Природа фантастики

      Интересно, что участники дискуссии 1971 г. и авторы книги "Внеземные цивилизации. Проблема межзвездной связи" ссылаются на произведения писателей-фантастов на тех же основаниях, как и на научные труды. "Туманность Андромеды" И. Ефремова, "Трудно быть богом" А. и Б. Стругацких, "Космическая Одиссея 2001 года" А. Кларка, "Андромеда" и "Черное облако" Хойла оказываются аргументами в споре.
      С подобным явлением мы зачастую сталкиваемся, когда вступаем в область полузнания, перехода от незнания к знанию.
      Так, рисуя обобщенный и вероятностный "портрет" человека будущего, Л. Е. Этинген делает оговорку, что "в этот синтезированный портрет на равных правах входят и наблюдения антропологов, и домыслы фантастов, и осторожные экстраполяции анатомов, и эмоциональные пророчества журналистов"103.
      Еще один любопытный пример неизбежной и естественной на определенном уровне поисков истины "неразборчивости" в выборе сторонников - статья О. Гурского "Единое нечто"104, где автор развивает мысль о едином кольце материи. В поисках союзников и единомышленников автор обращается к работам совершенно разного плана и ссылается на статью Г. Свечникова "Ленинская теория неисчерпаемости материи в современной физике", опубликованную в журнале "Коммунист" за 1965 г., и на повесть М. Емцева и Е. Парнова "Уравнение с Бледного Нептуна". При этом О. Гурский не делает никакого разграничения между философской работой и научно-фантастической повестью, и собственная его статья имеет весьма характерный подзаголовок - "философская фантазия". Да и Коккони и Моррисон, выдвигая идею поиска сигналов внеземных цивилизаций на волне атомарного водорода, признавались, что этот проект весьма напоминает научную фантастику.
      За последнее время не без опоры на такое странное сближение науки и фантастики высказывались даже смелые предположения о возможном в будущем, при смене научной парадигмы100, "размывании границ между строго научным, научно-популярным и фантастическим жанрами"106.
      Трудно сказать, как изменится наука и представления о ней, но несомненно одно: при любых переменах сохранится необходимость проверять любую гипотезу практикой, иначе наука утонет в субъективизме. Значит сближения науки и фантастики не может быть на уровне доказательных рассуждений. Это сближение осуществляется на уровне первоначальных гипотез, предположений, "безумных" идей и, кстати, далеко не во всех областях знаний. Такое сближение, на наш взгляд, наблюдается в тех отраслях науки, которые волею судеб вовлечены в мифотворческий процесс, участвуют в создании нового, но не научного, а мифологического "образа мира". В этом процессе наука и искусство выступают на равных правах. Самый же процесс мифотворчества направляется настолько мощной общественной потребностью, что для создания мифа в ход идет все - и скоропалительное предположение, и даже прямая ошибка.
      Как указывает М. Хиллегас107, Скиапарелли, в 1877 г. открывший "каналы", имел в виду "canali", что значит впадины, выемки, увиденные ученым на поверхности планеты. На английский язык это слово перевели как "canals" (каналы). Однако сама по себе эта ошибка переводчика вряд ли имела бы столь значительные последствия, а "впадины" на теле далекой планеты наверняка не заинтересовали бы писателей. Но ошибка легла на свежее впечатление от вышедшей в 1874 г. работы Джона Фиска "Космическая философия", в которой он развивал мысль о том, что вся Вселенная управляется единым законом "параллельной эволюции", и поэтому Марс как старший брат Земли, должен быть колыбелью более старой цивилизации108.
      Наблюдения В. Пикеринга и Д. Фодда во время марсианского противостояния в 1892 и 1907 гг. подтвердили возможность жизни на Марсе. Ученые говорили только о возможности. Рождающийся миф быстро превратил эту возможность в действительность. Дело завершил Персиваль Лоуэл, который в 1895 г. начал печатать статьи в популярной прессе, а затем издал книги "Марс" (1895) и "Марс и его каналы" (1907), где отстаивал мысль, что марсианские "каналы" ирригационная система, с помощью которой неизвестная разумная раса пытается задержать агонию умирающего мира109.
      Если прибавить к этому многочисленные фантастические произведения, вроде романов Э. Р. Берроуза и других, менее известных авторов, то становится ясно, каким путем в сознании широкой публики закреплялось представление о марсианской цивилизации - в создании мифа участвовали и ученые, и популяризаторы науки, и писатели. Кстати, миф о разумных обитателях Марса практически завершил свой круг развития. Современная наука лишила его почвы110 - по последним данным, возможность жизни на Марсе вообще сомнительна, не говоря уже о разумных обитателях. Правда, миф, как умеет, борется за жизнь: поскольку уменьшились надежды на встречу с живыми обитателями красной планеты, так, может, космонавты обнаружат следы некогда великолепной цивилизации на поверхности, под поверхностью или на лунах Марса.
      Однако в целом миф о марсианской цивилизации все де принадлежит уже прошлому. Но он, подобно мифам наших далеких предков, продолжает жить в искусстве, исправно работает там и служит теперь нередко по ведомству вторичной художественной условности.
      Не менее показательна и судьба "ретроспективного" мифа о возможном посещении Земли в далеком прошлом космическими путешественниками. Этот миф тоже создается совместными усилиями ученых, популяризаторов и писателей-фантастов. В свое время обвиняли В. Зайцева, который искал в Библии свидетельства такого посещения. Но В. Зайцев виновен лишь в том, что прибегал подчас уж к слишком наивным аналогиям, как, впрочем, и А. Казанцев, увидевший в японских статуэтках "догу" космонавтов в скафандрах. Но сама идея прочитать древние легенды и мифы, в том числе библейские, под определенным углом зрения, идея, опошленная Э. Деникеном в его книгах и фильме, высказывалась и учеными.
      Впервые на серьезном уровне мысль о том, что в старых мифах, библейских в частности, могут сохраниться воспоминания о некогда случившихся контактах с внеземной цивилизацией, была высказана в 1959 г. М. М. Агрестом111. И. С. Шкловский считает, что тогда проблема посещения Земли представителями чужого разума впервые была поставлена "на научную основу", мысль же М. М. Агреста о том, что материальные следы такого посещения, возможно, оставлены гостями из космоса на обратной стороне Луны, И. С. Шкловский называет "очень изящной"112. Позднее эту мысль поддержал К. Саган, присоединивший к Луне как возможному хранителю такой информации еще и земные пещеры. И Ф. Дрейк считал, что Библия вполне может содержать в себе ценную информацию о состоявшемся визите космических пришельцев113. Что касается писателей-фантастов, то в их романах изображение разного рода посещений - и дружественных, и агрессивно-захватнических - встречается на каждом шагу. И как бы ни относиться к этой идее, она сейчас стала чем-то привычным. Гипотеза же М. М. Агреста породила еще целый поток статей в популярных журналах.
      Идея посещения получила такую популярность потому, что она каким-то образом соответствовала интуитивной потребности создать "образ мира", включающий космос и внеземные цивилизации в нашу земную историю. О популярности идеи говорят хотя бы многочисленные письма читателей, предлагавших свои прочтения различных древних сказок и преданий с точки зрения возможного посещения. Об этих письмах сообщал, например, журнал "Смена" после опубликования статьи А. Казанцева "Пришельцы из космоса?" (1961, No 8, 9, 10)114. Да и позднее эта идея не умерла. При журнале "Знание - сила" была организована неофициальная Комиссия по контактам. Комиссия выдвинула принцип "космического кенгуру" для поисков следов возможного посещения на Земле, в том числе в мировом фольклоре. С разъяснением этого принципа Р. Подольный выступал на представительной научной конференции в Бюракане в 1971 г.
      В 70-е же годы появились статьи китаеведа И. Е. Лисевича, в которых он анализирует некоторые из китайских мифов, исходя из гипотезы возможного отражения в них давнего посещения Земли разумной космической расой. Статьи рассчитаны не на массового читателя и не на популярные издания; одна из них опубликована в специальном журнале "Советская этнография"115. Правда, подавляющее большинство ученых-историков остаются противниками идеи подобного посещения, и всякого рода "следы", оставленные пришельцами на Земле, вроде таинственных рисунков или циклопических сооружений древности, предпочитают объяснять "изнутри", как результат деятельности земных цивилизаций в далеком прошлом. При этом они руководствуются известным законом научного исследования - избегать вводить новое основание, если есть возможность объяснить явление на основе уже имеющихся.
      Но как бы то ни было, этот миф пока жив и науке приходится им заниматься116. А создавался он, повторяем, совместными усилиями ученых, популяризаторов науки и писателей-фантастов. На него работали и предположение об искусственном происхождении спутников Марса, высказанное И. С. Шкловским, и статьи М. М. Агреста, и многочисленные романы о "вторжениях", и шум вокруг "Тунгусского дива".
      В наши дни в арсенале как науки, так и фантастики имеется масса предположений, догадок, гипотез и попросту фантазий о наших возможных братьях по разуму. Достаточно вспомнить выдвинутую еще X. Шепли идею о возможности жизни на космических телах, представляющих собой нечто среднее между звездой и планетой, обогревающихся внутренним теплом, освещаемых только далекими звездами и превосходящих по размерам Юпитер раз в десять. Какой может быть эта жизнь, протекающая во мраке, раздавленная чудовищной гравитацией?
      Вопрос об облике разумных обитателей космоса при нулевом количестве непосредственных данных породил огромное число предположений. Мы уже ссылались на мнение Р. Брейсуэлла (см. гл. 1), что наши космические братья могут заменять руки языком. Он же высказал мысль, что они могут быть сферическими или иметь во рту глаз, а то и микроскоп. Предполагается, что жизнь может возникнуть на иной основе - не на углеродной, как на Земле, а на кремниевой, а возможно, что и на уровне элементарных частиц. Разумом наделяется океан, хоть и плазменный, плесень, растение, плазменное облако. Разумные существа, как предполагают, могут непосредственно заряжаться энергией от звезд или потреблять электрическую энергию. Их наделяют телепатическими свойствами, способностью непосредственно воспринимать едва ли не все виды излучений, понимать язык животных и даже почти мистический "язык" растений. Одним словом, они вполне могут сойти за магов и волшебников.
      И. С. Шкловский и С. Лем считают, что будущее любой развивающейся технической цивилизации связано с такой перестройкой живого разумного вещества, что оно постепенно превратится в кибера - ведь существование белкового организма невозможно в мире высоких энергий117. Академик Вернадский высказал мысль, что человек в будущем перейдет на питание неорганическими веществами, что даст ему большую свободу, практическую независимость от живой природы. Мифы о будущем самого человека, естественно примыкающие к мифам о братьях по разуму и космических цивилизациях, "обживают" и идею Вернадского, и мысль, о создании человека "на заказ", высказанную американским ученым Л. Л. Проктором, в том числе и "водного" человека Ж. Кусто и пр. Трудно сказать будут ли осуществлены когда-нибудь на деле эти проекты, но мифы уже существуют.
      Кстати, Б. Шоу, так бунтовавший против околонаучного мифа, этому мифу о человеке и его эволюции отдал немалую дань. В пенталогии "Назад к Мафусаилу" он высказывает мысль, которая на все лады варьируется и в фантастике XX в.: современное состояние человечества - это только его неразумное босоногое детство. Эволюция, причем естественная эволюция, без всяких ухищрений науки, без "эликсиров" и "средства Макропулоса", которое придумал К. Чапек, должна привести к увеличению срока жизни человека, сначала сравнительно незначительному - до трехсот лет, - а спустя многие тысячелетия человек изменится неузнаваемо, он будет жить тысячи лет и для него любовь и искусство, занимающие так много места в современном обществе, будут только детскими забавами, которыми будут увлекаться новорожденные до четырех лет. Но и это не предел. "Древние", как называют взрослых людей будущего неразумные "дети", стоят перед новым эволюционным скачком. Они должны освободиться от тела, стать вихрем мысли, слиться с Мирозданием, с Космосом:
      "Древняя: Теперь мы больше не верим, что наше тело, этот механизм из плоти и крови, так уж нам необходим. Оно отмирает.
      Древний: Оно держит нас в плену у нашей ничтожной планеты и не дает нам подняться к звездам"118.
      Мысль о подобной эволюции разумного существа занимала Б. Шоу всерьез. Пьеса "У предела мысли", процитированная нами, написана в 1920 г., а в 1948 г. Б. Шоу написал "Притчи о будущем", где говорит о "бестелесной расе", которая "продолжает существовать в виде Вихря Мыслей, проникающего сквозь наши черепные коробки, ведь наш мозг и наши руки служат для этой расы орудиями производства в ее нескончаемом процессе познания и освоения мира"119. Правда, Б. Шоу говорит, что это только теория, созданная учеными будущего, но самая-то мысль была, очевидно, дорога ему, раз он повторяет ее в пьесе, написанной через двадцать восемь лет после пенталогии "Назад к Мафусаилу".
      А "вихри воль, циклоны мыслей" В. Брюсова не из того же ли вырастают источника? Б. Шоу и В. Брюсова как-то не принято причислять к фантастам, хотя некоторые пьесы Б. Шоу, как и "научная поэзия" русского поэта, вполне могут быть названы произведениями фантастическими, даже научно-фантастическими.
      Но и в собственно научной фантастике в самых разных вариантах обсуждается вопрос, что современное состояние человека - его облик и духовная сущность - явление временное и преходящее, что эволюция должна привести к рождению новой расы людей, более прекрасной, гуманной и могущественной. Эта идея пронизывает роман-трактат О. Степлдона "Последние и первые люди", где он рисует целый ряд различных человеческих рас, последовательно сменяющих одна другую на протяжении грядущих тысячелетий. Рассказы о всякого рода гениальных мутантах насчитываются уже сотнями, причем, как правило, имеются в виду не случайные мутации, отклонения от нормы, а закономерные перемены, являющиеся результатом последовательной эволюции человека, новой ступенью этой эволюции. Такой скачок в новое качество изображает Р. Бредбери в рассказе "Куколка", и новые свойства человеке он воспринимает не буквально, а символически, как вновь появившуюся способность к полету.
      Еще в 1953 г. А. Кларк издал роман "Конец детства", ставший ныне классикой англо-американской фантастики. Там он изображает рождение новой расы людей, которые становятся уже не сынами Земли, а космическими существами в самом нефигуральном значении этого слова, и космос они осваивают без помощи техники, силою мысли и желания. В конце романа они вовсе порывают связь с породившей их планетой и устремляются в космические выси.
      Столь же многочисленны предположения о техническом и инженерном могуществе таких цивилизаций. Наиболее известен проект Ф. Дайсона о сооружении специального "колпака" вокруг звезды - сферы Дайсона - для того, чтоб использовать всю лучистую энергию и создать новое жизненное пространство.
      Советский ученый Н. С. Кардашев делит цивилизации на три типа, в зависимости от количества потребляемой ими энергии, и предполагает, что цивилизации третьего типа должна быть доступна вся энергия Галактики. На симпозиуме в Бюракане 1971 г. он выступил с захватывающе смелой идеей о возможном использовании "черных дыр" цивилизациями третьего типа.
      Каждое из подобных предположений, высказанных ученым или писателем, еще не является мифом. Это своего рода заготовка к мифу. Миф возникает как некая совокупность таких предположений.
      И вот здесь уместно вспомнить весьма активно обсуждавшуюся в свое время идею синтеза науки и искусства. Однако вопрос о синтезе, как нам представляется, ранее был поставлен не совсем корректно. Этот синтез усматривали в научной фантастике, называли ее "кентавром", говорили, что в лице научной фантастики искусство начинает осваивать научные методы познания и творчества и пр. На самом же деле все обстояло несколько иначе. Наука и искусство делали общее дело - создавали новые мифы. При этом не столько искусство у науки занимало ее методы, сколько, пожалуй, наоборот: наука, в тех областях ее, которые были захвачены мифотворчеством, начинала прибегать к методам мышления, творчества и "гипотезирования" характерным для искусства. Ведь многие "безумные" идеи и гипотезы о внеземных цивилизациях созданы по принципам гротеска (преувеличение или преуменьшение) и по принципу карнавальной обратности.
      Отчасти мы уже касались этого вопроса в первой главе. Сейчас же в качестве иллюстрации приведем один пример. Д. Фромен в докладе, прочитанном в Отделении физики плазмы Американского физического общества в 1961 г., предложил проект перемещения Земли к другому солнцу, если наше светило начнет остывать, и нарисовал грандиозную картину путешествия по Вселенной. Топливом, по мнению ученого, могут служить океаны, а запасы воды можно пополнять на встречающихся по дороге планетах. Как видим, вся гипотеза создается на основе аналогии и гротескного преувеличения: если есть кочевые племена и народности, то почему не быть кочевой цивилизации, которая кочует уже не по степям и пустыням своей планеты, а по торным дорогам Вселенной?
      Все сказанное выше позволяет подвести некоторые итоги о механизме мифообразования.
      Итак, современный миф рождается не просто "при содействии", а в недрах науки и искусства. Сложность здесь заключается в том, что в момент формирования, в момент зарождения ядра мифа он практически неотделим от науки или искусства. Мы читаем научно-фантастическую повесть или роман или слушаем доклад на представительной научной конференции, посвященной проблеме внеземных цивилизаций, не подозревая, что присутствуем при рождении мифа.
      Однако едва ли правильно было бы на этом основании называть ученых и писателей мифотворцами. Как бы ни была смела, неожиданна и "безумна" идея, предложенная ученым или писателем, никто из них специально не создает миф; один из них выдвигает гипотезу, другой - пишет фантастику. Но если это конструктивная идея и если она ложится в общую картину мира, составляющую современный миф, делает эту картину более полной и универсальной, то она непременно закрепится в обиходном сознании. Закрепление же осуществляется через повторение и варьирование идеи, в том числе в научно-популярной литературе и в "массовой" фантастике. Вот почему у исследователей создается противоречивое впечатление: одни связывают с мифом только лучшие образцы научной фантастики (Бен Бова), другие оставляют мифотворчество на долю как раз "массовой", вторичной фантастики (Ю. Кагарлицкий).
      На самом же деле процесс мифотворчества осуществляется на всех этих уровнях - научное гипотезирование, лучшие произведения научной фантастики, выдвигающие новые конструктивные идеи, и "массовая" вторичная фантастическая литература. При этом происходит некое "распределение обязанностей". На первом уровне появляется импульс, идея, подчас безобразная (вроде мысли о возможности жизни на иной основе, чем на Земле), на втором - осуществляется ее образная конкретизация, которая сама по себе конструктивна ("Солярис" Лема как воплощение мысли о иных формах разума); порой оба эти момента с самого начала выступают в единстве в беллетризованной гипотезе. И наконец на третьем уровне - в "массовой" фантастике - происходит закрепление этой идеи, "обживание" ее, она становится привычной массовому сознанию. Каждое из этих звеньев совершенно необходимо для создания мифа.
      Бесспорно одно. Современный натурфилософский миф - и в этом одно из главных его отличий от мифа древнего - вторичен по отношению к науке и к искусству. Но при всей своей вторичности он обладает относительной самостоятельностью и вступает в сложные взаимодействия и с наукой, и с искусством.
      Прежде всего, возникая на базе научного гипотезирования, он начинает жить по своим законам. Он создает картину мира, хотя и соотнесенную с современным научным знанием, но все же весьма отличающуюся от научной, поскольку он, как всякий миф, мерит Вселенную человеком. В этом секрет того "очеловечивания" космоса, против которого так горячо и упорно возражает С. Лем. Польский фантаст с огорчением пишет, что вселенная научной фантастики все дальше уходит от "вселенной ученых", что научная фантастика теперь просто неспособна описать реальный космос. И Лем совершенно прав, когда, возмущаясь такой "деформацией" признает, что в ней повинны все и никто в отдельности120.
      Такое "одомашнивание" космоса - дело рук мифа, который строит свою картину мира, зависимую от научной, но не подобную ей, а подчас и противоречащую представлениям науки. В фантастике по космосу путешествуют удивительно легко, от звезды к звезде перепархивают, как мотыльки, на планеты высаживаются, словно причаливают к островку посреди деревенского пруда. Такая картина разительно отличается от научной. И наука начинает бороться с мифом. Предисловия к фантастическим романам, написанные учеными, в которых дается оценка степени научности фантазии, - порождение такой неизбежной поправки мифа со стороны науки. Мы уже не говорим о работах ученых, разоблачающих мифы о посещении Земли, о искусственном происхождении самого человека и пр.
      Картина мира, созданная современным мифом, ложна уже потому, что мерилом всех вещей в ней служит не природа, а человек. И ложность этой картины частично очевидна уже сейчас ("одомашненный" космос, например). Но это не значит, что от мифа только вред, как считает большинство ученых. Он возник потому, что был нужен. Зачем? Пока об этом говорить довольно трудно из-за отсутствия исторической дистанции. Но уже сейчас можно предположить, что рождение новой мифологии на пороге космической эры - явление не случайное: миф по-своему готовит человека к встрече с большим космосом.
      Вообще же, если принять за истину, что каждая эпоха создает свою особую художественную, картину, некий облик мира, намечает границы его, доступные художнику, искусству, то научная фантастика XX в., благодаря ее причастности к современному мифотворчеству, прибавляет к этой общей картине две важные грани:
      1) мысль об органической связи человека с космосом, о включенности его в жизнь всей Вселенной. При этом фантасты, как правило, убеждены это эта связь станет еще теснее, что человек будет сознательным участником космической жизни;
      2) представление о том, что современный человек находится на пороге некоего скачка в своей эволюции, о появлении нового человека, новой расы людей, о неизбежном "повзрослении" человека, о чем говорили еще Б. Шоу и Г. Уэллс.
      Обе эти идеи не столь уж новы, поиски их истоков увели бы нас в очень отдаленные эпохи, и бытование их, естественно, не ограничивается только пределами научной фантастики. Но именно благодаря научной фантастике ныне они все глубже проникают в массовое сознание, становятся действительно важной составляющей общего представления о мире и человеке в нашу эпоху.
      Имея в виду механизм образования современного мифа, несколько слов следует сказать о характере опережения науки современной фантастикой.
      Энтузиасты и поклонники фантастики, составляя реестры научно-фантастических идей, позднее получивших научное признание или воплощенных в технике, готовы были назвать фантастику "преднаукой", открывающей науке новые пути. На самом деле все обстоит не столь блестяще.
      В свое время И. А. Ефремов, размышляя над этим вопросом, пришел к выводу, что научная фантастика, "не может состязаться с наукой в объяснении и овладении законами природы и общества"121. Привлечение же "внимания к... еще не использованным или забытым возможностям", оставшимся на периферии современных научных исканий, доступно только "ученым, стоящим на переднем крае исследований, широкообразованным в области истории науки и накопленных ею фактов"122.
      Не случайно все наиболее яркие "мифотворческие", конструктивные идеи современной фантастики принадлежат, как правило, ученым, работающим и в науке, и в искусстве. Имена И. А. Ефремова, А. Азимова, А. Кларка, Ф. Хойла достаточно широко известны и любителям фантастики, и специалистам в области конкретных наук. Киборгизацию и генную инженерию придумали тоже не фантасты, идеи эти родились в науке. Фантастика, как уже было сказано, чаще обживает, делает привычными "безумные" идеи, которые носятся в воздухе современной науки. Сами же ученые обращаются к фантастике, когда их воображение тревожит яркая идея, а "доказательных рассуждений", ее подтверждающих, не существует. Бывает, что позднее появляются и доказательства, и даже инженерные расчеты, и тогда кажется, что фантастика дала ученым "задание", которое они послушно выполняют.
      Однако, аплодируя фантастике, как правило, не выясняют предысторию идей, высказанных в научно-фантастических произведениях, путь их в фантастику, а не только дальнейшие их странствования после обнародования в научной фантастике. А это было бы весьма интересно. Так, идея разумного плазменного облака, воплощенная в романе Ф. Хойла "Черное облако", принадлежала вовсе не автору романа, а его коллеге, имеющему к фантастике весьма отдаленное отношение. Профессор Голд сам "признался" в авторстве этой идеи на совещании в Бюракане. Скорее всего, большинство новых, конструктивных идей научной фантастики имеет подобное же происхождение, поскольку "безумная" фантастическая идея может возникнуть только на основе знания, углубленного изучения предмета и постоянных размышлений над ним. Это непреложный закон психологии человека, и никакое воображение не заменит тут работу мысли.
      Размышляя над путями дальнейшей биологической эволюции человека, И. В. Муравьев и В. С. Бойко пишут: "В области отыскания новых возможностей преобразования мира и человека несправедливо жаловаться на отсутствие теорий и гипотез, непосредственно питающих сейчас фантастику"123.
      И Л. Е. Этинген считает, что фантасты "подхватывают" "не обретшие еще твердой экспериментальной почвы и витающие в воздухе научные идеи"124. Поэтому едва ли есть основания говорить о фантастике как о чем-то действительно обогнавшем науку на пути к истине. И все-таки некое опережение здесь налицо.
      Парадокс заключается в том, что в какой-то период потребности обиходного мышления, массового сознания обогнали возможности науки. Внутренние закономерности развития общества настоятельно требовали серьезной перестройки обиходного сознания, космизации его, наука же не успела подготовить для этого достаточно прочную почву, так как только некоторые мечтатели от науки смутно улавливали незаметные порывы человечества из своей колыбели. Таким энтузиастом-мечтателем был К. Э. Циолковский, но влияние его работ на современную ему науку было ничтожно мало. Да и многие свои "космические фантазии" он изложил тоже в фантастических повестях, а не в научных статьях.
      У искусства, в том числе и у фантастики, связь с обиходным мышлением, с массовым сознанием теснее и непосредственнее, нежели у науки. И научная фантастика оказалась тем механизмом, при помощи которого смутные догадки, непроверенные модели, "безумные" смелые предположения, которых всегда немало в науке, поступали в широкий социальный оборот, делались достоянием не только специалистов, а выносились до всякой экспериментальной проверки в массовое сознание. Это не было ошибкой отдельных ученых. Это было велением времени - всякая новая идея примерялась к тому "образу мира", который создавался в массовом обиходном сознании на протяжении более чем столетия.
      Все это вместе взятое - неподготовленность науки к строго научному решению ряда проблем, связанных с космическим бытием человечества; потребности обиходного сознания в создании "образа мира", включающего в себя будущее, космос и стремительно меняющееся окружение человека; внутренняя готовность фантастической литературы к смене ориентации - привело к тому, что именно научная фантастика взяла на себя важную роль воспитателя обиходного сознания и долгое время была едва ли не единственной "экспериментальной лабораторией по созданию мифов". В это русло, не в науку, устремилась и творческая мысль ученых, размышлявших на темы, считавшиеся в науке "несерьезными".
      Такой приоритет научной фантастики вынуждены признать и сами ученые. Так, проф. С. А. Каплан во введении к книге "Внеземные цивилизации. Проблема межзвездной связи" пишет, что "подобные вопросы (поиски сигналов внеземных цивилизаций. - Т. Ч.) сначала поднимались в научно-фантастической литературе"125, потому, добавим, что в науке им до последнего времени места не было.
      То же наблюдаем мы и относительно частного мифа о посещении Земли пришельцами из космоса в прошлые века - как отмечает И. С. Шкловский, ко времени выступления М. М. Агреста со своей гипотезой (1959 г.) такое посещение успело стать уже классическим сюжетом в научной фантастике.
      Опередила научная фантастика не только современную экзосоциологию, но и прогностику, опять-таки не столько в смысле действительной ценности добытых ею знаний и четко разработанных теорий и концепций, а и смысле удовлетворения потребностей развития массового сознания.
      Прогноз - вещь совершенно необходимая в жизни любого живого существа. Современные физиологи находят опережающие реакции, т. е. простейшие виды прогнозов, уже на стадии условного рефлекса126. В жизни же столь сложного организма, как человеческое общество, прогноз приобретает особое значение, причем роль прогнозов с развитием цивилизации растет. Было время, когда прогноз осуществлялся оракулами и гадалками. Затем, с развитием науки, прогнозирование все чаще оказывается ее уделом, ценность добытых в науке знаний и разработанных концепций определяется теперь ее умением предсказать явление.
      Однако ученый, специалист в какой-то области знаний, брался за предсказание конкретного физического явления, но, как правило, не судеб человечества и не индивидуальных судеб. Индивидуальные прогнозы обслуживались (часто на уровне прямого шарлатанства) гаданием, да и сейчас этот "метод" прогнозирования еще не изжил себя. Что же касается судеб мира, то долгое время здесь роль прогноза исполнял религиозный миф. Когда же власть религии пошатнулась, наука еще не могла обслужить эту потребность в дальнем социальном прогнозировании, а людям необходимо было знать, каким станет грядущее, без, этого "образ окружающего мира" был бы неполон.