Любовь и дым

Но все равно Ребекка была совершенно одна и более одинока, чем когда-либо в своей жизни. Город, казавшийся поначалу таким гостеприимным, город, в котором поначалу гак легко было жить, вдруг стал совершенно чужим. Ведь невозможно не воспринимать человеческую боль и человеческую смерть так легко!

Деньги, обещанные Маргарет, пришли. Их было не так много, но вполне достаточно, чтобы питаться макаронами и дешевой рыбой. К тому же она обнаружила один положительный момент в уходе Эдисона — она могла теперь делиться рыбой с кошкой. Животное пришло, мяуча, в то же утро, когда он уехал, как будто зная, что теперь оно в безопасности.

Целую неделю Ребекка была совершенно одна, вплоть до того вечера, когда услышала шаги на внешней лестнице. Внутри у нее все сжалось, она повернулась к входной двери. Та была открыта, а от лестницы комнату отделяла лишь стеклянная дверь. Она забыла закрыть замок на этом не очень надежном заграждении, а теперь слишком поздно.

Шаги приближались и, наконец, затихли. Показался мужской силуэт. Рука, сжатая в кулак, поднялась вверх.

Это был Дант Ромоли — он осторожно постучал костяшками пальцев по косяку. Ребекка с облегчением выдохнула и подошла к двери.

— Я пришел узнать, как поживает кошка, — сказал Дант. Его темные глаза скользнули по синяку на ее щеке и посмотрели в глубь комнаты.

— О, вы хотите забрать кошку, но я и не думала оставлять ее навсегда.

— Да нет, дело не в этом. Просто мне показалось, что ей стало здесь лучше в последнее время. И я не слышу, чтобы кто-либо ходил по комнате, кроме вас. Я хотел узнать… Все в порядке?

Ребекке стало теплее на душе.

— И да, и нет. Все в порядке со мной, если вы это имеете в виду.

— Это хорошо. — Голос его зазвучал спокойнее. — А как насчет вашего мужа? Я не мог не обратить внимания — то есть я не вижу его машину, когда уезжаю вечером или возвращаюсь утром.

— Он… он… он уехал.

— Путешествует?

— Он уехал навсегда… — Голос ее сорвался.

Он кивнул головой, как будто ничего иного и не ожидал. Потом спросил:

— Вы ели?

Она покачала головой. Она ела довольно поздно, если вообще ела. Да и аппетита большого у нее не было. В любом случае после еды ей ничего не оставалось делать, как идти спать.

— Видите ли, дорогая, я тут рассказал нашему повару в ресторане о том, как моя бабушка запекала лангустов. Он попробовал вчера рецепт и дал мне домой то, что осталось к закрытию ресторана. Там целая большая кастрюля. Хорошо, если кто-нибудь поможет мне их съесть.

— А разве вам не нужно идти на работу?

— Сегодня у меня выходной. Вы придете?

Он еще некоторое время убеждал ее, но в конце концов она согласилась. Разделываясь с запеченными лангустами, она все ему рассказала. Где-то в середине рассказа она вновь начала плакать. Она вся сжалась, когда он обнял ее, — но в объятии этом не было ничего, кроме сочувствия и человеческого тепла. Он что-то долго говорил ей, — она поняла, что говорил он по-французски, хотя не знала ни слова на этом языке. Неважно. Наконец она вновь села, вытерла глаза, высморкалась в последний раз и почувствовала себя значительно лучше.

Дант стал частенько захаживать к ней. Она шутила, что он подобрал ее, как подобрал бездомную кошку. Он только смеялся в ответ и говорил, что с ней веселее, чем с бездомной кошкой. Дант же нашел ей работу посудомойки. Он научил ее справляться с бесконечной горой фарфора и серебра, растущей у локтей, научил, как не обжечься кипящей водой, как ухаживать за руками, чтобы они не стали грубыми и распухшими.

Когда третью ночь подряд она счищала с тарелок остатки еды и соуса, борясь с приступами тошноты, именно Дант спросил, не беременна ли она. Он и заставил ее взглянуть правде в глаза.

Она уставилась на него, лицо ее побледнело, глаза стали темными от огорчения. Она прижала пальцы к губам:

— Дант, что мне теперь делать?

— Выходи за меня замуж, — сказал он.

Она любила его в тот момент, потому что свое предложение он сделал без тени сомнения или колебания.

— Спасибо, — сказала она, поднявшись на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — но я не могу.

Он нахмурился:

— Почему?

— Это уже не твоя забота. Ты достаточно сделал для меня, пора мне и самой о себе позаботиться.

— А тебе не приходит в голову, что я могу это делать и для себя?

Она покачала головой:

— Ты хочешь владеть своим собственным рестораном, хочешь чего-то добиться в жизни. Тебе ни к чему жена с ребенком от другого мужчины.

— Дело, наверное, в том, что я кажун и работаю сторожем.

— Дело вовсе не в этом!

Она знала, что он очень болезненно относился к своему происхождению. Кажуны происходили из племени акадианцев, обитавших в Новой Шотландии. Оттуда их изгнали британцы во время войн с французами в середине восемнадцатого века. С тех пор они и жили по берегам рек в самой глуши Луизианы. Они были богобоязненны, но не пуритане. Их семьи многодетны, они любили потанцевать и выпить, любили азартные игры. Бог наградил их способностью быть довольными своей судьбой. Из-за этих своих черт характера некоторые полагали, что они совершенно равнодушны к тому, что называется успехом. Но это были люди гордые и чувствительные. Дант являл собой образец кажуна. Они не извинялись за тот образ жизни, который вели, и быстро вспыхивали, если кто-либо пытался вмешаться в их жизнь, не прощали и личных оскорблений. Данта не смущало, что он был сторожем, но его раздражало, когда кто-либо полагал, что это — единственное, на что он способен, и что он так и будет сторожем всю жизнь.

Они стояли посреди кухонной суматохи, вокруг раздавались крики, что-то дымилось, что-то парилось, в воздухе носились запахи готовящейся еды. Мимо прошел один из поваров и нахмурился. Дант взял одну тарелку и начал соскребать с нее остатки еды.

— Но, дорогая, я хотел бы заботиться о тебе.

— Ты обо мне постоянно заботишься. — Она подавила приступ тошноты, взяла тарелку и тоже стала соскребать с нее еду.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Да, я понимаю, и это очень мило с твоей стороны, — сказала она с робкой улыбкой. — Но мне просто нужно ехать домой. Мой дом — там, не здесь.

— Ты скучаешь по своему дому. — Он сказал это, как если бы изрек некую истину.

— Иногда он мне снится — мой дом, такой, каким он был до смерти Бет.

— Почему же ты тогда до сих пор здесь? Почему не уедешь?

— Я не могу. Что, если мама, узнав о моей беременности и о том, что я не замужем, очень сильно расстроится — так расстроится, что умрет?

Он повернулся и серьезно поглядел на нее.

— Мне кажется, дорогая, что ты боишься и того, что может случиться с матерью, и того, что скажет твоя сестра. Но еще ты боишься любви.

Он был прав. Какое-то короткое время она думала, что любит Эдисона и что он любит ее. Она ошибалась. То, что она чувствовала на самом деле, было не что иное, как смесь сострадания и первых порывов физического влечения. Что чувствовал Эдисон, кроме похоти, — она не знала. Теперь же все, чего ей хотелось, — так это оказаться в безопасности, дома, в своей семье и чтобы все стало по-прежнему. И уж чего она вовсе не хотела, так это, чтобы рядом оказался другой мужчина, которому надо готовить, стирать, надо объяснять, куда ты идешь и когда вернешься, который будет ложиться вместе с ней в постель и брать ее тело, как будто имеет на это право.

— Я даже не знаю, — сказал она наконец.

— Я мог бы тебя любить, ты же знаешь. — Дант смотрел на нее, ожидал ответа.

— Мог бы? — спросила она.

— Это было бы очень легко.

— Ты необычайный человек, Дант.

— К тому же и привлекательный. Кроме того, я люблю детей и стану отличным папой.

Она покачала головой, улыбаясь его энтузиазму.

— Не сомневаюсь в этом. Но лишь когда ты найдешь себе подходящую пару.

— Если бы ты захотела, то смогла бы стать мне подходящей парой.

— Но сохранили бы мы нашу дружбу?

На мгновение он отвел взгляд. Затем медленно вдохнул и выдохнул. Расправил плечи. Когда он вновь поглядел на Ребекку, лицо его было ясным.

— Хорошо, но что ты собираешься делать?

— Мне придется сперва поговорить с Маргарет, затем я буду точно знать.

Когда Ребекка вновь позвонила Маргарет, та пришла в ужас. Она повторяла лишь, что не может во все это поверить. Беременность стала наказанием Ребекке за ее поступок. Их мать тревожилась о Ребекке и спрашивала о ней. Поэтому Ребекка могла с ней поговорить, но ни под каким предлогом не упоминать о последней трагедии. Если же она расскажет о беременности матери, Маргарет снимает с себя всякую ответственность за последствия.

Когда наконец она услышала в телефонной трубке голос матери, ее охватила искренняя радость. Она сказала матери, что все отлично. У Эдисона все отлично, Новый Орлеан — отличный город, все отлично. В награду она услышала облегчение в материнской интонации.

— Бекки, я так волновалась о тебе, — сказала мать, обращаясь к ней так, как называла ее в детстве. Голос ее был мягким и теплым, и слегка грустным. — Маргарет ничего толком не смогла мне рассказать о тебе, когда я спросила ее, и не знала, как до тебя добраться. Ты хорошо проводишь время?

Хорошо ли она проводит время?

— О, да, мамочка. Правда… все в конце концов приедается.

— Я понимаю, но ты не должна о нас забывать.

— Нет, нет, мамочка.

— Ну ладно, пойду, а то я немного устала. Мне пора вздремнуть. Ты помнишь, что я тебе говорила о том, как вести себя? Ты ведь теперь окружена богатыми людьми.

Ребекка постаралась вспомнить, хотя единственное, на чем она могла сосредоточиться, был слабый голос матери:

— Я не…

— Если уж ты не можешь быть леди, хотя бы веди себя как леди. Об этом говорила мне моя мать, и ее совет не раз помогал мне в жизни. Будь осторожна, Бекки, и звони почаще.

— Да, мамочка.

Когда она вновь услышала Маргарет, голос ее звучал возбужденно:

— Мне в голову пришла мысль. Я знаю, что нам делать. Уверена, это сработает.

И самое интересное, что на самом деле сработало.

Маргарет послала Ребекке еще денег, чтобы та сходила к хорошему гинекологу и он бы установил, каков срок беременности. Когда же Ребекка смогла с точностью сказать, что она на третьем месяце, Маргарет объявила, что она беременна, надела платье для беременных женщин и начала собирать приданое для будущего младенца. Когда же Ребекка ходила на сносях, Маргарет неожиданно объявила, что возникли некоторые осложнения, требующие консультации у специалистов в Новом Орлеане. Там она и оставалась до родов сестры.

Она не посещала никаких специалистов, несмотря на подробный рассказ об этом соседям. Не было никаких осложнений, как не было и самой беременности. Она просто находилась рядом с Ребеккой и ждала.

Ожидание ее, однако, не продлилось и месяца. Может быть, Ребекка ошиблась в расчетах, может быть, сыграли роль ее маленький рост и волнения оттого, что Маргарет находилась рядом. Ребекка ощутила схватки уже через неделю после приезда сестры.

Сначала Маргарет не могла поверить, что роды начались и что Ребекка на самом деле понимает, что с ней происходит. Когда же она убедилась в правоте сестры, то начала бегать по комнате в ночной сорочке и заламывать руки. С ней чуть не началась истерика. Она все пыталась найти несуществующий телефон. Ребекке пришлось четырежды повторить ей, что звонить нужно из бакалейного магазина, чтобы она оделась и шла туда. Маргарет заартачилась, потому что была глубокая ночь и шел холодный дождь.

Схватки становились все чаще. Ребекка сумела одеться, но едва могла говорить. Что-то было не так. Она читала много книг о детях, которые ей принес Дант из библиотеки, и не думала, что все будет происходить так неистово и так быстро. Когда отошли воды и ее охватила дикая боль, она лишь выдохнула:

— Дант, позови Данта.

— Зачем он тебе?

Маргарет Дант не нравился. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Возможно, потому, что Дант был авторитетом для Ребекки во всех делах и не скрывал, что видит в Маргарет лишь причину ненужных хлопот, что она лишь вмешивается в чужие дела.

— Он мне нужен.

— Но он же не имеет к этому никакого отношения. Или имеет?

Ребекку охватила ярость. Ее тело было раздуто, ее раздирала боль, туфли ее были полны теплой, окрашенной кровью воды. Она взглянула на сестру и заорала:

— Приведи Данта!

Маргарет сразу замолчала и ринулась в дождливую темень. Через минуту она уже стучала в его дверь.

Дант и принял ребенка Ребекки. Младенец, девочка, плакал, морща красное личико, как будто бы злясь на весь мир Крики ее были очень громкими, несмотря на то, что родился ребенок преждевременно. Дант передал младенца Маргарет, а сам занялся Ребеккой. Сестра выкупала ребенка с неловкой нежностью, одела его и завернула в одеяло, затем внесла младенца в комнату, где Ребекка уже сидела на постели в ночной сорочке.

Ребекка легла, держа младенца на сгибе локтя, волосы ее переливались под электрическим светом, разметавшись по подушке. Она тронула нежную кожу на личике девочки, взяла в свою руку ручонку малышки, восхищенная ее длинными пальчиками. Она ощутила, как быстро бьется сердечко в маленьком и теплом тельце. Сияющими глазами она смотрела на Данта, который сел рядом с ней на постель. Его густые кудри спутались, под глазами залегли тени, на рубашке с короткими рукавами видны были следы крови — ее крови. Тем не менее, лицо его выражало удовлетворение и светилось от возбуждения и волнения.

Улыбка невиданной красоты появилась на губах Ребекки, она протянула ему левую руку.

— Спасибо, — сказала она просто.

Он смотрел на нее, и в глазах его заблестели слезы. Голосом, хриплым от благоговения, он сказал:

— Дорогая, ты похожа на мадонну…

Маргарет, стоявшая в ногах постели, кашлянула.

— Как мило вы это сказали, Дант. Я не понимаю, как вы сумели все сделать, но я вам очень признательна…

Он ответил ей, не отрывая глаз от Ребекки:

— Нет ничего удивительного. Просто я частенько помогал своему дедушке, у которого был кусочек земли у реки. Он показал мне, что надо делать, когда корова телится.

— О! — воскликнула Маргарет. — Неужели это одно и то же?

Дант лишь пожал плечами, как бы говоря, что ее замечание недостойно ответа.

Маргарет продолжила:

— В любом случае хорошо, что нам не нужно теперь ехать в госпиталь.

— Что вы говорите? — Дант отпустил руку Ребекки и, медленно поднявшись, повернулся к Маргарет. — Необходимо тотчас же вызвать «скорую помощь». И вашу сестру, и ребенка должен осмотреть врач. Я не доктор. Что, если что-то не так?

— По-моему, оба выглядят чудесно.

— Но этого-то вы знать не можете!

— Если мы не обратимся в больницу, нам не придется регистрировать рождение ребенка здесь, в Новом Орлеане. Позже я все устрою с маминым врачом. Он все сделает для нас, когда я ему объясню ситуацию. Так как ребенок будет моим, я все устрою лучшим образом.

— Вашим? — сказал он медленно. — Вы собираетесь забрать ребенка у Ребекки?

Лицо Маргарет побагровело от ярости. Она положила руки на свои пышные бедра:

— Я не забираю у нее ребенка. Она отдает его мне.

Дант повернулся к Ребекке:

— Это правда?

Ребекка сглотнула ком, вставший у нее в горле.

— Это лучшее, что можно сделать. Разве ты не видишь?

— Нет. — Его слово упало как камень. Интонация была непререкаемая.

— У ребенка будет двое родителей вместо одного и много любви. Его будут любить трое взрослых. Я смогу видеть девочку всегда, когда только захочу, и никому не станет хуже — ни маме, ни ребенку. Это самый лучший вариант для всех нас.

— Кто это сказал?

— Это сказала Маргарет, но…

— А ты сама?

Ребекка посмотрела в сторону, закусив нижнюю губу. Голос ее дрожал, когда она отвечала:

— Для меня это тоже лучший выход из положения. Ведь мне придется работать, чтобы хватило для двоих.

— Значит, ты не собираешься уезжать домой?

Маргарет вмешалась в разговор, ее руки вцепились в прут железной кровати:

— Она не может ехать сейчас! Это будет слишком очевидно! Она станет нянчиться с ребенком, к тому же она слишком слаба. У людей появягся подозрения, пойдут разговоры. Мама сразу догадается, что что-то не так.

Дант повернулся к Ребекке, на лице его отразились и сострадание, и боль:

— О, дорогая…

В глазах Ребекки показались слезы, они покатились по щекам, оставляя влажные дорожки. По-прежнему хриплым голосом она повторяла:

— Я должна думать о том, что лучше для всех.

Дант ничего не ответил. Он сжал руки, потом расслабил их, они безвольно повисли. Он повернулся и вышел из комнаты. Дверь тихо закрылась за ним.

В спальню Бон Ви принесли охлажденный чай для Маргарет. Она выпила половину, ожидая, когда горничная выйдет из комнаты, долила стакан водой из кувшина, стоящего на серебряном подносе. Затем заходила туда и обратно по комнате.

— И что этот фотограф, Горслайн? — спросила она. — Что он хочет? Зачем он за нами охотится?

Рива ответила, не отходя от окна:

— Кажется, его интересует Эрин.

— Вздор! Во всем этом кроется еще что-то. Но что? Как ты думаешь?

— Ничего! — Рива могла бы рассказать сестре, что видела молодого человека сегодня после полудня. Но не сказала. Вряд ли Маргарет поймет, почему Рива дала телефон Эрин Дугу Горслайну, а получать за это головомойку ей не хотелось.

— Ты видела его на гонках, — сказала Маргарет и нахмурилась. — Как ты полагаешь, его можно купить?

— О, пожалуйста, Маргарет, это ведь не мыльная опера! Не хватает для мелодрамы лишь шантажа! Даже если бы ситуация была иной, думаю, будет неразумным предлагать деньги. Если у него что-то есть, предлагать ему деньги все равно что дать понюхать след раненой дичи гончей собаке.

Маргарет отпила чай из стакана, затем вытерла рот пальцами.

— Может быть, ты и права. Ты думаешь, что он что-либо слышал об Эрин?

Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно знаешь, что именно. О тебе и об Эрин.

Конечно, Рива знала. Она действовала тупо, пытаясь заставить Маргарет сказать все напрямик, заставить назвать Эрин ее, Ривы, дочерью. Но сестра не любила терять слова даром, она никогда не называла Эрин иначе, чем племянницей Ривы. Так повелось с того момента, как она покинула комнату в Новом Орлеане с недельной малышкой на руках. Но даже когда Рива заставляла ее выразить эту мысль иными словами, она испытывала чувство извращенного удовлетворения. Маргарет, казалось, этого не замечала. Риву всегда интересовало: неужели ее сестра так лишена чувства воображения, что не понимает, насколько Риве больно ощущать утрату своей дочери. А может быть, следуя какой-то своей собственной логике, Маргарет сумела убедить себя, что Эрин — ее собственная дочь?

Возвращаясь к нынешней проблеме, Рива сказала:

— Мне кажется, что за всем этим стоит не Горслайн, а Эдисон.

— Молю Бога, чтобы ты была права! Мне становится больно от одной мысли, что Эрин что-то может связывать с фотографом.

— Думаешь, Эрин лучше быть с Джошем?

Маргарет застонала и оперлась о стул, обитый бархатом.

Ради Бога, не упоминай об этом! Ну почему из всех молодых людей, которых она встречала, она влюбилась именно в этого?

Рива подняла руку и потерла глаза.

— То ли странная судьба, то ли простое совпадение, а может быть, и гены, но встретились они на курсах политологии. И конечно, именно Джош нашел место для Эрин в штаб-квартире своего отца. Но в любом случае — что говорить — они влюблены друг в друга.

— Да, это уж точно! — резко заметила Маргарет. Затем она откинула голову на высокую спинку стула. Стакан из-под чая наклонился под опасным углом.

— Ну почему, Боже мой, почему Эдисон ничего не сделал, чтобы их разъединить?

— Потому что он не любит, — ответила Рива, — когда ему говорят, что делать. Особенно, если совет исходит от женщины.

— Я знала это. Ты не нашла с ним верного тона для разговора.

— Что же, попытайся сама, если хочешь.

— Было бы лишь хуже, — сказала Маргарет, вновь выпрямляясь на стуле и допивая чай. — Хотя мне и непонятно, почему он занимает такую позицию. Ведь именно он больше всех теряет в этой ситуации.

— Он, однако, так не думает. На самом деле он столь высокомерен и полагает, что находится в полной безопасности. Он считает, я ничего не предприму — что бы я ему ни говорила.

— Он прав! Ты ведь ничего, абсолютно ничего не сделала тогда, много лет назад.

— Разве я что-нибудь могла тогда сделать?

Маргарет недоверчиво поглядела на нее.

— Конечно, могла! Ты могла бы заставить его платить деньги для Эрин. На это-то ты могла бы претендовать, и хороший адвокат тебе бы это устроил.

— Я не знала тогда об этом. В любом случае я бы и не хотела этого.

— Видишь ли, многие люди не столь щепетильны в отношении денег. — В голосе сестры слышалось глубокое возмущение. — Его и позже можно было бы заставить платить.

— Сейчас это уже невозможно. Эрин достигла совершеннолетия. В любом случае я ни о чем не могла бы его просить, не объяснив, что Эрин — его дочь. Я никогда этого не сделаю. Никогда!

— Возможно, было бы лучше сказать. Ты не думала об этом? Тогда-то уж он не станет возражать против разлуки Джоша и Эрин.

— Ты плохо знаешь его, если так думаешь.

Маргарет внимательно поглядела на сестру, глаза ее были широко открыты, взгляд оценивающим.

— Нет, я не знаю его так, как ты. Каков он теперь? Он так же красив, как и раньше?

— Наверное. — Ответ прозвучал рассеянно, потому что мысли Ривы были заняты предложением Маргарет.

— Наверное? Ты не знаешь? Ты что, не смотрела на него?

Вместе со злостью в голосе Маргарет звучало любопытство и явная зависть. Рива внимательно поглядела на нее.

— А какое это имеет значение?

— Бог мой, Рива! Эдисон Галлант был самым красивым юношей, когда-либо приезжавшим в наш город. Он приходил в наш дом, обедал с нами за одним столом. А сейчас он собирается стать губернатором. Возможно, тебя пригласят на бал по случаю его избрания губернатором. Возможно, и меня с Ботинками пригласят туда как родителей Эрин. Подумай только об этом! Разве для тебя это ничего не значит?

Рива подошла к сестре. Ровным, сдержанным тоном она сказала:

— Эдисону Галланту нельзя доверять. Если он узнает об Эрин, это знание станет его оружием.

— Чего он добьется? Какое практическое значение это может иметь?

— Он может попытаться таким образом подобраться ко мне.

Маргарет расхохоталась и обвела рукой дорого обставленную комнату.

— Как же, Рива?

— Он станет угрожать рассказать обо всем Эрин. А ведь ты этого не хочешь.

Маргарет так побледнела, что выступили красные прожилки на щеках.

— О, нет! Только не это!

— Но он это обязательно сделает, если я не подчинюсь ему.

— Он хочет от тебя чего-то конкретно? — Глаза Маргарет сузились. — Ты знаешь, чего он хочет?

— Я пыталась уже тебе об этом рассказать. Он хочет, чтобы я с ним спала. — Слова были сказаны иронично, даже легкомысленно.

— Ах, это, — сказала сестра, сделав неопределенный жест. — Откуда ты знаешь, что у него на самом деле в голове поселилась такая мысль?

— Он мне об этом прямо сказал, когда я попросила его отослать Джоша.

— Ты хочешь сказать, что он отошлет сына подальше, разлучит его с Эрин — и все лишь ради того, чтобы стянуть с тебя трусики?

Рива сделала гримасу в ответ на вульгарность, сказанную Маргарет.

— Ты всегда скажешь какую-нибудь гадость.

— Есть из-за чего расстраиваться, — произнесла Маргарет, и в голосе ее зазвучали оскорбительные нотки. — Неужели для тебя, Рива, это такая большая жертва? Чего ты ждешь? Если это все, чего он хочет, — дай ему это!

9

Рива почти забыла о благотворительном бале. Но на следующее утро Маргарет, роясь в серебряном сундучке для писем в секретере Ривы у нее в спальне, обнаружила пригласительные билеты. Рива никогда не скупилась на то, чтобы пожертвовать деньги на что-либо, по ее мнению, заслуживающее поддержки. Не удивительно, что на благотворительный бал в поддержку развития заболоченных районов в Луизиане ей прислали двенадцать приглашений. Бал планировалось провести в старинном здании монетного двора в конце французского квартала как раз в тот же вечер. Маргарет даже порозовела от возбуждения — она крепко сжала в руке лишние билеты. Раз уж Рива собирается присутствовать на балу, почему бы и ей с Ботинками туда не пойти.

Рива одевалась, с сомнением поглядывая на сестру.

— Наверное, мне придется пойти, потому что я уже пообещала свою поддержку, к тому же заболоченные местности — одна из особых забот Ноэля. Но ты уверена, что сама хочешь туда пойти? Мероприятие будет довольно скучное, а ты никого там не знаешь — ты просто умрешь от тоски.

— Что ты, я очень хочу туда пойти! — воскликнула Маргарет. — Поехать я могу с тобой, в твоей машине, для Ботинок возьму напрокат смокинг. У тебя наверняка найдется что-нибудь, что я смогла бы надеть.

Сестра Ривы подошла к гардеробу, занимавшему целую стену в ее спальной комнате, оклеенной кремово-розовыми обоями, и распахнула дверцы. Ошеломленная, она смотрела на аккуратные ряды подобранных по цвету платьев, костюмов, вечерних туалетов, мехов — внизу между ними стояли соответствующие по цвету и стилю туфли и сумочки.

Издав приглушенный от охватившего ее восторга вопль, она начала вытаскивать из шкафа вечерние платья.

Рива наблюдала за Маргарет, не говоря ни слова. Девочки, она, Маргарет и Бет, росли вместе и частенько надевали одежду друг друга. Не было потому ничего удивительного в том, что Маргарет совершенно свободно копалась в шкафу Ривы, как если бы пришла в магазин. Она всегда так поступала. Но это было не напоминанием о привычках детства, а скорее стремлением Маргарет владеть всем, чем владела Рива.

— Я думаю, Рива, что ты можешь увеличить месячное пособие, которое ты мне выделяешь, — сказала Маргарет. — Одному Богу известно, сколько денег ты тратишь на одежду!

— Я не вижу связи между моей одеждой и твоим месячным пособием, — заметила Рива. — Я даю деньги для покрытия расходов на Эрин.

— Благодарю тебя, но я и сама в состоянии позаботиться о ней. Кроме того, девушке ее возраста не стоит тратить на одежду так много денег. Она начнет слишком много о себе думать. Мне кажется, что тебе стоит позаботиться о своей собственной сестре. Неужели тебе не хочется, чтобы я красиво одевалась, а не носила только то, что уже было в употреблении?

— Ты можешь не брать ту одежду, которую я тебе даю.

Слово «давать» не совсем правильно отражало положение дел, но это не имело значения. В общем-то это было верно, подумала Рива. Она могла купить все, что ей хотелось, взамен того, что забирала из ее гардероба Маргарет. Не вина Маргарет, что жизни их пошли такими разными путями. Впрочем, и ее, Ривы, вины здесь тоже не было, промелькнуло у нее в голове, но мысль эта не слишком заботила ее.

— Я вовсе не возражаю, — торопливо сказала Маргарет. — Мои друзья, по крайней мере, никогда не видели этой одежды на тебе.

Рива вздохнула про себя, затем потянулась за чековой книжкой.

— На сколько ты хочешь, чтобы я увеличила твое содержание?

Маргарет слегка располнела за последние несколько лет — сколько-то фунтов здесь, сколько-то фунтов там. Особенно заметными стали ее широкие бедра. Это, однако, не останавливало ее, и она носила одежду Ривы. Она глубоко вдыхала, чтобы застегнуть непослушные «молнии», крючки и застежки, и, стоя перед зеркалом, как будто не замечала, что юбки были для нее слишком узки, что тонкая материя теряла свою первоначальную форму, обтягивая складки жира, на которые вовсе не был рассчитан первоначальный силуэт.

Единственным утешением для Ривы было то, что Маргарет обычно останавливала свой выбор как раз на тех платьях и костюмах, которые сестре не очень нравились, цвет или ткань оказывались не слишком удачными, с ее точки зрения. И на этот раз выбор Маргарет оказался столь же малоудачным. Ей приглянулось платье из золотистого шифона, отделанное бисером и блестками. Однажды Рива уже надевала это платье, на новогодний прием. Потом решила, что оно слишком уж яркое. Но хотя платье ей самой не нравилось, ей было невыносимо видеть ею на Маргарет, чья фигура, внешность совершенно не вязались с этим нарядом.

— Тебе не кажется, что это платье слишком жаркое для лета? — поинтересовалась Рива. — Это итальянский шелк, к тому же на подкладке. Тебе бы оно очень подошло, если бы юбка была длинной.

— Ты считаешь, что мне нужна большая длина? — спросила Маргарет.

— Я сказала только, что тогда оно бы тебе подошло больше.

— Держу пари, что ты собиралась надеть это платье сама. Ты выглядела великолепно в нем на фотографиях, помещенных в газетах.

— Я уже показала тебе тот туалет, в котором собираюсь идти на бал.

Маргарет искоса взглянула на платье, указанное Ривой.

— Может быть, тебе и нравятся такие монашеские цвета. Но я предпочитаю что-нибудь поярче и поживее. — Она сняла тяжелое, усыпанное бисером платье с вешалки и стала натягивать его на себя.

К тому времени, когда сестры были готовы к выезду на бал, Маргарет уже надела соответствующие вечерние туфли Ривы, взяла ее бисерную сумочку, подходящую к платью, воспользовалась услугами ее парикмахера, обильно облила себя особыми духами Ривы. У них был старинный, прелестный аромат. Духи «Парадиз» производились исключительно компанией «Французская парфюмерия Бурбон» на улице святой Анны в их квартале. Она проскользнула в автомобиль Ривы так, как если бы он принадлежал ей, оставив позади и Констанцию, и Риву и заняв центр сиденья, расположенного по ходу движения.

Элегантная и холодная Констанция, одетая в платье из черной и белой вуали, лишь подняла бровь в изумлении. Усевшись, она протянула:

— Я и не подозревала, миссис Грин, как ваша сестра похожа на вас. — Однако скрытое пренебрежение этих слов ускользнуло от понимания Маргарет. Констанция же лишь намекнула на то, что Маргарет была одета в изысканный туалет сестры, — вся домашняя прислуга это прекрасно знала, а сама Рива порой вела себя весьма бесцеремонно, совсем как это только что сделала Маргарет.