Расколдованный круг

      – Но таким образом нельзя получить твердые знания! – расстроенно воскликнула мать. – Вот, помню, когда я училась на втором курсе, у нас был такой Кеклидзе, и он...
      Геннадий посмотрел на жену так, что та умолкла.
      – Мне безразлично, усвоит наша балда какие-нибудь знания или нет, – отчеканил Шерстнев. – Лишь бы делом занималась, а не гоняла по всему городу с этими своими дружками!
      – Че ты к ним придираешься! – вякнула ободренная материнской защитой Шура. – Хорошие ребята, нормальные... Да.
      – Учат тебя врать, хамить направо и налево... – делано согласился с дочерью Шерстнев.
      – Кому я хамила? Кому?
      – Мне, матери, сестре, да вот Надежде сегодня...
      – Ну я же не нарочно... Я больше не буду!
      – И курить тоже больше не будешь? – прищурился Шерстнев.
      – Да ну тебя!
      – Детка, ведь это очень вредно, – мягко заметила мать.
      «Спохватились!» – с иронией подумала Рита. Младшая сестра пристрастилась к вредной привычке еще в прошлом году, но раньше ей как-то удавалось удерживаться от курения дома. Теперь, очевидно, Шура втянулась и уже не могла подолгу обходиться без сигареты. Рита давно уже усвоила, что последнее слово в их доме всегда принадлежит отцу; знала она также и то, что управление крупной компанией, где сотни людей покорно выполняли его приказы, сделало Шерстнева нетерпимым к чужому мнению. Отец ни за что не согласился бы признать, что старшая дочь подметила что-то, чего не заметил он, и его реакция на рассказ Риты о «подвигах» сестры вполне могла быть не такой, на какую Рита вправе была рассчитывать. Сообщать же маме... Рита прекрасно понимала, что грустная новость огорчит ее, и, как могла, откладывала обнародование неприятной новости. Однако это не означало, что девушка смирилась. Всего несколько дней назад у них с Шурой произошел неприятный для обеих разговор «о вреде табака», не принесший, однако, никаких плодов, кроме еще большей размолвки между сестрами.
      – Подумаешь! Я же сигареты курю, а не что-нибудь другое, – огрызнулась Шура.
      – Какое еще другое?! Шура, ты понимаешь, что говоришь? – вскрикнула Зоя.
      – Имей в виду, я приказал прислуге следить за тобой, и если мне сообщат, что ты опять курила... – начал было Шерстнев, однако ничуть не испугавшаяся Шура с вызовом посмотрела в побагровевшее от возмущения лицо отца:
      – Я сейчас Тоське морду набила... И другие тоже получат, если будут шпионить!
      – Да что же это такое! – воскликнула в отчаянии мать.
      – Так это ты поранила Тосю! – возмутилась Рита. – Какая же ты...
      Не утруждая себя ответом, Шура показала сестре розовый язычок.
      – Здорово! Колотить людей, которые не имеют права сдачи дать, – для этого смелость нужна! – иронически заметила Анна Осиповна.
      – А вот я разрешу вам сдачу давать, – обрадовался подсказке Шерстнев.
      – Не-а, не разрешишь! – засмеялась Шура. – Что о тебе скажут, если узнают, что твою родную дочь прислуга бьет?
      – Ну тогда я сам тебя выпорю, – решил отец.
      – Гена, это непедагогично! – заметила Зоя.
      – Какая тут может быть педагогика, – разозлился Шерстнев. – Шурка уже взрослый человек, и перевоспитать ее вряд ли удастся!
      – Но ты же унижаешь ее человеческое достоинство!
      – Да я просто пытаюсь ввести Александру в какие-то рамки. Прямо смешно: управляю огромной компанией, и все, от совета директоров до какой-нибудь уборщицы, у меня по струнке ходят... А в собственном доме шпана подросла!
      – Гена! Что ты говоришь, подумай! – едва не плача, выговорила Зоя. – Ведь я отдала нашим девочкам всю свою жизнь!
      – А результат? Ты же испортила их бесконечным потворством! Нет, Птичка, твердая рука – вот что нужно! – авторитетно заявил Шерстнев.
      – Не понимаю, какой твердости ты можешь от меня требовать, если через раз отменяешь мои распоряжения, – справилась со своим волнением Зоя.
      – Правильно! Потому что ты ничего не понимаешь в жизни! Ты сама как ребенок!
      – Тогда что ты от меня хочешь? – тяжело вздохнула мама.
      – Черт возьми, да я с утра до ночи вкалываю, как папа Карло! – внезапно взорвался Шерстнев. – И вправе ожидать, что хоть дома на меня не будут вешать проблемы! Все, что я прошу, – это чтобы девчонки удержались от разных мерзких выходок, пока я не сбагрю их замуж! А ты и за этим не способна проследить!
      Вместо того чтобы оскорбиться за себя, мама обиделась за дочерей.
      – Как ты можешь требовать от Александры примерного поведения, если относишься к ней как к какому-то зловредному созданию, способному только на пакости? Думаешь, девочка этого не понимает? И вообще, почему ты валишь все в одну кучу? Рита прекрасно себя ведет, учится на «отлично», а ты не видишь разницу между ней и Шурой!
      – Конечно! Я хуже всех. А зубрилка – любимая дочка, – жалобно возопила Шура и вдруг вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.
      – Добилась? – ехидно спросил жену Шерстнев. – Педагог!
      Ему никто не возразил, и мужчина принялся развивать свою мысль:
      – Одна трещит без умолку да болтается с дружками с утра до ночи... А из другой слова не вытянешь, подхихикивает себе втихомолочку...
      – Геночка, перестань, пожалуйста. – Зоя прижала руки к вискам.
      – А-а, не любишь правду-то! Вот почему у Ритки нет друзей? – гнул свое отец. – Что она за человек, если с ней никто не хочет общаться?
      – Я не завишу от чужого мнения! Сама решаю, кого мне брать в друзья, а кого нет! – не выдержала Рита.
      – И кого ты выбрала? Эту твою малахольную?..
      – Подозрительная у них с Надькой дружба! – высунула из-за двери голову Шура, которая, естественно, и не думала уходить далеко. – По нынешним временам это, знаете ли... Две девушки всегда вместе, и мальчики им не нужны...
      – Ах ты дрянь! – Стремительно вскочив, Рита бросилась к двери, но Шура уже удрала. Сердито передернув плечами, девушка вернулась на свое место; Анна Осиповна, незаметно для развоевавшегося хозяина погладив девушку по плечу, заботливо подложила ей еще пирожное.
      – В общем, надо всерьез обратить внимание на то, во что превращаются девчонки, – хладнокровно продолжал Шерстнев, словно разговор происходил не дома, за чайным столом, а в офисе компании и речь шла не о судьбе его дочерей, а об очередной финансовой комбинации. – Ты, Птичка, должна постараться ввести их в такое общество, где девочки смогут побольше общаться со сверстниками. Не забывай, ведь им замуж надо выходить! А из кого выбирать? Того и жди, что девчонки по дурости да неопытности попадут в лапы каких-нибудь альфонсов! Что хорошего, если женихи будут смотреть не на Ритку и Шурку, а на их приданое?!
      – Да почему тебе все время кажется, что вокруг одни негодяи? – не выдержала Зоя Петровна. – С чего ты взял, что наши дочери – дурочки, не способные разобраться в людях?
      – Да потому, что, в отличие от тебя, я не живу романтическими представлениями молодости, – отпарировал Шерстнев. – Действительность сурова! Тебе хорошо рассуждать тут, в тихой заводи... Лучше позаботься о том, чтобы подобрать девчонкам подходящую компанию. Конечно, Андрюша Блинов всегда рад нас видеть у себя в гостях... Но у него только один сын; Матвей, правда, хороший мальчик, но ведь этого недостаточно для полноценного общения!
      Лицо Зои приняло терпеливое выражение, и тон, которым она обратилась к мужу, был мягким и осторожным; однако Рита знала, что идея, которую высказала мама, не была скороспелой – в разговорах с дочерьми Зоя уже высказывала ее.
      – Знаешь, что я сейчас подумала? – начала Зоя. – Приглашу-ка я в гости своих институтских знакомых! С семьями, естественно. Среди их интеллигентных, воспитанных детей наши девочки и заведут себе друзей!
      – Ну ты не очень-то увлекайся, – предостерег жену Шерстнев. – Конечно, если твои прежние знакомые, так сказать, состоялись в финансовом плане – тогда, разумеется, с ними можно знакомить наших детей... Но всякую нищету, учителишек да инженеришек-неудачников нечего в дом водить!
      – Геночка, но ведь деньги не главное в жизни, – жалобно сказала мама. – Ну не всем повезло в жизни так же, как нам... Как говорится, главное, чтобы человек был хороший.
      – Везение тут ни при чем, – безапелляционно отрезал муж. – Я занимаюсь делом – и, как следствие, не бедствую! А денег нет у тунеядцев. Благодаря мне ты все эти годы была избавлена от всех забот, но если бы ты знала, как наивны твои слова!..
      Рита сидела как на иголках, еле вынося очередное самодовольное рассуждение отца, который полагал нужным при каждом удобном случае подчеркивать свое превосходство и значимость. Покосившись на маму, девушка с болью увидела, как задрожали ее губы, низко опустилась голова... Во взгляде отца, обращенном на жену, девушка прочла насмешливую снисходительность.
      – Да ты не обижайся, Птичка, – усмехнулся Шерстнев. – Именно такой и должна быть настоящая женщина: непрактичной и романтичной... Но для того чтобы подобное нежное существо не пропало при столкновении с суровой реальностью, кто-то должен поддерживать и оберегать его! Вот поэтому я и считаю, что сыновья твоих прежних знакомых, при всей их духовности и возвышенности, окажутся неподходящим знакомством для наших девочек! Сама подумай: ведь каждый нормальный человек готов пойти на все, чтобы хапнуть побольше... Деньги Риты и Шуры ударят этим голодным интеллигентам в голову и...
      Крохотное пирожное меренга, которое девушка только что положила в рот, внезапно показалось ей не воздушным и нежным, каким оно и было на самом деле, а вязким, липким и невкусным.
      – Немалое ведь приданое! – продолжал между тем Шерстнев. – А после моей смерти – и неплохое наследство. Но сумеют ли эти вертихвостки правильно распорядиться деньгами?
      – Смотри, ребенок совсем спит! – тихонько отметила мама, очевидно почувствовав, как тяжело дается Рите семейная сцена. – Деточка, иди в свою комнату... Уже поздно.
      – Ничего, пусть слушает, ума набирается, – запротестовал вошедший в раж Шерстнев.
      – Я действительно устала, папа, – проговорила Рита.
      – Да... Вот я в твои годы... Ну ладно, иди, да смотри не читай в постели! – сменил гнев на милость Шерстнев.
      – Спокойной ночи, детка, – ласково напутствовала дочь Зоя.
      – Спокойной ночи, – только теперь Рита осознала, что действительно устала, и по-детски потерла кулачками глаза.
      Поцеловав на прощание родителей, Рита побрела к себе наверх. К ее приходу все уже было готово: откинутое одеяло манило прилечь на нежно-розовые шелковые простыни, подушка в отделанной кружевом наволочке словно приглашала свою хозяйку склонить усталую голову, небольшой торшер разливал по спальне мягкий свет, который, смешиваясь с проникавшими через ажурные шторы лучами луны, создавал ощущение сказочной нереальности, будто сладкий сон уже вступил в свои права... Быстро натянув пижаму и забравшись в кровать, Рита положила руку под щеку, устроилась поудобнее. В приоткрытую форточку вливался свежий весенний воздух – недаром это обиталище для людей, богатых настолько, что они уже не должны были стеснять себя в исполнении своих прихотей, было построено в заповедном уголке, экологически чистом, окруженном лесом, сохранившимся здесь с незапамятных времен... Погружаясь в сон, Рита услышала, как где-то снаружи запел соловей, ему ответил второй, третий, и вскоре лес за окном огласился раскатами соловьиных трелей, которые во сне девушки превратились в журчание горного ручья возле домика Чио-Чио-Сан.
      ...Тысячи приключений, пережитых в волшебной стране снов, казалось, пролетели в одно мгновение – наутро девушка могла бы поклясться, что прикрыла глаза лишь на секунду. Тем не менее, когда Риту разбудил согревший лицо солнечный луч, она почувствовала себя вполне отдохнувшей. Начинался новый день, полный нерешенных дел и забот; едва открыв глаза, девушка проворно спрыгнула с кровати.
      Быстро умывшись и накинув халат, Рита вышла на балкон навстречу утренней свежести. Обступающий дом лес разостлался у ее ног, точно изумрудный ковер. За ночь молодая листва стала еще более крупной и яркой: в эту благодатную весеннюю пору окружающий мир менялся буквально на глазах. Поднимающееся солнце окрашивало небо золотом и бирюзой, и Рита на миг вообразила себя княжной из старинной баллады, стоящей на башне отцовского замка. Поддерживать иллюзию помогало то, что, насколько хватало глаз, ничего вокруг не нарушало зеленую пелену лесного массива: это был настоящий девственный лес. Потягиваясь, Рита следила глазами за медленно плывшим над самой кромкой горизонта розоватым облачком, и тут ее глаза наткнулись на то, что разом вернуло девушку к привычной реальности. Из-за леса показался клуб темно-серого дыма; Рите было прекрасно известно, что это такое. На лицо девушки легла тень огорчения: там, в нескольких километрах от Ритиного дома, располагался поселок Вербино, жители которого тоже претендовали на пользование заповедным лесом. Тем не менее грустные чувства, шевельнувшиеся в сердце девушки, были вызваны вовсе не напоминанием о существовании досадной проблемы... Рита неоднократно слышала от отца и некоторых соседей резкие высказывания в адрес вербинцев: их возмущало, что те, не желая вкладывать ни единой тысячи долларов в благоустройство территории лесопарка, тем не менее продолжали ходить туда за грибами и ягодами, бесцеремонно ловили рыбу в расположенном в самом центре леса озере; некоторые из них выгуливали на опушке своих беспородных собак... Еще прошлой осенью Шерстнев строго-настрого запретил дочерям приближаться к враждебному поселку; под Рождество отец даже сурово наказал Риту, поймав ее в тот момент, когда она вместе с Надей и Тосей упаковывала в своей комнате вещи, которые собиралась отвезти вербинцам в качестве «гуманитарной помощи» – рассказы прислуги о бедственном положении жителей поселка тронули сердце девушки. Особенно же взбесил Геннадия Ивановича тот факт, что вместе с оставшимися с прошлого сезона платьями, туфлями с устаревшей формой каблука и завалявшейся в гардеробной прошлогодней шубкой «преступницы» заворачивали в яркую подарочную бумагу специально приобретенные в компании с Надей детские книжки и игрушки. Шерстнев на повышенных тонах объяснил Рите и Наде, что жители поселка – ленивые, опустившиеся люди, которые не желают работать и из-за этого прозябают в нищете и грязи. Их претензии к обитателям расположенного в лесу элитного дома отец охарактеризовал без затей: по его мнению, вербинцы просто завидовали людям, которые достигли сносных условий жизни, и мечтали отобрать у них полученное не по праву.
      С раннего детства Риту приучали уважать своего умного, успешного отца, уверенно управляющего собственной жизнью и судьбами других людей; знала, что должна быть искренне благодарна ему за тот комфорт, которым он окружил своих девочек – жену и дочерей... «Если бы не жизнестойкость и талант вашего папы, – объясняла мать, – мы бы до сих пор прозябали в крохотной двухкомнатной квартирке, никогда бы не сумели обеспечить вам приличное образование, повидать мир... А что было бы, заболей кто-нибудь из нас! Разве могли бы мы тогда позволить себе два раза в год обследоваться в швейцарской клинике?» Скорее всего, Рита не смогла бы сформулировать впервые посетившую ее в тот зимний день мысль, но безобразный скандал, учиненный Шерстневым, положил начало все усиливавшемуся с тех пор отчуждению между старшей дочерью и еще так недавно бесконечно любимым отцом. Разумеется, Рита до сих пор испытывала к нему уважение и благодарность; однако все чаще и чаще девушка ловила себя на жутковатом осознании того, что ей приходится напоминатьсебе о том, что она обязанаиспытывать эти чувства.
      Вот и сейчас, увидев приметы трудовой деятельности вербинцев, Рита испытала прилив непонятного ей самой сумрачного упрямства: «Никакие они не бездельники! – прикусив губу, подумала девушка. – Вот работает же эта их фабрика!» Докончить же эту мысль словами «выходит, папа не всегда бывает прав», Рита просто не сумела; не сумела даже про себя выразить то, что подспудно терзало ее, разрывая мироощущение девушки на две части: ту, которую старательно вдалбливали, с тех пор как маленькая Рита, осознавшая себя уже после того, как семья Шерстневых обрела нынешнее богатство, стала осваивать разницу между плохим и хорошим, и другую, новую и пугающую, но тем не менее странно привлекательную, полную неоткрытых пока истин.
      Вздохнув, Рита направилась в ванную комнату; неслышно проскользнувшая в спальню Тося, тихонько пожелав молодой хозяйке доброго утра, принялась застилать постель, и тут Риту поразила неожиданная мысль: «А что, если эти мамины знакомые, которых папа так презрительно именует неудачниками, так же нуждаются в средствах к существованию, как и вербинцы? Папа говорил, что некоторые из маминых однокашников стали инженерами... Но раз в Вербине есть эта их фабрика, значит, там тоже есть инженеры!..» Перед глазами девушки, словно наяву, встала картина пикета, устроенного несколько месяцев назад жителями поселка, протестовавшими таким образом против самовольного захвата земли и порубок в лесу. На обочинах дороги кучами лежал снег, и сверкающий на солнце наст, покрывавший эти веявшие холодом громады, еще больше усиливал ощущение стужи. Рита, как раз обкатывавшая новую машину, подаренную ей на Рождество, на полной скорости свернула с шоссе и была вынуждена резко затормозить, чтобы не налететь на группу увешанных самодельными плакатами людей. Те молча расступились, и Рита медленно проехала, точно сквозь строй, мимо тепло укутанных вербинцев, которых девушка в тот раз впервые увидела так близко. Почему-то Рите показалось неприличным ехать быстрее, все-таки цель пикета и заключалась в том, чтобы дать хоть кому-то из жителей ненавистного кондоминиума прочитать написанные на плакатах призывы; кроме того, девушку охватило жгучее любопытство. Стараясь не встречаться глазами с осуждающими взглядами пикетчиков, Рита исподволь бросала косые взгляды на людей, которых еще накануне сосед и приятель Матюша Блинов без обиняков называл «спившимися полубомжами» и «грязной рванью». Нет, сделала вывод Рита, Матвей, разумеется, был неправ – у алкоголиков не бывает таких свежих, гладких лиц, таких ясных, блестящих глаз, глядевших на девушку с выражением серьезности и укора. Единственным, что отличало вербинцев от тех, кого Рита привыкла видеть среди людей своего круга, была одежда – лишь на одной женщине красовалась меховая шапка, на всех остальных – и женщинах, и мужчинах, и детях – были вязаные. Кроме того, девушку удивили до сих пор не виденные вблизи толстые куртки, делавшие фигуры пикетчиков несколько неуклюжими; кое-кто стоял в валенках. Впрочем, вопреки услышанным россказням, одежда пикетчиков была чистой и незаплатанной. В тот же вечер, поднявшись в расположенный на верхнем, техническом этаже кондоминиума солярий, Рита услышала, что она была не единственной, столкнувшейся с пикетом. Девушку поразило то, с какой ненавистью отзывались ее соседи по дому о защитниках леса; особенно злобствовала Наташа – соседка, близкая к семье Шерстневых. Наташа была лишь ненамного старше Риты, однако ее брак с преуспевающим предпринимателем Мотковым был уже вторым. Вспомнив о произошедшем тогда разговоре, девушка зябко передернула плечами, хотя на дворе стоял более чем теплый май; даже сознание того, что Наталии Павловне так и не удалось переспорить Риту, не уничтожило неприятного осадка.
      – ...Едва я подъехала, как сразу почувствовала, как от них воняет! – драматически округляя глаза, повествовала Моткова. – Я так испугалась!.. У них были такие злобные рожи!
      – Ужас! – откликнулась лежавшая на соседнем диванчике дама, с которой Рита не была знакома лично; девушке лишь было известно, что эта соседка такая же не обремененная ни карьерой, ни детьми мужняя жена, как и Наташа.
      – И тут я увидела, что эти негодяи держат в руках камни! – продолжала Наташа нагнетать страсти. – Они намеревались закидать ими мою машину, представляете?! А потом вытащить меня из салона и забить до смерти!
      – Как не стыдно выдумывать такое! – не выдержала Рита.
      – Я никогда не вру, – надулась Моткова. – Тебя там не было! А вот если бы за тобой погнались с палками и камнями эти немытые, небритые, грязные...
      – Я тоже проезжала сегодня по дороге и видела пикет, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, возразила Рита. – Эти люди стояли спокойно, у них не было никаких камней! И вовсе они не грязные. По-моему, скорее наоборот! Вербинцы – вполне достойные, нормальные соседи. Просто мы не хотим уважать их интересы, вот и не можем договориться!
      Наташа, воздев глаза к застекленному потолку, театрально вздохнула.
      – Рита, как можно в твоем возрасте быть такой наивной?! – укоризненно, словно девушка допустила невесть какую бестактность, воскликнула она. – Все нищие ненавидят тех, кто способен заработать себе на кусок хлеба! – Молодая женщина нервно потерла унизанные дорогими кольцами руки. – А насчет грязи... Я утверждаю: противные и вонючие, как... как хорьки! И такие же злые! Я прямо вся содрогаюсь, когда думаю, что эта банда обитает у меня под боком!
      – «Я», «мне», «у меня»... – в этот момент Рита совершенно не думала о правилах хорошего тона; бессмысленный спор было необходимо прекратить. – Считаешь себя центром Вселенной... Между прочим, ты-то как раз не работаешь!
      – Роль жены – тяжелый труд, – с обиженной гримаской откликнулась Моткова.
      – Да, если это только роль! – отрезав, Рита взглянула на Наташу так, что та отвела глаза. – Очень жаль, что ты не только не жалеешь тех, кому не повезло в жизни, а еще и самоутверждаешься за их счет! Некрасиво!
      Несколько мгновений Моткова молчала, очевидно собираясь с мыслями, а затем плаксиво выкрикнула:
      – А мне жаль, что, вместо того чтобы дружить с приличными людьми, ты защищаешь этих нищих!.. Вот погоди! Вечером вернется Сашунчик, я попрошу его рассказать твоему папе, что ты себе позволяешь!
      ...Разумеется, старик Мотков выполнил просьбу жены; вполне естественно и то, что Геннадий Иванович пожурил Риту лишь для вида, явно довольный тем, как ловко сумела его дочь поставить спорщицу на место. Тем не менее после ухода соседа Рите была прочитана очередная нотация.
      – Раньше я запрещал тебе приближаться к этим бездельникам, потому что волновался за твою безопасность. А теперь – потому, что вижу у тебя какой-то неестественный, болезненный интерес к ним! – предупредил отец. – Смотри у меня! Я не для того вкладывал деньги в твое воспитание и образование, чтобы ты связалась с кем попало и сломала свою жизнь! Ишь, благотворительница выискалась! Потрудись найти себе другое развлечение, а не то... Господи, хоть бы скорей выдать вас с Шуркой замуж! Все нервы истрепали!
      ...Теперь по прошествии времени Рита вдруг почти с ужасом обнаружила, что ее мысли снова и снова возвращаются к этому разговору. Несмотря на то что от памятного вечера девушку отделяло уже несколько месяцев, каждое слово отца, словно отпечатавшись в памяти, так и звучало в ушах Риты, словно произнесенное только что. Рита знала, что означают невысказанные угрозы Шерстнева: окончательно разозлившись, он не посмотрел бы на то, что дочь уже совершеннолетняя, и своей властью посадил бы девушку под домашний арест, лишил денег, развлечений, общения с единственной подругой... Стараясь успокоиться, Рита глубоко вздохнула и постаралась переключиться с неприятных, беспокоящих сердце какой-то не оформленной еще тревогой воспоминаний на недавние фантазии – вот она, в старинном платье и маленькой короне на уложенных в сложную прическу волосах, стоит у парапета возвышающейся над сказочным лесом башни замка, а на опушку выезжает на белом коне прекрасный рыцарь... Но воображение, вырвавшись из-под контроля своей хозяйки, немедленно нарисовало печальный конец этого романа: суровый отец отправляет непокорную дочь на вечное заключение в монастырь, а безутешный рыцарь ищет и никак не может найти потерянную возлюбленную...
      «Так можно дофантазироваться до невроза. – Рита усилием воли отогнала проплывавшие перед ее внутренним взором картины ужасной жизни средневекового монастыря, в которых не без влияния американских фильмов преобладали лишения и пытки. – Нет-нет, надо быть реалисткой! Над лесом поднялось солнце. Начинается новый день, и надо прожить его с пользой! И надеяться на лучшее. Недаром мама любит повторять старинную пословицу: хорошее сбывается, а плохое случается».

Глава 3

      Вернувшись с балкона в комнату, Рита, поглощенная своими мыслями, едва не натолкнулась на Тосю, суетливо прибиравшуюся; стоявшая спиной и не видевшая девушку, горничная испуганно вскрикнула, а затем быстро обернулась.
      – Простите меня, Маргарита Геннадьевна!
      Брови Риты недоуменно сдвинулись; Тося работала в семье Шерстневых с осени, но девушку до сих пор иногда ставили в тупик поступки и слова горничной.
      – За что ты извиняешься?
      – Ну как же... Стою вот у вас на дороге.
      – Тося, мне прямо неловко становится, когда ты начинаешь вести себя точно крепостная крестьянка, – заметила Рита. – Скорее это я должна просить прощения: ты занимаешься делом, а я мешаю...
      – Ой, да что вы, Маргарита Геннадьевна...
      – Кстати, я давно хотела сказать, – делая вид, что ничего не слышит, продолжала Рита, – ты не устала все время величать меня по имени-отчеству?
      – Да ведь положено!
      – Тем более что я младше. Или мне тоже следует называть тебя полным именем?
      – Меня в агентстве по найму знаете как дрессировали? – с некоторой обидой в голосе призналась Тося, явно огорченная тем, что ее усилия соблюсти великосветский этикет не оценены по заслугам. – Фамильярность с хозяевами, говорили, – повод для увольнения!.. Да и Геннадий Иванович... Всегда повторяет: «Я человек, я достиг всего! А ты пыль!»
      – Тося, милая, да ведь я-то так не думаю! – В приливе чувств Рита горячо обняла окончательно смутившуюся горничную. – Ну... если так уж хочешь, продолжай говорить мне «вы»! Но только и я тогда буду поступать так же. А если вы, сударыня, не можете заставить себя называть меня просто Рита, соблаговолите сообщить мне свое отчество, чтобы я могла именовать вас с должным уважением! – припомнив излюбленные Надей романы, которые подруга обожала цитировать, щегольнула девушка старинным слогом.
      Слушая эту тираду, Тося мучительно наморщилась и даже зашевелила губами, очевидно пытаясь выделить зерно информации из потока заковыристых словечек; наконец комизм сказанного дошел до горничной – и она залилась смехом, вслед за ней засмеялась и Рита.
      – Тоська, дура, дрянь! – неожиданно прервал веселье долетевший из-за двери сердитый крик, приглушенный расстоянием, но тем не менее хорошо слышный. – Не дозовешься! Немедленно сюда, ленивая тварь!
      – Простите, Марга... Прости, Рита, меня Александра Геннадьевна зовет. – В тот момент, когда Тося поправилась, девушка отчетливо прочла в ее глазах удовольствие от налаживающихся отношений с молодой хозяйкой; однако тут же Тосины глаза заметно погрустнели, – очевидно, при мысли о предстоящем общении с «Александрой Геннадьевной».
      – Не обижайся на Шуру, – заметила это изменение Рита. – Она еще ребенок, незлой, но достаточно избалованный!
      – Можно я пойду? – как-то робко уточнила Тося. – А то мне опять попадет.
      Рита сразу же вспомнила вчерашнее отвратительное признание сестры; возможно, излишне резким тоном девушка напутствовала:
      – Иди и, когда увидишь Шуру, передай ей от меня, чтобы она не смела больше распускать руки!
      – Слушаюсь, – заученно пробормотала Тося, пятясь к двери; это стандартное слово больно кольнуло Риту – девушке было неприятно осознавать себя кем-то вроде старорежимной барыни. Впрочем, здраво рассудив, что исправить общественные предрассудки за один раз невозможно, Рита заставила себя выбросить инцидент из головы и переоделась в костюм для тенниса. С некоторого времени у Риты вошло в привычку подниматься до завтрака на теннисный корт, чтобы сыграть с утра гейм-другой; перед этой разминкой девушка выпивала стакан молока, который должен был ожидать ее на кухне – Рита не желала ни тратить время, заходя в столовую, ни понапрасну гонять горничных. Сегодня, как обычно, Рита направилась на кухню и, поздоровавшись с уже корпевшим над плитой поваром Павлом Ильичом, присела за стол, на котором стояло молоко.
      – У-у-у, – внезапно донеслось из коридора, и девушка невольно переглянулась с поваром, явно тоже не понимавшим, в чем дело.
      – Тося, что это с тобой? – раздался другой, испуганный голос, и Рита узнала Анну Осиповну; женщина задала вопрос еще и еще раз, но ответом ей были только невнятные всхлипывания. Рита, сначала деликатно решившая не вмешиваться – человек плачет, что же глазеть! – наконец собралась уже выглянуть в коридор, чтобы узнать, что все-таки происходит, но тут смолкшие было голоса зазвучали снова, и девушка невольно замерла на месте.
      – Ой, больно! И обидно как! А... Алек... – задыхалась от слез Тося.
      – Александра, что ли? Совсем развинтилась! Ладно, ты успокойся, умойся холодной водичкой, а после завтрака я Зое Петровне все скажу. Хозяйка тебя обижать не позволит. И что это Александра так обозлилась на тебя?
      – Да потому что я узнала... Видела кое-что, понимаете? Она теперь не успокоится, пока не уговорит папашу выгнать меня в три шеи...
      Прекрасное настроение Риты было моментально испорчено.
      – Значит, она все-таки ударила тебя! – Рита сама не помнила, как вылетела в коридор, где, прижимая ладонь к распухшей щеке, стояла Тося; Анна Осиповна с огорчением разглядывала порванный фартук горничной.
      – Уж хоть ты, Риточка, не ссорься с сестрой из-за этого, – мягко заметила домоправительница. – И так в последнее время в доме все на нервах!
      – А что ты узнала о Шуре? – внезапно вспомнила девушка. – Она опять курила, да?
      – Ничего я не узнала, – снова заплакала Тося, отворачиваясь к стене.
      – Иди, Риточка, поиграй в свой теннис, – быстро махнула рукой Анна Осиповна. – Зоя Петровна разберется, в чем дело. Ох эта мне Александра!
      «Итак, семья окончательно раскололась на две половины, – констатировала Рита, поднимаясь на корт. – Папа, разумеется, будет отчаянно протестовать, если сказать ему, с кого Шура берет примеры грубости и недоброжелательности! Но разве это не так? Он ведь тоже вечно кричит на прислугу, пугает увольнением, штрафует... А мамино заступничество именует „дамскими капризами“! Обидно, что для папы подобное поведение – норма. Обидно и досадно, что Шурка на глазах превращается в злобную истеричку. И ужасно жалко, что в семье больше нет прежнего единодушия!»