
      - Что сделал? Погубил все на свете!
      - Скажи, скажи наконец, что случилось? Не мучай меня! Неужели он так и не купил нашу землю? Неужели он ничего тебе не предложил?
      - Предложил? Он давал за нее десять тысяч долларов, и...
      - Слава богу! От всей души, от всего сердца я благодарю небо! Но почему же ты говоришь, что все погубил, Сай?
      - Нэнси, неужели ты думаешь, что я принял это нелепое предложение? Нет, к счастью, я не такой простак! Я сразу разгадал, что за всем этим кроется! С железом затеваются большие дела! Тут пахнет миллионами! А я, этакий дурак, сказал ему, что согласен уступить половину железной руды за тридцать тысяч! Вернись он сейчас, меньше чем за четверть миллиона ему ее не видать!
      Миссис Хокинс побелела как полотно и посмотрела на мужа полными отчаяния глазами.
      - И ты отказался, позволил этому человеку уйти, когда мы в таком безвыходном положении? Неужели ты говоришь серьезно? Не может быть!
      - Отказался? Еще чего выдумала! Послушай, Нэнси, неужели ты думаешь, что он сам себе враг? Не беспокойся: завтра же утром прибежит ко мне со всех ног!
      - Нет, Сай, нет! Он ни за что не вернется. Что теперь с нами будет? Господи, что теперь с нами будет?
      На лицо Хокинса набежала тревожная тень. Он сказал:
      - Как, Нэнси, ты... ты в самом деле веришь в то, что говоришь?
      - Верю? Я наверняка знаю, что это так. И еще я знаю, что, не имея ни гроша в кармане, мы бросили на ветер десять тысяч долларов!
      - Нэнси, ты меня пугаешь! Неужели этот человек... Не может быть, чтобы я... Черт меня побери, ведь я и в самом деле, кажется, упустил прекрасный случай! Не убивайся, Нэнси, не убивайся! Я найду его. Я возьму... Я возьму... Ах, какой я дурак! Я возьму любую сумму, какую он предложит!