Эмма Харт (№2) - Удержать мечту. Книга 2

– Согласен, моя хорошая. Но вот одна загвоздка. Родней рассказал мне, что они показались ему очень уж дружны. Как он выразился – близки. По его словам, Шейн чуть не набрасывался на нее прямо за столом.

– П-пожалуйста, – заикаясь, пробормотала Сара. – Т-ты же з-знаешь, как я ненавижу вульгарность.

– Прости, дорогая. – Он снова похлопал ее по руке. В нем нарастало чувство злобной радости. – Они ворковали самым непотребным образом. Так говорил Родней. Так что, очевидно, наша Снежная Королева не так уж холодна и не так уж безупречна, как хочет показаться. Бедняга Джим. Меня ничуть не удивляет, что он ищет смерти.

Сара проглотила стоявший в горле комок. От ревности у нее перехватило в груди.

А Джонатан, знавший о ее чувствах к Шейну О'Нилу, безжалостно продолжал:

– Да, неладно что-то в Датском королевстве, как говаривал старина Уил Шекспир. Адюльтер? Мина под домом Фарли. – Он саркастически хмыкнул.

– Между ними роман невозможен! – простонала Сара – Пола никогда бы не осмелилась. Она побоялась бы, что бабушка обо всем узнает. Кроме того, она любит Джима.

– Сто против одного, что ты глубоко заблуждаешься, милая Сара.

– Полагаю, нам не следует больше говорить об этом. Мне неприятно, в конце концов. Мне действительно что-то стало дурно.

– Надеюсь, все обойдется, – тихо пробормотал Джонатан, притворяясь озабоченным. – Мне действительно не следовало рассказывать это тебе. Но тебе всегда удавалось добиться от меня чего угодно. Слава Богу, что мы есть друг у друга, Сара. Мы будем бороться с нашими родичами до конца. И увидишь – мы победим. Дела у нас Себастьяном идут отлично. Благодаря сотрудничеству с нами ты заработаешь миллионы и станешь столь же богата и влиятельна, как проклятая Пола Фарли.

Сара не ответила. Она сидела, обхватив себя за плечи и изо всех сил сдерживала слезы. Бедняжка так любила Шейна, что просто не могла слушать о нем и Поле. Но в словах Джонатана она не сомневалась.

– Смотри веселее, милая, – продолжал тот. – И помни одно – Шейн католик. Он не никогда не женится на разведенной. А если у него начнется роман, ему быстро надоест его предмет. Он ведь самый настоящий баб… – Джонатан закашлялся и быстро поправился: —…то есть дамский угодник. И еще не угомонился. Для него роман с Полой – лишь очередной эпизод. Но вскоре Шейн должен угомониться и – Voila! – тут-то ты его и подберешь. Пойдешь с ним под венец, да еще и в качестве богатой невесты. Кстати, я все собирался тебе сказать – ты выглядишь великолепно в последнее время, Сара. Похудела. Шейн не сможет устоять перед тобой. Я тебе помогу, не беспокойся. Я добьюсь, чтобы тебе достался любимый человек.

– О, Джонни, ты всегда так хорошо ко мне относился, – сразу повеселела Сара – Я знаю, что ты говоришь только правду. Я не сомневаюсь в тебе. В конце концов Шейн станет моим. И я очень рада хорошим новостям о нашей компании по торговле недвижимостью. – Сара вгляделась в него в сумрачном свете, царившем в машине. – Я правда стану такой же богатой, как Пола?

– Без сомнения. Я твердо обещаю. Кстати, после рождества мы с Себастьяном приглашаем тебя на первое настоящее заседание членов правления. Мы покажем тебе бухгалтерские книги, дадим пояснения по различным сделкам, обсудим планы на будущее. Возможно, тебе потребуется вложить еще немного денег, но все окупится. Подумай о приданом, которое ты принесешь Шейну. Я понимаю, что мои слова звучат старомодно, но не стоит делать глупость и сбрасывать со счетов финансовый интерес. Шейн О'Нил чертовски честолюбив, и бедные женщины для него не существуют. Поэтому… Я прослежу за тем, чтобы ты стала очень богатой, Сара.

– Что бы я без тебя делала? – вздохнула Сара, вся в видениях своего счастливого будущего. – Теперь я чувствую себя намного лучше. – Она хихикнула. – Наверное, из-за мысли о том, как я обставлю Полу в недалеком будущем и уведу Шейна у нее из-под носа.

– Отлично сказано! На какой день мне назначить нашу встречу с Себастьяном Кроссом?

– Все равно. И конечно, я внесу еще немного денег. Я верю в тебя, Джонни. Ты мой лучший друг.

– А ты – мой, киска.

Через несколько минут Джонатан уже въезжал в ворота усадьбы Пеннистоун-ройял. Припарковывая машину, он увидел целую вереницу автомобилей и понял, что они с Сарой, очевидно, приехали последними. Посмеиваясь про себя над доверчивостью своей кузины, он с серьезным видом помог ей выйти из машины и достал из багажника их подарки бабушке.

Раздуваясь от самодовольства, что так ловко заставил Сару плясать под свою дудку, он предложил ей руку, изобразил на лице беззаботную улыбку и повел ее в дом.

Привратник Джо встретил их в дверях и, принимая пальто, поздравил их с наступающим Рождеством. Они ответили ему тем же. Быстрые внимательные глазки Джонатана так и шныряли по сторонам, пока они с Сарой спускались по небольшой лестнице в Каменный холл. Праздник был в полном разгаре. Присутствовали все. Из стереопроигрывателя неслись звуки рождественской музыки, и гул голосов то и дело прерывался взрывами веселого смеха В камине гудело пламя, огромная елка светилась разноцветными огоньками и знакомые лица, повернувшиеся им навстречу, были озарены счастливыми улыбками.

Джонатан улыбнулся в ответ, кивнул, но не замедлил шагов. Он решительно увлекал Сару вперед. На глаза ему попалась Пола. Она сидела на ручке кресла Блэки и увлеченно разговаривала со стариком. Ее лицо выражало бесконечную нежность. «Если я и приукрасил рассказ Роднея для того, чтобы подзавести Сару, то я уверен, что не слишком исказил истину, – подумал Джонатан. – Держу пари – Шейн получил от нее, что хотел. Старина Родней, я твой должник».

Затем Джонатан заметил Джима в инвалидной коляске. Он беседовал с Энтони. Их сходство бросалось в глаза. «Одна кровь – Фарли», – отметил про себя Джонатан. Он почувствовал, как поднимается у него в груди сардонический смех, и едва не закашлялся. Джонатан справился с собой и постарался, чтобы чарующая улыбка не покинула его губ. Как только Джим останется один, он поговорит с ним, посеет зерна сомнения в душе того относительно его безупречной женушки. А пока ему надо отыскать старую динозавриху и преклонить перед ней колени.

Вопреки предсказаниям Джонатана в тот вечер в Пеннистоун-ройял не произошло никаких драматических событий.

Традиционная вечеринка по случаю Сочельника прошла у Эммы без сучка, без задоринки. Однако предположение Эммы, что Эдвина едва не лишится чувств, получив бриллиантовое колье, оказалось абсолютно верным.

После того как был подан и съеден ужин и перед началом пения Рождественских гимнов, Эмма раздала родным и друзьям щедрые подарки. Все оценили их и обрадовались, понимая, сколько времени она потратила на поиски чего-то особенного для каждого из них. Даже заговорщики остались довольны: Джонатан – своими запонками из золота с нефритом, а Сара – жемчужно-нефритовым ожерельем.

Но именно Эдвина потеряла дар речи, растерянно глядя на колье Фарли. Эмма внимательно наблюдала за дочерью и ей показалось, что с ней сейчас действительно случится удар. Но вместо этого Эдвина разразилась потоком слез.

Успокоившись, она начала понимать, что подаренные ей фамильные драгоценности – не что иное, как знак бескорыстной любви матери, и могла только порадоваться, что немногим раньше сделала первый шаг навстречу, чтобы положить конец многолетней отчужденности. Весь оставшийся вечер она ни на шаг не отходила от Эммы.

До самой полуночи в доме царило оживление. Только одна Пола порой испытывала грусть, когда ее мысли обращались к Шейну. Она проявляла внимание к Джиму и весело болтала со всеми остальными, но ее постоянно тянуло к О'Нилам. Ей хотелось все время находиться среди родных Шейна. Каким-то образом и он становился тогда ближе к ней.

«Через год, – повторяла она про себя. – Через год. Мы будем вместе через год».

Глава 39

Дождливым вечером в середине января Джим Фарли сидел в Персиковой гостиной, потягивал неразбавленную водку и разглядывал свою любимую картину кисти Сислея, обладать которой он давно мечтал. Он так ушел в себя, что на заметил, как в дверях появилась Эмма.

Она остановилась, глядя на него. С каждым днем она все больше беспокоилась за Джима и никак не могла избавиться от мысли, что на ее глазах происходит медленное, но неуклонное падение человека. За время ее путешествия и за последние шесть недель он совсем перестал походить на того привлекательного молодого редактора, которого она некогда взяла на работу. Неоднократно она пыталась поговорить с ним по душам, но ее слова, казалось, не затрагивали его. Джим продолжал катиться по наклонной.

Он постоянно пил. Через несколько дней после Рождества она крепко отругала его, и с тех пор Джим начал от нее прятаться. Однако Эмма знала, что он по-прежнему поглощает спиртное в огромных количествах – и днем, и ночью.

Эмма перебрала в уме всех членов его семьи. Все Фарли без исключения были пьяницами. Его прабабушка Адель, напившись до бесчувствия, свалилась с лестницы в Фарли-Холл и сломала себе шею. Утром горничная Энни обнаружила тело хозяйки, лежащее посреди осколков разбитого бокала.

Эмма нахмурилась, думая со страхом, не передается ли алкоголизм по наследству. Джим еще не превратился в алкоголика, но она не сомневалась, что муж Полы твердо ступил на опасную дорожку. А тут еще и болеутоляющие таблетки. Она не слишком-то поверила его уверениям, что он перестал их принимать. Однако Эмма ума не могла приложить, откуда он их берет. Когда она разглядывала его профиль и думала, как он хорош, даже несмотря на печать пьянства, привязанности к транквилизаторам и на следы перенесенной боли, ей в голову пришла фраза, сказанная недавно Блэки. В тот день они приехали посмотреть на его беговых лошадей. «Порода видна, но нет жизненной силы», – так охарактеризовал Блэки одного из своих рысаков. Очень точная фраза – решила Эмма. Хотя ей и не хотелось дурно думать о Джиме, ей становилось все более очевидным, что он слаб, что его характеру не хватает твердости. Но разве с самого начала она не подозревала этого?

Эмма откашлялась, весело поздоровалась с Джимом и решительно вошла в комнату.

Ее появление застало его врасплох. Он вздрогнул, быстро обернулся и приветствовал ее кривой улыбкой.

– Я как раз гадал, куда вы исчезли, – пояснил он с наигранной жизнерадостностью. – Я не ждал вас сейчас, но, надеюсь, вы не обидитесь. – Он взглянул на свой бокал. – Это первый сегодня, бабушка.

«Явная ложь», – подумала Эмма, а вслух сказала:

– Меня задержал телефонный разговор, но теперь я с удовольствием выпью с тобой перед обедом.

Эмма налила себе бокал белого вина и продолжила:

– Мы только что беседовали с Дэзи. Она звонила из Шамони. Они очень жалеют, что тебя там нет. Дэвиду очень не хватает тебя на снежных склонах. – Она уселась у камина. – Ты же знаешь, Дэзи не большая любительница горных лыж, и Дэвид скучает по своему любимому напарнику. Ну ничего, на следующий год ты сможешь составить им компанию.

– Искренне на это надеюсь. – Джим чуть-чуть повел сломанным плечом и жалко улыбнулся. – Должен сказать, гораздо легче, когда рука на перевязи. А доктор Хедли собирается снять у меня гипс с ноги завтра.

Эмма знала это, но изобразила удивление, не желая, чтобы он знал о ее регулярных беседах с семейным врачом относительно его состояния.

– Замечательная новость. Тебе надо немедленно заняться терапией, чтобы привести мышцы в норму.

– Сам жду – не дождусь. – Он внимательно посмотрел на нее. – Пола вам сегодня не звонила из Нью-Йорка?

В глазах Эммы блеснули огоньки.

– Нет. Но я и не ждала от нее звонка. Наверняка вчера она сказала тебе, что сегодня улетает в Техас по делам «Сайтекс».

– Ах, да. Я и забыл.

Эмма не очень ему поверила, но не стала вдаваться в подробности.

– Эмили только что сообщила, что Уинстон все-таки придет к нам на обед. Я рада – общество мужчины тебя приободрит. Тебе должно быть очень скучно здесь, в окружении одних женщин.

Джим рассмеялся.

– Вы все очень внимательны ко мне, но я с радостью увижусь с Уинстоном, узнав от него, что происходит в мире. Я чувствую себя отрезанным от всего и очень устал от безделья. Надеюсь, я смогу вернуться в газету через пару недель. Как вы думаете?

Эмма решила, что это пойдет ему на пользу, и она быстро сказала:

– Я всей душой «за». Работа всегда лечила все мои болезни лучше любых лекарств.

Джим прочистил горло.

– Кстати о газетах. Я давно кое о чем хотел вас спросить.

– В чем дело, Джим?

После небольшого колебания он тихо произнес:

– В сентябре по моему возвращению из Канады у нас с Полой произошла небольшая ссора из-за Сэма Феллоуза и тех указаний, которые она дала ему в мое отсутствие – ну, знаете, по поводу недопущения в печать информации о смерти Мин.

– Да, она что-то такое мне рассказывала – о ее решении и вашей размолвке. – Эмма бросила на него испытующий взгляд.

– Пола сказала мне, что вы и Уинстон уполномочили ее принимать решения от вашего и его имени в случае необходимости.

– Абсолютно верно.

– Я не понимаю, почему вы не оказали такое доверие мне?

Эмма замерла, помолчала немного и мягко сказала:

– Джим, когда ты оставил пост управляющего Йоркширской газетной компанией, ты отказался от любых прав в ней, кроме, разумеется, тех, что связаны с твоей работой в качестве главного редактора. Поскольку ты заявил, что не заинтересован в административной деятельности, мне стало совершенно очевидно, что подобные права должны принадлежать тому, кто готов, хочет и способен, в соответствующей ситуации, проявить административную власть.

– Ясно.

Внимательно глядя на него, Эмма заметила, как застыло от гнева его лицо, а глаза затуманились обидой.

– Ты ушел по собственной инициативе, – напомнила она ему все тем же ровным и мягким голосом.

– Знаю. – Он сделал большой глоток водки, поставил рюмку на столик и уставился в огонь. Наконец он перевел взгляд на нее. – Пола также осуществляет опеку над долей моих детей и в газетной компании, так?

– Так.

– Но почему, бабушка? Почему вы не сделали меня их опекуном? В конце концов, я их отец.

– Все не так просто, как кажется, Джим. Акции, которые я по завещанию оставляю Лорну и Тессе, не выделены отдельным пакетом, а является частью общего фонда, куда я включила многочисленные акции различных принадлежащих мне предприятий. Мне представляется совершенно очевидным, что такой огромный фонд должен управляться одним человеком. Глупо было бы дробить его на отдельные пакеты и каждому назначать отдельного управляющего. Такое решение чревато большой неразберихой.

Джим кивнул, но ничего не сказал.

Эмма окинула его проницательным взглядом. От нее не укрылось, что он не только огорчен, но в ярости, пусть и старается изо всех сил скрыть от нее свои чувства. Хотя Эмма знала, что не обязана никому давать отчет в своих поступках, тем не менее она хотела улучшить его настроение.

– Назначение Полы вовсе не означает сомнения в тебе или в твоих возможностях. Она – и только она – является опекуншей своих детей независимо от того, за кем она замужем.

– Я понял, – пробормотал он, хотя на самом деле не понял ничего. Однако он чувствовал, что его обошли. Но ему некого винить, кроме самого себя. Не надо было уходить с поста управляющего газетной компанией.

Не обращая внимания на его мрачный вид и красноречивое молчание, Эмма заметила:

– Если у Эмили и Уинстона родятся дети прежде, чем я умру, и если я создам фонд для их ребенка – что бесспорно, – Уинстон окажется в том же положении, что и ты. И то же ждет мужа Сары, если она выйдет замуж при моей жизни. Я не делаю для тебя никаких исключений.

– Я сказал, что понял, Эмма, и это правда. Спасибо, что все объяснили мне. Я очень благодарен.

Раздался стук в дверь, и вошла Хильда.

– Простите, миссис Харт, но вам звонит мистер О'Нил. Он просил передать, что если вы заняты, можете перезвонить ему позже. Он сейчас в Уэзерби, у мистера Брайана.

– Спасибо, Хильда. Я подойду. – Эмма встала и улыбнулась Джиму. – Извини, дорогой. Я скоро вернусь.

Джим кивнул. Едва за ней закрылась дверь, он подкатился в коляске к буфету, наполнил бокал водкой и добавил туда льда. Свободными от бинтов пальцами левой руки он сжал стакан и, работая правой, направил коляску назад к камину.

Он быстро выпил полбокала, чтобы Эмма ни о чем не догадалась, и принялся обдумывать ее слова. Вдруг ему все стало ясно. Эмма передавала всю власть в руки своих внуков. Она добивалась, чтобы контроль над ее империей остался в семье. И никаких исключений не допускается. Он считал себя членом семьи. А на самом деле он – посторонний.

Вздохнув, Джим поднял глаза на Сислея. Эта картина всегда оказывала на него гипнотический эффект. Снова, как всегда, когда он смотрел на нее, ему захотелось обладать ею единолично. Интересно, что именно таким образом воздействовало на него в этом пейзаже. В комнате висели другие картины Сислея. И Моне. Все они стоили многие миллионы.

Вдруг Джим понял, и его охватил ужас. Картина Сислея символизировала для него богатство и власть. Вот причина, по которой он жаждал ее – истинная причина. Дело вовсе не в том, что картина прекрасна, лирична, что от нее захватывает дух, что она сильнее, чем остальные, возбуждает его эмоции. Дрожащей рукой Джим поставил бокал на стол и закрыл глаза, чтобы не видеть полотно.

«Мне нужны деньги. Мне нужна власть. Я хочу, чтобы все вернулось назад… Все то, что мой прадед и его брат так бездарно потеряли, и что Эмма Харт забрала у семейства Фарли. – В тот же миг Джим устыдился своих мыслей и самого себя. – Я слишком много выпил и мне стало жалко себя. Нет. Не так уж много я сегодня пил. Я сдерживал себя».

По его телу пробежала дрожь, и, чтобы унять ее, он ухватился обеими руками за ручки кресла. Образ Полы промелькнул перед его внутренним взором. Он женился на ней, потому что безумно влюбился. Да. Он знает, что это так, знает. Нет. Имелась и другая причина. Он хотел ее, поскольку она – внучка Эммы Харт. Нет, снова не то. Потому что она – главная наследница огромного состояния Эммы Харт.

В ту короткую долю секунды Джеймс Артур Фарли увидел себя таким, каков он есть. Он прозрел. И ему не понравилось то, что он увидел в тот миг прозрения. Такова истина. Да, он любит жену, но в то же время мечтает о ее богатстве и могуществе. Джим застонал вслух, и его глаза наполнились слезами. Какое невыносимое саморазоблачение! Он оказался не тем, за кого принимал себя всю свою жизнь. Его дед воспитал его джентльменом, приучил игнорировать низменные материи, не гнаться за земными благами и карьерой. Эдвин Фарли оказал на него огромное влияние. И, однако, втайне от самого себя Джим всегда стремился к власти, к славе и богатству. В нем жило два разных человека. Вот в чем истинная причина его душевного разлада. «Я обманывал себя долгие годы, – подумал он. – Я жил во лжи».

Джим снова застонал и провел рукой по волосам. «Я люблю Полу ради ее самой. Честное слово».

Словно острая игла пронзила его плечо, и он не смог сдержать гримасы боли. Все из-за дождя. Его плечо вело себя, как барометр. Он порылся в кармане, достал таблетку и запил ее водкой.

– Блэки весь полон эмоций, – сообщила Эмма с порога, весело смеясь. – Он строит грандиозные планы относительно Больших национальных скачек и приглашает нас всех на гонки в стипльчезе. Они состоятся в первую субботу апреля. – Эмма села в кресло, отпила глоток вина. – Так что ты сможешь поехать с нами, Джим. К тому времени ты будешь, как огурчик.

Глава 40

– Что же нам делать, Шейн? – Пола с озабоченным видом смотрела на него.

– Будем действовать постепенно, шаг за шагом, день за днем, – уверенно ответил он и ободряюще улыбнулся. – И в конце концов добьемся своего.

Они сидели на диване в ее кабинете в лидском универмаге днем в середине апреля 1970 года. Шейн только что вернулся из короткой поездки в Испанию, где он проверял, как идет реконструкция одного из их отелей.

Он подвинулся к ней поближе, обнял и крепко прижал к себе.

– Постарайся не слишком волноваться, дорогая.

– Я ничего не могу с собой поделать. Наше положение ничуть не улучшилось, а наоборот. Моим проблемам не видно ни конца ни края, и мне начинает казаться, что я от них никогда не избавлюсь.

– Избавишься. – Он отодвинулся, ладонью поднял ее лицо и заглянул глубоко в глаза. – У каждого из нас масса дел, огромная ответственность, и нам необходимо на них сконцентрироваться и забыть обо всем, кроме работы зная, что в конечном итоге мы обязательно соединимся. И когда соединимся, то навек. Думай о будущем, Пола, приучи себя смотреть вперед.

– Я стараюсь, я очень стараюсь, Шейн, но… – Ее голос задрожал и оборвался, в глазах заблестели слезы.

– Ну, ну, любимая, не надо плакать. Нам следует идти вперед, решительно и упорно. Я же все время твержу тебе, что время на нашей стороне. Мы оба молоды и в конце концов непременно победим.

– Да. – Она вытерла слезы кончиками пальцев и заставила себя глядеть веселее. – Просто я… о, Шейн, мне так без тебя тяжело.

– Знаю. Знаю, дорогая. И мне тоже. Быть порознь – такая мука. Но посмотри – мне все равно пришлось бы на той неделе лететь в Нью-Йорк, а затем на два месяца в Сидней, даже если бы у тебя все шло гладко. Я никак не могу этого изменить. И в прошлом не все так плохо, не так ли? Часть января мы провели вместе в Нью-Йорке, и нам удалось урвать несколько счастливых часов за последние несколько недель. Так что…

– Я не могу избавиться от ощущения, что обращаюсь с тобой жестоко. Ты болтаешься между небом и землей, и…

Его смех опроверг ее страхи.

– Я люблю тебя и только тебя. Я дождусь тебя, Пола. – Он крепко сжал ее в объятиях. – За кого ты меня, интересно, принимаешь, глупышка? Ты ни в чем не виновата. Ты ничего не можешь изменить. Жизнь диктует свои законы, и тут уж ничего не поделаешь. Нам просто придется завоевывать свое счастье.

– Прости меня, Шейн. Я сегодня какая-то неисправимая пессимистка, правда? Возможно, все из-за того, что ты через несколько дней опять уезжаешь. Я чувствую себя бесконечно одинокой, когда тебя нет в Англии.

– Но ты вовсе не одинока. У тебя есть я, моя любовь и моя поддержка – всегда. Куда бы я ни поехал, ты везде в моем сердце, в моих мыслях – вечно. Практически ежедневно мы говорим по телефону, а если я тебе очень понадоблюсь, то сразу же примчусь к тебе. Ты же знаешь – я прилечу на первом же самолете, хоть из Австралии, хоть из Штатов. – В его черных глазах вдруг мелькнул вопрос. – Ты ведь не сомневаешься в этом?

– Конечно, нет.

– Помнишь, что я говорил тебе на Барбадосе?

– Что я должна доверять твоей любви.

– Верно. Я доверяю ей. Ну так как, может, все-таки ты передумаешь и придешь сегодня на обед в Бек-Хаус? Тебе это пойдет на пользу, да и Эмили очень огорчилась, когда ты отклонила ее приглашение.

– Возможно, пойду. – Пола наморщила лоб. – Как ты думаешь, они с Уинстоном что-нибудь о нас подозревают?

– Ни в коем случае. Они считают, что мы возобновили дружеские отношения, только и всего.

Она не совсем разделяла его уверенность. Однако ей не хотелось сеять в нем сомнения, и она только сказала:

– Я не смогу попасть туда до восьми. Мне надо поехать домой – проведать Лорна и Тессу, а затем придется навестить Джима в больнице.

– Ну что ж. Иного я бы от тебя не ожидал. Ты слишком добрая и чувствительная женщина, чтобы в подобное время отвернуться от Джима. За ленчем ты сказала, что ему немного лучше. Каков общий прогноз?

– Вчера доктор сказал мне, что его могут выписать через несколько недель, если процесс выздоровления пойдет, как сейчас. Он уже не испытывает прежней подавленности и методы психиатрического лечения идут ему на пользу. – Она покачала головой. Беспокойство вновь вспыхнуло в ее душе – Но нервные срывы – штука сложная. Одни выздоравливают быстро, а другие приходят в себя месяцами. К тому же нередки и рецидивы. – Пола поколебалась и добавила почти неслышно: – Я все еще никак не могу решиться сказать ему о моем намерении стать свободной.

– Я знаю, тебе нет нужды повторяться, – быстро, но Мягко проговорил Шейн. – Мы же договорились подождать, пока Джим вновь придет в норму и будет в состоянии адекватно реагировать на все происходящее вокруг, и уж потом сообщить ему, что ты хочешь получить развод. Я не оспариваю нашу договоренность. Что еще нам остается делать? Я хотел бы в дальнейшем жить в мире с самим собой и знаю, что ты – тоже.

– Да. О, Шейн, спасибо за твое понимание и, прежде всего, за твою любовь. Не знаю, что бы я делала без тебя.

Он заключил ее в объятия, поцеловал, и несколько минут они сидели, прижавшись друг к другу. Наконец он отпустил ее.

– Мне надо вернуться в контору. У меня запланирована пара встреч, а поскольку отец сейчас в Лондоне на междугородной конференции, посвященной гостиничному бизнесу, дел у меня под завязку. Затем я собираюсь по дороге заскочить к деду.

Они встали, и Пола проводила возлюбленного до дверей.

– Передай привет дяде Блэки, – попросила она, снизу вверх глядя ему в лицо и одарив его более радостной, чем прежде улыбкой. – Вот видишь, мы повидались с тобой, и я сразу почувствовала себя гораздо лучше.

Шейн легонько дотронулся до ее лица.

– Все будет хорошо, дорогая, и с тобой, и с нами обоими. Главное – не терять головы и настраиваться на хорошее. Ничто и никто не в состоянии поколебать нас или сбить с пути.

Спустя несколько часов, когда Шейн распахнул дверь библиотеки в доме своего деда, он обнаружил Блэки стоящим перед старинным бюро. Тот держал в руке мягкую желтую тряпочку и тщательно обтирал от пыли свою гордость и радость – серебряный приз.

Шейн улыбнулся. Дед вытирал свой трофей не меньше шести раз в день. Ни одну из принадлежащих ему вещей он не ценил так высоко. В начале апреля принадлежащий Блэки восьмилетний жеребец по кличке Изумрудная Стрела выиграл Большие Национальные скачки. С победой на самых престижных в мире скачках исполнилась мечта всей жизни Блэки. Однако любопытно – подумалось вдруг Шейну – что из всех его лошадей долгожданный приз в конце концов добыла для него именно та, которую подарила ему Эмма. Тут было нечто символическое. Шейн сделал шаг вперед и сказал:

– Привет, дед. Извини за опоздание.

Блэки обернулся, и лицо его вспыхнуло радостью. Вид красивого, высокого внука согревал сердце старика.

– Шейн, мальчик мой, – воскликнул он и заспешил ему навстречу.

Они обнялись. Но, заключив деда в свои медвежьи объятия, Шейн вдруг с удивлением отметил, насколько похудел Блэки со времени их последней встречи. «Боже, да я же под костюмом чувствую его кости. Какой он вдруг стал хрупкий», – подумал Шейн со смесью тревоги и печали. Дед и внук разомкнули объятия, и Шейн заглянул в лицо Блэки, моментально фиксируя в памяти все его мельчайшие детали. Щеки старика ввалились, шея стала тощей и костлявой. Ворот рубашки казался слишком просторным для него, и сегодня Блэки выглядел необычно бледным. Его иссиня-черные глаза утратили привычный блеск и их затянула старческая пелена.

– Ты хорошо себя чувствуешь, дедушка? – спросил Шейн, не отрывая изучающего взгляда от его лица.

– Как никогда лучше.

– Очень рад, – отозвался Шейн, но он помнил, что дед всегда так говорил. Не желая чересчур назойливо интересоваться здоровьем старого человека, Шейн перевел взгляд на фланельку в его руке. – Смотри, в один прекрасный день ты протрешь дырку в этой штуковине, и что тогда?

Блэки фыркнул от удовольствия, перехватив взгляд внука, устремленный на трофей. Шаркающей походкой он медленно приблизился к бюро, на котором стоял приз. Блэки бросил тряпочку и возложил руку на символ великого триумфа Изумрудной Стрелы.

– Не стану брать на себя смелость утверждать, что победа в скачках стала самым прекрасным моментом в моей жизни, но уж бесспорно я не знал второго такого волнующего. – Блэки кивнул в подтверждение своих слов. – Да, именно так.

Шейн улыбнулся деду:

– И я тоже.

– А-а, парень, тебе суждено узнать такие триумфы, какие мне и не снились. Иначе и быть не может. – Блэки взял с маленькой полочки хрустальный кувшин и разлил виски по стаканам. – Давай выпьем по капельке нашего ирландского напитка за мое предсказание.

Шейн чокнулся с ним и добавил:

– За наши с тобой будущие триумфы, дедушка.

– Давай. И за Изумрудную Стрелу, и за скачки на будущий год. Кто знает – может, он опять выиграет. – Блэки со значением посмотрел на внука, подошел к камину и сел в свое любимое кресло на винтовой ножке.

Шейн последовал за ним, еще раз с горечью отметив про себя его медленную старческую походку и его хрупкость. В нем нарастало беспокойство, но он подавил его. Возможно, дед просто устал сегодня вечером. К тому же волнение, испытанное им во время скачек, радость победы и последующие многочисленные возлияния тоже не могли пройти бесследно. И кроме всего прочего, он все-таки очень, очень стар. Ему ведь ни много ни мало восемьдесят четыре года. Несколько секунд Блэки сидел, целиком уйдя в свои мысли и глядя на языки пламени отсутствующим взором, а затем повернулся к внуку.

– Я никогда не забуду финиш гонки. – Он вскинул голову и резко подался всем телом вперед, крепко зажав в руке бокал. Глаза его ярко заблестели, когда подробности заезда прошли перед его внутренним взором.

– Помнишь, как они подошли к последнему барьеру? – воскликнул он возбужденно. – Изумрудная Стрела, а рядом с ней еще две огромные лошади. Почти ноздря в ноздрю! Стив Ларнер – черт, а не жокей – гонит ее вовсю. Он встает в стременах и решительно посылает кобылу вперед. У меня прямо сердце в пятки ушло, Шейн, – да-да – мне казалось, что ничего не выйдет.