Рикошет

— Я не стану врать.

— Ты спала с Савичем?

— Нет, — сразу же и без колебаний ответила она. По его горящему взгляду было видно, как важно ему убедиться в правдивости ее слов. Она мягко, но решительно повторила: — Нет, Дункан.

Ему показалось, что кулак, сжимавший его сердце, ослабил жесткую хватку.

— Спокойной ночи.

В восемь часов утра судья Като Лэрд давал пресс-конференцию. Ее транслировали все местные телерадиостанции. С минуты на минуту должны были начать. Судья уже стоял на возвышении, в свете прожекторов и ждал сигнала. Рядом находился начальник полиции Тэйлор. Звукооператоры прилаживали микрофоны. Суетились журналисты всех мастей, переговаривались друг с другом, выбирали удачную точку съемки.

Савич наблюдал за происходящим на экране телевизора. Звук был выключен. Он видел, как судья почувствовал вибрацию телефона, видел, как тот достал его и поднес к уху, видел, как шевельнулись его губы, когда он отрывисто сказал: «Да?»

— Доброе утро, судья. Звоню, чтобы выразить свои соболезнования.

Разумеется, Като Лэрд сразу же узнал его голос. Савич смотрел, как меняется выражение на лице судьи: с трагической гримасы несчастного вдовца на мину человека, проглотившего слизняка. Савич представил, как напрягся у судьи сфинктер. Судья нервно огляделся, нет ли кого-нибудь рядом, чтобы подслушать разговор. Отошел в сторону от шефа полиции, который разговаривал с подчиненным.

— Судья, у вас верхняя губа вспотела, — сказал Савич. — Надо бы подправить грим перед началом пресс-конференции.

Судья взглянул на одну из бесчисленных наставленных на него камер и понял, как Савич может его видеть.

— Мир телевидения приветствует вас, — сказал Савич. Все это невероятно его развлекало.

— Спасибо за звонок, — сказал судья, глядя в камеру, потом отвернулся.

— Надеюсь, труп вас удовлетворил?

— Да. Она была прекрасна во всех отношениях. Савич захохотал.

— И родинка пришлась очень кстати.

— Да, в трудную минуту это настоящее спасение.

— Рад, что смог оказаться полезным, судья. Дома в почтовом ящике вас ждут записи зубной формы. Разумеется, с именем покойной жены. До чего приятно, что у нас сложился такой гармоничный обмен. Вам нужно было тело…

— Да. Детектив Хэтчер невероятно дотошный следователь.

— А Элиза и после смерти продолжала доставлять неприятности. К счастью, у меня была готова ей замена, женщина, которую нужно было убрать так же, как Элизу.

— Я всегда полагался на вашу готовность помочь, равно как и на бесчисленные возможности.

— Рад быть обязанным, — усмехнулся Савич. Он заметил, что судья мрачно поглядывает на шефа Тэйлора, который нетерпеливо постукивал пальцем по наручным часам.

— Спасибо, что позвонили, — сказал судья, — но пора начинать. Я должен идти.

— Не давай отбой, Като. — Савич увидел, как от его резкого тона напряглись плечи судьи.

— Я бы ни в коем случае не стал этого делать, если бы время не поджимало.

— У Наполи было всего несколько секунд, чтобы позвонить мне с заднего сиденья машины Элизы, когда она вернулась. Но все прошло по плану. Я забирал его с моста Тал-мадж. До моего приезда он должен был изображать из себя водителя, у которого сломался автомобиль. — Он затрясся от смеха. — Когда я приехал, вид у него был еще тот. Он сказал, твоя безвременно почившая устроила заправскую драку, прежде чем ему удалось сбросить ее с моста.

— Я не знал, что ты с ним говорил.

— Коротко. Очень коротко. Прежде чем его убить. Я хотел убедиться, что проблема с твоей женой решена для нас раз и навсегда.

— Еще раз спасибо за столь пристальное внимание. Я непременно отблагодарю за эту услугу.

— Разумеется, отблагодаришь. Но я убил Наполи не только ради того, чтобы услужить тебе, Като. — Он помолчал, чтобы судья как следует понял, что тон их разговора меняется. Наконец продолжил: — Твой следопыт Наполи выслал мне серию интересных фотографий.

Он многозначительно замолчал, слышно было только, как тяжело дышит судья.

— Это я могу объяснить.

— Като, не надо ничего объяснять. И так ясно, что этими фото ты бы воспользовался, чтобы надуть меня.

— Ни в коем случае, ни в коем случае, — быстро ответил судья, понизив голос. — Даже не волнуйся из-за этого.

— Я не волнуюсь, — ласково сказал Савич. — Наше партнерство остается таким же прочным. И твоя, и моя проблема решены. Если только Наполи сказал правду.

— Правду о?..

— Смерти Элизы. Мейеру Наполи было бы под стать отправиться к создателю с ложью на устах. Может, она вовсе не умирала.

— Это невозможно.

— Не глупи, Като. Возможно все.

Глава 24

Когда Дункан вышел из дома, Элиза еще спала. Он не стал ее будить. Правда, она могла сбежать, пока его не было, но ему казалось, что она такого не сделает. Даже если и сделает, далеко ей не уйти.

Когда он вернулся, она сидела с ногами на диване, завернувшись в стеганое одеяло, которое он помнил с детства, и смотрела бабушкин маленький телевизор.

Руки у него были заняты пакетами с провизией, так что дверь за собой ему пришлось закрыть локтем. Элиза обернулась к нему и кивнула на телевизор:

— Като.

Он отнес продукты на кухню и вернулся к ней, чтобы посмотреть пресс-конференцию. Интересно, откуда у судьи этот растерзанный, изможденный вид человека, пережившего личную трагедию? Может, он все это время голодает — вон как у него шея исхудала, воротник на ней болтается. Темные круги под глазами можно нарисовать гримом. Или просто он не позволяет себе подолгу спать, с тех пор как жена пропала.

Как бы он ни готовился к этой роли, исполнено все было великолепно. С одного взгляда на судью было ясно: парень убит известием о смерти жены и его страдания так глубоки, что вряд ли он когда-нибудь от них оправится.

Речь тоже была по первому классу. Наверняка тщательно подготовленная. Закончив один период и переходя к следующему, судья поднял голову и украдкой — впервые — посмотрел на прожектор. Раньше он буквально нежился в их свете.

— Несмотря на мою личную трагедию… — Он замолчал, поднес ко рту кулак и прочистил горло. — Несмотря на мою личную трагедию, я глубоко тронут поддержкой друзей, коллег и даже совершенно незнакомых мне людей. Мне бы очень хотелось отметить неустанное содействие полиции Саванны — Чатема-Метрополитана, шерифа округа Чатем и всю его команду, службу береговой охраны США, многих людей, которые…

Элиза яростно придавила кнопку на пульте. Телевизор отключился. Она бросила пульт на диван, вскочила и принялась бегать по комнате.

— Ты пропустил лучшую часть, — сказала она. — О том, какой трагически короткой оказалась моя жизнь. Как часто меня не понимали, одинокую свечу на ветру.

— Он так и сказал?

— Процитировал[18]. — Она подняла одеяло с пола, куда оно свалилось, и снова завернулась в него. — Будет корчить из себя безутешного вдовца до последнего. Ничего другого я от него и не ожидала. Он…

— Ты хочешь есть?

Она замолчала, посмотрела на Дункана и кивнула.

— Потому что я умираю с голоду. Это, — сказал он, махнув на телевизор, — подождет, пока мы позавтракаем.

Он сгорал от нетерпения услышать все, что она хотела ему рассказать. И в то же время боялся этого, потому что тогда снова придется вспомнить все то, что осталось в Саванне.

— Ты умеешь готовить? — спросил он.

— Да.

— Хорошо. Потому что я не умею. Сварю кофе, только не рассчитывай, что он будет вкусный. — Он прошел на кухню и начал доставать из пакетов продукты.

— Я сейчас.

Она поспешила в ванную и закрыла за собой дверь. Наверное, хочет одеться. Дункан запросто оставил бы ее в этих шортах и футболке. Выглядела она в них неплохо, это он успел разглядеть. То есть просто отлично выглядела. И потом ему было приятно, что ткань, которая касалась его кожи, теперь согрета ее теплом.

Когда она вернулась, переодевшись в свои бесформенные джинсы и футболку, он насыпал кофе в бумажный фильтр.

— Сколько ты воды налил? — спросила она.

— Восемь чашек.

— Тогда кофе достаточно. — Она оглядела купленные им продукты и кивнула: — Пойдет. Миски есть? Кастрюли? Сковородки?

Через пятнадцать минут они сидели друг напротив друга за бабушкиным столом и ели омлет, который Дункан объявил самым вкусным за всю свою жизнь.

— Просто ты проголодался, — засмеялась она. Потом заметила, что его рука с вилкой замерла над тарелкой, а он во все глаза смотрит на нее. — Что? — спросила она. — У меня на лицо пристала еда?

— Нет. Просто… я впервые услышал, как ты смеешься. Она облегченно заулыбалась:

— Раньше мне было не до смеха.

Он кивнул, но развивать эту тему не стал, а снова занялся омлетом.

— Без шуток, пальчики оближешь. Мои всегда похожи на мокрый цемент — и на вид, и на вкус.

— Ты совсем не умеешь готовить?

— Абсолютно.

— Кто же готовит тебе завтрак?

Она как ни в чем не бывало намазывала маслом кусок тоста; но он почувствовал, с каким значением она задала этот вопрос.

— Обычно я перекусываю по пути на работу.

— Всегда? Я думала, может, есть… — Она многозначительно подняла брови.

— Нет. Даже в качестве… — Он выдержал такую же многозначительную паузу. — Никто не остается завтракать.

Она коротко вздохнула и продолжила намазывать тост. Через несколько минут, когда она отставила в сторону пустую тарелку, он заметил:

— Ты тоже проголодалась.

— Очень.

— Мне кажется, ты похудела на несколько фунтов.

— Это из-за одежды. Я купила на несколько размеров больше.

Чтобы ее фигура не привлекала внимания, пока она станет прятаться, решил он.

Она взяла кружку с кофе и принялась разглядывать нарисованные на ней жизнерадостные маргаритки.

— Расскажи про бабушку, которая здесь жила.

— На самом деле она жила в Саванне. Пока дедушка был жив, они проводили здесь выходные. После его смерти бабушка переехала сюда насовсем. Решила, что дом в городе слишком большой для нее одной. Три этажа, полно комнат, и…

— Дом, в котором ты сейчас живешь. Он кивнул.

— Она завещала его мне. Я тогда не понимал, насколько щедро это было с ее стороны.

— Сейчас старые дома в центре города — настоящее сокровище.

— Купить его я бы ни за что не смог. Только не на полицейское жалованье. Я каждый день благодарю бабушку за ее доброту.

— Наверное, она тебя очень любила.

— Да, — сказал он, медленно кивнув. — Очень. Я не могу сваливать свои недостатки на несчастное детство.

— У тебя хорошие родители?

— Самые лучшие.

И он рассказал ей, что его отец — священник, что он вырос в доме при церкви и в детстве не пропустил ни одной воскресной службы. Только если болел. Она удивилась, как удивлялись все.

— Ну давай, спроси теперь, — сказал он.

— Что спросить?

— Почему я оказался там, где я есть? Почему не добился ничего лучшего? Почему религиозное воспитание никак на меня не повлияло?

— Повлияло.

Она сказала это тихо, но твердо, так что сердце подпрыгнуло у него в груди.

— Дункан, ты честный человек. Даже когда ты ведешь себя грубо, видна твоя изначально добрая натура. Ты глубоко чувствуешь. Ты пытаешься делать то, что нужно.

— Только не в последнее время. — Он выразительно посмотрел на нее.

— Прости, — мягко сказала она.

— Не надо. Я сам отвечаю за свой выбор.

Она снова посмотрела на кружку с маргаритками.

— Ты всегда хотел стать полицейским?

— Нет. Только когда перешел в старший класс. — Видя ее удивленный взгляд, он пояснил: — Девочка, с которой мы вместе росли и дружили, была жестоко изнасилована и убита.

— Ужасно, — прошептала она.

— Да. Еще ужаснее то, что все догадывались, что это сделал ее отчим. Но у него был свой дилерский центр по продаже автомобилей и две радиостанции. Он был президентом клуба «Ротари»[19]. Все боялись его тронуть, даже полиция. Расследование вели небрежно и в конце концов обвинили во всем парня с задержкой в развитии. Его отправили в лечебницу и навсегда оставили там. Уверен, он так и не смог понять, почему.

— С тех пор ты борешься с несправедливостью. Значит, ты стал полицейским, чтобы добро побеждало зло.

— Нет, — пошутил он. — Просто люблю командовать и играть с оружием.

Он думал, она улыбнется, но Элиза осталась серьезной.

— Дункан, если бы ты не был собой, я бы не рискнула просить тебя о помощи.

Он помолчал, потом ответил:

— Я думал, это из-за того, что я сказал тебе после торжественного ужина.

Она осторожно поставила чашку с маргаритками на стол и заглянула в нее.

— И поэтому тоже. Я пользовалась тем, что… что, как мне казалось, могло сработать. Я поступала так, как меня вынуждали обстоятельства. — Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — И не один раз.

Теперь они вплотную приблизились к главному разговору. И снова он постарался отложить его. Встал и начал убирать со стола. Она мыла посуду, он ее вытирал. Они стояли совсем рядом, но не произнесли ни слова.

Когда посуда закончилась, она спросила:

— Мы можем выйти на улицу? Я хочу посмотреть на воду. Дождь прекратился рано утром. Выглянуло солнце, и сразу все ярко заблестело, словно дочиста отмытое. Воздух был свежим. Краски казались ярче. Небо щеголяло темно-голубым цветом, много дней скрытым от глаз.

Он отвел ее на специальный причал, с которого часто рыбачили он, его отец и дедушка. Она улыбнулась, когда он про это рассказывал:

— Везунчик.

— Только не в рыбалке, — рассмеялся он. — Мужчины в моей семье бездарные рыболовы. Нам просто нравилось сидеть вместе.

— Вот поэтому ты и везунчик.

Они сели на край грубого деревянного причала, свесили ноги и стали наблюдать за лодками, снующими по гавани Бофорта. Выждав паузу, он спросил:

— У тебя все было не так удачно?

— Ты про семью? Нет. Я из классической неблагополучной семьи. Отец бросил нас еще до моего рождения. О нем я ничего не знаю. Мать вышла замуж, родила еще одного ребенка, мальчика, а потом сбежал и этот муж. Точнее, она его выставила. Хотя врачи никогда ее не обследовали, мне кажется, она страдала от маниакально-депрессивного психоза. Со мной и моим сводным братом она была какой-то… придирчивой. Могла ни с того ни с сего впасть в ярость. Не хочу пересказывать неаппетитные подробности. Помолчав, она продолжила:

— Мы с братом выжили, потому что держались друг за друга. Нас объединил страх перед матерью. Я любила его. А он меня. У нас никого не было, кроме друг друга. Закончив школу, я бралась за любую работу, лишь бы брат смог доучиться, а потом мы бы переехали в свой дом. Но брат, которого некому было воспитывать, связался с дурной компанией. Начал употреблять наркотики. Воровать. То и дело попадал в изолятор для несовершеннолетних. — Она повернулась к Дункану: — Знакомая история?

— Еще как. У таких обычно грустный финал.

— У этой тоже. Однажды брат сбежал. Оставил мне записку — сунул под «дворник» моей машины, когда я была на работе.

— Где ты работала? — с любопытством спросил он.

— В видеопрокате. Хозяин фактически поручил мне руководить всем. Заказами, учетом, классификацией, бухгалтерией. Я даже раздевалки мыла. На работу летела как на крыльях.

— Чтобы вымыть раздевалки? Она улыбнулась:

— Это небольшая плата за возможность смотреть фильмы.

— Ты любишь кино?

— Обожаю. Так что это была не работа, а рай земной. — Ее улыбка исчезла вместе с приятными воспоминаниями. — В записке брат написал, что у него есть свои планы на жизнь и нам с ним не по пути. Разбил мне сердце. Но что случилось, то случилось. Он сбежал, а я не знала, где его искать.

Она запрокинула голову, чтобы посмотреть на небо, коснулась шеи сзади и засмеялась.

— До чего забавное ощущение. Все время забываю, что волос больше нет.

— А мне это уже почти нравится.

— Врешь.

— Нет, правда. — Они улыбнулись друг другу. Потом Дункан спросил, что было дальше.

О брате не было вестей целый год. Неожиданно у матери обнаружили рак. Элиза сама за ней ухаживала.

— Хотя я работала и приглядывала за матерью, я еще успевала ходить на занятия по искусству и кино в колледже. Было тяжело, но в целом жизнь была прекрасна. — Она тяжело вздохнула, не сводя глаз с воды. — Потом я наконец получила известия от брата. Ничего хорошего. Его отправляли в тюрьму за распространение наркотиков. Тяжелых.

Дункан весь напрягся.

— Савич?

— Савич. Он взял моего впечатлительного брата под свое крылышко. Тот быстро втянулся и отличился в деле. Савич хорошо ему платил. Настолько хорошо, что тот даже смог купить дом, тот, в котором мы… в котором мы тогда встречались.

— Они знают о существовании этого дома? Савич? Твой муж?

— Не знаю. Вряд ли.

Он тоже в этом сомневался. Если бы Наполи знал, где она находится, он бы не стал ждать ее в машине. Но он смог выследить только автомобиль.

— Твоего брата обвинили в распространении, — снова подсказал он.

— Не совсем. Ему предъявили обвинение, но до суда дело не дошло. Савич посоветовал ему на процессе признать себя виновным. Назначенный судом адвокат был против, но Савич настаивал. Сказал, что, если брат раскается, приговор будет мягче, может быть, даже условный, без заключения. Брат решил взять вину на себя.

— И?

Она глубоко вздохнула и сказала:

— И его приговорили к пятнадцати годам в «Джексоне».

— Черт.

Тюрьма «Джексон» была особого режима, в ней содержали смертников. И только отпетых преступников.

— Наверное, его предыдущие дела…

— Дункан, это был его первый суд.

— Тогда откуда такой суровый приговор? Она решительно посмотрела на него:

— Потому что время от времени необходимо жертвовать одним из подельников Савича. Иначе снисходительность судьи Лэрда может вызвать подозрения.

— Снисходительность Като Лэрда? — сощурился Дункан. — Подожди, ты имеешь в виду…

— Савич и Като — партнеры. Они много лет работают вместе.

Дункан замер, словно громом пораженный:

— Лэрд смягчает приговоры людям Савича.

— И за это ему хорошо платят.

— Сукин сын!

— У Савича десятки наркодилеров. Время от времени они попадаются. Тогда они появляются у Като в суде, и ему обычно удается добиться отмены приговора. Или он во время заседания помогает защите. Если он не может оправдать, тогда смягчает приговор, иногда дает срок условно. Вскоре наркодилер возвращается на улицы и зарабатывает для Савича деньги. Савич платит Като за выполнение сделки. Все счастливы.

— Сукин сын, — повторил Дункан так громко, что две пожилые дамы, выгуливающие на пристани собак, недовольно нахмурились. — Ведь это давно было ясно, а мы не догадались!

— Не надо слишком винить себя или офицеров из отдела по наркотикам, — сказала Элиза. — Между ними нет явной связи. Като никогда не говорит о Савиче. Никогда. При мне он только раз назвал его имя, когда рассказывал про скандал, который ты из-за него устроил в зале суда.

— Теперь-то этот суд и вовсе выглядит нелепым. Они разыграли спектакль, отлично зная, чем все кончится.

— Может быть, — согласилась она. — Дело у них ловко поставлено, это верно. Никто ничего не заподозрит, потому что Като достаточно умен, чтобы время от времени жертвовать кем-нибудь.

— Например, твоим сводным братом.

— Он понял, что его подставили, и решил раскрыть всю их игру. Но не успел. Его убили. Он успел отсидеть только два дня. Он умер в душе…

— Ему в глотку засунули кусок мыла. Твоего сводного брата зовут Чет Роллинз.

Она удивленно посмотрела на него:

— Ты его знаешь?

— Знаю, еще как, — жестко сказал Дункан. — Мы никогда не встречались, но я знаю, кто он такой.

— У нас были разные отцы, разные фамилии, — продолжала она. — Но во всех остальных смыслах он был моим родным братом. Савич с Като убили его.

Он тихо сказал:

— И вот ты дружишь с Савичем и вышла замуж за Като.

— Но это не потому, что я так хотела! — воскликнула она. — Они не знают о моем родстве с Четом.

Он посмотрел ей в глаза, но в ее лице не разглядел ни следа притворства.

— Ладно. Рассказывай остальное. Она помолчала, собираясь с мыслями.

— Прежде чем отправиться в тюрьму, Чет написал письмо и передал адвокату, чтобы тот переслал его матери.

— Вашей матери? Не тебе?

— Чтобы защитить меня. Он знал, что на самом деле письмо прочту я. Но если кто-то захочет проверить, кому он написал, то найдет смертельно больную старую женщину, не представляющую никакой угрозы.

— В письме он все рассказал.

— Да. Объяснил суть сделки между Савичем и Като, как они вовлекли его и всех остальных до него. Он просил помочь ему вывести их на чистую воду, но предупреждал о полной секретности. Он говорил с одними людьми, намекал…

— Какими людьми?

— Офицерами из отдела по борьбе с распространением наркотиков полиции Саванны, теми, кто его поймал. Но не вышло. Ему не гарантировали защиту. Он испугался, потому что знал о тех, кто пробовал стать информатором и был потом убит.

— Как хорошо я это знаю.

Она задумчиво смотрела на проплывающую мимо лодку.

— Я готова была все бросить и спасать Чета, хотела сама рассказать все полиции. Но я даже уехать в «Джексон» не успела, как маме прислали извещение о смерти. К тому времени она была почти в коме. Сомневаюсь, понимала ли она вообще, что брат больше с нами не живет… Чета похоронили без почестей. Это было ужасно, но я не могла забрать его тело и похоронить сама. Тогда я бы никогда не смогла отомстить за его убийство. А эти двое должны были за него заплатить.

— Почему ты не отнесла письмо Чета к прокурору щтата, в ФБР, тем офицерам, с которыми он говорил?

— Но они не уберегли моего брата. Наверняка парень который сначала взял вину на себя, а после вынесения приговора вдруг заявил, что все подстроено, показался им подозрительным. Разве поверили бы они его письму к сестре? Ты бы поверил? Да и с какой стати им было мне верить? Като и Савич находились в тот день за несколько сотен миль от этой душевой. У них были свои исполнители, чьих имен я не знала. Если бы я подняла шум и не смогла ничего доказать, сколько бы мне дали прожить?

Он знал, что она во всем права, и так ей об этом и сказал.

Она повернулась к нему, глаза ее были мокрыми от слез.

— Я не боялась умереть. Просто не хотела умереть тогда. Чет любил меня, я заботилась о нем с самого рождения. Я поклялась, что заставлю Като и Савича заплатить за его смерть, даже если это будет стоить мне жизни.

Она вытерла слезы, затем прикрыла ладонью глаза от солнца.

— Припекает.

— Тебе надо переодеться. — Он встал, протянул руку и помог ей подняться. — Поехали за покупками.

Если ехать по городу куда глаза глядят, непременно приедешь к «Уол-марту»[20]. Поэтому Дункан без всякой спешки колесил по тенистым живописным улочкам Бофорта.

— Какой симпатичный город, — сказала она. — Здесь снимали много разных фильмов. — И она прочла ему об этом целую лекцию на пять минут, почти не переводя дыхания.

Когда она замолчала, Дункан заметил:

— Отлично разбираешься в деле. Откуда такие познания?

Она покраснела от удовольствия, но задаваться не стала:

— Просто немного изучала историю кино.

Она вернулась к своему рассказу. Вскоре ее мать умерла.

— Разум покинул ее раньше, чем умерло тело. После похорон я уволилась с работы, собрала вещи и переехала в Саванну.

На этот раз Дункан ей не подсказывал. Он хотел выслушать историю целиком.

— Мне казалось, что я быстрее смогу проникнуть в подпольный мир Савича, чем в окружение Като. Чет упоминал в своем письме, что Савич бывает в клубе под названием «Белый фрак». Я устроилась туда на работу.

Он включил кондиционер, но она опустила стекло, чтобы лицо обдувало теплым ветром.

— Я не танцевала на сцене. Не подсаживалась за столики к посетителям. Никогда не уединялась с ними. Разносила напитки. И все.

— Я не спрашивал.

— Но хотел знать. Все хотят знать. — Она замолчала задумчиво, потом добавила: — Ты удивишься, но некоторые посетители были очень милыми. Любезными. Почти… скромными или извиняющимися, что ли. Другие, конечно, орали, напивались, грубили и дебоширили. Я их ненавидела. Но не уходила, и в конце концов Савич меня заметил. — Она посмотрела на Дункана. — Не так, как ты подумал.

— Его покорил твой острый ум? — съязвил тот. Она тихонько засмеялась:

— Вообще-то да. Почти все расчеты в клубе ведутся наличными. Каждый вечер менеджер тайком клал себе в карман несколько сотен, и никто этого не замечал. Я предложила ему поручить бухгалтерию мне. Пригрозила рассказать о его махинациях Савичу, который тоже был партнером в этом бизнесе. Менеджер, хоть и был туповат, сообразил, чем все для него закончится, если Савич узнает о его воровстве. Так что мое предложение показалось ему привлекательнее. Он попросил Савича дать ему помощника и отметил мои счетоводческие способности. А я сумела сократить им расходы и поднять прибыль.

Дункан остановился на светофоре. Неподалеку была детская площадка, полная резвящейся малышни. Дункан заметил, с какой тоской смотрит на них Элиза. Она продолжила, когда на светофоре загорелся зеленый.

— В результате я завоевала доверие и уважение Савича. Насколько это с ним возможно. Я-то, разумеется, ему ни капли не доверяла и ненавидела за то, что он сделал с Четом. Мне было тяжело даже находиться рядом с ним; но он хотя бы не притворяется. С Савичем всегда знаешь, что почем. А Като, напротив, каждый день восседает в суде, выносит другим приговоры. Носит мантию. Стучит молоточком Кажется таким благородным, мудрым, правильным, защитником законов, государства и божьих заповедей. От его лицемерия просто тошнит. Для меня его вина вдвойне тяжелее.

Дункан нашел «Уол-март» и зарулил на парковку. Но оба они продолжали сидеть в машине.

— Теперь тебе будет легко поймать Савича, — сказала она.

— Я в этом сомневаюсь.

— Но теперь у тебя есть прямой свидетель, — возразила она. — Я видела, как он хладнокровно убил человека.

— То есть Наполи, — сказал он. — Расскажи еще раз, что произошло на мосту.

— Я забыла, где мы остановились.

— Начни с того момента, когда ты отняла у Наполи его пистолет.

— Я выхватила пистолет у него из рук и швырнула в реку.

— Гм.

— Что?

— Ничего, — сказал он. — Просто интересно…

— Что?

— Почему ты просто не застрелила его из этого пистолета?

Глава 25

Эти слова задели ее, глаза сверкнули гневом.

— Я застрелила Троттера, потому что он не оставил мне другого выбора. Он стрелял первым. Но я ведь отобрала у Наполи пистолет. Неужели ты думаешь, что я стала бы стрелять в безоружного? Неужели даже сейчас ты веришь, что я на такое способна?

Он отвернулся.

— Вернемся к событиям на мосту. Ты побежала.

— Дункан, ответь на мой вопрос.

— Я отвечу на него после того, как получу ответы на все свои вопросы, — так же резко произнес он.

Она посмотрела на него долгим взглядом, но потом обуздала свой гнев и продолжила:

— Я мчалась изо всех сил. Он не сумел меня догнать, хоть я и была в одной босоножке. Когда я оглянулась, он бежал к машине. Наверное, понял, что бегом догнать меня не сможет, и решил попробовать сделать это на машине. В тот же момент я заметила приближавшийся автомобиль.

— Откуда?

— Из города. Я бежала в противоположном направлении, к Хатчинсон-Айленд. Я решила, что теперь, слава богу, смогу попросить о помощи. Я уже хотела вернуться и помахать водителю. Но, поравнявшись с моей машиной, водитель остановился и вышел. Это был Савич. Я была поражена. Меньше всего я ожидала увидеть здесь его. Я спряталась в тень опоры.

— Зачем? Вы с Савичем были друзьями. Ну ладно, знакомыми, — поправился он, заметив выражение протеста на ее лице. — Почему ты не позвала его по имени, не побежала к нему, размахивая руками?

Она задумалась и медленно ответила:

— Не знаю. Зачем… Зачем он шел к Наполи? Его лицо. И прежде всего то, что он вдруг здесь оказался. Я знала, что это не случайное совпадение.

— Сколько времени тебе понадобилось, чтобы все это обдумать?

— Несколько секунд. Но я не обдумывала. Я спряталась инстинктивно.

Он помолчал, размышляя. Потом сказал:

— Ладно. Он тебя не видел?

— Нет. В этом я уверена, иначе в морге было бы мое тело. Он перешагнул через разделитель между сторонами дороги, подошел к машине. Наполи сидел в машине, наполовину высунувшись. Они обменялись парой фраз.

— О чем?

— Мне было не слышно. Зато я услышала выстрел. Савич стоял и смотрел, наверное, чтобы убедиться, что Наполи мертв или скоро умрет. Потом нагнулся в машину.

Тут я начала действовать. Спустилась по лестнице с внешней стороны опоры и спряталась в той штуке под мостом.

— Ты не испугалась? Я спускался по этой лестнице Д сих пор волосы дыбом стоят.

— У меня не было времени об этом подумать. Гораздо больше я боялась Савича.

— Итак, ты спряталась под мостом.

— Меньше чем через минуту после выстрела он захлопнул дверцу. Через несколько секунд я услышала, как хлопнула вторая дверца. Его машины. Мне показалось, я услышала звук отъезжавшей машины, но сердце так громко колотилось у меня в груди, что я не была в этом уверена. Но я не могла оставаться под мостом, поэтому решила рискнуть и поднялась обратно. Ни Савича, ни машины не было. Я подбежала к своей машине и увидела, что Наполи мертв. Не раздумывая, я бросилась бежать. Даже сумочку брать не стала. — Она замолчала и перевела дух. — Остальное ты знаешь.

— Сколько времени все это заняло? Она сморщила лоб.

— Сложно сказать. Казалось, время тянется вечно, но, скорее всего, с того момента, когда Наполи заставил меня выйти из машины, и до того, как я убежала с моста, прошло минуты три-четыре.