Шторм времени

Я подтолкнул старикашку ружьем в спину и, двинувшись вперед, вскоре оказался среди них. Оружия я не видел, но резонно было бы предположить, что у них имеется кое-что помимо револьвера, который я конфисковал у старика. По спине у меня ползли мурашки, но в тот момент в голову не приходило ничего лучшего, как идти напролом, и, возможно, нам всем удастся просто уйти отсюда — девочке, Санди и мне — без особых проблем.

Они не говорили ни слова, и, пока я шел сквозь толпу, ни один даже не пошевелился. И только когда до девочки оставалось не более дюжины футов, она наконец сумела выдавить из себя крик:

— Берегись!

На какую-то долю секунды я просто оцепенел, услышав из ее уст нечто членораздельное, и растерянно уставился на нее. Затем до меня дошло, что она смотрит на что-то, находящееся у меня за спиной. Я крутанулся на месте, одновременно припадая на одно колено и вскидывая карабин к плечу.

Их было двое, и они залегли на крыше здания то ли с ружьями, то ли с обрезами — у меня уже не было времени решать, что там у них в руках. Они ничем не отличались от остальных, разве что наличием оружия. Крик девушки, должно быть, удивил их не меньше, чем меня, поскольку сейчас они просто лежали и пялились на меня, забыв о том, что следует стрелять.

Но в любом случае они не столь сильно беспокоили меня, поскольку — не представляю откуда — кое у кого из юнцов в толпе в руках появились луки и стрелы. Возможно, один лук приходился на пять или шесть человек, так что с полдюжины из них уже натягивали тетиву. Я начал стрелять.

Первыми я снял двоих на крыше, причем совершенно не задумываясь, что конечно же было совершеннейшей глупостью, рефлексом человека, привыкшего считать, что только огнестрельное оружие смертоносно, а луки и стрелы — это игрушки. На самом деле те двое все еще прицеливались, а мимо меня просвистела уже пара стрел. И хотя они были учебными, без зазубренных охотничьих наконечников, это не делало их менее смертоносными. Остальные прицеливались и, как я полагаю, все просто не могли так же дружно промахнуться, но меня выручил Санди.

В нем не было ни грамма типа: «Лэсси приходит на помощь». Ситуация явно была превыше его понимания, и, если бы те двое на крыше сразу пристрелили меня — достаточно быстро и аккуратно, — возможно, он просто грустно обнюхал бы мое лежащее на земле тело, недоумевая, а почему это я перестал двигаться. Но девочка вскрикнула, а от меня, должно быть, резко пахнуло страхом и яростью, так что Санди начал действовать чисто инстинктивно.

Если я был испуган, то и он тоже. А в диких животных, как и в самих людях, страх и ярость переходят в одинаковое чувство. Санди бросился на единственную понятную ему причину страха — группу лучников и их приятелей, стоящих напротив нас, и те внезапно поняли, что имеют дело с совершенно дикой рычащей грудой мышц, клыков и когтей, которая оказалась стосорокафунтовым разъяренным представителем семейства кошачьих.

И они пустились наутек. А что им еще оставалось делать? Все, кроме троих или четверых, которые были слишком изодраны или искусаны, чтобы бежать. Я оказался не при делах, зато у меня появилось достаточно времени, чтобы освободить девочку и увести ее подальше от страшной поляны. К этому времени Санди уже находился в противоположном углу поляны, где самозабвенно играл когтистой лапой с окровавленным стонущим человеком, тщетно пытающимся уползти от него. Зрелище было довольно страшное, как, впрочем, и то, что они собирались учинить с девочкой. Я окликнул леопарда. Он тут же явился на зов, хотя, быть может, и не очень охотно, и потрусил вслед за нами к грузовику. Мы погрузились и двинулись прочь.

Проехав примерно с полмили по шоссе, мне пришлось остановить фургон, свернуть на обочину. В Санди после сражения все еще бурлил адреналин, и он предпочитал лежать в дальнем углу кузова и вылизывать шерсть. Девочке, на которую он не обращал сейчас ни малейшего внимания, стало плохо. Я помог ей выбраться из машины и долго ждал, когда ее перестанет рвать. Затем я усадил ее на переднее сиденье, где она свернулась калачиком, и укрыл одеялом.

— Они собирались меня СЪЕСТЬ, — прошептала она, когда я укрывал ее.

Она уже во второй раз заговорила, причем в один и тот же день. Я взглянул на нее, но она крепко зажмурила глаза. Трудно было сказать с уверенностью, ко мне она обращается или разговаривает сама с собой. Я медленно поехал, давая ей возможность уснуть. В этот вечер, когда мы наконец остановились на ночлег, я попытался заговорить с ней сам. Но она снова прикинулась глухонемой, не желая не то что говорить, а даже смотреть на меня. Ужасно глупо, но я почувствовал некоторое разочарование, а поначалу даже что-то вроде обиды. Во мне снова сработала дурацкая установка детства. И все равно я радовался, что она понемногу выбирается из своей ментальной тюрьмы. Радовался так, будто это имело хоть какое-то значение.

На следующий день мы двинулись дальше на юго-запад. Стоял солнечный жаркий день, и я пребывал в отличнейшем расположении духа. С проселочного асфальта мы выскочили на отрезок скоростного шоссе. Нигде не было видно ни души, да и дорога была совершенно пуста — ни единого брошенного автомобиля. На хорошей трассе фургон мчался куда как неплохо. Благодаря карте Сэмуэлсона я точно знал, что мы находимся неподалеку от Омахи. Если в дороге не возникнет непредвиденных задержек, сможем добраться до нее к заходу солнца. Около полудня — чтобы находиться в безопасности, если кто-нибудь будет проезжать мимо в то время, пока мы обедаем, — я свернул с шоссе на парковочную площадку, вышел и отыскал клочок тени под какими-то большими деревьями с корявыми ветками, названия которых так и не смог вспомнить.

За утро нам почти не попадались туманные стены сдвигов времени — а те несколько, которые мы встретили, находились далеко, настолько далеко, что при ярком солнечном свете даже невозможно было сказать, движутся они или стоят на месте. Но, очевидно, за время шторма одна все-таки прошлась по тем местам, где мы проезжали. Ярдах в четырехстах от нас боковая дорога резко обрывалась, упираясь в рощицу высоких развесистых пальм, похожих на те, которыми обсажены бульвары в Лос-Анджелесе.

Пальмы и большие корявые деревья служили свидетельством того, что мы на территории, где царит измененное время, отличное от того, в котором мы находились до этого. Воздух показался каким-то сыроватым, не похожим на обычный довольно сухой воздух Среднего Запада в разгар лета: он был настолько мягок, что больше всего напоминал морской. А несколько белых облачков в небе над головой, казалось, висели очень низко и отливали перламутром, как обычно бывает во Флориде, в отличие от обычно высоко висящих и похожих на перевернутые замки облаков более умеренной зоны.

Они выглядели как напоминание о том, что неплохо бы оставаться настороже — на случай появления какой-нибудь очередной странной компании. Насколько я мог определить, проходящие штормы изменяли лишь то, что было ниже уровня животной жизни. Суммируя в уме все увиденное, я постепенно начал приходить к заключению, что окружающая местность отстояла от моих родных времен на сотни, а то и тысячи лет в будущее. Об этом свидетельствовали вызванные бурями разрушения и геологические изменения, после которых на большинстве виденных мной участков последовало сильное облеснение. В большинстве районов жизнь практически вымирала, что и объясняло минимум теплокровных животных, не считая птиц. Само собой, при прохождении линии времени менялись топография и растительность, а еще я заметил рыб в озерах, которые до сдвига времени озерами не были. Но как именно была «составлена» шкала жизни, я не имел ни малейшего представления.

За обедом я еще раз попытался разговорить девушку, но она снова впала в свое обычное бессловесное состояние. Я продолжал болтать с ней из упрямства, потому что считал: если уж она однажды вышла из ступора, то может выйти и снова. То есть, чем упорнее я буду разрушать разделяющий нас барьер, тем скорее это произойдет.

Покончив с едой, я тщательно зарыл консервные банки и бумагу. Мы с девушкой ели много консервов, что делало трапезы делом крайне несложным, к тому же у меня выработалась привычка кормить Санди консервированным собачьим или любым другим мясом, которое удавалось найти. Кроме того, он время от времени охотился. Правда, старался при этом не убегать слишком далеко, что сильно ограничивало его охотничьи возможности. Мусор я закапывал на тот случай, если кто-нибудь или что-нибудь наткнется на него и задастся целью выследить нас.

Мы снова забрались в грузовик и выехали на скоростную автостраду. У меня сложилось впечатление, что этот привал совершенно лишил нас удачи. Через пять миль автострада исчезла — ее обрезала какая-то из прошедших через нее линий сдвига времени. Она закончилась аккуратным бетонным обрывом высотой футов в тридцать. Ниже не было ничего даже отдаленно похожего на дорогу — виднелись только поросшие кактусами и худосочными деревцами песчаные холмы. Пришлось вернуться на пару миль назад, чтобы найти съездную дорогу, которая, насколько я мог видеть, тянулась куда-то вдаль под углом к шоссе. Как и большинство дорог, по которым нам доводилось проезжать раньше, она была асфальтированной, но оказалась далеко не в столь хорошем состоянии, как та, что привела нас в городок Сэмуэлсона и трейлерный лагерь. Она была узкой, асфальт растрескался, а обочины заросли сорняками. Я засомневался, поскольку, хотя дорога и сворачивала именно в том направлении, куда мне было нужно, но что-то в ней вызвало у меня беспокойство. Мне попросту не нравилось, как она выглядела. Кое-где ее занесло песком — этакие золотые потеки на черном фоне, но, впрочем, не так сильно, чтобы замедлить движение фургона. И все же я старался ехать не более тридцати миль в час, внимательно оглядывая окрестности.

Дорога, казалось, не имела конца, но это ничуть меня не успокаивало. Было в ней что-то незнакомое — она как будто не относилась ни к одному из известных мне времен, невзирая на то, что была точь-в-точь как и любая другая проселочная дорога. Обрамляющие ее по обе стороны песчаные холмы тоже казались какими-то чужими, как будто перенеслись сюда из пустыни и осели здесь. К тому же становилось все жарче.

Наконец я остановил фургон, чтобы поточнее определить наше местонахождение на карте, поскольку, заглядывая в нее на ходу, я мог потерять направление. Судя по компасу, который я укрепил на приборной панели грузовика, асфальтовая дорога вела почти строго на запад и пригороды Омахи начинались менее чем в двадцати милях к юго-западу от нас.

Пока мы ехали по автостраде, я оставался спокоен, поскольку дорога явно относилась к нашему двадцатому столетию и, несомненно, вела к ближайшему крупному городу, в данном случае — Омахе. На проселочной дороге я поначалу тоже особо не тревожился, поскольку она вела примерно в том же направлении, куда я планировал ехать.

Но теперь я начал бояться, что она уведет нас в северном направлении, минуя город, и я его даже не успею заметить. За это время мы, несомненно, приблизились к нему настолько, что должны были несколько раз пересечь другие ведущие на юг и к центру города дороги. Но до сих пор «другие дороги» нам на пути не попадались. Более того, мы вообще не встретили ничего, указывающего на близость большого города, — ни железнодорожных путей, ни отдельно стоящих домов, ни изгородей, ни стройплощадок, которые только-только начали расчищать бульдозеры..

Мне стало как-то не по себе.

Разложив карту на капоте грузовика, я проследил наш путь до скоростной автострады, затем — по автостраде до места, где мы, как мне кажется, свернули с нее, и дальше — по дороге, на которой мы сейчас находились и которая вела на запад. Дорога на карте была, но, если верить карте, миль через двенадцать проходила через небольшой городишко под названием Лиде, а мы проехали миль двадцать и не встретили даже дорожного знака.

Я повторил изучение карты: сверился с компасом и проследил наш путь, затем проверил показания одометра на приборной доске, чтобы узнать, сколько мы проехали после автострады, — и получил те же самые результаты. По всем прикидкам мы проедем чуть севернее Омахи.

Я вернулся в кабину и снова двинулся вперед, на сей раз очень медленно. Я дал себе слово, что проеду еще пять миль и, если не встречу поперечной дороги, поверну обратно. Я проехал эти пять миль, а потом еще пять. Но поперечных дорог не было. Только узенькая, кажущаяся страшно заброшенной полоска асфальта, которая выглядела так, будто могла тянуться до самого Тихого океана.

Я снова остановил фургон, вылез из кабины и сошел с дороги, чтобы тщательно рассмотреть местность, лежащую к югу. Я прошелся взад и вперед и даже несколько раз топнул ногой. Поверхность была песчаной, но твердой — вполне способной выдержать вес фургона. Растительность же была достаточно редкой и вряд ли могла представлять серьезную помеху для езды. До сих пор я старался придерживаться дорог, боясь поломки грузовика, которая оставила бы нас без средства передвижения и без надежды найти другой транспорт. Передвигаясь на своих двоих, мы станем жертвами первой же надвигающейся на нас туманной стены.

Но ведь сейчас мы были так близко! Всего несколько миль, и можно будет вернуться к нормальной жизни. Я так отчетливо представлял себе Свонни, что практически видел ее на фоне окружающего полупустынного ландшафта. Она должна быть в городе и ждать меня. Уцелевшая часть моей души сохранилась только за счет этой ни на чем не основанной надежды: Омаха уцелела, а вместе с ней уцелела и Свонни, которая живет на здравомыслящем островке мира — таком, каким он был до начала шторма времени. Более того, мой разум неоднократно выдвигал идею, что Омаха, как и Гавайи, выжила, а это могло означать, что имеются и другие островки безопасности. Проанализировав ситуацию внутри них, определив, что именно защитило эти анклавы, можно найти способ, как победить шторм времени.

Я почему-то был уверен, что Свонни, пережив шторм, забудет о том, что разъединило нас до его начала. За время, пока мы не встречались, она, несомненно, должна была понять, что мое отношение к ней являлось отголоском старого рефлекса, заставлявшего меня вести себя так, будто я действительно ее «люблю». Если она представляет, сколь трудна жизнь за пределами анклавов, в одном из которых она живет, Свонни переосмыслит свое отношение ко мне и поймет, что я могу очень многое для нее сделать...

И чем больше я об этом думал, тем больше проникался уверенностью, что к тому времени, как мы встретимся, она будет готова простить мне мои маленькие эмоциональные слабости. Все, что мне требовалось, — найти ее, а дальше все пойдет как по маслу.

...Я встряхнул головой, решив додумать эту мысль в подходящее время. Сейчас главным был следующий вопрос: стоит ли, бросив эту дорогу, ехать по целине на юг, чтобы попытаться найти шоссе или улицу, ведущие в город?

Впрочем, больше ничего и не оставалось. Я снова запихал девушку и Санди обратно в фургон — они вылезли вслед за мной наружу и таскались за мной по пятам все время, пока я топал по земле, чтобы выяснить, выдержит ли она фургон, — завел машину, съехал с асфальта и двинулся на юг, ориентируясь по компасу.

Ехали мы вполне прилично. Я сбросил скорость до пяти-десяти миль в час и держал грузовик на второй передаче, время от времени, когда приходилось взъезжать на холмы, переходя на первую. В остальном же все было проще простого. Вверх-вниз, как на волнах, и так на протяжении девяти десятых мили, а потом мы как-то внезапно оказались на краю нависающего над берегом озера обрыва.

Под обрывом тянулась полоска светло-коричневого песчаного пляжа. Неглубокая и застоявшаяся на вид вода за пляжем тянулась влево и вправо насколько хватало глаз и сливалась с горизонтом. По-видимому, шторм времени целиком переместил весь этот участок на ту территорию, которую раньше занимали северо-западные окрестности города, полностью отрезав к нему доступ с этой стороны. Теперь передо мной стояла новая проблема: какой путь вокруг озера будет наиболее коротким? Куда ехать — налево или направо?

Оставалось только гадать. Я смотрел поочередно в обе стороны, но, пока я так стоял и оглядывался, на озеро надвинулась дымка, поэтому видимость значительно ухудшилась. В конце концов я решил двинуться направо, поскольку мне показалось, что в том направлении, несмотря на слепящие блики отражающегося в воде солнца и дымку, я заметил какое-то темное пятнышко. Я развернул грузовик и тронул машину с места.

Пляж оказался практически ничем не хуже дороги. Он был ровным и твердым. Очевидно, омывающая его вода становилась все более глубокой, поскольку вскоре она утратила свой застойный вид, и теперь на берег накатывался вполне достойный прибой. С озера дул легкий ветерок, но он не спасал от жары и влажности.

Одометр грузовика накручивал милю за милей, и я постепенно пожалел, что не поехал в противоположную сторону. Я, несомненно, выбрал более длинный путь вокруг этой водной преграды, поскольку, как я ни вглядывался вперед, не было видно ни конца ей ни края. Когда маленькие щелкающие цифирки на одометре перемахнули через двенадцатимильную отметку, я притормозил, остановил грузовик и, развернувшись, двинулся в обратном направлении.

Как я уже говорил, ехать по пляжу было сплошным удовольствием. Я довел скорость до сорока, и очень скоро мы добрались до того места, где впервые увидели озеро. Я продолжал гнать вперед и вскоре увидел что-то прямо по курсу. Отражающийся от воды солнечный свет слепил, и я никак не мог разглядеть, что именно там такое неподалеку от берега: островок размером с носовой платок и растущим на нем деревом или большой плот с установленной на нем вышкой для прыжков в воду. Там же на песке виднелись черные силуэты каких-то двуногих фигур. Можно будет остановиться, спросить у них дорогу и успеть зарулить к дому Свонни точно к обеду.

Чем ближе к темным силуэтам я подъезжал, тем сильнее слепило солнце, не помогал даже солнцезащитный козырек. Я безостановочно моргал. Следовало заранее запастись темными очками и держать их в бардачке на случай подобных ситуаций, но мне и в голову не могло прийти, что солнце будет так неистово слепить. Должно быть, до незнакомцев оставалось футов тридцатьчюрок. Я нажал на тормоза и выскочил из кабины. Я отчаянно моргал, пытаясь избавиться от мельтешения цветовых пятен в глазах, но все равно никак не мог разобрать, кто там стоит. Теперь на пляже их было около полудюжины и еще несколько виднелось на плоту или что бы там у них это ни было.

Я направился к ним.

— Эй! — крикнул я. — Не могли бы вы показать мне дорогу на Омаху? Я заблудился. Как попасть в Байерли-парк?

В ответ — молчание. Теперь я находился в нескольких шагах от них. Я остановился, зажмурился, отчаянно потряс головой. Затем снова открыл глаза.

Теперь мне в первый раз удалось как следует разглядеть их. У существ действительно было по две ноги, но на этом их сходство с людьми и заканчивалось. Одежды на них вроде бы не было, и я мог поклясться, что их тела сплошь покрыты зеленовато-золотистой чешуей. Крупные ящероподобные морды с немигающими темными глазами были повернуты в мою сторону.

Я, в свою очередь, ошалело уставился на них. Затем обернулся и взглянул на их плот, на то, что раскинулось за ним. Вокруг нас были только пляж и вода — ничего больше. И тут только меня наконец осенило — я постиг жуткий смысл всего происшедшего.

Воды было слишком много. Омаха никак не могла существовать где-то за краем этой водной глади. Я все это время заблуждался. Я обманывал себя, питая душу неосуществимой надеждой, считая, что место, куда я пытался добраться, есть не что иное, как Центр Мирозданья.

Омаха исчезла. Исчезла совсем и Свонни. И многое другое исчезло навсегда. Я навсегда потерял Свонни, как некогда потерял мать...

Солнце, стоявшее высоко над головой, успело за это время преодолеть половину небосклона и окрасилось в кроваво-красные тона. Вода стала темной как чернила и подступила ко мне и глазеющим на меня ящероподобным созданиям. Возникло ощущение, что мозг раскалывается, все внутри меня закрутилось, как вода, стекающая в сток раковины, который засасывал и озеро, и пляж, и все остальное, включая мою сущность, в отвратительную и устрашающую бездну.

Это был конец света. Ради Свонни я был готов пережить что угодно, но все это время ее уже не было. Возможно, что и она, и Омаха исчезли в первый же момент разразившегося шторма времени. После чего в моем больном сознании оставался только ее образ. Выходит, я столь же безумен, как и Сэмуэлсон. Сбрендившая кошка, идиотка-девица и я — мы не более чем троица шизиков. От дальнейшего у меня осталось смутное и далекое впечатление, будто я вою, как сидящий на цепи пес, и еще.., ощущение удерживающих меня сильных рук. Но и это быстро растворилось в полном и абсолютном ничто...

Глава 7

Мир подо мной мягко раскачивался. Нет.., это был не мир, это мягко покачивался на волнах плот.

Придя в себя, я начал припоминать, что и до этого несколько раз приходил в себя. Но происходило это довольно редко. Большую часть времени я пребывал в мире, где мне в конце концов удалось найти Свонни — но Свонни изменившуюся, — и мы с ней осели в совершенно не затронутой штормом времени Омахе. Медленно, мало-помалу тот мир начал истончаться, и все чаще и чаще наступали моменты, когда я оказывался не в Омахе, а здесь, на плоту, видел и его и все остальное вокруг меня. Теперь уже не оставалось сомнений, в каком мире я нахожусь на самом деле.

Итак, на сей раз я вернулся окончательно. Я чувствовал это, как и зверский, до болезненности, яростно терзающий мои внутренности голод. И тогда я впервые задумался, а куда направляется плот, начал беспокоиться о Санди и девчонке.

Я огляделся, узнавая то, что видел в предыдущие периоды возвращения сознания. Над морем или чем там оно ни было, по которому мы плыли, стоял чудесный ясный день. В нескольких дюймах от моего носа торчали какие-то прутья или ветки, из которых было сплетено некое подобие окружающей меня клетки. За стенами клетки было небольшое, футов десять, пустое пространство — бревенчатая поверхность, тянущаяся до края плота, утыканная вездесущими побегами, растущими из бревен, составляющих плот, хотя, впрочем, сегодня они все были аккуратно и, по-видимому, совсем недавно обгрызены. Там, где заканчивались бревна, начиналась неустанно колышащаяся поверхность серовато-голубой воды, уходящая за горизонт.

Я перевернулся на другой бок. Длиной плот был в сотню или около того футов. На одном краю торчало несколько деревьев, — я назвал их «деревьями» только потому, что больше ничего не приходило в голову, — которые своими утыканными толстыми листьями с довольно пышными кронами, как парусами, ловили малейший ветерок, толкая тем самым плот. Вокруг них росли аккуратно ухоженные кусты, из веток которых были сооружены и моя клетка, и почти все остальное, что люди-ящерицы делали своими руками.

За деревьями и кустами были сплетены еще две клетки, в которых содержались девочка и Санди; чуть дальше высилась горка из раковин и камней, очевидно, представляющих для ящериц какую-то ценность. Выглядели оба моих подопечных вполне прилично. Ну разве что немного похудели, хотя на первый взгляд казались достаточно бодрыми. Кроме того, девочка производила куда более разумное впечатление, чем раньше, и, похоже, куда лучше, чем раньше, держала себя в руках. А еще дальше за ее клеткой, помимо нескольких куч разной дребедени и мусора — от песка до чего-то очень похожего на шкуры, — расположились члены команды. Я поймал себя на том, что называю их командой за неимением лучшего термина, хотя большинство из них вполне могло оказаться и пассажирами. Или, возможно, все они были членами одной семьи — я просто не знал, как именно обстоит дело.

Но как бы то ни было, на плоту их было тридцать или сорок. Большинство просто лежало совершенно неподвижно на животе или на боку, подставляя тело палящим солнечным лучам, но при этом их темные глаза были открыты, а головы приподняты, так что на спящих они не были похожи. Те же немногие, кто оставался на ногах, бесцельно бродили по плоту. И только у четверти существ вроде бы было какое-то занятие. Один из них ползал на карачках вдоль бревен, по дороге аккуратно обгрызая свежеотросшие побеги, а другие трое торчали на заднем краю плота. Они держали длинное древко огромного рулевого весла, которое, очевидно, и задавало плывущему по ветру плоту какое-то направление.

В самом центре плота футах в двадцати от моей клетки в бревнах зияло четырехугольное отверстие, в котором, как в небольшом искусственном пруду, плескалась та же вода, что окружала нас со всех сторон. Несколько минут я озадаченно разглядывал бассейн. Его вид вызывал у меня какие-то смутные воспоминания, как что-то, о чем следует помнить, но что к вящему моему огорчению никак не желало всплывать из подсознания. Нечто, относящееся к одному или нескольким моментам моих прежних возвратов к реальности. Пока я разглядывал бассейн, один из валяющихся на бревнах людей-ящериц встал, подошел к пруду и шагнул прямо в воду. Он тут же скрылся под водой и оставался там не меньше четырех или пяти минут. Потом его голова на мгновение показалась над поверхностью, но тут же исчезла вновь.

Послышалось еще несколько всплесков. К своему товарищу присоединились другие человекоящерицы. Я еще некоторое время наблюдал за бассейном, но люди-ящерицы оставались под водой. Минут через пятнадцать один из них выбрался на плот и разлегся на бревнах, посверкивая на солнце влажными чешуйками.

Из прежних периодов просветления я припоминал, что не раз был свидетелем подобных купаний, но ни разу не задумывался над их смыслом. Теперь же, когда разум окончательно вернулся ко мне, сработал извечный рефлекс, заставляющий меня искать ответы на неразрешимые вопросы. Наиболее очевидной причиной их продолжительных купаний могла быть потребность в постоянном поддержании определенного уровня влажности наружных кожных покровов. Они производили впечатление существ, постоянно живущих в воде: либо их раса развивалась в глубинах моря, — или как иначе называлось то, по чему мы там сейчас плыли, — либо они были людьми, вернувшимися к жизни в морских глубинах. Если верно последнее предположение, то получалось, что эта часть мира и в самом деле оказалась заброшенной либо в очень далекое будущее, либо в глубокое прошлое; настолько глубокое, что на этом месте оказалось обширное древнее море Небраска — мелководный океан, занимавший почти все внутреннее пространство североамериканского континента в пермский период. Если в будущее, то со временем геологические процессы привели к возрождению моря.

При таком колоссальном временем сдвиге в будущее я вполне мог оказаться среди людей, которые успели деградировать и пережить генетические изменения, создавшие из них существ, которые захватили нас в плен. Я пристально пригляделся к ним.

До сих пор я не удосужился внимательно рассмотреть людей-ящериц, но теперь, приглядевшись, ясно определил, что на борту были представители двух полов: у самок имелись едва заметные выступающие молочные железы.

Половые органы у представителей обоих полов были одинаково скрыты толстой горизонтальной складкой кожи, свисающей от низа живота и полностью скрывающей промежность. Но даже то, что я смог разглядеть, на вид явно относило их к млекопитающим, более того, к человекоподобным. Таким образом, подтверждалась моя догадка насчет того, что этот район перебросило в далекое будущее.

Помимо того что люди-ящерицы имели некоторые внешние половые отличия, поведение этих существ практически ничем не отличалось, и время они проводили совершенно одинаково. Никаких намеков на половое влечение я не смог отметить. Хотя половое влечение у них могло быть делом сезонным, а сейчас было не то время года.

Они явно привыкли проводить изрядную долю времени в воде, именно этим и объяснялись их периодические купания в бассейне. Не исключено, что в этом они походили на дельфинов, которым, если они длительное время находятся на воздухе, также необходимо периодически увлажнять кожу.

Однако мне показалось странным, что они, если причина их купаний и в самом деле была такой, как я думал, не поленились прорезать отверстие в центре своего плота, в то время как более логично было бы нырять с его края. Я как раз размышлял над этим, когда понял, что некая вещь, на которую был устремлен мой взгляд, совсем не то, чем она казалась на первый взгляд.

Наверняка почти у каждого в жизни бывали моменты, когда смотришь на какой-нибудь предмет и принимаешь его совсем не за то, чем он является на самом деле, а потом в мозгу как будто раздается щелчок и ты начинаешь понимать, что это такое на самом деле. Я рассеянно рассматривал нечто вроде вертикально торчащей из воды рядом с плотом примерно в полудюжине футов от его края доски и старался прикинуть, какая от нее может быть польза, когда эта штука вдруг выказала свою истинную сущность, и внутри у меня вдруг похолодело.

Я позволил себе решить, что поскольку торчащий конец доски относительно плота был практически неподвижен, то это просто какая-то его часть. И тут вдруг я понял, что это такое на самом деле, — я вдосталь насмотрелся на них во время своих многочисленных рыбалок в Южной Америке, еще в те времена, когда был владельцем «Снеговика, Инк.». То, на что я смотрел, было плавником плывущей рядом с плотом акулы. Этот характерной формы плавник невозможно было спутать ни с чем — ни с рыбой-парусником, ни с тарпоном, да и ни с каким другим обитателем морских глубин. Это был спинной плавник акулы — но какой!

Если размеры плавника были пропорциональны скрывающемуся под водой телу, то тело это длиной было никак не меньше чем в половину плота.

Теперь, когда я понял, что это на самом деле такое, я мог лишь удивляться, с чего это вдруг принял плавник за простую деревяшку. Но щелчок в моем мозгу уже прозвучал, и обратно мое сознание перещелкиваться не хотело. Если в этих водах обитают подобные чудовища, то нет ничего удивительного в том, что люди-ящерицы предпочитают купаться в бассейне.

С другой стороны, это все равно было странно.., ведь стоит одному или нескольким из них оказаться в воде, как акула с легкостью может достать их и под плотом — точно так же как и рядом с ним. Если только не существовало какой-то причины, по которой чудовище предпочитало не подныривать под плот. Или, может, люди-ящерицы прикинули, что, пока акула будет нырять за ними под плот, они преспокойно успеют выбраться из воды и в безопасности расположиться на бревнах? Да, теория, пожалуй, неплохая. С другой стороны, я ни разу не замечал, чтобы они выбирались из бассейна очень уж поспешно.