Жи-Ши

      – Мой па-а-арень?! У меня есть па-а-арень?! О! – ее глаза закатываются.
      По дороге в аэропорт она весело трещит про любимую группу своего детства, про девочку на коньках, про «sick and tired», про то, что она знает все песни Cardigans наизусть. Даже напевает некоторые. Мы со Стасом ведем себя как благодарные слушатели.
 
      В Питере – промозгло: ветер и морось, но организаторы бодро уверяют нас, что стадион имени Кирова будет набит под завязку. Почти все билеты проданы, да и в какие времена морось останавливала потомков революционных матросов, если намечался веселенький хелтер-скелтер?
      Мы целуемся в палатке на бэкстейдже, пока мои парни заканчивают саундчек. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хочется. Палатка обставлена в соответствии с капризными требованиями нашего бытового райдера, который, по моим сведениям, промоутеры от Калининграда до Камчатки единодушно признают «самым драконовским в российском шоубизе». Даже райдер Киркорова следует на почетном втором месте. Райдер – Бог, которому вынуждены поклоняться все организаторы концертов. Аминь!

      «Аllигархи». Бытовой райдер.
 
       1. В гримерке
       – полотенец махровых 8 шт.
       – полотенец вафельных 8 шт.
       – виски односолодовый (предпочт. «Glenfidicsh») 3 л
       – вино красное сухое (предпочт. «Shateou du Bel Air») 5 л
       – пиво темное, «Guinness») 10 л
       – фрукты ассорти 7 кг
       – хамон «Iberico Servano» 0,5 кг
       – плазменная панель 75 см
       – DVD в коммутации
       – вода негазированная «Perrie» 6 л
       – презервативы «Contex» 6 уп.

      Это лишь часть бытового райдера. Есть еще вторая часть, посвященная перелету, отелю, сцене и трансферу. А есть еще технический райдер…
      Иногда я иду на компромиссы, особенно если в маленьком приятном городке люди искренне готовы предоставить сколько угодно махровых полотенец, но заказ хамона «Iberico Servano» может поставить под угрозу городской бюджет. Я делаю поблажки искренним людям. Однако сегодня – не тот случай. Фестиваль «Ракеты» финансирует ультралевая политическая партия, в качестве своей предвыборной рекламы. Мне наплевать на политику, когда надо идти на выборы, но не тогда, когда они приглашают меня сыграть для них. В таких случаях все происходит жестко, без поблажек. Максимальная стоимость выступления и максимальный райдер! Хотите власти – платите по полной! У меня еще остались несколько нехитрых принципов.
      На столе – пирамиды бутылок коллекционного вина и односолодового виски в окружении фруктового натюрморта. Закуски из меню личного повара Элтона Джона до поры скрываются в генеральском походном холодильнике. В углу – плазменная панель, на которую с DVD-плеера транслируется концерт The Cure в Берлине. Таков сегодня мой источник вдохновения. Говорят, парни из «Нирваны» постоянно возили с собой в туры диски «Аббы». Чтобы разогреваться этой музыкой перед своими сумасшедшими гигами. Вот откуда растут ноги у истерического слэма. Лично я, когда смотрю концертное видео хорошего артиста, начинаю рыть землю и требовать сцену, невзирая на любое состояние организма. Господа эскулапы! Если я, паче чаяния, окажусь в коме, не надо сильнодействующих препаратов. Поставьте концерт Gorrilaz! Хорошее Live Show способно поднять меня из гроба и отправить на сцену. Проверено.
      Перед входной шторой дергают за шнурок звонка, в палатку не так-то просто постучать.
      – Войдите!
      Шторка откидывается и перед нами предстает во всем очаровании своей нетвердой походки и манерных жестов Джонни Депп в образе капитана Джека Воробья. Конечно, это не сам Джонни, а переодетый актер, но в том, что возможностей у него не меньше, чем у капитана пиратов или голливудской кинозвезды, нам приходится убедиться немедленно. Джек Воробей вытаскивает из необъятных карманов своего камзола несколько резных табакерок, выставляет их в ряд перед нами и кончиком длинного ногтя по очереди откидывает крышки.
      – Чего изволите, мои доблестные спутники? Ускориться? Красиво ускориться? Помечтать? Успокоиться? Взлететь? Сегодня у меня для вас любые ощущения. Сегодня – день открытых дверей в любые помещения. Сегодня проникаем сквозь стены! Референдум, такс-кзать, по всем насущным вопросам бытия. Выбирайте, не стесняйтесь!
      Гаш, хэш, кокэйн, спиды… Каждая табакерка доверху заполнена продуктом, в качестве которого я абсолютно уверен. Потому что не первый год знаю Джека Воробья. Если честно, мы с ним – большие друзья. Я помалкиваю. Джек тоже молчит и красноречиво смотрит на Леру. Мы ждем.
      – Это что? Кокаин? – она тычет пальцем в табакерку с порошком.
      – Очарован, такс-кзать, вашим выбором, мадемуазель, – Джек Воробей галантно расшаркивается перед Лерой и подмигивает мне, – примите мои поздравления, у вашей дамы отменный вкус.
      Пират удаляется, оставив на столе табакерку с белоснежным счастьем. Этот кокаин мерцает голубизной альпийских снегов. Я достаю из заветного кармана маленькую позолоченную ложечку:
      – Второй дебют за одни сутки? Твое рыжеволосое высочество торопится жить… Осталось до конца дня успеть слетать в космос.
      Она молча кивает головой, ее летучая челка скачет, целомудренно прикрывая глаза, в которых сверкает желание, любопытство, предвкушение.
      В ней столько искренности и порочной невинности, что я, залюбовавшись, застываю с ложечкой, наполненной ослепительным порошком, и, не в силах двинуться, начинаю думать о себе в третьем лице, как о вампире, чья жизнь зависит от юности, которой он питается. Конечно, как все неофиты, она уморительно чихает, распыляя кокаин по всему походному убежищу. Конечно, я многократно показываю ей, как свернуть, как провести, как вдохнуть и когда выдохнуть. Я сам втираю ей немного порошка в десны, она в шутку посасывает мой палец в артистическом стиле грудных младенцев. Щеки немеют, тысячи ледяных иголок рассыпаются по гортани, наконец горящая лава заливает тело до краев, до кончиков ногтей. Мы активны, веселы, мы остроумны. Мы – огонь и лед! Мы упакованы.
      И снова – звонок перед входом в палатку.
      Лера начинает судорожно сдувать белоснежную пыль с зеркальца, со стола, со своих джинсов:
      – Скорее! Спалимся!
      Я смеюсь, как это могут делать только неприкасаемые или упыри, навсегда потерявшие всяческий страх. Здесь моя территория, мои правила, мой закон, моя религия. Фак зе руллс! Я кричу:
      – Входите! Вам здесь рады!
      Появляется длинноногая брюнетка, очень высокая и худая, кажется, будто она вот-вот переломится в талии. В Питере таких девушек любят называть загадочным словом «инфернальная». Ее подведенные стрелочками глаза кокетливо стреляют:
      – Здравствуйте, я – администратор, меня зовут Аня. Я должна узнать, где вы будете ужинать после концерта?
      – Какие варианты?
      – Приглашаем вас на афтепати в «Декаданс», там ожидаются все участники…
      – А еще?
      – Можем заказать ужин в вашем отеле?
      – А еще?
      – У организаторов есть небольшой кораблик… Предлагаем устроить прогулку по Неве.
      В этом месте Лера оживляется и тоном, отвергающим все возражения, произносит:
      – Кораблик.
      Аня что-то записывает в своем блокноте, бросает нам на прощание хорошо поставленную улыбку и исчезает.
      Следом за ней в палатку, без звонка, – вот невоспитанные подонки! – один за другим вваливаются «Аллигархи», саундчек закончился. Мы отстраивались последними, значит, сейчас организаторы открывают вход и начинают запускать публику. Через полчаса заиграет первая группа.
      – Пойдем погуляем? – Лера робко трогает меня за рукав. Похоже, она стесняется моей группы. Они не обращают на нее никакого внимания. Подумаешь, очередная телка фронтмена! Сколько они их видели за наши годы!
      Мы выходим под накрапывающий мелкий дождик, главную достопримечательность Петербурга. Наши лица, как, впрочем, и внутренности, горят, освежающий дождь оказывается очень кстати. Вокруг суетятся менеджеры из команды организаторов, общаются друг с другом музыканты разных групп, кто-то выпивает, кто-то решает деловые вопросы. Несколько телекамер прицелились в известные всей стране лица, берутся интервью, выливаются потоки сплетен и цитат, превращенных в «собственное мнение», короче, происходит обычное варево на бэкстейдж.
      – Слава, у нас проблемы, – ко мне подскакивает запыхавшийся поросенок азиатской внешности, в косухе, на его груди бэйдж «организатор».
      – У Cardigans заболела бэк-вокалистка, срочно нужна подмена! У вас случайно нет девушек на бэках?
      – У нас никогда их не было. Ты с кем-то нас перепутал! Хотя постой! Вот эта девушка, – мой палец упирается в Леру, будто уличая ее в преступлении, – она знает наизусть все песни Cardigans и вдобавок она – певица. Тебе сегодня везет, Наф-Наф!
      – Я вас умоляю! Выручайте! – организатор готов захрюкать и немедленно вылизать ее всю, лишь бы она согласилась, – спасайте нас, выступление гостей – под угрозой!
      – Нет-нет, Лисий хвост, так нечестно! Что вы, он шутит, я вовсе не… – Лера бледнеет, но организатор смотрит на нее как на икону. Да и мой взгляд, хоть и отравлен бесовством нежности, не сулит легкой жизни.
      Лера в замешательстве. Лера в недоумении. Лера в панике. Лера не догоняет, Лера не всасывает, Лера не отдупляет. Мы ровно двадцать секунд наблюдаем, как ее рвет на части. Наконец Лера бросается на амбразуру дзота как Александр Матросов:
      – Ладно… Я готова!
      – Йес! – организатор подпрыгивает вверх метра на полтора, узкие щелочки на его восточном лице округляются.
      – Гонорар не забудь закинуть! Деньги – в кассу, культура – в массы! – я беру Леру под руку, – и занеси вокальные партии к нам в палатку, сейчас подойдем.
      Мы бредем за сценой, окропленные этим питерским гостеприимством – влажным ветром, после которого волосы нужно сушить, а рубашку выжимать. Вокруг суетятся десятки техников, журналистов, приближенных тусовщиков, барыг от шоубиза, пятисотдолларовых блядей. С той стороны сцены слышится нарастающий гул. Прокатившись от края до края огромной концертной чаши, этот гул достигает предельных децибел и переходит в рев, накрывая стадион, как первая волна цунами. Шоу начинается. Ведущий концерта – диджей с местного радио орет что-то неразборчиво, но очень эмоционально, с приторными пидорскими интонациями. Стадион перекрикивает его тысячью глоток. Конферансье-ведущий в подобных мероприятиях – фигура важная, возможно, самая главная. Он доходчиво разъяснит доверчивой публике, кем оплачен праздник и что именно этот кто-то хочет от благодарной публики взамен.
      Фестиваль экстремальной музыки под патронажем шоколадных батончиков. Ты должен съесть их, чтобы вырваться за грани и пределы!
      Марафон русского рока, при поддержке светлого фильтрованного пива.
      Ты должен выпить его, чтобы быть вместе!
      Балетные сезоны, представленные системой банковских переводов.
      Ты должен переводить деньги, чтобы прослыть тонким ценителем!
      Джазовый Опен Эйр при содействии правительства города и престижной марки сигарет.
      Ты должен покурить сам, ты должен дать прикурить им, и тогда ты засвингуешь!
      Не уверен? Засвингуешь, мы гарантируем!
      За это ответит страховая компания!
      За ней проследит депутат!
      Его проконтролирует народ!
      Народу не даст ошибиться Бог!
      Бога на этой территории представляет комитет по религии при президенте этой территории.
      Комитет по религии при президенте этой территории рекомендует всей пастве шоколадные батончики! Шоколадные батончики – причастие нового времени!
      Вот и вся экономика!
 
       Санта-Мартин однажды обмолвился: «Мне кажется, если ты преуспел, этого надо стыдиться».А вы что думаете?
 
      Народ, собравшийся на фестиваль «Ракеты», подвывает и присвистывает пламенной речи конферансье о ведущей роли ультралевой политической партии в ближайшем будущем отчизны. Звучат первые гитарные рифы. Шоу начинается. Кто не спрятался – я не виноват!
      Краем глаза вижу парочку журналистов, устремившихся в нашу сторону с другого конца палаточного лагеря. Паренек в котелке, непременном головном уборе лондонских кокни, и блондинка с типичной фигурой жертвы модельного бизнеса. Я люблю журналистов. Люблю, когда они берут у меня деньги. Это страхует от неожиданностей. Люблю, когда они, не поговорив со мной даже по телефону, сочиняют про меня скандально-фантастические истории. Это увеличивает продажи. Люблю, когда они у меня сосут, как и все остальные. Это просто приятно.
      Я говорю:
      – Твое бэк-вокальное высочество, подожди меня пять минут, приспичило.
      Быстрым шагом удаляюсь за палатку и оттуда, не выдавая себя, наблюдаю, как пара репортеров топчется рядом с Лерой, что-то выспрашивают у нее, приглядываются, принюхиваются. Через несколько минут я появляюсь, как ни в чем не бывало.
      – Лисий хвост, куда ты пропал? Нам же надо посмотреть вокальные партии Cardigans!
      – Сорри, милая, – я хватаю ее под локоть и волоку прочь от назойливых журналистских допросов. – Потом-потом, – бросаю я в их разочарованные физиономии, – все интервью после выступления. Обратитесь к моему директору.
      – Ну, зачем ты так с ними? Они очень милые ребята, расспрашивали о тебе…
      – И что ты им сказала?
      – Что ты – как Колумб. В смысле – первооткрыватель.
      – Прошлая ночь это подтвердила, мое лучезарное величество.
      – Еще спрашивали о том, кто я такая… спрашивали, в каких я с тобой отношениях.
      – И ты сказала…
      – …сказала, что я – девушка твоей мечты и любовь всей твоей жизни!
      – Молодец! Я, пожалуй, больше не буду встречаться с тобой, чтобы досадить им! Журналюги опять сядут в лужу!
      – Ты что?!! – она хватает мою голову своими длинными тонкими руками и вонзается в меня взглядом подстреленной сойки.
      – Ну что ты, дурочка, – я касаюсь губами ее виска, туда, где пульсирует хрупкая, всего за сутки ставшая такой дорогой для меня жизнь, – прости меня, я пошутил… прости, я дурак, я не хотел сделать тебе больно. Дурак! Дурак!
      – Не шути так больше, – она отворачивается и сжимает губы.
      – Прости… не подумал, что ты такая чувствительная… Пожалуй, отныне я буду называть тебя Перышко!
      Ее лицо в действительности меняет цвет. Будто серое облако, задержавшись на нем в штиль, вдруг поймало новый ветер и поплыло дальше по своим небесным делам. Она улыбается:
      – А можно я пока буду продолжать звать тебя Лисий хвост? Я еще не придумала тебе нового имени. Но я придумаю. – Снова стрельба лукавыми, озорными.
      – Я в тебя верю.
      – А давай каждый день придумывать друг другу новые имена?
      – А давай.
      – Проживем не одну, а… – она щурится, что-то прикидывая, – …а почти двадцать две тысячи жизней. Это если доживем до восьмидесяти лет, а если проживем больше…
      – Спасибо. Больше не надо, – отрезаю я.
      – Ну и как хочешь! А я хочу больше восьмидесяти.
      Я озираюсь по сторонам, будто ищу кого-то, прищуриваюсь и наконец сообщаю ей:
      – Прости, Перышко, концепция изменилась. Cardigans решили обойтись без бэков.
      – Ну-у-у-у… Нельзя так. Я уже настроилась, – серая туча вновь накрывает нежную бледность ее щек, а глаза будто переворачиваются в орбитах и начинают смотреть не на меня, а вовнутрь ее головы. Должно быть, там интересней.
      – Ну, что я могу сделать? Хочешь, пойдем на сцену со мной? Сообразим что-нибудь дуэтом?
      – Не хочу. У тебя не такие красивые песни, как у Cardigans!
      – Вот это наезд! Ниже пояса… Не ожидал от моей милой.
      – Ну, извини. Я хотела сказать, что они у тебя чересчур мужские, что ли. Ну, как я буду петь: «Прощай, детка, закрой двери, не торопись с приданным…»
      Знание наизусть моих текстов несколько примиряет с реальностью. Я предлагаю:
      – Тогда пойдем разрабатывать план ограбления.
      – Чего?!
      – Да я тут встретил кое-кого. Пойдем, – я тащу ее за руку к белоснежной палатке, которая возвышается ребристым айсбергом посреди серых и черных брезентовых сооружений. – Я познакомлю тебя со своими друзьями.
      Мы здороваемся как древние закадыки, хотя из четверых парней, собравшихся за кальяном в белом шатре, я знаком только с одним. Но это знакомство стоит десятка. Чернокожий Мик, в широких рэперских штанах, с дредами, вечной голдой на безволосой груди – лучший танцор из всех, кого я когда-либо видел в деле. Хитрожопый проныра, люблю его как брата.
      – Знакомьтесь, это – Лера.
      – Как здорово, что ты ее привел! Сестра такая красивая! Сестра такая рыжеволосая. Сестра – огонь! Сестра, нам нужен твой совет! Ты как относишься к ограблениям?
      – Вообще-то отрицательно.
      – А к кражам?
      – Так же.
      – Неужели ты никогда ни у кого ничего не воровала?
      – А вам какое дело? Какое это имеет значение?
      – Никакого не имеет. Но, если ты принципиально против краж и ограблений, значит, ты никогда не делала этого. Значит, у тебя чистая совесть, сестра, красивая душа, бездонные глаза, и тебе нечего терять?
      – Он еще ни одну белую телку не называл сестрой, – в полголоса переговариваются за столом приятели Мика.
      – Бред какой-то! Мы что – в суде? Или – в цирке? Что за представление? – вопросы адресованы скорее мне, чем Мику. Я равнодушно пожимаю плечами и беру любезно предложенную мне кальянную трубку. Мик продолжает допрос.
      – Я думаю, когда тебе было лет пять-семь, ты постоянно что-нибудь тырила у родоков? Угадал?
      – Чувствуется богатый личный опыт.
      – Ага! Сестра знает, что лучшая защита – это нападение. Да, я не скрываю, когда мне было пять лет, я воровал из родительского буфета печенье и шоколад. Когда мне исполнилось семь, я начал воровать у них сигареты. И только в десять лет мне пришло в голову вытащить из отцовского кошелька деньги. Только в десять лет я стал настоящим вором, человеком, который по своему единоличному усмотрению взял да и перераспределил материальные блага в мире.
      – Ну, ты загнул!
      – Пять лет юрфака, сестра! Это ни для кого не проходит бесследно. А вот до десяти лет я хоть и воровал, но вором себя назвать не могу.
      – Возраст ответственности еще не наступил?
      – Дело в другом. До десяти лет я брал только то, что тут же употреблял, не создавая накопительной основы для будущего благосостояния. Брал для души и без корысти. А люди, у которых я это брал, практически не несли потерь.
      – С таким подходом можно оправдать что угодно!
      – Ты молодец, сестра! Ты очень правильная! Я рад этому. В наше время разврата и цинизма, когда каждый пытается что-нибудь украсть, а затем – оправдать себя, встретить такого честного человека, как ты, – большая радость!
      – Да пошел ты со своей иронией! – Лера не выдерживает. Мик – провокатор не менее ловкий, чем танцор, и Лерка ведется. – Засунь эту правильность бегемоту в задницу. Я тоже потаскала всякой мелочи… в детстве… Как ты говоришь, «то, что тут же употреблял»…
      – Сестра! Так мы одной крови! Я знал, я знал это, как только ты появилась здесь с этим варваром. Теперь отмотаем пленку назад, – Мик шипит, бормочет, выворачивая согласные наизнанку, и демонстрирует пластический этюд, будто пленку с его изображением прокручивают в ускоренном режиме в обратном направлении, – нам нужен твой совет! Это касается ограбления! Никаких перераспределений жизненных благ! Для души и без корысти! Наше дело – чистая романтика. Мы с ребятами узнали, что в Питере живет человек, который коллекционирует кактусы. Это его хобби, уже лет тридцать. Так вот, в этой коллекции есть несколько кактусов Laphophora Gloria, это те самые, которыми дон Хуан кормил Кастанеду во втором томе. Для него эти растения – часть огромного рассадника, который он всю жизнь употребляет лишь глазами. А вот мы, – он обводит рукой компанию, и парни согласно кивают, – мы скушали бы эти милые кактусы в целях экспириенса, трипа и расширения сознания. По-моему, вполне благородная цель.
      Следующие полчаса они оживленно совещаются друг с другом, разрабатывая план экспроприации, которому никогда не суждено воплотиться. Я знаю Мика. У него каждый день – по десять таких планов. Оставляя их ненадолго пофантазировать, я успеваю услышать, что Лера будет играть в этой постановке не последнюю роль. Кажется, ей предстоит проникнуть в жилище кактусовода под видом корреспондента журнала «Растительная жизнь».
      Мне надо успеть пообщаться с Саней Устиновым, питерской телезвездой, которому я давно обещал дать интервью, а еще надо переодеться к выступлению. Через час – наш выход на сцену. С Саней мы устраиваемся прямо на ступеньках, напротив выхода на сцену, так, чтобы оператор мог ловить фоном к двум нашим фигурам все происходящее на сцене плюс кусок беснующегося партера. Минут двадцать мы обсуждаем актуальные темы: терроризм, аборты, олигархическую бюрократию новой правящей системы, последний альбом Моррисси, очередную моду среди поп-звезд – писать музыку для кино, кризис христианства, движение чайлдфри, бесплатную раздачу музыки в Интернете и как следствие – глобальный подрыв музыкальной индустрии… Как обычно – селебритиз о насущном. Напоследок Саня задает сакраментальный вопрос:
      – Ты помнишь момент, когда решил для себя, что хочешь стать рок-звездой?
      Любой репортер, возжелавший моей откровенности на эту тему, мгновенно подвергся бы жесткому осмеянию, на том интервью и закончилось бы. Но с Саней я дружу больше десяти лет, он первым когда-то поставил песню никому неизвестного меня в эфире Питерского «Радио 1», я обязан ему, и откровенность – самое малое, чем могу ответить… Я исповедуюсь:
      – Году в восемьдесят восьмом я зашел в магазин «Мелодия» на Ленинском проспекте… И попал на презентацию, впрочем, тогда не употребляли это слово… пластинки «Гринпис-Прорыв». Огромная толпа людей окружила маленького человечка в вязаной черной шапочке с глубоким шрамом на лице. Кто-то подсказал мне, что это – канадская рок-звезда Брайан Адамс. «Вот это да! – подумал я. – Он же такой низкорослый! Почти карлик!» До этого я думал, что все рок-звезды – великаны! Иначе почему им поклоняются миллионы людей? Не из-за музыки же? Вот тогда я и решил, что если он может, то почему я – нет?
      Саня смеется, принимая мою искренность за кокетство.
      – Последний вопрос. Постарайся ответить серьезно, – он доверчиво смотрит на меня, – в чем твоя большая тревога? Что заставляет тебя страдать сегодня?
      Я проглатываю язык и округляю глаза в камеру.
      – Ну, ты же страдаешь от чего-то, как и все мы? – Саня пытается смягчить бескомпромиссность вопроса.
      – Ну, да… Конечно… Наверное… А знаешь, я скажу. Я так скажу. Да, я страдаю, пожалуй… Оттого… что мне никогда не стать таким, как Роберт Смит, таким, как Ник Кейв, таким, как Майк Стайп, как тот же Моррисси. Пожалуй… я – пародия на них всех вместе взятых… А вот они – настоящие! Но я продаю в своей стране больше пластинок, чем они все вместе взятые! Вот так! – я цинично улыбаюсь, и эта улыбка похожа на оскал.
      – Спасибо за откровенность, – Саня жмет мою руку.
      Попрощавшись воздушным поцелуем в эфире, я бегу в нашу походную гримерку, переодеваюсь в строгий костюм с пиджаком фрачного типа и бабочкой, оставив при этом на ногах белоснежные кроссовки Puma. А фигли ж! Чем я не Вуди Ален?! Подсознание немедленно отзывается: «Всем… всем…»
      В таком виде я врываюсь в белый шатер, где полным ходом идет разработка плана ограбления века.
      – Хэй, ниггаз! Не пропустите лучшее шоу в своей скучной жизни! Через десять минут Боги снизойдут на сцену!
      Раскрасневшаяся Лера смотрит на меня сияющими глазами. Так вот, оказывается, что ей нужно для счастья. Ни секс со мной, ни побег в Питер, ни кокаин не заставляли ее глаза так светиться. Попалась, воришка!
      Я выхожу из шатра, спиной чувствуя, что все они выскочат следом. «Аллигархи» во всеоружии винтажных гитар уже разминаются перед выходом. Контрольная порция вискаря «на выход» – наша давняя традиция, еще с тех пор, когда мы не были знакомы с этим веселым господином по имени Джимми Кокэйн. Но, должен признать, ныне и присно, сцена перед многотысячным стадионом вштыривает в разы круче. Аминь! Ведущий что-то кричит о том, как соотечественники объединяются, вдохновленные мощью и величием предвыборной программы ультралевой партии. «И среди всех этих придурков, ледис энд джентльмен, – фром Москоу, Раша, – гоу крейзи фо – Аллига-а-а-а-архи»!
      Под громовой рев двадцатитысячной толпы мы выскакиваем на сцену.
      – Привет, засранцы! Мы здесь только для того, чтобы веселиться! А вы? Собрались кого-то выбрать? Да-а-а?
      Их руки взлетают в безоговорочном одобрении. Их глотки исторгают предчувствие экстаза. Их бедра вибрируют, как у древних шаманов, вызывавших духов огня. А духи во фраках и кроссовках уже здесь! Дема без предисловий заряжает на своей возлюбленной черной «Gibson Les Paul» шило в каждую задницу – рифф «Кружится, кружится!» Мы любим начинать выступления этой забойной вещицей:
 
Я люблю неторопливый завтрак
ром, сигары и влюбленных продюсеров
Это все, чего так хочется
Пока все не закончится
Все кружится, кружится
кружится, кружится
 
      Тысячеголосый хор подпевает, разделяя с нами вакханалию. Я вижу, как в первых рядах одна парочка занялась сексом. Чуть поодаль малолетняя красавица размазывает краску по лицу. Не снижая темпа, мы накрываем стадион хитом позапрошлого года «Оставь, на случай\\не слушай\\никого не слушай». Одиннадцать недель на первом месте в хит-параде радио «Максимум». Кто рекордсмены в этой стране? Вы еще сомневаетесь? Я выплясываю по краю сцены, в разгильдяйской манере, которую подглядел у Беза из Happy Mondays. Я запрыгиваю на мониторы, падаю, встаю, снова падаю, мои движения похожи на упражнения взбесившегося каратиста. Приступ падучей, отягощенный эпилептическим припадком. Йен Кёртис, присоединяйся! Я играю локтями, головой, задницей на всех инструментах, до которых успеваю дотянуться. Я гримасничаю в гламурном стиле тайских гиббонов.
      Я гипнотизирую первые ряды, прожигаю мозг тех, глаза кого могу поймать в свой оптический прицел. Кто-то из толпы целится в меня из пистолета. Наконец-то! Может, хоть в смерти я буду Джоном Ленноном? О, нет, всего лишь видеокамера. А вон в сиреневом платье, издевательски улыбаясь, промелькнула моя первая любовница, умершая от рака год назад. Не хватает только ястреба с клювом, похожим на нос погибшего индейца. Я, похоже, собрал в своем чулане все фобии, которые когда-либо преследовали поп-звезд на сцене. Оставь, не слушай! Займись публикой, гаденыш!
      – Вы кончили?!! Кто здесь еще не кончил?!!
      – Уа-а-а-а-аа!!!! У-у-ууууу!!!
      Мы не даем им расслабиться. Звучит «Джанки», баллада в среднем темпе, немного похожая на Colplay, в профиль – на ранних Radiohead. Нам всегда приятно насаждать британский звук у себя на родине. Мы втаптываем колючие аккорды в тысячи ушей, которые сегодня утром чистились специально ради нас. Тысячи девчонок по всей стране, увидев любого из нас голым, задавали этот вопрос: «Почему так много синяков?» Настоящий рок-гиг оставляет боксерские поединки на потеху дебелым домохозяйкам. Каждый из нас за полтора часа выступления десятки раз прыгает на барабаны, падает на комбики, слэм, слэм! Наши тела – одна сплошная гематома!
      Я колдую, я заправляю стихиями, я мечу молнии, гром сегодня – мой брат:
 
а если нет, то нафига тогда
весь этот мир с круглыми датами
 
      – А-а-а-у-у-у! – их расширенные глаза, их напряженные глотки, вскрывшиеся поры их соленой кожи ловят молнии и отражают гром обратно на сцену.
      Мы эгоцентристы? Мы герои? Мы сумасшедшие? У нас мания величия? Нет, нет, нет, обознались. Одно могу сказать со всей скромностью, центр вселенной – мы. Энергия – мы. Свобода – мы. Наслаждение – мы. И мы наслаждаемся. И двадцатитысячеголовое чудовище на стадионе в эти минуты как никогда близко к пределу вселенной, к бесконечному хаосу, к молчаливому «ничто» и безголосому «всё».
      Правительства большинства стран уже запретили кокаин, экстази, амфетамины. Потому что эти милые игрушки возбуждают и расстраивают человеческую психику.
      Сейчас они ведут наступление на алкоголь, табак и кое-где делают это довольно успешно. Потому что они не хотят, чтобы человек сознательно выводил себя из равновесия и уходил в пограничные состояния. Планета уменьшается с каждой новой победой противников алкоголя и табака.
      Скоро дойдет очередь до кофеина. Пульс, давление, аритмия… Это плохо. Перевозбуждение вредит нациям. Мешает вовремя засыпать, вовремя просыпаться, чтобы с усердием выполнять назначенную работу. Мешает росту экономики и национальному процветанию.
      Когда они запретят все, что хоть как-то возбуждает людей, что всерьез волнует их, выводит из равновесия, заводит, вставляет, вштыривает, накрывает, тогда из всех стимуляторов на планете останемся только мы. Мы переживем всех. Отвечаю.
 
      Я на секунду оборачиваюсь и вижу мою девочку, сияющую, как отчищенное от пятен солнце, и аплодирующую в проеме выхода на сцену.
      – Иди ко мне, – я машу ей рукой, – иди, не бойся!
      Она все еще жмется в проходе, и тогда я громко в микрофон лишаю ее выбора:
      – У меня сюрприз для всех!
      – Уа-а-а-а! У-у-у-у-у!
      – My special guest… Точнее, гостья-а-а-а… – Я оборачиваюсь и указываю на нее рукой. Прожекторы мгновенно выхватывают тоненькую девичью фигурку, которая закрывает лицо ладошками и осторожно, будто пробуя ногами ледяную воду, движется ко мне. Ее походка, ее мимика, неуклюжие взмахи руками, все выражает шок и недоумение золушки, которую вдруг вытащили за руку из кухни, чтобы немедленно объявить королевой бала.
      Я кричу в толпу:
      – Падайте ниц и приветствуйте свою госпожу! На сцене… Ее угловатое совершенство… Ее зубастое высочество…
      – Воу-у-у-у-у!
      Я шепчу ей на ухо:
      – Как тебя представить?
      Она в нервном тике дергает плечом. Подозреваю, что старый прохиндей Гвидо еще не удосужился придумать ей сценическое имя.