Колесо Фортуны

      - А где его поломал?
      - Шо? - спросил Семен. Он растерялся - когда же он сломался, клятый ножик?
      - Оглох? - сказал Кологойда. - Где нож сломал? - То давно. Недели две. А может, больше.
      - А зачем поломанный с собой таскаешь?
      - Думал в мастерскую дать. Чтобы починили.
      - В какую мастерскую?
      - Там, на базаре... Не захотели.
      - И правильно - чего эту паршивую железку чинить? Дешевле купить новый.
      Семен искоса посмотрел на Кологойду и промолчал.
      - У вас лупа есть?
      - Ну как же! Вот выбирайте. - Аверьян Гаврилович поставил перед Кологойдой коробку.
      Облицовка рукоятки давно была потеряна. Остались только две железные пластинки, между которыми был заклепан клинок. Он обломился у самого основания, но и так было видно, насколько он источен и тонок. Кологойда рассматривал нож, Аверьян Гаврилович смотрел на Семена Версту. Он испытывал все большую неловкость и даже раскаяние. Какой-то удивительно тупой парень, прямо дебил. В школе, наверно, плохо учился, вот и пошел в пастухи. А что делать, если никаких способностей пет?
      Такой и украсть-то не сумеет. Особенно здесь, в музее.
      Смотрит на все, как баран на аптеку. И похоже на правду, что он действительно мог сесть где-то в уголок и заснуть.
      Есть такие люди, способные засыпать мгновенно и в любой обстановке. Ничего он не украл - это очевидно! Так зачем его мытарить? Просто жалко беднягу - ему и так досталось... Отпустить его, и дело с концом!..
      Угадав неостановимое желание директора высказаться, Кологойда указал ему глазами на коридор и усмешливо выслушал там горячий шепот Аверьяна Гавриловича.
      - Ох, уж эта мне интеллигенция! Чуть что - бедненький, жалко... А такой встретит вас на узкой дорожке, он вас так пожалеет - костей не соберете... В общем, так, товарищ директор, не мы до вас, а вы в милицию прибежали, так вы уж теперь не мешайте. Я в протоколе не могу написать "мне кажется, что он невиновный", я это должен доказать. Понятно?
      Разговаривая с директором, Кологойда не спускал глаз с Семена. Тот, нахохлившись, сидел на табурете, оплетя его длинными своими ногами, и, казалось, спал.
      - Эй ты, спящая красавица! Иди показывай, где прятался.
      Семен выпутал из табурета ноги и поплелся в прихожую.
      4
      Неимоверно скрипучая лестница на чердак была крута и для Кологойды тесновата. Укрыться от невнимательного глаза наверху за дощатыми балясинами было, пожалуй, можно. Лейтенант посветил фонариком, провел пальцем по верхней ступеньке. Потом он заглянул в подлестничную кладовку, присвечивая фонариком, внимательно осмотрел тыльную сторону щеколды. Они вернулись в большой зал, и Кологойда принялся рассматривать экспонаты. По плакатам, фотографиям, всяким схемам и диаграммам взгляд его скользил без задержки, как, впрочем, и у всех посетителей музея, но экспонаты вещные, особенно ценные, укрытые в застекленные витрины, он осматривал неторопливо и тщательно. Аверьян Гаврилович, желая облегчить и ускорить осмотр, сказал, что все вещи на месте - он знает наперечет выставленные свитки, плахты, очипки, намиста - и, стало быть, все в порядке, но Кологойда отмахнулся от него. Аверьян Гаврилович обиделся и демонстративно отошел в сторонку. Семен Верста, свесив длинные руки вдоль туловища и полузакрыв глаза, казалось, снова спал.
      Маленькая витрина на столике между окнами заинтересовала Кологойду больше других. За стеклом на подложке из жатого плюша в три ряда лежали маленькие, округлые, овальные вещицы.
      - Что тут за пуговицы?
      - Пуговицы?! - ужаснулся Аверьян Гаврилович. - Это же геммы, образчики глиптики!
      - А шо оно такое, та глиптика?
      - Миниатюрная скульптура, вообще резьба на драгоценных и полудрагоценных камнях.
      - Ага! - сказал Кологойда. - Выходит, драгоценности все-таки есть? Кто ж их так хранит? Каждый дурак может подойти, раздавить стекло и пламенный привет...
      - Вы неправильно поняли. К сожалению, у нас нет гемм даже на полудрагоценных камнях. Это все геммы на стекле или на камнях, не имеющих никакой цены, например, вот эти - на литографском. Они интересны, так сказать, не материалом, а работой. Ну и, как видите, несколько вещей из металла.
      - Вижу, вижу, - отозвался Кологойда, хотя смотрел он не на экспонаты, а на личинку замка. - Ключ есть?
      Аверьян Гаврилович вставил в личинку маленький ключик, повернул на четверть оборота, другой рукой поднял застекленную крышку. Кологойда подставил руку, и на ладонь ему упала узкая металлическая полоска.
      - Ну вот, порядок, - сказал он. - Больше смотреть нечего, можно идти обратно. Только прихватите с собой эти клеммы или как их там...
      - Геммы, товарищ лейтенант! Гем-мы!
      - Нехай будут ге-мы-мы. Все спишь? - сказал он Семену. - Ничего, сейчас ты у меня проснешься...
      - Значит, так, - сказал Кологойда, садясь за стол, - ты пришел в музей, захотел спать, забрался на лестницу и проспал там до ночи. Красть ты не собирался и ничего не трогал. Нож свой сломал давно, может, месяц назад, не помнишь где. Все правильно?
      - Ага, - сказал Семен. - Все.
      - Так вот, брат, все это брехня. Брехня первая, на лестницу ты не лазил и там не спал. Благодаря того, что уборщица не подметала лестницу недели две, там пыли на палец, по пыли картины рисовать можно...
      - Безобразие! - сконфузился Аверьян Гаврилович. - Я ей сделаю выговор...
      - Наоборот! Я бы благодарность по приказу... Кроме моих следов, там никаких других нет. Понятно? - Семен смотрел в пол и молчал. - Сидел ты не на лестнице, а в кладовке, вот там всю пыль и собрал на себя. Брехня вторая. Ты не просто там сидел, а прятался - закрыл за собой дверь и даже щеколду повернул. Сзади на щеколде свежие царапины. А вот и инструмент, которым ты щеколду поворачивал. - Кологойда поднял и показал рукоятку карманного ножа. - На нем остались следы краски.
      И брехня третья, хотя она самая первая и важная, - ты не спать сюда пришел, ты красть пришел.
      - А шо я украл? Шо?
      - Ты просто не успел. Вон товарищ директор тебя спугнул. И я спрашиваю, пока не поздно, что ты хотел украсть?
      - Ничего я не крал и ничего не знаю! - сказал Семен и отвернулся.
      - А это знаешь? - Кологойда поднял и показал металлическую полоску. Не узнаешь? Это же клиночек твоего ножика, что ты месяц назад сломал... Кологойда приложил клинок к основанию и показал. - Значит, ты месяц назад специально приходил сюда, чтобы здесь его сломать?.. Ну, хватит дурочку валять! Имей в виду: признание облегчает наказание, а будешь запираться тебе же хуже будет... - Он подождал, но ответа не дождался. - Признание нужно для твоей пользы. А что мне нужно узнать, я и так узнаю.
      Семен снова ничего не ответил.
      - Ну давайте, товарищ директор, рассказывайте, что у вас тут за цацки и на что они могут сдаться...
      - Геммы! - коротко поправил Аверьян Гаврилович. - Геммы и печати. Вы напрасно так иронически...
      Между прочим, в моей коллекции, то есть в нашей, музейной, я хотел сказать, есть две геммы работы Луиджи Пихлера. И это вещи, которых не постыдился бы даже Эрмитаж... Шутка сказать - Пихлер! Прославленная семья мастеров восемнадцатого века, которые возродили античную глиптику и даже превзошли. Родоначальник этой плеяды знаменитых резчиков Антон Пихлер родом из Тироля, но жил в Неаполе, потом в Риме. Джованни, его сын, намного превзошел отца, достиг такого совершенства, что его копии античных гемм вводили в заблуждение самого Винкельмана. Луиджи - младший брат и ученик Джованни, лишь немногим уступал учителю, его работы чрезвычайно высоко ценились в то время, а уж теперь...
      - Ну, почем, например?
      - Я затрудняюсь сказать, сколько это в рублях...
      Современных каталогов у меня нет, ехать специально в Москву или Ленинград накладно, а посылать боюсь - мало ли что... К сожалению, геммы Луиджи Пихлера я вынужден был убрать из экспозиции. По указанию Степана Степановича. Он, когда посетил музей, увидел их.
      "Это что?" - говорит. Ну, я объяснил, что, по моим предположениям, одна - изображение древнеримской богини Флоры, а вторая - библейской Сусанны работы знаменитого Луиджи Пихлера. Вот по ободку идет его подпись.
      Надо вам сказать, что геммы бывают двух родов: выпуклое изображение это камея, а врезанное, углубленное, - интальо. Так вот, эти геммы Пихлера - обе интальи. Для наглядности я сделал пластилиновые оттиски и поместил тут же рядом. Степан Степанович посмотрел и говорит: "Что вы мне тем Пыхлером голову морочите, когда тут голые бабы?" Я говорю, обнаженные фигуры всегда изображались в искусстве, а об этих даже нельзя сказать, чтобы они совсем были голые. У Флоры в руках цветы, Сусанна прикрывается простыней... "Да что, говорит, она прикрывает? Она же горло прикрывает, а все хозяйство наружу!" Что тут было спорить? - Аверьян Гаврилович махнул рукой и замолчал.
      - Ну? - сказал Кологойда.
      - Пришлось убрать.
      - Так их тут нема?
      - Давно нет, лежат в запаснике.
      - Ну так же нельзя, товарищ директор! - Кологойда старался скрыть раздражение, но оно все-таки явственно прозвучало в его голосе. - На кой ляд вы мне про тех Пахлеров рассказываете, если их тут нет? Чересчур вы много знаете, товарищ директор, вот и лезет из вас, как тесто из квашни... Вы гляньте - уже светает. Что ж мы тут, сутки будем сидеть?..
      - Как угодно, - сказал Аверьян Гаврилович. - Я могу вообще...
      - Да вы не обижайтесь.... Только давайте коротко и по существу.
      - Пожалуйста. Вот две крупные геммы, вырезанные на литографском камне. Так сказать, миниатюрные горельефы, изображающие мужчину и женщину. Сделаны не раньше половины девятнадцатого века. Исторической и художественной ценности не имеют. Овальный медальон вырезан на прекрасном перламутре, явно пасторальный жанр. - Кологойда поднял на него взгляд. То есть изображены пастух и пастушка. Вдали средневековый замок. Полагаю, что это работа неизвестного мастера восемнадцатого века. Вот своеобразная гемма-клятва: видите, вырезана змея, которая как бы пытается ухватить себя за хвост, а текст вокруг не очень грамотен: "Соединусь или умру я с тобой". Вот другая: мужчина схватился за голову, текст вокруг фигуры: "О боже мой как я растроился". Тоже, как видите, с грамотой не шибко...
      Ладанка, висячая иконка, тиснение на роге: на одной стороне изображено благовещенье, на другой рождение Христа... Все это дешевка, девятнадцатый век. А вот дальше значительно интереснее - резные печати. Тут просто гербы, главным образом польские - в свое время на Украине жило немало польских дворян, гербы с монограммами. О печатях существует ведь особая наука - сфрагистика. Это чрезвычайно интересный предмет, который оказал немало услуг истории и археологии. Вот, например, аккадский царь Саргон долгое время считался фигурой вымышленной, легендарной. Шумерские летописцы утверждали, что он царствовал за 2300 лет до нашей эры. Однако никаких, так-скать, материальных доказательств его существования не было. Но во время раскопок города Ура были найдены две печати слуг дочери С аргона. Одна принадлежала парикмахеру царской дочери, вторая ее, так-скать, дворецкому. Эта находка доказала, что Саргон действительно существовал, а кроме того...
      - И они тут, те печати? - спросил Кологойда.
      - Что вы! - ужаснулся Аверьян Гаврилович. - Такая драгоценность! Раскопки вел англичанин Вулли, думаю, они не иначе как в Британском музее...
      - Так на кой ляд тот Саргон сдался? Мне того Саргона допрашивать или вот этого лоботряса? Вы мне по существу говорите, а не про ископаемых парикмахеров.
      - Хорошо, хорошо, не буду... Я коротко, конспективно. Вот трехсторонняя печать металлическая, даже датированная. Видите: "1847". На одной стороне латинская монограмма, на второй - герб, на третьей - арабская надпись. Вот печатка с портретом и подписью: "Geo III".
      Вещь, несомненно, старинная - видите, у человека - парик с косицей, и сам металл печати пострадал от времени.
      Но утверждать точно, кому принадлежала эта печатка, не берусь. В истории известен Георг Третий, современник Екатерины Второй. Я разыскал его портрет. Вы знаете, есть даже некоторое сходство. Но как королевская печатка - если она королевская! - могла попасть сюда, в Чугуново? И потом, надпись вырезана не зеркальная, а прямая, стало быть, на отпечатке получается навыворот.
      Вряд ли не только король, но даже мелкий князек стал бы с этим мириться. Не правда ли?.. Впрочем, вам это...
      - До лампочки! - подтвердил Кологойда.
      - Да, да, я понимаю. Ну, и вот последнее: кольцопечатка. На первый взгляд вещь совершенно невзрачная:
      увидишь такое под ногами - не поднимешь... Однако вещь весьма любопытная. Видите: печатка не герб и не монограмма, а изображение колеса Фортуны...
      - Что еще за колесо такое?
      - Фортуна - римская богиня счастья, удачи. Ее изображали молодой женщиной с рогом изобилия в руках.
      Одной ногой она опиралась на катящееся колесо. Но колесо не совсем обычное - обод с четырьмя спицами, которые расширялись к ободу. Колесо Фортуны было особым условным знаком у астрологов. Так называли в древности гадальщиков, которые по расположению звезд предсказывали человеческие судьбы. Впрочем, не только в древности. Астрологов много и сейчас. Не у нас, конечно, а за рубежом. Возможно, кольцо это принадлежало какому-либо астрологу или человеку, верящему в судьбу.
      Печатка на кольце, как печатка. Но с кольцом этим связано одно загадочное обстоятельство, и боюсь, что выяснить его уже не удастся... Как по-вашему, из чего оно сделано?
      Кологойда внимательно рассмотрел кольцо, прикинул на вес и пожал плечами.
      - Серебро? Что черное - ничего не значит, серебро, если не чистить, чернеет.
      - Какое там серебро! Что металл не драгоценный, видно с первого взгляда. Но, понимаете, лежит год, второй, третий - никакой коррозии. Железо, сталь, чугун - ржавеют, медь, бронза - окисляются. Да, в общем, все металлы, кроме золота, больше или меньше окисляются.
      А этому кольцу хоть бы что. Я его даже нарочно смачивал, слегка нагревал - никакого впечатления. Я решил, что это какой-то неизвестный, не поддающийся коррозии сплав. И как-то случилась оказия - поехал в Киев, там ассистентом на химфаке Политехнического работал мой приятель. Он тоже не смог определить без анализа. Ну, договорились, я уехал. Бац - телеграмма! Требует немедленного приезда. Я позвонил по междугородному. Он меня прямо обкричал. Где я взял? Откуда? Когда? Как?
      Оказывается, кольцо сделано не из какого-нибудь там молибдена или тантала, а из химически чистого железа.
      Потому оно и не окисляется. Он - химик, но никогда такого количества химически чистого железа не видел...
      Ни один способ выработки железа такой чистоты не дает.
      И опять - где взял, когда да как... А что я мог ответить?
      Купил. Поехать сразу не удалось - музея тогда не было, я в школе преподавал, тут как раз экзамены. Договорились, что приеду через неделю. А через неделю было двадцать второе июня сорок первого...
      - И все накрылось? - сказал Кологойда.
      - Сами понимаете, до того ли было...
      - Та-ак, ладно, попробуем от другой печки. - Кологойда повернулся к Семену: - Так зачем тебе понадобилось это кольцо, Бабиченко?
      Семен Верста сидел совершенно безучастно, свесив гогову, и только что не спал на самом деле. Это была самая лучшая, многократно испытанная оборонительная позиция. И он изо всех сил старался показать, насколько все эти вещи чужды ему, непонятны и, стало быть, не нужны.
      А если не нужны, то зачем бы он их крал?.. Однако внутреннее напряжение становилось все сильнее, все труднее было с ним справляться и одновременно сохранять вид сонной тетери. И когда дело подошло к концу, оставалось только это клятое кольцо, Семен не выдержал - он испустил негромкое, но совершенно явственное сопение человека на самом деле засыпающего. Однако сидел он, опустив голову и полузакрыв глаза, и потому не видел Кологойду, а тот не спускал с него взгляда. Коголойда услышал сонное сопение и даже улыбнулся. Детские штучки! Еще не родился человек, который бы заснул на первом допросе... Перестарался парень. Когда директор заговорил о кольце, ресницы Семена непроизвольно дрогнули, тело повело от напряжения, а косточки правой руки, которой он держался за табурет, побелели - с такой силой он вцепился в его сиденье. Стало быть, к кольцу он и подбирался...
      Рассуждения Васи не блистали глубиной, но в логичности им нельзя было отказать. Если парень забрался в музей, значит, у него была определенная цель. Если прежде всего он пытался взломать витрину, значит, цель эта находилась там. И то, что там, по мнению Кологойды, выставлен был один хлам, не имело значения. И то, что незадачливый воришка ни бельмеса в нем не смыслит, тоже не имело значения. Он мог быть только исполнителем, так сказать, руками. Руки они схватили на горячем.
      Теперь нужно было по рукам отыскать голову. Но какой голове и зачем могла понадобиться никчемная железка?
      Рассказ директора о химически чистом железе не произвел на Васю никакого впечатления. Железо есть железо, и важно, не какое оно, а кому оно нужно...
      - Ты что, оглох? Зачем тебе это кольцо?
      - Оно мне нужно? Я его трогал?
      - Тебе помешали, а то бы тронул. Зачем? Я понимаю - золотое, продать можно. А тут за версту видно - рядом с золотом и не лежало. Серебряное? Сколько б там того серебра было? На три копейки? А оно и не серебряное железное. Так на кой оно тебе сдалось?
      - А я шо говорю - оно мне нужное? Хай оно горит!..
      - Правильно! Тебе - не нужное, а все-таки ты за ним полез. Для кого? Кому оно нужное?
      Семен сидел сгорбившись, зажав кисти рук между коленями, и молчал.
      - Кто тебя за ним послал?
      Семен молчал.
      - Слушай, Бабиченко! Все равно тебе придется быть честным человеком. Не получается из тебя вор! Ну суди сам: обокрал машину - тебя тут же заштопали...
      Семен взглянул на него исподлобья.
      - Откуда вы знаете?
      - Должность у меня такая, чтобы все знать про вашего брата... Теперь сюда забрался, здесь прихватили.
      Ну, а дальше что - в тюрьму? Думаешь, у воров сладкая жизнь? Паршивая жизнь! Ну, сколько-то раз повезет, потом обязательно поймают и посадят. Вор больше сидит, чем на свободе бывает. Хочешь иметь такую жизнь?
      - А я шо, вор?
      - Вот я и хочу, чтоб ты не стал вором. Нет же никакого расчету! Но учти - это зависит от тебя. Или ты нам сейчас все выкладываешь, и поскольку государство ущерба не потерпело, а ты чистосердечно раскаялся, мы тебя, может, и отпустим. Ты ведь сейчас даже не арестованный, а просто задержанный. Все будет шито-крыто, никто тебя, кроме товарища директора и меня, не видел, и хотя будешь ты на замечании, но официально ничем не замаранный. А будешь запираться, пойдешь в КПЗ, днем получим санкцию прокурора на арест. И тогда уже крышка. Рассказать ты все равно расскажешь. Только тогда уже все будут знать, что ты арестован при попытке обокрасть государственное учреждение. А знаешь, как народ рассуждает: украл не украл, а украсть пытался, значит вор...
      И на тебе пятно уже на всю жизнь. Ты вроде в ремесленное хотел? Когда документы подавать, через месяц? А ты в это время будешь под следствием, у подследствелного документов не примут. И пойдет вся твоя жизнь кувырком... Вот думай давай и решай, чего тебе больше хочется - домой или в тюрьму.
      Аверьяиа Гавриловича пронзала жалость к этому несчастному парню. Какой он нк тупой, но ведь человек, зачем же коверкать, уродовать ему всю жизнь?
      Он даже хотел вступиться, хотя бы несколько слов сказать в его защиту, но Кологойда категорическим жестом предотвратил его попытку.
      Семен обмяк и обвис, словно из него вынули все кости, и только чудом держался на табурете. Он был раздавлен, уничтожен и меньше всего мог сейчас думать. И о чем думать? Жалеть о прошлом и настоящем, оплакивать будущее? Уже не было ни настоящего, ни будущего. Смятение, отчаяние и горькая жалость к самому себе сдавили ему горло, сжимали все туже, ему уже нечем было дышать, он открыл рот, но зажатое тисками горло не позволяло вздохнуть, и он, как полузадушенный, прерывисто, со стоном втягивал воздух в легкие, а по носу стекали жгучие капли слез и пота и шлепались на пыльный пол.
      Кологойда протянул ему чашку с остатком воды.
      - На, герой, выпей.
      Семен поднес чашку ко рту, сделал мучительный глоток, хотел еще, но больше не мог, держал чашку у рта, и слезы по носу стекали теперь в чашку.
      - Ну, совсем расквасился, - сказал Кологойда. - Что мы тебе, враги? Мы тебе, дурню, добра хотим. Подговорили тебя?
      - А-ага.
      - Просто так, за "спасибо" ты не полезешь. Значит, за деньги?
      - 3-за день-ги.
      - И сколько тебе обещали?
      - Сто, - сказал Семен, постепенно приходя в себя. - Сто рублей обещали.
      - За эту хреновину сто рублей? Брешешь!
      - А чего мне брехать? Сто. Целой бумажкой.
      - Сто новыми! - сказал Кологойда. - На старые - тыща рублей... Значит, здорово кому-то припекло колечко. А кому? Кто тебя послал?
      - Бабка.
      - Ага! - Кологойда, торжествуя, посмотрел на Аверьяна Гавриловича. Выходит, была все-таки бабка!..
      Какая бабка? - повернулся он снова к Семену.
      - Лукьяниха... Ну, из нашего села которая, я ей глечики на базар привозил...
      - Трухлявая старушенция такая, вроде побирушки?
      Богомолка?
      - Ага.
      - Позвольте, позвольте! - взволновался вдруг Аверьян Гаврилович. - Но ведь эта самая старуха... То есть тогда она еще не была старухой...
      5
      Лукьяниха ошибалась, думая, что ее прошлое бесследно стерлось в памяти людей. Может отказать, подвести память одного человека, можно уничтожить память отдельного человека вместе с ним самим - к этому средству охотно прибегали и прибегают власть имущие, пытаясь затереть воспоминания об их глупости, вероломстве и преступлениях. Но такие попытки тщетны: в соборной памяти людей ничто не пропадает и не исчезает. От одного к другому, по цепочке поколений, то вслух и въявь, то шепотком во мраке перелетают вести, затаиваются до поры, но рано или поздно наступает время, когда они оживают, выходят из-под спуда и становятся общим достоянием. "Нет тайного, что не стало бы явным", - сказал евангелист Матфей. Лукьяниха не знала этого, она не читала Евангелия да и вообще ничего не читала, так как была неграмотна, и ей казалось, что, вытравливая в себе воспоминания о прошлом, она уничтожает последнюю память о нем, но другие помнили. Мало, но кое-что знал и помнил дед Харлампий, который осел в Ганышах в двадцатом году, когда еще свежа была память об обитателях сгоревшего дома. И конечно, знал учитель Букреев, без устали колесивший по округе и собиравший не только поливные горшки и вышивки, но и все, что можно было узнать о прошлом Чугуновского уезда, его обитателях.
      Знания эти не имели применения, их оттирали, заслоняли непрестанно меняющиеся злобы дней бегущих, но вот они понадобились и всплыли в его памяти отчетливо и ясно.
      - Стоп, товарищ директор! - Кологойда предостерегающе поднял руку. - А ну, выдь в коридор, - сказал он Семену.
      Семен выпутал из табурета ноги, вышел и привалился к стене напротив двери.
      - Так в чем дело с той самой старухой? Только тихо!
      - А дело в том, - горячо зашептал Аверьян Гаврилович, - что кольцо-то я ведь купил у нее!
      - Ха! Интересная получается карусель... Когда это было?
      - Давно... Я ж говорю, она еще не была старухой, а просто пожилой женщиной. Можно проверить по инвентарной книге, но я помню и так... Да, точно: в тридцать втором. Тогда ведь, помните, голод был...
      - Я, извиняюсь, не помню. Меня на свете не было.
      - А? Ну да, конечно, конечно... Время, знаете, было тяжелое, за кусок хлеба готовы были все отдать. И чего только тогда не продавали!.. Вот среди всякой дребедени я и увидел это колечко. Заплатил за него какие-то пустяки.
      Старуха и тому была счастлива, потому что, посудите сами, - кто бы его, кроме меня, купил? Как украшение не годится - черное, невзрачное, без всякого камешка, и перстни вышли у нас из моды. Как обручальное тем более не годилось, да в ту пору обручальные кольца и носить перестали... Я пытался расспросить, что за кольцо, откуда, - Лукьяниха не имела никакого понятия. Очевидно, она подобрала его с другим хламом в помещичьем доме, а как, что и откуда - действительно не знала.
      - В помещичьем доме?
      - Ну да, в ганыкинском... В начале революции Ганыка бежал в чем стоял. Оставшееся имущество растащили, дом сожгли. Чем-то, надо думать, попользовалась и Лукьяниха. Она ведь в доме не то ключницей, не то экономкой была.
      - Вон оно что! - сказал Кологойда. - Бабка-то, оказывается, из бывших.
      - Что вы, какая там бывшая! Прислуга - вот и все...
      От того, что помещичий дом разорили, никто не разбогател. Ганыка был из последышей, проживал остатки. Если какие-то ценности были, должно быть, увез с собой, а дребедень - на ней не разбогатеешь... И Лукьяниха не разбогатела. Всю жизнь по чужим людям - не то прислуга, не то нахлебница, почти нищенка...
      - Знаем мы тех нищих! Побираются, побираются, а помрет - тюфяк деньгами набит...
      - Ну, товарищ Кологойда, вам такие басни повторять не к лицу. Эти сказки придумывали скупердяи себе в оправдание - чтобы голодному куска хлеба не дать... Бывали такие редчайшие случаи, но только до революции и во время нэпа, когда существовали профессиональные нищие. А кто сейчас живет подаянием Христа ради?
      - Тунеядцы, положим, имеются, - сказал Кологойда, - только теперь они не побираются: они воруют. Ну, то особ статья... А вот на кой пес бабке это кольцо? Что она шептуха, малость знахарствует - известно. Но чтоб насчет будущего, этой самой фортуны ворожила - что-то не слыхал.
      - Колесо Фортуны, - сказал Аверьян Гаврилович, - вовсе не употребляется при ворожбе. Астрологи составляют гороскопы, так сказать, расписание человеческих жизней по звездам...
      - Насчет звезд Лукьяниха вряд ли петрит... Тут чтото другое. И откуда у нее такие деньги? Да еще целой бумажкой. Сторублевку никто не подаст и не подарит...
      Где твоя бабка, Бабиченко?
      - Сказала, будет ждать около колодца.
      - Навряд, чтобы она там до сих пор сидела. Однако пойдем, посмотрим. Запирай свои капиталы, а ножик твой поломанный я возьму - на всякий случай... Что ж, товарищ директор, запирайте хозяйство и идите до дому, поскольку кража не состоялась. Только на будущее лучше проверяйте, чтобы еще кто-нибудь не забрался в музей ожидать автобуса...
      - Теперь будьте покойны!
      На дворе уже стоял белый день. Горькие дымки струились из труб и летних кухонь, надсадно кудахтали спозаранку опроставшиеся куры, величаво переваливаясь и гортанно перекликаясь, гусиная ватага потянулась из музейного двора к остаткам лужи в конце улицы.
      Возле колодца Лукьянихи не было.
      - Ну, где твоя соучастница?
      Семен не знал, что ответить, и заглянул в колодец.
      - Нет, старушки со сторублевками в колодцы не сигают.
      - Может, у Сидорчучки?
      - Какой Сидорчучки?
      - Вон в том доме старуха живет. Лукьяниха у нее всегда ночует, а утром уезжает...
      Семен испуганно приоткрыл рот и уставился за спину Кологойды. Кологойда оглянулся - к ним спешил так и не переодевшийся Аверьян- Гаврилович.
      - Ладно, - сказал Кологойда, - иди до той хозяйки.
      Только смотри - про меня и вообще - ни слова! Понятно? Бабке скажешь: кольцо взять не удалось - спугнули.
      Ты через окно драпанул, а сюда идти боялся, чтобы не выследили, спал в сквере на скамейке. Только не при хозяйке! Лучше всего вызови старуху во двор... Давай топай... Что еще случилось, товарищ директор? - спросил он, следя взглядом за Семеном Верстой.
      Семен подошел к калитке в высоком заборе, за которым прятался соседний дом, толкнул, калитка была заперта. Он растерянно оглянулся, Кологойда выразительно махнул ему рукой, и это Семен понял влет - ухватился за верхний край досок, упираясь ногами, подтянулся и перемахнул через забор. Кологойда повернулся к Букрееву.
      - Понимаете, - с некоторым смущением сказал Аверьян Гаврилович, - я тогда не досказал: кольцо-то ведь потеряно. Оно осталось тогда у моего приятеля, а он пропал без вести. Это я узнал уже после войны. Но у меня сохранился оттиск, запись размеров - я всегда сразу же описываю приобретенные экспонаты. Мне показалось полезным сохранить это загадочное кольцо в экспозиции, и я сам в свободное время сделал копию. Разумеется, уже из обыкновенного железа, а не химически чистого... В этикетке экспозиции я указал: "Кольцо-печатка", в скобках "Д", то есть дубликат. До сих пор никого это кольцо не заинтересовало и ни одна живая душа про подделку не знает. Вам я говорю первому.
      - То нехай, товарищ директор, все прочие души и не знают. Иначе может узнать и та самая душа, которая хотела украсть, а тогда поймать ее будет труднее.
      - Да, да, вы правы, конечно... - согласился Аверьян Гаврилович. - Я, знаете, все время возвращаюсь к вашей фразе - "Какие воры залезли в историю и что им там понадобилось?". Вообще-то в переносном смысле это бывает довольно часто - то одни, то другие лезут в историю, что-то утаивают от людей, переиначивают, перекраивают... Здесь воры, так-скать, в прямом смысле. Недоросля подослала старуха. И вот этого я не могу понять зачем деревенской богомольной старухе понадобился астрологический знак "колесо Фортуны"? Она просто не имеет о нем никакого понятия, ей эта вещь абсолютно не нужна.
      - Тогда кому?
      - В том-то и дело!.. Я не коренной чугуновец, но, можно сказать, старожил. Чуть ли не половина жителей - в прошлом мои ученики. Сейчас они уже, конечно, отцы семейств, седые, лысые... Я к тому, что, в общем, так-скать, круг интересов чугуновцев мне известен... ну и уровень заработков тоже. Так вот, я решительно не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из местных жителей ради какого-то железного кольца пошел на преступление, да еще и готов был выбросить за него сто рублей. Про сельских жителей я уж и не говорю...
      - Что-то вы, товарищ директор, крутите вокруг да около, разводите всякие подходы... Вы что, знаете, кто это сделал?
      - Боюсь, что да...
      - Чего ж тут бояться? Очень хорошо!