Зависть

И мой «Побежденный» вовсе не случайно написан в эдакой придурковато-честной манере… Я наделил своих героев прямодушием, благородством, честностью вовсе не потому, что придерживаюсь тех же взглядов. Я не знаю, существуют ли честность и бескорыстие на самом деле – я лично в это не верю, но зато мне прекрасно известно, что помогает продавать книги. Выдуманная честность и выдуманное благородство выдуманных героев – вот на чем стоит книгоиздание со времен самой первой книги. Обычный человек хочет верить в то, что благородство существует, что зло можно победить добром и что добродетель – награда сама по себе. Читатели просто тащатся от этой ерунды, и каждый издатель, если только он хочет процветать, просто обязан совать им эту жвачку.

Как вы знаете, дорогой мой мистер Мадерли, я вырос в типичной южной семье, и родители с детства кормили меня байками о моих предках – благородных джентльменах-южанах, потомках средневековой аристократии. Пока я был мал, я не мог сказать им: «Хватит! Надоело!» – хотя от их сказочек о честности и благородстве меня буквально выворачивало наизнанку. Но когда я вырос, я решил использовать накопленную информацию, чтобы одурачить доверчивых читателей, которые ждут от книжных героев именно того, что не существует в жизни. Все это лживое дерьмо я слил под одну обложку и швырнул им, словно свиньям, чтобы освободиться от того, во что никогда не верил.

Ной снова усмехнулся.

– Ясноглазая героиня и отважный герой, не лишенный, впрочем, некоторых, весьма симпатичных недостатков!.. – проговорил он презрительно. – Как же мало нужно среднему человеку! Что ж, пусть жрут то, что заслужили. Мало кто из них способен догадаться, что волнующая история любви Шарлотты и Сойера Беннингтона – это плевок в их слюнявые хари. Лично меня переживания моих героев ни капли не трогают и не волнуют. Единственное, что меня волновало, – это размер гонорара, интерес издателей и количество положительных рецензий, которые напечатают ведущие газеты и журналы. На последние я, кстати, особенно рассчитывал, так как мне хотелось привлечь ваше внимание к своей скромной особе.

– Почему же именно мое? За что такая честь?

– Потому что из всех крупных издателей, мистер Мадерли, только у вас была взрослая незамужняя дочь, и к тому же не дурнушка. Когда же я узнал, что «Побежденный» – ее любимая книга, я просто не поверил своему счастью. Это обстоятельство открывало передо мной головокружительные перспективы, и я был бы дураком, если бы не воспользовался своей удачей.

Даже догадываясь о том, что представлял собой Ной на самом деле, Дэниэл был потрясен этим заявлением.

– И ты… так спокойно признаешься во всем этом? – спросил он. – Неужели ты и вправду относишься к своей работе, к людям, к жизни так… так цинично?!

– Даже еще хуже, – отозвался Ной, явно бравируя, и Дэниэл скорбно покачал головой:

– Как жаль, что такой талант пропал зря!

– Да будет вам, мистер Мадерли! – перебил его Ной. – Не стоит жалеть меня – я отлично себя чувствую. Что касается вашего обвинения в лицемерии и двуличии, то сами-то вы немногим лучше меня. Вам – как и мне, впрочем, – доподлинно известно, что автор, который присылает нам по два крутых полицейских детектива в квартал, очень любит, когда секретарь хлещет его кнутом и имеет его в задницу. Это настолько его возбуждает, что после каждого сеанса анального секса он бежит к рабочему столу и начинает описывать похождения своего крутого героя-гетеросексуала со внешностью Шварценеггера. А этот, как его… преподобный? Ну, тот, который стряпает книжки о христианском всепрощении и о том, что надо воздавать кесарю кесарево, а сам то и дело нарывается на неприятности с налоговым управлением? Ведь вы издаете его, а сами говорите мне о лицемерии!..

Нет, мистер Мадерли, у вас и самого рыльце в пушку. Среди ваших авторов, которым вы посылаете поздравления на Рождество и даже приглашаете к себе в дом, полным-полно безнадежных алкоголиков и наркоманов. А брат и сестра Миллер, которые пишут вдвоем? Многие матери, которые покупают их книжки для своих чад, могли бы вчинить вам миллионные иски, если бы узнали, насколько близкородственными являются связывающие их отношения на самом деле. Я даже слышал, что в этом творческом тандеме роль мужчины исполняет именно сестра, в то время как брат только подставляет свою задницу да работает языком, но вас это почему-то не волнует.

Вы скажете – они пишут хорошие книги, а мы их только печатаем. И я совершенно с вами согласен. Вы, мистер Мадерли, думаете только о доходах и закрываете глаза на личности ваших авторов. Больше того, вы даже оплачиваете их счета, когда кто-то из них оказывается в клинике из-за чрезмерного пристрастия к виски или кокаину. Вы прекрасно знаете, что деньги, которые вы получаете, издавая их выдумки о прекрасном и вечном, – грязные деньги, но отказаться от них вам не приходит в голову. Еще бы! Ведь вам надо платить и за ежедневный массаж, и за этот прекрасный загородный дом, и за прочие блага мира, которыми вы наслаждаетесь в своей башне из слоновой кости.

– Я понял, что ты хотел сказать! – сердито перебил Дэниэл. – Но я никогда не закрывал глаза на то, что принято называть изнанкой жизни. Все дело в том, что я не судья, а бизнесмен, и, как считается, неплохой бизнесмен. Я выстоял в схватках с нечистоплотными конкурентами, а мое предприятие сумело выдержать несколько серьезных экономических кризисов, которых, как утверждали пессимисты, не пережить никому. Да, иногда ради блага «Мадерли-пресс» мне приходилось хитрить, изворачиваться, использовать свои связи, даже предавать, когда это было необходимо… – Взгляд Дэниэла, словно огненный луч, пронзил разделявшую их тьму. – И именно поэтому я сумел разглядеть эти же качества в тебе, Ной. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. А как только я уловил первый, самый легкий запашок измены, я начал принюхиваться и вскоре обнаружил – ты прогнил насквозь.

Ной небрежно облокотился о столбик перил. Взгляд его снова скользнул по бумагам, которые он держал в руке, но вряд ли он их читал – для этого на лестнице было слишком темно.

– Должен сказать, – процедил он сквозь стиснутые зубы, – то, что здесь написано, вряд ли можно считать комплиментом.

Услышав эти слова, Дэниэл испугался, не сболтнул ли он лишнего. Как много знает Ной? Видел ли Ной самый первый, предварительный отчет Сазерленда? Дэниэл не очень хорошо помнил, что вошло в отчеты, а что детектив рассказал ему по телефону, пообещав, что подробный письменный доклад он пришлет при первой возможности.

– В этом отчете, – продолжал Ной, – мистер Сазерленд и его подручные выставили меня настоящим чудовищем, и мне остается только поражаться вашей выдержке, мистер Мадерли. Ведь вы не только не выставили меня вон, но и продолжали общаться со мной, как и подобает цивилизованному человеку.

– Охотно признаю, это было нелегко.

– Да, наверное, нелегко. Вероятно, больше всего вас разозлило то, что я снюхался с Блюмом и компанией?

Дэниэл кивнул. У него не было ни малейшего желания разубеждать зятя, к тому же он резонно полагал, что чем глубже Ной будет заблуждаться на его счет, тем больше ошибок наделает.

– Я могу простить это скорее, чем твою измену Марис, – сказал он, сделав чуть заметное ударение на слове «простить». Пусть Ной думает, что все еще можно наладить.

– Она, кстати, знает про меня и Надю, – небрежно проговорил Ной и выпустил из рук листы бумаги, которые разлетелись по всей лестнице.

– Я знаю, что она знает.

Эти слова застали Ноя врасплох.

– Знаете? Откуда? Это она вам сказала?

– Нет, однако я уже давно заметил, что Марис разочаровалась в своей семейной жизни.

– Тем не менее, – заметил Ной, небрежно махнув рукой, – в целом Марис довольна жизнью. Вы лучше меня знаете, что она любит свою работу больше всего на свете, к тому же сейчас у нее появился этот новый автор. Он безногий калека, и это, мне кажется, привлекает ее больше всего. Марис обожает чувствовать себя заботливой благодетельницей!

Значит, он ничего не знает о Паркере Эвансе, понял Дэниэл. Что ж, тем лучше!..

– Быть может, я недооценил эту черту характера Марис, – продолжал Ной с апломбом, который показался Дэниэлу отвратительным. – Если бы я знал, что она так любит возиться со всякими убогими, я бы купил ей щенка, поскольку сам я не нуждаюсь в ее опеке. Из-за этого у нас с вашей дочерью уже возникали кое-какие разногласия, но – повторяю! – в целом у вашей драгоценной Марис не было никаких оснований быть недовольной жизнью до тех пор, пока она не застала меня с Надей.

Дэниэл покачал головой:

– Если она и была довольна жизнью, то отнюдь не благодаря тебе, Ной. Я бы даже сказал – она была счастлива вопреки тому факту, что ее мужем был бессердечный и жестокий негодяй, который лишил ее шанса быть по-настоящему, полностью счастливой.

Ной щелкнул пальцами.

– Ага, вот в чем дело – я не сделал ей ребенка?!

– Вот именно. Ты ничего не сказал ей про операцию, которой подвергся, а она, бедняжка, винила во всем себя, – с горечью сказал Дэниэл. Сведения о тайной вазэктомии*[9] были едва ли не самой шокирующей частью отчета Сазерленда.

– Я отлично помню, как ты не поехал с нами в Грецию, сославшись на какие-то проблемы с текущими контрактами, – добавил он. – Это было вскоре после свадьбы. Тогда-то ты и лег в клинику, не так ли?

Ной ухмыльнулся.

– Надеюсь, вы понимаете, что ребенок был мне совершенно ни к чему? – спросил он. – Ваша Марис планировала протрахаться всю дорогу туда и обратно и вернуться беременной, но это не входило в мои расчеты. Поэтому-то я и обратился в частную клинику, где мне сделали эту небольшую операцию, благодаря которой я мог жить спокойно. А главное – отпала необходимость каждый раз объяснять Марис, почему я так настаиваю на использовании таблеток.

– Признаться, когда я узнал о вазэктомии, меня это озадачило, – проговорил Дэниэл. – Разве, спрашивал я, ребенок не обеспечил бы тебе еще более крепкую связь с издательством и с капиталами Мадерли? Но теперь я знаю ответ. – Он поднял голову и посмотрел Ною прямо в лицо. – Ведь с рождением ребенка твоя доля в капитале уменьшилась бы!

Ной выпрямился.

– Это не так, – сказал он. – Впервые за время нашей содержательной беседы вы сказали глупость.

– Не так?! – удивился Дэниэл.

– Совершенно не так, – кивнул Ной. – С чего вы взяли, что я рассчитывал только на долю в капиталах? Дэниэл презрительно фыркнул:

– Цыплят по осени считают. Документ, который я вчера подписал, не имеет юридической силы.

– Вы так думаете? – осведомился Ной до странности безмятежным тоном.

– Я подыграл тебе только потому, что мне хотелось посмотреть, как далеко ты способен зайти. Впрочем, удивила меня не твоя наглость, а то, что ты упомянул Говарда Бэнкрофта. Он бы никогда не…

– Вы плохо его знали, – перебил Ной. – Можете мне не верить, но этот документ составил по моей просьбе именно Говард Бэнкрофт, и никто другой. Он предпочел сделать это потому, что в противном случае вскрылось бы одно не слишком приятное для него обстоятельство.

– Какое же? – насторожился Дэниэл.

– О, нет, не волнуйтесь, вас Говард Бэнкрофт не обманывал – во всяком случае, в том, что касалось текущих дел издательства. Он просто забыл упомянуть о том, что его отцом был нацистский офицер, лично уничтоживший несколько тысяч евреев.

Эти слова подействовали на Дэниэла как пощечина. Пошатнувшись, он крепче вцепился в перила.

– И ты использовал этот факт, чтобы шантажировать его? Ной улыбнулся.

– Похоже, вы знали, что его почтенная матушка была в молодости нацистской подстилкой.

– Говард был моим другом, – проговорил Дэниэл, с трудом справившись со стиснувшей горло судорогой. – Много лет назад он доверил мне свою тайну, и я не смог бы осудить его, даже если бы захотел. Напротив, я всегда восхищался тем, что Говард сумел справиться с тем, чего все равно не мог изменить, и постарался прожить жизнь достойно.

– Вы считаете – он сумел справиться? А вот я, наоборот, считаю, что правда, которую он так долго скрывал, в конце концов его доконала.

– Правда, которую ты грозил рассказать всем, – поправил Дэниэл. Теперь ему было ясно все или почти все.

– Что это за правда, о которой нельзя говорить? – Ной слегка пожал плечами и улыбнулся. – Теперь, надеюсь, вы видите, в чем разница между вами и мной, мистер Мадерли? Или, если смотреть на этот вопрос шире, между мной и любым другим человеком? Как и большинство людей, вы стремитесь удовлетворить свои потребности и желания, но что-то мешает вам употребить для этого все возможные средства. И я, кажется, знаю, что это. Где-то в вашем сознании существует невидимая черта, барьер, который вы не в силах преступить. Этот барьер еще называют совестью. Вы и такие, как вы, скованы по рукам и ногам традициями, моралью, понятиями о порядочности и поэтому в решительный момент останавливаетесь, не в силах довести дело до конца.

Что касается меня, то я свободен от всяческих условностей. Если мне чего-то хочется, то я готов на все, лишь бы добиться своего. Я-то ни перед чем не остановлюсь и не позволю, чтобы что-то или кто-то стоял на моем пути. Мой принцип: найди у человека уязвимое место – и он твой. Чтобы достичь цели, я готов на что угодно!

– Даже на то, чтобы довести до самоубийства достойного человека?

– Я ни до чего его не доводил – Говард Бэнкрофт сам принял решение и сам его осуществил. Должен признать, впрочем, что он очень облегчил мне жизнь, когда собрался покончить с собой. Как вы думаете, о чем он думал, когда нажимал на спусковой крючок? О своем еврейском рае? Или об аде? А может, он представлял свою мать под эсэсовцем?

Дэниэл покачал головой. Он знал, что эта тайна преследовала Говарда Бэнкрофта всю его сознательную жизнь. Как это бывает со многими совестливыми людьми, Говард чувствовал себя виноватым и старался искупить грех матери добрыми делами, благотворительностью, терпимостью и милосердием. И надо же было случиться так, чтобы Ной Рид возник перед ним как раз тогда, когда Говард почти обрел мир и душевный покой, и принялся снова мучить его прошлым, которое все равно нельзя было изменить. И этому негодяю еще хватало наглости посмеиваться над тем, как ловко он заставил старика плясать под свою дудку!

«Пожалуй, – подумалось Дэниэлу, – впервые за свою долгую жизнь столкнулся со столь чистым, беспримесным пороком». А циничное отношение Ноя к совершенным им подлостям заставило буквально вскипеть от ярости кровь Дэниэла. Слезы праведного гнева застилали ему глаза, лицо горело, кровь оглушительно стучала в ушах.

– Ты подонок! Тварь! – рявкнул Дэниэл, бросаясь вперед.

30

Первым, что увидела Марис, открыв глаза, было лицо Паркера, и она невольно подумала, что никогда еще ни одно лицо не казалось ей таким красивым. Паркер сидел в своем кресле возле кровати и смотрел на нее. Спрятав улыбку в подушку, Марис потянулась и спросила нарочито сонным голосом:

– Как ты умудрился не разбудить меня, когда пересаживался в кресло?

– У меня большая практика, Марис. Она вздохнула, потом снова потянулась и села, натянув простыню до самого подбородка.

– Который час? – спросила она.

– Тебе пора возвращаться, если ты не хочешь, чтобы Майкл застал тебя с поличным, – ответил Паркер.

Он был в одних трусах. Плечи у него были широкими; руки – развитыми и мускулистыми, живот плоским, скульптурно-рельефным. Спящий член слегка приподнимал тонкую ткань трусов, и Марис на мгновение снова вернулась мыслями в прошедшую ночь.

Потом она увидела его ноги.

Вчера она старалась даже не смотреть на них, чтобы ненароком не уязвить Паркера, и ей хотелось думать – их близость окончательно убедила его, что стесняться нечего. В противном случае он бы не сидел сейчас перед ней, не пряча ноги, а постарался бы прикрыть их хотя бы клетчатым шотландским пледом, который висел на спинке соседнего кресла.

Похоже было – он хотел, чтобы она их увидела. И Марис смотрела, смотрела во все глаза, не в силах отвести взгляд.

Но самое ужасное заключалось в том, что она не сумела скрыть свою реакцию. Каким-то чудом ей удалось не вскрикнуть, однако Паркер не мог не заметить, как у нее перехватило дыхание, а кровь отхлынула от лица.

Лицо Паркера тотчас сделалось неподвижным, словно окаменело, веки слегка опустились, а голос резал, как остро заточенное холодное лезвие.

– Я предупреждал тебя – я не особенно красив.

– О, дорогой, как же тебе было больно! – Соскочив с кровати, Марис опустилась перед ним на колени. «На него напала акула!» – вот что первым пришло ей на ум при взгляде на эти страшные шрамы. Марис приходилось видеть фотографии людей, которые подверглись нападению акул и спаслись только чудом. Из их тел были буквально вырваны куски мяса, а шрамы, которыми были покрыты ноги Паркера, весьма напоминали следы острых акульих зубов.

Самый большой шрам представлял собой впадину размером с кулак на внешней поверхности правого бедра. Другой шрам шириной в добрых полдюйма тянулся спереди вдоль всего левого бедра и, изгибаясь, уходил под колено. Обе ноги от колен и ниже были покрыты более короткими пересекающимися шрамами – некоторые из них были белыми, бугристыми, другие же представляли собой полоски гладкой, тонкой, как будто чужой кожи. Коленные суставы и лодыжки выглядели непропорционально маленькими, словно усохшими, и, казалось, навсегда утратили нормальную подвижность Также на правой ноге не хватало двух пальцев.

Чувствуя, как волна жгучей жалости и сочувствия охватывает ее, Марис провела кончиком пальца по длинному гребню «дикого мяса», наросшего на одном из самых больших зигзагообразных шрамов.

– Они все еще болят? – спросила она.

– Иногда.

Марис наклонилась ниже и поцеловала страшный шрам Паркер погладил ее по щеке, но она перехватила его руку, поднесла к губам и поцеловала ладонь.

– Ну а теперь, когда ты наконец удовлетворила свое любопытство, как насчет того, чтобы перепихнуться разок перед завтраком? – спросил он.

Марис невольно вскинула голову:

– Что-о?!..

– Разве я непонятно сказал?

Марис была потрясена так, как если бы он ее ударил. Медленно выпрямившись, она подняла с пола ночную рубашку и сделала попытку прикрыться ею.

– Ч-что случилось?

– Ничего, просто утренний стояк замучил. Необходимо безотлагательно им заняться. Обычно в таких случаях я пользуюсь услугами Мамаши Правой, но коль поблизости оказалась подходящая дырка…

Марис только головой покачала. Не грубость шокировала ее, а нечто другое. Паркер не шутил. Он даже не подмигнул ей, давая понять, что это просто предложение – быть может, не слишком удачное – заняться любовью. Нет, он сказал грубость намеренно, расчетливо, желая причинить ей боль.

– Почему ты так себя ведешь, Паркер? – спросила Марис.

– Потому что я так устроен.

– Не правда, ты совсем не такой. Ты…

Паркер небрежно пожал плечами.

– Ладно, не бери в голову… – Развернув кресло, он покатил его к шифоньеру в углу. – У меня тут кое-что для тебя есть…

– Паркер!.. – в отчаянии вскричала Марис. Он остановился, обернулся.

– Ну что?..

– Почему ты так разговариваешь со мной? Я не понимаю!.. Что-нибудь случилось? Может быть, я чем-то обидела тебя вчера?

– Так ты не понимаешь?.. Не помнишь? Ладно, постараюсь объяснить. В промежутке между вчерашним вечером и сегодняшним утром ты испытала чуть не вдвое больше оргазмов, чем я… Правда, после пятого или шестого раза я перестал считать. Конечно, когда имеешь дело с женщинами, не сразу разберешься, где кончается один оргазм и начинается другой. Трудно даже сказать, настоящие они или нет… Но даже если ты имитируешь оргазм, дорогая, ты делаешь это очень убедительно!

С этими словами Паркер открыл дверцу шифоньера и вынул из внутреннего ящика картонную коробку. Развернувшись лицом к Марис, он окинул ее откровенно враждебным взглядом.

– Ничего не могу сказать, миссис Мадерли-Рид, ваша щелка пришлась мне как раз по размеру – она у вас тугая, как мышиная норка, и мокренькая, как рот. Не понимаю, почему ваш муж решил оставить такое сокровище и поискать счастья на стороне…

Из глаз Марис потекли слезы унижения и обиды. Резким движением руки она попыталась смахнуть их со щек, поспешно натянула ночную рубашку и накинула халат.

– Я не знаю, что с тобой случилось, – проговорила она прерывисто, – но мне… я не хочу тебя слушать. Хотя бы потому, что в умении говорить гадости с тобой трудно тягаться!

– А у меня сложилось прямо противоположное впечатление. По-моему, у тебя довольно большой словарный запас. Быть может, он не такой выразительный, как у меня, но я уверен – если ты как следует напряжешь память, то обязательно вспомнишь что-нибудь подходящее к случаю. Даже если это случится в самолете на обратном пути в Нью-Йорк, ты можешь послать мне последнее проклятье телеграммой. Ведь теперь ты уедешь, я угадал?

Не удостоив его ответом, Марис направилась к двери.

– Подожди! – окликнул ее Паркер и, подкатившись к ней, протянул коробку, которая лежала у него на коленях.

– Что это?

– «Зависть». Последний, окончательный вариант. Здесь все.

Марис так растерялась, что взяла коробку в руки и озадаченно посмотрела на нее.

– Значит, ты закончил «Зависть»? Когда?!

– Очень давно. Все это время она была готова и лежала здесь. То, что ты читала, это… мои старые черновики.

Марис открыла рот, но слов не было. Да и что она могла сказать?

Паркер наблюдал за ней, не скрывая своего удовольствия.

– Я никогда не посылаю издателю незаконченных рукописей. Никто, даже мой агент, не может увидеть книгу, пока она не закончена. Я никогда бы не послал тебе пролог, если бы за ним не стояла готовая рукопись.

– Но почему, Паркер?.. – выдавила она наконец. – Почему?!

Паркер сделал вид, что понял ее буквально:

– Возможно, это просто привычка. Я так работаю.

У Марис появилось ощущение, что пол под ее ногами начинает прогибаться и вот-вот провалится совсем, но сдаваться без борьбы она не собиралась.

– Значит, ты так работаешь? Это у тебя привычка такая?! – повторила она, повышая голос чуть не до крика. – Какого черта, Паркер?! Или, может быть, ты даже не Паркер, а Джон или Патрик? Сколько у тебя имен, Паркер? Зачем тебе понадобилась эта идиотская игра? Или тебе просто нравится лгать мне, водить меня за нос?

– Согласись, игра была довольно приятной, – хладнокровно заметил Паркер. – Во всяком случае, каждый из нас получил, что хотел. Я отлично помню, как прошлой ночью ты умоляла: «Быстрее, Паркер! Еще, Паркер!» Мне даже показалось – тебе нравится то, что я делаю. Кроме того, ты получила рукопись… Что ж еще?..

Несколько мгновений Марис просто смотрела на него, гадая, когда и почему Паркер снова превратился в неприятного, злоязычного незнакомца. Потом она отшвырнула увесистую коробку так далеко, как только смогла. Коробка ударилась об пол углом, тонкий шпагат, которым она была перевязана, лопнул, и листы рукописи разлетелись по всей спальне.

Повернувшись к нему спиной, Марис рывком распахнула дверь…

…И столкнулась лицом к лицу с Майклом, который стоял в коридоре и уже поднял руку, собираясь постучать. В другой руке он держал телефон-трубку.

– Доброе утро, Марис, – сказал Майкл, не выказав ни малейшего удивления. Очевидно, он ожидал чего-то подобного, однако эмоциональное состояние, в котором она пребывала, встревожило его. Заглянув в комнату поверх ее плеча, он оценил ситуацию и наградил Паркера убийственным взглядом, который мог бы быть у судьи-вешателя, готового огласить приговор. Потом Майкл снова повернулся к Марис и протянул ей телефон. – Это вас, Марис. Мне очень не хотелось вас беспокоить, но джентльмен сказал, что дело срочное.

Марис взяла телефон и вышла в коридор. Майкл же шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

Несколько секунд Марис неподвижно стояла, стараясь собраться с мыслями, потом глубоко вздохнула, шмыгнула носом и смахнула слезы с ресниц.

– Алло? – сказала она в трубку. – Кто это?

– Марис…

– Ной?! – Марис даже слегка растерялась. Зачем он звонит? Почему его голос звучит так глухо и печально? – В чем дело, Ной? – резко спросила она.

– Ты должна немедленно вернуться в Нью-Йорк, Марис. Я уже заказал тебе билет на обратный рейс. Вылет из Саванны в одиннадцать десять. Ты успеешь или перенести заказ на более позднее время?

– Успею, – машинально ответила Марис. Страх – холодный, парализующий страх сковал ее тело и мысли. Только сердце билось в груди отчаянно, громко. Марис крепко зажмурила глаза, но слезы все равно просочились сквозь плотно сжатые веки и потекли по щекам.

– Что-то с папой, да?

– К сожалению, да.

– Что с ним? У него инфаркт?

– Нет, он… Господи, Марис, я не хотел бы говорить это по телефону, но… Твой отец скончался.

Из груди Марис вырвался какой-то нечленораздельный вопль. Потом колени ее подогнулись, и она медленно опустилась на пол.

Паркер сидел в «солярии» за своим рабочим столом, но не работал. Взгляд его был устремлен на океан за окном; лишь изредка он отрывался от этого зрелища и жестом отчаяния сжимал голову в ладонях.

Он слышал, как вернулся с континента Майкл, ездивший провожать Марис, но не стал его окликать. Майкл тоже не зашел к нему. Он сразу поднялся к себе в комнату и – судя по доносившимся оттуда звукам – метался по ней из угла в угол, словно тигр в клетке.

Мысленно Паркер снова и снова воспроизводил в памяти последний разговор с Марис. Если, конечно, это можно было назвать разговором. Каждый раз, когда он вспоминал, какие ужасные вещи он ей наговорил, у него болезненно сжималось сердце, а перед глазами вставало ее потрясенное лицо.

Быть может, Марис стало бы легче, если бы она узнала, что он так же несчастен, как и она, но Паркер в этом сомневался.

День тянулся мучительно медленно. Воздух был густым, жарким, давящим, и Паркер задыхался, обливаясь потом. Но только ли погода была в этом виновата? Быть может, это раскаяние сжигает его изнутри?

– Я посадил Марис на самолет…

С головой уйдя в собственные мрачные мысли, Паркер не слышал, как Майкл вошел в «солярий». Услышав его голос, он вздрогнул и, резко выпрямившись, повернулся к двери. Майкл в костюме из светлой ткани был похож на пророка – такой прямой была его спина, таким пронзительным – взгляд, таким непримиримым выражение лица.

– Самолет улетел по расписанию, – добавил Майкл.

Он отвез Марис на континент, как только она собрала свои вещи. С Паркером Марис не попрощалась, но он этого и не ждал. Паркер понимал, что не заслуживает этого. Он не заслуживал даже самого изощренного проклятья. Впрочем, стремительный отъезд Марис сам по себе был достаточно красноречив, и теперь Паркер понимал, что она в любом случае не опустилась бы до упреков и выяснений.

Спрятавшись за занавеской в окне обеденного зала, Паркер следил, как Марис садится в машину Майкла. В своей широкополой соломенной шляпе она казалась совсем маленькой, хрупкой, уязвимой. Она надела черные очки – не столько для защиты от яркого солнца, сколько для того, чтобы спрятать заплаканные глаза от взглядов любопытных. Лицо Марис было бледно, несмотря на загар, который она успела приобрести за несколько дней пребывания на острове. Внезапная смерть отца, несомненно, потрясла ее, и Паркер даже боялся, что она может не выдержать свалившегося на нее горя.

Одна надежда была на характер, который угадывался под ее хрупкой внешностью.

Майкл погрузил сумку Марис в багажник машины, потом помог ей сесть на переднее сиденье. Паркер видел, как губы ее дрогнули – очевидно, Марис поблагодарила его за помощь. Заурчал мотор, машина тронулась и свернула на аллею из виргинских дубов, сразу же пропав из вида, но Паркер продолжал смотреть ей вслед, пока до него не перестал доноситься даже шум мотора.

Он знал, что, скорее всего, никогда больше не увидит Марис. Этого он ожидал, к этому был готов.

Чего он не ожидал, это того, что ему будет так больно.

Уже давно Паркер пришел к убеждению, что боль не имеет над ним власти. После всего, что он пережил, это было бы только естественно, однако он ошибался. Что ж, он знал верное средство, чтобы победить боль, однако после первой же порции бурбона*[10] ему стало так худо, что Паркер поспешил в ванную комнату, чтобы освободиться от выпитого. Похоже, во всем мире не было достаточно сильного обезболивающего средства, которое помогло бы ему справиться с тем, что он испытывал сейчас.

Снова повернувшись спиной к Майклу, Паркер продолжал пристально вглядываться в океанский простор.

– Вчера вечером Марис волновалась из-за отца, – проговорил он, не поворачивая головы. – Возможно, у нее было предчувствие.

– Ничего удивительного. Они были очень близки.

После звонка Ноя Марис была в самом настоящем шоке, однако у нее хватило сил и самообладания, чтобы рассказать Майклу, что ее отец упал с лестницы в их загородном доме и сломал шею. Умер он мгновенно – так, во всяком случае, сказал Ной, а случилось это поздно вечером, почти ночью.

По словам Ноя, его разбудил шум падения. Он поспешил на помощь Дэниэлу, но, увидев, что тесть не отвечает, позвонил в «Службу спасения». Машина с медиками прибыла через считанные минуты, но это уже не имело значения. Дэниэл Мадерли был мертв.

Но Ной не поверил их словам и потребовал, чтобы Дэниэла немедленно отвезли в местную больницу. Здесь уже не парамедики, а опытные врачи констатировали смерть. Все это случилось глубокой ночью, и Ной решил не беспокоить Марис до утра.

Теперь Майкл пересказал услышанное от Марис Паркеру. Тот некоторое время молчал, потом покачал головой.

– Я думаю, – проговорил он, – она казнит себя за то, что ее не было с отцом вчера вечером.

– Когда я вез ее на катере через пролив, она так и сказала, – ответил Майкл.