Пляска на бойне

      Я обернулся, потянул на себя дверь и плотно закрыл. В руке у меня была спрятана пластинка жвачки, которую я прилепил к язычку замка, чтобы он не защелкнулся. Я не знал, сработает ли она, но в общем это было не так уж необходимо: Баллу всегда сможет вышибить дверь или, на худой конец, разбить замок выстрелом.
      - Оставьте, - сказал Стетнер. - Она запирается автоматически.
      Я повернулся к нему. Он стоял у лестницы, пропуская меня вперед с легким поклоном, изящным и в то же время ироническим.
      - После вас, - сказал он.
      Я спустился по лестнице впереди него, а внизу он меня догнал и взял под руку. Мы шли по коридору мимо комнат, в которые я тогда заглядывал, к открытой двери в самом его конце. Эта комната резко отличалась своим видом от всего остального здания и, безусловно, не была местом действия их фильма. Она была несоразмерно велика - метров девять в длину и шесть в ширину, пол сплошь покрывал толстый ворсистый ковер серого цвета, а голые бетонные стены были затянуты светлой, почти белой материей.
      В дальнем конце комнаты я увидел громадную кровать с водяным матрацем, покрытую чем-то вроде шкуры зебры. Над кроватью висела картина - абстрактные геометрические фигуры, сплошь прямые углы и линии, выдержанные в чистых цветах спектра.
      Ближе к двери стояли мягкий диван и два кресла, а перед ними на подставке - телевизор с большим экраном и видеомагнитофон. Диван и одно из кресел были грифельно-серые, несколько темнее, чем ковер. Другое кресло было белое, и на нем лежал коричневый кейс.
      На стене висели стереодинамики, а справа от них стоял сейф двухметровой высоты и почти такой же ширины. Над динамиками висела еще одна картина написанное маслом дерево с яркими и сочными зелеными листьями, а на противоположной стене - два портрета работы какого-то старинного американского художника в одинаковых резных позолоченных рамах.
      Под портретами находился бар с множеством бутылок. Ольга, стоявшая там со стаканом в руке, повернулась ко мне и спросила, что я буду пить.
      - Ничего, спасибо.
      - Но вы должны что-то выпить, - сказала она. -Берген, скажи Скаддеру, что он должен выпить.
      - Он не хочет, - сказал Стетнер.
      Ольга недовольно нахмурилась. Как она и обещала, на ней был тот же костюм, что и в фильме: длинные перчатки, высокие каблуки, кожаные брюки с разрезом в паху. Соски грудей были подкрашены. Она подошла к нам, держа в руке свой стакан - что-то прозрачное со льдом. Не дожидаясь моего вопроса, она сообщила, что это водка, - я уверен, что не хочу выпить? Я ответил, что уверен.
      - А ничего у вас тут комната, - сказал я.
      - Не ожидали, а? - просиял Стетнер. - Здесь, в этом ужасном здании, в самой заброшенной части глухой окраины, мы устроили себе вот это прибежище тайный форпост цивилизации. Только одно я тут хотел бы изменить.
      - Что же?
      - Перенести все это на этаж ниже. - Поймав мой удивленный взгляд, он улыбнулся. - Зарыться глубже в землю, - пояснил он. - Углубиться, насколько нужно, чтобы потолок здесь был высотой метра в три с половиной. Да какого черта, четыре с половиной! И конечно, устроить потайной вход. Чтобы здание могли обыскивать, сколько душе угодно, и никогда не догадались, какой роскошный мир лежит у них под ногами.
      Ольга закатила глаза к небу, и он рассмеялся.
      - Она считает, что я сумасшедший. Может быть, она и права. Но я живу так, как хочу, понимаете? Я всегда жил так, как хотел. И всегда буду так жить. Снимите плащ, вам, наверное, жарко.
      Я снял плащ, достал из кармана кассету. Стетнер взял у меня плащ и бросил на спинку дивана. Он ничего не сказал про кассету, а я ничего не сказал про кейс. Оба мы держались в высшей степени цивилизованно, под стать окружавшей нас обстановке.
      - Вы все смотрите на эту картину, - сказал Стетнер. - Знаете, чья работа?
      Это был маленький пейзаж с деревом.
      - Похоже на Коро, - ответил я.
      Он поднял брови - это произвело на него впечатление.
      - У вас верный глаз, - заметил он.
      - Подлинник?
      - В музее в этом не сомневались. И вор, который ее оттуда унес, тоже не сомневался. Если принять во внимание, при каких обстоятельствах я ее приобрел, у меня не было возможности пригласить эксперта, чтобы окончательно убедиться. - Он улыбнулся. - Но вот в данном случае я хотел бы убедиться в подлинности того, что покупаю. Вы не возражаете?
      - Ничуть, - ответил я.
      Я протянул ему кассету, он прочитал вслух название и рассмеялся.
      - Значит, Левек все-таки был не лишен чувства юмора, - сказал он. Правда, при жизни он это хорошо скрывал. Если вы тоже хотите убедиться, что все начистоту, можете открыть кейс.
      Я отпер замки и поднял крышку. Там лежали пачки двадцатидолларовых купюр, стянутые резинками.
      - Надеюсь, вы не будете возражать против двадцаток, - сказал он. - Вы не уточнили, какие купюры вам нужны.
      - Эти меня устраивают.
      - Пятьдесят пачек, по пятьдесят купюр в пачке. Не хотите пересчитать?
      - Я вам доверяю.
      - Мне следовало бы проявить такое же благородство и поверить вам, что это и есть та пленка, которую записал Левек. Но я все-таки, пожалуй, прокручу ее.
      - Почему бы и нет? Ведь я же открыл кейс.
      - Да, это было бы проявление полного доверия, правда? Взять кейс не открывая. Ольга, ты права. Этот человек мне нравится. - Он похлопал меня по плечу. - Знаете что, Скаддер? По-моему, мы с вами станем друзьями. По-моему, нам суждено стать очень близкими друзьями.
      Мне вспомнилось, что он говорил Ричарду Термену: "Мы с вами теперь так близки, что ближе не бывает. Мы братья по крови и по семени".
      Он запустил кассету, выключив звук. Сначала он прокручивал ее вперед большими кусками, и в какой-то момент я подумал, не перепутал ли я пленки в банке и не увидим ли мы сейчас обычный вариант "Грязной дюжины". Вообще-то не имело никакого значения, что было на пленке, если только Мик Баллу перестанет чесать задницу и займется входной дверью, - но дело что-то затягивалось.
      - Ага, - сказал Стетнер.
      Я вздохнул с облегчением - начался их фильм. Стетнер стоял, упершись руками в бедра, и пристально смотрел на экран. Телевизор здесь был больше, чем у Элейн, и из-за этого фильм производил еще более сильное впечатление. Я почувствовал, что не могу отвести глаз от экрана. Ольга стояла, тесно прижавшись к мужу, и смотрела как загипнотизированная.
      - До чего же ты красива, - сказал ей Стетнер и обернулся ко мне: - Вот она здесь во плоти, но я должен увидеть ее на экране, чтобы оценить ее красоту. Любопытно, правда?
      Не знаю, что я собирался ответить, но все равно меня никто бы не услышал, потому что в этот самый момент где-то в здании раздались выстрелы. Сначала два, один за другим, потом целая россыпь в ответ.
      - Господи Иисусе! - воскликнул Стетнер и круто повернулся к двери.
      Я начал действовать сразу, как только до меня дошло, что происходит. Сделав шаг назад, я откинул левой рукой полу пиджака, а правой выхватил револьвер, держа указательный палец на спуске, а большой на курке. За спиной у меня была стена, так что я мог одновременно держать их под прицелом и наблюдать за дверью.
      - Стоять, - сказал я. - Никому не двигаться.
      На экране Ольга забралась на мальчика и стала насаживать себя на его член. Потом, в мертвой тишине, начала дергаться на нем, словно в бешеной скачке. Я видел это краем глаза. Но Берген и Ольга теперь уже не смотрели на экран. Они стояли рядом, глядя на меня и на револьвер у меня в руке. Никто из нас троих не произнес ни звука, как и та пара на экране.
      В тишине раздался выстрел. Потом снова стало тихо, а через несколько секунд на лестнице послышались шаги.
      Шаги доносились уже из коридора, было слышно, как открывают и закрывают двери. Стетнер хотел что-то сказать, но тут я услышал громкий голос Баллу, который звал меня.
      - Я здесь! - крикнул я. - В конце коридора.
      Он ворвался в комнату. Большой автоматический пистолет казался детской игрушкой в его громадной ручище. На нем был отцовский фартук. Лицо его было искажено яростью.
      - Том ранен, - сказал он.
      - Тяжело?
      - Не очень, но он лежит. Эти сволочи устроили ловушку - когда мы вошли в ту сучью дверь, там в темноте караулили двое с пистолетами. Хорошо еще, стрелки они никуда не годные, но Тома все-таки успели подстрелить, пока я их не свалил. - Он тяжело дышал, хватая ртом воздух. - Одного наповал, а другого уложил с двумя пулями в животе. Потом сунул ему пистолет в рот и разнес его паскудную башку. Сука поганая, стрелять в людей из засады.
      Вот почему Стетнер как будто играл на сцене, когда открыл мне дверь. Там и в самом деле были зрители - охранники, которые прятались в темноте.
      - Где деньги? Забираем их и везем Тома к врачу.
      - Вот ваши деньги, - мрачно сказал Стетнер и показал на все еще открытый кейс. - Вы могли спокойно забрать их и уйти. Зачем было все это устраивать?
      - У вас была охрана, - сказал я.
      - Исключительно ради предосторожности, и, похоже, я оказался прав, что принял меры. Хотя особой пользы это мне не принесло, верно? - Он пожал плечами. - Вот ваши деньги. Забирайте и проваливайте.
      - Здесь пятьдесят тысяч, - сказал я Баллу. - Но в сейфе есть еще.
      Он взглянул на сейф, потом на Стетнера.
      - Открывай! - рявкнул он.
      - Там ничего нет.
      - Открывай сейф, сука!
      - Там только пленки, но они куда хуже той, что идет сейчас. Интересно сделана, как по-вашему?
      Баллу бросил взгляд на экран - он только сейчас его заметил. Через несколько секунд до него дошло, что там происходит. Он прицелился из "зауэра" и нажал на спуск. Несмотря на солидную отдачу, его рука не шевельнулась, словно каменная. Кинескоп с грохотом взорвался.
      - Открывай сейф, - еще раз сказал он.
      - Я не держу там деньги. Кое-что хранится в банке, а остальные - в сейфе у меня дома.
      - Если не откроешь, считай, что ты покойник.
      - Вряд ли я смогу его открыть, - ответил Стетнер спокойно. - Вечно забываю шифр.
      Баллу сгреб его за рубашку, швырнул к стене и ударил по лицу тыльной стороной руки. Стетнер спокойно смотрел на него. Струйка крови побежала у него из ноздри, но если он это и почувствовал, то не подал вида.
      - Глупо, - сказал он. - Я все равно не открою. Если открою, можно считать, что мы покойники.
      - И если не откроешь, считай, что ты покойник, -сказал Баллу.
      - Тогда вы просто идиоты. Если мы останемся живы, мы достанем для вас гораздо больше денег. А если вы нас убьете, то никогда не сможете открыть этот сейф.
      - Мы все равно уже, можно считать, покойники, -сказала Ольга.
      - Не думаю, - бросил ей Стетнер и продолжал, обращаясь к Баллу: Можете избить нас, если хотите. У вас пистолеты, вы хозяева положения. Но неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Там, наверху, ваш Том истекает кровью. Он умрет, пока вы теряете время, пытаясь заставить меня открыть пустой сейф.
      Почему бы вам без долгих разговоров не забрать эти пятьдесят тысяч и не оказать своему человеку медицинскую помощь?
      Мик взглянул на меня и спросил:
      - Как ты думаешь, что у него в сейфе?
      - Думаю, что-нибудь хорошее, - сказал я. - Иначе он бы его уже открыл.
      Мик медленно кивнул, повернулся и положил "зауэр" рядом с кейсом. Я все еще держал обоих под прицелом своего "смит-и-вессона". Мик вынул из кармана фартука топор с надетым на лезвие кожаным чехлом. Он снял чехол. Лезвие было из углеродистой стали, почерневшее за годы службы. На мой взгляд, оно выглядело устрашающе, но Стетнер бросил на него презрительный взгляд.
      - Открывай сейф, - сказал ему Баллу.
      - Вряд ли.
      - Сейчас я ей сиськи оттяпаю, - сказал он. - В фарш ее изрублю.
      - Но от этого деньги у вас в кармане не появятся, не так ли?
      Я вспомнил про того торговца наркотиками из Джамейка-Эстейтс, который решил, что это блеф. Я не знал, блефует сейчас Мик или нет, но выяснять это мне что-то не хотелось.
      Мик схватил Ольгу за руку выше запястья и подтащил к себе.
      - Погоди, - сказал я.
      Он взглянул на меня. Глаза его горели яростью.
      - Картины, - сказал я.
      - О чем ты?
      Я показал на маленький пейзаж Коро.
      - Это стоит дороже всего, что у него есть в сейфе, - сказал я.
      - На какой хрен она мне нужна? Я не собираюсь торговать картинами.
      - Я тоже, - сказал я, прицелился и выстрелил. Пуля угодила в стену в нескольких сантиметрах от картины и отбила кусок бетона, а заодно пробила брешь в хладнокровии Стетнера.
      - Сейчас я ее расстреляю к чертовой матери, - сказал я. - И остальные тоже.
      Я направил револьвер в сторону портретов и, не целясь, нажал на спуск. Пуля попала в портрет женщины и проделала в нескольких сантиметрах от ее головы маленькую круглую дырочку.
      - Боже мой! - произнес Стетнер. - Вы вандалы.
      - Это всего-навсего краска и холст, - сказал я.
      - Боже мой! Сейчас открою сейф.
      Он быстро и уверенно набрал шифр. Слышны были только щелчки механизма. Я по-прежнему держал в руках "смит-и-вессон", вдыхая запах пороха. Револьвер был тяжелый, и рука у меня ныла от отдачи. Мне хотелось опустить ее. Больше не было смысла держать их под прицелом. Стетнер возился с сейфом, Ольга оцепенела от ужаса и не могла шевельнуться.
      Стетнер набрал последнюю цифру, повернул ручку и распахнул дверцы. Мы увидели стопки банкнот. Я стоял чуть сбоку, и часть их заслоняли от меня фигуры обоих мужчин. Я увидел, как рука Стетнера метнулась в открытый сейф, и крикнул:
      - Мик, у него пистолет!
      В кино это показали бы замедленной съемкой, и что интересно - мне это так и запомнилось. Протянутая рука Стетнера, медленно хватающая маленький вороненый автоматический пистолет. Рука Мика с зажатым в ней огромным топором, занесенная высоко над головой и описывающая в воздухе сверкающую дугу.
      Лезвие, которое чисто и аккуратно, как хирургический скальпель, перерубает запястье. Кисть, отскочившая вперед, словно освободившись от руки.
      Стетнер, стоявший лицом к сейфу, круто повернулся к нам. Он весь побелел, рот его приоткрылся от ужаса. Руку он держал перед собой, словно щит. Из обрубка фонтаном била кровь, ярко-алая, как восход солнца. Он стоял, шатаясь и беззвучно шевеля губами, и брызги крови из его руки летели в нас. Баллу издал жуткий гортанный звук, еще раз взмахнул топором и вонзил его Стетнеру в шею над самым плечом. От удара тот упал на колени, и мы отступили назад. Стетнер повалился на пол и лежал неподвижно, заливая кровью серый ковер.
      Ольга стояла не двигаясь. По-моему, за все это время она ни разу не шевельнулась. Челюсть у нее бессильно отвисла, руками она стиснула груди, и было хорошо видно, что ногти у нее в точности такого же цвета, как и соски.
      Я перевел взгляд на Баллу. Он медленно поворачивался к ней. Фартук его был весь залит свежей кровью, рука крепко сжимала топор.
      Не колеблясь ни секунды, я быстро прицелился и нажал на спуск. "Смит-и-вессон" подпрыгнул у меня в руке.
      23
      Первый выстрел был сделан наспех, и я промахнулся. Пуля попала ей в правое плечо. Я упер локоть в ребра и выстрелил во второй раз, потом в третий. Обе пули попали прямо в грудь, точно посередине между подкрашенными сосками. Глаза ее погасли еще раньше, чем тело коснулось пола.
      - Мэтт!
      Я стоял, глядя на нее сверху вниз, а Мик снова и снова окликал меня. Потом я почувствовал, что он положил руку мне на плечо. В комнате пахло смертью - в воздухе смешались запахи выстрелов, крови и испражнений. Я испытывал безмерную усталость, и в горле у меня стоял комок, словно что-то застряло там и просилось наружу.
      - Пошли. Надо выбираться отсюда.
      Стряхнув охватившее меня оцепенение, я очнулся. Пока Мик очищал сейф, швыряя пачки денег в пару брезентовых мешков, я стер все отпечатки пальцев. Потом вынул кассету из видеомагнитофона, спрятал ее в карман плаща и перебросил плащ через руку. "Смит-и-вессон" я снова сунул за пояс, а "зауэр" Мика положил в карман. Захватив кейс, я вслед за Миком прошел по коридору и поднялся по лестнице.
      Том сидел у самой двери, прислонясь к стене. В лице у него не было ни кровинки, но оно всегда отличалось бледностью. Мик положил мешки с деньгами на пол, взял Тома на руки и отнес к машине. Энди распахнул дверцу, и Мик уложил Тома на заднее сиденье.
      Потом Мик пошел за деньгами, а Энди открыл багажник. Я швырнул туда все, что принес с собой, а вернувшийся Мик положил мешки и захлопнул крышку. Я пошел обратно в спортзал и еще раз осмотрел комнату, где мы их убили. Как будто ничего не упустил. На верхней площадке лестницы я увидел двоих охранников - оба тоже были мертвы. Я обтер то место, где сидел Том, на случай, если он оставил там свои отпечатки, и выковырял почти всю жвачку из замка, чтобы он мог закрываться. Замок и те части двери, до которых мы могли дотронуться, я тоже обтер.
      Из машины мне махали рукой, чтобы я поторопился. Я огляделся. Вокруг по-прежнему было пустынно. Я бегом пересек тротуар. Передняя дверца "форда" была открыта, правое сиденье свободно. Мик сидел сзади с Томом, что-то тихо ему говоря и прижимая к его раненому плечу скомканную тряпку. Кровотечение у него, кажется, прекратилось, но я не знал, сколько крови он успел потерять.
      Я сел и захлопнул дверцу. Мотор уже работал, и Энди мягко тронулся с места. Мик сказал:
      - Ты знаешь, куда ехать, Энди.
      - Знаю, Мик.
      - Видит Бог, нам ни к чему, чтобы нас остановили, так что смотри не превышай скорость, но жми, как только можешь.
      У Мика была ферма в округе Ольстер, поблизости от Элленвилла. За домом ухаживала одна супружеская пара из округа Уэстмис, некие мистер и миссис О'Мара, и ферма была записана на их имя. Туда мы и отправились и приехали на место где-то между тремя и половиной четвертого. Энди хотя и ехал с включенным антирадаром, но почти не превышал скорость.
      Мы внесли Тома в дом и уложили его на кушетку на закрытой веранде. Мик с Энди съездили за знакомым врачом и подняли его на ноги. Это был маленький человечек с сердитым лицом и коричневыми старческими пятнами на тыльной стороне рук. Он провозился с Томом почти час, а выйдя от него, долго мыл руки над кухонным рукомойником.
      - Обойдется, - объявил он. - Крутой парень, а? "Я уже был ранен", говорит он. "Так пора бы уже научиться увертываться", - говорю я. Правда, заставить его улыбнуться мне так и не удалось, но, судя по его лицу, он вряд ли много улыбается. В общем, он поправится и сможет снова подставлять себя под пули. Если вы в хороших отношениях с Создателем, можете поблагодарить его за то, что он создал пенициллин. Раньше такая рана нагноилась бы и прикончила человека через неделю, самое большее дней через десять. Теперь такого не случается. Правда, странно, что мы все еще живем не вечно?
      Пока врач был у Тома, мы все сидели на кухне за столом. Мик открыл бутылку виски, и к тому времени, когда Энди повез врача домой, в ней мало что осталось. Энди понемногу тянул из банки пиво, а когда допил, достал еще одну. А я обнаружил в дальнем углу холодильника бутылку имбирного и пил его. Мы сидели там и почти не разговаривали.
      Отвезя врача и вернувшись за нами, Энди остановился около дома и погудел. Мик сел впереди, а я сзади. Том остался на ферме: доктор велел ему провести несколько дней в постели и собирался зайти еще раз после выходных или раньше, если у него поднимется температура. Ухаживать за ним должна была миссис О'Мара. Насколько я понял, ей это было не впервой.
      Энди выехал на автостраду и вернулся тем же путем. В конце концов мы остановились перед входом в бар "Гроган". Была половина седьмого утра, но ни малейшего желания спать я не чувствовал. Мы внесли внутрь мешки с деньгами, и Мик запер их в сейф. Пистолеты, из которых мы стреляли, мы отдали Энди он должен был выбросить их в реку по пути домой.
      - Я с тобой расплачусь через день-два, - сказал ему Мик. - Когда все пересчитаю и поделю на доли. Получится не так уж мало за одну ночь работы.
      - Я не беспокоюсь, - ответил Энди.
      - Поезжай домой, - сказал Мик. - Передай привет своей матушке, она прекрасная женщина. А ты замечательный водитель, Энди. Лучше тебя никого нет.
      Мы снова уселись за тот же столик. Дверь была заперта, и комнату освещал только предутренний свет из окна. Перед Миком стояла бутылка и стопка, но пил он немного. Я налил себе кока-колы и разыскал ломтик лимона, чтобы хоть немного перебить сладость. Получилось почти то, что надо, и, убедившись в этом, больше я к этой дряни не притронулся.
      Целый час мы не проронили ни слова. Когда в половине восьмого Мик поднялся, я тоже встал и пошел с ним. Мне не нужно было спрашивать, куда мы идем, а ему не нужно было заходить в кабинет, чтобы надеть фартук, фартук так и оставался на нем.
      Мы сели в его "кадиллак" и молча поехали по Девятой авеню. Поставив машину перед гаражом Туми, мы поднялись по ступенькам и вошли в церковь Святого Бернарда. Оставалось еще несколько минут до начала, когда мы уселись в заднем ряду маленькой комнаты, где служили мессу мясников.
      В этот день служил молодой священник с гладким розовым лицом - у него был такой вид, словно ему еще ни разу не приходилось бриться. Говорил он с сильным западно-ирландским акцентом и, вероятно, только недавно переехал сюда. Однако перед маленькой кучкой монахинь и мясников он держался довольно уверенно.
      Подробностей службы я не помню - как будто был там и в то же время не был. Когда другие вставали, я вставал, когда они садились - садился, когда преклоняли колени - преклонял колени сам и делал все нужные движения. Но все это время я ощущал запах крови и пороха, перед глазами у меня стоял топор, который опускался, описывая зловещую дугу в воздухе, я видел, как брызнула кровь, и чувствовал, как у меня в руке подпрыгивает от выстрелов револьвер.
      А потом случилось что-то странное.
      Когда все выстроились в очередь за причастием, мы с Миком остались сидеть на месте. Но когда очередь начала двигаться и каждый один за другим произносил "Аминь" и получал облатку, что-то подняло меня на ноги и заставило встать в конец очереди. По ладоням у меня бегали мурашки, сердце билось как будто под самым горлом.
      Очередь двигалась медленно. "Примите тело Христово", - снова и снова повторял священник.
      "Аминь", - снова и снова отзывался каждый. Очередь двигалась, и вот я оказался перед священником, а Баллу - за мной.
      - Примите тело Христово, - сказал священник.
      - Аминь, - сказал я и положил облатку на язык.
      24
      На улице ярко светило солнце, воздух был свеж и прохладен. Я спустился до половины лестницы, когда Мик догнал меня и схватил за руку. На лице его была свирепая улыбка.
      - Ну, теперь нам уж точно гореть в аду, - сказал он. - Это же надо принять Причастие Господне, когда у тебя руки в крови! Если и есть способ вернее попасть в преисподнюю, то я такого не знаю. Я не исповедовался в грехах лет тридцать, фартук у меня весь мокрый от крови этого подонка, а я лезу в алтарь, словно чист перед Господом. - Он озадаченно вздохнул. - А ты? Ну хорошо, ты не католик, а вообще-то хоть крещеный?
      - Не думаю.
      - Господи милостивый, и этот поганый язычник лезет к алтарю, а я за ним, как барашек за Мэри! Что это тебе в голову взбрело?
      - Не знаю.
      - Прошлой ночью я сказал, что с тобой не соскучишься. Господи Боже, да я и половины тогда не знал. Пошли.
      - Куда?
      - Я хочу выпить. И вместе с тобой.
      Мы пошли в бар рубщиков мяса на углу Тринадцатой и Вашингтон-авеню. Мы с ним уже не раз здесь бывали. Пол в баре был посыпан опилками, а в воздухе стоял густой дым от сигары, которую курил бармен. Мы взяли виски для Мика, крепкого черного кофе для меня и уселись за столик.
      - Ну и зачем ты это сделал? - спросил он.
      Я подумал и покачал головой.
      - Не знаю. Я ничего такого не собирался делать. Просто что-то заставило меня подняться с колен и пойти к алтарю.
      - Я не о том.
      - А о чем?
      - Зачем ты сегодня ездил с нами? Что понесло тебя в Маспет с пушкой за поясом?
      - Ах, вот ты о чем.
      - Ну?
      Я подул на кофе, чтобы остудить его.
      - Хороший вопрос, - сказал я.
      - Только не говори мне, что из-за денег. Ты получил бы пятьдесят тысяч, если бы отдал ему пленку. Не знаю еще, какие получатся доли, но по пятьдесят тысяч там не будет. Зачем идти на двойной риск ради меньшей добычи?
      - Дело тут не только в деньгах.
      - Дело тут вообще не в деньгах, - сказал он. - Разве тебя когда-нибудь интересовали деньги? Да тебе всегда было на них наплевать. - Он отпил глоток. - Я открою тебе один секрет. Мне на них тоже наплевать. Они мне все время нужны позарез, но на самом деле мне на них наплевать.
      - Знаю.
      - Ты не хотел продавать им эту пленку, да?
      - Не хотел, - сказал я. - Я хотел увидеть их мертвыми.
      Он кивнул:
      - Ты знаешь, о ком я вспомнил прошлой ночью? О том полицейском, про которого ты мне рассказывал, - о старом ирландце, к которому ты попал в напарники, когда стал патрульным.
      - Мэхаффи.
      - Вот-вот. Я вспомнил о Мэхаффи.
      - Я понимаю почему.
      - Я вспомнил, что он тебе тогда сказал. "Никогда не делай ничего сам, если можешь устроить так, чтобы кто-то сделал это за тебя". Так, кажется, он сказал?
      - Примерно так.
      - И я подумал, что в этом нет ничего плохого. Пусть убивают те, у которых весь фартук в крови, верно? Но потом ты сказал, что денег за наводку тебе мало, и я подумал, что неправильно тебя понял.
      - Знаю. И это не давало тебе покоя.
      - Не давало, потому что я считал, что ты не так уж любишь деньги. Это означало бы, что ты не тот человек, за какого я тебя принимал, и это не давало мне покоя. Но то, что ты сказал потом, меня успокоило. Ты сказал, что хочешь заработать полную долю, пойти на дело с пушкой.
      - Да.
      - Почему?
      - Мне казалось, так будет проще. Ждали-то они меня и впустили бы только меня.
      - Не поэтому.
      - Нет, не поэтому. Наверное, я решил, что Мэхаффи не прав. Или что его совет не подходит к этому случаю. Я подумал, что будет неправильно предоставить всю грязную работу кому-то еще. Если я могу приговорить их к смерти, то по меньшей мере должен присутствовать, когда их будут вешать.
      Он отпил глоток и скривился.
      - Знаешь, что я тебе скажу? У меня в баре подают виски получше.
      - Так не пей, если не нравится.
      Он попробовал еще раз.
      - Не могу сказать, что оно плохое, - сказал он. - Знаешь, я не большой любитель пива или вина, но и того, и другого вылил на своем веку немало, и мне доводилось пить пиво, которое было жиже воды, и вино, которое было больше похоже на уксус. И гнилое мясо мне попадалось, и тухлые яйца, и скверная еда, недоваренная, невкусная и испорченная. Но ни разу в жизни мне не попадалось плохое виски.
      - Мне тоже, - сказал я.
      - И как ты себя чувствуешь теперь, Мэтт?
      - Как я себя чувствую? Не знаю, как я себя чувствую. Я же алкоголик, я никогда не знаю, как я себя чувствую.
      - Ах, вот оно что.
      - Я чувствую себя трезвым. Вот как я себя чувствую.
      - Еще бы. - Он взглянул на меня через край своего стакана. - Знаешь, что я тебе скажу? Они заслужили, чтобы их убили.
      - Ты так думаешь?
      - Если уж кто-то и заслужил, так это они.
      - Я думаю, все мы это заслужили, - сказал я. - Может быть, поэтому отсюда никто живым и не уходит. Неизвестно, до чего можно дойти, если взяться решать, кто заслужил, чтобы его убили, а кто - нет. Мы оставили там четырех покойников, и двоих из них я никогда в жизни не видел. Они тоже заслужили, чтобы их убили?
      - У них в руках были пушки. На эту войну их никто насильно не призывал.
      - Но разве они это заслужили? Если бы каждый из нас получил то, что заслужил...
      - Ох, не дай Господь! - сказал он. - Мэтт, вот о чем я хочу тебя спросить. Почему ты убил ту женщину?
      - Кто-то должен был это сделать.
      - Но необязательно ты.
      - Нет. - Я немного подумал и сказал: - Не знаю. Мне только одно приходит в голову.
      - Ну, говори.
      - Я толком не знаю, - сказал я. - Но может, я хотел, чтобы и у меня на фартуке тоже было немного крови.
      В воскресенье я обедал с Джимом Фейбером. Я рассказал ему всю эту историю от начала и до конца, и на собрание мы в тот день так и не пошли. Мы все еще сидели в китайском ресторане, когда там уже читали заключительную молитву.
      - Ничего себе история, - сказал он. - Наверное, можно считать, что она хорошо кончилась, хотя бы потому, что ты не начал пить и не сядешь в тюрьму. Или это все-таки может случиться?
      - Нет.
      - Наверное, интересное ощущение - чувствовать себя сразу и судьей, и присяжными и решать, кому оставаться в живых, а кто заслуживает смерти. Можно сказать, чувствовать себя вроде как Господом Богом.
      - Можно сказать и так.
      - Ты не думаешь, что это войдет у тебя в привычку?
      Я покачал головой:
      - Не думаю, что я когда-нибудь еще сделаю такое. Но я и до сих пор не думал, что могу такое сделать.
      Хоть много лет делал всякие веши, которые делать не положено, - и когда служил в полиции, и потом. Организовывал липовые показания, подправлял факты.
      - Все-таки есть разница.
      - Большая разница. Понимаешь, я посмотрел ту пленку еще летом, и с тех пор она все время сидела у меня в голове. А потом я по чистой случайности вышел на этого сукина сына и узнал его по тому жесту, когда он гладил мальчика по голове. Может, и его собственный отец так его гладил.
      - Почему ты это сказал?
      - Потому что должна быть какая-то причина, из-за которой он стал чудовищем. Может, отец жестоко с ним обращался, может, его в детстве изнасиловали. Иногда это случается. Тогда Стетнера было бы не так уж трудно понять. И даже посочувствовать ему.
      - Это я заметил, - сказал он. - Когда ты о нем рассказывал. У меня ни разу не появилось ощущения, что ты его ненавидишь.
      - А почему я должен его ненавидеть? Он был очень обаятельный человек. Прекрасно держался, любил пошутить, был не лишен чувства юмора. Если обязательно нужно делить мир на хороших и плохих людей, он был, конечно, из плохих. Только не знаю, можно ли их так делить. Раньше я мог. А теперь мне это стало труднее.