Слабая ведьма (№1) - Слабая ведьма

– А его жена в это время ухитрилась родить двойню, за что и была благополучно задушена рогатым супругом по возвращении, – негромко пробурчал Эдарген, но министр, конечно, услышал.

– Все имеет свою оборотную сторону, – философски заметил он. – Но у вас, мой король, нет причин сомневаться в верности супруги. Что же касается кузена, то его отец и старший брат очень удачно погибли именно в недавней войне. Это ли не довод в пользу моего предложения? Впрочем, смею заверить, Акель для вас не опасен, круг его интересов далек от политики…

Вчера Эдарген промолчал. Дядюшка Удо Эйвинг и его старший сын Эссе погибли от «шальных» стрел во время конной атаки. По странному совпадению обе стрелы вошли в спину, ну да на войне чего не бывает! Дядюшка был слишком богат и слишком активен. Его сынок – и того хуже, любил за кружечкой эля поболтать о правах Эйвингов на Арканский престол, такие речи кого угодно отправят на встречу с Доброй Сестрой!

Но младший отпрыск знатного семейства действительно был на удивление тихим и скромным мальчиком: о короне не помышлял, за наградами не гнался, хотя и сумел отличиться в сражениях за Побережье, а во время высадки в Тхлае выстрелом из арбалета сбил самого имперского мага!

Одним словом, славный вырос наследник в семействе Эйвингов. Страшно сказать, даже Эдарген симпатизировал ему, чего уж говорить о простом народе? Это-то и было опасно! Король задумчиво помял подбородок и пододвинул к себе лежащий в стороне от других свиток.

Возможно, сегодняшний визит Акеля Эйвинга был знаком? Мол, не стоит рубить под корень древний род… Парень сам себе отрезал дорогу к престолу – перед королем лежало его прошение о браке с девушкой из простого рода, к тому же полукровкой. Кузен, видно, и впрямь был «не от Мира сего», раз решил породниться с лесным народом. О короне он и его потомки могут забыть поколений, эдак, на пять, если не больше – «деревяшек» в Аркане не слишком жалуют.

Эдарген еще раз пробежал глазами прошение: избранница Эйвинга-младшего была уроженкой Ледо, а-а-а… та самая новая ленна, которую привез представить ледский жрец.

Король поморщился. Его отец освободил лесные общины от большей части дани – щедрость, больше напоминающая расточительство! Он как раз собирался обсудить с Хранителем Священной рощи отмену льгот – армия требовала денег, и еще раз денег. По традиции ленна должна была выйти замуж за жреца: вряд ли тому понравится, что его невесту увел королевский кузен, это может сделать несговорчивым хоть кого. С другой стороны, Эдарген был уверен, что лесные общины все равно так просто от своих привилегий не откажутся. Что ж, если солдаты хотят получить свое жалованье, им придется прогуляться за ним в Ледо! А если Акель женится на этой… (как ее там?) Мирре Раките, то его можно смело вычеркивать из списка соперников.

Правитель Соединенного королевства извлек из подставки новое золотое перо и размашисто (так учил его отец: «Росчерк короля не должен быть робким!») вывел в правом нижнем углу: «Не возражаю! Эдарген Пятый». Изящный завиток в конце имени протянулся к самому краю листа.

Одно дело было сделано, но оставалась масса других, куда менее приятных, король вновь с неприязнью воззрился на гору счетов.

Бал по случаю «Середины зимы» вышел не совсем такой, каким представляла его себе Мирра. Все ее знания о подобных мероприятиях основывались на книгах, даже рассказов очевидцев она никогда не слышала, потому что никто из их деревни никогда не бывал на балах. (Ну, может, Иллис и бывал, но не станешь же расспрашивать о подобных пустяках жреца?!) Так вот, в книгах, когда главная героиня входит в зал, все замирают и восхищенно впиваются в нее взглядами. Мужчины хватаются за пронзенные любовью сердца, а женщины от зависти зубами рвут платки и другие аксессуары. Героиня, естественно, ослепительно хороша (не важно, брюнетка она или блондинка) и одета лучше всех дам в зале. Ничего подобного с Миррой не случилось. Жрец категорически не одобрял затею с балом, но отказаться от приглашения не смог – присланная карточка была подписана королем. Этикет требовал надеть на бал новое платье, но, кроме того, что Мирра уже надевала на прием к королю, у нее ничего не было. Поэтому, появившись среди разодетых дам в «старом» наряде, Мирра чувствовала себя неловко. Утешало только то, что не все собравшиеся были на том самом королевском приеме и, если уж говорить правду, на их с Иллисом появление в бальном зале никто не обратил особого внимания. Играла веселая музыка, по мраморному полу между колоннами неслись, сверкая драгоценностями и развевая ленты, танцующие пары. Мирра не знала этого танца и только теснее прижималась к одной из колонн в углу. Через некоторое время ей стало казаться, что она уловила последовательность и ритм движений, но никто даже не пытался пригласить ее на танец.

Здесь их и разыскал лорд Акель…

Нет, бал оказался совсем не таким, каким она себе его представляла, но к концу вечера девушка получила от лорда Эйвинга неожиданное предложение руки и сердца и ответила на него согласием.

Итак, она согласилась выйти за Акеля Эйвинга, которого и видела-то всего три раза. Иллис ничего не мог сделать, Мирра не вернулась с бала, она осталась в доме у своего нового жениха, утром тот прислал в посольство лакея за ее вещами. Почтенный служитель Фермера впервые в своей жизни попал в подобную ситуацию. При всей его мудрости он понятия не имел, что следует делать в таких случаях. А потом его вызвал король, и бывшему жениху стало не до устройства собственного брака.

Мирра поселилась в родовом замке Акеля. Он возводился, чтобы стать одним из укрепленных пунктов на границе города, но с тех пор Сан-Аркан сильно вырос и городские улицы захлестнули замок, оплетя его своим серпантином. Несмотря на то что Эйвинги были второй по родовитости фамилией в королевстве, район, где высилась их цитадель, был не самым респектабельным. Совсем недалеко шумел рынок, а на соседних улицах селились в основном торговцы да открывали свои заведения трактирщики.

«Твердыня Эйвингов» поражала размерами каминов и высотой потолков. Вдоль стен в длинных коридорах тут и там стояли «чучела рыцарей» (как про себя назвала их Мирра), с балок спускались старинные и оттого довольно выцветшие гобелены. Безусловно, именно так и должен выглядеть солидный родовой замок, хотя, пожалуй, ленна Ледская предпочла бы что-нибудь более светлое и уютное. К тому же в замке не оказалось водопровода. Зато по первому зову колокольчика являлись служанки с полными кувшинами горячей воды, так что на отсутствие в замке источника можно было не обращать особого внимания.

Миррина чистоплотность до крайности раздражала прислугу. «Где это видано мыться по два раза на день, и это горячей, замечу я вам, водой!» – сетовала кухарка, которой теперь приходилось постоянно держать на огне огромную кастрюлю с кипятком.

Если отбросить скрытую неприязнь прислуги, сквозняки в спальне и почти полное отсутствие друзей, существование в доме Эйвингов можно было считать вполне сносным. Главное же, чем оно скрашивалось, была искренняя, хотя и несколько неожиданная любовь Акеля. Он был настоящим рыцарем и даже не пытался домогаться своей возлюбленной до свадьбы, а объявление о помолвке отложил ровно на то время, которое потребовалось, чтобы испросить разрешение короля на брак. Едва оно было получено, Мирру в новом, сшитом специально для этой церемонии платье представили многочисленной титулованной родне жениха. Девушке, правда, показалось, что родственники не слишком одобрили выбор Эйвинга-младшего, но присутствие на помолвке короля лишило их возможности покритиковать невесту.

В общем, дело стремительно шло к свадьбе, и лесная жительница искренне радовалась счастливой перемене в своей судьбе. Только иногда вечерами ее неожиданно охватывал страх. Правильно ли она поступила, так быстро согласившись стать женой Акеля? Но ведь он был рыцарем ее мечты, а мечте не говорят «Нет!», если, конечно, не хотят потом доживать свой век в глуши и в пустых сожалениях об упущенных возможностях.

Вейл вместе с Эдаргеном присутствовал на помолвке королевского кузена. Он считал такие «милые семейные мероприятия» донельзя тоскливыми, но король настаивал, ему хотелось похвастать тем, как удачно он простым разрешением на брак устранил с пути своего основного конкурента.

Однако едва молодая пара появилась на почетном месте, как министр забыл о скуке. Тысячу раз он видел молодого лорда Эйвинга, разговаривал с ним, сидел рядом на приемах. Он знал о нем и о его жизни (как, впрочем, о жизни всех мало-мальски заметных фигур в королевстве) едва ли не лучше самого Акеля, но сегодня что-то новое появилось в юноше. Вейл подключил свое колдовское зрение – ничего необычного, парень как парень. И все же министр был уверен, что за секунду до этого почувствовал в воздухе нечто этакое… как если бы… Маг мысленно плюнул с досады, ощущение было слишком мимолетным, чтобы можно было описать его. Он еще раз пристально вгляделся в молодого лорда. На том не было ни одного магического предмета, его мана была самого обычного бледно-зеленого цвета (как у большинства обывателей), и, только когда министр уже решил вернуться к обычному зрению, он неожиданно и совершенно отчетливо увидел, как над челом Эйвинга-младшего соткался тонкий сверкающий венец с тремя зубцами. Не узнать его было невозможно, точно такая же корона из чистого золота украшала в это же самое время лоб Эдаргена Арканского.

Весь обратный путь в карете Вейл задумчиво молчал. Не нужно быть великим магом, чтобы прочесть сегодняшнее знамение. На приеме он видел будущего короля Сан-Аркана. «Вернее, того, кто может им стать! – поправил сам себя маг. – Потому что узнавший судьбу может с ней поспорить. Неизвестно, правда, к добру это приведет или к худу». Итак, министр имел возможность выбирать из двух владык Сан-Аркана: потенциального и действующего. Нынешний король бывал временами излишне строптив, порой даже Вейл не мог добиться от него нужных действий без помощи магии. Ну а Акель? Маг задумался. «Нет! Парень был излишне романтичен». К тому же министр только-только приручил Эдаргена, и начинать все сначала с Эйвингом не имело смысла. Еще несколько минут ушло на то, чтобы решить, стоит ли посвящать короля в свои планы. Возможно, следовало заставить этого чистоплюя слегка замарать ручки кровью, все-таки речь шла именно о его короне. Но в конце концов Вейл решил, что дешевле обойтись своими силами. Король мог промешкать, а Судьба, судя по всему, уже принялась вышивать новый узор на своем полотне, как бы завтра не было поздно!

Мирра бесцельно ходила по комнате, собирая и вновь выкладывая из дорожной сумки вещи. С момента смерти Акеля Эйвинга прошло меньше двух дней. Странная болезнь скосила его стремительно и беспричинно, пролежав неделю в беспамятстве, он тихо скончался в своей постели, в родовом замке, на руках у врачей. Все эти дни ее даже близко не подпускали к комнате Акеля, поэтому взглянуть на него в последний раз ей удалось только на похоронах, да и то издали. «Любимые родственники и слуги» бдительно следили за тем, чтобы ее не допустили к гробу. Они бы и вовсе не пустили ее на церемонию погребения, но все же она была ленной из Ледо, и они не решились публично оскорбить «высокородную даму». Тем не менее ей потребовалось немало смелости, чтобы просто войти в зал, где на постаменте стоял гроб с телом молодого лорда. Пока она шла к Акелю мимо шеренги родственников, друзей, ближайших соратников умершего, его слуг и еще кучи всевозможных прихлебателей, всегда присутствующих на похоронах, – вся эта свора с едва сдерживаемой ненавистью прожигала ее взглядами и перешептывалась. Чтобы не растерять мужества, Мирра как можно выше подняла подбородок и старалась смотреть только перед собой, на постамент. Но, как только она достигла первой линии траурного караула, откуда-то сбоку вынырнул дядя лорда – Эйхарт Эйвинг и, схватив ее за локоть, буквально выволок в задние ряды скорбящих. Там он наконец отпустил девушку и, пробормотав что-то угрожающее, исчез в толпе. Смелости на второй проход через зал у Мирры уже не хватило, она с трудом достояла до конца церемонии в задних рядах прощающихся с Акелем, а взглянуть на него смогла, только когда катафалк проносили мимо, к выходу. На улице гроб водрузили на погребальную колесницу, и восемь черных коней медленно повлекли ее к кургану, специально насыпанному на южной окраине города. Там тело предадут огню, а прах отдадут родственникам или поверенным умершего.

Едва траурная колонна двинулась за колесницей к месту погребального костра, Мирра, покинувшая зал одной из последних, проскользнула в свою комнату. В замке, полном враждебно настроенной к ней челяди, она не горела желанием ни с кем встречаться. В комнате ее ждала личная камеристка – Бинош. Судя по испуганному лицу, для этой девушки последние несколько дней также не были самыми счастливыми.

Считая, что Мирра вот-вот станет лариссой (владетельной дамой) Эйвингов, Бинош, пожалуй, чересчур заносчиво вела себя со слугами на кухне, намекая им, что является любимицей своей госпожи и после женитьбы лорда Эйвинга неизбежно возвысится вместе со своей хозяйкой. Смерть жениха-лорда[3] положила конец ее надеждам, и теперь горничная опасалась, что на той половине дома, где селилась прислуга, ее ожидает, мягко говоря, прохладный прием. Более того, она подозревала, что не избежать побоев, а то и кастрюли крутого кипятка в лицо. Все эти мысли последние два дня заставляли девушку почти неотлучно сидеть в комнате своей хозяйки, показываясь в служебных пристройках только в случаях крайней необходимости.

Войдя в спальню и обнаружив там Бинош, Мирра обрадовалась. Камеристка была единственным здесь человеком, не питавшим к ней ненависти.

Еще накануне ночью ленна решила, что сразу после похорон покинет замок, переставший быть для нее гостеприимным. У нее были деньги и драгоценности, подаренные женихом, однако последние она сразу решила оставить родственникам лорда, резонно опасаясь обвинений в воровстве, хотя все украшения были официально преподнесены ей в день помолвки. Однако имевшейся в ее распоряжении суммы денег, по расчетам Мирры, должно было хватить на путешествие в Ледо в компании камеристки (если та пожелает): девушка же была ей сейчас просто необходима, так как несостоявшаяся невеста совсем не знала города и понятия не имела, к кому обращаться с тем, чтобы ее доставили в деревню.

Она кратко изложила свой план, и та сразу дала согласие следовать со своей хозяйкой, куда она пожелает. Сердце Мирры наполнилось благодарностью, а глаза слезами. Все эти дни она старалась держаться гордо, как подобает ленне, не позволяла себе плакать на людях (чем вызвала еще больше злобных пересудов), с независимым видом отвечала на завуалированные выпады Родственников Акеля, не упускавших возможности шепнуть ей гадость. И все это время, с момента начала болезни лара, она была совсем одна, снедаемая беспокойством за здоровье Акеля, не способная преодолеть запрет докторов и пробиться к нему в комнату. Ее первая любовь была совсем из другого, незнакомого ей мира важных господ и сложных церемоний. Пока Мирра жила в замке, жених составлял практически весь круг ее общения, за исключением мимолетных знакомств с какими-то его родственниками или друзьями. Все они не одобряли выбор лорда, но при нем тщательно скрывали свои чувства. А как только молодой Эйвинг слег, они приложили все силы, чтобы отдалить его от невесты. Комната больного охранялась от нее не хуже, чем казна в королевском банке. Так что, хотя Акель и лежал по соседству от ее спальни, отделенный всего лишь стенами, ни помочь ему, ни обнять, ни принять его последний вздох она не могла. Поделиться горем ей тоже было не с кем. Никто из родственников или знакомых больного не поддержал ее и не сказал ни одного доброго слова. Напротив, в последние дни их враждебность достигла такой степени, что ей пришлось собрать все силы и выдержку, чтобы избежать открытых конфликтов и продолжать жить в замке. Всю эту неделю она каждый день надеялась, что юноша выздоровеет, в мельчайших подробностях представляя, как он ворвется к ней в комнату, обнимет, поцелует, и мир снова станет прекрасным и дружелюбным, и все проблемы исчезнут сами собой, они поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день. Только так и могло быть, она верила в это всем сердцем. Однако вчера утром одинокий удар колокола на башне замка, а затем и герольд возвестили, что семнадцатого лорда клана Эйвингов из Сан-Аркана не стало. С этим же ударом колокола солнце для Мирры погасло, Мир стал черным. Сердце несчастной разрывалось от боли, но плакать она, как ни странно, не могла.

Бинош единственная заботилась о ней, а теперь вот согласилась сопровождать в Ледо, проявив совершенно не заслуженную ею (по мнению Мирры) доброту и верность. Слезы, вызванные благородным поступком камеристки, прорвали «плотину», и она бросилась на кровать, оплакивая Акеля, свою несчастную любовь и свою жизнь, которая, как ей казалось, окончилась не начавшись.

Пока хозяйка рыдала, горничная, выполняя ее поручение, стала собирать вещи в дорогу. Сказать по правде, ее желание следовать за госпожой было вызвано не только верностью или любовью, но и вполне практическими соображениями насчет последствий ее возвращения к бывшим друзьям-лакеям на кухню. Впрочем, камеристка действительно была доброй девушкой, искренне сочувствовала Мирре, считая, что судьба обошлась с ней излишне жестоко, лишив возлюбленного накануне свадьбы. «Да еще какого возлюбленного, – про себя думала Бинош, собирая в баул старые платья, – самого выгодного жениха во всем королевстве: красавца, уже прославленного, несмотря на молодые годы, воина, владетельного хозяина тридцати свободных леннов на юге королевства».

Несостоявшаяся жена лорда Эйвинга имела с десяток нарядных платьев, расшитых золотом, серебром и драгоценными камнями, подаренных женихом. Однако Мирра категорически запретила брать с собой эту одежду, собираясь оставить ее вместе с драгоценностями родственникам умершего. Оценив размеры дорожных сумок-баулов, служанка пришла к выводу, что решение не брать с собой тяжелые пышные платья не лишено смысла, однако драгоценности, по ее мнению, взять было просто необходимо. Жадным родственникам Акеля и так будет, чем погреть руки.

Старый Элассер, оруженосец Акеля, ворвался в спальню, бряцая вооружением, которое он не снимал даже в замке. Булава, висевшая на его поясе, ударялась о кольчугу. Лицо воина, и без того красное от мелких лопнувших кровеносных сосудов, сейчас отливало багрово-синим: частью – от гнева, душившего его, частью – от выпитого на тризне эля.

– Ты еще здесь, ведьмино отродье, – брызгая слюной, закричал он, – хочешь поглумиться над горем верных слуг, потерявших хозяина, радуешься, что свела его в могилу, гнусная тварь!..

По внешнему виду Мирры, невольно отскочившей при появлении Элассера в дальний угол комнаты, подальше от его больших красных кулаков, никто не сказал бы, что она радуется. Ее обычно бледное лицо сейчас имело нездоровый красноватый оттенок, глаза и щеки опухли от слез, губы дрожали в преддверии нового приступа рыданий. Однако старый вояка не был склонен замечать чужого горя, коль скоро он упивался собственным. Для себя он уже решил, что причина несчастий дома Эйвингов, так же, как и причина болезни, унесшей жизнь последнего лорда, находится здесь, в этой комнате и воплотилась в молодой женщине, неожиданно поселившейся в замке два месяца назад. «Змея» и «ведьма» были еще самыми мягкими именами, которыми он величал невесту своего господина. Конечно, при жизни хозяина он не осмеливался называть так Мирру даже шепотом, но теперь, когда это «отродье гиены» свело Эйвинга в могилу, наконец получил возможность выплеснуть ей в лицо все, что у него накипело. Кроме того, слуга был твердо намерен отомстить за своего «уморенного» хозяина.

Элассер шагнул к ней, его короткие крепкие руки были сжаты в кулаки, совсем близко от своего лица Мирра увидела нагрудник с гравированным медведем, медведь в ярости разевал пасть, с зубов его стекала слюна, совсем как сейчас с губ оруженосца. В одно мгновение Мирра поняла, что значит выражение «дрожь в коленях», до этого она никого и ничего так не боялась, как сейчас этого пьяного мужлана. Не иначе как от страха, Мирра шагнула навстречу оруженосцу и, не хуже него брызгая слюной, прошипела в красно-сизое лицо:

– Пошел вон, худородная дрянь! – Мирра не знала, откуда всплыло это выражение. – Как смеешь ты без разрешения входить в покои ленной дамы! Я заставлю тебя вспомнить свое место! Вон! – Мирра сделала шаг вперед, и, к ее изумлению, Элассер попятился к выходу. Еще несколько шагов, и оруженосец оказался за порогом, не растерявшаяся Бинош со стуком захлопнула дверь прямо перед его носом и наложила засов. Мирра без сил привалилась к стене, она не могла поверить, что Элассер отступил. Камеристка подслушивала, прижав ухо к двери.

– Ушел, – через минуту сообщила она. – Нам пора уходить, госпожа!

Мирра была с ней полностью согласна. Предприняв неимоверное усилие, она оторвалась от стены, схватила свой старый баул, в котором лежали вещи, привезенные из Ледо. Помощница подхватила остальные узлы и сумки. Они осторожно приоткрыли дверь и убедились, что длинный коридор пуст до самого конца. На улице стоял день, но в каменном проходе, лишенном окон, было темно, подхватив юбки, девушки почти бегом достигли лестницы, спустились на четыре пролета вниз, потом вполне благополучно преодолели маленький холл, отделявший лестницу от бокового выхода во двор. Оставалось пересечь маленький дворик до калитки в стене, выходившей в переулок рядом с рыночной площадью. И тут удача изменила им, Элассер и еще несколько гостей, приглашенных на поминки Эйвинга, вышедшие на замковую стену не иначе как справить малую нужду на головы горожан, заметили двух пробиравшихся по двору девушек.

Оруженосец уже опомнился от странного замешательства, охватившего его в комнате Мирры, и как никогда жаждал мести.

– Глядите, ведьма хочет сбежать! – закричал он со стены, и люди в переулке и на площади стали оборачиваться.

Девушки как раз достигли калитки и, с трудом отвалив тяжелый засов, выбрались на улицу.

– Никак она задумала наслать порчу на весь город!

Прохожие стали отшатываться от беглянок. Как назло, камеристка уронила свою поклажу и все никак не могла вновь собрать сумки. Мирра остановилась помочь ей.

– Люди, не дайте уйти им! Бей ведьму! Бей!

– Бей ведьму! – нестройно подхватили пьяные голоса на стене.

Вокруг девушек быстро собиралась толпа, горожане неодобрительно переговаривались, показывая на них пальцами и пряча за спину любопытных детей.

– Сограждане, своим колдовством она свела в могилу нашего лорда! Не позвольте ей и дальше творить злое заклятье! Вспомните закон! Бей ее!

– Бей ведьму! – закричали в толпе, и в Мирру полетел первый камень. Ей, правда, показалось, что прилетел он не из толпы, а со стены замка. Булыжник больно ударил ее в левую лодыжку, чуть выше косточки. От резкой боли и неожиданности девушка упала на одно колено, это спасло ее от удара еще двух камней, просвистевших мимо головы. Она невольно потянулась руками к месту, куда попал камень, но тут же получила еще один удар, теперь в плечо, со спины. К счастью, на этот раз в нее швырнули всего лишь огрызком яблока, на мощеной площади в центре города было совсем немного просто так валяющихся булыжников. Тем не менее беглянка не испытывала иллюзий насчет своей судьбы, она слышала, что в Сан-Аркане ведьм принято забивать камнями, и не сомневалась, что для нее булыжники отыщутся. Прикрыв лицо рукой, она огляделась сквозь пальцы, толпа, хотя и редкая, окружала их уже со всех сторон, Бинош, пытавшаяся, бросив баулы, прорваться сквозь этот круг, была кем-то схвачена и отброшена назад, к своей хозяйке, под град гнилых овощей и булыжников. Пока что, кроме первого попавшего в ногу камня, Мирра серьезно не пострадала, но ее тело заранее сжималось, с ужасом предощущая грядущие удары. Даже не будь у нее перед глазами примера подруги, ленна вряд ли попыталась бы бежать. Страх сковал ей ноги, к тому же она не так уж и жаждала жить, единственное, чего желала, это чтобы первый же булыжник угодил ей в голову и избавил от мучений. Однако не с ее везением было ждать подобной милости небес.

Обреченная сжалась, стоя на коленях, пригнув голову и зачем-то прикрыв уши руками. Она ждала неизбежной боли и уговаривала себя принять ее, ибо в сложившихся обстоятельствах это был единственный путь к милосердной смерти. Бинош между тем продолжала метаться, криками призывая толпу к жалости, но явно не находя поддержки. Со стены замка все так же слышались обличительные вопли Элассера, толпа что-то бубнила в ответ. Все эти крики мешали Мирре сосредоточиться и подготовиться к последнему испытанию. Каменный град между тем все не спешил обрушиться на ее тело, и девушке захотелось поднять голову и посмотреть, что тому причиной. Но страх не позволял оторвать лицо от колен. Она усилием воли распрямила шею, в этот момент метко брошенный камень рассек ей висок и погрузил, наконец, сознание несчастной в желанную темноту. Она не видела, как высокий седой мужчина в коричневом плаще, до того, оказывается, уговаривавший толпу не творить самосуд, шагнул к ней и поднял с земли завалившееся на бок тело. Потом он понес ее на руках сквозь толпу, и люди, хотя и неохотно, все же расступались перед ним. Сзади, хватаясь руками за коричневый плащ и всхлипывая, тащилась Бинош. Никто не попытался задержать их или отобрать у мужчины его ношу, так что он беспрепятственно покинул площадь и вскоре, сопровождаемый поскуливавшей камеристкой, скрылся в одном из переулков, ведущих к морю. На площади остались валяться раскрывшийся дорожный баул да несколько узлов с одеждой. Зеваки и местные воришки было двинулись к разбросанным вещам, но тут с лязгом распахнулась железная дверь «Твердыни Эйвингов», краснолицый толстяк, сопровождаемый четырьмя копьеносцами, быстренько сгреб с мостовой пожитки и унес их в замок. Разочарованные зеваки понемногу разошлись.

В двух кварталах от площади седой мужчина в теплом коричневом плаще устало привалился к стене, с трудом удерживая на руках бесчувственную девушку.

– Эй ты, как тебя там, – хрипло от натуги проговорил он, обращаясь ко второй спутнице, опустившейся рядом и растиравшей по лицу слезы полой его плаща, – брось скулить и помоги мне.

Взглянув в рассерженное лицо их нежданного спасителя, та подавила очередное рыдание, выпустила плащ и помогла незнакомцу взвалить тело пострадавшей на плечо. Тот немного отдышался, и они продолжили путь в том же порядке. Пройдя еще четыре квартала и дважды сменив направление, необычная процессия наконец достигла цели своего путешествия – низкой каменной хижины, зажатой между двумя двухэтажными домами, в одном из которых размещался трактир, в другом – пекарня. По приказу незнакомца Бинош пошарила у него в карманах и отыскала старый железный ключ. С его помощью, не без труда, она открыла покосившуюся дверь в хибару, и незнакомец, шагнув через порог, смог наконец положить на лавку свою ношу. Девушка начала приходить в сознание…

Открыв глаза, Мирра не сразу поняла, где находится, вернее, вообще не поняла: ни сразу, ни потом. Она лежала на жесткой лавке, над головой нависал довольно низкий каменный потолок, на котором плясали отблески пламени из открытого очага. Пахло пылью, сыростью, дымом от сырых дров и чем-то еще, тоже не слишком приятным.

Несчастная прекрасно помнила, как ее хотели забить камнями на площади, когда она пыталась покинуть замок Эйвингов, следовательно, место, где она находилась, было подвалом замка или даже тюрьмой. Страх вновь мучительно сжал бедняжке сердце, она дернулась, пытаясь встать и осмотреться. От этого движения голову тут же прожгла такая боль, что в глазах потемнело и к горлу подкатила тошнота. Девушка зажмурилась. Когда спазмы в пищеводе и головная боль немного отпустили, она вновь, теперь уже осторожно, боясь сделать лишнее движение веками, приоткрыла глаза. Над ее ложем склонился мужчина, кожа на лице у него была смуглая, выдубленная ветром и солнцем, отчего не сразу становились заметными длинные морщины под глазами и на лбу. Выбеленные сединой волосы еще больше подчеркивали темный цвет лица. Взгляд карих глаз казался строгим и твердым. Лицо это показалось Мирре смутно знакомым, но вспомнить, откуда, она не смогла.

– Ты пришла в себя? – Мирра не рискнула кивнуть, но мужчина, видно, и так понял. – Меня зовут Эйнар. Тебе попали камнем в голову, думаю, ты получила сотрясение. В таких случаях лучше несколько дней спокойно отлежаться, так что постарайся не двигаться. Беспокоиться не о чем, у меня ты в безопасности.

Мужчина говорил тихо, но в голосе его сквозила та же твердость, что и во взгляде. Мирра не нашла в себе сил ни поблагодарить странного незнакомца, ни расспросить его о том, что же произошло на площади, после того как она потеряла сознание. В голове ее с периодичностью ударов сердца продолжала пульсировать боль. Время от времени волнами накатывала и отступала тошнота. Девушка закрыла глаза и погрузилась в мир своих ощущений. Вскоре ей показалось, что на выдохе сердцебиение словно бы замедляется и боль слегка стихает. И она стала стараться делать короткий вдох и длинный выдох. Однако долго придерживаться такого дыхания ей не удалось: после нескольких коротких вдохов она начала судорожно втягивать воздух, и в голове словно взорвалась бомба. Пришлось дышать как обычно. Немного погодя, несмотря на пульсирующую боль и приступы тошноты, раненая заснула. Проснулась она от сигналов, которые подавал полный мочевой пузырь. Очаг погас, но в комнате было довольно светло, серый утренний или вечерний свет лился из недоступного взгляду больной окна. Мирра попыталась сесть, но новый мучительный приступ тошноты и головной боли свалил ее на ложе. Когда она смогла открыть глаза, то сквозь выступившие от боли слезы снова увидела склонившегося над ней седого мужчину, он пытался уложить ее на спину, но Мирра, преодолевая тошноту, объяснила, что должна встать. Тот кивнул, помог ей подняться, довел до чулана и придерживал за локти, пока она не облегчилась. В другое время молодая особа сгорела бы со стыда, но сейчас для нее не существовало таких понятий, как «прилично», «не прилично». Весь мир был заполнен черной, расширяющейся болью, гнездившейся у нее в черепе и пытавшейся вырваться из него через затылок. В туалете у раненой снова свело судорогой желудок, но, когда она попыталась отрыгнуть его содержимое, голова отозвалась такой болью, что она поневоле и думать забыла о желудке. Эйнару снова на руках пришлось оттащить ее на лежанку. Там она кое-как отдышалась и через некоторое время вновь погрузилась в забытье.