Великий князь Константин. Пред вечной красотой

Однако эмоции – вещь преходящая. Как только они улеглись, Константин Николаевич вновь погрузился в пучину административных дел и домашние заботы отошли для него на второй план. Ничего удивительного в этом не было – точно так же расставлялись приоритеты во всех великокняжеских семействах, где долг службы составлял основу жизненного кредо. Что же говорить о ближайшем помощнике Государя, о «надежде нового царствования», как называли Великого князя Константина. Министерства, департаменты, советники, проекты, редакции, совещания, адъютанты, курьеры – вот его мир, его стихия. Добавим к этому дела военно-морские (испытания, учения, маневры) и, разумеется, придворно-представительские (парады, встречи, обеды, молебны, торжественные выходы). Не забудем и о правилах этикета, не позволяющих баловать детей излишним вниманием и проявлять естественные чувства родителей. Для семьи оставалось (да и то не каждый день) несколько вечерних часов, когда можно было поехать в театр или заняться музыцированием. В редкие дни устраивался домашний спектакль, и это становилось праздником.

А затем снова дела и дела. За пределами великокняжеского дворца вершились события поистине исторические, и Константин Николаевич находился в самом их эпицентре. 1 января 1861 г. он записал в дневнике: «Вот начался этот таинственный 1861 год. Что он нам принесет?… Крестьянский вопрос и вопрос славянский должны в нем разрешиться! Не довольно ли этого одного, чтобы назвать его таинственным и даже роковым? Может быть, это самая важная эпоха в тысячелетнее существование России. Но я спокоен потому, что верую и исповедую, что ничто не свершится иначе, как по воле Божьей, а мы знаем, яко благ Господь. Этого мне довольно. На Бога надейся, а сам не плошай».

Пройдет полтора месяца, и нерастерявшийся реформатор будет принимать поздравления. Еще бы, свершится эпохальное событие – освобождение крестьян – и он, затративший для этого столько сил в борьбе с консерваторами, получит все основания для триумфа. Оценивая позже его заслуги, известный географ и общественный деятель П.П. Семенов-Тян-Шанский (1827—1914) скажет:»Не забудет Россия, как это всенародно было выражено Царем-освободителем, и того участия, которое принимал в великом деле освобождения народа Константин Николаевич, и навсегда свяжут наши потомки его имя с вечной памятью о великом дне 19 февраля 1861 года».

Маленький Костюха, как ласково называл его отец, конечно, ничего еще не понимал в окружающей его жизни. Пока главной для него проблемой была ветряная оспа, которую он перенес без осложнений. Но, подрастая и соприкасаясь с реалиями, он постепенно начнет осознавать, что дорогой Папа – человек необыкновенный, безмерно важный и трудно доступный. А потому и очень близкий и несколько далекий одновременно.

Обычно в раннем детстве для ребенка ближе бывает мать. Но вот вопрос – могла ли Великая княгиня Александра Иосифовна стать для своих детей той, кем должна была быть по предназначению. Нет, речь, естественно, не идет о том, чтобы она нянчила малышей, играла с ними, гуляла и, наконец, учила их житейским навыкам. Для этого имелись няни, гувернантки, гувернеры, воспитатели. Вместе с тем большая или меньшая доля материнского участия неизбежно должна проявляться даже там, где высокое положение родителей и нормы этикета не допускали никакой «лишней сентиментальности». И здесь всегда многое зависило от самой ставшей матерью женщины. От ее характера, привычек, пристрастий. С данной точки зрения Александра Иосифовна являлась личностью весьма своеобразной.

Будущая Великая княгиня родилась 26 июня 1830 г. в небольшом немецком городке Альтенбурге, лишь за пять лет перед тем ставшего столицей Саксен-Альтенбургского герцогства. Собственно, тогда же, в результате раздела наследства угасшей Готско-Альтенбургской линии Эрнитинского Дома, возникло и само это карликовое государство – очередной лоскут на пестрой карте Германии. Владельцем его стал Фридрих Саксен-Гильдбургтаузенский (1763—1834), громкое имя которого мало что значило. Один из многочисленных князей Тюрингии, он не обладал ни богатством, ни влиянием и мог гордиться только принадлежностью к древнему роду Веттинов, известному с Х века и имевшему высокую котировку при заключении династических браков. Благодаря этому фактору Герцог женил своего наследника Иосифа (1789—1868) на Принцессе Амалии (1799—1848) из Королевского Дома Вюртенберга, а второму сыну, Карлу Георгу Фридриху (1796—1853), сосватал Принцессу Марию-Луизу Мекленбург-Шверинскую (1803—1862), внучку Российского Императора Павла Первого.

С потомством женского пола дело обстояло труднее. Таких невест в Германии было хоть отбавляй, и потому, когда у не имевшего сыновей Принца Иосифа родилась уже пятая дочь, Герцог Фридрих испытал больше разочарования, чем радости. Ну кого, скажите на милость, может в будущем заинтересовать эта названная Фредерикой-Генриеттой-Паулиной-Марианной-Елизаветой бесприданница из глубокой немецкой провинции? В лучшем случае выйдет за какого-нибудь полунищего аристократа, в худшем – останется старой девой. Дедушке Фрицу не доведется дожить до тех дней, когда его Фредерика станет супругой русского Царевича и невесткой могущественного Императора Николая, но если бы ему кто-то предсказал подобные перспективы, он вряд ли поверил бы в их реальность.

Впрочем, размышлять о судьбе внучки Герцогу было некогда. Уже через месяц после рождения девочки все его внимание поглотили политические потрясения во Франции, грозившие докатиться до тихой Саксонии. Вскоре так и случилось – в Альтенбурге начались беспорядки, и только введением конституции в 1831 году Фридрих сумел успокоить население. Через три года он скончался, оставив наследнику, вместе с престолом, массу недорешенных проблем.

Герцог Иосиф продолжил уступки: ввел суд присяжных, отменил цензуру, разрешил прямые всеобщие выборы в ландтаг. Но его попытки лавировать, приводившие то к затягиванию решений, а то и к прямым репрессиям, вылились в конце концов в острейший кризис 1848 года. Испробовав все средства, вплоть до обращения за помощью к соседним странам, Иосиф сдался и отрекся от власти в пользу брата.

Между тем кипевшие в стране политические страсти неизбежно сказывались на жизни герцогской семьи. Юная Фредерика если и не понимала всего происходящего, то хорошо чувствовала нервную обстановку вокруг родителей. Однако детство и юность всегда окрашивают мир в более светлые краски, завлекая молодые души в царство мечтаний, надежд и грез. Фредерика росла среди изумительных пейзажей родного края, где покрытые лесом горы завораживали взор, рождали фантазии, навевали романтические мысли. Она рано увлеклась всем, что несло таинственность и заставляло трепетать. К наукам же тяги не имела, училась неохотно, а потому пробелы в ее образовании (видимо, не волновавшем и родителей) будут весьма заметными. Даже иностранные языки, включая такой необходимый французский, давались ей с трудом. Единственное, чем девочка занималась с удовольствием, была музыка. Мелодии Моцарта (1756—1791), Бетховена (1770—1827), Шуберта (1797—1828) оказались так созвучны ее настроению, что Фредерика часами просиживала за фортепьяно, разучивая новые пьесы. Спустя годы ее пленят произведения Иоганна Штрауса-сына (1825—1899), с которым она, уже будучи Великой княгиней Александрой Иосифовной, познакомится в России. Позднее она пригласит композитора еще раз посетить Петербург, а он посвятит ей прекрасный вальс «Александра».

Пока же Россия оставалась для Фредерики далекой и загадочной страной. Мать что-то рассказывала ей о своей тетушке, принцессе Софии-Доротее, ставшей под именем Мария супругой странного русского Царя Павла. От родственников знала о кузине Фредерике-Шарлотте, известной в Петербурге как Елена Павловна, и ее муже, Великом князе Михаиле Павловиче. Говорили, что они живут во Дворце сказочной красоты и их Двор уступает только Императорскому. Наконец, Принцессе представилась возможность познакомиться с одним из таких фантастических персонажей: в Германию приехал Принц Константин – внук «странного Павла», племянник блистательных Елены и Михаила, сын правящего Царя Николая и ее, Фредерики, троюродный брат.

Константин сразу покорил сердце девушки. Красивый (некоторые находили, что профилем он напоминает молодого Наполеона), элегантный, умный, благородный. Он так изящно говорил по-немецки и во время беседы мог так пристально и даже дерзко посмотреть на Принцессу, что семнадцатилетнюю Фредерику охватывал трепет. В глубине души рождалось предчувствие: не это ли ее избранник? Недавно (1843 г.) старшая сестра Мария (1818—1907) вышла замуж за Короля Георга Ганноверского (1819—1878) – значит, Дом Саксен-Альтенбургов имеет вес среди Монархов и брак с русским Царевичем вполне возможен…

Вскоре выяснилось, что и Константин влюбился во Фредерику. Влюбился страстно, всецело. Родителям написал: «Она или никто». Возражений не последовало, и нареченная невеста отправилась в Россию. Сам Николай Первый оказал ей честь, встретив в Варшаве и сопроводив до столицы. 6 февраля 1848 года молодые люди обручились, а 30 августа Принцесса перешла в Православие, получив имя Александра в честь будущей свекрови. В тот же день состоялось венчание.

Так уж случилось, что год свадьбы принес Великой княгине и два семейных несчастья; смерть матери и отречение отца. Но печаль недолго владела ее сердцем – суета придворной жизни не оставляла времени на грусть. Впрочем, склонная к мистицизму Александра Иосифовна не могла совсем не заметить столь мрачного совпадения, и, быть может, много лет спустя она вспомнит о нем в те дни, когда ее семейное счастье рухнет под тяжкими ударами судьбы. Тогда в центре одного из них каким-то роковым образом окажется икона, подаренная Государем ко дню ее свадьбы.

Вначале же все было прекрасно. Она быстро освоилась при Русском Дворе, не растерявшись перед его размахом и блеском. Император к ней явно благоволил, прощая ей ошибки, промахи и недочеты, за которые других обычно подвергал взысканиям. Двор тут же назвал поведение Великой княгини «забавным», а ее бестактность «милыми шалостями».

Ее нашли очень красивой, для чего действительно имелись основания. Правда, красота круглолицей Александры Иосифовны соответствовала скорее вкусам екатерининской эпохи, нежели модному в последнее время романтизму. Зато быстро обнаружилось, что Великая княгиня поразительно похожа на портреты Марии Стюарт (1542—1587). Не воспользоваться такой удачей было бы глупо, и красавица всеми силами стала подчеркивать сходство с легендарной Королевой, по-возможности стилизуя свои наряды под эпоху Тюдоров.

Чудесно складывалась и супружеская жизнь. Муж обожал свою ненаглядную «жинку», всячески баловал ее и не переставал восхищаться ее красотой, живостью и очаровательной беззаботностью. Даже спустя десять лет после свадьбы он производил впечатление влюбленного юноши. Радовался каждому успеху жены в свете, отмечая в дневнике, что «жинка – прелесть»; заказал ее портрет самому модному и дорогому художнику Ф-К. Винтергальтеру (1806—1873), наперебой приглашавшемуся всеми Дворами Европы. Портрет повесили в Мраморном дворце, петербургском доме Константина Николаевича, и, к удовольствию хозяев, он неизменно восхищал гостей как мастерством живописца, так и красотой модели. В общем, семейная идиллия была, что называется, налицо.

Вместе с тем более внимательный наблюдатель мог бы легко заметить в этом счастливом союзе некую странность или, если угодно, противоестественность. Супруги, очевидно, представляли собой два совершенно контрастных характера, и оставалось лишь удивляться, как из таких заведомо несовместимых вещей рождалась гармония. Судите сами: по общему мнению, Константин Николаевич отличался пытливым умом, прекрасной памятью, способностью к пониманию сложных дел и задатками большого государственного деятеля. Александра Иосифовна, напротив, обладала поверхностным образованием, невоспитанностью, рассеянностью, мелкими интересами. Муж, неустанно трудясь на благо государства, думал о высоких материях, анализировал массу информации, общался с передовыми людьми; жена вечно витала в облаках, страстно любила балы и развлечения, а всем разговорам предпочитала придворные сплетни. Иногда для поддержания общей беседы она могла коснуться и политических тем (не все же болтать о погоде), но когда приходилось общаться с кем-то из настоящих политиков, Великая княгиня, пускаясь в комментарии, демонстрировала свою бестолковость и этим ужасно раздражала супруга.

Кстати, здесь выявлялся еще один контраст. Александра Иосифовна не любила и всячески избегала конфликтов. Мягкая по натуре, она все время стремилась к душевному комфорту и никогда не обостряла ситуацию. Константина Николаевича, напротив, отличала какая-то болезненная раздражительность, порой приводившая к безобразным сценам. Проявлялась она внезапно, без всякой видимой причины и могла вспыхнуть в самый неожиданный момент. В такие минуты Великий князь был ужасен – он нападал на собеседника как дуэлянт, осыпал его дерзостями, оскорблениями и насмешками. В его голове пульсировала единственная мысль – сломить, согнуть, унизить. Но на вопрос, зачем нужна была эта расправа, он вряд ли смог бы ответить.

Известный публицист и издатель князь В.П. Мещерский (1839—1914), ссылаясь на некое лицо, обладавшее доверием генерал-адмирала, поведал в мемуарах о тяжелых переживаниях Великого князя по поводу своей неуравновешенности. По словам рассказчика, тот постоянно чувствовал в себе другого человека – бесцеремонного, злобного и толкающего на дурные поступки. С этим вторым «я» Константин Николаевич неустанно боролся и даже неоднократно одерживал верх, но затем внутренний мучитель набирался сил, и все начиналось заново. «Молиться за меня надо», – резюмировал Великий князь свои откровения.

Вместе с тем нет ни одного свидетельства о том, что подобные страсти разыгрывались у него дома. С женою он по-прежнему оставался добрым и предупредительным, а во избежание столкновений старался не смешивать в семье личное и общественное. К примеру, Великую княгиню мало интересовали либеральные воззрения мужа. Когда в их гостиных собирались так называемые прогрессисты, считавшие генерал-адмирала своим вождем, прекрасная хозяйка предпочитала не вступать в дискуссии о переустройстве России. Не вдавалась она и в подробности работы Императорского Русского Географического общества, возглавлявшегося Константином Николаевичем с 1845 года и игравшего значительную роль в распространении новых идей. Общественно-политическую прессу читала (обратное сочли бы тогда неприличным) и даже могла обсуждать со знакомыми нашумевшие публикации. Но вряд ли Александра Иосифовна понимала до конца ту исключительную роль, что приобрел благодаря усилиям ее супруга журнал «Морской сборник».

Это первоначально сугубо ведомственное издание Великий князь превратил в одно из самых читаемых в России. На его избавленных от цензуры страницах печатались труды писателя В.И. Даля (1801—1872), астронома О.В. Струве (1819—1905) и хирурга Н.И. Пирогова (1810—1881), чья статья «Вопросы жизни» произвела громкий эффект. К сотрудничеству с журналом Константин Николаевич привлек и таких литераторов, как А.Ф. Писемский (1821—1881), Д.В Григорович (1822—1899), И.А. Гончаров. Писатель С.В. Максимов (1831—1901), участвовавший в организованной по инициативе генерал-адмирала литературной экспедиции на север Европейской России, опубликовал в «сборнике» (1857—1859) серию очерков о быте, нравах и обычаях северных народов, а драматург А.Н. Островский (1823—1886) с аналогичной целью совершил путешествие по Волге. Перед читателями разворачивалась широкая панорама русской жизни, но Александра Иосифовна не проявляла к ней заметного интереса.

В том же ряду стоял вопрос о патриотизме. Великий князь считался истинным русофилом и активистом борьбы за национальные интересы, которые понимал широко и трактовал весьма либерально. Он не стыдился бросать упреки администрации, открыто говорил о слабостях Отечества, но лишь затем, чтобы, по его словам, «изыскать новые и притом колоссальные источники народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении с другими государствами». Превосходно говоря на разных языках, Константин Николаевич подчеркнуто-демонстративно объяснялся с окружающими только по-русски. Сыновей называл на простонародный манер: Николой и Костюхой.

Для Александры Иосифовны многое из всего этого оставалось пустым звуком. Да, она перешла в Православие, выучила с грехом пополам русский язык, но так и не смогла ни понять, ни принять Россию в качестве новой родины. Ее уже упомянутая нами родственница, Великая княгиня Елена Павловна, с целью постигнуть сущность страны своего мужа в подлиннике прочитала всю «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина (1766—1826), а затем активно включилась в русскую жизнь. Поддерживала ученых, писателей, художников, музыкантов, развернула широкую благотворительность и не осталась в стороне от политических дел. За пять лет до отмены крепостного права она с разрешения Александра II освободила крестьян в своем имении Карловке (12 деревень), после чего вместе с Великим князем Константином Николаевичем продолжала участвовать в разработке и реализации реформы 1861 года. Позволим себе предположить, что эта женщина больше бы подходила в жены генерал-адмиралу (она доводилась ему теткой, но была всего на три года старше).

Никаких похожих порывов со стороны Александры Иосифовны не наблюдалось. Весь ее патриотизм ограничивался красивыми фразами, да к тому же порой фразами… немецкими, ибо при каждом удобном случае Великая княгиня переходила на родной язык. Всякая «русскость» ее вообще мало привлекала. Как-то раз, пытаясь угодить мужу, она распорядилась построить в своей любимой Стрельне павильон в русском стиле и почему-то тут же назвала его «Мой Парадиз», как будто речь шла о парках Версаля. Ни дать ни взять «смесь французского с нижегородским». Жена русофила Константина Николаевича так и осталась в душе все той же немкой, какой приехала из Саксонии: ленивой, ветреной и ограниченной. Только теперь к этому добавилось огромное самомнение. Ведь как-никак Великая княгиня являлась третьей, а некоторое время (со смерти Вдовствовавшей Императрицы в 1860 г. и до женитьбы Цесаревича Александра в 1866 г.) даже второй дамой Империи!

Александра Иосифовна прилагала все усилия, чтобы справиться с выпавшей ролью. Блистала на балах, красовалась на торжественных церемониях, принимала знатных гостей и сама совершала необходимые визиты. Риск выйти из образа или пропустить какую-то сцену из той увлекательной пьесы, какой рисовалась придворная жизнь, заставлял ее преинебрегать другими заботами, а порой толкал на весьма неоднозначные поступки. «Подвиг» визита во дворец накануне родов – только одна из красноречивых деталей такого рода.

Настоящую же славу принес Великой княгине ее мистицизм, проявлявшийся в самых разных формах. То перед кончиной Николая Первого ей мерещились белые призраки, намекавшие своим явлением на скорую беду. То вдруг одна из ее фрейлин, Мария Анненкова, стала впадать в транс на спиритических сеансах и в итоге заявила, что состоит в родстве с Людовиком XVI (1754—1793). История наделала много шума и серьезно взволновала Императрицу Марию Александровну. Было решено отправить Анненкову за границу для поправления здоровья, однако прежде Александра Иосифовна решила докопаться до истины и принялась усиленно магнетизировать полоумную девушку. Дело кончилось нервным срывом самой Великой княгини и вдобавок прервало ее очередную беременность. Но те, кто полагал, что после такого конфуза спиритические опыты Александры Иосифовны прекратятся, глубоко заблуждались. Едва оправившись от потрясения, она вновь погрузилась в стихию магнетизма, столоверчений и вызываний духов, подчас заставляя окружающих беспокоиться за ее рассудок.

После всего сказанного не приходится удивляться тем характеристикам, что оставили об Александре Иосифовне ее современники. Известный государственный деятель А.А. Половцев (1832—1909), назвал ее доброй, но неглубокомысленной. Куда более резко выразился историк и литературный критик Е.М. Феоктистов (1828—1898), как-то беседовавший с Великой княгиней в Варшаве. По его словам, «помимо своей замечательной красоты производила она впечатление порядочной дуры». Конечно, мнение, основанное на одной-единственной встрече, может оказаться ошибочным, но вот оценка, данная А.Ф. Тютчевой, не раз наблюдавшей Александру Иосифовну при Дворе: «Великая княгиня не умна, еще менее образована и воспитана, но в ее манерах и в ее тоне есть веселое, молодое изящество, добродушная распущенность, составляющие ее прелесть и заставляющие снисходительно относиться к недостатку в ней более глубоких качеств». Краски, как видим, несколько смягчены, однако образ в целом остался тем же.

Тогда возникают как минимум два вопроса: прежде всего, совершенно непонятно, что могло связывать столь различные натуры. Похоже, что «жинка-прелесть» виделась мужу, каким-то милым, забавным созданием, редким по красоте и очаровательным по простоте. Ею можно было любоваться дома, гордиться в обществе, но для создания прочного семейного союза подобных достоинств явно не хватало. Ни друга, ни единомышленника в лице супруги Константин Николаевич так и не обрел. Их не сблизили ни увлеченность Александры Иосифовны литературой и искусством (скорее поверхностная, чем глубокая, как у мужа), ни ее любовь к боготворимой Великим князем музыке. Да и можно ли было всерьез надеяться, что на такой зыбкой основе сможет возникнуть подлинное единство душ и сердец. Влюбленность, даже столь долгая, как у Константина Николаевича, неизбежно проходит, и в конце концов семья, не сумевшая создать для себя прочного фундамента, обрекается на крах. Спустя годы эта печальная истина всецело подтвердится крушением счастья Александры Иосифовны.

Второй вопрос возвращает нас к уже обозначенной выше теме материнства. Не трудно догадаться, что драматургия жизни Великой княгини оттесняла детей куда-то назад, в глубину сцены. Уделявшееся сыновьям и дочерям внимание ограничивалось, как правило, домашними встречами по утрам, недолгим общением за обедом и совместным посещением театра. И никаких заметных попыток выйти за рамки «протокола», ничего, что могло бы реально сблизить с детьми. Увы, будучи по сути доброй и отзывчивой женщиной, Александра Иосифовна так и не сумела найти достаточно тепла для собственных чад.

Подрастающий Костюшка не был исключением, и его жизнь строилась родителями по заведенному раз и навсегда порядку. Вначале мальчика опекала гувернантка. Она ухаживала за младенцем и вместе с лакеем вывозила его гулять в серебряной колясочке, сделанной в виде лебедя. Затем ответственность за Костю доверили старшей няне, которой по штату полагалось быть англичанкой, – принципы викторианского воспитания считались тогда лучшими из возможных. Однако из-за свойственного ему патриотизма Константин Николаевич не захотел прививать детям «английские штучки» и вместо «дочери Альбиона» назначил на эту должность дочь своего камердинера, Варвару Петровну Михайлову. Девушка подходила по всем позициям: окончила Смольный институт, хорошо знала семью Великого князя, а главное, очень любила детей. Кроме того, у нее оказались неплохие педагогические способности, так что Константин Николаевич решил со временем поручить ей и своих младших сыновей.

В доме Великого князя Варвару Петровну быстро полюбили и по-семейному называли Вавой. Для Кости же няня стала особым человеком, первым проводником в жизнь. С ее помощью он познавал окружающий мир, получая ранние представления о Боге, добре, справедливости, о собственном долге. Еще она рассказывала мальчику сказки, и тогда его воображение рисовало причудливые картины: загородные парки превращались в таинственные леса, павильоны в заколдованные замки, и из волн шумящего в Стрельне моря выходили на берег богатыри в сверкающих доспехах. Склонность к романтизации окружающего в какой-то степени передалась Константину от матери, но в чем-то она была и следствием тех условий, в которых он жил и воспитывался с самого раннего детства. И здесь никак не обойти вниманием роль его наставников, начиная с няни. Ведь именно от ее умения и таланта зависело, какие семена приживутся в душе подопечного и затем будут взращиваться другими педагогами.

Судя по всему, Варвара Петровна с честью справилась с задачей, разглядев в малыше тонко чувствовавшую натуру и внеся начальную лепту в ее развитие. Воспитанник же ответит ей любовью и привязанностью, а повзрослев, всегда будет вспоминать заботы няни с благодарностью. Останутся довольны и его родители – за заслуги перед семьей они оставят Ваву у себя в качестве пенсионерки, и она сможет близко наблюдать за дальнейшей жизнью Костюшки, радуясь его успехам и талантам. На ее глазах он обзаведется собственным семейством, и когда в доме появится следующее поколение Константиновичей, питомец Варвары Петровны, не раздумывая, поручит ей своих отпрысков.

Поэт и няня… Сюжет, прямо скажем, хрестоматийный. Стоит лишь поставить эти слова рядом, как в памяти тут же возникает с детства знакомая история – Пушкин и его Арина Родионовна. Однако на сей раз аллюзия будет неуместной. И дело не только в том, что тесные отношения между Костей и Варварой Петровной продлятся недолго (в семь лет к мальчику приставят воспитателя-мужчину). Главная причина кроется в несравнимости мелкопоместной усадьбы с великокняжеским дворцом, где даже при всем либерализме хозяина незыблемо соблюдались и непреодолимые границы в отношениях с прислугой, и жесткие принципы в системе образования.

Впрочем, отдавая должное Константину Николаевичу, отметим, что здесь он пытался найти золотую середину. Как-никак Костюшка был не сыном, а племянником царствующего Государя, и это делало возможным небольшое, едва уловимое послабление. Великий князь не хотел, чтобы его отпрыски испытывали в детстве те же лишения, что когда-то доставались ему самому. А таковыми в глазах генерал-адмирала являлись прежде всего некоторые бытовые неудобства, порой представлявшиеся ему чуть ли не спартанскими. «Мы привыкли к тесноте еще с детства», – признался он в одном из разговоров с бароном М.А. Корфом (1800—1876) и тут же, сильно сгущая краски, описал свои жилища в загородных дворцах. «Вообще, – подытожил Великий князь, – по образу полученного нами воспитания нам не приучаться к лишениям».

Избегал Константин Николаевич и применять слишком строгие наказания. Детям сызмальства полагалось приучаться к ответственности за поступки. Во главу угла ставились самооценка и самоконтроль, так что резкое слово или просто суровый взгляд отца были для провинившегося тяжелой расплатой и одновременно толчком к исправлению. Самым страшным могло стать игнорирование со стороны родителей и недопущение на то или иное мероприятие – горький урок, запоминающийся на всю жизнь.

Присмотревшись к этим педагогическим приемам, нетрудно заметить, что многое в них почерпнуто Константином Николаевичем из опыта его отца. По воспоминаниям дочери Николая Первого, Великой княжны Ольги Николаевны, дети Государя воспитывались в строгости, но, с другой стороны, им предоставлялось и много свободы. «Предоставьте детям забавы их возраста, – говорил Император, – достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных». Разумные рамки, естественно, оставались и проявляли себя во всех аспектах жизни, но характерно другое – их основой Николай Павлович никогда не хотел видеть страх. Взаимное доверие – вот стержень семейных отношений. Будет оно, будет и искреннее отношение детей к родителям, а значит, и понимание ими меры допустимой свободы.

Идея, прямо скажем, замечательная, да вот только характер Константина Николаевича никак не укладывался в предлагаемую схему. Пылкий, импульсивный, часто неуправляемый, он не раз подводил Царевича, кем-то метко прозванного «паровиком». В памяти Великого князя навсегда сохранился эпизод их детства, когда, расшалившись в комнатах отца, он выдернул стул из-под желавшего сесть гостя. Сановник грохнулся на пол, но, к удивлению проказника, столь «забавная» шутка никого не рассмешила. Наоборот, последовавшая через минуту сцена продемонстрировала всю тяжесть его вины – прервав карточную игру, Государь попросил Императрицу встать и извиниться перед пострадавшим за то, что их сын так плохо воспитан.

Став отцом, генерал-адмирал попытался заложить в воспитание своих детей те же принципы, что когда-то применялись к нему и к его братьям. Помимо вышеприведенных, они включали и никогда не забываемый им отеческий завет: «Каждый из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение Великого князя». На практике это означало привитие детям чувства долга – как внукам почившего Государя и племянникам царствующего, им надлежало четко усвоить то положение, которое они занимают в обществе, и тот спрос, которому они будут постоянно подвергаемы. Принадлежать к Императорской Фамилии не только величайшая честь, но и громадная, ни с чем не сравнимая ответственность, и каждый, кому выпала такая доля, должен являть собою образцового слугу Царя и Отечества, обладать безукоризненной нравственной чистотой и быть безупречным во внешнем поведении. Никаких поблажек здесь уже не допускалось.

Но теория и практика не всегда согласны с друг с другом. Вот и на сей раз, в великокняжеской семье Константина Николаевича, они не смогли найти общего языка. Была ли тому виной бесконечная занятость генерал-адмирала на службе, или вновь проявил себя его трудный характер, позволявший резко переходить от нежности к грубости, но в итоге процесс воспитания сыновей стал давать заметные сбои.

Старшего, Николу, родители вообще, что называется, упустили. Мальчик рос нервным, непоседливым, капризным и своевольным. Родным домом он явно тяготился и при всяком удобном случае стремился задержаться в гостях. Вскоре дало о себе знать его жестокосердие, а следом появились какие-то воинственные наклонности. Однажды в Павловске, собрав местных гимназистов и сформировав из них роты, Никола устроил военные маневры. Все участники имели игрушечные ружья, были назначены барабанщики и сигнальщики, каждому отряду полагался флажок. Команды отдавались согласно воинскому уставу. Задачей нового «потешного войска» было взятие «крепости», то есть небольшого дома в Павловском парке, где проживали солдаты-инвалиды. Недолгий штурм сопровождался криками «ура!» и завершился сдачей инвалидов в плен.