Хроноагент (№1) - Хроноагент

— Присоединяйся, — увидев меня, приглашает Магистр.

Я не заставляю себя упрашивать, тем более что давно уже чувствую настоятельную потребность подкрепиться. Поглощаю горячие чебуреки, запиваю их превосходным темным пивом и слушаю рассуждения Магистра.

— Так вот, Андрэ. Я изучил все расчеты Кэт, выслушал ее замечания и сомнения и разделяю их. Я выслушал также ваши предложения, которые мне изложил Андрэ, и также разделяю их. Я полностью поддерживаю вашу концепцию подхода к выполнению задания. Задание должно быть выполнено так, чтобы потом не пришлось вносить коррективы. Но и Кэт права. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Риск очень велик, велик настолько, что это граничит с подвигом. Ты понимаешь это, Андрэ?

— Нет, не понимаю. Один из старых летчиков-испытателей, Григорий Седов, как-то сказал: “Если летчик, отправляясь в полет, считает, что идет на подвиг, значит, он к полету не готов!”

Магистр с интересом смотрит на меня, затем допивает стакан пива и закуривает сигарету.

— Отлично сказано, клянусь Временем! Элен, я предлагаю сделать эти слова девизом нашего сектора. Они как нельзя лучше отражают специфику нашей работы. Но вернемся к нашим текущим делам. Хорошо, Андрэ, пусть не подвиг, но мобилизация всех своих способностей — с этим ты согласен?

— В принципе, да. Но не надо слишком все это драматизировать. Мне просто в полете надо будет выбрать оптимальный режим, чтобы избежать как соприкосновения с землей, так и разрушения самолета от недопустимых перегрузок.

— Ничего себе просто! Да еще на пять «М»! Это похлеще, чем под мостом пролететь. Все равно что, сидя на качелях, стрелять из пистолета по прыгающей мишени и попадать всякий раз в яблочко!

— Похоже. Но ведь опытные стрелки такие вещи проделывают. А в моем случае, кроме опыта и сноровки, точный расчет…

— Знаю я ваш точный расчет! Будешь тянуть машину вверх, пока лонжероны не затрещат, а там чуть отпустишь. Верно? Что молчишь? Ладно, хватит об этом. Вы все-таки летчики, до этого допустить не должны. Хотя, конечно, чувство машины, летная интуиция и прочее — это такие, мягко говоря, неточные инструменты, что исход может быть всякий. Но пойми главное, Андрэ. Мне бы очень не хотелось что-то еще подчищать в этой фазе. Ты должен сделать все, чтобы попасть в это игольное ушко.

— Я постараюсь.

— Хороший ответ. Уж ты постарайся. Теперь вот о чем. Я разговаривал с Катрин о возможностях проявления в этой фазе Черного Вектора Противодействия. Кстати, очень удачное название она подобрала. По ее мнению, она довольно высока. Будь предельно собран. Старайся фиксировать все, с твоей точки зрения, необычное, экстравагантное, и, в случае чего, никакой самодеятельности. Действуй строго в рамках утвержденного задания. Ты понял?

— Понял. Я постараюсь.

Магистр откидывается на спинку кресла и закуривает очередную сигарету.

— Он постарается! Что мне с ним делать, Элен? Может, перевести из хроноагентов в Хозсектор пожизненно? Жалко. Ну, Время с тобой, старайся. Но не лезь, пожалуйста, на рожон, Андрэ. Ты понял?

— Понял. Постараюсь не лезть.

Магистр только рукой махнул и потянулся за чебуреком.

— Налей-ка мне пивка, Элен. Спасибо. Итак, внедрение через семь часов. Это за пять минут до того, как Адо Тукан проснется в своей комнате отдыха перед полетом. Возвращение оттуда же, когда он вновь заснет. Это будет примерно через четырнадцать часов после внедрения.

— Семь часов, — замечает Лена, — мы успеем прикончить этот ужин, и время еще останется.

Мы следуем ее благому совету и минут через двадцать приканчиваем пиво и чебуреки.

Когда мы прощаемся, Андрей отводит меня в сторону и говорит:

— Будь постоянно на взводе, как пружина. Кэт встревожена не на шутку, и мне кажется, что она что-то недоговаривает.

— Недоговаривает? Почему?

— Видишь ли, она никогда ничего не утверждает, если у нее нет стопроцентной уверенности. А в этом случае ее программа “Черный Вектор” однозначного результата не дала.

— Я понял, Андрей. Передай Кэт, пусть не беспокоится. Если Черный Вектор себя как-то проявит, я буду к этому готов.

— Но ты понимаешь, что еще никто не сталкивался с его проявлениями напрямую. Это все только предположения, построенные на следствиях, вероятности и на статистике катастроф в труднодоступных фазах.

— Я все понимаю. Главное, знать, что противник может в любой момент напасть, и быть готовым к этому. А уж как он это будет делать… посмотрим. Главное, что мы к этому готовы.

— Ну, тогда ни пуха ни пера!

— В “схлопку”!

Мы с Леной проходим к ней домой, точнее, в рабочий кабинет. Лена тут же притягивает меня за плечи и припадает лицом к моей груди.

— Андрей, — шепчет она, — я очень прошу тебя: будь осторожен и, пожалуйста, вернись. Если ты не вернешься, я не знаю, что со мной будет! Ты вернул меня к жизни, больше этого сделать будет некому.

— Лена, да что с тобой? — удивляюсь я.

— На людях я скрывала свою тревогу, но сейчас, когда нас никто не видит… Одним словом, Андрей, я боюсь.

— Чего?

— Мне страшно, Андрей. Кэт, всегда такая сдержанная, во всем, кроме любви… Ее тревога и нервозность — это неспроста. Она не стала бы так нагнетать атмосферу, если бы у нее не было веских оснований. Что ты будешь делать, если в самом деле столкнешься с этим «Черным Вектором»?

— Лена, мы с Андреем только что говорили на эту тему. Понимаешь, никто еще толком не знает, как проявляет себя на деле этот Черный Вектор. Мы пока знаем только имя противника, да и то сами его дали. А как он действует, каков он на самом деле: нападает он внезапно или его нападению что-то предшествует? Никто этого не знает. Возможно, я буду первым, а может быть, все пройдет благополучно. Самое главное, что я, спасибо Кэт, знаю, что этот Черный Вектор может проявить себя, и готов к этому. Да, я не знаю, как это будет происходить и как себя при этом вести. Но не забывай, что мы с Андреем — хроноагенты экстракласса, и прими во внимание ту подготовку, которую мы получили.

— Времечко! Да какая подготовка может все предусмотреть?!

— Лена, поверь мне, боевому летчику и хроноагенту. Я прошел множество всяких курсов и переподготовок. Как правило, в жизни ситуации намного проще и безобиднее тех, которые проигрывают через тебя при подготовке. Тут везде один принцип: “Тяжело в учении, легко в бою!”

— Так то в жизни! А ты сейчас, возможно, идешь на встречу с неведомым, никакой ситуационной игрой не предусмотренным.

— Леночка! Я клянусь тебе, что буду осторожным, как змея, и я обязательно вернусь. Что бы ни произошло, с чем бы я ни столкнулся, я все равно вернусь к тебе. Ты веришь мне?

Когда я уже лежу на “стартовой площадке”, на напутственный сеанс связи выходит не только Магистр, но и Андрей.

— Удачи тебе, Андрэ! Я думаю, что ты помнишь все, о чем мы с тобой говорили.

Андрей также краток:

— Держись, гвардии капитан! И, главное, не суетись!

Когда они отключаются, Лена подходит ко мне, целует сначала в лоб, потом в губы и шепчет:

— Андрей, помни, ты обещал мне вернуться во что бы то ни стало.

— Жди меня, и я вернусь, только очень жди, — отвечаю я строчками из Симонова.

Лена грустно смотрит на меня и садится за пульт. Через минуту сознание мое погружается во тьму.

Глава 28

Но плевать я хотел на обузу примет!

У нее есть предел, у меня его нет!

Поглядим, кто из нас засбоит, кто заплачет.

В.Высоцкий

— Друг мой, ветер-капитан, пора вставать!

Я открываю глаза. Голос принадлежит женщине лет тридцати пяти, высокого роста, с серыми глазами и волосами цвета червонного золота. Под непривычным (для меня) оранжево-салатового цвета халатом угадывается военная форма.

— Доброе утро, туча-капитан! Ну, как я, в норме?

— Все прекрасно! Вы редко чувствовали себя лучше. Подавать ваш завтрак? Времени до полета осталось не так уж и много. Вас уже ожидает Ело Бикар.

— Делать ему в такую рань нечего, — шутливо ворчу я.

Через минуту другая женщина, помоложе, приносит поднос с завтраком и ставит его на столик.

— Вот ваш завтрак, брат.

— Спасибо, сестра.

На подносе — салат из редьки и моркови, бифштекс с луком и зеленью, яичница из трех яиц, посыпанная зеленым луком, овсяная каша, крупные ломти еще теплого белого хлеба, бисквиты и большая кружка молока.

“Неплохой аппетит бывает у Адо Тукана перед полетом!” — отмечаю я про себя и усаживаюсь за стол.

— Минут через пятнадцать пригласите Ело Бикара, сестра.

— Хорошо, брат.

Завтракаю я с аппетитом Адо Тукана. Впрочем, все, не исключая и овсянки, было очень хорошо и весьма вкусно приготовлено.

“Это вам не из синтезатора!” — думаю я и мысленно улыбаюсь в “диафрагму”, зная, что за мной неотрывно наблюдают друзья. Впрочем, это ведь только у меня из синтезатора выходит редиска со вкусом клюквы и клюква с ароматом огурцов и вкусом персика. Даже Андрей превзошел уже меня в искусстве владения синтезатором и однажды угостил меня прекрасным шашлыком, а для Катрин “творил” каждое утро такие необычайно красивые цветы, что мы с Леной только дивились его фантазии.

Когда я допиваю молоко, входит Ело Бикар, высокий брюнет в кремовом комбинезоне.

— Привет, Адо!

— Здравствуй, Ело! — Я ставлю на стол кружку, и мы обнимаемся.

— Я помешал тебе? — спрашивает Ело, указывая на кружку.

— А, ерунда, — отвечаю я, залпом допивая молоко.

Я подхожу к окну. Оно выходит на летное поле. Метрах в трехстах разлаписто стоит ярко-желтый самолет, вокруг него копошатся люди.

— Вот он, наш “птенчик”, даже цвет подобающий.

— Ну, цвет по необходимости.

— Что за необходимость?

— Будто не знаешь! Чтобы легче было найти обломки в случае чего.

— А в случае чего?

— Не притворяйся, Адо. Ты же знаешь. В случае катастрофы.

— Ело, ты не хуже меня знаешь, на каких скоростях ходит наша птичка! Ты что, серьезно считаешь, что можно будет что-то найти, если она со скоростью тысяча двести — тысяча пятьсот метров в секунду соприкоснется с землей? А как славно полыхнут тонны топлива! Да еще и активатор. Там будет что искать?

— Ты, пожалуй, прав. В этом случае найти что-либо будет затруднительно.

— Да просто невозможно! — прерываю я его, а перед глазами встает картина моего огненного пике над Рославлем. — Кстати, Ело, а ваши спецы не задавались вопросом: как в таких случаях поведет себя активатор? Что будет, если такая машина на полной скорости ухнет, например, на нефтехранилище или химсклад? Или на лес? Или в воду? При такой энергии и температуре взрыва не сработает ли он в роли запала для какой-нибудь реакции?

— Насколько мне известно, такие вопросы специально не прорабатывались. А это действительно интересно, но… Слушай, Адо, а что это ты вдруг об этом заговорил? Ты что, думаешь…

— Договаривай, — подбадриваю я своего товарища, — ты хотел сказать, что я предчувствую катастрофу в одном из ближайших полетов?

— Ну да… — тянет Ело.

— Ело! Я был бы никуда не годным летчиком-испытателем, если бы у меня появлялись такие предчувствия. Даже если бы они и промелькнули, я бы не стал делиться ими ни с кем, я просто стал бы искать, что их вызвало. Напротив, я гарантирую тебе, что эту машину я благополучно доведу до конца. То есть выполню всю программу испытаний вашего КБ. Может быть, не без осложнений, так редко бывает, но и без крайних исходов.

— Тогда зачем все эти разговоры? — спрашивает Ело, отпив глоток кофе.

— И такие вопросы задает мне создатель машины! Она что, останется в единственном экземпляре и летать на ней буду только я? Правильно, нет. Как я понимаю, это многоцелевая боевая машина. Значит, ее ждет серийное производство на заводе. Десятки, а потом сотни таких машин появятся в строевых частях. А там и наземное обслуживание без участия научных светил, как у нас, да и у летчиков квалификация далеко не у всех как у ведущих испытателей. Летные происшествия неизбежны… Ну, ты знаешь статистику. Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю?

— Понял, Адо, — отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. — Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения.

— Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ?

— Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос.

— Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения?

— А ты знаешь? — ехидно спрашивает Ело.

— Чувствую. Я чувствую, что он, — я киваю в сторону самолета, — еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет — революция в авиации.

— Ты имеешь в виду активатор?

— Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора.

— Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного?

— Форма. Почему она такая? — Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины.

— А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям…

— А почему?

— Над этим мы пока не задумывались.

— То есть вы нашли форму эмпирически. А я-то думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли.

— А ты знаешь?

— Чувствую.

— Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует!

Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза.

— Мы — летчики! — говорю я твердо и внушительно. — Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу!

— Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь…

— Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. — Я смотрю на часы. — Мне пора одеваться.

Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает:

— Адо, а что, по-твоему, может показать этот полет?

Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя.

— Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, — говорю я и иду к выходу.

— Ты забыл гермошлем, — напоминает Ело.

— Захвати, — бросаю я через плечо.

У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. На пикапе мы быстро подъезжаем к самолету. Я выслушиваю доклад старшего инженера, контролирую установку баллона с активатором, затем обхожу самолет, внимательно его осматривая. Глянув на рули высоты, я отмечаю, что триммеры установлены так, чтобы в случае потери управления задрать нос самолета вверх и погасить скорость.

“Так!” — говорю я про себя.

Мы еще раз обнимаемся с Ело, я хлопаю дружески по плечу старшего инженера и усаживаюсь в кабину. Запросив разрешение, запускаю двигатели и, как только они выходят на режим, ставлю триммеры в нейтральное положение. При этом замечаю удивление на лице старшего инженера. Он жестами показывает мне, что я сделал, полагая, что я ошибся. Успокаивающе машу ему рукой, давая понять, что все в порядке.

Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:

— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!

— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!

Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”

Я полностью убираю закрылки и даю полную тягу. Меня прижимает посильнее. Самолет продолжает набирать высоту и скорость. Выполняю разворот в сторону рабочей зоны и отмечаю, что машина легко слушается рулей.

Довольно быстро преодолеваем звуковой барьер, о чем я докладываю диспетчеру. Высота достигла двадцати пяти тысяч, небо приобретает черно-фиолетовый оттенок. Скорость приближается к трем «М».

— Башня! Я — Гепард. Высота — двадцать пять, скорость — три. Включаю подачу активатора!

Передвигаю зеленый рычаг, и тотчас невидимая сила перегрузки мягко, но властно вдавливает меня в кресло. В зеркале видно, как выхлоп становится сначала голубым, потом бесцветным. Машина рвется вперед. Скорость быстро достигает четырех «М». Высота становится двадцать восемь тысяч. Ориентируюсь по карте.

— Башня! Я — Гепард. Вошел в зону, достиг заданного режима. Приступаю к выполнению задания.

— Гепард! Я — Башня. Понял вас, работайте.

Спокойно вхожу я в первое пике. Разогнав машину до положенной скорости, выравниваюсь и прогоняю площадку. Второе пике, вторая площадка. Третье… Скорость постепенно нарастает, высота падает. Мы с машиной приближаемся к критическому режиму. Вот они — роковые десять тысяч и четыре целых восемь десятых «М». Я гоню последнюю площадку. Разворот, теряю еще триста метров.

— Башня! Я — Гепард. Высота девять семьсот, скорость четыре целых семьдесят девять сотых. Пикирую.

Машина падает вниз. Быстро бегут цифры на приборах, скорость приближается к пяти «М». Ну! Ручку беру на себя, падение замедляется, но очень незначительно. Машина явно не желает выходить из пике. Еще больше на себя… Машина откровенно не торопится задрать нос. Налицо все признаки потери управления. Я-то знаю, что надо делать в такой ситуации, но Адо Тукан еще не знает. Надо вводить самолет в раскачку.

Высота пять тысяч двести. Пытаюсь погасить скорость. Ручку на себя до предела. Выпускаю закрылки, тормоза… Машина резко и неожиданно встает на дыбы и круто лезет вверх. Вот-вот свалится на крыло или перевернется. Пытаюсь выровнять самолет, толкаю ручку от себя, убираю закрылки. Никакой реакции, машина упрямо лезет вверх, скорость прежняя — пять целых пять сотых «М».

— Башня! Я — Гепард. Потерял управление на скорости 5,05. Пытаюсь вернуть контроль над машиной.

Неожиданно (для Адо Тукана, а не для меня) проваливаюсь вниз и падаю еще стремительней, чем раньше. Энергично пытаюсь затормозить падение, вывести машину из крутого пике. Никакой реакции. Высота четыре тысячи пятьсот!

Снова неуправляемый, совершенно неконтролируемый скачок вверх до шести шестисот, и снова падение вниз…

— Башня! Я — Гепард. Вошел в неуправляемую раскачку. Пытаюсь выйти увеличением скорости!

— Гепард! Гепард! Я — Башня… — слышится в наушниках, но я уже не реагирую.

Мне не до них, я должен попасть в “коридор выхода”, в “игольное ушко”. Отключаю приемник и добавляю тягу двигателям. Стремительно несется навстречу земля. Как скорость? Ого! Уже пять целых четыре десятых «М». Высота? Четыре тысячи! Пора!

Пробую ручку на себя. Действует! Земля начинает быстро скользить подо мной, горизонт ползет вниз. “Ура! Заработало!” — откуда-то всплывает в сознании. Пора отворачивать влево.

Внезапно окружающий мир резко меняется. Сначала зеленое становится желтым, а синее — коричневым. Потом земля и небо начинают стремительно меняться местами, словно я кручу “бочку”. Затем они сворачиваются в трубу, точнее, в сильно вытянутую воронку, стены которой стремительно темнеют, а где-то впереди, прямо по курсу, начинает что-то светиться и переливаться, меняя цвет от желтого до красного и пурпурного. Какие-то причудливые тени мелькают там…

И нет силы, которая может сейчас заставить меня изменить курс и отвернуть от этого пятна. Меня влечет к нему, как стрелку компаса к магнитному полюсу, как кота к валерьянке, как наркомана к шприцу с заветной жидкостью… Помимо воли я даже добавляю тягу двигателям (или мне только кажется, что добавляю?).

Мелькающие тени становятся яснее, начинают появляться какие-то образы, фигуры, лица; кто это и что, я не могу разглядеть толком, слишком быстро все там мелькает. Вдруг подсознание улавливает знакомые образы: Андрей и Лена, и тут же в ушах звучат их слова: “Главное, не суетись!” и “Помни, ты обещал мне вернуться!”. И, как взрыв в мозгу, ясная и отчетливая мысль: “ОТТУДА я не вернусь!”

Независимо от моего сознания, которое почти уже не подчиняется мне, руки и ноги сами выполняют нужные движения, и самолет изменяет курс… Яркая вспышка. Воронка со светящимся пятном и тенями в конце исчезает, и вновь навстречу несется земля.

Круче вывод, еще круче! Время меня побери! Как мал запас высоты! Не успеваю! Добавлю еще на себя… Перегрузка властно вжимает меня в кресло. Самолет мчится по гигантской кривой, и, где будет ее нижняя точка, я не знаю. Все расчеты Катрин рухнули, когда я сделал лишнее качание, сверх оговоренных. Да и эта воронка! Пусть мое вынужденное бездействие длилось какие-то секунды, но на такой скорости… Теперь вся надежда на то, что истинный запас прочности машины превышает расчетный и она выдержит то, чему я вынужден ее подвергнуть.

Еще круче вывод… Перегрузка становится сильнее, но машина, кажется, ведет себя нормально. Впрочем, сие еще неведомо. Скорость пять целых пять десятых «М», земля под крылом мелькает сплошной полосой. Высота всего тысяча четыреста!

Впереди по курсу — лес, за ним река и поселок. Завод с его складами остается справа. Так вот куда тянула меня мерцающая воронка! Еще круче вывод! Горизонт все еще выше носа машины. Еще… Еще… Горизонт ползет вниз. Слишком медленно! Высота уже триста! Еще круче! Высота сто пятьдесят! Горизонт уже внизу. Нос машины нацелен в небо. Вместо земли — сплошная желто-зеленая полоса. Что там творится на земле, когда над ней с такой скоростью и на такой высоте проносится многотонная махина? Перегрузка такая, что темнеет в глазах, но машина держится молодцом…

Время возьми! Накаркал! Предательский треск и дробный стук извещают меня о том, что машина достигла предела выносливости. Рука ложится на рычаг катапульты и замирает на нем. Самолет продолжает набирать высоту, хотя потрескивание и постукивание не прекращаются. Раз уж идем вверх, то будем идти, пока есть возможность. Пусть все неприятности, включая возможное катапультирование, произойдут повыше, а не здесь, у самой земли.

Высота растет, уже две тысячи. Осторожно убавляю тягу. Треск переходит в похрустывание. К этому добавляется звук, будто кто-то мнет огромные листы жести. Высота четыре тысячи, скорость продолжает падать. Как бы сбросить ее порезче, чтобы побезопасней проскочить барьер неуправляемости? Если я буду продолжать маневрировать на такой скорости, я доломаю машину, которая, судя по издаваемым ею звукам, уже имеет серьезные повреждения.

Идея! На пяти с половиной тысячах метров осторожно выравниваю машину, также осторожно убавляю подачу активатора и наконец перекрываю его совсем. Впечатление такое, словно я с автострады съехал в песок. Скорость резко падает до двух целых пяти десятых «М». Сбрасываю тягу еще и осторожно разворачиваюсь в сторону аэродрома. Ловлю себя на том, что даже затаил при этой операции дыхание.

Да! Ведь я все время молчал, а меня наверняка вызывали! Что там сейчас творится! Наверное, паника. Включаю приемник.

— …чему не отвечаете? Гепард! Гепард! Я — Башня. Что с вами? Почему молчите?

— Башня! Я — Гепард. Управление машиной восстановил. Имею разрушения конструкции. Иду к вам. Освободите полосу, посадка, возможно, будет осложнена.

— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Можете визуально оценить повреждения?

Я оглядываюсь и осматриваю самолет. Сзади кабины фюзеляж приобрел гофрированную поверхность. От результата осмотра плоскостей и килей меня прошиб холодный пот. Впечатление такое, что кто-то гигантскими пассатижами ухватил их за концы и пытался разломать, крутя в разные стороны. Видимых повреждений не имели только углепластиковые и металлокерамические обтекатели носовой части фюзеляжа, воздухозаборников, передних кромок плоскостей и килей, а также кожухов двигателей. Так то видимых… Как же я еще лечу? А как я буду садиться?

— Башня! Я — Гепард. Имею значительные деформации задней кромки плоскостей и килей, незначительную деформацию поверхности фюзеляжа. Повторяю: посадка будет осложнена.

— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Готовимся встречать. Полоса свободна.

Только сейчас я замечаю, как дрожит раненая машина, как ее бьет и кидает, словно автомобиль на ухабистой дороге.

Скорость тем временем падает до шестисот километров в час, высота снижается до четырех тысяч. Заранее выпускаю шасси, решив, что если при этом что-либо произойдет, пусть это случится повыше. Закрылки я, еще раз критически глянув на заднюю кромку плоскостей, решаю не выпускать. Ни к чему мне эти лишние неприятности.

Чем ближе к земле, тем заметнее, с каким трудом мне удается удержать машину на курсе, как водит ее из стороны в сторону и вверх-вниз. Да, посадочка мне предстоит не из легких.

Издалека прицеливаюсь на полосу. Точнее, вывожу машину так, чтобы средняя линия, вокруг которой ее мотает, совпала с осью полосы. Сейчас самое главное подгадать, чтобы машину качнуло вниз тогда, когда она окажется точно над полосой. У самой земли колебания становятся устрашающими. Нос самолета гуляет по проекции полосы, словно пистолет в дрожащей руке пьяного и неумелого стрелка.

Не знаю, чего здесь было больше: везения или умения, но машину я посадил, точнее, грохнул ее шасси о бетон полосы далеко за посадочным знаком. Скорее всего здесь сработала злость. Слишком уж было бы обидно расколотить машину под самый конец, после всего, что мы с ней выдержали. Подпрыгнув несколько раз, самолет покатился по бетонке. Тормоза, реверс тяги, тормозной парашют. Я использую все, но тем не менее выкатываюсь далеко за конец полосы. Да и трудно было ожидать, что при такой посадочной скорости и с таким “промазом” что-то получится иначе.

Когда все кончается и турбины уже докручивают по инерции холостые обороты, я открываю фонарь, откидываю гермошлем и с наслаждением подставляю лицо свежему ветерку. Заметив мчащуюся ко мне машину, я отстегиваю ремни, вылезаю из кабины и усаживаюсь на плоскость, свесив ноги над воздухозаборником. Левой рукой я похлопываю по фюзеляжу “в сборочку”: “Хорошо ты держался, старина!”

Из подкатившей машины выскакивают руководитель полетов, Ело и туча-капитан из инженерной службы. Ело и туча-капитан бросаются осматривать плоскости и кили, а руководитель полетов подбегает ко мне.

— Как ты, Адо?

— Я-то как всегда. А вот он, — я снова хлопаю рукой по гофрированному фюзеляжу, — сегодня — молодец! Дай закурить, Иво.

— Закурить?

— Да.

— Ты же…

— Да, бросил! Ну и что? Разве тут бросишь!

Иво хмыкает, протягивает мне пачку сигарет и зажигалку. Я с удовольствием затягиваюсь, болтаю еще немного ногами над воздухозаборником и прыгаю на землю.

Ело подбегает ко мне.

— Адо! Как ты сумел приземлиться?

— А это ты у него спроси, — киваю я в сторону самолета. — Он у нас — молодец! Солдат!

Мы идем к машине. Уже когда мы трогаемся. Ело спрашивает:

— Как это ты рискнул увеличить скорость, когда попал в раскачку? Я уже думал: все, конец!

— Помнишь наш разговор перед полетом? Я из полета в полет все более убеждался, что он создан именно для сверхвысоких скоростей, а когда его повело, я понял, что спасение именно там, за пятью махами.

— Да, ты не ошибся. — Ело замолкает и провожает взглядом тягач, облепленный техниками, которые направляются к самолету. — Но как ты сумел вывести самолет из такого режима? Ведь запаса высоты практически не оставалось, да ты еще зачем-то и влево отвернул.

— Чтобы оставить в стороне завод по переработке отходов. Один бог знает, чем бы все кончилось, если бы самолет на такой скорости ухнул на него. Ну а как мы с ним выкручивались, расспросишь его самого. Все записи в целости-сохранности.

Мы подъезжаем к зданию управления. Прежде чем отправиться в свою комнату, я захожу в пункт наблюдения и прошу показать мне записи моего полета. Больше всего меня интересовал участок перед моим поворотом влево. Ни на локаторе, ни в телеметрии с борта НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Похоже, что странную мерцающую воронку видел только я.

Я и бровью не веду, но многозначительно смотрю в угол диспетчерской. Пусть Магистр и Андрей, если они сейчас наблюдают за мной, а в этом я не сомневаюсь, поймут, что я обнаружил нечто интересное.

— Что тебе сейчас нужно, Адо? — слышу я вопрос руководителя полетов.

— Душ, хороший обед и сон, — отвечаю я и направляюсь в свою комнату.

После плотного обеда из четырех блюд, обильно запитого большим количеством сока и молока, укладываюсь и закрываю глаза.

Перед глазами мелькают стремительно несущаяся под меня земля, мерцающая воронка и взлетная полоса, качающаяся справа налево и вверх-вниз.

— Время с вами! Отвяжитесь! Я свое дело сделал, мне пора домой! — сержусь я и проваливаюсь в глубокий сон.

Глава 29

For we will fetters put upon this fear,

Which now goes too free-footed.

W.Shakespeare

Пора связать страшилище, что бродит

Так не стреножено.

В.Шекспир (англ.).

Перламутровые голубые стены “пункта возвращения” на этот раз не вызывают во мне никакого эмоционального подъема. Так я опустошен морально.