Ангел с мечом

…например, что Джонс больше не вернется. Что с Джонс что-то случилось и они разбогатеют. Какими бы честными они ни были, это было дело, над которым задумывались почти все.

Альтаир снова сделала глоток.

— Ты собираешься выбросить меня в канал или нанять?

— Вот банный халат. — Он поднял блестящие одежды. — Помочь одеться?

— Ты и на самом деле хитрый, да?

Он встал и подержал для нее банный халат. Альтаир вылезла из ванны и сунула в него руку, потом перехватила стакан и сунула в рукав вторую. Мондрагон, стоя сзади, завернул ее в халат, прикасаясь при этом к ней совсем легко, кроме талии. Альтаир оглядела себя, почти в ужасе рассматривая блестящую материю, черным и золотым покрывшую ее тело и спадавшую к ногам, и поддерживала ее коричневыми руками, мозолистыми от шеста, причального каната и бочек. Безумно. Безумно, как все остальное. Она осторожно приподняла материю левой рукой и пошла за Мондрагоном к двери, стараясь не споткнуться, чтобы не пролить вино на ткань. С волос капала вода и промочила плечи.

Небо, неужели эти богатые люди ни о чем не беспокоятся? Неужели ему все равно?

На маленьком столе у двери стоял переполненный продуктами поднос — небо, там были фрукты, и сыр с верховьев реки, хлеб и два графина с вином, красным и белым, и такие вещи, которые она даже не могла назвать, такие, как колбасы из Нев Хеттека, только экстратонкие, с темными и яркими прожилками и полосками; там лежало красное мясо, предки, красное мясо, которое канальщики видят только в витринах Верхнего города и которое Альтаир никогда в жизни не пробовала.

— Садись, — сказал Мондрагон.

Она подобрала вокруг себя ткань и почтительно села на один из хрупких на вид стульев перед этим монументом. Мондрагон подал ей знак, и она отпустила халат и схватила тонкий ломтик мяса. Снаружи оно имело привкус перца, а внутри странный вкус, и вызывало столь же много вкусовых ощущений, сколько и вино, которым она его запила.

Альтаир попробовала и разные колбасы и сыры, она взяла порядочный кусок фрукта, который при раздавливании во рту производил невероятный вкус зеленых овощей. Мондрагон сделал бутерброд, сел напротив Альтаир и занялся едой; но Альтаир целиком сосредоточилась на красном мясе и фруктах и использовала при этом пальцы — один ломтик и одну ягоду, тонкий ломтик и ягоду, так как другие вещи были хотя и редкими, но не такими редкими, как эти.

Она рыгнула. И стыдливо заморгала.

— Выпей еще рюмку, — сказал Мондрагон и пытливо посмотрел на нее.

Она восприняла это всерьез и успокоила икоту. На другой стороне комнаты стояла эта широкая настоящая кровать, вся в кружевах, и еще что-то, с чем ей не довелось познакомиться в своей жизни. Она пила вино, разглядывала кровать и чувствовала повсюду запах парфюмерии. Вдруг по всему ее телу с головы до пальцев ног и обратно пробежала теплая дрожь.

Она сжала ножку рюмки меж пальцев и посмотрела Мондрагону прямо в глаза.

— У меня лодка, я должна на нее вернуться, — сказала она. — Я вернусь на нее?

Он протянул руку, забрал из ее руки рюмку и отставил. И в упор посмотрел ей прямо в глаза.

— Джонс, они видели твое лицо. Они знают, что ты у меня. Я не знаю, что мне с тобой делать, но я пытаюсь уберечь тебя от канала, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты была ранена. Сегодня ночью отсюда пойдет баржа. Ты и я, мы будем на ее борту. Баржа Галландри, одна из многих, которые постоянно приходят и уходят…

— Чтобы пройти мимо них?

— Если повезет.

— Повезет? У меня есть лодка, мне нужно вернуться, а они будут следить за каждой лодкой, за каждой баржей, которая идет к Галландри или отплывает от них, правда? Мондрагон, это чертовски самое глупое, что ты можешь сделать… Вызови полицию, ради Бога…

— Этого я не хочу.

Она смотрела на него. Может быть, она уже слишком много выпила.

Альтаир поймала себя на том, что таращится на него. По другую сторону закона, да? Галландри тоже?

— Куда идет эта баржа?

— К Большому Каналу. Мы высадим тебя у твоей лодки. — Он взял ее ладонь и крепко сжал ее. — Где ты захочешь.

— Вот что я тебе скажу: идем со мной, и я сделаю из тебя настоящего канальщика.

Он ничего не сказал, а только задернул занавес мыслей позади глаз на своем милом лице.

— Джонс, насколько пьяной я, собственно, должен тебя напоить?

— Для какой цели? Для этой кровати? Или чтобы вместе со мной сесть на эту проклятую баржу?

Он снова взял рюмку и вдавил в ее ладонь.

— Выпей.

Она опрокинула в себя оставшуюся треть двумя глотками. Отставила рюмку.

— Выпила.

— Проклятье, Джонс. — Он встал и взял ее лицо меж ладоней, больно сжал его и разглядывал с такого близкого расстояния, что ее глазам хотелось отвернуться. — Сколько тебе лет?

Она отпрянула назад, но не смогла вырваться из его захвата.

— Какое это имеет значение?

— Большое. — Его захват был крепким. — Чертовски большое. Эх, Джонс, Джонс, я знаю… знаю. Я вошел в твою жизнь, вообще первый мужчина. Я не должен был этого делать; л знал, что для тебя это значит больше, чем для меня… чем для меня могло значить. Джонс, ты ведь совсем молода; а сейчас ты отбрасываешь весь свой здравый смысл и идешь за мной без всякого настоящего повода, вообще без всякого повода. Ты даже не знаешь, чего тебе хочется, кроме того, что ты не готова отвязаться от этого первого раза и стать как весь остальной мир. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил, я буду это делать. Или можешь спать вон в той кровати, пока все не кончится. Но в любом случае я опять доставлю тебя туда, где ты была.

Она слушала; ее лицо охватывало то жаром, то холодом. Глаза уже готовы были разразиться слезами, но потом она просто отодвинула эту боль прочь, захлопнула над ней крышку и уселась на нее сверху — так, как она этому научилась. Слезы бесполезны, Джонс. Реальный мир никому ничего не дает; кто сказал, что дает? Он только мил, будь он проклят.

Она подняла ладонь и ласково и серьезно положила ее на его руку.

— Мондрагон, ты и впрямь высокого мнения о себе, правда?

Он чуть отпрянул назад и опустил руки. Кажется, теперь на его лице выступила легкая краснота.

— Ну, — сказала она и овладела этим маленьким обломком власти, — чего ты достиг, так это ввел меня в ужасное смущение этими бродягами там снаружи, которые знают мое лицо, и всем остальным. И тем, что так мило назвал этим Галландри мое имя. Сердечное спасибо.

— Они ничего тебе не сделают.

— Если ты так думаешь, ты моложе, чем я.

— Они не интересуются тобой.

— Ну, теперь заинтересуются. Я очень мило ввела в смущение мальчиков Джонни и Хэла.

— Почему же ты тогда вообще вметалась, проклятье?

— Я уже тебе сказала. Нет, ты мог бы представить меня красиво. Мог бы сказать: Хэй, это Джонс, все в порядке; если вам что-то нужно сделать, вы только ее позовите. Но ты не захотел этого сделать. А теперь мы сердиты друг на друга.

— Ну, ты сама этого добивалась. Я же говорил, чтобы ты не вмешивалась в мои дела.

— Ну, а что сделал бы ты? Просто дал бы уйти человеку с треснутым черепом в чужом городе… и с животом, набитым моим завтраком, могу добавить!

Он схватил ее за руки, рванул вверх со стула так, что она встала на ноги, и встряхнул.

— Джонс, это не игра!

— Именно это я и пыталась тебе сказать.

— Джонс, ради Бога!

Альтаир задрожала. Она не знала, почему, но дрожь охватила все ее мышцы. Возможно, причина в его руке, которая так сжала ушиб на ее руке, что ее до костей пронзила боль.

— Что нам с тобой делать?

— Я ничего не сделала. А ты для начала мог бы перестать ломать мне руку.

Он отпустил ее, приподнял рукав ее халата и осмотрел место. На ушибе были отчетливо видны следы пальцев.

— Боже мой, мне жаль.

— Хэй, все уже хорошо. — Она подняла руку и погладила его по щеке. — Все хорошо. — Вино и двойное виски давали о себе знать, все вокруг стало размытым. Альтаир дрожала и, прищурясь, смотрела на Мондрагона. Ее взгляд на этот раз, возможно, действительно скрестился с его. — Мне это нипочем.

Он схватил ее и поднял. Она вскрикнула — уверенная, что никому не поднять ее, не уронив — и так крепко обвила его шею, что он и в самом деле потерял равновесие. Они, спотыкаясь, прошли через комнату, а потом действительно упали и приземлились на кровать; и он опустился на нее, сжав ладонями ее бока,

— Проклятье, Джонс!

Она лежала и, щуря глаза, смотрела на Мондрагона, а в голове все кружилось от вина. Он поднялся, стянул с ее тела банный халат и откинул одеяло.

— Лезь!

Она нырнула под одеяло. Он набросил одеяло на нее и ушел.

— Куда ты пошел? — Она была по-настоящему сбита с толку.

— Хочу напиться, как ты, — сказал он.

— Ох, — сказала она. Ох. Когда это опустилось в ней. Потом оно легло в ее внутренностях и причиняло боль, так что она повернулась набок и обхватила чересчур туго набитую подушку. Альтаир отрешенно смотрела, как он налил себе еще один стакан вина, взял с собой бутылку и сел на чрезмерно мягкий стул. Когда стакан опустел, он наполнил его снова.

В его лице уже не было веселой легкости. В шикарных одеждах, и здесь, в таком месте, оно выглядело очень серьезным и задумчивым. Он уже не был тем мужчиной, с которым она познакомилась на улице, мужчиной, который смеялся и в глазах которого танцевали искорки веселья. Он был человеком, которого боялись Галландри, вот именно. Он был человеком, которого боялись многие люди. Было в нем что-то такое.

Наконец, он лег. Альтаир почувствовала, как под ним прогнулся матрац, проснулась и целый головокружительный миг пыталась вспомнить, где она и почему лежит на чем-то мягком и спокойном, а сквозь высокие окна падает тусклый дневной свет. Потом все снова вспомнилось, и она посмотрела на Мондрагона; но он лежал на спине с закрытыми глазами, и она почувствовала, что ему хочется побыть наедине с собой.

Какое-то время она лежала с открытыми глазами и смотрела через комнату на стол, на котором стоял почти пустой винный графин.

Он доверяет Галландри, подумала она, перебрав в уме все: отсеки ее сознания функционировали даже тогда, когда сама она была одурманена. Пытается уснуть. Возможно, у него что-то болит. Он говорил о какой-то барже сегодня вечером и пытается отдохнуть, пока еще есть возможность.

Любить меня? Он не ребенок. Он мысленно полностью занят чем-то, точно; он делает все, чтобы я оставалась спокойной, но в принципе не хочет, не хочет меня; ему не может быть нужен ребенок, который бегает за ним, не может быть нужна какая-то сумасшедшая, которая гуля-ючи приходит сюда и делает Бог знает что, да еще в самое неподходящее время. Ты довела его до того, что он кричал, Джонс; а ведь он не из тех людей, что громко кричат, и теперь вот напился до глухоты и слепоты.

Это ты наделала ему забот, Джонс.

С кем ты связалась, а? С мужчиной, который боится закона. С мужчиной, у которого опасные друзья и еще более опасные враги.

Она закрыла глаза и снова отплыла в неопределенное ничто, полное внутренней боли.

А проснулась в темноте и путанице ног и рук, своих и его, когда кто-то забарабанил в дверь.

— Слышу, слышу! — крикнул в ответ Мондрагон, приподнимаясь на руках над Альтаир. — Погодите чуть-чуть, черт бы вас побрал! — И случайно положил ладонь на тело Альтаир. Он ощупал ее вплоть до лица и погладил. — Прости, прости.

Она сонно потрогала его руку.

— Все в порядке. Со мной все нормально.

Его ладонь соскользнула к ее плечу, а потом снова погладила щеку. Рассеянно наигранная любовь.

— Проклятье. Надо вставать. Надо отправляться. Давай! Он слез с кровати, оставив после себя лишь сквозняк.

Альтаир было тяжело шевелиться. Протестовал каждый мускул; не одна сильная боль, но много мелких; а спина и натертые ладони горели огнем. Она спустила с кровати ноги и сделала несколько шагов, наощупь прокладывая дорогу среди незнакомой мебели. В ванной горел тусклый фитиль, сквозь высокие окна падал свет звезд, и тут Мондрагон открыл дверь в коридор и впустил еще один тусклый источник света, что-то затаскивая снаружи. Он снова закрыл дверь и направился к Альтаир, которая сонно держалась за спинку кресла.

— Одеваться придется в темноте, — сказал он, — потому что не хотелось бы зажигать в доме света больше обычного. Вот. Пуловер и брюки. Должны подойти. С башмаками не уверен. Прикидывали на глазок.

Башмаки! Небо! И носки. И одежда, такая чистая, какой она никогда еще не носила. Альтаир поднесла ее к лицу и понюхала, и одежда пахла новым. Никогда еще не носила новой одежды. Она вдохнула кожаный запах башмаков, который ударил ей в голову; как в лавке сапожника. Все это заставило ее сердце заколотиться и послало щипучую дрожь по спине: новая одежда, тьма, таинственность, которая вовсе не была игрой. Она представила крадущиеся черные фигуры внизу на мостах, как они прячутся рядом с пристанью для барж Галландри… мы готовы дать себя убить, а он ломает голову над новой одеждой, он и его банщики и цирюльники, его бесчисленные слуги; вероятно, я пахну для него, как старый Маджин. Она почувствовала отвратительный привкус во рту. Она увидела, как Мондрагон пошел в ванную, тень на фоне ночного света, и сама подошла к столу, чтобы прополоскать рот вином, пока Мондрагон делает свои дела в ванной. Хлынула и зажурчала вода. Она натянула штаны, и они подошли; натянула пуловер и носки, а потом сунула ноги в башмаки. Они сидели плотно и жали, но терпимо. Альтаир встала и потопала ногами, потом направилась за Мондрагоном на блеск света, который доходил из ванной. Ее башмаки блестели, блестели как новые, каждый был снабжен необычной пряжкой; и тонкие черные носки под синими до колен штанами из вельвета. О, небо, разряжена, как ухоженный лодочник — так выглядела эта экипировка.

— Ухх. — Мондрагон побрызгал на себя водой, промыл глаза и протянул ей свою зубную щетку.

Зубные щетки, башмаки с пряжками, а с другой стороны люди, которые хотят нас убить! Все это казалось Альтаир каким-то нереальным, как сон. Ее лицо осветилось в настенном зеркале лампой, когда Мондрагон освободил ей место. Она обмакнула щетку в соду, потерла зубы и сплюнула…

— Эту воду можно пить? — спросила она благоразумно, как приходилось обычно осведомляться и у общественных кранов.

— Несомненно, — сказал он; и она отвернула кран и прополоскала рот. Мондрагон подал ей свое полотенце и вышел.

Чистая? Сделала все, что сделал бы и он? Не сочтет меня грязной?

Альтаир еще раз умылась с мылом и взяла какой-то из ароматных лосьонов, которые стояли в бутылках на ванне, но потом ей пришла умная мысль: Проклятье, так эти хулиганы наверняка нас учуют.

Альтаир снова убрала лосьон с ладоней и вдруг задрожала, как в зимний мороз. Едва не залязгала зубами. Она воспользовалась унитазом и торопливо вышла из ванны, потому что боялась, что ее оставят. Мондрагон натянул темную рубашку; его лицо резко выдавалось своей белизной в звездном свете, потом исчезло и снова вынырнуло, когда он надевал поверх рубашки пуловер. Свет холодно блеснул на рукоятке рапиры, когда он ее поднял и прицепил к поясу. Брюки были темными, как и все остальное.

— Если не хочешь, чтобы тебя видели, — сказала Альтаир, стуча зубами, — надень что-нибудь на голову.

— Да, у меня кое-что есть. — Над его ладонью мелькнула тень и превратилась в головной платок; он завязал его на затылке, и теперь выдавалось только лицо. — Твои нож и крюк лежат там на столе, вместе с поясом.

Она снова взяла пояс и застегнула его. Повернулась к Мондрагону и посмотрела на него, как на чужака, стоящего в звездном свете.

— Небо, ты выглядишь серьезным, как смерть! — И тут же пожелала, чтобы никогда не произносила этих слов. Она заправила пуловер под пояс и схватила с тарелки кусок сыра от последнего ужина, когда Мондрагон уже шел к двери.

Покинуть этот дом. Эту роскошь. Это надежное убежище. Место, где она видела Мондрагона последний раз, если дела там внизу на перегрузочном причале пойдут наперекосяк.

Через открытую дверь в коридор упал тусклый свет.

— Идем же, — сказал Мондрагон. Она торопливо подчинилась и сунула сыр в карман штанов.

И еще раз нырнула в темноту, к стулу, на который швырнула фуражку, и в ванную комнату, где сбросила на пол старую одежду. Она связала все в узел, зажала его подмышкой, надела фуражку и крепко надвинула ее, побежала к двери, потом наружу, на свет, с Мондрагоном сбоку. Он схватил ее за руку, и они пошли вниз по лестнице.

ГЛАВА 5

Вниз по лестнице и через скудно обставленную комнату с картой — здесь в звездном свете, падающем сквозь высокие окна, ждала группа теней и Альтаир отпрянула назад, сопротивляясь руке Мондрагона на ее локте. Но он просто двигался дальше к теням, и она следовала за ним; его рука лежала на ее левой руке, а правой она сжимала узел с одеждой. Сердце бешено колотилось под ребрами, а новые башмаки больно жали ноги.

Это были Хэл и несколько других мужчин. Общество это не вызвало радости у Альтаир. Большие высокие окна заставили ее задрожать; она представила себе лица, которые пристально смотрят внутрь сквозь освещенное звездами стекло (хотя никто не мог бы взобраться на эти стены Портового канала; с этой стороны Галландри балкон находился этажом ниже), и представила, как черные фигуры торопливо крадутся по мосту, вдоль балконов — там внизу, у воды, куда они сейчас должны будут спуститься…

Ты думаешь об этом, Мондрагон? Эти Галландри отнюдь не хорошие люди. Можешь им доверять? Знаешь, кто они, знаешь, что они постоянно терроризируют многих, что они избивают, если им противишься, знаешь, что они трусливы и, возможно, не совсем честны, так как воровство сочетается с трусостью, как соль с рыбой, как говорила мама? Трус — только другое слово для обманщика, потому что он идет самым простым путем, самым удобным путем, говорила мама.

(Ретрибуция Джонс; прекрасные коричневые руки смазывают пистолет. И маленькая Альтаир сидит, дрожа, в солнечном свете, потому что мать спокойным голосом говорит о какой-то сухопутной крысе, которая смошенничала в каком-то деле. Этого человека нашли в ближайший понедельник, увидели, как его несло в Змею, и ее мать скривила губы и сказала: «Ну, вот», — когда Маджин рассказал об этом, тогда еще более чистый Маджин. Мать больше ни разу не проронила об этом ни одного слова.)

Альтаир успокоила дыхание и ступала новыми башмаками как можно тише, пока Мондрагон тащил ее вслед за Галландри. Через темную дверь…

— Смотрите, куда ступаете, — сказал Хэл; и Мондрагон крепко сжал руку Альтаир, а она нащупала перила лестницы.

Все дальше вниз, в полную темноту. Альтаир высвободила руку, переложила узел с одеждой и твердо сосредоточилась на перилах, на том, как она спускается по лестнице на новых гладких подошвах, слепая в темноте, окруженная группой людей Галландри, которые пахли чужими вещами, берегом канала и еще чем-то, чего ее нос не мог определить, не мог сквозь мягкий знакомый запах канала, старой одежды под ее рукой и запах ванны от ее кожи. Слишком большой была спешка. Мужчины толкали ее. Мондрагон шел вплотную за ней, все дальше вниз, пока двумя этажами ниже они не наткнулись на какой-то свет. Это был свет ночника в нише; он мигал и метался, и заставлял их гигантские тени танцевать на стенах и лестнице, когда они обходили этот последний выступ. У Альтаир задрожали колени: полдюжины взрослых мужчин точно так же крались по местности, и все они позвякивали мечами и ножами. Что ты тут делаешь? — услышала она мысленный вопрос матери. Она увидела, как Ретрибуция покачала темной головой и с неодобрением посмотрела на нее. Альтаир, что ты делаешь в этом печальном мире?

Хотела бы я знать, мама.

Прости меня, Ангел.

Это тот самый человек…

Она спустилась с последней ступеньки, и ее колени уже готовы были подогнуться от дрожи, а ступни почти совсем онемели в тесных башмаках и носках… Проклятье, если мне придется делать быстрые прыжки, ничего не получится. Она решительно согнула пальцы ног и так же серьезно, как мужчины вокруг нее, осмотрелась, пока Хэл открывал замки еще одной двери. Золотистый свет мигал в сквозняке и бросал на мрачные лица страшные тени. Мондрагон в черном платке и темных одеждах выглядел мрачным, как какой-нибудь палач — и щеки его казались впалыми, и нос крючковатым. Он повернул к ней это лицо, когда мужчины вошли в темноту двери, схватил Альтаир за руку и потянул за собой…

…Он им не доверяет. Будь рядом, хочет он сказать. Небо, я надеюсь, что он хочет сказать это.

Она глубоко вздохнула, ступив в черную тесноту туннеля, который пах старыми кирпичами, сыростью и плесенью. Кто-то закрыл за ними дверь, и стало совсем темно.

— Уже недалеко, — сказал чей-то голос. Рука Мондрагона сжала плечо Альтаир.

Господи, они могут убить нас обоих, могут расправиться с нами здесь; мы на территории Галландри, они знают эту темноту, им легко нас сбросить, и никто никогда об этом не узнает.

Перед ними открылась дверь — раньше, чем кто-то из группы сумел бы пройти так далеко. Дверь просто распахнулась, и темнота за ней стала зримой, не такой плотной, как вокруг, оптический обман, и звуки их шагов заглушил плеск воды. Это был шум того рода, который вода производит под выступом здания; похожий на эхо. Главный проход Галландри, вот куда они пришли. Альтаир всю свою жизнь плавала мимо этого места.

Они вышли в этот темный подвал, куда проникал только призрачный свет звезд, отражаясь от воды, и его тоже было немного. Перед ними в проходе возвышалась громадная черная тень, производившая впечатление чего-то более черного, чем остальное окружение, чего-то двигающегося вместе с волнами — баржа. Черные человеческие фигуры двигались гуськом по узкому каменному доку; и силуэты на фоне звездного света на воде снаружи, которые были заняты тем, что в мертвом молчании готовили этого монстра.

Она почувствовала движение сбоку, услышала шарканье кожаных подошв. Мондрагон схватил ее за руку, и она пошла в указанном им направлении. Его тоже вел кто-то другой, и этот кто-то присел на корточки в конце дока и ждал их — там, где на баржу вела тень трапа… нет, это были даже два человека, по одному с каждой стороны, которые стояли на коленях, вытянув руки, чтобы поддержать их обоих, когда Мондрагон шагнул на трап… Проклятье! Неожиданные поперечные рейки и башмаки с непривычными каблуками заставили ноги Альтаир поскользнуться. Она почувствовала, как Мондрагон оступился на наклонной, подвижной поверхности и снова выровнялся; почувствовала, как чья-то рука схватила ее за колено, незнакомая рука, рука мужчины, который пытался поддержать ее. Вторая рука поддержала ее с другой стороны, и она восстановила равновесие, сжала свой узел и зашагала быстро и уверенно, пока трап вместе с волнами поднимался и опускался, потому что теперь знала расстояние между рейками. Двое других Галландри ждали на другом конце трапа, чтобы помочь Мондрагону и Альтаир, и так они добрались до узкой деревянной боковой палубы, ведущей вокруг большой грузовой палубы. Альтаир знала суда такого типа. Она осторожно прошла по этому узкому краю, стряхнув помогавшую руку Мондрагона, прошла следом за призрачной фигурой к краю палубы и к лестнице. Ведущий подождал там и, поддерживая, схватил за больную руку.

— Ступеньки, — прошептал мужчина и, оказывая совсем нежелательную помощь, потянул ее по короткой лесенке без перил вниз, на грузовую палубу. Потом он придавил вниз голову и плечи Альтаир и втолкнул ее на коленях в баржевую версию каюты, в сравнении с которой каюта скипа была настоящей пещерой.

Альтаир вползла внутрь, пихая перед собой по доскам узел с одеждой, а потом села на корточки в темноте внутри, наполненная паническим страхом — ведь кто-то мог поджидать в этой черной дыре, схватить ее и Бог знает что сделать, и она не будет знать, обороняться ей или нет. Она застучала зубами и крепко стиснула их, а потом услышала над собой на досках снаружи тихие шаги и повернулась, когда кто-то вошел в каюту вслед за ней.

Ощупывающая рука приблизилась и коснулась ее ноги.

— Это ты? — спросила она шепотом в надежде, что это Мондрагон, и подавляя реакцию, если это был не он.

— Я, — последовал ответ шепотом; это было хорошо. Мондрагон присел рядом с Альтаир, провел рукой вверх по ноге и обнял ее одной рукой, крепко прижав к себе. Она не дрожала по дороге сюда, но теперь задрожала и пыталась подавить эту дрожь. Потому что была ночь, потому что ее разбудили и согнали с постели без завтрака, а она всегда дрожала, когда ее будили раньше времени и приходилось работать на холоде. Мондрагон обнял ее крепче, наверное, думая, что она боится. Черт возьми, должно быть, он так и подумал. Он доверяет этой шайке пиратов и знает, куда должна плыть эта баржа.

— Йо! — крикнул кто-то — обычный сигнал, как на самой обычной барже, которая ночью отчаливала от Галландри, как это должны были делать большие баржи. Вспыхнул фонарь, ослепительно ярко после темноты. Глубокая, низкая грузовая палуба баржи показала голые доски, разбросанные кучи сложенной парусины и свернутые канаты. Сквозь узкое поле зрения под выгнутой крышей в дикой спешке задвигались тени и исчезли в темноте канала. С палубы над Альтаир и Мондрагоном доносились глухие шаги, а команда баржи ругалась и вела обычные разговоры.

— А те все-таки знают! — пожаловалась шепотом Альтаир Мондрагону.

— Узнают, в этом я не сомневаюсь. Но они уже давно должны были что-нибудь предпринять.

Мотор несколько раз чихнул, завелся и тарахтел на холостом ходу, пока не включили винт и нагрузка не приглушила работу двигателя до ровного низкого гудения, которое эхом отдавалось в узком проходе. Вода забурлила и заплескалась впереди.

— Отдать концы! — крикнул кто-то, давая сигнал, что они отталкиваются.

Альтаир почувствовала движение, положила одну руку на пояс Мондрагона, а голову на плечо. Оно было холодным. Небо, здесь и в самом деле холодно. Мотор барабанным боем вбивал свою энергию в ее кости.

Большая баржа могла раздавить маленькую лодку. Шум моторов, которые тяжело прокладывали свой путь сквозь ночь, был нередким явлением: большие баржи всегда плавали ночью, избегая плотного движения. Их одинокие шумы звучали во тьме — слава предкам, что хоть редко; время от времени в самые темные ночи звенели колокола: внимание, вы маленькие людишки, дорогу, дорогу, иначе гигант переедет вас, разнесет в щепки, отправит ваши кости на дно старого Дета. Если ты причалил свой скип под каким-нибудь из мостов и расположился при этом слишком широко — это гибель. Альтаир однажды пережила такое: как-то дождливой ночью были раздавлены мужчина, женщина и мальчик, когда слишком много канальщиков встали на стоянку под мостом Среднего города; раздались крики, которыми канальщики хором пытались привлечь внимание. Дураки, сказала потом ее мать; они все равно не смогли бы остановить баржу, и они это знали. Но все равно кричали. Потом живот чувствует себя лучше. Ужасный скрежет дерева по железу. Обломки и щепки. Крики ярости; а большая черная тень с тарахтением тащилась дальше сквозь дождь, пока обломки выныривали из воды возле опор Среднего города.

И такая же большая черная тень прятала ее сейчас внутри себя, и она выскользнула от причала в животе Галландри. Мотор был на мгновение выключен, пока баржа выворачивала на Портовый канал.

Потом снова включили сцепление, и машина тяжело загудела. Альтаир опять задрожала. Мондрагон покрепче обнял ее рукой.

— Куда плывет эта штука? — поинтересовалась она.

— Пока только к Большому Каналу. Там мы пойдем медленнее, и ты выскочишь…

— Черта с два.

— …на повороте. Мы несколько секунд пооколачиваемся у противоположного берега. Ты сумеешь. Я знаю, что сумеешь.

— Ты пойдешь со мной?

— У меня другие намерения, как я уже говорил. А ты вернешься на свою лодку.

— Черта с два вернусь! Попытаешься убить меня?

— Ты куда-нибудь уплывешь и будешь вести себя тихо. Эта суматоха долго не протянется, клянусь тебе. Смотри-ка. — Мондрагон зашевелился и поискал что-то в своем кармане, взял Альтаир за руку и положил в нее два круглых и плоских металлических предмета. — Это золото, Джонс. Тут два сола, самое большее, что я могу тебе дать. Спрячься на время вместе с лодкой — купи продуктов и встань на якорь где-нибудь в бухте. Купи и якорь, если уж на то пошло. Там они не смогут до тебя добраться; это городские разборки.

Она думала, что у нее уже не осталось сил даже дрожать, но по ее телу пробежала сильная дрожь. Золото тяжело и незнакомо лежало в ее руке. Она еще ни разу не держала столько золота. Ни разу. И то, что сейчас лежало на ладони, было целым состоянием.

— Все равно я ничего не смогу с этими проклятыми деньгами. Как только я их покажу, на меня натравят полицию; я нигде не смогу их разменять. Проклятье, Мондрагон, ты не в своем уме! Спрятаться, вместе с лодкой… мужчина дает мне что-то, чем я не могу воспользоваться, и советует, как мне выбраться из трудного положения — но насколько ценен твой совет, совет мужчины, который моет мою лучшую и единственную сковороду в воде порта?

— Тихо. — Он коснулся ее лица, приложил палец к губам. Поднял ее подбородок и за пальцем последовал поцелуй… среди этой суматошной ночи, наполненной стуком мотора, во время сумасшедшей игры в прятки в брюхе грузовой баржи. Она начала хватать воздух.

— Джонс, — сказал он. — У тебя получится. Я верю в тебя.

— Я не уйду.

— Уйдешь, — сказал он тихо.

— Может, я только притащу полицию; может быть, я просто скажу черноногим, что…

Он крепко зажал ей рот.

— Ты можешь погибнуть. Ты можешь погибнуть, Джонс, понимаешь?

Она кивнула. Он убрал руку.

— Итак, ты исчезнешь с этой баржи, — сказал он. — Возьмешь с собой то, что я тебе дал, и позаботишься о себе сама. У меня нет для этого времени.

— А откуда было время у меня? Разве я говорила «у меня нет времени», когда выловила тебя из воды, когда дрожала так, что у меня едва не повылетали зубы, только чтобы всю ночь держать тебя в тепле, и когда я, может быть, потеряла единственного проклятого Богом клиента, который у меня вообще был, потеряла навсегда, пока прятала тебя от этих проклятых убийц, а?