Жюльетта (№2) - Жюльетта. Том II

Еще больше испугал Дюран тот факт, что они даже не предупредили ее о том, чтобы она держала язык за зубами.

– Мы пропали, – сказала она, вернувшись домой, и рассказала обо всем, и первой моей мыслью было отправить ее назад к инквизиторам.

– Это ничего не изменит, – ответила она. – Если бы даже я выполнила их задание, они все равно расправились бы со мной. Нет, единственное для меня спасение – уехать из этого города как можно скорее, ибо если они узнают или заподозрят, что мы виделись с тобой, у тебя также будут неприятности.

Бедняжка наскоро собрала вещи и поцеловала меня.

– Прощай, Жюльетта, прощай, любовь моя. Скорее всего, мы больше не увидимся.

Не прошло и двух часов после ухода моей подруги, как на пороге появились полицейские с предписанием об аресте. Меня препроводили во Дворец Правосудия и поместили в дальнюю изолированную комнату на последнем этаже. Комната была разделена на две части черной ширмой. Через минуту вошли два инквизитора, и полицейские удалились.

– Встань, – сказал мне один из них, – и отвечай честно и прямо. Ты знаешь женщину по имени Дюран?

– Да.

– Ты вместе с ней совершала преступления?

– Нет.

– Ты когда-нибудь слышала, что она плохо отзывалась о правительстве Венеции?

– Никогда.

Потом заговорил второй, и голос его был зловещим:

– Ты хочешь обмануть нас, Жюльетта, или говоришь меньше, чем знаешь, но в любом случае ты виновна. – Он сделал короткую паузу и отодвинул черную занавеску. За ней я увидела подвешенное к потолку изуродованное тело женщины и в ужасе отвела глаза. – Это твоя сообщница; вот так Республика наказывает жуликов и отравителей. Если в течение двадцати четырех часов ты не покинешь нашу территорию, завтра с тобой будет то же самое.

У меня закружилась голова, и я потеряла сознание. Когда я очнулась, рядом со мной была незнакомая женщина, полицейские также были в комнате, и они вытащили меня в коридор.

– Теперь отправляйтесь домой, – предупредил меня начальник сбиров, – и сделайте то, что вам ведено. Не пытайтесь помешать судебному приставу, который конфискует ваши деньги, помещенные в венецианские банки, всю мебель и драгоценности. Остальное можете забрать с собой; если до рассвета вы не покинете город, вас ждет смерть.

– Я все исполню, господин; я сделаю все, что вы говорите; у меня нет желания дольше оставаться в городе, где наказывают честных людей, отказавшихся творить зло.

– Тихо, мадам, тихо; благодарите судьбу, что никто больше не слышит этих слов, иначе вы не ушли бы отсюда живой.

– Благодарю вас, добрый человек, – сказала я тюремщику, опуская в его ладонь сто цехинов. – Я воспользуюсь вашим советом и завтра буду далеко от этих негостеприимных болотистых мест.

Сборы мои длились лишь несколько минут. Лила и Розальба высказали желание остаться в Венеции, где они прилично зарабатывали; я простилась с ними, взяв с собой только одну женщину, которая была со мной с первого дня моего брака и о которой до сих пор я вам не рассказывала, потому что она не играла никакой роли в моих приключениях. Получив разрешение оставить себе бумажник и все наличные деньги, я отправилась в путь, имея около восьмисот тысяч франков, все остальное присвоила себе Республика; но у меня оставались еще вклады в римских банках, с которых я получала доход пять миллионов в год, и это меня утешало. В ту же ночь я доехала до Падуи, еще через неделю была в Лионе, где сделала привал на несколько дней. В продолжение этого путешествия на север я обходилась без плотских утех, и вынужденный пост разжег во мне неодолимое желание сношаться; чтобы его удовлетворить, я, не раздумывая, отправилась прямиком в дом известной сводни, где провела два дня подряд и получила все необходимое.

Рассудив, что возвращение в Париж ничем не грозит мне, поскольку министра, от которого я сбежала, уже не было в живых, – я решила ехать туда, как только получила от Нуарсея ответ на мое письмо, известившее его о моем предстоящем приезде. Обрадованный возможностью вновь увидеть меня, этот надежный и верный друг заверил, что он будет ждать свою Жюльетту с нетерпением и что очень гордится успехами своей выдающейся воспитанницы. Другое письмо я отправила аббату Шаберу с просьбой привезти в Париж мою дочь и назвала гостиницу, в которой намеревалась остановиться.. Туда мы, все трое, приехали почти одновременно. Марианне шел седьмой год. Не было на свете прелестней ребенка, чем она, но Природа безмолвствовала в моей душе, распутство заглушило ее голос. Так бывает всегда: сжав человеческое сердце мертвой хваткой, оно не оставляет в нем места другим чувствам, а если, несмотря ни на что, туда проникает что-нибудь доброе, оно скоро превращается в свою противоположность. Я должна признаться, что обнимая Марианну, я не испытала абсолютно никакого волнения, кроме позыва похоти.

– Это прекрасный объект для воспитания, – шепнула я Шаберу. – Как мне хочется предостеречь это создание от ошибок, которые вынудили меня бежать из Парижа, от тех, которые привели Дюран к гибели. Я внушу ей необходимость быть стойкой в пороке, и она никогда не сойдет с этога пути, а если когда-нибудь в ее сердце закрадется добродетель, пусть она найдет в девочке злодейство, настолько глубоко укоренившееся, что не посмеет атаковать его.

Шабер, которому было поручено заниматься воспитанием Марианны, продемонстрировал мне ее таланты: она играла на клавесине, прекрасно танцевала, премило рисовала, говорила по-итальянски и так далее.

– А как насчет животных инстинктов? – спросила я аббата.

– По-моему, с этим у нее все в порядке, – ответил Шабер, – и если мы не углядим за ней, эта обезьянка начнет мастурбировать.

– Ну и хорошо, я помогу ей, – сказала я, – я буду безмерно рада увидеть в ней первые проявления половой зрелости.

– Погоди немного, – посоветовал мне аббат, – иначе это плохо отразится на ее здоровье.

Однако это соображение не оказало на меня никакого действия. Аббат, наезжавший в Париж несколько раз в мое отсутствие, рассказал мне о последних событиях и взялся перевести мои деньги из римских банков. Вскоре я приобрела два роскошных особняка в городе, а также загородное поместье, которое вы хорошо знаете.

Через день после приезда я нанесла визит Нуарсею; он встретил меня с чрезвычайной приветливостью и объявил, что, по его мнению, я стала еще прекраснее, чем прежде. Продолжая пользоваться расположением министра вплоть до его смерти, Нуарсей, за то время, что я его не видела, утроил свое состояние, и теперь весь Париж смотрел на него как на одного из выдающихся людей своего времени.

– Поверь мне, Жюльетта, – сказал он мне, – отныне я буду делать все, чтобы ты возвысилась вместе со мной; ты мне нужна; я хочу творить зло только в твоей компании, и нас ждут большие дела, если мы объединим наши усилия и вместе будем разрабатывать эту жилу.

После этого он попросил меня рассказать о моих приключениях, и когда я дошла до случая с пятьюстами тысячами франков, которые я обещала передать Фонтанж, дочери мадам де Донис, – как вы помните, она находилась в монастыре в Шайо, и ей было около семнадцати лет, – он стал настаивать, чтобы мы позабавились с девчонкой, а деньги оставили себе. Его аргументы касательно этого дела были настолько убедительны, что я не могу не повторить их для вас; признаться, я нарочно изобразила нерешительность, чтобы дать ему возможность произнести длинную и поучительную речь. Вот каким образом он разбил мои притворные возражения в тот вечер, когда мы ужинали в его маленьком уютном доме в Барьер-Бланш.

– Когда у человека есть две причины совершить какой-то поступок, Жюльетта, – начал он, – и нет ни одной, чтобы не , совершать его, честно говоря, я не верю своим ушам, что этот человек пребывает во власти сомнений. Тем более, когда ему тридцать лет, когда он обладает умом и не имеет предрассудков, не верит в Бога, не склонен к угрызениям совести, но чрезвычайно расположен к злодейству и, помимо всего прочего, много выигрывает, совершив этот поступок, – вот тогда, повторю еще раз, мне дико и странно слышать из его уст вопрос: что делать? Если он имеет в своем распоряжении все необходимое для этого, если он уже творил и более чудовищные и трудные дела, если находил в них удовольствие, если приходил в экстаз от этого удовольствия, я, признаться, не понимаю и не принимаю внутренней борьбы в душе этого человека, которого ожидают еще большие удовольствия и большие выгоды. Короче говоря, ты заслуживаешь хорошей порки за то, что осмеливаешься советоваться со мной по такому пустячному поводу; и я заявляю тебе, что если по прошествии четырех дней ты не сделаешь этого, я порву с тобой всяческие отношения и буду считать тебя одной из этих недалеких, бесхарактерных женщин, которые проводят всю свою никчемную жизнь в бессмысленной и безрезультатной суете. Или ты хочешь сказать, что у тебя слишком много денег, чтобы отказаться от суммы, от которой может зависеть благополучие несчастной сиротки? Ах, Жюльетта! Разве можно иметь денег слишком много? Я допускаю, что ты истратишь эти полмиллиона на свои развлечения, но я хочу тебя спросить, неужели, на твой взгляд, удовольствие, которое ты от них получишь, не перевесит куцее удовольствие отказаться от этих денег ради девчонки, которую ты даже не знаешь и которую они только испортят.

Давай теперь поговорим, если хочешь, об этой девочке. Кто она для тебя? Никто. Кто вообще она такая? Отпрыск женщины, с которой тебя связывали плотские утехи. Подумаешь, какая невидаль! И еще один момент: что произойдет, если ты выполнишь поручение? Никто не скажет тебе даже спасибо, ибо по мнению людей ты всего лишь выполнишь свой долг. Если же, с другой стороны, ты оставишь деньги себе, никто и не узнает о том, что ты должна была передать их кому-то, и ты потратишь их на свои удовольствия; так что для тебя привлекательнее: выполнить свой бессмысленный долг или получить наслаждение? Неужели ты еще можешь колебаться, Жюльетта? Пойдем дальше; я никогда не видел эту девочку, но уверен, что, взглянув на нее, ты прочтешь на ее челе: «Небеса бросили меня в этот мир для твоего удовольствия; сама неодолимая судьба столкнула нас друг с другом, сама Природа предлагает меня в качестве твоей жертвы». Вот что написано на ее челе и написано это рукой Природы. Ты можешь возразить мне, что не желаешь оскорбить память своей покойной подруги, с которой ты когда-то поступила жестоко. Но я с легкостью докажу тебе, что, во-первых, ты ничем не покушаешься на ее интересы, поскольку покойнице ничего не нужно, и, во-вторых, ты ничем не можешь оскорбить ее, ибо нельзя оскорбить мертвых. В самом деле, чем ты обманываешь свою подругу? Она хотела только одного – чтобы ты передала ее дочери эти деньги, но почему ты не имеешь права пользоваться ими, прежде чем исполнить желание матери? Поэтому пока оставь их себе, а после своей смерти завещай их этой девочке, таким образом твоя совесть будет спокойна, если уж тебе так необходимо умиротворить ее. Это не будет противоречить желанию той женщины, ибо ее дочь получит деньги и, быть может, получит еще больше, если ты выгодно вложишь их. Мадам Донис не сказала тебе: «Я вверяю жизнь этого ребенка под твою защиту, и если она умрет, деньги будут твоими, но будут твоими только в случае ее смерти». Она просто сказала: «Вот пятьсот тысяч франков, я оставляю их своей дочери». Это означает, что если ребенок переживет тебя, деньги должны достаться ей, и желание покойной будет удовлетворено.

Я уже не говорю о том, что даже если здесь идет речь о неисполнении ее желания, зачем совершать глупость и чувствовать себя чем-то обязанной человеку, которого уже нет в живых? Обидеть или обмануть можно только живого человека, так как только живой чувствует боль и обиду, но подумай сама, какой ущерб можно причинить мертвецу? Любой наследник, который исполняет волю покойного в ущерб себе для того только, чтобы польстить умершему, похож на идиота, бросающего деньги на ветер, но если последний жертвует лишь деньгами, то первый, кроме того, отказывается от своего счастья в угоду призраку, и, на мой взгляд, между ними нет большой разницы. В мире множество нелепых условностей, от которых люди не желают избавиться, но которые от этого не становятся менее абсурдными. Нет нужды выполнять, скажем, все условия завещания, глупо связывать себя ими, глупо полагать, будто мертвец обладает способностью чувствовать, это противоречит всем законам Природы и здравого смысла. Ну, довольно об этом. Запомни одно: оставив себе пятьсот тысяч франков, ты ни в коей мере не нарушишь слова, данного тобой, и мне кажется, я достаточно убедительно показал это. Теперь рассмотрим вторую часть этой дилеммы: если я отдам деньги, я обеспечу благосостояние девочки, если не отдам, я обеспечу свое благосостояние. На это я отвечу так.

По моему глубокому убеждению, мы можем ценить других людей, только если поддерживаем с ними тесные отношения, если сходятся наши вкусы, характеры, наш образ мыслей, я уже не говорю о симпатиях внешнего порядка. Словом, общение с человеком должно доставлять нам удовольствие, и вот здесь ты столкнулась с выбором: наслаждаться дочерью подруги ценой отказа от пятисот тысяч франков или наслаждаться этими деньгами, отказавшись от девочки. В этом вопросе я ничем не могу тебе помочь, ты сама должна выбрать то, что тебе больше подходит. Только помни, что к какому бы решению ты ни пришла, душа твоя не будет спокойна, ибо добродетель вызывает сожаление точно так же, как и порок. Следовательно, если ты откажешься от Фонтанж и оставишь себе деньги, ты будешь упрекать себя за то, что поддалась этому искушению, и будешь жалеть о прелестной девочке. Если же ты пойдешь другим путем, ты будешь корить себя за слабость. Но учти, что первое сожаление непременно компенсируется настоящим утешением, утешением плоти. Да, скажешь ты себе, я потеряла Фонтанж, но зато теперь я наслаждаюсь; между тем как во втором случае единственным твоим утешением будет мимолетное удовольствие, уступка добродетели, крошечное удовлетворение морального порядка. Первое предполагает отказ от чего-то мелкого, незначительного, зато дает ощутимое, материальное счастье и блаженство; второе связано с большими лишениями и взамен производит слабое волнение в нервной системе. Кроме того, твой образ мыслей просто несовместим с такими непреходящими моральными радостями, которые даже недоступны тому, кто ни во что не верит, кто презирает добродетель и боготворит порок, кто любит злодейство ради самого злодейства и ради связанных с ним выгод. Сравни это с радостью наслаждаться полмиллионом франков, и ты сразу почувствуешь разницу. Ты говоришь, что самое главное – избежать угрызений совести. В таком случае, без всяких колебаний и без промедления соверши задуманное преступление, ибо если ты не сделаешь этого, ты будешь жестоко раскаиваться в том, что упустила возможность заполучить деньги. Ведь для тебя преступление – это совсем не то, чем оно является для других. Ты достигла такого уровня, когда находишь самое сильное и приятное возбуждение в злодействе, оно доставляет тебе наивысшее сладострастное удовольствие, поэтому будь уверена, что это удовольствие не будет сопровождаться неприятными ощущениями, которые обыкновенно терзают слабых и нерешительных людей.

В этом случае ты испытаешь даже два удовольствия: одно во время совершения поступка, второе от того, что ты его совершила; в противном же случае я обещаю тебе горькие сожаления, потому горькие, что они не будут мимолетными, но будут осаждать тебя постоянно и непрестанно, так как с каждым днем твои капризные желания будут множиться, и каждое из них потребует Дополнительных средств, чтобы удовлетворить его, а в качестве утешения тебе останется ординарное чувство, что ты совершила не доброе дело, но в высшей степени обычный поступок. Возможно, я бы понял тебя и извинил, если бы ты совершила нечто героическое, поскольку ты по крайней мере удовлетворила бы свою гордость, но ведь это не так. Твой добропорядочный поступок не отличается ни величием, ни мужеством – он обычен и элементарен. Ты не сделаешь ничего доброго, если дашь девочке насладиться деньгами, но ты окажешь себе очень плохую услугу, лишив такой возможности себя. Но ты боишься, что для этого придется избавиться от девочки с тем, чтобы она никогда не узнала о твоей подлости. Какая ерунда! Коль скоро ты с легкостью совершаешь убийства из сладострастия, мне кажется, ты не дрогнешь перед преступлением из материальных соображений. И то и другое вдохновляется Природой, и то и другое преследует одну и ту же цель и проистекает из одних и тех же страстей. Если ты убиваешь людей в порыве похоти, чтобы подготовить себя к чувственному наслаждению, ты можешь убивать для удовлетворения и других страстей. Между разными убийствами, продиктованными разными побуждениями, практически не существует разницы, разницу можно найти только в мотивах. Кроме того, Жюльетта, гораздо оправданнее творить зло из материального интереса, нежели ради приятной эякуляции. Ты готова совершить убийство для стимуляции своего воображения, для чувственного наслаждения, и в то же время не осмеливаешься на это, когда дело касается денег!

Из этих рассуждений вытекают две альтернативы: первая заключается в том, что если чувства, которые внушает тебе Фонтанж, сильнее, чем желание обладать ее собственностью, тогда правильным решением будет сохранить Фонтанж, найти ей мужа и наслаждаться маленькой радостью от чувства исполненного долга, от того, что ты хорошо поступила с девочкой, но плохо – по отношению к себе, ибо не забывай, что сделать доброе дело – это одно, и избавить кого-нибудь от зла – это нечто другое, и не надо путать одно с другим. Возможно, бывают моменты, когда можно как-то оправдать добропорядочное деяние, но нечем оправдать человека, который лишает себя удовольствия совершить злое дело, так как первое хотя бы заслуживает уважения окружающих, между тем как второе останется неизвестным. Перейдем к другой альтернативе: если удовольствие, которое ты ожидаешь от этих денег, для тебя важнее благополучия Фонтанж, ты должна немедленно избавиться от нее, поскольку нет у тебя возможности наслаждаться и тем и другим одновременно, и тебе придется чем-то пожертвовать.

А теперь скажи, какое чувство связывало тебя с мадам Донис… Насколько я могу судить, никакого. Чувственное наслаждение вас соединило, преступление разлучило. Будь она жива, ты, конечно, ничем не была бы ей обязана, мертвой подруге ты обязана еще меньше. В высшей степени абсурдно и нелепо продолжать испытывать какие бы то ни было чувства к человеку, который не может разделить их; нельзя чувствовать к призраку ни уважения, ни любви, ни сочувствия, нельзя давать ему место в своем сердце, ибо он внесет туда сумятицу, а тебе известно, что в соответствии с нашими принципами питать сердце можно лишь приятными или сладострастными чувствами. Таким образом, логика требует, чтобы ты обошлась с дочерью так же, как в свое время с матерью, которую ты уничтожила, побуждаемая похотью. Стало быть, нет ничего дурного в том, чтобы отказать девушке в сочувствии, но совершенно необходимо для твоего счастья сделать ее в высшей степени несчастливой.

Только не говори мне о том, что ты когда-то питала нежные чувства к мадам Донис. Воскресить их невозможно, не только потому, что ты их разрушила своим преступлением, но и потому еще, что смешно хранить хоть какие-то чувства к человеку, которого больше нет на свете; иначе ты без всякой пользы будешь расходовать сокровища своего сердца и лишишь его реальных ощущений[123]. Что касается мадам Донис, ты спокойно можешь оскорбить ее, поскольку перед ней у тебя нет никаких обязательств и, оскорбляя ее, ты никому не наносишь оскорбления. Повторяю еще раз: самой ужасной твоей ошибкой будет твое сомнение и твоя медлительность. Здесь ты снова можешь возразить, что, мол, слышишь внутренний голос, который побуждает тебя отказаться от преступления, но ведь это не голос Природы, Жюльетта. Ни в коем случае не Природа внушает тебе подобную мысль – это говорит в тебе предрассудок; если этот голос все еще звучит в твоей душе, заглуши его, отнеся на счет своей слабости и того факта, что подобного злодейства ты еще не совершала, что оно тебе в новинку, хотя в сущности оно ничем не отличается от воровства, которое ты любишь и которым занимаешься ежедневно. Итак, нет никакого сомнения, что ты слышишь голос не Природы, но предрассудка: Природа заботится только о счастье своих детей, которым она благоволит, и желает им счастья любой ценой. Поэтому отнесись к нему критически, взвесь все «за» и «против» и поступай, как подскажет тебе твое сердце и твой разум, не боясь при этом оскорбить Природу, которой, напротив, твое преступление пойдет на пользу и которая обещает тебе огромное удовольствие от его совершения.

На твоем месте я бы хорошенько позабавился с этой девицей, ограбил бы ее, затем обрек на такую жалкую участь, что долгое еще время при мысли о ней не мог бы удержаться от оргазма. И это гораздо предпочтительнее, чем простое убийство. Блаженство, которое я тебе предлагаю, будет неописуемым, ибо помимо физического наслаждения при виде ее страданий, ты получишь моральное удовольствие, рожденное из сравнения между вашими судьбами; истинное счастье состоит скорее в таком сопоставлении, нежели в удовлетворении плоти. Тысячу раз приятнее сказать себе, бросив взгляд на несчастные создания: «Я не такой, как они, я лучше и счастливее их», чем сказать: «Меня охватывает радость, и я наслаждаюсь ею вместе со всеми остальными». Наше счастье делают полным чужие беды и страдания; в окружении людей, так же счастливых, как мы сами, мы никогда не узнаем ни довольства, ни спокойствия, вот почему говорят – и говорят очень мудро, – что для того, чтобы быть счастливым, никогда не надо смотреть вверх – смотри на тех, кто стоит ниже вас. Вид чужого несчастья непременно будет дополнять твое собственное счастье, стало быть, никогда не следует поднимать отверженных до своего уровня, чтобы не лишить себя удовольствия сравнивать. Однако недостаточно ограничиваться тем, чтобы отказывать несчастным в помощи, желая сохранить эту жалкую породу для сравнения; не следует упускать возможность порождать нищету – и для того, чтобы увеличить число обездоленных, и особенно для того, чтобы создать почву для благоприятного сравнения. В твоем конкретном случае ты получишь максимально возможное удовольствие, если отберешь у девочки наследство, затем заставишь ее побираться, просить милостыню у твоего порога, чтобы ты могла отказать ей самым немилосердным образом; тогда ты постоянно будешь видеть перед собой чужое несчастье, которое будет возбуждать тебя тем сильнее, что оно – дело твоих рук. Вот что бы я сделал, Жюльетта, на твоем месте… И я пребывал бы в. состоянии нескончаемой эрекции, созерцая прекрасное зрелище, сознавая себя его причиной и купаясь в роскоши; я бы восклицал каждый день: «Вот она, моя жертва; через посредство преступления я получил над нею власть, я лишил ее наследства, все мои удовольствия питаются злодейством, и сам я – не кто иной, как отъявленнейший злодей…» А с таким воображением, как у тебя, Жюльетта, ты испытывала бы неописуемое блаженство!

К концу своей речи Нуарсей пришел в сильнейшее возбуждение, и поскольку после моего возвращения у меня с ним не было никаких половых отношений, мы перебрались на диван. В его объятиях я призналась, что ни на один миг меня не посещали сомнения относительно участи юной Фонтанж и что все, что я ему говорила, было сказано для того лишь, чтобы дать ему повод изложить свои доктрины. Я пообещала ему девушку, добавив, что как бы прекрасна она ни была, мы не замедлим ввергнуть ее в ужасную нищету после того, как сполна насладимся ею.

– Я рад за тебя, Жюльетта, – говорил Нуарсей, лаская и целуя мои ягодицы, – ты стала еще развратнее в своих путешествиях, но я также не бездействовал все это время; с тех пор, как мы виделись в последний раз, я совершил, пожалуй, все ужасные злодеяния, какие только в состоянии породить человеческий мозг. Ты не поверишь, но это я устроил смерть Сен-Фона: я жаждал получить его пост, правда, в тот раз у меня не получилось, но теперь ничто не помешает мне занять место нынешнего министра; его падение только вопрос времени, тайная машина уже запущена, и вот когда я стану министром, когда приберу к рукам всю власть и все богатства в этом королевстве, тогда, Жюльетта, наши удовольствия будут безграничны. Я хочу, чтобы каждое мгновение моей карьеры несло на себе печать преступления; ты не проявишь слабость рядом со мной, как это случилось у тебя с Сен-Фоном, и мы вдвоем взойдем на вершину порока.

Во время этой тирады я подставила ему свой зад, но он скоро покинул его, не оставив в нем ни капли спермы.

– Я жду одного человека, – объяснил он. – Это женщина, очень привлекательная, около двадцати пяти лет; ее мужа я недавно бросил за решетку, чтобы завладеть женой. Стоит ей заговорить, и завтра же его казнят, однако она его обожает, поэтому, как мне кажется, будет молчать. У нее есть ребенок, которого она любит больше всех на свете; моя задача – заставить ее решить участь узника; я собираюсь насладиться женой, казнить мужа на колесе, а ребенка отправить в работный дом. Я два месяца вынашивал этот замысел, и до сих пор эта юная дама оставалась верна своей любви и добродетели. Ты увидишь, как она хороша, и поможешь мне соблазнить ее. А теперь послушай суть дела.

В ее доме было совершено убийство; когда это случилось, она была там вместе с жертвой, мужем и еще одним человеком, так что ее свидетельство имеет решающее значение; тот человек обвинил ее мужа, и теперь все будет зависеть от ее показаний.

– Вот негодник! Я узнаю вашу дьявольскую руку в этом деле: вы подкупили свидетеля, который убил человека и поклялся, что это сделал муж хозяйки; теперь вы хотите втянуть в свою игру жену обвиняемого, во-первых, чтобы сделать ее своей любовницей, во-вторых, что будет еще приятнее, превратить ее в убийцу собственного мужа.

– Все так и было, Жюльетта, как же хорошо ты меня знаешь! Но мне хочется поскорее прийти к финалу, и я рассчитываю на тебя. Представляю, дорогая, какое меня ожидает извержение нынче вечером, когда я буду сношать эту женщину.

Между тем она пришла. Мадам де Вальроз в самом деле была одной из прелестнейших созданий, каких я встречала: небольшого роста, с роскошными формами, с удивительно чистой кожей, с прекрасными глазами, а при виде ее груди и задницы у любого потекли бы слюнки.

– Добрый вечер, мадам, – учтиво приветствовал ее Нуарсей. – Ну и что вы решили?

– Милостивый государь, – отвечала красавица, глядя на него глазами, полными слез, – как можно требовать от меня такого ужасного поступка?

– Послушайте меня, сударыня, – вмешалась я, – господин де Нуарсей познакомил меня с вашим делом и разрешил дать вам совет. Имейте в виду, что в данной ситуации ваш супруг обречен, и для этого достаточно одного свидетеля, а таковой, как вам известно, существует.

– Но он не виновен, мадам. Свидетель, обвиняющий его, и есть убийца.

– Вы никогда не убедите в этом судей. Тем более, что этот свидетель, в отличие от вашего супруга, вообще не был знаком с убитым. Следовательно, помочь вашему мужу, увы, невозможно. Но господин Нуарсей, чье влияние очень велико, предлагает вам спасти его, и единственный способ – свидетельствовать против него; я же со своей стороны…

– Но что это даст, зачем нужно мое свидетельство, если добрый господин хочет спасти моего мужа?

– Он не сможет этого сделать без ваших показаний, которые дадут ему возможность продемонстрировать неправомерность судебной процедуры в свете того, что против обвиняемого свидетельствует его жена.

– Тогда я буду наказана за клевету.

– Вам грозит всего лишь ссылка в монастырь, откуда мы вас вытащим через неделю. Признаться, мадам, я никак не пойму ваших колебаний.

– А вдруг мой муж подумает, будто я хотела добиться его казни; он проклянет меня в своем сердце, и это проклятие я буду носить в себе до конца жизни. Выходит, я спасу мужа только ценой чудовищного обвинения, которое разлучит нас…

– Согласна, но разве лучше отправить его на эшафот? Если вы действительно любите его, разве его жизнь для вас не важнее, чем его чувства к вам? И если он будет казнен, разве это не будет такой же разлукой?

– Какой ужасный выбор! А если это обман… если мое слово будет означать смертный приговор, а не его спасение?

– Ну это уж совсем оскорбительное подозрение, – сердито заметил Нуарсей, – вот какова награда за мое желание помочь вам, сударыня, и я премного вам благодарен.

– Вот именно, – горячо заговорила я, – господин Нуарсей мог вообще не заниматься вашим делом; как же вы смеете бросить такое подозрение на самого порядочного человека на свете?

– За свою помощь он назначил цену, которая меня бесчестит. Я обожаю мужа, я никогда ему не изменяла, никогда в жизни и теперь, когда его положение ужасно, я не хочу отягчать его невзгоды столь постыдным поступком.

– Ваш супруг об этом не узнает, так что вы не нанесете ему никакого оскорбления. Я вижу, что вы умная женщина, и удивляюсь, как вы можете цепляться за эти иллюзии. Кроме того, господин де Нуарсей хочет получить не ваше сердце, а только вашу благосклонность. Я допускаю, что и в этой мелочи вы усматриваете какой-то грех или предательство, но даже если это и так, о каких сомнениях может идти речь, когда на карту поставлена жизнь самого дорогого для вас человека?

В заключение позвольте мне сказать несколько слов об услуге, о которой просит вас господин де Нуарсей. Вы плохо знаете, мадам, наш век, если полагаете, что добрые услуги ничего не стоят. За помощь, за которую вы не расплатились бы всем вашим состоянием, этот господин не требует ничего, кроме маленькой уступки с вашей стороны, и вполне удовлетворится такой малостью. Короче говоря, жизнь вашего мужа в ваших руках; если вы его обвините, он будет жить, если нет, он погибнет. Итак, мы вас слушаем.

В этот момент маленькая очаровательная женщина разрыдалась и этот шквал отчаяния настолько сильно подействовал на Нуарсея, что распутник незамедлительно вытащил свой член и велел мне массировать его перед самым лицом мадам де Вальроз. Она тут же лишилась чувств.

– А ну, живее, разрази меня гром! – закричал Нуарсей. – Живее подними ей юбки, сейчас я отделаю эту тварь!

Я бросилась к ней, оголила бесчувственное тело и положила его к себе на колени, подставив соблазнительный зад распутнику, который, не мешкая, вломился в заднюю норку с такой силой, что несчастная мгновенно пришла в себя.