Пляска на бойне

      - Понимаю.
      - Вот поэтому мне очень жаль, что я его не видел до того, как его развязали.
      - Мне тоже. А как он был связан?
      - Да я же тебе говорю...
      - Нет, чем его связали? Шпагатом, бельевой веревкой?
      - Ах, вот что. Бечевкой, и довольно крепкой - такой обычно перевязывают пакеты и узлы с вещами. Или можно связать девушку, если тебе нравятся такие штуки. Была ли у них веревка с собой? Не знаю. У Готшальков на кухне есть ящик со всякими плоскогубцами, отвертками и прочими инструментами, какие всегда нужны в доме. Старик не мог сказать, был там моток бечевки или нет. Кто может помнить такие вещи, особенно если тебе семьдесят восемь и полгода ты живешь в одном месте, а полгода где-то еще? Грабители вытряхнули ящик на пол, так что, если в нем была бечевка, они бы ее увидели.
      - А пластырь?
      - Обычный пластырь, белого цвета, такой есть в любой домашней аптечке.
      - У меня нет, - сказал я. - У меня там только пузырек с таблетками аспирина и нитка - зубы чистить.
      - Ну, был бы у тебя в аптечке, если бы ты жил, как нормальный человек. Готшальк сказал, что пластырь у них, кажется, был, а в ванной его не нашли. Весь пластырь, какой остался, они забрали с собой и бечевку тоже.
      - Интересно зачем.
      - Не знаю. Должно быть, бережливые люди попались. И ломик тоже прихватили. Если бы я уходил из квартиры, где лежит мертвая женщина, я бы, наверное, не рискнул идти по улице с орудием взлома в руках, но будь они поумнее...
      - Они вообще нашли бы себе какое-нибудь другое занятие.
      - Верно. И все же зачем они это унесли? Если Термен был соучастником и все покупал сам, - возможно, они испугались, что по этим вещам их выследят. А если просто воспользовались тем, что нашли в квартире... Не знаю, Мэтт, все это какие-то дурацкие умствования.
      - Знаю. Но иногда стоит покопаться во всяких "почему" и "что если" глядишь, что-нибудь и выкопаешь.
      - Только потому мы с тобой этим сейчас и занимаемся.
      - Он не дал описания грабителей?
      - Дал, конечно. Не слишком точное, но на всех допросах всегда говорил одно и то же. Никаких противоречий, за которые можно было бы зацепиться. Описание есть в деле, сам посмотришь. Двое здоровенных белых, примерно того же возраста, что и Термен с женой. У обоих усики, и у того, что покрупнее, длинные волосы сзади - знаешь, как сейчас носят, наподобие хвоста?
      - Знаю.
      - Все по моде, сразу видно, шикарный парень. Вроде этих черномазых с такими площадками на голове в виде фесок, их еще подстригают, как куст или газон. Очень шикарно. Так о чем я говорил?
      - О грабителях.
      - А, да. Он с готовностью просмотрел всю фототеку, но никого не опознал. Я заставил его поработать с полицейским-рисовальщиком. Кажется, ты его знаешь - Рей Галиндес.
      - Конечно.
      - Он хорошо рисует, только все его портреты, по-моему, получаются похожими на испанцев. Копии есть в деле. Кажется, они были напечатаны в какой-то газете.
      - Мне они, должно быть, не попались.
      - Как будто в "Ньюсдэй". Было несколько звонков, и мы проверили их. Ничего. Знаешь, что я думаю?
      - Что?
      - Вряд ли он сделал это один.
      - Мне тоже так кажется.
      - Я хочу сказать, что этого нельзя напрочь исключить, потому что он все же мог ухитриться связать себя сам и избавиться от ломика, пластыря и бечевки. Но по-моему, было не так. Думаю, ему кто-то помогал.
      - Скорее всего, ты прав.
      - Он договаривается с парой громил, дает им ключ от парадной двери и говорит: дело проще простого, надо только войти, подняться по лестнице и вломиться в квартиру на четвертом этаже. Бояться нечего, там никого нет, и в квартире этажом выше - тоже. Устраивайтесь, как дома, обыщите все ящики, сбросьте на пол книги с полок и берите все наличные и драгоценности, какие найдете. Только не забудьте отвалить в половине первого или в час, когда мы вернемся из гостей.
      - И он с женой идет домой пешком, потому что не хочет явиться туда раньше времени?
      - Может, так, а может, они просто решают пройтись, потому что погода выдалась хорошая. Кто знает? Доходят до того этажа, где живут Готшальки, и она говорит: "Ой, смотри, у них дверь открыта". Он заталкивает ее туда, они ее хватают, оглушают, трахают и убивают. Потом он говорит: "Вы что, козлы, собираетесь выйти на улицу посреди ночи с телевизором? Да вы купите их хоть десяток на те деньги, что я вам плачу". Они бросают телевизор, но уносят бечевку, пластырь и ломик, потому что боятся, что по ним их выследят. Да нет, чушь это: как можно кого-нибудь выследить по таким вещам, которые есть в любой аптеке и любом хозяйственном магазине?
      - Они уносят все это для того, чтобы мы знали - он не мог сделать это один. Не ушли же оттуда бечевка и пластырь сами.
      - Ну, хорошо. Но перед уходом они дают ему по физиономии разок-другой, чтобы оставить следы, - ты увидишь его фотографии в деле. Потом связывают, заклеивают ему рот и, может быть, отдирают уголок пластыря, чтобы он мог говорить по телефону, когда настанет время.
      - Или, может, связывают не слишком туго, чтобы он мог высвободить руку, набрать номер и снова засунуть ее под веревку.
      - Я как раз к этому подхожу. Господи, как мне жаль, что эти патрульные поспешили его развязать!
      - Во всяком случае, - сказал я, - они сматываются, а он ждет, сколько может, а потом набирает 911.
      - Правильно. По-моему, все сходится.
      - По-моему, тоже.
      - Попробуй как-то иначе объяснить, почему он остался в живых. Они только что ее убили, она лежит там мертвая, зачем же им его связывать, когда намного проще заодно убить и его?
      - Но они уже связали его и заклеили ему рот перед тем, как ее прикончить.
      - Ну да, это он так говорит. Но все равно - зачем оставлять его в живых? Он в любой момент может опознать обоих, а за то, что они убили ее, им уже и так грозит виселица...
      - Только не в этом штате.
      - Можешь мне не напоминать. Во всяком случае, на них уже висит тяжкое убийство второй степени, а раз так, им хуже не будет, если они прикончат и его. Ломик у них есть, надо только проделать ему дырку в голове.
      - А может, они так и сделали.
      - Что сделали?
      - Стукнули его как следует и решили, что он мертв. Не забудь, они только что убили ее, чего делать, возможно, и не собирались, поэтому...
      - Если только он говорит правду.
      - Ладно, я на минуту стану адвокатом дьявола.* Ее они убили не намеренно...
      - Ну да, просто по нечаянности перетянули ей горло ее же собственными колготками...
      * Адвокат дьявола - один из участников официальной процедуры канонизации святых в католической церкви, задача которого - выдвигать аргументы против канонизации данного святого.
      - И не то что испугались, но на всякий случай поспешили смотаться и пристукнули его. Он потерял сознание а они решили, что он, скорее всего, мертв. Таким ломиком вполне можно прикончить человека. Теперь им надо поскорее уносить ноги, и нет времени проверять у него пульс и подносить зеркальце ко рту.
      - Черт возьми!
      - Понимаешь, что я хочу сказать?
      Он тяжело вздохнул:
      - Ну, понимаю. Вот поэтому дело и не закрыто. Доказательств недостаточно, а теми фактами, которыми мы располагаем, можно подтвердить любую версию, какую вздумается. - Он встал. - Я хочу кофе. Тебе принести?
      - Конечно, - сказал я.
      - Не знаю, почему у нас такой скверный кофе, - сказал он. - Никак не могу понять. Раньше у нас была другая машина, знаешь, такая, куда надо совать монету, и ни разу из нее не удалось получить чашку мало-мальски приличного кофе. Потом мы скинулись и купили электрическую кофеварку, а кофе покупаем самого лучшего сорта, и все равно получается бурда вроде вот этой. Должно быть, есть какой-то закон природы, по которому в полицейском участке у кофе всегда такой вкус, будто дерьмо завариваешь.
      Мне, правда, показалось, что кофе не так уж плох.
      - Если мы когда-нибудь и раскрутим это дело, - продолжал он, - ты знаешь, как это случится.
      - Через стукача?
      - Либо стукач что-то разнюхает и сообщит нам, либо кто-то из тех гениев споткнется о собственный член и мы поймаем его на чем-то серьезном, а он, чтобы выкрутиться, заложит сообщника. А заодно и Термена, если только мы правы и это дело его рук.
      - И даже если нет.
      - Что ты хочешь сказать?
      - "Послушайте, да она была живее некуда, когда мы уходили. Ну, потрахали ее, только клянусь, что ей даже понравилось. И никакими колготками мы ее не душили. Не иначе как муж решил не тратить время на развод".
      - Господи, да ведь в точности так они и скажут.
      - Знаю. Но то же самое они скажут, даже если Термен на сто процентов невиновен. "Да не мы ее убили, она была жива, когда мы ушли". И это даже может оказаться правдой.
      - То есть как?
      - Ну, скажем, он просто воспользовался благоприятным стечением обстоятельств. Термены возвращаются домой и застают грабителей на месте преступления. Те заодно грабят и их, избивают его и насилуют ее, потому что они звери и поступают, как звери. Потом они уходят, Термен высвобождает руку, а его жена без сознания, и он думает, что она мертва...
      - Но она еще жива, и тогда ему в голову приходит мысль...
      - ...А ее колготки лежат тут же на кровати, еще мгновение - и они у нее на шее, и на этот раз она в самом деле мертва.
      Он задумался.
      - Конечно, - сказал он через некоторое время. -Очень может быть. Экспертиза установила, что смерть наступила около часа ночи, и это подтверждает версию Термена, но если он прикончил ее сразу после их ухода, а потом немного выждал - считается, что какое-то время он пролежал без сознания, а потом пытался высвободиться, - что ж, все сходится.
      - Правильно.
      - И никто не может ни в чем его обвинить. Могут только сказать, что она была жива, когда они ушли, но это скажут в любом случае.
      Он допил кофе и швырнул пластиковый стаканчик в корзину для бумаг.
      - Все это хреновина, - сказал он. - Так можно без конца ходить вокруг да около. Я считаю, что это сделал он. Обдумал все заранее или просто так уж получилось, только это сделал он. Денег-то сколько.
      - Если верить ее брату, она получила в наследство больше чем полмиллиона.
      Он кивнул:
      - Плюс страховка.
      - Брат ничего не говорил про страховку.
      - Возможно, ему никто ничего не сказал. Вскоре после женитьбы они застраховались - деньги выплачиваются пережившему супругу. Сто тысяч долларов, а если смерть от несчастного случая - вдвое больше.
      - Это должно его утешить, - сказал я. - Значит, надо прибавить еще две сотни тысяч.
      Он мотнул головой.
      - Я что-то не так посчитал?
      - Ну да. В сентябре она забеременела. Как только они об этом узнали, он связался со своим страховым агентом и повысил сумму страховки. Появление ребенка, дополнительная ответственность. В этом есть смысл, верно?
      - И насколько он ее повысил?
      - Миллион в случае его смерти. В конце концов, на жизнь зарабатывает он, и обойтись без его доходов будет трудно. Впрочем, и она играет не последнюю роль, так что теперь сумма ее страховки - полмиллиона.
      - Значит, ее смерть...
      - Означает для него почти миллион только по страховке, потому что оговорка о смерти от несчастного случая осталась в силе. Плюс все ее имущество, которое он получит в наследство. На круг, считай, полтора миллиона.
      - Господи!
      - Все верно.
      - Господи Боже мой!
      - Вот именно. У него были для этого и возможности, и мотив, и случай представился, и еще он бессердечная скотина, можешь мне поверить, и все равно я не смог найти ни единой улики, чтобы предъявить этому гаду хоть какое-нибудь обвинение. - Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня. -Можно я тебя кое о чем спрошу?
      - Конечно.
      - Ты когда-нибудь чистишь зубы той ниткой?
      - Чего?
      - Ну, ты же сказал, что у тебя в аптечке только аспирин и нитка - зубы чистить. Ты когда-нибудь этой ниткой зубы чистишь?
      - Ах, вот что, - сказал я. - Когда о ней вспоминаю. Меня зубной врач уговорил ее купить.
      - Меня тоже, только я ей никогда не пользуюсь.
      - Да и я тоже, по совести говоря. Значит, нам их надолго хватит.
      - Точно, - согласился он. - На всю эту сучью жизнь.
      4
      В тот вечер я встретился с Элейн Мардел у входа в театр на Сорок Второй, западнее Девятой авеню. На ней были джинсы в обтяжку, сапоги с квадратными носами и черная кожаная мотоциклетная куртка с карманами на молниях. Я сказал, что она выглядит потрясающе.
      - Не знаю, - ответила она. - Я хотела, чтобы не было похоже на то, что носят на Бродвее, только, кажется, перестаралась.
      Места нам достались хорошие, прямо перед сценой; правда, театр оказался крохотный, и плохих мест там просто не могло быть. Не помню названия пьесы, но речь шла о бездомных, и автор был против. Один из актеров, Харли Зиглер, регулярно посещал группу "А. А.", которая собиралась по вечерам в церкви Апостола Павла, в двух кварталах от моего отеля. В пьесе он играл пропойцу, живущего в картонной упаковочной коробке. Исполнение было очень убедительное.
      Еще бы: всего несколько лет назад он и в самом деле так жил.
      Когда спектакль кончился, мы прошли за кулисы, чтобы поздравить Харли, и там я встретил еще с полдюжины людей, с которыми был знаком по таким собраниям. Они пригласили нас выпить с ними кофе. Но вместо этого мы прошли по Девятой авеню десяток кварталов до "Парижской зелени" - ресторана, который нам обоим нравился. Я заказал филе меч-рыбы, а Элейн - макароны с острым зеленым соусом.
      - Как интересно, - сказал я. - Для гетеросексуальной вегетарианки на тебе что-то многовато шкур надето.
      - Это как раз одно из тех маленьких противоречий, в которых и состоит секрет моего очарования.
      - А я-то все голову ломал, в чем он состоит.
      - Теперь знаешь.
      - Теперь знаю. Здесь, в этом самом квартале, несколько месяцев назад убили одну женщину. Они с мужем напоролись на грабителей, которые обчищали квартиру этажом ниже, и дело кончилось тем, что ее изнасиловали и убили.
      - Помню такую историю.
      - Так вот, сейчас я занимаюсь этим делом. Меня нанял вчера ее брат - он считает, что с ней разделался муж. А у той пары, чью квартиру грабили, - у их соседей этажом ниже, еврея-адвоката в отставке и его жены, с кучей денег, - не взяли никаких мехов. И знаешь почему?
      - Она все их носила на себе, что ли?
      - Как бы не так. Она активистка движения за права животных.
      - Ах, вот оно что! Ну и молодец.
      - Наверное. Интересно, ходит она в кожаных туфлях или нет.
      - Возможно, и ходит. Кому какое дело? - Она наклонилась вперед. Послушай, тогда надо и от хлеба отказаться, потому что, когда его пекут, погибают дрожжи. Тогда нельзя лечиться антибиотиками - какое мы имеем право убивать микробов? Ладно, она носит кожу и не носит мехов. И что из этого?
      - Ну, знаешь...
      - К тому же, - добавила она, - кожа всегда выглядит аккуратно, а мех лезет.
      - С этим не поспоришь.
      - То-то. Так убил ее муж или нет?
      - Не знаю. Сегодня я побывал около их дома. Покажу потом, это по пути, если пойду тебя провожать. Может, чутье тебе что-нибудь подскажет и ты раскроешь дело, пройдя мимо места преступления.
      - А тебе чутье ничего не подсказало?
      - Нет. У него было полтора миллиона поводов ее убить.
      - Полтора миллиона?
      - Долларов, - пояснил я. - Страховка и ее имущество.
      Я рассказал ей про Терменов и про то, что узнал от Джо Деркина и от Лаймена Уорринера, и под конец добавил:
      - Не представляю себе, что я могу сделать такого, чего уже не сделала полиция. Разве что попробовать что-нибудь разнюхать. Обойти дома, поговорить с людьми. Хорошо бы узнать, не было ли у него романа, только Деркин, конечно, поинтересовался этим в первую очередь и ничего такого не обнаружил.
      - А может, у него роман с каким-нибудь мальчиком?
      - Мой клиент тоже так думает, но голубым обычно кажется, что весь мир голубой.
      - А мы с тобой знаем, что на самом деле он мрачного черного цвета.
      - Угу. Хочешь, завтра вечером съездим в Маспет?
      - Это зачем? Убедиться, что мир черный и мрачный? Самое подходящее место, хотя мне не следовало бы так говорить, потому что я там, кажется, ни разу не была. А что там такое?
      Я объяснил ей, и она сказала:
      - Не люблю бокса. Не из каких-нибудь моральных соображений: я ничего не имею против, если двум здоровым мужикам нравится дубасить друг друга. Только обычно я переключаюсь на другой канал. И к тому же завтра вечером у меня занятия.
      - Что у тебя в этом семестре?
      - Современная литература Латинской Америки. Я постоянно говорю себе, что надо бы прочесть все эти книжки, а теперь и правда придется это сделать.
      Осенью она занималась городской архитектурой, и я несколько раз ходил с ней смотреть на всякие здания.
      - Тебе надо бы повидать тамошнюю архитектуру, - сказал я. - Хотя, по правде говоря, мне туда тоже идти совершенно незачем. Нет никакой нужды отправляться в такую даль, чтобы посмотреть на этого человека, - живет он прямо тут, по соседству, а его контора - на углу Сорок Восьмой и Шестой авеню. Наверное, это просто оправдание, чтобы пойти посмотреть бокс. Если бы в спортзале "Нью-Маспет" вместо бокса играли в сквош,* я, должно быть, остался бы дома.
      * Сквош - распространенная в США игра, похожая на теннис.
      - Ты не любишь сквош?
      - Никогда не видел, так что не знаю. Может быть, и люблю.
      - Может быть. Я как-то познакомилась с одним человеком, он был классный игрок в сквош. Врач-психолог из Скенектеди приезжал сюда на соревнования. Я, правда, не видела, как он играет.
      - Если встречу его в Маспете, скажу тебе.
      - Как знать, мир не так уж велик. Ты говоришь, Термены жили в квартале отсюда?
      - В этом самом квартале.
      - Возможно, они бывали здесь. Возможно, Гэри их знает. - Она нахмурилась. - Знал. Знает его, знал ее.
      - Может быть. Давай его спросим.
      - Спрашивай ты, - сказала она. - Я что-то запуталась во временах глаголов.
      Заплатив по счету, мы прошли в бар. Гэри стоял за стойкой - высокий костлявый человек с забавными манерами и с бородкой, свисавшей с подбородка, словно гнездо иволги. Он сказал, что рад нас видеть, и спросил меня, когда для него будет работа. Я ответил, что не знаю.
      - Как-то раз этот господин доверил мне весьма важное дело, - сказал он, обращаясь к Элейн. - Это было тайное задание, и я с ним справился.
      - Ничего удивительного, - отозвалась она.
      Я спросил про Ричарда и Аманду Терменов. Он сказал, что время от времени они приходили сюда - иногда с какой-нибудь парой, иногда одни.
      - Он выпивал перед обедом мартини с водкой, -сказал он. - А она рюмку вина. Бывало, он заходил и один, чтобы выпить в баре стакан пива. Не помню какого. Кажется, светлого.
      - Он появлялся здесь после убийства?
      - Я его видел только раз. Неделю-две назад он с каким-то человеком пришел сюда пообедать. Это единственный раз, когда я его видел с тех пор. Знаете, он ведь живет совсем рядом.
      - Знаю.
      - В этом же квартале. - Гэри наклонился через стойку и понизил голос: А в чем дело? Есть подозрения, что там что-то неладно?
      - Как не быть подозрениям? Ведь женщину изнасиловали и задушили.
      - Вы знаете, о чем я. Это он сделал?
      - А как вы думаете? Похож он на убийцу, по-вашему?
      - Я слишком долго живу в Нью-Йорке, - ответил он. - По-моему, тут все похожи на убийц.
      По дороге домой Элейн сказала мне:
      - Знаешь, кто мог бы с удовольствием пойти с тобой завтра на бокс? Мик Баллу.
      - Возможно. Давай заглянем в "Гроган" на минутку?
      - Конечно, - сказала она. - Мик мне нравится. Он был там, обрадовался, когда нас увидел, и пришел в восторг, когда я предложил ему завтра съездить в Маспет и посмотреть, как здоровые мужики дубасят друг друга. В "Грогане" мы задерживаться не стали, а когда вышли, я взял такси, так что нам не пришлось пройти мимо дома, где умерла Аманда Термен - к ужасу ее мужа или при его участии.
      На ночь я остался у Элейн, а весь следующий день занимался тем, что совал нос в потаенные уголки жизни Ричарда Термена. К себе в отель я вернулся как раз вовремя, чтобы посмотреть пятичасовую программу новостей Си-эн-эн. Потом принял душ, оделся, а когда спустился вниз, серебристый "кадиллак" Мика уже стоял перед домом около пожарного гидранта.
      - Едем в Маспет, - сказал он.
      Я спросил, знает ли он, как туда проехать.
      - Знаю, - ответил он. - Там у одного человека, еврея из Чехии, была фабрика. На ней работали с десяток женщин - из железного лома и обрезков пластика собирали скрепковыниматели.
      - А что это та кое?
      - Ну, если ты сшил скрепкой какие-нибудь бумаги, а потом захотел их расшить. Берешь такую штуку, она зацепляет скрепку и вытаскивает. Одни женщины у него собирали эти штуки, а другие упаковывали их по дюжине в коробку и рассылали по всей стране. - Он вздохнул. - Жаль, что он был еще и игрок - занял денег и не смог отдать.
      - И что с ним случилось?
      - А, это долгая история. Как-нибудь потом расскажу.
      Пять часов спустя мы возвращались в Манхэттен по мосту Куинсборо. Про владельца фабрики в Маспете Мик больше не вспоминал. Вместо этого я рассказал ему об одном человеке, который работал на кабельном телевидении.
      - Надо же, что люди друг с другом делают, -вздохнул он.
      Надо сказать, что по этой части Мик тоже не промах. Если верить тому, что рассказывали соседи, он, например, убил одного человека по фамилии Фарелли и носил его голову в спортивной сумке, с которой заходил в десяток забегаловок Адской Кухни. Одни говорили, что он не открывал сумку, а только сообщал всем и каждому, что в ней лежит, но другие клялись, что своими глазами видели, как он вытаскивал голову за волосы со словами: "Посмотрите-ка на бедного Пэдди Фарелли, - правда, гнусная рожа?"
      В газетах пишут, что он известен под кличкой Мясник, но так его называют только в газетах - точно так же никто, кроме ведущего телепрограммы, никогда не называл Элдона Рашида Бульдогом. Возможно, какое-то отношение к этому прозвищу имела история с Фарелли, а может быть, дело просто в окровавленном фартуке мясника, который Мик любит надевать.
      Фартук этот принадлежал его отцу. Баллу-старший перебрался сюда из Франции и работал рубщиком туш на мясных оптовых рынках, что на Западной Четырнадцатой. Мать Мика была ирландка, и языку он научился от нее, а внешность унаследовал от отца.
      Он высокого роста и могучего сложения. В нем есть что-то от массивного каменного монолита - на память сразу приходят доисторические памятники или изваяния острова Пасхи. Голова у него похожа на валун, кожа на лице вся в отметинах и шрамах, на щеках уже показались багровые прожилки, какие появляются после многих лет неумеренных возлияний. А глаза у него удивительного ярко-зеленого цвета.
      Он много пьет, он профессиональный преступник, и кровь у него не только на фартуке, но и на руках. Многих, и нас с ним в том числе, удивляет наша дружба. Вряд ли я мог бы ее объяснить, но я точно так же не могу объяснить и свои отношения с Элейн. Очень может быть, что никакую дружбу в конечном счете нельзя объяснить, хотя иногда понять, в чем тут дело, бывает труднее, а иногда легче.
      Мик предложил мне еще раз заглянуть в бар "Гроган" выпить кофе или кока-колы, но я не пошел. Он признался, что тоже устал.
      - Но как-нибудь на будущей неделе мы посидим здесь как следует, сказал он. - А когда придет время закрываться, запрем двери и поболтаем в темноте, вспомним прежние времена.
      - Звучит неплохо, - сказал я.
      - А утром пойдем к мессе.
      - Насчет этого не знаю, - сказал я. - Но все остальное звучит неплохо.
      Он высадил меня у моего отеля. По дороге к себе я заглянул к дежурному, но никто мне ничего не передавал. Я поднялся наверх и лег спать.
      Перед тем как заснуть, я вдруг вспомнил про того человека, которого видел в Маспете, - про отца, сидевшего с сыном в первом ряду центрального сектора. Я знал, что где-то его видел, но все еще никак не мог припомнить где. Мальчика я не помнил - только отца.
      Лежа в темноте, я неожиданно подумал: вообще-то в том, что этот человек показался мне знакомым, нет ничего особенного. Мне каждый день попадаются люди, которых я, как мне кажется, где-то видел, и это неудивительно: в Нью-Йорке живет множество народу, тысячи и тысячи людей каждый день попадаются мне на глаза - на улице, в метро, на стадионе, в театре или, скажем, в спортзале в Куинсе. Нет, необычным было не то, что я его где-то видел, а ощущение, что это очень важно. Почему-то я чувствовал, что мне совершенно необходимо вспомнить, кто этот человек и откуда я его знаю.
      Вот он сидит там, обняв мальчика и крепко держа его рукой за плечо, а другой рукой показывает то туда, то сюда, объясняя, что происходит на ринге. А потом еще одна картина: рука, скользнувшая по голове мальчика, чтобы пригладить его светло-каштановые волосы.
      Я долго вглядывался в эти мысленные картины, пытаясь понять, почему они для меня так важны, но потом стал думать о чем-то другом и уснул.
      Проснулся я через несколько часов, когда уборщики мусора начали с грохотом грузить контейнеры у черного хода ресторана в соседнем доме. Я сходил в уборную и снова лег. Перед глазами у меня снова начали одна за другой мелькать картины, которые я видел вчера вечером. Девица с плакатом, кокетливо вскинувшая голову н выпятившая грудь. Чем-то взволнованный отец. Его рука на голове мальчика. Девица. Отец. Девица. Его рука, приглаживающая волосы мальчика...
      Господи Боже мой!
      Я рывком уселся в постели. Сердце у меня бешено колотилось, во рту пересохло. Я задыхался.
      Протянув руку, я зажег лампу на ночном столике и посмотрел на часы. Было без четверти четыре, но поспать в эту ночь мне уже не удалось.
      5
      За полгода до этого, душным вечером в середине июля, я, как обычно, сидел на вечернем собрании в подвальном помещении церкви Святого Павла. Дело было во вторник - я это знаю потому, что взялся в течение шести месяцев помогать убирать стулья после вторничных собраний. Теоретически такая работа помогает вести трезвую жизнь. Не знаю, по-моему, единственный способ вести трезвую жизнь - это не пить, но уборка стульев, во всяком случае, дело полезное. Когда у тебя в обеих руках по стулу, рюмку просто нечем взять.
      Само собрание мне ничем особенным не запомнилось, но во время перерыва один человек по имени Уилл подошел ко мне и сказал, что хотел бы после собрания со мной поговорить. Я ответил, что буду рад, только не смогу сразу уйти, потому что должен задержаться на несколько минут, чтобы убрать стулья.
      Собрание закончилось в десять часов общей молитвой. С уборкой я управился раньше обычного, потому что мне помог Уилл. Когда мы кончили, я спросил, не хочет ли он пойти куда-нибудь выпить кофе.
      - Нет, мне надо домой, - ответил он. - Но это ненадолго. Вы детектив, верно?
      - Более или менее.
      - И раньше служили в полиции. Я слышал, когда вы рассказывали о себе на собрании, - я тогда с месяц как бросил пить. Послушайте, вы не окажете мне услугу? Посмотрите-ка вот на это.
      Он протянул мне пакет из оберточной бумаги, сложенный в небольшой сверток. Я развернул его и вынул видеокассету в полужестком прозрачном пластиковом футляре, какими пользуются прокатные пункты. На ярлыке стояло название фильма - "Грязная дюжина".
      Я посмотрел на кассету, потом снова на Уилла. Ему около сорока, и он работает где-то по компьютерной части. К тому времени Уилл не пил уже шесть месяцев - он появился у нас сразу после рождественских праздников, и я однажды слышал, как он рассказывал о себе. Я знал историю его запоев, но почти ничего не знал о его личной жизни.
      - Видел я этот фильм, - сказал я. - Наверное, раза четыре или пять.
      - Этот вариант вы никогда не видели.
      - А что в нем особенного?
      - Поверьте на слово. Или лучше не верьте, а возьмите его с собой и посмотрите. У вас ведь есть видик?
      - Нет.
      - Ах, вот что... - произнес он в замешательстве.
      - Если бы вы сказали мне, что в этом фильме особенного...
      - нет, не буду ничего говорить. Я хочу, чтобы вы сами его посмотрели свежим глазом. Вот черт возьми...
      Я молчал, чтобы дать ему время собраться с мыслями.
      - Я бы предложил пойти ко мне и посмотреть его там, но сегодня никак не могу. А у кого-нибудь из ваших знакомых есть видик, который вы могли бы взять на время?
      - Кое у кого есть.
      - Отлично. Посмотрите этот фильм, Мэтт, прошу вас. Я буду здесь завтра вечером, и тогда мы о нем поговорим.
      - Вы хотите, чтобы я посмотрел его сегодня?
      - А это возможно?
      - Ладно, - сказал я. - Попробую.
      Я собирался отправиться в "Огонек" выпить кофе, но вместо этого вернулся к себе в отель и позвонил Элейн.
      - Если он у тебя не работает, так и скажи, - закончил я. - Просто один человек дал мне фильм и попросил сегодня же посмотреть.
      - Кто-то дал тебе фильм?
      - Ну, понимаешь, кассету.
      - А, вот что. И ты хочешь посмотреть ее на этой моей штуке?
      - Правильно.
      - На видике?
      - Если только тебе это удобно.
      - Как-нибудь выдержу. Только я ужасно выгляжу - всю косметику смыла.
      - Не знал, что ты пользуешься косметикой.
      - А что, нельзя?
      - Я думал, твоя красота - от природы.
      - Ну и ну, - сказала она. - А еще детектив.
      - Так я сейчас приду.
      - Черта с два! - сказала она. - Ты дашь мне пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок, иначе я велю швейцару вытолкать тебя в шею.
      Когда я подошел к ее дому, прошло, пожалуй, полчаса. Элейн живет на Восточной Пятьдесят Первой, между Первой и Второй авеню. Ее квартира на шестнадцатом этаже, и из окна гостиной открывается неплохой вид через Ист-Ривер на Куинс. Думаю, что оттуда можно увидеть и Маспет, если знать, куда смотреть.
      Квартира у нее собственная. Несколько лет назад дом распродавали по частям, и она ее выкупила. У нее есть еще довольно много недвижимости двухквартирные и многоквартирные дома в Куинсе и в других районах, которые сдаются внаем. Есть у нее и кое-какие другие вложения, и она, вероятно, могла бы прилично жить на доходы от них, если бы захотела бросить свою профессию. Но она не хочет - пока.