Колесо Фортуны

      - Так уж извели, - сказал кто-то, - давно ли похороны были?
      - АН нет! - глухой голос Саввы надрывно зазвенел. - Похоронили, да не его! Государь про тот сговор прослышал и скрылся в неизвестности. Тогда они взяли какого-то покойничка, обрядили в императорский мундер да поскорей в землю его. Чтобы народ не разглядел, правды не доискался. Это я вам в точности говорю! Императора, хоть издаля, я сам видал - он худ и ликом бел, аки мука. А этот был весь вспухлый и черен, как аспид.
      - Почто ж было другого-то хоронить?
      - Эка ты бестолковый какой! Чтобы видимость была, будто все по закону. Император-де помер, замест него жена царствовать будет... Ну, я так располагаю, царствовать ей недолго. Соберет Петр Федорыч верных людей, кликнет народу клич и объявится. Уж он себя окажет!
      Всех к ответу представит! И немку эту приблудную, и всех ее прихвостней...
      Григорий выскочил из-за поленницы, по хлябающим сходням взбежал на баржу, прыгнул вниз и схватил за грудки Савву.
      - Ну, вор, - в бешенстве прорычал Григорий сквозь зубы, - теперь не спрячешься! Мало что еретик, ты еще бунтовать против государыни?!
      - Не трожь, барин! - угрожающе сказали за его спиной. - Слышь, отпусти странника!
      Орлов обернулся - перед ним стояла стена набычившихся крючников.
      Все неисчислимое множество товаров и грузов, что шли в Петербург и из Петербурга, поднимали, ворочали руками, переносили на своих хребтах грузчики. Единственным орудием грузчика был кованый железный крюк, которым цепляли многопудовые рогожные кули с товарами, почему грузчиков и стали называть крючниками.
      Работа была погибельной, кормление - лишь бы живу быть: по все дни хлебная тюря на воде и только по праздникам - с квасом. Слабые здесь помирали наперегонки, кто выживал, становился трехжильным. Толпа этих ссутуленных тяжестями людей обступила Орлова и, как клешнями, угрожающе ворочала своими заскорузлыми ручищами. Григорий не испугался угрозы. Ему ли, вояке, бывалому и в драках, не раз одолевавшему один на один медведя, бояться какого-то подлого сброда?!
      - Прочь, скоты! Я вас всех... - закричал он и выхватил шпагу.
      Шпага булькнула где-то за бортом, а крючники взяли Орлова в кулаки. Они не кричали и не лаялись, слышались только натужное сопение и глухие удары, будто на току цепы молотили недосушенный в овине сноп.
      От смерти Григория спасло только то, что крючников было много - они мешали друг другу размахнуться и садануть во всю силу. И Савва. Он метался позади сгрудившихся тел, горестно бил себя по полам гуньки и взывал:
      - Ну будя, будя, робяты!.. Не губите душу христианскую!..
      Крючники его не слушали и продолжали молотить.
      Но когда Орлов упал, Савва закричал:
      - Тады убивайте и меня, окаянные!
      Он прорвался в кольцо и упал тоже, прикрывая собой Орлова. Крючники отступились.
      - Эх вы, ироды! Рази так-то можно? - с трудом поднимаясь, сказал Савва. - Вовсе остервенели, дьяволы...
      - Куды его теперь?
      - А за борт - и концы в воду!
      - Да вы что, душегубы?! Как можно?.. Снесите на бережок, и Христос с ним... Может, отлежится ишшо...
      За руки и за ноги крючники сволокли неподвижное тело на берег и бросили среди поленниц. Через какое-то время Орлов очнулся, но подняться на ноги не смог. Тогда он пополз, чтобы выбраться из поленниц, почувствовал под руками твердую тропу, снова попытался встать и потерял сознание.
      Сен-Жермен тщательно ощупал его конечности, помял пальцами грудь и живот. Орлов кряхтел и морщился, крепясь, чтобы не застонать.
      В дверь постучали. Слуга подал Сен-Жермену небольшой саквояж зеленого сафьяна.
      - Избили вас основательно, - сказал граф, - но переломов нет. Оботрите его мокрым полотенцем, Домна Игнатьевна, потом другим разотрите досуха. Вот вам мазь, смажьте все кровоподтеки, да, пожалуй, все тело, раз его так разукрасили. Лицо я сам смажу.
      - Сильно мне портрет попортили? - стесненно спросил Григорий.
      - Ничего страшного, - еле заметно улыбнулся граф. - От этой мази опухоль к утру спадет, а через день никаких следов не останется, будете прежним красавцем.
      Только больше в драки не ввязывайтесь - я завтра уезжаю, а ваши лекари умеют лишь пускать кровь и тем отнимать у больных последние силы.
      - Как, уже завтра? - Григорий попытался приподняться и, застонав, рухнул обратно. - Отчего так спешно?
      - Пора, мой друг, я и так здесь засиделся.
      - Как мне вас благодарить за все?!
      - Вам не за что меня благодарить, Грегуар. Все, чего желали, вы совершили сами, без моего участия.
      - А ваши советы?
      - Какие пустяки! Любой беспристрастный наблюдатель мог сказать вам то же самое.
      - Вы всегда так - не хотите даже слушать о благодарности. А сколь я, мы все вам обязаны!
      - Оставим этот разговор. Нельзя ли у вас, Домна Игнатьевна, попросить воды?.. Да, этого бокала вполне достаточно.
      Сен-Жермен достал из саквояжа коробочку. В коробочке, обложенной изнутри черным бархатом, лежал нефритовый флакончик. От нескольких капель густой темной жидкости в комнате распространился странный пряный аромат, вода в бокале мгновенно стала рубиновой, как сок граната, грани бокала засветились.
      - Выпейте. Это слегка горчит, однако вполне терпимо. Вот так! Минут через десять вы заснете и спать будете долго. Может быть, целые сутки. Зато проснетесь здоровым. Только при одном условии, Домна Игнатьевна, ни под каким видом никого к нему не допускайте. Если его разбудят, это может ослабить действие лекарства.
      - Уж будь покоен, батюшка граф, - костьми лягу!..
      - Я знаю, на вас можно положиться. Ну что же, Грегуар, прощайте, желаю вам счастья.
      - Саго padre, благодетель мой... я... мы... Я никогда... Я всю жизнь буду помнить, что счастьем своим обязан вам.
      - Полно, Грегуар! Счастье свое человек создает сам, а вот несчастья ему помогают складывать и другие...
      Если бы все зависело от меня, я желал бы вам несколько иного счастья, но это уже дело вкуса...
      Орлов порывался что-то сказать, открывал рот, тут же его закрывал и наконец проговорил:
      - Простите меня, саго padre... Я хотел просить вас...
      Не смею и все-таки должен... Я, почитай, сутки не был во дворце. Там небось хватились, спрашивают...
      - Давеча Алешка прибегал, везде тебя ищут, - сказала Домна.
      - Вот видите - императрица беспокоится... А мне, кроме вас, просить некого... Не мамушку ж туда посылать или лакея?.. А вас, как ни поздно, все одно примут, если сказать, что от меня...
      Орлов умоляюще смотрел на Сен-Жермена, тот не отводил взгляда от окна и молчал.
      - Напрасно, - сказал он, поворачиваясь, - напрасно вы беспокоитесь об императрице, она много хладнокровнее, чем вы думаете, и ради нее я бы не поехал. Но я поеду, так как беспокоюсь о вас - вас могут разыскать.
      Остановить императрицу не сможет даже Домна Игнатьевна, она нашлет своих лекарей, и те своим невежеством доделают то, что не сумели напавшие на вас... Я поеду, - сказал он, вставая, - хотя не жду от этого визита ничего хорошего. Нет, пожалуйста, не благодарите меня, - остановил он Орлова, порывавшегося что-то сказать, - считайте, что я делаю это просто из тщеславия: не хочу, чтобы невежды испортили мою работу, - улыбнулся он. - На прощание, Грегуар, один совет. Когда на вас действительно нападут грабители и вы не сможете их одолеть, лучше сохранить жизнь, чем несколько монет. Тем более, что, убив вас, они все равно очистят ваши карманы.
      - Саго padre, - еле шевеля непослушными губами, проговорил Орлов. Лекарство начало действовать, и каждое слово давалось ему все с большим трудом. - Я не хотел... мне стыдно было... Во всем виноват...
      Губы его перестали шевелиться, веки опустились, он вздохнул и затих.
      - Заснул, - сказал Сен-Жермен. - Вот и прекрасно!..
      Прощайте, Домна Игнатьевна, знакомство с вами доставило мне истинное удовольствие.
      - Спаси тебя Христос, батюшка, - сказала Домна, которая, будто молясь, все время прижимала руки к груди и не сводила с него глаз.
      - Прежде чем выбрасывать изорванный мундир Грегуара, не забудьте вынуть деньги из карманов, - сказал Сен-Жермен, направляясь к двери.
      Домна послушно покивала и схватила подсвечник, чтобы проводить графа. Так она и вышла с подсвечником на крыльцо. Кучер подобрал вожжи, дернул их, и карета покатила в сторону дворца. Часть дворца была отсюда видна окна там были залиты светом, у подъезда горели смоляные плошки. Домна перекрестила удаляющуюся карету и ушла в дом.
      4
      - Наконец-то! - сказал дежурный офицер. - Все прямо с ног сбились, разыскивая... Пожалуйте за мной, сударь.
      Последние посетители уже покинули дворец, и они шли по пустой анфиладе парадных комнат. Люстры были погашены, только по углам в канделябрах горели свечи.
      У двери в личные покои императрицы стояли на часах два кавалергарда в сверкающих кирасах и в касках с плюмажами. Дежурный офицер постучал в дверь. Граф остановился в нескольких шагах, рассматривая гвардейцев. Дверь приоткрыл Шкурин.
      - Их величество еще не почивают? - спросил
      офицер.
      - Никак нет, их величество изволят пребывание иметь у себя в кабинете.
      - Доложи, что господин... что граф Сен-Жермен, - поправился офицер, приехал по поручению капитана Орлова.
      Шкурин радостно всплеснул руками и тут же изогнулся в поклоне.
      - Сей минут! Сей минут!
      - Пожалте, ваше сиятельство, - снова открывая дверь, изогнулся Шкурин. - Приказано просить немедля.
      Дежурный офицер козырнул графу и зашагал обратно.
      - Слава тебе господи! - бормотал про себя Шкурин, прикрывая за графом дверь. - Нашелся наш Григорей Григорьич...
      - Нашелся, нашелся, - сказал по-русски Сен-Жермен, оборачиваясь к нему. - А вы, значит, и есть Шкурин?
      - Так точно, ваше сия... - начал Шкурнн, но не окончил, а внезапно и неудержимо зевнул во весь рот.
      Так судорожно, во всю пасть зевают вдруг собаки, приведенные в недоумение.
      - Виноват, ваше сиятельство! - Лакей с опозданием прикрыл рукою рот.
      - Устали, Шкурин? - участливо сказал Сен-Жермен. - Вы должны отдохнуть. Доложите обо мне, а потом сядьте в кресло и отдохните.
      - Не смею-с, - почему-то шепотом ответил Шкурин.
      - Отдохните, непременно отдохните, Шкурин.
      Вы ведь так устали!
      - Слушаюсь, ваше сиятельство! Повинуюсь, ваше сиятельство, - все так же шепотом ответил Шкурин.
      Он постучал в дверь кабинета и, открыв ее, доложил:
      - Граф Сен-Жермен, ваше величество.
      Прикрыв за графом дверь, Шкурин нерешительно подошел к креслу, растерянно оглянулся по сторонам, челюсти его снова разодрала судорожная позевота. Он присел на краешек кресла, потом сел глубже, умостился поудобнее.
      - Говорите! Говорите же скорее, граф, где Орлов.
      Почему он исчез?
      - Час назад солдаты принесли Грегуара домой. Он был без сознания. Пикет нашел его, жестоко избитого, где-то на берегу Фонтанки.
      - Кто? Кто посмел?!
      - Неизвестно. Он не мог рассказать подробностей.
      Должно быть, напавших было много, если они одолели такого Геркулеса.
      - Почему же его не привезли сюда, во дворец?
      - Грегуар не хотел волновать ваше величество.
      А теперь ему необходим полный покой.
      - Я сейчас же пошлю к нему своих медиков!
      Екатерина протянула руку к колокольчику.
      - Нет, ваше величество, прошу вас этого не делать.
      Я оказал ему необходимую помощь. Вмешательство медиков причинит только вред.
      - Как могут медики причинить вред?
      - Могут. Через сутки, самое большее - через двое Грегуар будет здоров. Если медики своими снадобьями не помешают действию моего лекарства.
      - Разве вы медик?
      - Нет. Но во время путешествий я приобрел некоторые познания и проверял их даже в более тяжелых случаях.
      - И вы так уверены, что Орлов действительно вскоре будет здоров?
      - Совершенно уверен. Так же, как и в том, что врачи повредят ему.
      - Ну что ж, пусть будет по-вашему... Благодарю вас, граф, за все, что вы сделали, и за то, что успокоили меня. - Сен-Жермен поклонился. - Но я еще не отпускаю вас! Мне рассказывали о вас, и я хочу знать от вас самих... Говорят, вы чуть ли не творите чудеса?
      - Вам сказали неправду, ваше величество. Я не делаю чудес.
      - Тогда как это называется? Манипуляции? Фокусы?
      - Разве я похож на ярмарочного фигляра, фокусами забавляющего зевак? Я показывал друзьям опыты, свидетельствующие способности человека, которых европейцы не знают.
      - А где вы узнали о них?
      - На Востоке, ваше величество.
      - Что дикий Восток может дать просвещенной Европе?
      - Чаще всего люди считают диким непонятное и недоступное им. У Востока, быть может, больше оснований с презрением отворачиваться от варварского Запада.
      - Уж не считаете ли вы варварами современных ученых и философов? Я преклоняюсь перед ними.
      - Это прекрасно, ваше величество, но - увы! - не мешает им быть в известном смысле варварами... Они накопили большие познания в некоторых областях, но утратили главное. В Элладе мысль древнего эллина была бесстрашно устремлена на самое важное для него - на человека. Мудрость Эллады лапидарно выразила надпись в Дельфийском храме - "Познай самого себя".
      Греки и римляне многого достигли, но потом пришло христианство и преградило дорогу человеческой мысли.
      - То есть как?
      - Христианство объявило, что все от бога и для бога. Если так, нечего искать и не о чем думать. Нужно и можно только верить.
      - Вы говорите так, будто сами не христианин.
      - Я знаю слишком много религий, чтобы отдавать предпочтение одной.
      - Вы начинаете пугать меня, граф. Совсем не иметь религии? Это... это...
      - Вы не столь пугливы, ваше величество. Ведь вы не побоялись сменить одну религию на другую, чтобы стать супругой будущего императора?
      - Это совсем другое! Того требовали интересы державы, политики...
      - Значит, по-вашему, есть что-то, что выше и сильнее религии? Так думаю и я, только мы говорим о разных вещах.
      - Но я осталась христианкой! А вы так отзываетесь о христианстве... За такие речи, граф, инквизиция сожгла бы вас на костре.
      - Возможно. Но во времена инквизиции я жил на Востоке и лишь изредка появлялся в Европе. К тому же, инквизиция в Европе была не везде - Польша, например, не знала ее.
      - Что такое вы говорите, граф? Вы жили во времена инквизиции? Для шутки это недостаточно остроумно, а для сказки... Я вышла из возраста, когда верят сказкам.
      - Я не могу требовать, чтобы вы мне поверили, ваше величество, и не рассчитываю, что поверите, но это - так.
      - Сколько же вам лет - пятьдесят или пятьсот? - с тонкой иронией улыбнулась Екатерина.
      - Больше, ваше величество, много больше.
      - Ну знаете, это уже похоже...
      - На шарлатанство, хотите вы сказать? Как будет вам угодно.
      - Мое мнение для вас ничего не значит?
      - Нет, почему же? Просто оно ничего не может изменить... Вам угодно, чтобы я продолжал?
      На скулах Екатерины загорелся румянец.
      - Продолжайте, продолжайте...
      - Христианство преградило в Европе дорогу мысли, но мысль нельзя остановить, и она пошла обходными путями. Постижение человека стало невозможным, ученые обратились к окружающему. Покинув языческих богов, они создали себе новых - Число и Меру, стали признавать истиной только то, что можно измерить и сосчитать. На этом пути они совершили много открытий и изобретений, сделают их еще больше, но рано или поздно зайдут в тупик. Знать больше не означает знать глубже, подсчет и постижение - совсем не одно и то же.
      Каким числом можно измерить страх смерти? На каких весах взвесить любовь матери к ребенку? В какую формулу уложить прозрение гения?.. Восточная мудрость мало интересовалась окружающим, ее внимание было обращено на человека, его способности и возможности. И на Востоке мудрецы приобрели власть над телом и духом, о какой в Европе не знают.
      - Прямо какие-то Гога и Магога, - иронически улыбнулась императрица.
      - Библейский Гога был царем. Мудрых не привлекает ни власть, ни богатство.
      - И много там таких мудрецов?
      - Мудрых всегда немного.
      - А почему о них не знают в Европе?
      - По невежеству. Предрассудки ученых ничем не лучше предрассудков церковнослужителей.
      - Откуда же эти ваши мудрецы черпают свою мудрость, власть над телом и духом? Вступают в союз с демонами?
      - Демоны, черти, джинны существуют в сказках.
      Человек сильнее сказок - он их создает.
      - Но чем же занимаются, в конце концов, ваши мудрецы? Творят чудеса?
      - Чудеса принадлежат сказке. Сказки в действии на Востоке показывают некоторые факиры. Это и есть то, что вы называете фокусами, ваше величество.
      - А вы? Что показывали вы?
      - Несколько опытов, обнаруживающих силу человеческого духа.
      - Боже мой, говорите вы как будто ясно и вместе с тем так туманно... Разве нельзя это объяснить какнибудь нагляднее и проще? Говорят, все гениальное просто.
      - Гениальность - всплеск волны. Но волны бывают только на поверхности. Мудрость бездонна.
      - Должно быть, я слишком начиталась европейских философов, чтобы постичь восточную мудрость. Мне, как Фоме неверному, нужно увидеть самой и даже пощупать...
      Почему вы не показали свои опыты нам, при дворе?
      - Вам было не до моих манипуляций, ваше величество.
      Екатерина испытующе посмотрела на Сен-Жермена, но в лице его не было ни тени усмешки или иронии.
      - Теперь я смогла бы выбрать время.
      - Очень сожалею, ваше величество, но это невозможно. На рассвете я уезжаю.
      - А если я попрошу вас задержаться?
      - Я принесу глубочайшие извинения и - уеду.
      В Париже меня ждут неотложные дела.
      Екатерина прикусила губу.
      - Я считала французов более галантными.
      - Я не называл себя французом.
      - Кто же вы?
      - Правильнее всего сказать, что у меня нет национальности.
      - У каждого человека есть национальность.
      - У меня их много. В древней Элладе я был эллином, в Риме - римлянином, во времена Шекспира - англичанином...
      Екатерина переменилась в лице.
      - Не пугайтесь, ваше величество, я - не сумасшедший. Считайте сказанное шуткой.
      - Вы странно шутите, граф, - опасливо присматриваясь к нему, сказала Екатерина. - Ну хорошо, оставим это... Вы возвращаетесь в Париж. Как бы я хотела побывать там! О нем так много рассказывала моя гувернанткафранцуженка.
      - Вот почему вы так свободно говорите по-французски?
      - Этим я обязана госпоже Кардель. И - чтению...
      Много бы я дала, чтобы увидеть своих кумиров-философов. К сожалению, такое путешествие исключается моим положением. Со стороны оно может казаться привлекательным - увы! - я стала теперь царственной пленницей. Так что вы можете посочувствовать мне, граф...
      Екатерина взглянула на Сен-Жермена, но тот сочувствия не проявил.
      - У меня есть и более грустный повод желать поездки в Париж. Даже долг. Там умерла моя мать...
      - Да. Я знавал вашу матушку, бывал в ее салоне.
      Герцогиня была незаурядной женщиной, только ее исключительная энергия так и не нашла себе применения.
      И конец ее был печален - она умерла в нужде.
      - Вы хотите сказать - в долгах? - вспыхнула Екатерина. - Я заплатила ее долги.
      - После смерти герцогини. Это было полезно уже только вам, но не ей.
      - Вы говорите дерзости, граф, - сухо сказала Екатерина, - но я объясняю их незнанием. В то время я находилась в полной зависимости от императрицы Елизаветы, а она не была щедра по отношению ко мне.
      - Сожалею, ваше величество, что коснулся столь щекотливого дела. Чтобы снова не совершить оплошности, разрешите мне откланяться?
      - Подождите, граф, я хочу задать вам еще один вопрос... Вы покидаете Россию. Какие впечатления вы увозите с собой?
      - Довольно пестрые, ваше величество.
      - А именно?
      - Я предпочел бы не говорить о них. И что вам до мнения частного лица? При вашем дворе столько иностранных послов. Их мнение важнее.
      - Официальное мнение не всегда диктуется впечатлениями, его чаще определяет политика. Частное лицо может быть беспристрастнее. Вы светский человек и, как очевидец, можете повлиять на общественное мнение.
      - Я не собираюсь влиять на общественное мнение.
      - Но вы бываете в салонах и при дворе, не так ли? - Граф поклонился. Не станете же вы молчать, если вас спросят об увиденном? Так вот представьте, что вы сейчас в каком-либо парижском салоне и рассказываете о своем путешествии в далекую Россию...
      - Парижские салоны, ваше величество, не охраняются снаружи и внутри вооруженными до зубов гвардейцами.
      - Вы их боитесь?
      - Я ничего не боюсь, ваше величество. Просто сказанное мною снова может вызвать ваше неудовольствие - без надобности для меня и без пользы для вас.
      - О, тогда тем более мне следует услышать, что вам не понравилось в России. Императрица должна знать, что не нравится иностранцу в ее державе.
      - России я не знаю и имел в виду не державу, а лишь события минувшего месяца в Петербурге.
      - Говорите, граф, говорите! Мне очень важно знать это. И не бойтесь огорчить меня - я готова выслушать самую горькую правду, - сказала Екатерина и улыбнулась милостиво и поощрительно.
      - Когда повелители говорят, что они готовы выслушать самую горькую правду, это означает, что они с удовольствием выслушают любую неправду, лишь бы она была приятной.
      - Вот вы снова сказали дерзость. Как видно, вы невысокого мнения о монархах. Но я пускаю это мимо ушей и докажу вам, что русская императрица - исключение из составленного вами правила.
      - Буду рад убедиться в том, ваше величество. Прежде всего, я должен сделать вам комплимент - заговор был так хорошо организован, что переворот совершился быстро и без всяких жертв.
      - Принять ваш комплимент, граф, означает признать, что я организовала заговор, чтобы свергнуть императора и захватить власть. Но я вовсе не искала власти и не создавала заговора! Это было народное восстание против тирана. Приемля престол российский, я лишь покорилась воле народа, избравшего меня.
      - Тем хуже, ваше величество. Из этого следует, что пока действовал народ и было безвластие, все обходилось без крови, но как только вы вступили на трон, произошло это ужасное событие...
      Лицо Екатерины сделалось в красных пятнах, воспаленные от табака ноздри гневно раздулись.
      - Вы не только дерзки, граф, вы просто... Но я сдержу свое слово и выслушаю вас, - превозмогая гнев, сказала она и попыталась улыбнуться.
      - Я могу замолчать, ваше величество.
      - Нет, говорите! Какую связь вы видите между моим восшествием на престол и смертью бывшего императора?
      Он умер по воле божьей. Судьбы господни неисповедимы...
      - Пути господни неисповедимы, ваше величество, но вполне исповедимы пути человеческие... Я понимаю, Петр Третий был обречен. Россия огромная страна, но даже для нее три здравствующих императора - слишком много.
      - Какие три императора?!
      - Вы - в Петербурге, Петр Третий - в Ропше и гдето в заключении Иоанн Антонович.
      - Я ничего не знаю об Иоанне - жив ли он и где он...
      - Злосчастный Иоанн опасен только для того, кто занял его престол, и этот человек не может не знать, где находится Иоанн.
      Екатерина закусила губу.
      - Я не успела... Все произошло так внезапно для меня... А Петр, он умер от болезни, которой страдал всю жизнь. Об этом медики вынесли свое заключение.
      - Я уже говорил, ваше величество, что у вас дурные медики. Над их заключением Европа будет потешаться.
      - Но почему? Петр умер от геморроидической колики - что тут смешного? Или вы не верите тому, что у него был геморрой?
      - Возможно, у Петра Третьего был геморрой, но не в этом месте, ваше величество, - сказал Сен-Жермен, касаясь рукой горла. - Геморрой - очень неприятная болезнь, но отнюдь не смертельная. Он вызывает иногда сильные боли, или геморроидические колики, как написали ваши медики, но никак не может вызвать удушья.
      А ваш муж был задушен, чего не могли скрыть ни шарф на шее, ни пудра на лице. Это видел и понял не только я.
      Теперь у Екатерины пылали не только щеки, но и уши и даже шея.
      - И вы считаете повинной меня?
      - Вас ведь интересует не мое, а общественное мнение? Боюсь, что оно вынесет приговор не в вашу пользу.
      Что может вызвать такое убийство, кроме отвращения и негодования?
      Сдвинув брови, Екатерина теребила в руках гусиное перо, пока не сломала его, и горделиво выпрямилась.
      - Ниже достоинства русской императрицы оправдываться перед любым мнением... Но вам я докажу свою непричастность, Я дала себе зарок не показывать никому, но вы - друг Орловых...
      - Грегуара Орлова, ваше величество.
      - Значит, вы не захотите пятнать его репутацию...
      Вот что шестого июля привез нарочный из Ропши.
      Екатерина отперла шкатулку, достала сложенный вчетверо полулист серой бумаги,
      - Читайте, граф... Впрочем, вы ведь не умеете порусски?
      - Прочитать я смогу...
      По испятнанному, в кляксах шероховатому листу вкривь и вкось накорябаыные строки пьяно сползали вниз:
      "Матушка милосердая государыня как мне изъяснить описать што случилось. Не поверишь верному своему рабу но как перед Богом скажу истину. Матушка готов идти на смерть но сам не знаю как ета беда случилась.
      Погибли мы когда ты не помилуешь. Матушка ево нет на -свете. Но никто сего не думал и как нам задумать поднять руки на государя. Но государыня случилась беда.
      Он заспорил за столом с князем Федором неуспели мы разнять а ево уже и не стало. Сами не помним што делали но все доединова виноваты достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повиную тебе принес и разыскивать нечева. Прости или прикажи скорея окончить. Свет немил прогневали тебя и погубили души навек.
      Посмерть ваше верны раб Алексей Орлов"
      Сен-Жермен положил письмо на столик перед императрицей.
      - Грегуар тоже был там?
      - Нет. Были Алексей Орлов, князь Барятинский, Теплов, вахмистр Потемкин и не помню еще кто - человек двенадцать или четырнадцать... Что же вы молчите, граф?
      - Have I no friend who will rid me of this livingfear? - сказал Сен-Жермен.
      - Что это значит?
      - Простите, ваше величество, я забыл, что вы не знаете по-английски... Так в трагедии Шекспира восклицает Болингброк, который свергнул с трона Ричарда Второго, но продолжал его бояться: "Неужели нет у меня друга, который избавил бы меня от этого живого страха?.." У вас нашелся не один Экстон, а целая дюжина.
      - Значит, вы все-таки считаете, что бывший император убит по моему наущению? Видит бог, я не хотела его смерти!.. Вы не верите письму Орлова потому, что не знали Петра. Это был несносный человек, несдержанный и грубый, я нисколько не сомневаюсь, что он спьяну сам затеял драку, которая вот так закончилась...
      - Каков бы он ни был, император убит, а убийцы остались безнаказанными.
      - По вашему мнению, мне следовало отрубить им головы? В первый месяц царствования окружить свой трон эшафотами и залить его кровью? Даже если бы я поступила так, меня бы все равно подозревали в убийстве мужа, а потом сказали бы, что я убила убийц, чтобы скрыть следы... Я выше этих мерзких домыслов. Пусть подозревают в чем угодно. Достаточно одной трагедии.
      Я и так никогда не прощу себе, что не смогла предотвратить ее.
      - Люди больше любят себя, чем уважают, поэтому довольно легко и быстро прощают себе любые прегрешения... Вы пожалеете о грубой и неловкой поспешности своих друзей по другой причине - ваш муж не успел обмануть надежды, которые пробудил.
      - Эти надежды стоят не больше, чем стоил он сам.
      - Надежды - великая сила, ваше величество. Они могут многое. Надежды могут даже воскрешать мертвых.
      - Это вздор, граф: мертвые никому не опасны.
      - Мертвые могут оказаться опаснее живых. О мертвых не принято говорить дурно, стало быть, они лишены недостатков. Более того - им можно приписать любые достоинства, а они уже просто не в состоянии скомпрометировать себя.
      - Уж не хотите ли вы... - с трудом прикрывая гнев сарказмом, сказала Екатерина, - уж не предсказываете ли вы воскресение из мертвых Петра Третьего? И что он будет мне опаснее, чем был?
      - Нет, ваше величество, я не занимаюсь предсказаниями. А что касается вас, то не трудно предвидеть - вы убили мужа, чтобы захватить трон, вы убьете еще многих, чтобы его сохранить. Чужими руками, конечно.
      - Да как вы смеете?!
      - Вы хотели услышать правду? Я вам ее сказал. Люди не говорят правду, рассчитывая на какую-то выгоду, или из страха. Я не ищу выгоды, и мне нечего бояться.
      - Вы... вы... Я вас...
      Екатерина вскочила, схватила колокольчик и яростно затрясла им.
      - Вы напрасно звоните, - сказал Сен-Жермен. - Вас не услышат.
      Екатерина продолжала трясти колокольчик, но никто не появлялся. Внезапно смысл сказанного графом дошел до сознания императрицы, ужасная догадка заставила ее побледнеть и попятиться.
      - Что... что вы с ними сделали?
      - Ничего опасного. Я ожидал, что наша встреча примет такой оборот, и принял меры предосторожности.
      Впрочем, вы все равно даже не сможете никому рассказать о нашей беседе, так как поставите себя в смешное положение, а для вас нет ничего страшнее, чем оказаться смешной.
      - Что... чего вы хотите? - все более пугаясь и отступая еще далее, пролепетала Екатерина.
      - Вы напрасно так пугаетесь, - впервые усмехнулся Сен-Жермен. - Мне совершенно не нужна ваша жизнь, я не собираюсь на нее покушаться. И ничего не хочу. Это вы хотели услышать приятную ложь, а услышали правду.
      В том, что она горька, вам некого винить, кроме себя...
      Но вы слишком любите себя, чтобы признаться в этом даже себе самой. Я мог бы сделать так, чтобы вы забыли нашу встречу, но не сделаю этого. Пусть воспоминание о ней хотя бы немного умерит ваше безграничное себялюбие и мстительную жестокость. Прощайте, ваше императорское величество.