Затворник из горной твердыни

      Яростно завертев педалями, водитель велокэба тут же занял место среди других велокэбов и машин.
      Уже был почти полдень, когда Тагоми добрался до "Ниппон Таймс Билдинг". Едва войдя в вестибюль, он распорядился, чтобы дежурная по связи соединила его с мистером Рамсэем.
      - Это Тагоми, - сказал он, когда связь была налажена.
      - Доброе утро, сэр. Пока вас нет, чувствую себя как безработный. Испытывая самые мрачные предчувствия, я позвонил к вам домой в десять часов, но ваша жена сообщила мне, что вы ушли, не сказав ей куда.
      - Порядок наведен? - спросил Тагоми.
      - Не осталось и следа.
      - Точно?
      - Даю слово, сэр.
      Тагоми положил трубку и направился к лифту.
      Наверху, при входе в кабинет, он позволил себе краем глаза провести кратковременную проверку. Действительно, как ему и обещали, ни малейших следов. На душе стало легче. Никто бы и не догадался, если бы не видел собственными глазами. Историчность, вплетенную в нейлоновое покрытие пола.
      В кабинете его встретил мистер Рамсэй.
      - Ваша храбрость явилась главной темой хвалебной статьи в "Таймс", начал он. - В ней описывается... - Увидев выражение лица Тагоми, он осекся.
      - Отвечайте на вопросы, касающиеся безотлагательных дел, - сказал Тагоми. - Генерал Тедеки? То есть бывший мистер Ятабе?
      - Скрытно отбыл в Токио. После нескольких отвлекающих маневров различного рода.
      - Расскажите, пожалуйста, подробно обо всем, что касается мистера Бейнса.
      - Не могу сказать ничего определенного. Во время вашего отсутствия он появился здесь на короткий период, даже как-то тайком, но ничего не сказал, - Рамсэй замолчал в нерешительности. - Наверное, он возвратился в Германию.
      - Для него лучше было бы отправиться на Острова Метрополии, - заметил Тагоми, обращаясь, главным образом, к самому себе. В любом случае, теперь главное беспокойство связано со старым генералом. А это уже за пределами моих возможностей, подумал Тагоми. Моих лично, моего учреждения. Здесь воспользовались мною, что, естественно, было и правильным, и целесообразным. Я был их - как это они считают? Их прикрытием.
      Я - маска, за которой скрывается реальность. За мной, спрятанная, продолжается действительность, тщательно оберегаемая от посторонних любопытных глаз.
      Появилась очень взволнованная мисс Эфрикян.
      - Мистер Тагоми, меня к вам послала дежурная.
      - Успокойтесь, мисс, - произнес Тагоми. Течение времени продолжает увлекать нас за собой, подумал он.
      - Сэр, здесь германский консул. Он желает поговорить с вами. - Она перевела взор с него на Рамсэя, затем снова на Тагоми, лицо ее стало неестественно бледным. - Говорят, что он был уже в этом здании раньше, но поскольку было известно, что вы...
      Тагоми решительным жестом дал ей понять, чтобы она замолчала.
      - Мистер Рамсэй, напомните мне, пожалуйста, фамилию консула.
      - Фрейгерр Хуго Рейсс, сэр.
      - Теперь вспомнил. - Ну что ж, подумал он, по-видимому, мистер Чилдэн удружил мне, отказавшись принять револьвер.
      Не выпуская из рук портфель, он покинул кабинет и вышел в коридор.
      Здесь стоял хрупкий на вид, хорошо одетый белый. Коротко подстриженные волосы цвета соломы, черные блестящие европейские кожаные полуботинки, прямая осанка. И, как у женщины, мундштук из слоновой кости. Несомненно, он.
      - Герр Хуго Рейсс? - произнес Тагоми.
      Немец наклонил голову.
      - Так уж сложилось, - сказал Тагоми, - что уже в течение длительного времени вы и я все свои дела улаживаем по почте, телефону и так далее. Но никогда до сих пор не встречались лицом к лицу.
      - Большая для меня честь, - произнес Хуго Рейсс, сделав несколько шагов навстречу, - даже несмотря на прискорбно огорчительные обстоятельства...
      - Весьма сомневаюсь, - прервал его Тагоми.
      Немец удивленно поднял бровь.
      - Простите меня, - сказал Тагоми. - Что-то мое восприятие несколько затуманилось из-за указанных вами обстоятельств. Непрочность телесной субстанции - такой можно сделать вывод.
      - Это ужасно, - сказал Рейсс, качая головой. - Когда я впервые...
      Тагоми снова не дал ему договорить.
      - Прежде чем вы начнете свой молебен, позвольте мне сказать несколько слов.
      - Конечно.
      - Я лично застрелил двух ваших агентов СД, - сказал Тагоми.
      - Полицейское управление Сан-Франциско вызвало меня, - начал Рейсс, обволакивая обоих зловонными клубами сигаретного дыма. - Я несколько часов провел в участке на Кэрни-стрит и в морге, а потом мне дали прочесть отчет, который ваши люди передали в следственный отдел полиции. Это, безусловно, ужасно.
      Тагоми хранил молчание.
      - Тем не менее, - продолжал Рейсс, - утверждение о том, что эти террористы связаны с Рейхом, ничем не подтверждается. Я лично считаю, что весь этот инцидент - какое-то сплошное безумие. Я не сомневаюсь в том, что вы поступили совершенно правильно, мистер Тагори.
      - Тагоми.
      - Вот вам моя рука, - произнес консул, протягивая руку. - Давайте пожмем друг другу руки в знак джентльменского соглашения больше не возвращаться к этой теме. Она недостойна нашего внимания, особенно в этот переломный период, когда любая неразумная излишняя гласность может только еще больше воспламенить умонастроение толпы во вред интересам обеих наших стран.
      - Вина за это, тем не менее, так и остается на моей совести, - сказал Тагоми. - Кровь, герр Рейсс, не смывается столь же легко, как чернила.
      Консула, казалось, эти слова повергли в замешательство.
      - Я страстно желаю получить прощение, - продолжал Тагоми, - хотя вы и не в состоянии дать мне его. Никто не в состоянии. Я намерен с этой целью прочесть знаменитые записки древнего богослова из Массачусетса преподобного Мэси. В них много говорится, как мне сказали о людской вине, адском пламени и других подобных материях.
      Консул пристально смотрел на Тагоми, быстро делая одну затяжку сигареты за другой.
      - Позвольте довести до вашего сведения, что ваше государство близко к совершению еще большей подлости, чем прежде. Вам известна гексаграмма "Бездна"? Выступая как частное лицо, не как представитель японских официальных кругов, я публично заявляю: сердце сжимается от ужаса. Грядет кровавая бойня, не имеющая никакого сравнения с прошлыми. И все же даже теперь вы все свои силы тратите на достижение ничтожных эгоистических целей и удовлетворение личных амбиций. Для всех вас самое главное - взять верх над соперничающей группировкой: например, СД, не так ли? В то время как вы ставите в очень щекотливое положение герра Крауса фон Меера... продолжать дальше он не мог. Что-то тяжелое навалилось на грудь. Как в детстве, мелькнуло в голове. Приступ удушья, когда он сердился на свою мать.
      - Я страдаю, - сказал он Рейссу, уже потушившему свою сигарету, - от болезни, которая развивалась все эти долгие годы, но которая вошла в более опасную стадию в тот день, когда я, человек маленький, услышал, как бахвалятся своими безумными шальными выходками ваши вожди. И что бы вы не делали, вероятность излечения от нее равна нулю. Для вас, сэр, тоже. И если говорить языком преподобного Мэси, насколько верно я запомнил его слова: покайтесь!
      Голос германского посла прозвучал хрипло.
      - Вы верно запомнили. - Он поклонился и дрожащими пальцами поднес зажигалку к новой сигарете.
      Из кабинета вышел Рамсэй. В руках у него была папка с документами. Тагоми, который теперь стоял молча, пытаясь восстановить дыхание, он тихо шепнул:
      - Пока он здесь. Текущие дела, относящиеся к его служебным обязанностям.
      Тагоми машинально взял в руки протянутые бумаги. Взглянул на них. Форма 20-50. Запрос правительства Рейха через его представителя в ТША консула фрейгерра Хуго Рейсса с репатриации уголовного преступника, находящегося в настоящее время под стражей в Управлении полиции Сан-Франциско. Еврея по имени Фрэнк Фринк, гражданина - согласно закону от июня 1960 года, имеющего обратную силу - Германии. Подлежащего взятию под стражу согласно законам Рейха и так далее. Тагоми еще раз пробежал глазами содержание запроса.
      - Подпишите, сэр, - сказал Рамсэй, - сегодняшней датой. Окончание данного дела по запросу германского правительства. - Он с нескрываемой неприязнью смотрел на консула, протягивая авторучку Тагоми.
      - Нет, - не согласился Тагоми и вернул форму 20-50 Рамсэю. Затем он неожиданно выхватил бумаги из рук Рамсэя и быстро написал в самом низу: "Освободить из-под стражи. Высшая торговая миссия, Сан-Франциско. На основании дополнения к военному соглашению 1947 года. Тагоми". Одну копию он вручил германскому консулу, остальные вместе с оригиналом отдал Рамсэю. - До свидания, герр Рейсс, - сказал он и поклонился.
      Германский консул поклонился в ответ, едва взглянув на документ.
      - Пожалуйста, в будущем все деловые взаимоотношения со мной проводите с помощью таких промежуточных технических средств, как почта, телеграф, телефон, - сказал Тагоми. - Не появляясь здесь лично.
      - Вы налагаете на меня ответственность за общее положение дел, что далеко выходит за пределы моей юрисдикции.
      - Дерьмо собачье, - промолвил Тагоми. - Мне с вами не о чем говорить.
      - Так не ведут себя цивилизованные индивидуумы, - сказал консул. - Вы так говорите по злобе, чтобы отомстить. Там, где место простой формальности, без вовлечения личностных моментов. - Он швырнул сигарету на пол коридора, затем развернулся и быстро зашагал к лифту.
      - Забирайте с собою и вашу дрянную смердящую сигарету, - бросил ему не очень громко вслед Тагоми, но консул уже зашел за угол.
      - Сам ведет себя как ребенок, - сказал Тагоми, обращаясь к Рамсэю. Вы стали свидетелем возмутительного детского поведения. - Он нетвердой походкой направился к себе в кабинет. Дышать стало нечем. Боль пронзила всю левую руку, и в то же самое время какая-то гигантская открытая ладонь сдавила и расплющила ему ребра. Он только и успел сказать "Уф". И увидел перед своими глазами не ковер на полу, а сноп взметнувшихся во все стороны красных искр.
      - Помогите, мистер Рамсэй, - взмолился он. Но сам не услышал этих слов. - Пожалуйста. Он всплеснул руками, споткнулся и, падая, успел схватиться в кармане пальто за серебряный треугольник, вещицу, которую убедил его взять мистер Чилдэн. Не спасла она меня, подумал он. Не помогла. Несмотря на все мои старания.
      Тело его ударилось о пол - сначала ладонями и коленями, он стал ловить ртом воздух, затем увидел ковер у своего носа. Рамсэй что-то невразумительно бормотал, стараясь сохранить самообладание.
      - У меня небольшой сердечный приступ, - удалось еще сказать Тагоми.
      Возле него уже суетилось несколько человек, уложившие его на кушетку в кабинете.
      - Не волнуйтесь, сэр, - произнес кто-то из них.
      - Сообщите жене, пожалуйста, - попросил Тагоми.
      Вскоре он услышал завывание на улице сирены скорой помощи. Люди входили в кабинет и выходили, создавая вокруг него суматоху. Его укрыли одеялом, сняли галстук, расстегнули воротник рубахи.
      - Мне теперь лучше, - произнес Тагоми. Лежать ему было удобно, он даже и не пытался пошевелиться. Все равно, карьере моей конец, решил он. Несомненно, генеральный консул поднимет страшнейший гвалт. Будет жаловаться на неучтивость. И, наверное, правильно сделает, если пожалуется. Все равно, дело сделано. Насколько я был способен, со своей стороны. Остальное - дело Токио и группировок в Германии. Борьба, в любом случае, без моего участия.
      А я-то считал, что это всего лишь пластмассы, подумал он. Важный коммерсант в области изготовления пресс-форм. Оракул догадался и дал мне ниточку, но...
      - Снимите с него рубаху, - раздался внушительный голос, не терпящий ни малейших возражений. Это несомненно врач миссии, Тагоми улыбнулся. Тон голоса - это самое главное.
      Можно вот это, захотелось узнать мистеру Тагоми, быть ответом? И я, мое сознание, должно этому подчиниться.
      Что там последнее сообщил мне Оракул? В ответ на вопрос, заданный ему, когда на полу кабинета лежали двое мертвых или умирающих? Гексаграмма 61. "Внутренняя правда". Звери и птицы не обладают разумом. Не очень-то убедительно. Это я. Книга имеет ввиду меня. Я никогда не приду к полному пониманию - такова природа таких существ. Или... это и есть внутренняя правда, то, что происходит со мной сейчас?
      Я подожду. Что же это. Наверное, это и то, и другое.
      В этот вечер сразу же после вечерней раздачи пищи, к камере Фрэнка Фринка подошел служащий полиции, открыл дверь и велел ему забирать свои вещи в дежурном помещении.
      Вскоре Фринк был уже на тротуаре перед полицейским участком на Кэрни-стрит, в толпе спешивших мимо него прохожих. Среди громыханью автобусов, сигналов автомобилей, криков водителей велокэбов. Было холодно. Перед каждым зданием пролегли длинные тени. Фрэнк постоял какое-то мгновенье и затем машинально присоединился к группе пешеходов, собравшихся, чтобы перейти улицу на перекрестке.
      Арестовали меня совершенно без причины, подумал он. Без какой-либо цели. А затем точно таким же образом и выпустили.
      Ему ничего не объяснили, просто отдали узел с одеждой, бумажником, часами, очками, личными предметами и занялись приведенным в участок подвыпившим немолодым мужчиной.
      То, что меня отпустили - чудо. Какая-то счастливая случайность. По правде говоря, я уже должен был быть на борту самолета, следующего в Германию. Для уничтожения.
      Он все никак не мог в это поверить. Как в свой арест, так и в освобождение. Все казалось каким-то нереальным. Он брел мимо закрытых магазинов, наступал на мусор, который гнал по тротуару ветер.
      Новая жизнь. Как будто родился во второй раз. Как будто - черт побери, не как будто, а просто родился!
      Кого мне благодарить? Помолиться, может быть?
      И о чем молить?
      Я хочу понять, сказал он себе, проходя по шумным вечерним улицам, мимо неоновых реклам, мимо баров на Грен-авеню, их дверей которых гремела музыка. Я хочу постичь. Должен.
      Но он знал также и то, что это ему никогда не удастся. Где-то в самом углу разума мелькнула мысль - назад, к Эду. Мне надо вернуться в мастерскую, спуститься вниз, в тот самый подвал. Взять в руки инструменты, которые я оставил, и продолжать изготовлять украшения, вот этими своими руками. Работая и не думая, не поднимая головы и не пытаясь понять. Я должен все время быть чем-то занятым. Я должен производить целые груды украшений.
      Он быстро шел, квартал за кварталом, по городу, на который все больше опускалась ночная тьма. Стараясь изо всех сил как можно быстрее оказаться в том месте, где все было для него ясно, туда, где он был до сих пор.
      Когда Фрэнк спустился по ступенькам в подвал, то увидел, что Маккарти сидит за верстаком и ужинает. Два бутерброда, термос чая, банан, несколько печений. Широко открыв рот от изумления, он задержался на пороге.
      Наконец Эд его заметил и повернулся в его сторону.
      - А я-то думал, что тебя уже нет в живых, - сказал он и стал жевать дальше, проглотил, откусил еще.
      Рядом с верстаком Эда был включен небольшой электрический калорифер. Фрэнк подошел к нему и, нагнувшись, стал отогревать руки.
      - Я очень рад, что ты вернулся, - сказал Эд. Он дважды похлопал Фрэнка по спине, затем снова принялся за бутерброды. Больше он ничего не сказал. Только и было слышно жужжание вентилятора калорифера и звуки челюстей Эда.
      Положив пальто на стул, Фрэнк набрал горсть незавершенных серебряных сегментов и прошел с ними к полировальному станку. Одел на шпиндель суконный круг, включил двигатель; смазал круг полировочной пастой, одел маску, чтобы защитить глаза, а затем, сев на высокий табурет, стал снимать огненную чешую с сегментов, с одного за другим.
      15
      Капитан Рудольф Вегенер, путешествующий под фиктивным именем Конрад Гольц, коммерсант в сфере оптовых поставок медикаментов, смотрел в иллюминатор реактивного корабля "Люфтганзы". Впереди - Европа. Как быстро, отметил он про себя. Мы приземлимся на взлетно-посадочном поле аэропорта "Темпельхоф" примерно через семь минут.
      Хотел бы знать, чего я достиг, размышлял он, глядя на быстро приближающуюся земную поверхность... Теперь дело за генералом Тедеки. Что ему удастся сделать на Островах метрополии. Но, по крайней мере, мы доставили им информацию. Мы сделали все, что могли.
      Но для особого оптимизма причин не было, подумал он. По всей вероятности, японца вряд ли удастся изменить курс германской внутренней политики. У власти правительство Геббельса, и оно, вероятно, устоит, и когда его положение упрочится, снова вернется к идее "Одуванчика". Будет уничтожена другая важная часть планеты вместе с ее населением, во имя доведенного до абсурда фанатичного идеала.
      Предположим, со временем они, наци, уничтожат ее всю, оставив после себя стерильное пепелище. Она на это способны. У них есть водородная бомба. И, безусловно, они так и поступят; их образ мысли ведет к этому "Готтердаммерунгу" [Сумерки богов (нем.)]. Они, возможно, даже жаждут этого, активно домогаются фатального светопреставления для всех.
      И что же тогда будет, после этого безумия Третьего Рейха? Положит ли оно конец всей жизни, любого рода, везде и всюду? Когда наша планета станет мертвым миром, уничтоженная нашими же собственными руками?
      В голове все это как-то не укладывалось. Даже если вся жизнь на нашей планете будет уничтожена, должна оставаться жизнь где-нибудь еще, жизнь, о которой нам ничего не известно. Не может быть, чтобы наша планета была единственной; должны существовать еще многие планеты, для нас невидимые, в других областях пространства или даже в других измерениях, которые мы просто не в состоянии постичь.
      Даже хотя и не могу доказать это, даже хотя это и противоречит логике - я верю в это, сказал он самому себе.
      Из громкоговорителя раздалось:
      - Майн Даммен унд Геррен, Ахтунг, Битте.
      Близок момент приземления, отметил про себя капитан Вегенер. Меня, безусловно, встретят из "Зихерхайтсдинст". Вопрос только вот в чем: какая фракция службы безопасности будет представлена? Геббельса? Или Гейдриха? При условии, что генерал СС Гейдрих еще жив. Пока я находился на борту корабля, его могли окружить и расстрелять. В переходные периоды в жизни тоталитарного общества события происходят быстро. В нацистской Германии никогда не было недостатка в списках с фамилиями, которые сосредоточенно изучались и не всегда уничтожались...
      Несколькими минутами позже, когда ракетный корабль приземлился, он медленно двигался к выходу, перекинув через руку пальто. Рядом с ним и впереди него шли взволнованные пассажиры. На этот раз среди них не оказалось, подумал он, молодого нацистского художника. Не было Лотце, который мог бы меня изводить своим идиотским мировоззрением.
      Члены экипажа, разодетые, заметил Вегенер, как сам рейхсмаршал, помогали пассажирам, одному за другим, спуститься по наклонной раме, сопровождая некоторых до самой земли. У главного же входа в здание аэровокзала стояла чуть в стороне небольшая группка чернорубашечников. За мной? Вегенер медленно начал отходить от места стоянки ракетного корабля. Здесь стояла еще одна группа встречающих - состоявшая из мужчины, женщины и даже детей... Они всматривались в лица прибывших, размахивали руками, окликали...
      Из группы чернорубашечников отделился плосколицый блондин с немигающими глазами и знаками отличия Ваффен-СС и направился к Вегенеру. Щеголевато щелкнув каблуками ботфортов и отдав честь, он спросил:
      - Их битте мих цу енштшульдиген. Зинд зи нихт капитан Рудольф Вегенер, фон дер абвер? [Прошу прощения. Это вы - капитан Рудольф Вегенер из абвера?]
      - Вы ошибаетесь. Я - Конрад Гольц. Представитель фирмы "АГ Хемикалиен, выпускающей медикаменты, - ответил Вегенер, стараясь пройти мимо.
      Двое чернорубашечников, тоже из Ваффен-СС двинулись с ним рядом. Еще трое пристроились сзади, так что, хотя он и продолжал идти своим шагом в том направлении, которое сам избрал, он внезапно оказался под их полным и действенным контролем. У двоих эсэсовцев шинели оттопыривались от спрятанных под ними автоматов.
      - Вы - Вегенер, - сказал один из них у входа в здание.
      Он ничего не ответил.
      - У нас машина, - продолжал эсэсовец. - Нам велено встретить ваш ракетный корабль, установить с вами контакт и доставить непосредственно генералу Гейдриху, который сейчас вместе с Зеппом Дитрихом находится в ОКВ Лейбштандарт Дивизьон. Нам, в частности, не разрешено подпускать к вам никого из партии или вермахта.
      Значит, меня не пристрелят, успокаивал себя Вегенер. Гейдрих жив и находится в безопасном месте, пытается укрепить свое положение в борьбе с правительством Геббельса.
      Может быть, правительство Геббельса все-таки падет, думал он, когда его заталкивали в штабной эсэсовский "Даймлер". Отряд вооруженных эсэсовцев неожиданно произведет смену караула, заменив или разогнав охрану рейхсканцелярии.
      Тотчас же все берлинские полицейские участки начнут внезапно изрыгать во всех направлениях вооруженные команды СД, отключится подача электроэнергии и прекратят свою работу радиостанции. Закроется аэропорт "Темпельхоф". В темноте, опустившейся на центральные улицы Берлина, станут раздаваться очереди из крупнокалиберных пулеметов.
      Только какое все это будет иметь значение? Даже если свергнут доктора Геббельса и отменят "Операцию "Одуванчик"? Они все еще останутся существовать, чернорубашечники, партия, интриги, если не на Востоке, то где-то в других местах. На Марсе или на Венере.
      Неудивительно, подумал он, что Тагоми не смог так жить дальше. Суровая дилемма нашего существования. Что бы ни происходило, всегда в выигрыше ни с чем несравнимое зло. К чему тогда борьба? Зачем мучиться выбором? Если все альтернативы совершенно одинаковы...
      И все-таки, скорее всего, мы будем жить и дальше, как и всегда жили. Изо дня в день. В данный момент мы боремся с "Операцией "Одуванчик". Позже, в другое время, станем бороться с полицией. Ведь нельзя всем этим заниматься одновременно - нужна какая-то последовательность, это должно быть непрерывным процессом. Незаконченный результат мы в состоянии повлиять только в том случае, если будем делать свой выбор перед осуществлением каждого шага.
      Мы можем только надеяться. И не оставлять попытки.
      В каком-нибудь ином мире все, может быть, совсем иначе. Лучше, чем у нас. Имеются благоприятные и откровенно пагубные альтернативы. Не такие, где все затуманено, так перемешано, как у нас, где мы не располагаем соответствующими инструментами, с помощью которых можно было бы безошибочно отделять добро от зла.
      У нас далеко не идеальный мир, мир, в которым нам бы нравилось жить, в котором было бы легко соблюдать нравственные принципы, потому что легко бы распознавалось добро и зло. Где можно каждый раз совершать только правильные поступки, не прилагая особых усилий, ибо можно было бы безошибочно
      Мы можем только надеяться. И не оставлять попытки.
      В каком-нибудь другом мире все, может быть, совсем иначе. Лучше, чем у нас. Имеются благоприятные и откровенно пагубные альтернативы. Не такие, где все так затуманено, так перемешано, как у нас, где мы не располагаем соответствующими инструментами, с помощью которых можно было бы безошибочно отделять добро от зла.
      У нас далеко не идеальный мир, мир, в котором нам бы нравилось жить, в котором можно было бы легко соблюдать нравственные принципы, потому что легко бы распознавалось добро и зло. Где можно каждый раз совершать только правильные поступки, не прилагая особых усилий, ибо можно было бы безошибочно определять очевидное...
      "Даймлер" тронулся с капитаном Вегенером на заднем сидении между двумя эсэсовцами с автоматами на коленях. С эсэсовцем за рулем.
      А вдруг это все ложь, размышлял Вегенер в мчащемся на высокой скорости лимузине по берлинским улицам. Везут они меня не к генералу Гейдриху в ОКВ Лейбштандарт Дивизьон, а в партийную тюрьму, где меня будут пытать и в конце концов прикончат. Но я сделал свой выбор - я вернулся в Германию. Я предпочел рискнуть свободой вместо того, чтобы через людей абвера добиваться его покровительства.
      Смерть подстерегает нас каждую минуту, только такая перспектива открыта перед нами, где бы мы не находились И со временем мы ее выберем сами, несмотря на присущий нам инстинкт самосохранения. Или опустим руки и примем ее, какою бы она не была. Он смотрел на проносящиеся в окне здания. Мой родной народ, подумал он. Ты и я, снова вместе.
      Он спросил у эсэсовцев:
      - Как обстоят дела? Какие самые недавние изменения политического характера? Меня не было здесь несколько недель, я уехал отсюда еще перед смертью Бормана.
      Ему ответил сидящий от него справа.
      - Естественно, истерические толпы поддерживают Крошку-доктора. Эта толпа возвела его на трон. Однако, когда поднимут голову более трезвомыслящие элементы, маловероятно, что они захотят поддерживать пройдоху и демагога, который держится только тем, что воспламеняет массы своей ложью и заклинаниями.
      - Понятно, - сказал Вегенер.
      Все продолжается, подумал он. Междоусобная ненависть. Пожалуй, именно это - залог будущего. Они сожрут в конце концов друг друга и оставят в покое всех остальных - здесь и по всему миру. Нас много, чтобы снова начать строить, надеяться и осуществлять свои скромные замыслы.
      До Шайенна, штат Вайоминг, Джулия Фринк добралась в час дня. В центре города, деловой части, она остановилась напротив огромного здания железнодорожного вокзала у табачного киоска и купила две свежие газеты. Припарковавшись у бордюра, стала быстро их просматривать, пока, наконец, не наткнулась на нужное место.
      "ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ УВЕСЕЛИТЕЛЬНОЙ ПОЕЗДКИ.
      Разыскиваемая полицией для расследования по делу об убийстве своего мужа в снятом ими шикарном номере гостиницы "Президент Гарнер" в Денвере миссис Джо Чиннаделла из Кэнон-сити, согласно утверждениям служащих гостиницы, покинула номер сразу же после того, что, должно быть, стало трагической кульминацией семейной ссоры в номере найдены лезвия для безопасной бритвы, по иронии судьбы предоставляемые в качестве дополнительной услуги администрацией гостиницы своим постояльцам, которыми, по-видимому, и воспользовалась миссис Чиннаделла, чтобы перерезать горло своему мужу. По описаниям она стройная, интересная, хорошо одетая темноволосая женщина примерно 30 лет. Тело было найдено Теодором Феррисом, служащим гостиницы, который получасом ранее взял у Чиннаделла рубахи для глажки и при возвращении их наткнулся на вызывающую сцену. В гостиничном номере, как утверждает полиция, найдены следы борьбы, что наводит на мысль о яростном споре, который..."
      Значит, он мертв, подумала Джулия, закрывая газету. И не только об этом узнала она из газеты. У них нет настоящей моей фамилии; они не знают, кто я, и вообще ничего не знают обо мне.
      Беспокоясь теперь уже гораздо меньше, она поехала дальше, пока не нашла подходящую гостиницу. Сняв номер и перенеся в него все свое имущество из машины, решила никуда не спешить, подождать до вечера и только тогда отправиться к Абендсенам, одев свое новое платье. В нем не годится показываться днем - к обеду не одевают вечернее платье.
      Теперь можно закончить чтение книги.
      Она включила радио, принесла кофе из буфета гостиницы. После этого поудобнее расположилась на аккуратно застеленной постели, обложившись подушками и взяла чистенький, еще нечитанный экземпляр "Саранчи", который она приобрела в книжном киоске гостиницы в Денвере.
      В запертом на ключ номере она закончила читать книгу в четверть седьмого вечера. Сомневаюсь, дочитал ли ее до конца Джо, подумала она. В ней гораздо больше, чем он понял. О чем хотел сказать Абендсен? Разве только об этом выдуманном им мире? Неужели я единственная, кто это понимает? Держу пари, что именно так. В действительности не понимает "Саранчу" больше никто, кроме меня - они просто воображают, что понимают.
      Все еще чувствуя себя неуверенно, Джулия спрятала книгу в чемодан, затем одела пальто и вышла из мотеля в поисках места, где можно было бы пообедать. Воздух был чистым, рекламы и огни Шайенна казались особенно волнующими. Перед входом в бар две хорошенькие проститутки-индеанки затеяли ссору между собой - она приостановилась послушать. По улицам проезжало множество автомобилей, лоснящихся, сверкающих, все это зрелище в целом создавало атмосферу яркости и надежды, все, казалось, было устремлено вперед, а не назад... Назад, подумала она, к затхлости и тоске, к использованному и за ненадобностью выброшенного...
      В дорогом французском ресторане - где служитель в белом смокинге парковал автомобили посетителей и на каждом столе горела свеча в огромном, цвета красного вина бокале, а сливочное масло подавалось не кубиками, а скатанное в круглые матовые шарики - она пообедала с наслаждением, а затем, имея еще массу свободного времени, медленно прогулялась пешком к мотелю. Купюры рейхсбанка у нее почти закончились, но она совершенно не волновалась, это уже казалось для нее чем-то несущественным.
      Абендсен рассказал нам о нашем собственном настоящем мире, думала она, отпирая дверь номера. О том, что вокруг нас сейчас. Снова включила радио. Он хочет, чтобы мы увидели это, как оно есть. И я это вижу с каждым моментом все отчетливее.
      Вынув голубое атласное платье из картонной коробки, аккуратно разложила его на кровати. Оно было в прекрасном состоянии, единственное, что нужно было сделать, - это тщательно вычистить в поверхности остатки ворса. Раскрыв остальные пакеты, обнаружила, что не взяла с собою ни одного из новых полубюстгальтеров, купленных в Денвере. Разозлившись, с размаху плюхнулась в кресло, закурила сигарету и задумалась.
      Может быть, одеть платье с обычным бюстгальтером? Она быстренько сбросила блузку и юбку, одела платье, но были видны шлейки и верхняя часть каждой половинки - явно такой бюстгальтер не пригоден. Или, может быть, подумала она, одеть вообще без бюстгальтера... прошло уже немало лет с тех пор, как она такое себе позволяла... ей вспомнились времена, когда она еще была старшеклассницей и у нее был совсем маленький бюст. Тогда это вызывало у нее немалую тревогу. Но теперь, с годами и благодаря занятиям дзюдо у нее стал тридцать восьмой размер. Став на стул в ванной комнате, чтобы видеть себя в зеркале шкафчика для туалетных принадлежностей, попыталась все же одеть новое платье без бюстгальтера.