Великий князь Константин. Пред вечной красотой

Дмитрий Борисович Гришин

Великий князь Константин. Пред вечной красотой

Светлой памяти Мамы посвящается…

Да наполнятся уста мои хвалою, чтобы воспевать каждый день великолепие Твое.

Пс. 70.8

Не зная устали, ни лени,

Отважно к цели я святой

Стремлюсь, чтоб преклонить колени

Пред вечной красотой.

К.Р.

Предисловие

Великому князю Константину Константиновичу можно сказать повезло. Недавняя эпоха разрушения и поругания исторического прошлого России не так сильно коснулась его имени, хотя уже сам факт принадлежности к Императорской Фамилии грозил ему всевозможной хулой, клеветой или полным забвением. Без замалчивания, разумеется, не обошлось, но ни окончательно стереть образ Великого князя, ни залить его черной грязью все-таки не получилось.

И дело здесь не в какой-то особой симпатии со стороны красных ревизоров истории. Будь у них возможность, они с восторгом потрепали бы эту личность и затем выбросили ее на ими же устроенную свалку. Просто имя Константина Константиновича оказалось прочно вплетенным в ту сферу жизни, которая, несмотря на все усилия разрушителей, не может исчезнуть полностью и всегда сопротивляется попыткам искажения. Кто-то назовет ее духовностью, кто-то культурой, но суть остается одна – ее ценности вечны.

Константин Константинович родился полтора века назад и с первого же мгновения своего земного бытия оказался среди избранников судьбы. Внук Николая I и племянник Александра II, он был представителем самой величественной и могучей Династии правителей, а значит, обладал всеми благами и привилегиями, полагавшимися члену Царского Дома. «Я баловень судьбы», – напишет Великий князь в своем стихотворении. Но там же прибавит, что, принимая ее дары как должное, гораздо больше ценит совсем иные, не связанные с высоким статусом. Умного и разносторонне образованного, наделенного различными талантами и тонко чувствовавшей душой Константина Константиновича постоянно тянуло к творчеству, к самовыражению. Художник, музыкант, композитор, актер – он перепробовал себя во всем и окончательно отдал сердце поэзии.

В великосветской среде искусствами занимались многие. Любительски, для заполнения досуга. Увлечение же Константина Константиновича вышло далеко за рамки обычного «хобби». Он был поэтом по призванию, по предназначению. Без творчества не представлял себе жизни. Начал печататься, получил признание в литературных кругах и под криптонимом К.Р. вошел в историю русской словесности. Но именно там время огульного неприятия всего, что относилось к деятельности Царской Семьи, и решило запереть имя Августейшего поэта. Только специалисты будут что-то знать о его существовании, а любопытствующие смогут прочесть в литературных энциклопедиях о «формальной, эпигонской» поэзии К.Р. (1931 г.) или о «банальности» его языка и «заимствованных мотивах» (1966 г.)

На самом деле банальной была как раз приведенная ложь: никому не подражая, Константин Константинович обрел собственный голос и проложил самостоятельную поэтическую тропу. Среди его стихов имелись подлинные шедевры пейзажной, духовной и гражданско-патриотической лирики, однако для широкой аудитории «самой читающей страны» они десятилетиями оставались за семью печатями. Только русская эмиграция продолжала публиковать творческое наследие К.Р., выпустив даже трехтомное собрание его сочинений (Париж: Военная мысль, 1966—67).

Времена переменились. Вырвавшись из долгого забвения, поэзия Великого князя вернулась к читателю и в России. Казалось бы, можно только радоваться. Но нет! Попробуйте сегодня, зайдя в книжный магазин, заваленный литературой на любой вкус, найти на прилавке томик К.Р. Не удалось? Тогда проконсультируйтесь у продавца, и тот в лучшем случае припомнит, что как-то, много лет назад, такая книжка поступала, но с тех пор… Автору этих строк пришлось недавно быть свидетелем, как далеко не в центральном книготорговом заведении маленькая брошюрка стихотворений Константина Константиновича распродавалась со скоростью «горячих пирожков». Вот вам и пресловутый закон рынка, призванный удовлетворять покупательский спрос.

С конца прошлого века стали появляться публикации о жизни и деятельности К.Р., вышли посвященные ему книги (Кузьмина Л.И. Августейший поэт. СПб., 1995), начались исследования его заслуг перед русской наукой и культурой (Соболев В.С. Августейший президент: Великий князь Константин Константинович во главе Императорской Академии Наук. СПб., 1993). Издание переписки Великого князя с мастерами литературы и искусства, а также опубликование фрагментов из его дневников еще больше раскрыли яркую самобытную личность К.Р. – талантливого поэта, горячего патриота, человека безупречного вкуса, кристальной честности и глубокой веры.

Книга, которая сейчас перед Вами, не претендует на всю полноту информации об этом замечательном персонаже. Ее задача гораздо скромнее – напомнить о нем современному читателю. Но не только. Основная идея, проходящая через все повествование, заключается в попытке представить характер главного героя, показать то, что определяло его мировоззрение, его творчество. Данный вопрос почему-то редко ставился и мало освещался прежде, а ведь только через него и можно понять широту и глубину чувств К.Р., его внутреннюю восторженность и внешнюю сдержанность, причины выпавших ему трудностей и истоки пережитых им радостей.

Важнейшее значение принадлежит здесь религиозности Великого князя. Православие составляло для него весь смысл бытия, мерило всех ценностей, опору во всех жизненных обстоятельствах. Рядом стояла любовь к России, страстное желание служить ей по мере сил и возможностей. А этот порыв был в свою очередь тесно связан с твердою верой в незыблемость Самодержавных начал, в священную миссию Русского Государя, преданность которому неотделима от Богопочитания и патриотизма.

Константин Константинович никогда не отделял себя от Дома Романовых, участвовал в Его официальной и частной жизни, общался и дружил с родственниками. Этой теме, как во многом определяющей характер К.Р., в книге уделено особое внимание, а ее раскрытие подробно прослеживается через семейные взаимоотношения.

Круг общения Великого князя говорит уже сам за себя: дружба с Гончаровым, Фетом, Майковым и Полонским, тесное знакомство с Чайковским и А.Рубинштейном, встречи и беседы с Достоевским. И это далеко не полный перечень тех выдающихся современников Константина Константиновича, что повлияли на формирование его личности. Но на тот же процесс заметное влияние оказывала и сложная, противоречивая эпоха, в которой довелось жить К.Р.: Великие реформы, резкое противостояние общественных мнений, мучительный поиск выхода из кризисных ситуаций, взлеты могущества страны и толкнувшие ее в пропасть социальные потрясения. Великий князь не был политиком, однако происходившие вокруг события не могли не затронуть его сознания, его идеалов. Столкновение земного и возвышенного, как правило, ставит перед человеком альтернативу – первичным должно быть что-то одно. К.Р. нашел особенный путь: не отвергая действительности и даже занимая в ней порой активный позицию, он сотворил своим воображением как бы вторую реальность, где всегда мог укрыться, замкнуться, где среди любимых образов обитала его поэтическая душа.

Мы попробуем заглянуть в оба этих мира, благо возможности для того имеются. Наиболее интересную – подробные дневники – оставил нам сам Константин Константинович. Он вел их с 1870 по 1915 год, тщательно занося в тетради свои мысли и впечатления. Порой страницам доверялось то, что не говорилось вслух никому, самое сокровенное, глубоко личное. Красивый убористый почерк запечатлел поиски и мечтания, надежды и разочарования, страстные порывы и придирчивые самооценки. С самого начала (хотя и не без сомнений) Великий князь намеревался сохранить свои откровения для потомства. Завещал их Академии наук, но поставил условие – ознакомиться с дневниками можно только через девяносто лет после кончины их автора. Это время должно было наступить в 2005 году, однако задолго до него, с падением Российской Империи и преданием огласки тайных бумаг Дома Романовых, дневники К.Р. стали доступными для исследователей и частично попали в печать. Сегодня, пусть и с некоторой долей условности, мы обращаемся к ним, уже не нарушая авторской воли.

Как бы ни были интересны и познавательны личные признания К.Р., для решения поставленной нами задачи их будет недостаточно. Но, используя самые разные источники, ища ответы в письмах, мемуарах, официальных документах и прочих исторических «рудниках», в данном случае следует особенно остановиться на творческом наследии героя, подлинной «биографии души» поэта-лирика. Они – летопись его жизни, кладезь мыслей, зеркало чувств. Вчитаемся в них повнимательнее и постараемся увидеть, как художественное сознание К.Р. тянулось к гармонии, как сквозь потрясения и наплыв декаданса, в период ниспровержения устоев и попрания морали, оно стремилось к высокому, чистому и одухотворенному, увлекая за собой тех, кто еще не утратил веры в любовь и добро.

Непреходящие ценности определяли жизнь Великого князя Константина Константиновича, служа ему ориентирами и освещая его путь. Об этом пути и рассказывает настоящая книга.

Часть I. Очарованная душа

Души моей поймите голос тайный.

К.Р.

Глава I

Семейный портрет генерал-адмирала

Я родился под звездою счастливою.

К.Р.

Летом 1858 г. Император Александр Второй много путешествовал по России. В июне Он посетил еще незнакомый ему Русский Север, а в начале августа собирался вместе с Супругой и Дочерью спуститься по Волге от Ярославля до Нижнего Новгорода. Утром назначенного для отъезда дня, 10 августа, уже готовясь покинуть Петергоф, Государь получил радостное известие – в Стрельне у Его младшего брата Константина родился второй сын.

Тот час же в дворцовой церкви в присутствии Императорской Четы были отслужены литургия и благодарственный молебен, завершившиеся многолетием Царскому Дому. Новому члену Династии было четыре часа отроду, и он титуловался Его Императорским Высочеством Великим князем. Родители дали ему имя отца – Константин.

При Дворе, узнав, что роды у невестки Государя прошли благополучно, вздохнули с облегчением. И было от чего. Не далее как прошлым днем жена Великого князя Константина Николаевича, Великая княгиня Александра Иосифовна, приезжала в Петергоф на вечер у Вдовствующей Императрицы. В ее-то положении, на последних неделях беременности! Конечно, дорога от Стрельны невелика, но стоило ли так рисковать? Ведь всего три года назад, находясь в таком же положении, Великая княгиня проявила похожую беспечность и слишком активно веселилась в Москве. Результат – преждевременная потеря плода. И вот теперь, видимо, ненаученная горьким опытом, она опять подвергла себя тому же риску. Да и какая была необходимость! Во всей придворной жизни вряд ли имелось что-то более скучное и бестолковое, чем вечера у Императрицы-матери Александры Федоровны.

Вот, например, как описывала их фрейлина А.Ф. Тютчева (1829—1889): «Собираемся в 9 часов. Императрица садится за столом с несколькими старыми дамами… Всех нас, достигших зрелого возраста, сажают за детский стол… Смакуем чай, очень жиденький, очень водянистый, очень сладкий, закусываем бисквитами, вкус и форма которых никогда не менялись с незапамятных времен. Обсуждаем погоду сегодняшнего утра, или другой вопрос столь же животрепещущей современности. Затем приступаем к чтению. Шувалов усаживается со своим романом, ни заглавия, ни автора которого никто никогда не знал, и монотонным голосом, в нос, развертывает перед нами запутанный клубок убийств, похищений, отравлений, засад, измен, повешаний, объяснений в любви… Никто не знает, о чем идет речь, можно разобрать только несколько имен и несколько повторяющихся повышений и понижений голоса. Чтец, наполовину усыпленный своим собственным голосом, делает часто странные ошибки, произнося одно слово вместо другого. В одиннадцать часов подают ужин, есть никому не хочется, но все едят от скуки и портят себе на ночь пищеварение. После ужина Императрица говорит несколько слов присутствующим и отпускает их. Это повторяется каждый вечер с тех пор, как существует Двор, и будет повторяться каждый вечер, доколе он будет существовать».

Надо было или очень любить столь пустое времяпрепровождение, или иметь сильное стремление угодить старой Императрице, чтобы в ситуации Александры Иосифовны позволить себе такой визит. Похоже, что Великая княгиня отвечала обоим этим условиям.

Как бы то ни было, означенный вечер прошел обычным порядком и присутствовавшие нашли Александру Иосифовну как всегда красивой и свежей. Но, вернувшись домой после тряской дороги, она почувствовала предродовые схватки и в шесть часов утра благополучно разрешилась от бремени.

Малыш родился здоровым и крепким. Оба родителя были счастливы, но отец, пожалуй, вдвойне. После появления на свет их первенца, Николая, прошло восемь с половиной лет. За это время Господь подарил супругам двух очаровательных девочек, Ольгу и Веру, глядя на которых нельзя было ни умиляться. Однако Великий князь не переставал мечтать о втором сыне – продолжателе рода, наследнике дела, верном слуге Государю и Отечеству. Даже заранее приготовленное для него имя говорило о многом – если старший сын именовался в честь деда, Императора Николая I, то следующему Константину предстояло стать как бы вторым воплощением отца. Теперь, когда начало воплощению мечты было положено, Константин Николаевич чувствовал себя окрыленным.

В первые дни он, тридцатилетний отец четвертого ребенка, заново испытывал подзабытые ощущения молодого родителя. Следил за каждым изменением в состоянии малыша, беспокоился за жену, у которой наметились признаки грудницы. И обо всем, включая нюансы, сообщал уехавшему в Поволжье Государю. В письме от 19 августа, прокомментировав полученные от брата новости о путешествии, он спешит поделиться своими: «У нас, слава Богу, все идет так хорошо, как только можно желать. Сегодня 10-й день (от рождения сына. – Д. Г.), и жинка в первый раз переселилась из постели на кушетку. Но на ноги ей не позволяют становиться до будущей недели. Маленький Костя все не может справиться со своим пищеварением, его очень часто слабит, но, несмотря на то, он уже значительно вырос и пополнел, и необыкновенный красавчик. Весь день он лежит у жены на постели и составляет все ее счастье. Остальные дети ему не нарадуются».

Государь ответил телеграммой: «Поздравляем всех от всей души с благополучным рождением сына Константина и благодарим Бога, что все кончилось так скоро и хорошо». В послании сообщалось и о новых милостях новорожденному – Александр Второй назначал племянника шефом Тифлисского Гренадерского полка, а также зачислял его в Конную Гвардию, Лейб-гвардии Измайловский полк и Гвардейский экипаж. Из всего перечисленного самым приятным для Константина Николаевича было упоминание последнего, подшефного ему военно-морского подразделения, укрепившее его надежду обрести в лице сына преемника по службе.

Однако, пока будущий моряк мирно спал в колыбели, «морские дела» продолжали вторгаться в жизнь его отца, и домашний уют исчезал под ними, как песочные замки под прибрежной волной. Маленькому Косте не исполнилось еще и двух месяцев, когда родители впервые оставили его на попечение прислуги. Обязанности службы потребовали нахождения Константина Николаевича на отплывающей в Средиземное море эскадре, а протокол намечавшихся визитов предполагал и присутствие его супруги. Впрочем, великосветский Петербург, прекрасно знающий, что вблизи трона ничего не происходит просто так, сразу принялся искать скрытую подоплеку отъезда столь влиятельного лица. Действительно, в последнее время брат Государя играл важнейшую роль в политике, считаясь едва ли не правой рукой Императора. Член Государственного совета, член Негласного (с января 1858 г. Главного) Комитета по крестьянскому делу и фактически один из идеологов намечавшихся реформ, Великий князь для многих олицетворял собою новый курс власти. И вдруг многомесячное отсутствие!

Мнение столичных гостиных разделилось – одни считали, что Константином Николаевичем недовольны из-за его слишком резких высказываний и суждений, другие видели причину в недовольстве самого Великого князя, раздраженного медлительностью и непоследовательностью правительства. В любом случае следовало ожидать перемен и готовиться к возможным сенсациям.

8 сентября Александр II проводил брата до крепости Кронштадт, где тому предстояло взойти на палубу корабля. Накануне были улажены последние детали в отношении остающейся дома семьи. Дети Константина Николаевича на время его отсутствия переселялись в Зимний дворец. Им отводились верхние комнаты в апартаментах покойного Николая I и, осматривая помещение, Великий князь невольно вспомнил эпизоды собственного детства и юности. Вот здесь могущественный повелитель Империи, а для него, Константина, любимый отец, поучал и наставлял сына, строго спрашивая за малейший недочет. А здесь вечерами семья собиралась к чаю, и дорогой Папа рассказывал что-нибудь занимательное. Как же давно и недавно это было! И как неожиданно хорошо получилось, что внуки незабвенного Государя проведут здесь несколько месяцев, а маленький Костя, возможно, сделает в этих комнатах первые шаги. Вот только дедушка уже не порадуется за своего нового ангелочка, о появлении которого ему не суждено было узнать.

Расчувствовавшись, Великий князь спустился этажом ниже, в бывший кабинет Императора. В нем все было по-прежнему: стояла на своих местах простая, хотя и красного дерева, мебель, оставались нетронутыми часы в футляре, бронзовые шандалы, термометры, каминный прибор и ширма… Пред глазами живо представилась печальная картина недавнего прошлого – только что почивший Государь лежит поперек кабинета на железной кровати и под обычной шинелью… 18 февраля 1855 г., в 12 часов 20 минут пополудни, Он отошел в вечность, а потрясенная семья в оцепенении взирает на Его бездыханное тело. Случилось немыслимое – не стало самого дорогого человека, являвшего собою пример до самой последней минуты, не стало великого Самодержца, всю жизнь неустанно трудившегося для умножения силы и славы России. Личное горе смешивалось с ужасом от приближения страны к пропасти, и никто не смог передать подобного чувства лучше поэта Ф.И. Тютчева (1803—1873), сказавшего в тот день: «Как-будто вам сообщили, что умер Бог!»

Но вот прошло три с половиной года. Новое царствование, начинавшееся в условиях кризиса, вызванного Крымской катастрофой, сумело преодолеть инерцию падения и начало подготовку к постепенной реконструкции всей государственной машины. В том, что Россия вновь выходит из тупика, куда ее упорно старались загнать многочисленные недруги, Константин Николаевич видел и свою долю заслуг. Однако главное, конечно, еще впереди. Великий князь ощущал, что грядут судьбоносные перемены, что намечаются пути, способные привести страну к невиданным результатам и перспективам. И ради этого он готов был с полной самоотдачей трудиться на любом посту.

Ныне первейшая из обязанностей – руководство Российским флотом. Оно поручено еще отцом, который в 1853 г., назначил Константина управляющим Морским министерством, а также главным начальником флота и Морского ведомства (на правах министра). Так что предстоящее крейсирование, вызвавшее столько пересудов, не являлось для него, вице-адмирала, чем-то необычным. Далеко не первый и, вероятно, не последний поход. Хотя столь большую семью оставлять на берегу еще не приходилось.

Да, за плечами Великого князя была богатая биография моряка. Началась она в 1831 г., когда за месяц до своего четырехлетия маленький Царевич был возведен Николаем I в звание генерал-адмирала. То есть в высший военно-морской чин! Он равнялся фельдмаршальскому и давался крайне редко (Константин Николаевич был лишь пятым и, как оказалось, предпоследним его обладателем в истории России). Поначалу решение Императора казалось лишь красивым жестом в духе прежних времен. Ведь носил же его отец, Павел I, генерал-адмиральский чин с восьмилетнего возраста, хотя по-настоящему соприкоснулся с морем лишь однажды, уже будучи Императором. Со специально построенного для него фрегата «Эмануил» он несколько дней наблюдал за маневрами близ Кронштадта в июле 1797 года. С тех пор ни корабли, ни морские просторы его не интересовали.

Однако на сей раз все оказалось гораздо серьезней. Государь Николай Павлович решил сделать из второго сына настоящего моряка и поручил заняться его воспитанием прославленному флотоводцу и путешественнику Федору Петровичу Литке (1797—1882). Выбор оказался удачным. Наставнику быстро удалось увлечь пяти-шестилетнего мальчика рассказами о дальних странах, географических открытиях, кругосветных путешествиях. Затем начались занятия арифметикой, геометрией, естествознанием, кораблестроением. В детских комнатах появилось множество моделей судов, а в одном из залов Зимнего дворца была установлена… настоящая яхта, служившая Константину тренажером. Дополнением к урокам стали катания на лодках по Царскосельскому пруду.

Своему «коллеге», воспитателю Цесаревича Александра В.А. Жуковскому (1783—1852), Ф.П. Литке писал в 1841 году: «Мы идем вперед, как всегда не торопясь, но изрядно успевая. Зимой приступим к военным наукам; Вы не поверите, что я тороплюсь начать их. Опасений Ваших, почтенный друг, чтобы специальное образование моряка не помешало общему образованию принца, я не разделяю… Прежде всего должно ему быть человеком: это главное и об этом стараемся мы всеми средствами». Примечательно, что и сам Василий Андреевич Жуковский внес определенный вклад в гуманитарное образование Константина, с которым впоследствии долго переписывался. Повлиял на Царевича и приглашенный ему немецкий учитель Август-Теодор Гримм (1805—1878), применивший рациональный метод обучения. Под его руководством Великий князь совершил поездки по Восточной России, Крыму, Кавказу, побывал в Сирии, Греции и Алжире.

В 1853 г. Константин Николаевич впервые вышел в море на военном корабле, после чего начались его регулярные плавания: Финский залив, Балтика, Баренцево и Северное моря. В неполные девятнадцать лет он дослужился до звания капитана I ранга (уже не почетного, а действительного), а еще через год стал командиром фрегата «Паллада», прославленного позднее писателем И.А. Гончаровым (1812—1891). Образ Августейшего мореплавателя запечатлел в ту пору художник Ф. Крюгер (1797—1857). Юноша на портрете (в парадной форме и с подзорной трубой в руке) выглядит невысоким и несколько угловатым. Он никак не сочетается с окружающими деталями: хмурым небом, фальшбортом и корабельной оснасткой. Но его взгляд уже выдает задатки сильной личности.

В 1849 г. генерал-адмиралу довелось воевать на суше во время Венгерского похода. Командующий армией генерал Н.Ф. Паскевич (1728—1856) в одной из реляций сообщал, что Великий князь «разделял с войсками все труды… оставался под смертоносным действием неприятельских батарей… находился под самым сильным ружейным огнем, отличаясь мужеством и самоотвержением».

Вслед за тем начались морские кампании (всего в его жизни их будет восемь), где Константин Николаевич вновь проявил храбрость и решительность, качества, свойственные ему и впредь. Порой они обнаруживались даже в его административной деятельности. Однажды, в июне 1854 г., Великий князь, присутствуя на испытании плоскодонной лодки новой конструкции, решил опробовать ее самолично и вместе с адъютантами вышел на ней в море. Судно оказалось ненадежным – быстро наполнилось водой и пошло ко дну. Поднялась паника. Офицеры кинулись вплавь к спасательному кораблю, но барахтались так неумело, что остались в живых лишь благодаря подоспевшим матросам. Одного из них спасти, к несчастью, не удалось. И только генерал-адмирал, не растерявшись в суматохе, спокойно, по всем правилам, самостоятельно доплыл до спущенного трапа.

С окончанием Крымской войны обновление Российского флота превратилось в его фактическое возрождение. И здесь Великий князь проявит себя блестящим организатором. В короткие сроки военно-морские силы страны изменятся до неузнаваемости – на смену парусникам придут современные паровые броненосцы, чугунные гладкоствольные пушки заменятся стальными нарезными орудиями, сократится срок службы, отменятся телесные наказания, увеличится денежное содержание офицеров. Вечную проблему нехватки средств Константин Николаевич с присущим ему благородством попытается уменьшить за собственный счет. Заявив, что все, чем он владеет, по праву принадлежит России, реформатор флота пожертвует 200 тысяч рублей на постройку канонерских лодок. Позднее ради дела он и вовсе откажется от своего жалованья управляющего Морским ведомством.

Немало пользы принесет Великий князь и активным привлечением к работе новых специалистов. Обладая способностью быстро распознавать в людях их деловые качества, он сумеет подключить к процессу модернизации немало талантливых сотрудников. Каждый ставился на то место, где его умение было больше всего необходимо, и для некоторых деятелей открывались блестящие перспективы. Так будущий адмирал Г.Н. Бутаков (1820—1882), известный гидрограф и герой Крымской войны, создаст получивший мировое признание труд «Новые основания пароходной тактики» и, поощряемый генерал-адмиралом, станет творцом научной школы, пропагандирующей технические новшества. Теоретик и историк флота Н.Ф. Лихачев (1826—1907), также проявивший себя при обороне Севастополя, примет участие в реформах как сторонник строительства броненосных судов и в шестидесятые годы возглавит созданную им первую эскадру броненосцев на Балтике. Несколько лет перед тем Лихачев служил адъютантом Константина Николаевича, в окружении которого и сформировались его новаторские идеи, позднее изложенные им в статьях «Военные суда будущего», «Проблемы морского воспитания», «Служба Генерального штаба во флоте». Еще одним выдвиженцем Великого князя был контр-адмирал А.А. Попов (1821—1898), три десятилетия возглавлявший проектирование и строительство бронированных кораблей.

В то же время, пока одна рука Константина Николаевича расточала милости, другая крепко затягивала узды контроля. Фокусов с «потемкинскими деревнями» он не допускал, заявляя, что будет «особенно взыскателен за непоказание недостатков» и не дозволит никаких похвал: «нужно чтобы факты, а не фразы хвалили вас». Офицеров, а то и адмиралов порой бросало в дрожь, когда, явившись к Августейшему начальнику с рапортами об успехах, они наталкивались на жесткий испытующий взгляд из-под монокля и ледяную улыбку, которую один из очевидцев назвал «беспощадной». Шутить Константин Николаевич действительно не собирался и подведомственную администрацию сократил вдвое.

Строгий шеф слыл среди подчиненных не только требовательным – его считали профессионалом, овладевшим всеми специальностями во флоте, и знатоком любого вопроса в морских делах. И Константин Николаевич постоянно подтверждал это в ходе своих инспекций, в работе над упрощением делопроизводства, в реорганизации береговых команд… «Положение обязывает», – говорил он, принимаясь за очередную проблему. Когда же начнется составление новых Морских уставов, генерал-адмирал собственноручно внесет в них более четырех с половиной тысяч поправок, а затем с неменьшим азартом возьмется за разработку новой формы для моряков, вникая, как истинный сын своего отца, в мельчайшие детали. Между прочим, молва надолго свяжет его имя с изобретением легендарной тельняшки.

Однако все это в будущем. Теперь же, осенью 1858 г., отправляясь в очередное плавание вокруг Европы, Константин Николаевич должен был продемонстрировать всем державам, что Российский флот не только жив, но и полон сил. Что ж, дело ответственное, важное. И все-таки довольно несвоевременное, если учесть все труды, что приложил перед тем Великий князь для решения насущного крестьянского вопроса. Теперь они могли пойти прахом, и это оставляло горький осадок. Ближайший помощник и советник генерал-адмирала, его камергер граф Александр Васильевич Головнин (1821—1886), так описал настроение начальника: «он крайне обескуражен и разбит всем тем, что здесь говорят против него, и не хочет более заниматься общими государственными делами… Он хочет ограничить свою деятельность морскою службою, быть морским министром и ничего более».

Стоит ли удивляться, что подобное настроение не приносило удовольствия от посещения дальних стран: Италия, Франция, Греция… Не все ли равно? Только в Палестине Константин Николаевич просветлел душою. Святая Земля, Иерусалим, Гроб Господень! О своих впечатлениях написал: «Было в одно и то же время и страшно в своем недостоинстве находиться среди такой святыни, и в высшей степени утешительно, так что оторваться не хотелось». Иерусалимский патриарх вручил ему частицу Честного Древа и передал еще три такие же реликвии для его жены, сына Николая и маленького Кости.

Забыть о малыше было невозможно. Во время плавания мысли о нем оставались для Великого князя отрадой. Как он там, его ненаглядный «Костюха», «Костюшка», «херувим Костя»? Государь периодически навещал маленького племянника и сообщал брату о его житье-бытье: у мальчика немного распухли гланды, но ничего страшного нет; все с нетерпением ждут появления первого зуба, который почему-то запаздывает. Заходила в комнату Кости и Императрица Мария Александровна, прекрасно знавшая, что значит оставлять ради высшего долга свою беспомощную малютку.

Но вот поездка, казавшаяся бесконечной, завершилась. И немедленно опроверглись прогнозы пессимистов – Великий князь вновь занял все прежние должности, с головой уйдя в работу. «Иное дело идет хорошо, – писал он князю А.И. Барятинскому (1815—1879), – другое встречает большие или меньшие препятствия. Но без борьбы ничего достигнуть нельзя, и я от нее не отказываюсь». Его настроение, как видим, полностью переменилось. Оно и понятно – вышеназванный адресат только что, пленив Шамиля (1799—1871), завершил Кавказскую войну. Все силы теперь можно было сосредоточить на внутренних преобразованиях, а дел во время отсутствия Константина Николаевича накопилось множество. Значит, надо работать и бороться!

На следующий год Государь пожаловал брата новым назначением, поручив председательство в Главном комитете по крестьянскому делу. Сторонники реформ торжествовали. Счастлив был и Великий князь – за последние месяцы Господь дважды проявил Свою милость: дал возможность лучше послужить Отечеству и подарил третьего сына, Дмитрия, родившегося первого июня 1860 г.

Однако эмоции – вещь преходящая. Как только они улеглись, Константин Николаевич вновь погрузился в пучину административных дел и домашние заботы отошли для него на второй план. Ничего удивительного в этом не было – точно так же расставлялись приоритеты во всех великокняжеских семействах, где долг службы составлял основу жизненного кредо. Что же говорить о ближайшем помощнике Государя, о «надежде нового царствования», как называли Великого князя Константина. Министерства, департаменты, советники, проекты, редакции, совещания, адъютанты, курьеры – вот его мир, его стихия. Добавим к этому дела военно-морские (испытания, учения, маневры) и, разумеется, придворно-представительские (парады, встречи, обеды, молебны, торжественные выходы). Не забудем и о правилах этикета, не позволяющих баловать детей излишним вниманием и проявлять естественные чувства родителей. Для семьи оставалось (да и то не каждый день) несколько вечерних часов, когда можно было поехать в театр или заняться музыцированием. В редкие дни устраивался домашний спектакль, и это становилось праздником.

А затем снова дела и дела. За пределами великокняжеского дворца вершились события поистине исторические, и Константин Николаевич находился в самом их эпицентре. 1 января 1861 г. он записал в дневнике: «Вот начался этот таинственный 1861 год. Что он нам принесет?… Крестьянский вопрос и вопрос славянский должны в нем разрешиться! Не довольно ли этого одного, чтобы назвать его таинственным и даже роковым? Может быть, это самая важная эпоха в тысячелетнее существование России. Но я спокоен потому, что верую и исповедую, что ничто не свершится иначе, как по воле Божьей, а мы знаем, яко благ Господь. Этого мне довольно. На Бога надейся, а сам не плошай».

Пройдет полтора месяца, и нерастерявшийся реформатор будет принимать поздравления. Еще бы, свершится эпохальное событие – освобождение крестьян – и он, затративший для этого столько сил в борьбе с консерваторами, получит все основания для триумфа. Оценивая позже его заслуги, известный географ и общественный деятель П.П. Семенов-Тян-Шанский (1827—1914) скажет:»Не забудет Россия, как это всенародно было выражено Царем-освободителем, и того участия, которое принимал в великом деле освобождения народа Константин Николаевич, и навсегда свяжут наши потомки его имя с вечной памятью о великом дне 19 февраля 1861 года».

Маленький Костюха, как ласково называл его отец, конечно, ничего еще не понимал в окружающей его жизни. Пока главной для него проблемой была ветряная оспа, которую он перенес без осложнений. Но, подрастая и соприкасаясь с реалиями, он постепенно начнет осознавать, что дорогой Папа – человек необыкновенный, безмерно важный и трудно доступный. А потому и очень близкий и несколько далекий одновременно.

Обычно в раннем детстве для ребенка ближе бывает мать. Но вот вопрос – могла ли Великая княгиня Александра Иосифовна стать для своих детей той, кем должна была быть по предназначению. Нет, речь, естественно, не идет о том, чтобы она нянчила малышей, играла с ними, гуляла и, наконец, учила их житейским навыкам. Для этого имелись няни, гувернантки, гувернеры, воспитатели. Вместе с тем большая или меньшая доля материнского участия неизбежно должна проявляться даже там, где высокое положение родителей и нормы этикета не допускали никакой «лишней сентиментальности». И здесь всегда многое зависило от самой ставшей матерью женщины. От ее характера, привычек, пристрастий. С данной точки зрения Александра Иосифовна являлась личностью весьма своеобразной.

Будущая Великая княгиня родилась 26 июня 1830 г. в небольшом немецком городке Альтенбурге, лишь за пять лет перед тем ставшего столицей Саксен-Альтенбургского герцогства. Собственно, тогда же, в результате раздела наследства угасшей Готско-Альтенбургской линии Эрнитинского Дома, возникло и само это карликовое государство – очередной лоскут на пестрой карте Германии. Владельцем его стал Фридрих Саксен-Гильдбургтаузенский (1763—1834), громкое имя которого мало что значило. Один из многочисленных князей Тюрингии, он не обладал ни богатством, ни влиянием и мог гордиться только принадлежностью к древнему роду Веттинов, известному с Х века и имевшему высокую котировку при заключении династических браков. Благодаря этому фактору Герцог женил своего наследника Иосифа (1789—1868) на Принцессе Амалии (1799—1848) из Королевского Дома Вюртенберга, а второму сыну, Карлу Георгу Фридриху (1796—1853), сосватал Принцессу Марию-Луизу Мекленбург-Шверинскую (1803—1862), внучку Российского Императора Павла Первого.

С потомством женского пола дело обстояло труднее. Таких невест в Германии было хоть отбавляй, и потому, когда у не имевшего сыновей Принца Иосифа родилась уже пятая дочь, Герцог Фридрих испытал больше разочарования, чем радости. Ну кого, скажите на милость, может в будущем заинтересовать эта названная Фредерикой-Генриеттой-Паулиной-Марианной-Елизаветой бесприданница из глубокой немецкой провинции? В лучшем случае выйдет за какого-нибудь полунищего аристократа, в худшем – останется старой девой. Дедушке Фрицу не доведется дожить до тех дней, когда его Фредерика станет супругой русского Царевича и невесткой могущественного Императора Николая, но если бы ему кто-то предсказал подобные перспективы, он вряд ли поверил бы в их реальность.

Впрочем, размышлять о судьбе внучки Герцогу было некогда. Уже через месяц после рождения девочки все его внимание поглотили политические потрясения во Франции, грозившие докатиться до тихой Саксонии. Вскоре так и случилось – в Альтенбурге начались беспорядки, и только введением конституции в 1831 году Фридрих сумел успокоить население. Через три года он скончался, оставив наследнику, вместе с престолом, массу недорешенных проблем.

Герцог Иосиф продолжил уступки: ввел суд присяжных, отменил цензуру, разрешил прямые всеобщие выборы в ландтаг. Но его попытки лавировать, приводившие то к затягиванию решений, а то и к прямым репрессиям, вылились в конце концов в острейший кризис 1848 года. Испробовав все средства, вплоть до обращения за помощью к соседним странам, Иосиф сдался и отрекся от власти в пользу брата.

Между тем кипевшие в стране политические страсти неизбежно сказывались на жизни герцогской семьи. Юная Фредерика если и не понимала всего происходящего, то хорошо чувствовала нервную обстановку вокруг родителей. Однако детство и юность всегда окрашивают мир в более светлые краски, завлекая молодые души в царство мечтаний, надежд и грез. Фредерика росла среди изумительных пейзажей родного края, где покрытые лесом горы завораживали взор, рождали фантазии, навевали романтические мысли. Она рано увлеклась всем, что несло таинственность и заставляло трепетать. К наукам же тяги не имела, училась неохотно, а потому пробелы в ее образовании (видимо, не волновавшем и родителей) будут весьма заметными. Даже иностранные языки, включая такой необходимый французский, давались ей с трудом. Единственное, чем девочка занималась с удовольствием, была музыка. Мелодии Моцарта (1756—1791), Бетховена (1770—1827), Шуберта (1797—1828) оказались так созвучны ее настроению, что Фредерика часами просиживала за фортепьяно, разучивая новые пьесы. Спустя годы ее пленят произведения Иоганна Штрауса-сына (1825—1899), с которым она, уже будучи Великой княгиней Александрой Иосифовной, познакомится в России. Позднее она пригласит композитора еще раз посетить Петербург, а он посвятит ей прекрасный вальс «Александра».

Пока же Россия оставалась для Фредерики далекой и загадочной страной. Мать что-то рассказывала ей о своей тетушке, принцессе Софии-Доротее, ставшей под именем Мария супругой странного русского Царя Павла. От родственников знала о кузине Фредерике-Шарлотте, известной в Петербурге как Елена Павловна, и ее муже, Великом князе Михаиле Павловиче. Говорили, что они живут во Дворце сказочной красоты и их Двор уступает только Императорскому. Наконец, Принцессе представилась возможность познакомиться с одним из таких фантастических персонажей: в Германию приехал Принц Константин – внук «странного Павла», племянник блистательных Елены и Михаила, сын правящего Царя Николая и ее, Фредерики, троюродный брат.

Константин сразу покорил сердце девушки. Красивый (некоторые находили, что профилем он напоминает молодого Наполеона), элегантный, умный, благородный. Он так изящно говорил по-немецки и во время беседы мог так пристально и даже дерзко посмотреть на Принцессу, что семнадцатилетнюю Фредерику охватывал трепет. В глубине души рождалось предчувствие: не это ли ее избранник? Недавно (1843 г.) старшая сестра Мария (1818—1907) вышла замуж за Короля Георга Ганноверского (1819—1878) – значит, Дом Саксен-Альтенбургов имеет вес среди Монархов и брак с русским Царевичем вполне возможен…

Вскоре выяснилось, что и Константин влюбился во Фредерику. Влюбился страстно, всецело. Родителям написал: «Она или никто». Возражений не последовало, и нареченная невеста отправилась в Россию. Сам Николай Первый оказал ей честь, встретив в Варшаве и сопроводив до столицы. 6 февраля 1848 года молодые люди обручились, а 30 августа Принцесса перешла в Православие, получив имя Александра в честь будущей свекрови. В тот же день состоялось венчание.

Так уж случилось, что год свадьбы принес Великой княгине и два семейных несчастья; смерть матери и отречение отца. Но печаль недолго владела ее сердцем – суета придворной жизни не оставляла времени на грусть. Впрочем, склонная к мистицизму Александра Иосифовна не могла совсем не заметить столь мрачного совпадения, и, быть может, много лет спустя она вспомнит о нем в те дни, когда ее семейное счастье рухнет под тяжкими ударами судьбы. Тогда в центре одного из них каким-то роковым образом окажется икона, подаренная Государем ко дню ее свадьбы.

Вначале же все было прекрасно. Она быстро освоилась при Русском Дворе, не растерявшись перед его размахом и блеском. Император к ней явно благоволил, прощая ей ошибки, промахи и недочеты, за которые других обычно подвергал взысканиям. Двор тут же назвал поведение Великой княгини «забавным», а ее бестактность «милыми шалостями».

Ее нашли очень красивой, для чего действительно имелись основания. Правда, красота круглолицей Александры Иосифовны соответствовала скорее вкусам екатерининской эпохи, нежели модному в последнее время романтизму. Зато быстро обнаружилось, что Великая княгиня поразительно похожа на портреты Марии Стюарт (1542—1587). Не воспользоваться такой удачей было бы глупо, и красавица всеми силами стала подчеркивать сходство с легендарной Королевой, по-возможности стилизуя свои наряды под эпоху Тюдоров.

Чудесно складывалась и супружеская жизнь. Муж обожал свою ненаглядную «жинку», всячески баловал ее и не переставал восхищаться ее красотой, живостью и очаровательной беззаботностью. Даже спустя десять лет после свадьбы он производил впечатление влюбленного юноши. Радовался каждому успеху жены в свете, отмечая в дневнике, что «жинка – прелесть»; заказал ее портрет самому модному и дорогому художнику Ф-К. Винтергальтеру (1806—1873), наперебой приглашавшемуся всеми Дворами Европы. Портрет повесили в Мраморном дворце, петербургском доме Константина Николаевича, и, к удовольствию хозяев, он неизменно восхищал гостей как мастерством живописца, так и красотой модели. В общем, семейная идиллия была, что называется, налицо.

Вместе с тем более внимательный наблюдатель мог бы легко заметить в этом счастливом союзе некую странность или, если угодно, противоестественность. Супруги, очевидно, представляли собой два совершенно контрастных характера, и оставалось лишь удивляться, как из таких заведомо несовместимых вещей рождалась гармония. Судите сами: по общему мнению, Константин Николаевич отличался пытливым умом, прекрасной памятью, способностью к пониманию сложных дел и задатками большого государственного деятеля. Александра Иосифовна, напротив, обладала поверхностным образованием, невоспитанностью, рассеянностью, мелкими интересами. Муж, неустанно трудясь на благо государства, думал о высоких материях, анализировал массу информации, общался с передовыми людьми; жена вечно витала в облаках, страстно любила балы и развлечения, а всем разговорам предпочитала придворные сплетни. Иногда для поддержания общей беседы она могла коснуться и политических тем (не все же болтать о погоде), но когда приходилось общаться с кем-то из настоящих политиков, Великая княгиня, пускаясь в комментарии, демонстрировала свою бестолковость и этим ужасно раздражала супруга.

Кстати, здесь выявлялся еще один контраст. Александра Иосифовна не любила и всячески избегала конфликтов. Мягкая по натуре, она все время стремилась к душевному комфорту и никогда не обостряла ситуацию. Константина Николаевича, напротив, отличала какая-то болезненная раздражительность, порой приводившая к безобразным сценам. Проявлялась она внезапно, без всякой видимой причины и могла вспыхнуть в самый неожиданный момент. В такие минуты Великий князь был ужасен – он нападал на собеседника как дуэлянт, осыпал его дерзостями, оскорблениями и насмешками. В его голове пульсировала единственная мысль – сломить, согнуть, унизить. Но на вопрос, зачем нужна была эта расправа, он вряд ли смог бы ответить.

Известный публицист и издатель князь В.П. Мещерский (1839—1914), ссылаясь на некое лицо, обладавшее доверием генерал-адмирала, поведал в мемуарах о тяжелых переживаниях Великого князя по поводу своей неуравновешенности. По словам рассказчика, тот постоянно чувствовал в себе другого человека – бесцеремонного, злобного и толкающего на дурные поступки. С этим вторым «я» Константин Николаевич неустанно боролся и даже неоднократно одерживал верх, но затем внутренний мучитель набирался сил, и все начиналось заново. «Молиться за меня надо», – резюмировал Великий князь свои откровения.

Вместе с тем нет ни одного свидетельства о том, что подобные страсти разыгрывались у него дома. С женою он по-прежнему оставался добрым и предупредительным, а во избежание столкновений старался не смешивать в семье личное и общественное. К примеру, Великую княгиню мало интересовали либеральные воззрения мужа. Когда в их гостиных собирались так называемые прогрессисты, считавшие генерал-адмирала своим вождем, прекрасная хозяйка предпочитала не вступать в дискуссии о переустройстве России. Не вдавалась она и в подробности работы Императорского Русского Географического общества, возглавлявшегося Константином Николаевичем с 1845 года и игравшего значительную роль в распространении новых идей. Общественно-политическую прессу читала (обратное сочли бы тогда неприличным) и даже могла обсуждать со знакомыми нашумевшие публикации. Но вряд ли Александра Иосифовна понимала до конца ту исключительную роль, что приобрел благодаря усилиям ее супруга журнал «Морской сборник».

Это первоначально сугубо ведомственное издание Великий князь превратил в одно из самых читаемых в России. На его избавленных от цензуры страницах печатались труды писателя В.И. Даля (1801—1872), астронома О.В. Струве (1819—1905) и хирурга Н.И. Пирогова (1810—1881), чья статья «Вопросы жизни» произвела громкий эффект. К сотрудничеству с журналом Константин Николаевич привлек и таких литераторов, как А.Ф. Писемский (1821—1881), Д.В Григорович (1822—1899), И.А. Гончаров. Писатель С.В. Максимов (1831—1901), участвовавший в организованной по инициативе генерал-адмирала литературной экспедиции на север Европейской России, опубликовал в «сборнике» (1857—1859) серию очерков о быте, нравах и обычаях северных народов, а драматург А.Н. Островский (1823—1886) с аналогичной целью совершил путешествие по Волге. Перед читателями разворачивалась широкая панорама русской жизни, но Александра Иосифовна не проявляла к ней заметного интереса.

В том же ряду стоял вопрос о патриотизме. Великий князь считался истинным русофилом и активистом борьбы за национальные интересы, которые понимал широко и трактовал весьма либерально. Он не стыдился бросать упреки администрации, открыто говорил о слабостях Отечества, но лишь затем, чтобы, по его словам, «изыскать новые и притом колоссальные источники народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении с другими государствами». Превосходно говоря на разных языках, Константин Николаевич подчеркнуто-демонстративно объяснялся с окружающими только по-русски. Сыновей называл на простонародный манер: Николой и Костюхой.

Для Александры Иосифовны многое из всего этого оставалось пустым звуком. Да, она перешла в Православие, выучила с грехом пополам русский язык, но так и не смогла ни понять, ни принять Россию в качестве новой родины. Ее уже упомянутая нами родственница, Великая княгиня Елена Павловна, с целью постигнуть сущность страны своего мужа в подлиннике прочитала всю «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина (1766—1826), а затем активно включилась в русскую жизнь. Поддерживала ученых, писателей, художников, музыкантов, развернула широкую благотворительность и не осталась в стороне от политических дел. За пять лет до отмены крепостного права она с разрешения Александра II освободила крестьян в своем имении Карловке (12 деревень), после чего вместе с Великим князем Константином Николаевичем продолжала участвовать в разработке и реализации реформы 1861 года. Позволим себе предположить, что эта женщина больше бы подходила в жены генерал-адмиралу (она доводилась ему теткой, но была всего на три года старше).

Никаких похожих порывов со стороны Александры Иосифовны не наблюдалось. Весь ее патриотизм ограничивался красивыми фразами, да к тому же порой фразами… немецкими, ибо при каждом удобном случае Великая княгиня переходила на родной язык. Всякая «русскость» ее вообще мало привлекала. Как-то раз, пытаясь угодить мужу, она распорядилась построить в своей любимой Стрельне павильон в русском стиле и почему-то тут же назвала его «Мой Парадиз», как будто речь шла о парках Версаля. Ни дать ни взять «смесь французского с нижегородским». Жена русофила Константина Николаевича так и осталась в душе все той же немкой, какой приехала из Саксонии: ленивой, ветреной и ограниченной. Только теперь к этому добавилось огромное самомнение. Ведь как-никак Великая княгиня являлась третьей, а некоторое время (со смерти Вдовствовавшей Императрицы в 1860 г. и до женитьбы Цесаревича Александра в 1866 г.) даже второй дамой Империи!

Александра Иосифовна прилагала все усилия, чтобы справиться с выпавшей ролью. Блистала на балах, красовалась на торжественных церемониях, принимала знатных гостей и сама совершала необходимые визиты. Риск выйти из образа или пропустить какую-то сцену из той увлекательной пьесы, какой рисовалась придворная жизнь, заставлял ее преинебрегать другими заботами, а порой толкал на весьма неоднозначные поступки. «Подвиг» визита во дворец накануне родов – только одна из красноречивых деталей такого рода.

Настоящую же славу принес Великой княгине ее мистицизм, проявлявшийся в самых разных формах. То перед кончиной Николая Первого ей мерещились белые призраки, намекавшие своим явлением на скорую беду. То вдруг одна из ее фрейлин, Мария Анненкова, стала впадать в транс на спиритических сеансах и в итоге заявила, что состоит в родстве с Людовиком XVI (1754—1793). История наделала много шума и серьезно взволновала Императрицу Марию Александровну. Было решено отправить Анненкову за границу для поправления здоровья, однако прежде Александра Иосифовна решила докопаться до истины и принялась усиленно магнетизировать полоумную девушку. Дело кончилось нервным срывом самой Великой княгини и вдобавок прервало ее очередную беременность. Но те, кто полагал, что после такого конфуза спиритические опыты Александры Иосифовны прекратятся, глубоко заблуждались. Едва оправившись от потрясения, она вновь погрузилась в стихию магнетизма, столоверчений и вызываний духов, подчас заставляя окружающих беспокоиться за ее рассудок.

После всего сказанного не приходится удивляться тем характеристикам, что оставили об Александре Иосифовне ее современники. Известный государственный деятель А.А. Половцев (1832—1909), назвал ее доброй, но неглубокомысленной. Куда более резко выразился историк и литературный критик Е.М. Феоктистов (1828—1898), как-то беседовавший с Великой княгиней в Варшаве. По его словам, «помимо своей замечательной красоты производила она впечатление порядочной дуры». Конечно, мнение, основанное на одной-единственной встрече, может оказаться ошибочным, но вот оценка, данная А.Ф. Тютчевой, не раз наблюдавшей Александру Иосифовну при Дворе: «Великая княгиня не умна, еще менее образована и воспитана, но в ее манерах и в ее тоне есть веселое, молодое изящество, добродушная распущенность, составляющие ее прелесть и заставляющие снисходительно относиться к недостатку в ней более глубоких качеств». Краски, как видим, несколько смягчены, однако образ в целом остался тем же.

Тогда возникают как минимум два вопроса: прежде всего, совершенно непонятно, что могло связывать столь различные натуры. Похоже, что «жинка-прелесть» виделась мужу, каким-то милым, забавным созданием, редким по красоте и очаровательным по простоте. Ею можно было любоваться дома, гордиться в обществе, но для создания прочного семейного союза подобных достоинств явно не хватало. Ни друга, ни единомышленника в лице супруги Константин Николаевич так и не обрел. Их не сблизили ни увлеченность Александры Иосифовны литературой и искусством (скорее поверхностная, чем глубокая, как у мужа), ни ее любовь к боготворимой Великим князем музыке. Да и можно ли было всерьез надеяться, что на такой зыбкой основе сможет возникнуть подлинное единство душ и сердец. Влюбленность, даже столь долгая, как у Константина Николаевича, неизбежно проходит, и в конце концов семья, не сумевшая создать для себя прочного фундамента, обрекается на крах. Спустя годы эта печальная истина всецело подтвердится крушением счастья Александры Иосифовны.

Второй вопрос возвращает нас к уже обозначенной выше теме материнства. Не трудно догадаться, что драматургия жизни Великой княгини оттесняла детей куда-то назад, в глубину сцены. Уделявшееся сыновьям и дочерям внимание ограничивалось, как правило, домашними встречами по утрам, недолгим общением за обедом и совместным посещением театра. И никаких заметных попыток выйти за рамки «протокола», ничего, что могло бы реально сблизить с детьми. Увы, будучи по сути доброй и отзывчивой женщиной, Александра Иосифовна так и не сумела найти достаточно тепла для собственных чад.

Подрастающий Костюшка не был исключением, и его жизнь строилась родителями по заведенному раз и навсегда порядку. Вначале мальчика опекала гувернантка. Она ухаживала за младенцем и вместе с лакеем вывозила его гулять в серебряной колясочке, сделанной в виде лебедя. Затем ответственность за Костю доверили старшей няне, которой по штату полагалось быть англичанкой, – принципы викторианского воспитания считались тогда лучшими из возможных. Однако из-за свойственного ему патриотизма Константин Николаевич не захотел прививать детям «английские штучки» и вместо «дочери Альбиона» назначил на эту должность дочь своего камердинера, Варвару Петровну Михайлову. Девушка подходила по всем позициям: окончила Смольный институт, хорошо знала семью Великого князя, а главное, очень любила детей. Кроме того, у нее оказались неплохие педагогические способности, так что Константин Николаевич решил со временем поручить ей и своих младших сыновей.

В доме Великого князя Варвару Петровну быстро полюбили и по-семейному называли Вавой. Для Кости же няня стала особым человеком, первым проводником в жизнь. С ее помощью он познавал окружающий мир, получая ранние представления о Боге, добре, справедливости, о собственном долге. Еще она рассказывала мальчику сказки, и тогда его воображение рисовало причудливые картины: загородные парки превращались в таинственные леса, павильоны в заколдованные замки, и из волн шумящего в Стрельне моря выходили на берег богатыри в сверкающих доспехах. Склонность к романтизации окружающего в какой-то степени передалась Константину от матери, но в чем-то она была и следствием тех условий, в которых он жил и воспитывался с самого раннего детства. И здесь никак не обойти вниманием роль его наставников, начиная с няни. Ведь именно от ее умения и таланта зависело, какие семена приживутся в душе подопечного и затем будут взращиваться другими педагогами.

Судя по всему, Варвара Петровна с честью справилась с задачей, разглядев в малыше тонко чувствовавшую натуру и внеся начальную лепту в ее развитие. Воспитанник же ответит ей любовью и привязанностью, а повзрослев, всегда будет вспоминать заботы няни с благодарностью. Останутся довольны и его родители – за заслуги перед семьей они оставят Ваву у себя в качестве пенсионерки, и она сможет близко наблюдать за дальнейшей жизнью Костюшки, радуясь его успехам и талантам. На ее глазах он обзаведется собственным семейством, и когда в доме появится следующее поколение Константиновичей, питомец Варвары Петровны, не раздумывая, поручит ей своих отпрысков.

Поэт и няня… Сюжет, прямо скажем, хрестоматийный. Стоит лишь поставить эти слова рядом, как в памяти тут же возникает с детства знакомая история – Пушкин и его Арина Родионовна. Однако на сей раз аллюзия будет неуместной. И дело не только в том, что тесные отношения между Костей и Варварой Петровной продлятся недолго (в семь лет к мальчику приставят воспитателя-мужчину). Главная причина кроется в несравнимости мелкопоместной усадьбы с великокняжеским дворцом, где даже при всем либерализме хозяина незыблемо соблюдались и непреодолимые границы в отношениях с прислугой, и жесткие принципы в системе образования.

Впрочем, отдавая должное Константину Николаевичу, отметим, что здесь он пытался найти золотую середину. Как-никак Костюшка был не сыном, а племянником царствующего Государя, и это делало возможным небольшое, едва уловимое послабление. Великий князь не хотел, чтобы его отпрыски испытывали в детстве те же лишения, что когда-то доставались ему самому. А таковыми в глазах генерал-адмирала являлись прежде всего некоторые бытовые неудобства, порой представлявшиеся ему чуть ли не спартанскими. «Мы привыкли к тесноте еще с детства», – признался он в одном из разговоров с бароном М.А. Корфом (1800—1876) и тут же, сильно сгущая краски, описал свои жилища в загородных дворцах. «Вообще, – подытожил Великий князь, – по образу полученного нами воспитания нам не приучаться к лишениям».

Избегал Константин Николаевич и применять слишком строгие наказания. Детям сызмальства полагалось приучаться к ответственности за поступки. Во главу угла ставились самооценка и самоконтроль, так что резкое слово или просто суровый взгляд отца были для провинившегося тяжелой расплатой и одновременно толчком к исправлению. Самым страшным могло стать игнорирование со стороны родителей и недопущение на то или иное мероприятие – горький урок, запоминающийся на всю жизнь.

Присмотревшись к этим педагогическим приемам, нетрудно заметить, что многое в них почерпнуто Константином Николаевичем из опыта его отца. По воспоминаниям дочери Николая Первого, Великой княжны Ольги Николаевны, дети Государя воспитывались в строгости, но, с другой стороны, им предоставлялось и много свободы. «Предоставьте детям забавы их возраста, – говорил Император, – достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных». Разумные рамки, естественно, оставались и проявляли себя во всех аспектах жизни, но характерно другое – их основой Николай Павлович никогда не хотел видеть страх. Взаимное доверие – вот стержень семейных отношений. Будет оно, будет и искреннее отношение детей к родителям, а значит, и понимание ими меры допустимой свободы.

Идея, прямо скажем, замечательная, да вот только характер Константина Николаевича никак не укладывался в предлагаемую схему. Пылкий, импульсивный, часто неуправляемый, он не раз подводил Царевича, кем-то метко прозванного «паровиком». В памяти Великого князя навсегда сохранился эпизод их детства, когда, расшалившись в комнатах отца, он выдернул стул из-под желавшего сесть гостя. Сановник грохнулся на пол, но, к удивлению проказника, столь «забавная» шутка никого не рассмешила. Наоборот, последовавшая через минуту сцена продемонстрировала всю тяжесть его вины – прервав карточную игру, Государь попросил Императрицу встать и извиниться перед пострадавшим за то, что их сын так плохо воспитан.

Став отцом, генерал-адмирал попытался заложить в воспитание своих детей те же принципы, что когда-то применялись к нему и к его братьям. Помимо вышеприведенных, они включали и никогда не забываемый им отеческий завет: «Каждый из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение Великого князя». На практике это означало привитие детям чувства долга – как внукам почившего Государя и племянникам царствующего, им надлежало четко усвоить то положение, которое они занимают в обществе, и тот спрос, которому они будут постоянно подвергаемы. Принадлежать к Императорской Фамилии не только величайшая честь, но и громадная, ни с чем не сравнимая ответственность, и каждый, кому выпала такая доля, должен являть собою образцового слугу Царя и Отечества, обладать безукоризненной нравственной чистотой и быть безупречным во внешнем поведении. Никаких поблажек здесь уже не допускалось.

Но теория и практика не всегда согласны с друг с другом. Вот и на сей раз, в великокняжеской семье Константина Николаевича, они не смогли найти общего языка. Была ли тому виной бесконечная занятость генерал-адмирала на службе, или вновь проявил себя его трудный характер, позволявший резко переходить от нежности к грубости, но в итоге процесс воспитания сыновей стал давать заметные сбои.

Старшего, Николу, родители вообще, что называется, упустили. Мальчик рос нервным, непоседливым, капризным и своевольным. Родным домом он явно тяготился и при всяком удобном случае стремился задержаться в гостях. Вскоре дало о себе знать его жестокосердие, а следом появились какие-то воинственные наклонности. Однажды в Павловске, собрав местных гимназистов и сформировав из них роты, Никола устроил военные маневры. Все участники имели игрушечные ружья, были назначены барабанщики и сигнальщики, каждому отряду полагался флажок. Команды отдавались согласно воинскому уставу. Задачей нового «потешного войска» было взятие «крепости», то есть небольшого дома в Павловском парке, где проживали солдаты-инвалиды. Недолгий штурм сопровождался криками «ура!» и завершился сдачей инвалидов в плен.

Николу отругали и впредь подобные забавы запретили. Однако случай с маневрами заставил окружающих призадуматься. У кого-то он вызвал ассоциацию со штурмом Бастилии (чего же ожидать от сыночка либерального реформатора!), другие более основательно усмотрели в нем сходство с былыми развлечениями Николиного прадеда, Императора Павла Петровича, и его же двоюродного дяди Великого князя Константина Павловича. Ничего хорошего это не предвещало.

Впрочем, и без погружения в генеалогию неудачная наследственность была очевидной. Быстрая возбудимость и нервозность достались Николе от матери, взбалмошность и упрямство – от отца. Вместе это создавало крайне опасное сочетание, но родители, не понимая всей серьезности угрозы, поначалу не беспокоились. С целью исправить Николины недостатки к нему был приставлен (несомненно, матушкина идея) гувернер-немец, который сразу же взял воспитанника в крепкие руки. Причем в самом прямом смысле. За малейшую провинность, непослушание, а то и просто для острастки он методично бил ребенка по щекам тыльной стороной ладони. В итоге мальчик ожесточился еще больше, и когда родители наконец встряхнулись, было уже слишком поздно. Недолго состоящий воспитателем при Николе писатель Д.В. Григорович с сожалением констатировал испорченность юного Великого князя. Он же подметил и новую проблему – рано проснувшийся в подопечном интерес к женскому полу. Интерес повышенный, нездоровый, грозящий перерасти в порок.

Константин Николаевич насторожился – с сыном происходило что-то непонятное, дурное. Порой на него не действовали даже такие надежные средства, как суровый взгляд или грубый окрик отца. Надо было срочно предпринимать серьезные меры, но Великий князь не нашел ничего лучше воинской дисциплины и все надежды на исправления сына связал с его службой. Однако здесь сразу же возникло затруднение – отец хотел направить Николу на флот, сделав из него потомственного моряка и продолжателя своих трудов. К тому же море виделось прекрасным средством для обуздания характера – не терпящее своеволий и капризов оно создавало стойкие, крепкие личности.

Но оно же не подпускало к себе слабаков, а Никола оказался именно таким. Стоило сыну генерал-адмирала ступить на палубу, как его тут же начинала мучить морская болезнь. Реальная или искусно имитированная (юношу отнюдь не привлекала водная стихия), она перечеркивала все планы Константина Николаевича в данном вопросе. Оставалась гвардия, но, не желая отправлять туда сына без подготовки и видя у него несомненные способности к наукам, Великий князь решил сосредоточить его внимание на учебе. Николу зачислили в Академию Генерального штаба и вскоре оттуда стали приходить самые лестные отзывы о его успехах. Родители успокоились, но, как оказалось, ненадолго. Худшее было еще впереди.

Между тем трудности с первенцем практически не сказались на воспитании его братьев. Да и поводов для беспокойства ни Константин, ни Дмитрий не подавали. Характерами они никак не походили на Николая и в сравнении с ним казались детьми из другой семьи. Особенно это касалось Дмитрия, по-семейному Мити, тихого и скромного до застенчивости.

Костя рос более живым и подвижным, но уже с раннего возраста его отличала повышенная эмоциональность, проявлявшаяся то в чрезмерном восторге, то в непонятном унынии. Это качество, как и заметную сентиментальность, он унаследовал от Александры Иосифовны, но если для матери они послужили дорогой к потустороннему и мистическому, то для сына станут со временем частью его поэтического мироощущения.

Рано в мальчике проявилась религиозность. Православие захватило его целиком – благочестие, почитание, послушание не были для него просто словами, заученными по требованию воспитателей. Все, что несла с собой вера и что определяло жизнь христианина, принималось Костиной душой с радостью, с искренним желанием следовать по указанному Спасителем пути. Не только в часы молитвы, но и во время раздумий наедине с собою он чувствовал, как его сердце наполняется безбрежной, всепоглощающей любовью к Христу. Он явственно ощущал, что Господь всегда с ним рядом, любящий, оберегающий и дарующий Свою великую милость. И вместе с тем ожидающий от него, Константина, правильного поведения, достойных поступков, чистых помыслов.

На небе – Бог, на земле – Государь. Костя обожал и боготворил Императора, чья личность вызывала в его душе восторженный трепет. Осознание своего близкого родства с Монархом не уменьшало подобные чувства, а возможность наблюдать Его в неформальной обстановке – даже усиливала их.

В общем, отец мог быть доволен – Костюшка подавал хорошие надежды и очевидно должен был стать тем, кем хотел его видеть генерал-адмирал. Но однажды в равномерный ход жизни вмешались события, грозившие круто изменить судьбу мальчика и разрушить его детское счастье.

В конце мая 1862 года Александр Второй подписал указ: «Его Императорскому Высочеству любезнейшему брату Нашему, Государю Великому Князю Константину Николаевичу повелеваем быть наместником Нашим в Царстве Польском с подчинением Ему на правах главнокомандующего всех войск, в Царстве расположенных». В доме генерал-адмирала начались спешные сборы – назначение не было здесь неожиданным, но события в Варшаве развивались столь стремительно, что Константин Николаевич стал торопиться с отъездом. В кабинет Великого князя зачастили генералы и дипломаты, то и дело появлялись важные сановники: Министр иностранных дел А.М. Горчаков (1798—1883), Министр внутренних дел П.А. Валуев (1815—1890), Шеф жандармов и Начальник III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии князь В.А. Долгоруков (1804—1868). Новый наместник проводил совещания, получал и отправлял депеши, ездил к Государю.

Надо было многое рассчитать и продумать заранее, ведь теперь облеченный на территории Царства Польского всей полнотой власти, за исключением законодательной, Великий князь брал на себя колоссальную ответственность, и любое его решение могло обернуться самыми серьезными последствиями. Фактически он становился подотчетным России польским конституционным Монархом. Никогда еще звезда Константина Николаевича не поднималась так высоко!

В общую предотъездную суматоху внесла вклад и Александра Иосифовна. Она наотрез отказалась отпускать мужа одного, заявив, что поедет с ним в Варшаву, несмотря даже на поздний срок новой беременности. Это непонятное легкомыслие накануне родов становилось для нее уже типичным, однако на сей раз у решения имелись более серьезные основания. Великая княгиня продолжала любить супруга и хорошо осознавала, что, оставшись в Петербурге, она будет гораздо сильнее волноваться за него, уехавшего в край, полный опасностей. Так что еще вопрос – какой вариант в ее положении более рискованный. Но была и другая, не меньшая причина. Для Александры Иосифовны, хотя и стоявшей на головокружительной высоте, но все-таки остававшейся «второй дамой» Империи, вдруг открылась возможность сделаться «дамой номер один» и сыграть ту же роль, что досталась многим немецким принцессам, включая ее старшую сестру – роль Королевы. Что и говорить, перспектива заманчивая. И уж коль скоро такое амплуа было выбрано, ему следовало соответствовать с самого начала и сразу же предстать перед польским народом вместе с его повелителем.

Четырехлетнему Косте все это было, конечно, непонятно. Он только видел поднявшуюся дома суету, беспокойство Мама? и озабоченность Папа?, расточавшего любезности какому-то толстому господину, которого все называли маркизом. Мальчику объяснили, что родители уезжают в далекий город, откуда будут писать ему письма, и, может быть, со временем возьмут его к себе. Расстраиваться и плакать в данной связи не допускалось.

Только много лет спустя он сможет осознать и оценить все значения происходившего на его глазах в те дни, творившегося накануне и случившегося впоследствии. Суть же дела была следующая: воцарение в России Александра Второго возродило в польском обществе мечты о возвращении к прежней независимости. Пока местное Земледельческое общество обсуждало пути решения в Польше аграрного вопроса, стало подниматься движение национально-религиозного характера. 15 февраля 1864 года произошло столкновение манифестантов с войсками, пролилась кровь. Проявив мудрость, министр А.М. Горчаков встал на путь переговоров и разрешил именитым гражданам Варшавы представить в Петербург адрес с перечнем нужд и предложений. И тут на политической сцене вновь возникла фигура Александра Велепольского, маркиза Гонзаго-Мышковского (1803—1877). Депутат польского Сейма во время восстания 1830—1831 гг. вернулся из эмиграции с твердым убеждением в тщетности расчетов на помощь Европы и стремился теперь мирно уладить отношения с Россией.

Проводя в столице Империи семь месяцев, Велепольский добился почти невозможного: его принимали и выслушивали представители высшей администрации, ему симпатизировала Великая княгиня Елена Павловна, с ним беседовал Государь! Продолжавшая ухудшаться ситуация в Варшаве позволила этому, не имевшему ни чинов, ни наград, поляку встать вровень с вершителями мировой политики и потребовать (именно потребовать!) польской автономии. Справедливости ради заметим, что далеко не все в правительственных кругах России разделяли идеи маркиза. Многие замечали в них прямое поползновение на русские интересы, игнорирование национальных меньшинств в Царстве, неприкрытое ополячивание и окатоличивание. «Каким образом, – удивлялся Военный министр Д.А. Милютин (1816—1912), – могла подобная программа найти сочувствие в русском правительстве? Как могли такие личности, как Великий князь Константин Николаевич, князь Горчаков и другие, увлечься теорией, прямо направленной к тому, чтобы вырвать Польшу из-под Русского влияния и передать ее всецело в руки двух, самых враждебных нам классов Польского населения – аристократии и католического духовенства?»

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.