Шторм времени

А может, в воде люди-ящерицы передвигаются быстрее акулы? Но это маловероятно, хотя наши тюремщики явно чувствовали себя в воде как дома и, очевидно, были просто созданы для плавания. У них были массивные тела и массивные конечности, их локти и колени были всегда слегка согнуты, создавалось впечатление, будто они постоянно ходят полупригнувшись. К тому же на руках и ногах у них были доходящие до самых кончиков пальцев перепонки. Физически, по сравнению с людьми, они выглядели очень сильными, а их зубы напоминали акульи. В то же время ни один из них не был выше пяти футов. Но, по сравнению с акулой подобных размеров, об их силе нечего было и говорить.

Я как раз раздумывал обо всем этом, когда распорядок жизни на плоту вдруг резко изменился. Один из людей-ящериц приблизился к клетке, где сидела девушка, и открыл дверцу. Девочка выбралась наружу, причем так, словно она проделывает это уже не в первый раз и процедура ей отлично знакома, встала, подошла к бассейну и прыгнула в воду. Вынырнув, она подплыла к краю и, не намереваясь вылезать, схватилась за бревна рукой.

К выпустившей ее ящерице присоединилась вторая, и они отправились к клетке с Санди, который при их приближении зарычал. Они не обратили на это ни малейшего внимания, а просто с легкостью вдвоем подняли клетку — очевидно, я был прав насчет их силы, — поднесли к бассейну и открыли дверцу.

Однако Санди, в отличие от девочки, не проявил ни малейшего желания прыгать в воду. Но, как я мог судить, ящерицам уже приходилось сталкиваться с подобной проблемой. Подождав несколько мгновений, одна из них спрыгнула в бассейн, вытянула чешуйчатую руку и потащила клетку вместе с Санди следом за собой под воду.

На мгновение исчез и леопард, и клетка, и ящерица. Затем посреди бассейна из воды появилась голова Санди. Он отфыркивался и бешено греб лапами. Подплыв к краю бассейна рядом с тем местом, где плескалась девушка, он выбрался из воды и, усевшись на солнышке, принялся вылизывать шерсть. При этом вид у него был настолько разъяренным, насколько может выглядеть разъяренной только мокрая кошка. Ящерица вынырнула следом за ним, таща за собой пустую клетку, и выбралась из бассейна с другой стороны.

Люди-ящерицы не предприняли немедленной попытки засадить его обратно в клетку, и я наблюдал за ним, пока меня не заставил обернуться раздавшийся позади скрип. Это открывали дверцу моей клетки. Я развернулся и выполз наружу. Передо мной стоял человек-ящерица и смотрел на меня. Поворачиваясь и направляясь к бассейну, я успел уловить исходящий от него слабый, но тошнотворный запах рыбы. На краю бассейна я остановился и снова взглянул направо — туда, где по-прежнему нес свою вахту акулий плавник.

Мой провожатый приподнял меня и бросил в воду. Я, отплевываясь, вынырнул и ухватился за край, чтобы вылезти, и тут заметил девочку, которая по-прежнему держалась за бревно и наблюдала за мной. Очевидно, она считала бассейн безопасным местом.

Я наклонил голову, попытался разглядеть что-нибудь под водой, но на бассейн как раз падала тень торчащих на носу плота деревьев. Тогда я набрал полные легкие воздуха, опустил голову в воду и огляделся. Только сейчас я понял, почему, находясь в бассейне, об акуле можно не беспокоиться. Снизу плот представлял собой хаотическое переплетение то ли корней, то ли ветвей надводной стороны плота: растительность, сошедшая с ума, — настоящие джунгли прямых и изогнутых, похожих на лианы ветвей, причем некоторые из них были такими же толстыми, как и составляющие плот бревна. Корни были повсюду, кроме пространства бассейна, где свободное пространство составляло в диаметре около пятнадцати футов. Видимо, ящерицы постоянно обкусывают лишние корни в пределах бассейна так же, как они делают это на поверхности плота, обгрызая свежие побеги с поверхности бревен. Было ясно, что даже тварь вроде сопровождающей плот акулы не в состоянии добраться до нас через столь плотные подводные заросли.

Таким образом бассейн действительно оказывался безопасной территорией. Кроме того, тяжелая масса растительности под плотом играла еще и роль своеобразного киля. Я поднял голову и огляделся.

Девочка все еще плескалась в воде. Санди по-прежнему сидел на бревнах и невозмутимо продолжал вылизывать шерсть. Две ящерицы, которые вытащили нас из клеток, отошли в сторонку и, смешавшись с толпой, стали неотличимы от сородичей. Интересно, а что произойдет, если я самостоятельно вылезу из бассейна? Я так и сделал, а девочка последовала моему примеру секундой позже. Не произошло ровным счетом ничего. Ящерицы не обращали на нас никакого внимания.

И тут я с удивлением ощутил, как чья-то ладонь легла на мою. Я обернулся и понял, что это девочка. До сих пор она ничего подобного не делала.

— Что случилось? — спросил я.

Она не ответила, просто потянула меня за собой на корму плота. Я последовал за ней, испытывая некоторую растерянность, но тут же меня пронзило ощущение знакоместа происходящего. А следом нашелся и ответ, пришедший из смутных воспоминаний о предыдущих возвращениях сознания. Она вела меня — при этом ящерицы игнорировали наши действия — на корму плота, единственное место, где во время путешествия мы справляли естественные нужды. Очевидно, пока я был не в себе, она взяла в обязанность водить меня сюда после каждого очередного купания.

Когда память об этом вернулась, резко включились внутренние тормоза. Действительно, с момента нашей встречи мы с ней жили бок о бок. Но теперь, когда шарики в моей голове наконец встали на место, в столь интимном деле, как туалет, я предпочел бы по меньшей мере иллюзию уединения. Она поняла, что ей со мной не справиться, так что отправилась на край плота в одиночестве. Я же вернулся обратно к бассейну.

Санди к этому времени почти высох и, похоже, снова взирал на окружающий миром с обычным благодушием. Когда я подошел к бассейну, он поднялся с бревен, на которых лежал, и обвился вокруг моих ног, негромко урча... Я погладил его по голове и уселся на краю бассейна. После неудачной — поскольку я просто не позволил ему сделать этого — попытки забраться ко мне на колени он сдался, улегся рядом и утешился тем, что положил на мои колени только голову. Голова взрослого леопарда тоже весит немало, но уж лучше голова, чем целый леопард. Я погладил его, чтобы успокоить и пресечь дальнейшие поползновения приласкаться. Он закрыл глаза, отозвавшись на столь непривычное количество ласки с моей стороны радостным урчанием.

Через некоторое время девочка вернулась, и я смог отправиться на корму, предварительно строго велев ей оставаться на месте, поскольку она снова попыталась меня туда сопроводить. Она, похоже, очень беспокоилась, но все же осталась у бассейна. Когда я вернулся, она лежала, обняв рукой Санди, то есть снова вела себя в своей обычной манере — делала вид, что меня попросту не существует.

Я сел по другую сторону от Санди, чтобы он не тревожился, и попытался обдумать ситуацию. Но почти тут же к нам приблизилась пара ящериц. Девочка покорно поднялась и залезла в свою клетку. Я понял намек и забрался в свою. Санди же, разумеется, не выказал ни малейшего желания повиноваться, однако ящерицы справились с ним довольно ловко. Они набросили на него некое подобие неуклюже сплетенной сети, опутали и вместе с сетью запихали в клетку. Оказавшийся в одиночестве Санди принялся барахтаться и выпутываться до тех пор, пока не освободился, а через некоторое время одна из ящериц, проходя мимо, просунула руку сквозь прутья, вытащила сеть и унесла.

Когда я снова оказался в клетке, то понял, что голоден и ужасно хочу пить. Больше всего мучала жажда. Я попробовал кричать, в надежде привлечь внимание ящериц, но они не обращали на меня внимания. Я даже попытался окликнуть девочку в надежде, что она что-нибудь подскажет, но она уже вновь впала в безразличное состояние, как и ящерицы. Выбившись из сил, я заснул.

Проснулся я перед закатом от скрипа открывающейся клетки. Не успев прийти в себя, я снова оказался в бассейне. На сей раз я догадался попробовать воду, в которой оказался. Она была не столь соленой, как океанская вода, хотя в ней и чувствовался слабый солоноватый привкус, главное — для питья она была пригодна. Если это действительно было море Небраска, то с одной стороны оно должно иметь выход в океан. Правда, насколько я помнил, в книге было написано, что оно очень мелководное — вроде Балтийского моря в мои времена, — поэтому здесь, в северной его акватории, впадающие реки и подводные ключи вполне могли сделать его почти пресноводным. Я выбрался из бассейна и отправился на корму, чтобы напиться. Пить из бассейна я побоялся, поскольку вода там могла быть чем-нибудь загрязнена. Никогда в жизни вода не казалась мне такой вкусной.

Потом я долго лежал на бревнах плота с раздувшимся животом, дожидаясь, когда живительная влага пропитает все остальные обезвоженные органы и ткани моего тела; ощутив положительный эффект, я встал и отправился на поиски какой-нибудь еды. Результатом беглого поиска съестного стали несколько кокосовых орехов, которые мне нечем было вскрыть, какие-то зеленые листья, которые могли быть столь же съедобными, сколь и несъедобными, а также гроздь бананов, большинство из которых были зелеными.

Я выбрал самый спелый на мой взгляд банан, ожидая, что ящерицы меня остановят. Но они на меня не реагировали. Насытившись, я вспомнил о девочке и, взяв несколько бананов, отправился к ней.

Она удостоила меня всего лишь мимолетным взглядом и отвернулась. Но бананы все же взяла и быстро съела. Покончив с едой, она встала, отошла в сторонку, улеглась на бок и, как мне показалось, просунула руку сквозь твердые бревна плота.

Я подошел ближе и увидел, что она нашла место, где между двумя бревнами зияла довольно широкая щель, и ее рука была опущена в воду — в мешанину подводных корней.

Что-то в ее позе, в том, как она лежит, показалось мне до странности знакомым. Я выпрямился и окинул взглядом плот. Так и есть: лежавшие повсюду ящерицы принимали практически ту же позу, что и она. По-видимому, они тоже нашли щели между бревнами.

Мне стало интересно, в какую игру играет и она, и все остальные. Я даже на всякий случай спросил ее об этом, но, само собой, ответа не добился. Затем, всего через несколько секунд, она вдруг села, вытащила руку и протянула мне стиснутый кулак. Когда она разжала пальцы, на ее ладони лежала маленькая рыбка — не больше обычной золотой рыбки из домашнего аквариума.

Протягивая улов, она отвернулась, но было совершенно ясно, что рыбка предназначается мне. Я не взял рыбку, и девочка бросила на меня взгляд, в котором промелькнуло нечто вроде гнева, после чего она отбросила добычу прочь. Рыбка упала на палубу плота всего в нескольких дюймах от носа Санди. Леопард вытянул шею и жадно слизнул ее языком.

Девочка снова вернулась к рыбной ловле. Не знаю, что она поймала в следующий раз, только улов она тут же отправила себе в рот. Через некоторое время, видимо, насытившись сама, она мнократно ходила к Санди и скармливала ему то, что ухитрилась поймать. Мне стало любопытно, и я отправился искать такую же щель, нашел и, улегшись на бревна, прильнул к ней глазом.

Поначалу в тени под плотом почти ничего не было видно. Но когда глаза привыкли к полумраку, я всмотрелся в путаницу корней и увидел настоящий аквариум, кишащий всяческой мелочью. Так вот как питаются ящерицы. Это напоминало ферму, которую вы берете с собой всякий раз, когда отправляетесь в дорогу. Мелкие рыбки и похожие на небольших кальмаров создания, которых мне удалось разглядеть, поначалу не показались мне аппетитными. Но после трех дней на банановой диете я поймал себя на том, что не просто жую их, как девочка и ящерицы, а ем, наслаждаюсь вкусом. Оказывается, белковое голодание может стать удивительно мощным аргументом.

На протяжении нескольких следующих дней я пытался найти ответы на многочисленные вопросы, в том числе и на тот, зачем нас прихватили в плавание на плоту. Наиболее очевидный из пришедших мне в голову ответов понравился мне меньше всего. Мы, как и бананы и кокосы, со временем станем экзотической добавкой к обычному рациону ящериц.

И еще я муссировал идею, что нас прихватили в качестве рабов или как забавные курьезы, которые предстояло использовать или впоследствии на что-нибудь поменять. Поверить в это было крайне трудно. Ящерицы явно были людьми примитивными, если только они и впрямь были людьми, а не представителями какого-то «муравьиного» сообщества, действующего по велению инстинкта, а не разума. Я ни разу не заметил, чтобы они общались между собой на каком-либо языке, как не видел, чтобы кто-нибудь из них пользовался хотя бы каменными орудиями, чтобы что-нибудь сделать или изготовить какую-нибудь вещь. Самым крупным достижением их цивилизации было искусство плетения сетей и клеток, умение собирать разные разности вроде кокосов, вроде нашей троицы, и постройка этого плота — если только этот плот и в самом деле был построен, а не выращен или не выгрызен из какого-то гораздо более крупного массива растительности, частью которого изначально являлся.

Ба! Я забыл про рулевое весло. Как только меня вновь выпустили из клетки, я отправился на корму, чтобы рассмотреть его. То, что я увидел, соответствовало всему остальному. Весло оказалось не столько веслом, сколько просто более тонким стволом дерева той же породы, что и составлявшие плот. Настоящей лопасти у него не было. Это был древесный ствол, абсолютно голый до того места, где он скрывался под водой, но сразу под поверхностью воды он благодаря обилию покрывающих его буйно разросшихся корней превращался в некое подобие швабры. Импровизированный руль был всунут в щель между двумя бревнами плота и для надежности привязан большим жгутом из все тех же гибких лиан для плетения сетей. Жгут рвался несколько раз в день, но ящерицы, находившиеся к рулю ближе остальных, каждый раз терпеливо перевязывали его.

Каков бы ни был их культурный уровень — даже невзирая на то, была ли у них какая-либо культура вообще, — они явно прихватили нашу троицу для каких-то своих надобностей, а отнюдь не ради наших. Меня вдруг осенило, что чем раньше мы удерем от них, тем лучше.

Но здесь на плоту посреди неизвестного бескрайнего водного пространства думать о побеге было куда как проще, чем осуществить его. Во-первых, нам придется ждать до тех пор, пока плот снова не пристанет к берегу, а сказать, когда это случится, было невозможно. Или возможно? Я принялся размышлять над этой проблемой.

Трудно было поверить, что ящерицы на своем утлом плоту, да еще с помощью «швабры» вместо руля, следовали каким-нибудь определенным курсом. В лучшем случае, сказал я себе, они могут лишь немного изменять его. Но, поразмыслив над этой проблемой, я сообразил, что ветер постоянно дует со стороны кормы и, с тех пор как ко мне вернулись чувства, дует почти всегда с одной и той же силой. Конечно, мы все еще находились в умеренных широтах того, что когда-то называлось Северной Америкой, и гораздо севернее зоны пассатов. Но что, если здесь, над этой водной гладью, теперешние климатические условия всегда порождали ветры, дующие в одном направлении? Ну, скажем, ветры, дующие в восточном направлении летом и в западном — зимой? Судя по солнцу, сейчас мы в общем и целом двигались на восток. Если полагаться на постоянный строго направленный ветер, то даже столь грубое сооружение, как этот плот, может плыть, придерживаясь примерно одного и того же маршрута, зависящего лишь от времени года.

Тем же вечером я отметил на одном из бревен угол захода солнца на горизонте по отношению к продольной оси плота, вырезав отметины на одном из бревен под моей клеткой с помощью карманного ножа. Солнце садилось практически прямо по курсу, ну разве что чуть-чуть севернее. На следующее утро я снова сделал отметку, только на сей раз угла восхода, и он снова оказался чуть севернее нашей продольной оси. Проверка угла рулевого весла подтвердила это. Три держащие руль ящерицы направляли его так, чтобы плот немного отклонялся на север от линии восток-запад. Только тогда я сообразил проверить наш курс по звездам.

Что и сделал, как только они появились в ночном небе. Но, оказалось, здешние звезды совершенно мне незнакомы. Я не смог узнать ни одного созвездия. Не то чтобы я так уж здорово разбирался в астрономии, но, как и большинству людей, мне обычно не составляло труда найти среди звезд Большую и Малую Медведицы и с помощью Большой Медведицы отыскать Полярную Звезду. Такое разительное отличие в очертаниях созвездий свидетельствовало лишь о том, что временной сдвиг перенес эту часть мира страшно далеко от того времени, которое я знал, — либо в очень далекое будущее, либо в невероятно глубокое прошлое.

Если так.., в закоулках моего сознания затеплилась новая мысль.

Если наш плот и в самом деле пребывает в пермском периоде или в каком-то подобном перми периоде будущего, то вполне возможна была одна вещь. Мы почти наверняка движемся приблизительно параллельно северному берегу внутреннего моря, поскольку берег, где мы столкнулись с ящерицами, должен был быть все тем же самым северным берегом. И теперь казалось вполне возможным, что с тех пор мы твердо придерживаемся устойчивого северо-восточного курса. Как-то раз много лет назад в одной книге по геологии мне довелось увидеть карту Великого Моря Небраска. На ней было изображено опускание территории южных и центральных штатов, в результате которого Мексиканский залив практически затопил южные области центральной части Северной Америки. А следовательно, мы почти наверняка вскоре снова окажемся вблизи берега. Из этого же вытекало, что наше плавание не было, как я поначалу опасался, каким-то бесконечным путешествием в никуда, как вполне могло оказаться, поскольку под нами плавал бесконечный запас пищи, а вода вокруг плота была вполне пригодной для питья.

Перспектива вновь оказаться вблизи земли означала, что у нас по крайней мере появится шанс сбежать. Я обрадовался этой мысли и, поскольку пока особенно тревожиться было не о чем, предался воспоминаниям о том, что все это время тяжким грузом давило мне на сердце.

Безумная, жившая во мне слепая вера в то, что Свонни жива, никогда не покидала меня, обитая где-то на задворках сознания.

В остальном же я вполне отдавал себе отчет, что это не более чем иллюзия. Очевидно, пока я был не в себе, то немногое, что еще оставалось от моего разума, мало-помалу примирилось с этой мыслью. И теперь я был готов признать, что попал под влияние чего-то большего, чем затянувшийся примитивный рефлекс привязанности. Очевидная правда состояла в том, что я по уши влюбился в Свонни. Причем не просто потерял голову, а «сделал» это уже после того, как женился на ней, а не до того. И оттолкнуло ее от меня именно то, что я попытался изменить правила игры уже после того, как игра началась. Я позволил себе внутренне признать, что люблю Свонни, и создал в воображении совершенно надуманный образ идеальной женщины. Но она, конечно же, была не идеалом, а самым обычным эгоистичным человеческим существом. Когда же она поступила так, как должна была поступить, и сбежала, чтобы не дать мне возможности сделать из нее то, чем она не являлась, я буквально загнал себя работой до смерти и почти преуспел в этом, заработав инфаркт.

Думаю, я так и не смог полностью освободиться от Свонни даже в те дни. Поэтому, когда разразился шторм времени, единственное, с чем я никак не мог примириться, так это с тем, что он каким-то образом затронул и ее.

Теперь же я осознал и пережил факт ее гибели. Конечно, безумие все еще гнездилось на задворках моего сознания и его следовало опасаться, однако дни его были сочтены — время очень скоро убьет его окончательно. Точно так же время излечило мое чувство утраты, когда она вышла замуж. Теперь, когда мое безумие издыхало, у меня, большую часть времени запертого в своей деревянной клетке и никуда больше не торопящегося, была уйма свободного времени, чтобы начать более трезво взирать на окружающий меня мир. И это позволило мне понять две вещи, которые ранее я понимать просто отказывался.

Во-первых, для того чтобы выжить на этом плоту, нам придется изрядно потрудиться. Мало того, что Санди и девочка ужасно исхудали, я заметил, что они продолжают худеть. Одному только Санди для поддержания жизни требовался эквивалент четырех фунтов мяса в день. Мне требовалось около двух тысяч калорий или хотя бы половина этого количества, и девочке, поскольку она в общем-то была еще подростком, примерно столько же. Мы с ней могли бы обойтись лишь одними углеводами, то есть бананами, пока они были в наличии. Но ежедневно добывать для Санди эквивалент четырех фунтов белковой пищи из щелей между бревнами плота было просто нереально, даже если бы мы с девочкой и трудились изо всех сил, что мы и делали с тех пор, как я понял, в какой ситуации мы оказались. Люди-ящерицы обеспечивать нас пищей не собирались. Таким образом, если мы хотели остаться в живых, нам нужно было как можно быстрее оказаться на суше.

Во-вторых я понял, что сдвиги времени пережило небольшое количество людей и животных. Очевидно, сдвиги напоминали грабли, выметавшие большинство населения, но время от времени позволявшие отдельным индивидуумам вроде меня, девочки или Санди проскочить между зубьями. Или дело обстояло таким образом, или попросту некоторые из нас были способны выжить в какой угодно ситуации — так сказать, статистический иммунитет...

Перенесена ли была большая часть населения моего времени в какой-то иной континуум, либо все люди были уничтожены внезапно изменившимися условиями — точно сказать невозможно. Но с каждым днем одно становилось все очевиднее и очевиднее — никакой реальной надежды на то, что они когда-нибудь вернутся, не оставалось. И движущийся палец начертал...

Тем не менее я, девочка и Санди вместе с небольшой кучкой других, в том числе и людей-ящериц, выжили, и теперь нам предстояло пользоваться тем миром, который нам оставили в наследство силы, о которых мы ничего не знаем. То, что мы имели на данный момент, было, разумеется, сущим хаосом, поскольку линии времени все еще перемещались. Но, возможно, если я прав насчет того, что некоторые из нас обладают статистическим иммунитетом, мы со временем научимся жить бок о бок с этими линиями, переходя из одной зоны в другую и постепенно образуя новую цивилизацию, которая воспринимает постоянные перемены времени как нечто само собой разумеющееся.

Если только не существует способа как-то покончить с этими сдвигами...

Эта совершенно новая идея неожиданно взорвалась у меня в мозгу однажды вечером, когда я, лежа на спине, разглядывал сквозь прутья клетки незнакомые созвездия, а плот подо мной тихонько покачивался на волнах. Я лежал, обсасывая эту мысль и так и сяк. Стоило ей появиться, и неуемная часть моей души вцепилась в нее, как удав в жертву, которую собирается проглотить, и теперь я знал, что она не отпустит до тех пор, пока я либо не преуспею в ее осуществлении, либо не смогу убедиться в невыполнимости задачи.

Глава 8

На десятое утро после этого дня мы наконец увидели землю, и к полудню стало ясно, что вполне можем достигнуть ее сегодня же к вечеру. Стоило мне заметить темную полоску у самого горизонта, и я готов был буквально расцеловать ее. Как мы с девочкой ни старались, все равно невозможно было насытить всех нас троих подводной мелочью, и меня неотвязно грыз острыми зубами страх, что, когда выдастся случай сбежать, мы будем слишком слабы, чтобы им воспользоваться. Плот направлялся к бухте, где к воде плавно спускался широкий пляж; за пляжем высились окутанные дымкой холмы, а у входа в бухту виднелись две большие скалы.

Вскоре после полудня ящерицы выстроились вдоль того края плота, где виднелся акулий плавник, и принялись скручивать листья, которые я видел еще в самом начале нашего путешествия. Они бросали маленькие зеленые шарики в акулу, и там, где эти растительные комочки касались воды, тут же начинали расползаться молочно-белые пятна, которые плыли вместе с плотом, напоминая расцветающие в воде цветки. Ящерицы продолжали бросать в воду зеленые шарики до тех пор, пока вокруг плавника не образовалось внушительных размеров молочно-белое пятно.

Неожиданно плавник дернулся, изменил направление движения и быстро двинулся прочь от нас, да так быстро, что вскоре я потерял его из вида. Оглянувшись, я увидел всплывающих брюшками вверх маленьких рыбок там, где вода побелела от зеленых шариков.

В итоге мы полувплыли-полуврулили в бухту без нашего огромного попутчика. Вода в бухте была спокойной, как в озере в безветренный день, и удивительно прозрачной. Я видел песчаное, кое-где поросшее водорослями и усеянное ракушками дно. Глубина составляла не менее пятидесяти футов, хотя и казалось, что дно значительно ближе.

Глубину бухты я смог определить благодаря корням под днищем плота, ведь своей длиной они приблизительно соответствовали, если не превосходили, деревьям, росшим на плоту и заменявшим паруса. Мы остановились в двухстах или более ярдах от берега, поскольку «корни» зацепились за дно и остановили плот.

Ящерицы тут же принялись нырять; мне показалось, что за какими-то крупными устрицами. Раковины достигали фута в длину, и когда я поднял одну из первых, оказавшихся на плоту, то был поражен ее весом. Эта штука, должно быть, весила никак не менее двадцати фунтов.

Под действием солнца и воздуха раковины вскоре начали открываться, и ящерицы тут же принялись выковыривать моллюсков и заглатывать их чуть ли не целиком.

Тем же самым занялись и девочка, и Санди, да и я сам. Вкус мяса был просто превосходен, и мы едва не лопнули от переедания; я догадался вовремя остановиться сам и остановить девочку, которая ела сама и кормила Санди. Я боялся, что у нас после продолжительного полуголодного периода наступит расстройство желудка.

Но если не считать небольших неприятных ощущений через час или около того, ничего страшного со мной не произошло, а девочка и Санди вообще никак не отреагировали на переедание. Поэтому я позволил им поступать как вздумается — пусть едят сколько хотят. В итоге за несколько последующих дней мы, в изобилии употребляя моллюсков, наконец «закормили» наш мучительный голод.

Нам позволяли набивать животы круглые сутки — Санди, девочку и меня выпустили из клеток незадолго до того, как мы встали на якорь, и с того момента ни одна из ящериц не побеспокоилась загнать нас обратно. Когда мой голод наконец утих, я все чаще стал раздумывать над тем, как убежать. Я подолгу стоял на краю плота и смотрел на песчаный пляж. Как я уже говорил, он был всего в паре сотен ярдов от нас, но с таким же успехом мог бы быть и в паре сотен миль. Иного способа, кроме как вплавь добраться до берега, просто не существовало. Но даже если бы девочка и смогла преодолеть такое расстояние, а Санди доплыл бы до берега с моей помощью, любой из людей-ящериц наверняка мог дать нам девять десятых расстояния форы и все же успеть вернуть нас до того, как мы достигли бы берега. Они мелькали в прозрачной воде, как зеленые ракеты.

Но я не сомневался, что способ сбежать все же существует. Хотя придумать его для себя одного по-прежнему не мог, а когда включал в уравнение еще двоих «неизвестных» — голова отвечала по-настоящему зверской болью. Но теперь я просто не мог их бросить. Ни леопард, ни девочка без меня не способны выжить. Так что бежать мы должны втроем.

Я стоял и смотрел, как мелькают под водой зеленые тени. Я даже немного завидовал им, но тут краем глаза заметил быстро движущуюся темную тень, и тут же люди-ящерицы начали стремительно выпрыгивать из воды на плот. Успели все, кроме одной. В прозрачной глубине она была мгновенно проглочена то ли той самой акулой, что сопровождала нас все это время, то ли другой, приплывшей ей на смену, — как бы то ни было, у нас снова появился смертельно опасный компаньон.

Ящерицы стояли на палубе и смотрели на акулу. В прозрачной глубине огромный морской хищник напоминал атомную подводную лодку. Теперь акула курсировала вокруг плота, проплывала мимо, круто разворачиваясь и снова возвращаясь к нам, с явным нетерпением ожидая следующую жертву.

Я бросил взгляд на внушительную кучу зеленых листьев на плоту. Но ни одна из ящериц даже не попыталась подойти к ней, и через мгновение я понял почему. Было совершенно ясно, что выделяющееся из листьев в воду вещество было сильным ядом. Они могли абсолютно безбоязненно бросать его за борт, пока плот двигался вперед, уходя от отравленного места. Но здесь, в бухте, отравив воду, они очень нескоро смогут вновь нырять за устрицами.

Я ждал. Акула продолжала кружить вокруг плота. Ящерицы ждали. Я просто кипел от злости. Появление акулы являлось еще одним препятствием для нашего побега. В то же время я был удивлен очевидной беспомощностью ящериц. Я считал, что у них должен быть план на случай подобной ситуации. Но никакого плана не было. Видимо, они просто ждали, когда акуле надоест бесцельно кружить и она уберется туда, откуда приплыла.

Однако если это была та же самая акула или даже просто хищник той же породы и темперамента, что и акула, преследовавшая плот во время всего плавания, она едва ли вот так сразу возьмет да уплывет. Ведь я видел ее следовавшей за плотом много дней подряд.

Самым мрачным во всей этой истории было то, что ящерицы даже не пытались обсудить сложившееся положение. Хотя мне до сего момента и не удалось заметить, чтобы они общались между собой, я все это время полагал, что в случае необходимости они все же как-то смогут обмениваться информацией, чтобы решить неотложные вопросы. Теперь же мое предположение развалилось, как песочный замок. Ящерицы еще некоторое время наблюдали за акулой, но потом вновь стали вести себя так, будто находятся в открытом море: разлеглись на бревнах и принялись шарить руками под водой в поисках крошечной морской живности. Единственным свидетельством нестандартности ситуации стало то, что никто из них так и не побеспокоился загнать нас обратно в клетки.

Пришла ночь, но ничего не изменилось. На следующий день акула по-прежнему кружила вокруг плота, а ящерицы оставались на палубе. На третий день, около полудня, ситуация начала меняться.

Незадолго до того как солнце достигло зенита, одна из ящериц, лежащих возле того самого края плота, около которого находилась акула, вдруг поднялась на ноги. Человек-ящерица несколько секунд просто стоял и смотрел на рыскающую в воде акулу, а потом вдруг начал подпрыгивать на месте. Он слегка сгибал ноги в коленях и чуть подпрыгивал вверх и вниз, как человек, стоящий на доске и готовящийся нырнуть с вышки.