Затворник из горной твердыни

      Анфилада его кабинетов на двенадцатом этаже здания "Ниппон Таймс Билдинг" на Тэйлор-стрит окнами выходила к Заливу. Сквозь стеклянную стену он мог наблюдать за тем, как в него заходили корабли, проплывая под мостом "Золотые Ворота". Как раз в этот момент за Алькатрасом виднелся сухогруз. Но мистера тагоми совсем не интересовал морской пейзаж. Подойдя к стене, он отстегнул шнур и опустил бамбуковые шторы так, чтобы не было видно бухты. В просторном центральном кабинете стало темнее - теперь ему уже не нужно было щуриться от яркого света. Теперь он мог мыслить более ясно.
      Не в его власти, видимо, решил он, доставить удовольствие клиенту. Что бы не принес теперь Чилдэн, на клиента это не произведет особого впечатления. Тут уж ничего не поделаешь, с этим надо смириться. Но, по крайней мере, можно еще сделать так, чтобы он не испытывал и особого недовольства.
      Главное, чтобы он не оскорбился неподходящим подарком.
      Клиент скоро прибудет в Сан-Франциско на борту новой высокоорбитальной немецкой ракеты "Мессершмидт-9Е". Тагоми еще ни разу не доводилось летать в такой ракете. Когда он будет встречать мистера Бейнса, надо будет особо позаботиться, чтобы оставаться совершенно невозмутимым независимо от того, какое впечатление на него произведут огромные размеры ракеты.
      Попрактиковаться не мешало бы прямо сейчас. Он подошел к зеркалу, висевшему на одной из стен кабинета, и, придав лицу хладнокровное, даже несколько скучающее выражение, стал присматриваться к отражению, пытаясь выяснить, не выдает ли хоть что-нибудь его истинное душевное состояние. Да, мистер Бейнс, в салоне очень шумно. Невозможно читать. Зато полет из Стокгольма в Сан-Франциско длится всего лишь сорок пять минут. Неплохо бы еще вставить словечко о технических неполадках, случающихся с немецкими ракетами. Я полагаю, вы слышали об этом по радио. Об аварии над Мадагаскаром. Должен заметить, то же самое можно сказать и о старых самолетах с поршневыми двигателями.
      Важно постараться избежать разговоров о политике. Потому что ему неизвестны взгляды мистера Бейнса в отношении важнейших аспектов современного международного положения. Однако такой разговор не исключен. Бейнс, как швед, будет придерживаться нейтральной точки зрения. Однако кампании САС он предпочел "Люфтганзу". Ловкая предосторожность... Мистер Бейнс, говорят, что теперь герр Борман тяжело болен. Что этой осенью партия изберет нового рейхсканцлера. Это всего лишь слухи? Увы, такая секретность между Пацифидой и Рейхом...
      В папке на его письменном столе вырезка из "Нью-Йорк Таймс" с недавним выступлением Бейнса. Сейчас Тагоми критически изучал его, чуть подавшись вперед из-за плохо подобранных контактных линз. Выступление касалось необходимости провести в очередной - девяносто восьмой, что ли, раз поиски воды на Луне.
      "Мы наверняка разрешим эту сложнейшую проблему", цитировались слова мистера Бейнса. "Наша ближайшая соседка, столь мало подходящая для чего-либо, кроме чисто военных целей". Ого! Вот и ключ к мистеру Бейнсу. Относится с подозрением к военным. Тагоми взял себе это на заметку.
      Притронувшись к кнопке интеркома, Тагоми произнес:
      - Мисс Эфрикян, будьте добры, принесите, пожалуйста, диктофон.
      Соскользнула в сторону дверь, ведущая в приемную, и на пороге появилась мисс Эфрикян. Сегодня она со вкусом украсила свою прическу синими цветами.
      - Еще бы немного сирени, - заметил Тагоми. Когда-то, у себя на родине, на Хоккайдо, он выращивал цветы на продажу.
      Мисс Эфрикян, высокая шатенка-армянка, покорно склонила голову.
      - Записывающая аппаратура готова? - спросил Тагоми.
      - Да, мистер Тагоми. - Мисс Эфрикян села и включила портативный диктофон с питанием от батарей.
      - Я справился у Оракула, - начал Тагоми, - принесет ли мне счастье встреча с мистером Чилдэном и получил зловещую гексаграмму, которая привела в трепет: "Победит сильнейший. Подпорка прогнулась. Слишком велик вес на середине. Равновесие нарушено". Все это совсем не в духе даоизма. Диктофон продолжал жужжать.
      Тагоми задумался.
      Мисс Эфрикян вопросительно посмотрела на него. Жужжание прекратилось.
      - Попросите, пожалуйста, на минутку мистера Рамсэя.
      - Слушаюсь, мистер Тагоми. - Поднявшись, она отложила в сторону диктофон. В приемной громко застучали ее каблуки.
      В кабинет с толстой папкой под мышкой вошел Рамсэй. Молодой, улыбающийся. На нем были клетчатая рубашка с аккуратно повязанным галстуком - плетеным шнурком в стиле, характерном для среднезападных равнин бывших США, и туго облегавшие синие джинсы без пояса, что считалось высшим шиком среди современных щеголей.
      - Добрый день, мистер Тагоми, - сказал он. - Ведь правда, прекрасный сегодня день?
      Тагоми ответил поклон.
      Рамсэй в ответ подтянулся и тоже поклонился.
      - Я тут спрашивал совета у Оракула, - пояснил Тагоми. В это время мисс Эфрикян заняла прежнее место и взяла в руки диктофон. - Для вас не секрет, что мистер Бейнс, который, как вам известно, скоро сюда прибудет собственной персоной, придерживаясь характерной для представителей нордической расы точки зрения в отношении так называемой Культуры Востока. Я мог бы сделать попытку помочь ему в более глубоком ее постижении, поразив его подлинниками древнекитайских манускриптов или керамикой эпохи Токугава нашей собственной истории... Но не наше это дело - обращать его в свою веру.
      - Ясненько, - сказал Рамсэй. Его лицо типичного представителя "белой расы" мучительно исказилось в попытке сосредоточиться.
      - Поэтому мы попробуем ублажить его, подарив вместо этого какой-нибудь бесценный американский артефакт.
      - Понятно.
      - Вы по происхождению американец. Хотя и немало потрудились над тем, чтобы сделать более светлым цвет вашей кожи. - Он внимательно посмотрел на Рамсэя.
      - Это загар от кварцевой лампы, - промямлил Рамсэй. - С единственной целью - повысить в организме содержание витамина Д. - Его выдало пристыженное выражение лица. - Уверяю вас, я не утратил характерных для моей нации... - Рамсэй стал заикаться. - Я не оборвал связи с... этнической почвой.
      - Пожалуйста, продолжайте, - произнес Тагоми, обращаясь к мисс Эфрикян. Снова зажужжал диктофон. - Обратившись к Оракулу и получив гексаграмму 28, "Та Куо", я затем вышел на неблагоприятную строку Девять на Пятой позиции. Она гласит: "Высохший тополь сбрасывает цветы. Пожилая женщина выходит замуж. Ни порицания. Ни хвалы". - Это ясно указывает на то, что в два часа дня мистер Чилдэн ничего не предложит нам ценного. Здесь Тагоми сделал паузу. - Буду откровенен... Не могу полагаться на свои собственные суждения в отношении произведений искусства американского происхождения. Вот поэтому... - Он замешкался, подбирая наиболее подходящие слова, - поэтому-то и требуется, мистер Рамсэй, ваша помощь вы же коренной уроженец этой страны. Мы безусловно должны сделать все, что в наших силах.
      Рамсэй ничего не ответил. Однако, несмотря на все попытки скрыть свои истинные чувства, у него на лице были написаны боль, гнев, ощущение собственного бессилия и немое сопротивление.
      - Затем, - продолжал Тагоми, - я еще кое о чем справился у Оракула. С моей стороны было бы неблагоразумно, мистер Рамсэй, разглашать содержание следующего заданного мной вопроса, - тон его означал: "Вам и вам подобным "пинокам" не дано права посвящения в те высокие материи, которые нас интересуют". - Тем не менее, достаточно сказать, что я получил в высшей степени провоцирующий ответ. Он заставил меня серьезно задуматься.
      Мистер Рамсэй и мисс Эфрикян продолжали есть его глазами.
      - Он относится к мистеру Бейнсу, - произнес Тагоми.
      Оба кивнули.
      - Ответ на мой вопрос в отношении мистера Бейнса получен в гексаграмме Сорок Шесть, "Шенг", в результате даоистского священнодействия. Это очень хорошее заключение. И от него еще шла линия Девять на Вторую позицию.
      - Он так сформулировал свой вопрос: "Удастся ли мне успешно поладить с мистером Бейнсом?" А строка Девять на Второй позиции давала ему дополнительное подтверждение правильности первого суждения. Она гласила: "Кто искренен, тому в помощь даже самое малое приношение. Не надо стыдиться этого".
      Очевидно, Бейнс будет удовлетворен любым подарком, который получит от могущественной торговой миссии в благожелательной обстановке кабинета мистера Тагоми. Однако, у самого Тагоми, когда он задавал свой вопрос Оракулу, на уме был более глубокий интерес, который он едва осознавал полностью и сам. И, как это часто бывает, Оракул уловил этот более глубинный вопрос и, отвечая на первый, не стал утаивать ответ и на тот, что только подразумевался.
      - Насколько нам известно, - продолжал Тагоми, - мистер Бейнс везет с собою подробный отчет о разработанных в Швеции новых способах изготовления изделий из пластмасс. Если нам удастся заключить соглашение с его фирмой, мы обязательно применим пластмассы во многих случаях, где сейчас приходится использовать весьма дефицитные металлы.
      Уже в течение многих лет, размышлял Тагоми, Пацифида пытается добиться от Рейха осязаемой помощи в области применения синтетических материалов. Однако крупные немецкие корпорации, в особенности "И.Г.Фарбен", засекретили свои патенты, тем самым став монополистами в применении пластмасс, и в частности полиэстера, во всемирном масштабе. Благодаря такой практике Рейху удается удерживать определенный перевес во внешней торговле над Пацифидой, а в области технологии он ушел вперед по меньшей мере на десять лет. Межпланетные ракеты, которые запускала Процветающая Европа, делались большей частью из жаропрочных пластмасс, очень легких и таких прочных, что выдерживали даже удары крупных метеоритов. Ничего подобного в Пацифиде не было; все еще продолжали применяться такие натуральные волокнистые материалы, как древесина и, естественно, широко распространенное металлическое литье Тагоми весь съежился, когда подумал об этом. Ему доводилось видеть на промышленных ярмарках достижения немецкой технологии, включая изготовленный целиком из синтетических материалов легковой автомобиль, который стоил около шестисот долларов в валюте ТША.
      Однако вопрос, о котором он только упомянул, но ни за что не открыл бы его содержание всем этим "пинокам", ошивавшимся под конторами торговых миссий, касался того аспекта приезда Бейнса, о котором весьма туманно намекалось в первоначальной шифровке из Токио. Кодированные сообщения были весьма редки и касались обычно вопросов, так или иначе связанных с соображениями государственной безопасности, а не с торговлей или предпринимательством. Да и сам шифр был метафорического свойства, поскольку использовал поэтические строчки с целью сбить с толка радиоперехватчиков Рейха - они умели расшифровывать любой прямой, недвусмысленный код, каким бы сложным он ни казался. Было совершенно ясно, что именно Рейх имел в виду власти в Токио, а не квазиоппозиционные группировки на островах метрополии. Ключевая фраза "Снятое молоко единственная его пища" была взята из детской песенки "Фартучек", где говорилось о разных чудесах и диковинах и где были такие строки:
      И кому же хочется стать простой наживкой!
      Потому-то пенка выдает себя за сливки.
      А "Книга Перемен, куда обратился мистер Тагоми за советом, подкрепила его проницательную догадку вот таким комментарием: И кому же хочется стать простой наживкой! Потому-то пенка выдает себя за сливки.
      А "Книга Перемен, куда обратился мистер Тагоми за советом, подкрепила его проницательную догадку вот таким комментарием: "Здесь предполагается человек сильный. Правда, он не совсем в ладу со своим окружением, так как слишком резок и слишком мало внимания уделяет соблюдению этикета. Но поскольку он честен, то отвечает за свои действия..."
      Догадка Тагоми заключалась в том, что Бейнс вовсе не тот, за кого себя выдает, что настоящей целью его прибытия в Сан-Франциско является вовсе не подписание соглашения о сотрудничестве в области производства пластических масс. Что на самом деле мистер Бейнс является шпионом.
      Однако по тем скупым сведениям о нем, которыми располагал Тагоми, он не в состоянии был определить, какого рода шпионом является Бейнс, на кого он работает и что его интересует.
      В час тридцать пополудни Роберт Чилдэн с большим нетерпением запер входную дверь магазина "Художественные промыслы Америки. Подтащив тяжеленные баулы к краю тротуара, он подозвал велокэб и велел "китаезе" отвезти его к "Ниппон Таймс Билдинг".
      "Китаеза", изможденный, сгорбленный, весь покрытый потом, хмыкнул в знак того, что место это ему известно, и закрепил багаж мистера Чилдэна на задке. Затем, подсобив ему самому разместиться на укрытом ковриком сиденьи, щелкнул выключателем счетчика, взгромоздился на свое собственное сиденье и, налегая на педали, влился в общий поток машин и автобусов, следовавших по Монтгомери-Стрит.
      Всю первую половину дня он потратил на то, чтобы найти что-нибудь подходящее для мистера Тагоми. Горечь и тревога настолько переполняли его, что он едва замечал проплывающие мимо здания. И тем не менее, его поиски увенчались полным триумфом! Проявив особую прыть, превзойдя самого себя, он нашел нужное произведение искусства. Мистер Тагоми смягчится, а его клиент, кто бы он ни был, будет очень доволен. Я все-таки умею угодить, отметил про себя Чилдэн, своим покупателям.
      Ему чудом удалось раздобыть почти что новый экземпляр первого выпуска первого тома "Тип-Топ Комикса". Изданный еще в тридцатые годы, это был настоящий шедевр Американы. Одна из первых книжек со смешными картинками, приз, за которым так неустанно гоняются коллекционеры. Разумеется, он взял с собою и другие предметы, которые станет показывать вначале. Он постепенно подведет заказчика к этой забавной книжице, которая сейчас, аккуратно обернутая в прочную материю, лежала в центре самого большого из его баулов.
      Радиоприемник велокэба наигрывал популярные мелодии, соперничая в громкости с приемниками других кэбов, автомашин и автобусов. Чилдэн его не слышал - он привык к этому. Так же, как и не замечал огромные неоновые табло, которые закрыли фасады практически всех крупных зданий. И у него самого был свой собственный рекламный щит; по вечерам он то загорался, то потухал вместе со всеми рекламами в этом городе. А каким еще способом можно заявить о своем бизнесе? Тут приходится быть реалистом.
      Рев радио, грохот уличного транспорта, рекламы, многолюдье убаюкивали его. Они рассеивали его внутреннюю настороженность. А как приятно было сознавать, что тебя везет, усердно налегая на педали, другое человеческое существо, физически ощущать утомленность мышц "китаезы", которая проявлялась в покачивании коляски кэба. Он был, размышлял Чилдэн, чем-то вроде машины, способствующей расслаблению пассажира. Лучше, когда тебя тянут, чем когда ты сам тянешь. Да еще занимать при этом, пусть всего на какие-то непродолжительные мгновения, более высокое положение.
      Но тут он виновато прервал ход своих полусонных размышлений. Слишком многое еще надо тщательно продумать - сейчас не время для послеобеденной дремы. Надлежащим ли образом он одет, чтобы войти в "Ниппон Таймс Билдинг"? Вполне возможно, что ему станет дурно в скоростном лифте. На этот случай он припас специальные таблетки немецкого производства от морской болезни. Как к кому обращаться... Это он знал. С кем вести себя с подобострастной вежливостью, с кем - подчеркнуто грубо. Обходиться бесцеремонно со швейцаром, лифтером, секретарем в приемной, проводником, со всякими там вахтерами, уборщиками и тому подобными. Низко раскланиваться с любым японцем, разумеется, даже если придется это проделывать многие сотни раз. А вот как быть с "пиноками"... Тут не было полной ясности. Сделать легкий поклон, но смотреть при этом как бы сквозь них, будто из и не существует вовсе. Все ли возможные ситуации рассмотрены? А что, если попадется посетитель-иностранец? Немцев часто можно встретить в торговых миссиях, да и нейтралов тоже.
      Еще на глаза ему может попасться и раб.
      Суда немецкие или с Юга все время швартуются в порту Сан-Франциско, и черным иногда дают краткосрочные увольнительные. Всегда не больше, чем троим кряду. И они не имеют права задерживаться на берегу после полуночи. Даже по законам Пацифиды они должны соблюдать комендантский час. Но рабов еще используют в качестве грузчиков, и такие живут постоянно на берегу, в бараках под причалами, над самым уровнем воды. В конторы торговых миссий их не допускают, но вдруг, например, будет происходить разгрузка прямо перед входом в здание миссии - может ли он на глазах у них позволить себе нести свои собственные сумки в контору мистера Тагоми? Безусловно, нет. Нужно непременно отыскать раба, даже если для этого придется простоять у входа целый час. Даже если из-за этого сорвется встреча с заказчиком. Даже мысли нельзя допускать о том, чтобы хоть один раб видел, что он тащит какой-то груз. Нужно быть очень осторожным, чтобы не вляпаться. Такого рода небрежность может недешево ему обойтись. Он уже никогда не сможет занять достойное место среди тех, кто заметит такую оплошность с его стороны.
      А между прочим, подумалось Чилдэну, я бы мог получить немалое удовольствие, занося в открытую свои собственные баулы в здание "Ниппон Таймс Билдинг". Какой вызывающий жест! И нет здесь какого-либо нарушения законов - за такое в тюрьму меня не посадят. Зато я бы выказал действительные свои чувства, ту сторону характера, которая никогда не заявляет о себе в повседневном быту. Вот только...
      Я бы мог это сделать, подумал он, если б не ошивались здесь эти проклятые черные невольники. Я могу стерпеть насмешки, даже презрение тех, кто это увидит, если они стоят выше меня - ведь они и без того презирают меня и стараются унизить, как могут ежедневно и ежечасно. Но вот допустить, чтобы такое видели те, кто ниже, ощутить их презрение... Как, например, этот "китаеза", что вертит педали впереди меня. Если бы я не нанял велокэб, если бы он увидел, как я делаю попытку пройти ПЕШКОМ к месту деловой встречи...
      Это немцы виноваты в том, что сложилось такое положение. С их неуемным стремлением откусить больше, чем они в состоянии прожевать. Ведь в конце-то концов, им едва-едва удалось победить в войне, а они сразу же приступили к покорению Солнечной системы, а у себя дома понаиздавали указов, по которым... Ну, по крайней мере, задумано очень неплохо. Ведь преуспели они все-таки с евреями, цыганами и церковниками. Да и славяне отброшены на две тысячи лет назад, к их изначальному местообитанию в Азии. Вон из Европы, ко всеобщему облегчению. Назад туда, где им только и остается, что ездить верхом на яках и охотиться с луком и стрелами. Стоит только пролистать эти крупноформатные журналы, которые печатаются на глянцевой бумаге в Мюнхене и рассылаются по всем библиотекам и газетным киоскам... Каждый может воочию убедиться, рассматривая цветные фотографии во всю страницу, как голубоглазые и светловолосые арийские поселенцы усердно пашут, сеют, собирают урожай на просторах зерновой житницы планеты - на Украине. Эти ребята определенно выглядят очень счастливыми. А какие ухоженные у них фермы и коттеджи! Давно уже исчезли со страниц фотоснимки отупевших от пьянства, ссутулившихся поляков, праздно сидящих на покосившихся крылечках или торгующих пораженной болячками жалкой на вид репой на деревенских базарах. Все это уже в прошлом, как и глубокие борозды грязных дорог, превращающихся орт дождя в раскисшее болото, в котором вязнут телеги.
      А вот Африка... Тут уж они дали полную волю своему энтузиазму, ярко проявили свои самые лучшие качества, и остается только восхищаться их достижениями, хотя и предостерегали их более осторожные голоса, чтобы они еще немного подождали, пока не будет завершен, например, "Проект Пашня". Именно там немцы проявили свой творческий гений, присущий им артистизм. Средиземное море закупорено, осушено, превращено в распаханные сельскохозяйственные угодья - и все это осуществлено с помощью, подумать страшно, атомной энергии!
      Как были поставлены на место всякие там злопыхатели, например, некоторые насмешники-торговцы с Монтгомери-Стрит. Да, по сути, африканская эпопея завершилась почти полным успехом... Только вот в начинаниях такого рода "почти" было весьма опасным словом. Зловеще прозвучало в широко известной, ярко написанной брошюре Розенберга, изданной в 1958 году. Именно там впервые появилось это слово. "Что касается окончательного решения африканской проблемы, то мы почти достигли поставленных целей. Однако, к несчастью..."
      Но ведь на то, чтобы избавиться от американских аборигенов, ушло две сотни лет, а немцы почти то же самое проделали в Африке всего лишь за пятнадцать. Поэтому здесь было бы неправильно впадать в огульное критиканство. Чилдэн недавно поспорил за обедом с некоторыми торговцами, которые совершали именно такую ошибку. Они ждали, очевидно, чуда, наивно полагая, будто наци способны магическим образом переустроить планету. Нет, немцы добивались успеха, опираясь на науку, технологию и просто сказочную способность не чураться тяжелой работы. Если уж они начнут что-нибудь, то потом не останавливаются. А когда берутся за решение задачи, то решают ее верно Но как бы то ни было, полеты на Марс отвлекли внимание мировой общественности от возникших в Африке трудностей. Так что не зря он доказывал своим коллегам-лавочникам: у нацистов есть то, чего нам так не достает - величие. Можно восхищаться их трудолюбием или деловитостью, но всколыхнуть душу может только мечта. Космические полеты на Луну, затем на Марс. Разве это не извечное страстное устремление человечества ввысь? А возьмем, с другой стороны, японцев. Я их весьма неплохо изучил. Я ведь имею с ними деловые контакты, притом изо дня в день. Они - надо смело это признать - люди Востока. Желтая раса. Нам, белым, приходится им низко кланяться только потому, что мы оказались у них под пятой. Но мы внимательно следим за Германией. Мы видим, чего можно достичь там, где главенствуют белые. И это выглядит иначе.
      - Подъезжаем к "Ниппон Таймс Билдинг", сэр, - произнес "китаеза"; грудь его тяжело поднималась и опускалась, после изнурительного затяжного подъема. Теперь он вертел педали гораздо медленнее.
      Чилдэн попытался представить себе клиента мистера Тагоми. Ясно, что это необыкновенно важное лицо. Тон Тагоми при разговоре по телефону, его волнение говорили сами за себя. У Чилдэна в памяти всплыл образ одного из своих очень важных клиентов, или, вернее, заказчиков, человека, который сделал очень много для создания Чилдэну хорошей репутации среди высокопоставленных лиц, проживающих в районе Залива.
      Четыре года тому назад Чилдэн не был дельцом в сфере продажи американского антиквариата, столь желаемого ныне. Он заведовал маленькой, скудно освещенной букинистической лавкой в одном из пригородов. Магазины по соседству торговали подержанной мебелью и скобяными товарами, здесь же размещались и дешевые прачечные. Такое соседство не сулило ничего хорошего. По вечерам на улице случались вооруженные ограбления и изнасилования, несмотря на все попытки Полицейского управления Сан-Франциско и даже Кемпейтай, стоявшего еще выше, навести порядок. Все витрины магазинов были оборудованы стальными складными решетками, которые закрывались на замок по окончании работы магазинов, дабы оградить их от взломщиков.
      И вот в этом районе появился пожилой отставник-японец, майор Ито Хумо. Высокий, подтянутый, седоволосый, майор Хумо впервые натолкнул Чилдэна на мысль о том, что можно сделать в его сфере торговли.
      - Я - коллекционер, - пояснил майор Хумо. Он провел в лавке почти полдня, роясь в грудах старых журналов. Ровным, тихим голосом он разъяснял то, что еще в то время не дошло до сознания Чилдэна. Оказывается, для многих состоятельных культурных японцев исторические предметы американского народного быта представляют такой же интерес, как и обычный антиквариат. Сам же майор особо пристрастился к собирательству старых журналов, имеющих хоть какое-то касательство к старинным американским медным пуговицам, так же, как и к коллекционированию самих пуговиц. Это пристрастие было сродни нумизматике или филателии - никакого рационального объяснения ему нельзя было найти. И состоятельные коллекционеры платили за это большие деньги.
      - Вот один пример, - сказал майор. - Вам известны открытки под общим названием "Ужасы войны"? - Он с нескрываемым интересом стал смотреть на Чилдэна.
      Покопавшись у себя в памяти, Чилдэн наконец вспомнил. Эти маленькие открытки продавались во времена его детства вместе с надувной жевательной резинкой. По центу за штуку. Их была целая серия, на каждой открытке изображался один из ужасов.
      - Один мой очень близкий друг, - продолжал майор, - собирает "Ужасы войны". Теперь ему недостает всего лишь одной открытки - "Затопление Пэная". Он предлагает весьма значительную сумму именно за эту открытку.
      - Бросальные карточки, - вдруг произнес Чилдэн.
      - Что, что?
      - Мы подбрасывали их вверх. Каждая карточка, как монета, имела две стороны: орла и решку. - Было ему тогда лет восемь. - У каждого из нас была своя пачка таких карточек. Мы становились по двое парами, лицом друг к другу. Каждый подбрасывал свою карточку так, что она несколько раз переворачивалась в воздухе. Мальчик, чья карточка опускалась вверх орлом, то есть той стороной, на которой была картинка, выигрывал обе. - Какую радость доставило ему это воспоминание о тех старых добрых временах, о счастливых днях его раннего детства.
      Задумавшись, майор Хумо произнес:
      - Я не раз выслушивал рассуждения моего приятеля об "Ужасах войны", но он об этом никогда не упоминал и даже понятия не имеет, какое применение находили эти открытки.
      Вскоре в лавке Чилдэна появился и сам приятель майора, чтобы послушать из первых уст рассказ о той эпохе американской истории. Этот человек, также отставной офицер императорской армии, был просто очарован ими.
      - Крышечки от бутылок! - вдруг ни с того, ни с сего воскликнул Чилдэн.
      Японцы часто-часто заморгали, ничего не понимая.
      - Мы еще собирали крышечки от молочных бутылок. Когда были детьми. Круглые крышечки, на них указывалось название молочного завода. Тогда в Соединенных Штатах были тысячи молокозаводов. И каждый выпускал молоко со своей особой крышечкой.
      Глаза отставника алчно заблестели.
      - И у вас что-нибудь сохранилось из той вашей давней коллекции, сэр?
      Разумеется, у Чилдэна ничего не сохранилось. Но... вероятно, все еще можно было где-то разыскать древние, давно позабытые крышечки той довоенной эпохи, когда молоко продавалось в стеклянных бутылках, а не в одноразовых картонных пакетах.
      Вот так постепенно он и втянулся в этот бизнес. Такие же магазины пооткрывали и другие дельцы, пользуясь повальным помешательством японцев на всем американском, но Чилдэну всегда удавалось опережать своих конкурентов.
      - С вас один доллар, сэр. - Голос "китаезы" вывел его из глубокого раздумья. Тот уже выгрузил поклажу и теперь ждал оплаты.
      Чилдэн рассеянно расплатился. "Да, весьма вероятно, что этот клиент мистера Тагоми похож на майора Хумо. По крайней мере, - язвительно подумал Чилдэн, - с моей точки зрения". Он имел дело вот уже с довольно большим количеством японцев, но все еще испытывал трудности, отличая их друг от друга. Бывали среди них невысокие, коренастые, сложенные как борцы. Затем похожие на аптекарей очкарики... Такие, что напоминали садовников и цветоводов... У него была своя, особая классификация клиентов. И были еще молодые японцы, которые ему вообще уже не казались японцами. Клиент мистера Тагоми, по всей вероятности, дородный бизнесмен, курящий филиппинские сигары.
      И вот тогда, когда он со своими баулами на тротуаре стоял перед зданием "Ниппон Таймс Билдинг", шальная мысль мелькнула у него в голове, от которой у Чилдэна пробежал мороз по коже: а вдруг клиент мистера Тагоми не японец! Все в его сумках было отобрано в расчете именно на японцев, на их вкусы... Нет, этот человек обязательно должен быть японцем. Первоначально мистером Тагоми был заказан плакат времен гражданской войны об объявлении о наборе в армию. Такой хлам безусловно мог интересовать только японца. Типичное проявление их увлечения банальностями, их пристрастие к документам, их афишам, объявлениям. Ему припомнился японец, который все свое свободное время посвящал собиранию газетных реклам американских патентованных лекарств начала века.
      Сейчас перед ними стояли иные проблемы. Проблемы, которые надо было решать безотлагательно. Через высокие двери "Ниппон Таймс Билдинг" торопливой походкой проходили мужчины и женщины, все прекрасно одетые. Их голоса хорошо были слышны Чилдэну, и он двинулся в направлении входа. Бросил мимолетный взгляд вверх на величественное сооружение, самое высокое здание в Сан-Франциско. Бесконечные ряды окон, сказочный шедевр японской архитектуры - а вокруг садики с карликовыми вечнозелеными деревцами, альпийскими горками, с песком, имитирующим высохшее ложе ручья, вьющегося среди корней деревьев, между грубыми, неправильной формы камнями...
      Он увидел чернокожего, который был приставлен для переноски багажа. В данный момент он был свободен. Тотчас же Чилдэн окликнул его.
      - Носильщик!
      Чернокожий, улыбаясь, трусцой направился к Чилдэну.
      - На 20-й этаж, - самым суровым, на какой только был способен, тоном велел Чилдэн. - Секция В. И поживее. - Он указал на свои баулы, а сам важно зашагал ко входу в здание. Естественно, даже не подумал обернуться. Несколькими секундами позже он уже был в наполненной пассажирами кабине одного из скоростных лифтов. Вокруг стояли японцы, их гладкие, чистые лица лоснились под ослепительно-яркими плафонами, уставленными в кабине. Затем некоторое чувство слабости в желудке вызвал у него резкий рывок вверх, быстро защелкали выключатели проносящихся мимо этажей. Он закрыл глаза, плотно уперся ногами в пол и молился о том, чтобы поскорее закончился этот полет. Чернокожий, разумеется, понес сумки к служебному лифту. Представить его здесь не могла бы даже самая необузданная игра воображения. Чилдэн на мгновенье прикрыл глаза - он был одним из немногих белых в кабине лифта.
      Когда лифт выпустил его на двадцатом этаже, Чилдэн уже мысленно раскланивался, готовясь к встрече в конторе мистера Тагоми.