- О боги! Что за дитя! Пригласи лейтенанта сюда, Либер, не стой же, как истукан.
- Можно я останусь, бабушка. Мне жутко интересно, зачем он пришёл. Ну, пожалуйста, бабушка. Ну, бабулечка, ну я тебя очень прошу…
- Сальва, не нахальничай, и не вздумай подслушивать. Иди! Я кому сказала - иди! - но строгость баронессы была напускной: в голосе её не слышалось ни раздражения, ни злости.
Яктук вошёл, звеня шпорами, и вежливо поклонился:
- Рад видеть вас, госпожа баронесса. Здоровы ли вы, не помешал ли я своим визитом вашему досугу?
- Хватит кланяться, баронет. Почему вы представляетесь чином, а не титулом, как это принято в приличных домах?
- Потому, что я к вам не с визитом вежливости и не в гости, хотя и почёл бы за великую честь, получив от вас приглашение, быть вашим гостем. Я к вам по делу, спешному и военному.
- Какое у вас может быть военное дело, вы же не в службе?
- Сегодня утром я назначен командиром роты Водяного в священных отрядах командора Тусона. Так что я полноправный лейтенант и сейчас выполняю свои офицерские обязанности.
- Тогда садитесь, господин военный, и расскажите, какая нужда вас привела в мой дом. Уж не хотите ли вы, что бы я пошла служить в вашу роту? Не обессудьте - не могу, Лонтиры отказались брать в руки оружие сотни лет назад - недаром наш герб - сломанное копьё.
- Вот это-то копьё и привело меня к вам, госпожа баронесса.
- Каким образом?
- Моей роте выделена для размещения заброшенная башня у Восточных ворот. Как оказалось, она настолько мала, что и малая часть роты с трудом разместится там, а рядом - заброшенный особняк, украшенный вашим гербом, госпожа баронесса. Я приношу свои извинения за нахальство, поскольку я осмотрел дом без вашего на то согласия, но у меня мало времени, и перед тем, как идти к вам, я хотел убедиться, что этот дом подходит для моих целей, - Яктук улыбнулся, вспомнив, с каким трудом перелезал через ограду упитанный сержант Хобарт, - Я осмотрел дом и выяснил, что он мне подходит. Вы, конечно же, знаете, что он совершенно пуст - вся мебель вывезена, то есть, имущества там нет никакого, а дом без досмотра ветшает и разрушается, - Яктук замолк, увидев на глазах баронессы слёзы, - Что с вами, госпожа баронесса?
- Вы правы, лейтенант, этот дом заброшен, имущество из него вывезено или продано… Этот дом - память о нашей с бароном скорби. Там жил наш сын со своей семьёй, наш единственный ребёнок, отец Сальвы… Безрассудный смельчак, он ничего не боялся, и погиб сам, и погубил свою жену, когда Сальва была ещё шестимесячной крошкой. И что понесло его кататься по льду Искристой? Разве это разумно - кататься на санях по тонкому льду? Река только стала, лёд ещё не окреп… Вы напомнили мне об этой трагедии, лейтенант, простите мне мои слёзы. Есть утраты, которые не восполняются, и есть раны, которые не заживают…
- Это вы простите меня, госпожа баронесса, я не знал ничего об этом… Я не хотел причинить вам боль. Ещё раз простите и разрешите откланяться.
- Не разрешаю. Я не виню вас ни в чём, сядьте. Вы правы, дом разрушается и ветшает без присмотра. Но муж в отъезде, и я не знаю, как он отнесётся к тому, что под сломанным копьём Лонтиров поселятся солдаты. Вы можете подождать его возвращения?
- Увы, не могу. Мне необходим ответ тотчас же, так как в случае вашего отказа срочно придётся искать что-нибудь другое. Доводы в пользу вашего согласия таковы: мы приведём дом в порядок, и вы будете получать арендную плату с Храма Водяного, который будет содержать и снабжать мою роту, - баронету понравилось, как это прозвучало: "мою роту", и он повторил ещё раз, - да, госпожа баронесса, мою роту. Если же об аренде, об оплате аренды со служителем Гандзаком договориться не удастся, я готов купить этот дом, поскольку это первое моё назначение, и я не могу себе позволить провалить порученное мне дело. От этого зависит моё будущее и как офицера, и как первого Яктука на венной службе. Я не могу допустить, чтобы о Яктуках говорили, что лучше бы они никогда не шли в армию, потому что неспособны к военной службе. Честь семьи, знаете ли.
- Как вы красноречивы, баронет. Люди нашего круга должны помогать друг другу, и мой муж не осудит меня, если я помогу одному из членов баронской семьи выполнить свой долг, тем более что это сын его товарища по Кабинету…
- …и друг его внучки, - Сальва всё-таки подслушивала, и теперь решила вмешаться, - Не забудь, бабушка, пригласить лейтенанта заходить к нам в наши приёмные дни. А в неприёмные я и сама его приглашу.
6.
Первый ночлег был намечен на постоялом дворе "Петух и собака" при выезде из города Мургаба. Рядом был расположен и почтовый двор, над которым развевался красный вымпел вестников. Проехали седьмую часть пути до Аквиннара, и, если не произойдёт ничего неожиданного, король Фирсофф рассчитывал прибыть на Совет вовремя.
За весь день сделали только одну остановку - справить нужду, и больше никаких задержек не было: сановники спали в своих возках после бессонной ночи и никому не мешали, а солдаты что - они привычны.
Как Паджеро и ожидал, Фирсофф не имел ничего против присутствия Бушира, даже был рад оперативности Храмового Круга: для разговора на Совете это было хорошим подспорьем и не менее веским аргументом.
Кряхтя и постанывая, сановники вошли в помещение трактира при постоялом дворе, и, лишь войдя, хватились Лонтира. Первого советника с трудом извлекли из возка - он был мертвецки пьян, и только глупо улыбался окружающим его людям, не отличая одного от другого.
В дороге он не спал - пил и боялся, ему совершенно не было ясно, зачем он вылез с храброй идеей ехать всем, и что помешало ему остаться.
"Что я - герой или воин, зачем я еду вместе со всеми неизвестно к какому концу, если мне так страшно, и так хочется домой, к Сайде?"
И, удивительно, но Лонтир знал, что если ему снова предложат остаться - он снова откажется, трясясь от страха и сомнений. В нём выперло фамильное упрямство, которое когда-то стало причиной появления такого странного герба, как сломанное копьё, и со времён того легендарного предка, который первым отказался браться за оружие, ни один Лонтир не держал в руках ни меча, ни кинжала. Им было невероятно трудно, поскольку они не могли участвовать в поединках, что вызывало насмешки и обвинения в трусости, но, тем не менее, Лонтиры не уступали. Со временем их перестали задирать, а затем и вовсе возобладало мнение, что бросить вызов Лонтиру - всё равно, что ударить ребёнка, и даже ещё позорнее.
Человек, не привыкший к борьбе, всегда несколько трусоват, поскольку неизвестное часто пугает человека неумелого и неопытного, и барон Лонтир не был исключением. К тому же, он был немолод, а близость к последней черте повышает ценность каждого прожитого дня и не прибавляет храбрости тем, у кого её и так не хватает.
Упрямство у Лонтира оказалось сильнее страха, но не победило его, потому что страх - это ожидание неизбежного, реального или мнимого, и, веря в неизбежность гибельного исхода, барон не мог не бояться. Вино не делало его храбрее. Оно просто сокращало время ожидания - и это уже было благом. И Лонтир пил, и пил, и пил, как не пил никогда в жизни, а забытье всё не наступало. Забытье, в котором время ожидания просто исчезает. Пропадает целыми сутками, торопя развязку и помогая сохранить остатки достоинства в разъедаемом страхом человеке.
Паджеро всё понял и потребовал:
- Дайте ему стакан крепкого, может, он, наконец, заснёт.
Лонтира ещё подпоили, и, отключившегося, отнесли в предназначенную ему комнату.
Остальные сели ужинать, вяло переговариваясь, либо молча - Лонтир не один чувствовал себя неспокойно.
Барон Яктук был расстроен вчерашним разговором с сыном, который твёрдо решил делать военную карьеру вопреки всем семейным традициям и обычаям.
- Отец, почему ты согласился стать советником короля?
- Я служу Раттанару, а для этого любой пост хорош. Мне повезло, что достался один из важнейших, но мы, Яктуки, достойны такой чести.
- Почему же я не могу служить Раттанару там, где вижу себя наиболее полезным?
- Армия губит людей, там убивают - как ты этого не поймёшь? Наш род заслуживает лучшей участи, чем гибель на полях сражений.
- А ты, находясь в окружении короля, разве не рискуешь? Даже и ребёнку понятно, что к королю можно подобраться, только уничтожив его окружение, и близкие к трону люди гибнут чаще, чем солдаты, если считать относительно количества тех и других.
- Я взрослый, и могу принимать решения, которые считаю правильными, верными.
- А я, по-твоему, ещё не вырос? До скольких лет, до какого возраста ты собираешься решать за меня, что мне лучше, а что хуже?
- Мальчишка, я, наконец, запрещаю тебе даже и думать об армии.
- Я уже имею чин лейтенанта, и собираюсь им воспользоваться. Твой запрет я выслушал с пониманием, и только. Я буду служить в армии вовсе не назло тебе, а потому что я - офицер, и не самый худший.
- Ты сделаешь Яктуков посмешищем.
- Я прославлю Яктуков.
После этого они расстались, недовольные друг другом. Не так надо было прощаться с сыном, отправляясь в эту опасную, неизвестно какими напастями, поездку. Но что сделано, то сделано.
"Напишу ему письмо с дороги. Завтра-послезавтра напишу. Нельзя мальчику начинать службу с тяжёлым сердцем - наверняка, уже был у Тусона и напросился к нему, паршивец".
И барон сам не знал, досадует он на сына, или гордится им, таким же непокорным и самостоятельным, как все Яктуки. Да, как все Яктуки.
Морон тоже был немного не в себе. Поездка, которая виделась ему, как весёлое путешествие вдали от интригующего Двора, вдруг стала опасным предприятием с непредсказуемым концом, и, тем не менее, он от неё не отказался, хотя ему-то уж точно делать в Аквиннаре на подобном Совете нечего: гордость, что ли, не позволила?
"А ты, оказывается, штучка, господин бывший лакей. С гонором штучка, не хуже любого барона".
Из всех королевских сотрапезников, а в походах Фирсофф никогда не питался в одиночку, пытался веселиться один Бушир, но его не поддержали.
Тараз, щадя самолюбие служителя, сказал ему:
- Вы на нас не обижайтесь, уважаемый служитель Бушир, просто день у нас был вчера очень хлопотный, а тут ещё бал и бессонная из-за этого ночь. Обождите пару дней, и вы не узнаете своих попутчиков.
На том всё и закончилось.
После ужина Паджеро пошёл на почтовый двор, где нашёл, как и ожидал, нескольких сарандарских солдат в тяжёлом состоянии: у них даже не нашлось сил отвечать на его вопросы о Сарандаре, которые он всё-таки настойчиво им задавал. Так ничего нового и не узнав, он оставил их в покое, и поручив их заботам мага-лекаря Баямо, позволил себе, наконец, отдохнуть: из всех участников вчерашних событий, связанных с приездом вестника, он один не имел возможности отоспаться днём в удобном возке, а провёл этот день в седле, как и положено главному стражу короля.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
(день третий)
1.
Снег пошёл с раннего утра, скрывая под белой периной последние следы позавчерашнего бала. Если и не успели где прибрать дворцовый парк нерадивые слуги - не определишь, не заметишь до первой оттепели, а то и до весны.
У ворот дворцового арсенала спорили лейтенанты Илорин и Яктук, оба молодые, горячие, наскакивали друг на друга, как бойцовые петушки, размахивая руками в помощь гневным словам. Вот-вот сцепятся не на шутку, и полетят во все стороны петушиные перья, устилая свежевыпавший снег. Звонкие голоса спорящих разносились по всему дворцовому комплексу, лишь слегка приглушенные снегопадом.
За спинами обоих сгрудились солдаты, готовые поддержать своих командиров, если возникнет такая надобность, когда словесный поединок перейдёт в рукопашную.
- Ты или забирай всё оружие сразу, или отстань от меня, - кричал Илорин, - Не стану я выдавать по одному мечу в день и из-за этого торчать в арсенале: у меня и других дел полно.
- Да как ты не понимаешь - у меня не оборудована ещё оружейная, мне просто некуда свезти оружия на тысячу человек, - кипятился Яктук, - понимаешь - некуда.
- Так оборудуй оружейную, потом приходи.
- Я должен вооружить уже набранных солдат, чтобы они могли нести караульную службу, - Яктук растерянно оглядывался на приведенных им людей, - Где же это видано - выставлять безоружных часовых? Да меня на смех поднимут по всему Раттанару.
- Я сказал: не дам. Или всё, или ничего.
На шум ссоры подошла Магда в наброшенной на плечи шубке. Рядом стояла Огаста, прикрывая от падающего снега королеву и себя огромным зонтом. Шубку она набросить не успела, и зябко ёжилась от залетающих сбоку под зонт снежинок.
- Кто вы, молодой человек?
- Лейтенант Яктук, Ваше Величество. Командир роты Водяного. Прибыл за оружием для роты.
- Господа лейтенанты, я, конечно, человек невоенный, но мне кажется, что вы оба несколько неправы, - "Опять я говорю неправильно, - с досадой подумала Магда, - как можно быть несколько неправым?" и тут же поправилась, - немного неправы. Сколько человек уже записалось вашу роту, лейтенант?
- Пятьдесят шесть, Ваше Величество.
- И это за один, вчерашний, день?
- Да, Ваше Величество.
- Значит, можно ожидать, что сегодня запишется человек сто, и к вечеру ваша рота будет иметь, примерно, сто пятьдесят солдат. Вам есть, где их разместить?
- К вечеру будет, Ваше Величество.
- Своё личное оружие каждый солдат хранит сам, как я понимаю?
- Да, Ваше Величество.
- Тогда просите лейтенанта Илорина выдать оружие на сто пятьдесят человек, и раздайте его набранным до вечера солдатам. Лейтенант Илорин не сможет отказать в подобной просьбе, поскольку знает, какое значение придаёт Его Величество вооружению священных отрядов. Некоторые неувязки неизбежны в любом сложном деле, но их нетрудно решить, если думать сначала о деле, а потом уже о самолюбии.
Илорин покраснел - понял, что эта слова королевы относятся к нему.
- Верно, Ваше Величество, спасибо за подсказку. Лейтенант Яктук, я буду выдавать вам оружие партиями на сто пятьдесят-двести человек, пока вы не оборудуете оружейную, и вооружайте своих солдат сами, а не водите их сюда.
- Мир, господа офицеры? Тогда пожмите руки: вам надо дружить, а не ссориться. Огаста, милочка, ты совсем продрогла, пошли скорее в тепло, попьём горячего чаю.
2.
- Как ты спал, Харбел?
- Спасибо, учитель, хорошо.
Харбел говорил неправду - глаза у него были красные: он плакал ночью, и Кассерин слышал подавляемые всхлипы, но решил не вмешиваться. Маг считал, что мешать человеку страдать также бестактно, как и мешать веселиться. Подлинное горе не терпит свидетелей и навязчивого участия, оно глубоко интимно, поскольку обнажает человеческую душу, выставляя напоказ самые заветные уголки, и чужие взгляды в такие моменты нежелательны, а часто - и вовсе оскорбительны для страдающего человека.
- Готов ли ты к занятиям?
- Да, Учитель.
- Я говорил тебе о магическом поле: всё вокруг создано им и существует благодаря ему. Когда ты сможешь прикоснуться к нему, ты поймёшь, что это такое, гораздо лучше, чем из моих объяснений. К сожалению, человеческий язык не в состоянии с помощью слов передать истинную суть этого явления. Магическое поле можно считать и силой, и своего рода веществом, первоосновой всех остальных веществ и материалов. Оно везде, сплошное, цельное, и в то же время его можно делить на независимые части: ты согласен, что каждый предмет вокруг нас не зависит от другого? Стол существует сам по себе, чашка сама по себе, я существую независимо от тебя. Так, ведь?
- Да, Учитель.
- Чтобы лучше представить, как это происходит, я приведу такой пример. Если магическое поле считать озером воды, и погрузить в него ведро, то ведро заполнится той же водой, но отдельной от воды озера. Она будет иметь форму ведра, и повторять всё, что ты будешь делать с ведром: крутиться, двигаться вверх-вниз, вправо-влево, не смешиваясь с водой озера. Вода в ведре - это наш предмет, само ведро - условия, его создающие. Воду в ведре ты можешь вскипятить, заморозить, окрасить в другой цвет, да что угодно. Каждый отдельный предмет содержит в себе немного магического поля, поэтому и возможна магия. Я, как часть магического поля, могу воздействовать на другую часть магического поля и получить нужный мне результат.
Кассерин взял в руки грифель для рисования и сломал его. Затем сложил обе части вместе. По месту слома запрыгали, заскакали голубые искорки, и грифель сросся, стал целым.
Харбел повертел его и так, и этак, но места слома не нашёл.
- Здорово. А я тоже так смогу?
- Запросто, если будешь учиться.
- Скажите, Учитель, а кто создаёт условия для всех этих предметов, кто делает эти вёдра, в которых магическое поле становится камнем, деревом, мной, вами?
- На этот вопрос у меня нет ответа, Харбел. Каждый маг пытается ответить на него по своему, и, не найдя ответа, принимает мир таким, как он есть. Наши знания слишком малы, чтобы постигнуть, понять, где, хотя бы, искать ответ, тем более - понять, каков он.
3.
- Что тебе сказал Тусон?
- Меня записали в роту Водяного и сказали явиться через два дня: пока не готовы казармы, а приходящий на службу из дома солдат - это анекдот, мастер Фумбан.
- Значит, остался я без переписчика. Жаль, у тебя очень хороший почерк, Тахат. Редко встретишь такой. Да, жаль.
- Мой младший братишка пишет ничуть не хуже. Только он мал, и не высидит за работой целый день. Мама не против, чтобы он работал, но не более чем полдня - ему всего тринадцать…
- Ты о Натале говоришь?
- Да, мастер.
- Так я же его знаю, как и всю твою семью. А ты рассказываешь так, будто мы совсем чужие. Не знал, что он хорошо пишет.
- Он не только пишет, но и замечательно рисует. Очень талантливый мальчуган.
- Приведи его завтра, или нет, я сам зайду к вам сегодня, поговорю с твоей матерью и братишкой. Работа - дело серьёзное, тем более для такого малыша. Где Сетиф подевался? Мы вчера, вроде, хорошо расстались, почти трезвые. А его всё нет, и нет. Он говорил, что знает надёжного человека в переписчики, обещал привести.
- Может, он за ним и пошёл, вот и задерживается. Да ещё и снега насыпало, и всё идёт, и идёт…
- Да, по городу сегодня не побегаешь: пока дорогу укатают и протопчут тропинки - намучаешься.
Хлопнула входная дверь, и завозились в сенях. Слышалось шуршание веника, топот ног и два голоса, но чьи - было не определить.
Некоторое время спустя в мастерскую вошли двое: Сетиф и незнакомец.
- Вот о ком я говорил, мастер. Это Вустер, мой земляк, друг детства и сосед уже целых три дня.
Вустер был высок и широк в плечах, и в мастерской сразу стало тесно. Левая сторона лица его была изуродована огромным рубцом давно зажившей раны: шрамом назвать этот рубец язык не поворачивался. У Вустера была начисто срезана левая половина лица, и тоненькая кожица прикрывала голую кость. Как не пострадал глаз, было непонятно. Удача, везение, военное счастье?
И этот глаз смотрел на Фумбана, озорной и весёлый. И точно такой же глаз смотрел со здоровой правой половины лица.
- Что, не нравлюсь? Так у меня ещё и руки нет, - Вустер показал пустой левый рукав, повернувшись боком. Казалось, что он хвалится своим увечьем, или, во всяком случае, не огорчен.
- Что я - девица, чтобы нравиться мне или нет? - Фумбан недовольно скривился, - Ты хоть грамотный, Вустер? Среди солдат одни недоучки только и встречаются. Я не имею в виду, умеешь ты писать или нет. Мне интересно знать, сколько ошибок ты делаешь при письме. Если не знаешь правописания, я не смогу тебя взять - ты будешь постоянно ошибаться, переписывая книги.
- В офицерской школе мне не делали замечаний за правописание, да и потом, на службе, ни в один мой приказ никто не вносил исправлений.
Тахат словно встрепенулся:
- Вы не капитан Вустер?
- Он самый, малыш.
- Так вы же погибли в Акульей бухте?!
- Как капитан, разве что. Был уволен из армии по тяжёлому ранению и получаю пенсию от казны.
- Зачем же вам тогда работа? - Фумбан не осмелился больше "тыкать", - Я знаю, какая пенсия у капитана, да ещё инвалида, да ещё и героя…
- Мастер, я устал от безделья. Если вы меня возьмёте, это будет моё первое дело с момента отставки. Я и приехал-то в столицу в надежде подыскать себе занятие. С одной рукой мало, где можно пригодиться: торговцем, менялой да ещё вот, разве, здесь. Торговля меня совершенно не привлекает, быть менялой тоже неохота. А здесь хоть видны плоды твоего труда, да и чтение будет мне на пользу: разве можно переписывать, не читая?
- Покажите мне образцы вашего почерка, если есть, - Фумбан уткнулся в пачку листов, протянутую ему Вустером, - Что ж, неплохо. Совсем неплохо. И будут у меня работать три переписчика: один - пьяница, один - инвалид и один - дитя несмышленое. Труба моей мастерской, как есть, труба.
- Не огорчайтесь, мастер, рано ещё отчаиваться. Поработаем - увидим: труба или не труба.
- Я огорчён совсем другим: слишком много героев крутится вокруг моей мастерской. Тусон, забравший у меня лучшего на весь Раттанар переписчика, теперь вы. Старики говорили, что если приходят герои прошлого - быть беде в будущем. Вот так-то, молодые люди, быть большой беде.
4.
Джаллон работал с утра: несмотря на сильный снегопад, число клиентов было не меньше, чем накануне. Золото и серебро непрерывным потоком стекали в его кассу. Шариф уже дважды ездил в казначейство за медными монетами, и надо было ехать снова.
- Босс, касса уже снова полна, и это - последний мешочек меди, - Шариф бросил Джаллону мешочек с медными монетами.
- Езжай в казначейство, Шариф.
- Я подожду, пока не придёт кто-нибудь из наших, и поеду. Зря вы всех разослали с поручениями, босс.
- Мне нужна информация, Шариф. Мы можем собраться все вместе, и нас никто не тронет. Но и пользы от нас не будет никакой. Езжай, Шариф, один меня не защитит - будет всего лишь на одну жертву больше. Езжай.
Шариф, взяв кошель с золотом и серебром, вышел.
Джаллон отпустил не более десяти клиентов, прежде чем очередь распалась: кто встал к окнам, наблюдая за улицей и опустив таблички "Закрыто" и "Размена нет", кто вышел наружу. Двое перекрыли Джаллону дорогу вглубь лавки.
- Спокойно, Джаллон.
- Разве я нервничаю? Я думал, что ты так и не решишься ко мне подойти, Барон. Пришлось выдумывать дела для своих людей, чтобы остаться одному. Если хочешь со мной говорить, отправь своих молодцев погулять. Им здесь нечего делать, разве что они все немые, глухие и неграмотные. Но на это не похоже.
- Я не калечу своих людей, Джаллон.
- Тогда тем более им здесь не место. Или тебе нужны свидетели?
- Ребята, выйдите. Все. Как ты меня узнал, Джаллон?
- Этого я тебе не скажу, Барон. Когда ты опять изменишь внешность - я снова тебя узнаю, если ты не будешь знать - как! Так что тебе от меня нужно? Я не могу долго держать лавку закрытой - ко мне должны ходить люди.
- Ответь мне на вопросы Виня.
- Нет, Барон. Ответы на эти вопросы вредны для меня и моего дела. Ты же не скажешь мне, куда пропадают люди в Бахардене и Кумыре?
- Нет, конечно, не скажу.
- Там пропали и мои ребята, так что я всё равно это выясню. Зря вы тронули моих людей - я дорожу каждым человеком, и они меня за это уважают. Я не желаю видеть разочарование в своих людях. Разочарованные - предают.
- Ты не меняешься, Джаллон: всё такой же отец солдатам. Кто работает на тебя? Это я - чтобы случайно опять не задеть твоих людей.
- Тебе список в трёх экземплярах писать, или обойдёшься?
- Мне очень не хочется ссориться с тобой, Джаллон. Я думал, что ты просто меняла, а ты… Ошибся я, Джаллон, и эта ошибка может стоить жизни одному из нас, и ещё много жизней. Нам лучше договориться, чтобы не мешать друг другу. А ещё лучше работать вместе.
- Что мне может дать работа с тобой?
- Власть, очень большую власть.
- Ерунду ты говоришь, Барон. Очень большой властью никто делиться не станет - тогда она не будет очень большой. Большая власть - это власть одного, и около него не выживает ни один сильный, потому что сильный - всегда угроза власти. Если ты связался с компанией претендентов на трон, то я тебе не завидую: они перегрызутся и не победят, или победят и перегрызутся. В любом случае первыми погибнут помощники, вроде тебя. Ты и мне предлагаешь ту же участь?
- А если я не помощник?
- Ты - помощник, иначе бы ты ко мне не пришёл. Ты помощник, желающий стать первым, потому что это единственный способ сохранить свою жизнь среди пауков в банке. Но ты не добьёшься этого, ты не знаешь, с чем имеешь дело и забыл, что пауки сами ничего не решают. Решает тот, кто их в банку посадил. Я не стану тебе помогать, потому что ты уже обречён. Ты ошибся, когда связался с ними. И ошибся, что пришёл ко мне.
- Ты рискуешь, Джаллон, Ты - один, и легко можешь умереть. Мне достаточно слово сказать своим ребятам…
- Скажи, Барон, и ты увидишь, насколько они твои. Тебе же приказали не трогать меня, а ты нарываешься. Тебе поручено выяснить мои связи и силу моего влияния в городе. И больше ничего. И если я об этом буду говорить с тобой - значит, я слаб, как и ты, и так же буду не нужен ни до, ни после победы. Тебе пора, Барон, время для доклада пропустишь.
- Эй, ребята!
- Зря кричишь - там нет никого. Они ушли, как только ты их выставил: тобой пожертвовали, чтобы проверить меня. Отпущу или поймаю, чтобы допросить. Но я знаю больше тебя - мне нечего спрашивать. Ты мне не нужен.
- А Бахарден и Кумыр?
- Ты и сам толком не знаешь, что там происходит. А я буду скоро знать точно. Я уже почти все знаю, не хватает уверенности, что это именно так. Сегодня к вечеру, самое позднее - завтра, я буду знать уже всё. Абсолютно всё. Во всяком случае, по Раттанару.
5.
К вечеру метель разыгралась в полную силу. Ветер, казалось, дул сразу со всех сторон, не давая ни отвернуться, ни дышать, забивая лёгкие холодным воздухом, а рты - мокрым тяжёлым снегом. Глаза слезились и, залепленные снегом, не различали в непрерывном танце снежинок наезженной санной дороги.
Лошади упирались, и, отворачивая от ветра морды, не хотели двигаться дальше. Близость обрывистого берега реки Искристой заставляла тревожиться и людей - в такую погоду было легко промахнуться мимо моста, а все дороги мимо него, по словам Паджеро, вели прочь из этого мира радости.
Длинная гусеница из облепленных снегом всадников, санных возков и саней с припасами, изгибаясь, замерла на дороге.
- Что там случилось? - спросил закутанный в медвежью шубу Фирсофф у влезавшего внутрь возка Паджеро.
- Ничего не видно, Ваше Величество, - ответил тот, выбирая снег из бороды и вытирая рукавицей лицо и глаза, - Я послал троих осмотреть путь впереди - вот-вот должен быть мост, не свалиться бы в пропасть.
- Они не заблудятся?
- Они пошли пешком и на привязи, Ваше Величество. Найдем мост, протянем канат и по нему, потихонечку, переберёмся.
- Прикажите дать людям вина, если замёрзли.
- После переправы - обязательно, Ваше Величество.
В дверцу возка снаружи постучал возница и проорал, перекрывая вой ветра:
- Капитана Паджеро в голову колонны!
- Пойду я, Ваше Величество…
Король задумчиво кивнул.
Дверца возка открылась, пропуская Паджеро, и снова закрылась, отхватив у метели две горсти снега.
Король струсил снег с шубы и снова замер, раздосадованный и на метель, и на задержку, и на свою старость, и на Барума Сарандарского, из-за которого пробирались через метель, чтобы не опоздать на Совет Королей, не имея времени где-нибудь переждать непогоду.
"Попробовать заснуть, что ли?", - и король, откинувшись назад, закрыл глаза.
6.
Держась за канат, Паджеро прошёл всего около ста шагов, когда наткнулся на своих разведчиков.
- Что случилось, Ахваз?
- Мост! - перед Ахвазом выглядывал из сугроба краешек каменного парапета. Ветер над пропастью временами разрывал сплошную снежную завесу, и тогда становился виден и кусочек самого моста.
Паджеро открыл рот, чтобы отдать команду двигаться дальше, но не успел.
Впереди раздался треск, заглушивший на время вой ветра, затем - болезненный стон, словно застонала сама земля… За пеленой снега мелькнуло что-то большое и тёмное, и снизу, из пропасти, вместе с содроганием почвы и плеском воды, долетел звук падения большой массы.
Испуганные снежинки прекратили свой танец, открывая противоположный край пропасти, сглаженный свежим оползнем.
Моста больше не было.
- Был мост, - вместо команды ответил Ахвазу Паджеро, лишь бы что-то сказать, а не выглядеть идиотом, стоя перед солдатами с открытым ртом.
7.
Трактир "У моста", занесенный снегом и лениво дремавший под стоны ветра в печных трубах, находился от моста в добром часе езды на окраине небольшой деревеньки со странным названием - Каштановый Лес. Ни каштанов, ни леса возле самой деревеньки не было - вокруг лежали поля с редкими полосками ветрозащиты из чахлых осин и берёзок.
Лес был дальше, в сторону гор, но тоже не каштановый, а чисто сосновый. Если у жителей деревеньки спрашивали: почему - Каштановый Лес? - они спокойно отвечали: название, как название, не хуже других, его даже понять можно - в смысле, что означает. А взять названия городов, Раттанар, например, или Скирона - попробуй догадаться, что это такое. И ничего, люди живут, не мучаются.
Когда случались такие метельные дни, как этот, жители Каштанового Леса охотно набивались в оба зала трактира. Там они слушали треск поленьев в каминах, степенно потягивали пиво и вели неторопливую беседу обо всем, основательную и вескую: так говорят земледельцы всех народов во всех мирах, особенно, когда нет чужих, а крепкое пиво и тепло от камина вызывают ощущение домашнего уюта и родственные чувства к собеседникам.
