Тарзан (№12) - Тарзан и потерянная империя

Вскоре их вызвал на допрос вождь деревни, и фон Харбен не преминул спросить, почему его с Габулой не трогают, раз все принимают их за врагов.

– Ты римский гражданин, – пояснил вождь, – а этот – твой раб. Наши хозяева не позволяют нам, варварам, скверно обращаться с римскими гражданами, даже если они из Кастра Сангвинариуса, разве что в порядке самозащиты либо же на поле битвы во время войны.

– Но я не из Кастра Сангвинариуса, – возразил фон Харбен.

– Расскажешь об этом чиновникам Валидуса Августа, – сказал вождь. – Может, они и поверят, а я не верю!

– Кто живет в Каструм Маре? Негры? – спросил фон Харбен.

– Увести их, – распорядился вождь. – Заприте в шалаше. Там они смогут задавать свои дурацкие вопросы сколько им заблагорассудится. А мне надоело их выслушивать.

Фон Харбена и Габулу увели в шалаш, куда им принесли ужин, состоящий из рыбы, улиток и блюда, приготовленного из печеной сердцевины папируса.

Наутро пленникам подали завтрак из тех же блюд, что и накануне, а после еды вывели из шалаша.

По водной дорожке к деревне подошли полдюжины лодок, набитых воинами, чьи лица и тела были размалеваны так, словно они собрались на войну. Казалось, что воины нацепили на себя все имевшиеся украшения: примитивные ожерелья, браслеты для рук и ног, кольца и перья. Даже носы лодок были украшены свежими узорами.

Воинов прибыло намного больше, чем могло разместиться в крохотной деревушке. Как позже узнал фон Харбен, они были не здешние, а пришли из ближайших деревень.

Пленников усадили в лодку вождя, и через минуту небольшая флотилия двинулась по извилистой водной тропе, направляемая могучими гребцами на северо-восток.

В течение первого получаса они миновали несколько участков с хижинами, откуда высыпали женщины и дети, ожидавшие, что лодки пристанут к деревне, и провожавшие их разочарованными взглядами; в основном же маршрут проходил вдоль сплошной стены папируса.

Фон Харбен пытался заговорить с вождем, рассчитывая получить хоть какую-нибудь информацию о конечном пункте следования и нравах «хозяев», в чьи руки их передадут, однако неразговорчивый вождь не удостоил его ни словом.

Прошел час. Ожидание сделалось уже невыносимым, но вот за поворотом открылся просторный участок воды, а за ним берег. Лодка устремилась прямо к двум высоким башням, указывавшим, видимо, на вход в бастион, возле которого прохаживалось несколько человек.

Как только лодку заметили, раздался сигнал трубы, и из бастиона на берег выскочило человек двадцать с оружием в руках. По команде одного из них лодки остановились. Вождь объяснил людям на суше, кто они и зачем прибыли. Тогда ему позволили приблизиться к берегу, остальным же было приказано оставаться на месте.

– Стойте, где стоите, – приказал один из воинов. – Я послал за центурионом.

Фон Харбен пожирал воинов глазами. Те же, в отличие от исследователя, не выказывали никакого любопытства, скорее досаду.

Унтер-офицер стал расспрашивать вождя о жизни в деревне, интересуясь разными пустяками, что позволило фон Харбену заключить, что между неграми, живущими на болоте, и явно цивилизованными темнокожими, населяющими сушу, существуют весьма тесные дружеские отношения. Однако к берегу разрешили подойти только одной лодке, а это указывало на то, что таковыми эти отношения бывают не всегда.

Через некоторое время из двери напротив того места, куда причалила лодка, вышли двое воинов. Один из них и являлся, видимо, офицером, которого ожидали, поскольку его плащ и кираса были отделаны побогаче, чем у остальных.

Теперь к сюрпризам, с которыми фон Харбен столкнулся, спустившись с крутого склона в долину, добавился еще один – офицер был белым!

– Что за люди, Руфинус? – спросил он унтер-офицера.

– Вождь-варвар и воины из деревень западного побережья, – ответил тот. – Они доставили двух пленников, которых захватили в Рупес Флумен. В награду они просят, чтобы им позволили войти в город увидеться с императором.

– Сколько их? – поинтересовался офицер.

– Шестьдесят, – ответил Руфинус.

– Пусть проходят, – сказал офицер. – Я разрешаю, но оружие пусть оставят в лодках, а из города уходят до наступления темноты. Пошли с ними пару воинов, ибо мне незачем видеться с Валидусом Августом. Высадите на берег пленников.

Фон Харбен и Габула сошли на берег. Офицер оглядел их с выражением недоумения на лице.

– Кто вы? – спросил он.

– Меня зовут Эрих фон Харбен, – ответил белый пленник.

Офицер мотнул головой, явно раздражаясь.

– В Кастра Сангвинариусе нет семьи с таким именем.

– Но я не из Кастра Сангвинариуса.

– Как не – из Кастра Сангвинариуса? – удивился офицер.

– Он и мне пытался внушить то же самое, – произнес негр, прислушивавшийся к разговору.

– Подозреваю, что после этого он заявит, что не является римским гражданином.

– Именно это он и утверждает, – подтвердил вождь.

– Погоди! – в волнении воскликнул офицер. – Может, ты из самого Рима?

– Я не из Рима, – заверил его фон Харбен.

– Возможно ли, чтобы в Африке водились белые варвары? – воскликнул офицер. – Действительно, одежда у тебя не римская. Ты похож на варвара, хоть и отнекиваешься. Уверен, что ты из Кастра Сангвинариуса.

– Наверняка шпион, – подсказал Руфинус.

– Увы, – произнес фон Харбен. – Не шпион и даже не враг.

Затем с улыбкой добавил:

– Я варвар, но варвар дружеский.

– А это кто? – спросил офицер, кивая на Габулу. – Твой раб?

– Не раб, а слуга.

– Пошли со мной, – приказал офицер. – Хочу потолковать с тобой. Ты говоришь занятные вещи, хотя я и не верю тебе.

Фон Харбен улыбнулся.

– Я тебя не упрекаю, – сказал офицер. – Отведу тебя к себе. Там поговорим.

Офицер распорядился, чтобы Габулу на время отвели в военную тюрьму, а сам повел фон Харбена к себе.

Жилище офицера находилось в башне рядом со входом в бастион и состояло из одной маленькой скудно обставленной комнаты рядом с караульным помещением, занятым солдатами. В комнате стоял письменный стол, скамья и пара грубых стульев.

– Садись, – сказал офицер, когда они вошли. – Расскажи-ка о себе. Если ты не из Кастра Сангвинариуса, то откуда же? Как ты попал сюда?

– Я прибыл из Германии, – ответил фон Харбен.

– Да ну! – удивился офицер. – Там живут дикие, темные варвары. Они совсем не говорят на языке Рима, даже так, как ты.

– И когда ты в последний раз видел варваров-немцев?

– Я? Да никогда, но наши историки их хорошо знают.

– И когда же ваши историки писали о них в последний раз?

– То есть как это когда? О них говорит сам Сангвинариус в своем жизнеописании.

– Сангвинариус? Что-то не припомню такого, – сказал фон Харбен.

– Сангвинариус сражался против германских варваров в 839 году по римскому летоисчислению.

– То есть около тысячи восьмисот тридцати семи лет тому назад, – заметил фон Харбен. – Надеюсь, ты согласишься, что с тех пор произошли большие изменения.

– С чего бы? – спросил офицер. – Со времен Сангвинариуса у нас здесь все осталось по-прежнему, а он уже тысячу восемьсот лет как мертв. Не может быть, чтобы варвары хоть как-то изменились. Такое случается только с римскими гражданами. Ты утверждаешь, что пришел из Германии. Может, ты попал в Рим в качестве пленника и там приобщился к цивилизации, но твоя одежда какая-то странная. Ни в Риме, ни в других известных мне местах такой не носят. Рассказывай все по порядку, я слушаю.

– Мой отец – врач-миссионер в Африке, – начал фон Харбен. – Всякий раз, когда я его навещал, я слышал о Потерянном Племени, что, судя по слухам, проживает в этих горах. Туземцы рассказывали загадочные истории о людях белой расы, которые обосновались в глубине гор Вирамвази. Они говорят, что на самом деле в горах обитают духи умерших. В общем, я явился сюда, чтобы проверить, насколько это соответствует истине. Но мои проводники испугались и бросили меня на полпути. Со мной остался только один. С ним мы спустились в каньон. Нас тут же схватили и доставили сюда. Офицер задумался.

– Может, ты и не обманываешь, – заявил он после минутной паузы. – Одежда твоя совсем иная, чем носят в Кастра Сангвинариусе, и говоришь ты по-нашему с таким странным акцентом и с таким большим усилием, что сразу ясно, что этот язык для тебя не родной. Придется рассказать о твоем появлении императору. Пока же отведу тебя в дом моего дяди Септимуса Фавония. Если он поверит твоему рассказу, то сможет тебе помочь, ибо он имеет большое влияние при дворе императора Валидуса Августа.

– Ты очень добр, – сказал фон Харбен. – Мне действительно понадобится друг, раз в твоей стране, как я погляжу, господствуют обычаи императорского Рима. Я рассказал о себе все, а теперь твоя очередь.

– Даже не знаю, что сказать, – замялся офицер. – Зовут меня Маллиус Лепус. Я центурион войска Валидуса Августа. Если тебе знакомы римские обычаи, то ты, наверное, хочешь спросить – как же так, ведь центурионом может быть только патриций, но в этом, как и кое в чем ином, мы не следуем правилам Рима. Сангвинариус допускает всех центурионов в класс патрициев, и вот уже восемнадцать веков патриции – те же центурионы. А вот и Аспар! – воскликнул Маллиус Лепус, завидя вошедшего в комнату офицера. – Он пришел сменить меня. Сейчас я сдам ему караул, и мы сразу же пойдем к моему дяде Септимусу Фавонию.

VII. ПЛЕННИК РИМА

Тарзан из племени обезьян оглянулся на забившегося в угол Лукеди, затем нагнулся, выглядывая наружу, и похолодел.

На открывшемся его взору отрезке деревенской улицы носились, потрясая копьями, воины, а также насмерть перепуганные женщины и дети. Что все это могло означать?

Первым делом Тарзан подумал, что багего явились за ним, но тут же понял, что деревню постигло несчастье – видимо, на туземцев напало чужое племя дикарей.

Какова бы ни была истинная причина переполоха, продолжался он недолго. Тарзан видел, как племя багего бросилось врассыпную, затем перед его глазами пронеслись преследующие их темные фигуры. Вскоре шум затих, если не считать топота ног убегавших, несколько резких команд и беспорядочных криков ужаса.

Чуть позже перед шалашом выросли трое воинов, рыскавших по деревне в поисках беглецов.

От страха Лукеди едва не парализовало, он затрепетал и, онемев, сжался в комочек в своем углу.

Тарзан сидел, подперев спиной столб, к которому был прикован цепью.

При виде его главарь воинов удивленно остановился и с минуту что-то горячо обсуждал со своими товарищами. Затем один из них обратился к Тарзану на незнакомом языке, в котором однако слышалось нечто неуловимо знакомое.

Тут один из них заприметил Лукеди, подскочил к нему и выволок на середину. Воины вновь заговорили с Тарзаном, сопровождая речь кивками в сторону двери. Сообразив, что ему приказывают выйти наружу, Тарзан в ответ показал на цепь вокруг шеи.

Подошедший воин осмотрел замок на цепи, сказал что-то своим спутникам, после чего вышел из шалаша.

Вскоре он вернулся с двумя камнями, заставил Тарзана пригнуться к земле, положил висячий замок на камень, а другим стал бить сверху, пока замок не сломался.

Как только Тарзана освободили, его и Лукеди погнали наружу, где у человека-обезьяны появилась наконец возможность хорошенько разглядеть захватчиков.

В центре деревни сбились тесной кучкой человек пятьдесят пленных багего – мужчин, женщин и детей, – вокруг которых расхаживали светлокожие воины, числом с сотню.

Тарзан никогда прежде не видел туник, кирас, шлемов и сандалий, в которые были одеты налетчики, тем не менее, эти предметы показались ему смутно знакомыми, как, впрочем, и язык, на котором эти люди общались между собой.

Увесистые пики и висевшие на левом боку мечи не походили ни на одно копье и ни на один меч, когда-либо виденные Тарзаном, и все же его не покидало ощущение, что оружие это не так уж ему незнакомо. В целом, внешний вид этих загадочных людей произвел сильнейшее впечатление на Тарзана.

Каждый из нас хотя бы раз сталкивался с тем, что при виде чего-либо совершенно незнакомого вдруг появляется ощущение, будто мы уже имели с этим дело, хотя мы не в силах сказать, ни когда, ни где, ни при каких обстоятельствах это происходило.

Именно такое чувство охватило сейчас Тарзана. Ему показалось, что он уже видел этих людей раньше и слышал их речь, хотя точно знал, что такого быть не могло.

В следующий миг он заметил приближающегося к ним белого человека в том же одеянии, что и воины, только с более богатым убранством.

Неожиданно для себя Тарзан из племени обезьян отыскал ключ к решению загадки, ибо человек этот оказался точной копией статуи Юлия Цезаря, установленной на площади Консерватории в Риме и словно сошедшей с пьедестала.

Итак, перед ним римляне. Он попал в руки легионеров цезаря, и это спустя тысячелетие после падения Рима. Теперь понятно, почему их язык как будто знаком. В свое время, пытаясь приспособиться к миру цивилизации, куда его забросила судьба, Тарзан изучал разные науки, в том числе латинский язык, однако чтение комментариев Цезаря и заучивание стихов Виргилия не позволили ему овладеть языком в совершенстве. В итоге Тарзан не мог изъясняться на этом языке, да и основательно подзабыл слова, и его поверхностных знаний хватило сейчас лишь на то, чтобы распознать на слух звучание речи.

Тарзан внимательно посмотрел на белого человека, напоминавшего цезаря, затем на его свиту, состоящую из угрюмых рослых легионеров, и помотал головой, отгоняя наваждение. Ну конечно же все это сон. Сейчас он проснется и… Но тут он увидел Лукеди, пленных багего, приготовленный костер, на котором его едва не сожгли, и понял, что чужие воины – такая же реальность, как и все остальное.

Каждый воин имел при себе короткую цепь с железным ошейником на конце и висячим замком. Пустив их в ход, они за считанные минуты заковали пленников в цепочку одного за другим.

Тем временем к белому человеку, имевшему, видимо звание офицера, присоединились еще двое, одетых под стать первому. Заметив Тарзана, троица подошла к нему. Посыпались вопросы. Человек-обезьяна покачал головой, показывая, что не понимает. Отдав воинам инструкции относительно белого пленника, офицер отошел в сторону.

Затем Тарзану надели на шею ошейник, но не приковали к общей веренице пленных, а приставили к нему легионера-надсмотрщика, который взял конец цепи в свои руки.

Тарзан решил, что удостоился такой привилегии из-за своего цвета кожи и нежелания белых офицеров заковать белого вместе с неграми.

Вскоре захватчики двинулись в путь. Впереди шел офицер с дюжиной легионеров, за ними тянулась цепочка пленников, несущих в руках живую домашнюю птицу, награбленную налетчиками, а шествие замыкали оставшиеся воины, которые подгоняли стадо коров, коз и овец, принадлежавших жителям деревни.

Отряд держал путь на север, к подножию гор, откуда двинулся вверх по диагонали к западной оконечностей горной цепи Вирамвази.

Тарзан шагал в самом конце пленных негров следом за Лукеди.

– Что это за люди? – спросил Тарзан после того, как движение упорядочилось.

– Это духи Вирамвази, – ответил негр.

– Они пришли выручить своего, – проговорил другой пленный, оглядываясь на Тарзана. – Хорошо, что Ниуото не успел казнить белого, не то нас бы не пощадили.

– Какая разница? – вмешался третий. – Я предпочел бы, чтобы меня убили в родной деревне, а не в стране духов.

– Может, нас и не убьют, – проговорил Тарзан.

– Тебя-то не убьют, ты для них свой, но они убьют багего за то, что мы дерзнули держать тебя в плену.

– Но ведь они и его взяли в плен, – возразил Лукеди. – Разве вы не видите, что он не из их числа? Он даже не понимает их языка.

Негры покачали недоверчиво головами. Они были уверены в том, что Тарзан из племени духов, и ничто не могло поколебать их мнения.

Спустя два часа тропа резко свернула вправо, выйдя к узкому скалистому проходу, невидимому для глаза из-за сплошных зарослей кустарника.

Проход был столь узок, что, разведя руки в стороны, человек пальцами касался скалистых стен. Землю усыпали острые обломки гранита, затруднявшие движение, вследствие чего скорость колонны резко уменьшилась. Извилистая дорога шла не вверх, а под гору. Все выше и выше становились по обеим сторонам крутые склоны, пока не скрылись в темноте.

Высоко в утреннем небе сияли звезды.

Спустя час колонна остановилась на пару минут, затем двинулась дальше, пройдя под дугообразной аркой, вырубленной в скале. За ней Тарзан увидел многочисленную охрану, зорко наблюдавшую за прибывшими. Далее виднелись высокие отворенные ворота квадратной формы, сооруженные вручную из огромных стволов дерева.

За воротами шла плотно утрамбованная дорога, ведущая под уклон в густую дубраву, где росли также акации, платаны и кедры.

Через некоторое время офицер отдал приказ остановиться в маленькой деревушке, состоявшей из конических шалашей, где обитали негры, во всем похожие на негров из племени багего, однако вооруженные такими же копьями и мечами, что и легионеры.

Первым делом легионеры приказали чернокожим освободить для них хижины, что те сделали с явной неохотой, и принялись распоряжаться в деревне с властностью и уверенностью хозяев.

Здесь пленникам выдали по порции зерен и сушеной рыбы. Им было позволено собрать хворост и разжечь костер, что они и сделали, после чего расселись вокруг огня, все еще скованные одной цепью.

Высоко среди листвы порхало множество разных птиц не знакомых Тарзану видов, многочисленные обезьяны верещали тут и там, но не они привлекали внимание Тарзана, а поведение и внешний вид похитителей.

Немного позже на голову Тарзана упал желудь. Сперва он не придал этому обстоятельству никакого значения, пока ему в темя не стукнул второй, потом третий.

Задрав голову, он увидел маленькую обезьянку, пристроившуюся на нижней ветви прямо над его головой.

– Нкима! – воскликнул он. – Как ты сюда пробрался?

– Я видел, как тебя увели вместе с гомангани, и я пошел следом.

– Ты проник через ход в горах?

– Нкима испугался, что скалы сомкнутся и раздавят его, – ответил зверек, – поэтому он забрался на вершину и прошел по гребню гор.

– Отправляйся-ка домой, Нкима, – посоветовал Тарзан. – В лесу полно чужих обезьян.

– Я их не боюсь, – сказал Нкима. – Они маленькие и боятся Нкимы. И потом они безобразны, не то что симпатичный Нкима. Нет, здесь совсем неплохо. Но что собираются сделать с Тарзаном из племени обезьян эти чужие тармангани?

– Не знаю, Нкима, – ответил человек-обезьяна.

– В таком случае Нкима сбегает за Мувиро и вазири.

– Пока не надо, – сказал Тарзан. – Сперва я должен найти одного тармангани. Тогда ты отправишься с весточкой для Мувиро.

Эту ночь Тарзан и остальные заключенные провели на земле под открытым небом. Как только стемнело, малыш Нкима слез с дерева, уютно устроился на руках своего хозяина и пробыл с ним всю ночь, блаженствуя от сознания близости могучего тармангани, которого беззаветно любил.

На рассвете Огонио, захваченный вместе с другими багего, открыл глаза и осмотрелся. Лагерь пробуждался ото сна. Из шалашей стали выходить легионеры. На земле, прижавшись друг к другу для тепла, лежали его пленные товарищи, а чуть поодаль расположился белый человек, которого они сами недавно держали в плену в деревне вождя Ниуото.

Наблюдая за белым, Огонио вдруг заметил голову маленькой обезьянки, высунувшуюся из-под сведенных рук спящего. Зверек бросил быстрый взгляд на легионеров, появившихся из хижины, метнулся к ближнему дереву и пулей взлетел наверх.

Огонио испустил сдавленный крик, разбудивший соседних пленников.

– Что случилось, Огонио? – спросил один из них.

– Дух моего предка! – вскричал тот. – Я видел его снова. Он вылез из-под рук белого человека, которого зовут Тарзан. Дух моего предка проклял нас за то, что мы держали в плену белого человека, которого зовут Тарзан. Теперь нас убьют и съедят.

Его собеседник кивнул в знак согласия.

На завтрак пленникам дали то же самое, что и на ужин, а после еды отряд снова отправился в путь, следуя по пыльной дороге на юг.

Так они устало брели до полудня, минуя деревни, похожие на ту, где они ночевали, а потом свернули на тропу, ведущую на восток. Немного позже Тарзан увидел впереди высокий бастион с зубчатыми стенами. Тропа подходила прямо к воротам, по обе стороны которых высились башни. Бастион был окружен широким рвом с медленно текущей водой, через который был перекинут мост.

Перед входом произошла короткая заминка, пока предводитель отряда переговаривался с часовым, затем легионеры и их пленники вереницей прошли в ворота, и Тарзан оказался уже не в деревне с примитивными хижинами, а в городе с прочными зданиями.

Ближе к воротам стояли одноэтажные дома, возведенные, видимо, вокруг внутреннего двора, откуда к солнцу тянулись деревья, а поодаль, в конце длинной аллеи, просматривались очертания зданий, гораздо более внушительных и высоких.

Проходя по аллее, Тарзан увидел на улицах и порогах домов очень много народа – чернокожих и белых, одетых преимущественно в туники и плащи, тогда как негры были почти нагие.

Оставляя позади жилые кварталы с редкими лавчонками, колонна вышла к центру с богатыми магазинами и помпезными общественными зданиями. Здесь стало попадаться больше белых людей, однако и сейчас их казалось меньше, чем чернокожих.

Горожане останавливались поглазеть на легионеров и их пленников, на перекрестках собирались целые толпы, а иные, в основном дети, следовали за колонной.

От человека-обезьяны не укрылось то обстоятельство, что он привлекает к себе большое внимание. Он чувствовал, что люди наперебой обсуждают его персону. На вопросы из толпы легионеры отвечали немногословно, с чувством собственного достоинства. Отовсюду в адрес пленников сыпались реплики, зачастую весьма язвительные, насколько Тарзан мог судить.

За свое недолгое пребывание в городе Тарзан пришел к заключению, что здешние негры являются слугами, если не рабами, что люди посветлее составляют прослойку солдат и лавочников, а собственно белые образуют класс патрициев и аристократов.

Через некоторое время шествие свернуло влево и вскоре подошло к большому круглому зданию, построенному из квадратных гранитных плит, в которое вели арочные входы. По периметру сооружения высились изящные колонны, образуя на уровне второго этажа ряд открытых галерей, через которые Тарзан увидел, что у здания отсутствует крыша. Обнаружив это, Тарзан решил, что за высокой стеной находится арена, поскольку сооружение сильно напоминало римский Колизей.

Легионеры зашли под широкую низкую арку и повели пленников по лабиринту коридоров к лестнице. Здесь они спустились по гранитным ступеням в длинный темный подвал, где в стене виднелся ряд узких дверных проемов, закрытых тяжелыми железными решетками.

Пленников разделили на четверки, затолкали в камеры, а двери закрыли. Тарзан вместе с Лукеди и еще двумя багего оказался в тесной каморке, целиком построенной из гранитных блоков. В стене напротив двери имелось маленькое окно, через которое проходил спертый воздух и тусклый свет.

Дверь со стуком захлопнулась, равнодушно лязгнул тяжелый засов, и пленники остались наедине с собой, задаваясь тревожным вопросом о своей дальнейшей судьбе.

VIII. В КАСТРУМ МАРЕ

Маллиус Лепус, начальник караульной службы южных ворот города Каструм Маре, вывел фон Харбена из своего жилища и, подозвав солдата, приказал ему привести Габулу.

– Пойдешь со мной в качестве моего гостя, Эрих фон Харбен, – объявил Маллиус Лепус. – Готов поклясться, что Септимус Фавоний будет благодарен мне за такой сюрприз. Его званые обеды стали скучны из-за отсутствия каких-либо новых развлечений. Он давно исчерпал здешние возможности. Дошло даже до того, что он пригласил в качестве почетного гостя негритянского вождя из западного леса, а как-то раз созвал местную знать подивиться на большую обезьяну. Но зато теперь его друзья почтут за счастье познакомиться с вождем варваров из Германии. Ты ведь вождь, не так ли?

Фон Харбен собрался было ответить, но Маллиус Лепус остановил его нетерпеливым жестом.

– Впрочем, это не важно. Тебя представят как вождя, я же предпочитаю ни о чем не знать, чтобы меня потом не уличили во лжи.

Фон Харбен улыбнулся, отметив про себя, что человеческая природа во всем мире и во все времена одинакова.

– А вот и твой раб, – сказал Маллиус. – В доме у Септимуса Фавония у тебя будут другие, если захочешь, но свой – это совсем иное дело.

– Да, – сказал фон Харбен. – Габула очень мне предан. Я бы не хотел, чтобы нас разлучали.

Маллиус повел фон Харбена к длинной постройке, похожей на большую хижину, под крышей которой хранились носилки. Стоило Маллиусу показаться, как восьмерка негров подхватила носилки, припустила бегом во двор и встала перед своим господином.

– Любопытно было бы узнать, какие сейчас носилки в ходу у знатных римлян? Думаю, мои не хуже, а как по-твоему? – спросил Маллиус.

– Видишь ли, со времен Рима, описанного вашим историком Сангвинариусом, произошли значительные перемены буквально во всем. По сравнению с ними, носилки – это пустяк.

– Уверен, что форма носилок вряд ли сильно изменилась, – перебил его Маллиус. – Ни за что не поверю, что патриции перестали ими пользоваться.

– Их носилки разъезжают на колесах, – сказал фон Харбен.

– Невероятно! – воскликнул Маллиус. – Ведь это сущая пытка – трястись на больших деревянных колесах, которые используются в воловьих повозках, по неровным булыжным мостовым и деревенским улицам. Нет, Эрих фон Харбен, не могу поверить твоим словам.

– В настоящее время городские улицы уже не мостят булыжником, поверхность у них ровная-преровная, то же и в деревнях. Носилки современных граждан Рима катятся плавно и быстро на маленьких колесах с упругими покрышками. Нигде и в помине нет повозок на больших деревянных колесах, о которых ты говоришь, Маллиус Лепус.

Офицер отдал команду носильщикам, и те резво побежали.

– Ручаюсь тебе, Эрих фон Харбен, что во всем Риме не сыщется носилок быстрее моих, – с гордостью сказал Маллиус.

– И какая у нас сейчас скорость? – спросил фон Харбен.

– Более восьми тысяч шагов в час, – похвастался Маллиус.

– А для носилок на колесах и пятьдесят тысяч шагов в час далеко не предел, – заявил фон Харбен. – Мы называем их автомобилями.

– Ты произведешь фурор! – воскликнул Маллиус, хлопнув фон Харбена по плечу. – Да поразит меня Зевс, если гости Септимуса Фавония не скажут, что я открыл настоящее чудо. Только сообщи им, что сегодня в Риме носильщики могут бегать со скоростью пятьдесят тысяч шагов в час, и тебе будут шумно аплодировать как величайшему комику и величайшему лжецу, который когда-либо появлялся в Каструм Маре.

Фон Харбен от души рассмеялся.

– Однако согласись, дружище, что я отнюдь не утверждал, будто именно носильщики бегают с такой скоростью, – напомнил он Маллиусу.

– Разве ты не говорил, что носилки движутся с этой скоростью? Или их уже не переносят носильщики? Может, вместо людей стали впрягать лошадей? Но откуда бы взялись лошади, способные пробежать пятьдесят тысяч шагов в час?

– Ни лошади, ни люди здесь не при чем. Нынче обходятся без них, Маллиус, – сказал фон Харбен.

Откинувшись на мягкие подушки, офицер зашелся в смехе.

– Не иначе как носилки стали летать по воздуху, – произнес он шутливым тоном. – О, Геркулес! Непременно расскажи об этом Септимусу Фавонию. Он будет от тебя в восторге, это я тебе гарантирую.

Они выехали на большую аллею, обсаженную вековыми деревьями. Проезжая часть была земляная, покрытая толстым слоем пыли. Тянувшиеся вдоль дороги дома соединялись между собой высокой стеной, так что обе стороны аллеи представляли собой сплошной каменный массив, прерываемый арками, внушительными воротами и маленькими зарешеченными окошками без стекол.

– Это жилые дома? – спросил фон Харбен, показывая на проплывающие мимо здания.

– Да, – ответил Маллиус.

– Судя по надежным воротам и решеткам на окнах, в городе немало преступников, – прокомментировал фон Харбен.

Маллиус покачал головой.

– Не угадал, – возразил он. – В Каструм Маре преступников почти нет. А то, что ты видишь, оборонительные сооружения на случай восстания рабов или нашествия варваров. Со времени основания города такое случалось несколько раз, поэтому при строительстве мы стараемся все предусмотреть и принимаем меры предосторожности. Но даже при всем том мы не запираем ворота на ночь, ибо у нас нет ни воров, ни преступников, которые угрожали бы жизни наших людей. Если человек совершил дурной поступок по отношению к другому, то он вправе ожидать справедливого возмездия, но если совесть у человека чиста, то опасаться ему нечего.

– Не могу представить город без преступных элементов, – проговорил фон Харбен. – Как такое возможно?

– Очень просто, – ответил Маллиус. – Когда Онус Аста восстал и основал город Каструм Маре в 935 году по римскому летоисчислению, в Кастра Сангвинариусе развелось столько разбойников, что никто из жителей не осмеливался выходить вечером без вооруженной охраны. Даже в собственном доме люди не ощущали себя в безопасности. И Онус Аста, ставший первым императором Востока, поклялся, что в Каструм Маре не будет ни одного преступника. Он издал очень суровые законы, по которым воров и убийц ожидала смертная казнь. По правде говоря, законы Онуса Аста покарали не только самих преступников, но и всех членов их семей. В итоге не осталось ни одного человека с порочной наследственностью. Многие считали Онуса Аста жестоким тираном, однако время показало, что его решения были мудрыми, и, конечно же, отсутствие преступников можно объяснить тем, что законы Онуса Аста воспрепятствовали рождению новых. Грабежи и убийства стали нынче такой редкостью, что, если такое и случается, то весь город выходит на площадь, чтобы присутствовать на казни преступника и его семьи.