Современная электронная библиотека ModernLib.Net

По ту сторону рассвета (№1) - Тени сумерек

ModernLib.Net / Фэнтези / Белгарион Берен / Тени сумерек - Чтение (стр. 71)
Автор: Белгарион Берен
Жанр: Фэнтези
Серия: По ту сторону рассвета

 

 


— Она ведет меня к смерти, и там мы вместе не будем, потому что на другой стороне наши народы ждет разная участь! Хуан, сукин ты сын — чем ты думал, я же велел тебе ее беречь?! Боги! — Берен швырнул меч и тот зазвенел о каменную наковальню. — Почему вы измысливаете мне новые испытания? Разве мало того, что я уже вынес? Мало того, что я еще вынесу? Чем я так провинился перед вами или перед Отцом, что должен еще и любимую вести в логово Моргота? Если бы мне вчера дано было знать об этом — я бы еще раньше вылил всю воду и умер прежде дождя; я бы встал под молниями во весь рост!

— Почему бы просто не броситься на меч, — поднятый и свернутый было плащ Тхурингвэтиль Лютиэн с силой шлепнула ему под ноги, как мужчина в разгар спора швыряет оземь шапку или посох. — О, как же я устала от твоих колебаний! Почему такой муж, как ты, временами болтает такое, чего постеснялось бы дитя? Кто ты, по-твоему, если Могуществам только и дела, что выдумывать тебе новые мучения!? Берен, почему ты не подумал о том, что у меня могут быть сердце и воля? Если наш союз заключен, как ты уповаешь, во имя великой цели — то почему ты отказываешь мне в праве быть в союзе с тобой? О, лукавый род людской — вы и самоотвержением своим умудряетесь гордиться! Как же сильно Финрод любил вас, если у него на вас хватало терпения?!

Она еще много чего хотела сказать, но увидела вытянутое лицо Берена, приоткрытый рот и распахнутые глаза под изумленно изогнутыми бровями — и не смогла удержаться от смеха. Таким озадаченным она его еще не видела — если бы Хуан заговорил, Берен и то не удивился бы сильнее.

— Я еще ни разу не видел тебя в гневе, — прошептал он наконец, качая головой. — Я и вправду такой дурак? Прости.

Он встал перед ней на колени и прижался лицом к ее груди.

— Ты не дурак, — Лютиэн погладила его серые волосы. — Просто упрямец.

— Да, это верно, — он встал, не отпуская Лютиэн, и она ахнула от неожиданности, оказавшись переброшенной через его плечо.

— Ты так и понесешь меня?

— Мы с Хуаном будем меняться, — в его голосе она услышала усмешку.

— Хуан уходит.

Берен остановился.

— Это кто сказал? — повертел он головой.

— Хуан говорит. Хуан уходит.

Берен поставил Лютиэн на землю. Она ошибалась, думая, что речь Хуана не сможет изумить его сильнее, чем ее гнев.

— Пес, — горец подошел к собаке и положил ладонь на белый лоб. — Неужели ты не пойдешь с нами?

— Нет еды для Хуана. Нет воды. Он приходит в Ангбанд, слабый, дерется и умирает. Он возвращается и живет, и ждет Госпожу.

— Думаешь ее дождаться?

— Хуан ждет. Человек хочет — Хуан идет с ним и умирает в Ангбанде.

— Нет, человек не хочет твоей смерти, пес. Благодарю тебя — и отпускаю.

— Человек не благодарит. Человек просит знак и получает знак.

— Что ты сказал? — Берен подался вперед, сграбастав шерсть Хуана в горсти.

— Человек просит знак и получает знак. Хуан не знает, что это. Это не от Хуана.

Берен наклонялся к Хуану изумленный — а выпрямился потрясенный.

— Хуан уходит, — сказал пес. — Хуан прощается.

— Да, пес богов, — Берен кивнул. — Прощай.

И, подумав, поправился:

— Не в последний раз видимся.

Хуан, разом опять утратив да речи, тявкнул коротко, обежал пару кругом — на прощание — и помчался на юг размашистыми плавными скачками. Вскоре он исчез в отблесках то ли остатков воды, то ли снова обманной игры света в плывущем воздухе.

Берен и Лютиэн остались одни.

— Что ж… — задумчиво сказал Берен. — Насчет еды и воды он был прав: у меня не хватило бы на его долю. Давай-ка поедим.

Он выложил на холстинку то, что у него было: липкое месиво из дорожного печенья, размокшие засушенные яблоки, груши и ягоды, нарезанную полосками солонину, которая сейчас походила на раскисшую паклю, слипшиеся грудкой орехи и семечки анарилота.

— Вот и весь пир, — виновато развел он руками.

— У меня совсем мало того, что можно было бы подать к столу… — Лютиэн развязала поясной мешочек. — Но если ты хочешь, то вот…

— Лембас! — ахнул Берен, глядя на связку эльфийских дорожных хлебцев.

— Мне этого хватило бы на весь путь, — Тинувиэль переломила один хлебец над «лодочкой» ладони Берена. — А об обратной дороге никто из нас, как видно, не подумал…

Берен печально улыбнулся.

— Что проку о ней думать. Мы с тобой надеемся только на чудо, верно? Наше дело дойти туда, и…

— И что? — с искренним любопытством спросила Лютиэн. Она не имела понятия о том, что следует там сделать, и отправилась в путь, ожидая какого-то вдохновения. Может быть, его получит один Берен? Или уже получил?

— Не знаю, — человек тряхнул головой, положил в рот кусочек хлебца, задумчиво разжевал и запил. — Чем больше я об этом думал, тем яснее понимал, что думать не надо. Почему-то мне кажется, что когда Сильмарилл будет в наших руках — дальнейшее решится само собой. Это было вложено в самую глубину моего сердца, я боюсь заглядывать туда.

Они молча ели какое-то время — один лембас на двоих, плоды, солонина, отдающая медом и орехи в меду, отдающие солониной. Лютиэн заметила, что Берен не может есть орехи и семечки, и не стала есть плодов и размякшего хлеба, оставляя ему, а сама принялась за это человеческое лакомство. Хм, ну, по крайней мере, это когда-то было человеческим лакомством.

— Остался сущий пустяк, — сказала она, когда они покончили с трапезой и даже крошки лембас съели до последней. — Войти в Ангбанд.

— Да, — кивнул Берен. — Об этом я тоже много думал, и думал, что это будет просто. Когда я… бегал на поводке у Саурона, мне приходилось иметь дело с рыцарями Моргота. Они много говорили об Ангбанде и не делали из этого тайны. Насколько я успел узнать, войти в Ангбанд намного проще, чем выйти. Пускают туда всякого, а вот выпускают только тех, кто выходит не таким, каким вошел, а каким хотел его сделать Моргот.

— Но мы ведь не поддадимся.

— Мы постараемся, mell…

Он повернулся лицом на север, потом вскочил, облизал палец и вытянул руку над головой.

— Ветер с севера, навстречу нам.

— Да, и что?

— Это значит, мы перевалили через середину треклятой морготовой наковальни. Бьюсь об заклад, что еще до заката мы выйдем из этой каменной ловушки.

— Мы выйдем раньше, Берен. Ведь я полечу.

— А я? Радость моя, ведь я не пес, чтобы ты могла набросить на меня личину волка.

— Для чар личины безразлично, пес ты или человек. Ты думаешь, что полевую мышь проще сделать летучей, чем эльфийскую деву?

Берен недоверчиво посмотрел сначала на Лютиэн, потом на волчью шкуру, потом снова на Лютиэн.

— Я ковыряюсь здесь уже шестой день, — сказал он. — А за какое время вы преодолели это расстояние?

— Мы вчера вышли в путь. Хуан бежал со всех ног.

Берен в задумчивости поскреб заросший подбородок.

— Мне не понравилось быть орком, — сказал он. — Думаю, волком быть тоже не понравится. Но подыхать от жажды и от того, что солнце лупит прямо по голове — тоже не понравилось.

— Тебе решать.

Он снова почесал подбородок. Слова про то, что «солнце бьет», не были пустой фразой — он и вправду выглядел как побитый. Губы растрескались и запеклись корками, как присохшие ссадины, веки покраснели и припухли, через лицо шла багровая полоса, словно Берен надел красную полумаску. Пять дней пути дались ему трудно.

— Скажи, что ты чувствуешь в ее шкуре? — прошептал он, неосознанно лаская пальцы Лютиэн.

— Силу, — ответила она. — Власть. Я могу навести ужас на сотни. Могу сразиться с кем угодно из мирроанви, победить его и выпить жизнь. Могу умчаться куда хочу, недосягаемая, незримая… Но все это солома, Берен. У меня было достаточно силы и власти в доме отца, и я не желаю внушать ужас, это противно мне. Не бойся волчьей шкуры, бойся волчьей сути.

— Ты права, — Берен начал собирать еду в котомку. Собрав, поднял волчью шкуру и набросил на плечи так, что череп оказался на голове.

— Как я должен надеть ее — так?

— Сначала давай поспим.

Проснулись они, когда солнце уже садилось, а луна — красная, разбухшая — только-только начала проступать на светлом небе, как кровь на ткани.

— Пора, — сказала Лютиэн. — Разденься. Этот мой плащ — одежда сам по себе, да и тварь, в которую я превращаюсь, не превосходит меня величиной. Ты же, боюсь, разорвешь свое платье, когда сделаешься волком.

Берен пожал плечами и начал снимать сапоги. Когда он сбросил куртку и рубашку, Лютиэн увидела, что его руки, плечи и грудь взялись «гусиной кожей». Он боялся куда сильней, чем хотел показать.

Она увязывала его вещи, а он ждал, обернувшись волчьей шкурой и переминаясь с ноги на ногу на горячем камне.

— Ты мне еще велишь на карачки встать? — жалобно спросил он, когда Лютиэн закончила увязывать его одежду в узел.

— Нет, — улыбнулась она. — Просто закрой глаза.

Берен зажмурился. Это не было необходимостью, но Лютиэн не хотела, чтобы ему слишком сильно мешали страх и стыд. Она заставила его разжать пальцы, комкающие волчью шкуру перед животом и опустить руки, чтобы они повисли вдоль тела, расправила складки жесткого меха на плечах и на шее, уложила лапы так, чтобы они свисали вдоль плеч, обошла Берена кругом, разглаживая мех, успокаивая напряженного человека этими движениями; и когда он немного расслабил окаменевшие плечи — быстро взмахнула плащом над его головой.

Он упал вперед как каменная стена под ударом тарана — Лютиэн подставила плечо, но смогла лишь не дать человеку удариться оземь лицом. Удержать его было не в ее силах.

Волчью шкуру пришлось укладывать и разглаживать заново — теперь уже по-настоящему. Сильно проводя ладонями вдоль шерсти, лаская сквозь мех неподвижное тело, Лютиэн завела вполголоса заклинательную песнь.

Итиль, безмолвное волчье солнце,

На струнах струй серебристого света

Пропой своим детям песнь одиночества,

Пока звезды заревом не сожжены.

Внемли, неверный, призыву пасынка,

Тоскливому зову осеннего хлада,

Голоду пажити снежной, сосновой,

Пряной жажде гона весеннего.

К тебе из волглой логова мглы,

Тщетно ли сука взывает щенная?

Зря ли кормилец, кровавый ратай,

Воем время твое тревожит?

О, Тилион, стадо твое ждет тебя,

Пастырь волчий, кормчий сумерек,

Направь ладью свою рукою крепкой,

Прими в свою руку свору полночную…

Закончив эти слова, она вскочила, легко хлестнула волка-Берена концом плаща по ушам и звонко крикнула:

— Cuio!

Он вскочил и заметался во все стороны — матерый черный волчище, весь из напряженных жил и тугих мускулов. Непривычные лапы заскользили по камню, он завалился на бок, жалобно взвизгнул и снова вскочил, вертясь так и этак, чтобы рассмотреть себя, повалился на спину, елозя, как пес, замученный блохами, затем закрутился юлой, покусывая свои бока, словно пытаясь зубами сдернуть с себя чужую шкуру, а потом упал на брюхо и полз, пока не ткнулся головой в колени Лютиэн, тяжело дыша и с каждым выдохом поскуливая тихонько, словно спрашивая: «Что же это ты со мной сделала?»

— Успокойся, mell, herven, не нужно бояться, я никогда не сделаю тебе зла, — она гладила и трепала за ушами волчью голову, из глазниц которой укоризненно глядели человечьи глаза. — Встань, дорога нас ждет.

Он вскочил — живая черная молния, готовая прянуть и поразить любого: глаза сверкают, уши прижаты и блестят белые клыки. Когда Лютиэн навьючила на него узлы со снедью, водой, одеждой — и меч, он недовольно заворчал, но человек в нем был намного сильнее волка, и разум — сильнее зова луны, силой которой он облекся в волчью плоть.

— Вперед! — затянув последний узел, Лютиэн хлопнула его по загривку — и он рванул с места, скрежетнув когтями о камень. Тинувиэль набросила и застегнула оборотничихин плащ, и побежала следом, на бегу расправляя руки. Ветер ударил в кожаные полы, на мгновение замедлив ее бег — но она оттолкнулась ногами от земли и черные крылья срослись с ее руками, хватая ветер и поднимая ее тело навстречу воздушному потоку.

Он уже успел убежать далеко вперед, когда она увидела его — черного на черном, заметного только по движению. Сменив угол полета, нетопыриха понеслась вниз, не давая ветру ни опрокинуть себя назад, ни сбросить вперед. Несколько мгновений — и две черные тени мчались по черной равнине одна над другой: летучая мышь настигла волка и вцепилась когтями в шерсть на его загривке, превратив свой полет в скольжение на крыльях.

Волк глухо зарычал на бегу, и она почувствовала в этом рыке яростную радость, острое наслаждение испытанным — сменившее прежний испуг. Волк-Берен рассекал горячую ночь, трепеща от восторга.

Люди и эльфы, mirroanvi, — существа, суть которых тесно связана с их плотью. Эта ночь и еще одна будут ночами полнолуния, а потом — таково было заклятие, сотканное Лютиэн — волчьи чары должны были спасть с Берена. Теперь, чувствуя его радость, она побаивалась — не слишком ли долгим будет срок? Не произойдет ли в его сути перемен?

Но отступать было уже поздно.

Они мчались всю ночь, и миновали каменное блюдо, а наутро Лютиэн вернулась в свой облик, развязала вьюк с едой и накормила волка. Он сожрал все — кроме лембас, отложенных на самый последний день — и выпил почти целый мех воды. Потом они пошли рядом — Лютиэн в своем обличии и громадный волк, притомившийся от ночного бега. Когда жара сделалась невыносимой, они легли спать и проснулись с закатом. Волк допил воду из меха, облизал руки Лютиэн, немного поласкался к ней — и начался новый бег под низкой, зловещей луной.

Этот бег был не так стремителен как тот, прошлой ночью — мешал песок. Потом он сменился мелкими камешками и шлаком, а местность сделалась неровной, изрытой оврагами и пересохшими руслами — здесь во времена Ард-Гален пробегали мелкие степные речки, наполнявшиеся талой и дождевой водой. И мышь с волком то влетали на маленький холмик, то ныряли в темноту оврага.

В этих местах уже росло кое-что — сухая ломкая трава, что проживает свой краткий век во время весенних дождей и засыпает мертвым сном до следующего лета; неприхотливая колючка, лишайники. Никакой ночной живности не было видно — кроме ящериц, что охотились на насекомых и пауков. То там, то здесь мгновенными струйками перетекали они с места на место — и тут же замирали, сливаясь с камнем, такие же неразличимо-серые и шершавые.

Под утро луна поблекла, и двое в ночи замедлили свой бег. Шерсть на волке стояла дыбом, он вывалил язык — не так-то легко далась ему пробежка. Лютиэн затормозила крыльями, призывая его остановиться. Волк сел, Лютиэн отпустила его загривок и приняла свой облик. Волк тут же забегал вокруг нее, выпрашивая успокаивающую ласку, и вдруг прижал уши, оскалился и с коротким лаем прыгнул с места через ее голову и приземлился, растопырившись и выгнув спину, заслоняя Лютиэн собой…

Еще один. Огромный, примерно вдвое больше, чем Берен в волчьей шкуре, больше Хуана и, кажется, даже больше Саурона в облике волколака. Он стоял на вершине холма, привлеченный сюда чужим запахом. Глаза его в свете угасающей луны поблескивали красным, пасть из-за чудовищных клыков никогда не закрывалась полностью, и тонкая капля слюны тянулась из угла страшного рта.

Берен умел драться как человек, но не умел как волк, он неминуемо погиб бы, но даже если бы победил — попробовав крови при полной луне, он был бы заключен в волчье тело всякий раз, когда луна достигает полноты. Раздумывать было некогда, королевной владел только безраздельный страх за Берена — и тут чудовищный волк прыгнул, перемахнул через обоих и теперь Лютиэн оказалась между ним и Береном. Волколак находился так близко, что дева почувствовала жар от его ноздрей, смрад из его пасти. Ее колени подогнулись от страха, но она все-таки сделала что собиралась: — взмахнула над клыкастой мордой своим плащом:

— Спи!

О столь быстром успехе она даже не думала: волчище осоловело попятился, сел на задницу, потом завалился на бок, и глаза его закрылись.

— Нет, нет, нет! — Лютиэн из последних сил сжала морду волка-Берена, подавшегося вперед, чтобы перервать беспомощному противнику глотку. — Тебе нельзя сейчас. Бежим, бежим как можно скорее отсюда!

Но у нее самой не было сил ни бежать, ни превратиться в летучую мышь.

«Я не нэрвен. Я все-таки слабая женщина, и я сейчас упаду…»

Берен схватил ее зубами за одежду на груди, помог устоять на ногах и забраться ему на спину. Лютиэн легла на его на хребет, обхватив руками и ногами, и он побежал в подветренную сторону и вперед. Нестись скачками он не мог, не хватало сил, да и Лютиэн не выдержала бы такого бега, но из своей рыси он старался выжать все возможное.

Взбежав на один из холмов, они разом увидели и цель своего пути — трехглавый пик, ущелье под которым именовалось Вратами Ангбанда — и свое сегодняшнее укрытие: остатки эльфийского форта.

Берен добежал до кольца полуразрушенных стен — и во дворе свалился без сил как раз в тот миг, когда солнце высекло искры из вершин Эред Энгрин.

Лютиэн слезла с волчьей спины, заставила Берена подняться на ноги, освободила от груза и, потянув за шкуру, крикнула:

— Glenna-n-gaur! Tello ner!

Шкура треснула по середине груди, там, где ее когда-то разрезали на волке. Мокрый, бледный Берен выбарахтался из нее, отшвырнул пинком и, не одеваясь, выхватил из кучи груза свой меч. Одним движением, уже почти из последних сил, он разорвал шнур, которым меч был прикручен к ножнам, и, отбросив одежды клинка в сторону, несколько раз с силой рубанул по волчьей оболочке. Нарсил рассек ее дважды и трижды, глубоко уходя в пепельный песок — а потом Берен рухнул на колени, прижавшись лбом к рукояти меча и тяжело дыша.

— Никогда… больше… со мной… так… не делай… — в пять выдохов попросил он.

Казалось, он сейчас потеряет сознание, но он удержал себя в руках и вернулся к брошенным вещам. Вложил меч в ножны и оделся.

Оба уже не имели сил что-либо делать — устроились рядом на песчаном наносе под стеной. Но оба понимали, что спать еще нельзя.

— Почему ты не дала мне убить волколака? — спросил Берен.

Лютиэн объяснила, и он не задал следующего вопроса: почему ты сама не убила его мечом? Он не мог ее осуждать — смертельно напуганную, спасшую ему жизнь и столько всего сделавшую. В конце концов он и сам тогда не подумал про меч — а задним умом все крепки…

— Ты отдыхай, — сказал он, укладывая ее голову себе на грудь. — А я постерегу…

Лютиэн кивнула и послушно закрыла глаза. И десяти ударов не отсчитало сердце Берена, когда он услышал ее ровное дыхание. Она так же доверялась ему, как он ей, и даже если с каждым происходило что-то не то по ошибке другого — никто не говорил слов укора и вины…

— Берен! Берен…

— М-м-м?

Он отбросил плащ, из которого Лютиэн сделала подобие палатки, накинув его на воткнутый в песок меч — чтобы защитить Берена от солнца. Так. Значит, он проспал утро и всю жаркую часть дня здесь, в тенечке, а когда солнце заглянуло и сюда, Лютиэн прикрыла его плащиком. Хорош сторож!

Он встряхнул головой, чтобы отбросить грезы. Песок посыпался с волос.

— Старею, — проворчал он. — Сплю среди дня, и песок сыплется…

Лютиэн засмеялась.

— Здесь есть вода, — сказала она. — Дождь наполнил водосборник.

Берен кивнул, потому что они подумали об одном и том же: эльфы, строители заставы, наверняка были уже мертвы, но делом их рук они двое могли сейчас жить.

— Это хорошее укрытие, — продолжала Лютиэн. — Дорога от врат Ангбанда сворачивает на запад, и ее стерегут — а отсюда никто не ожидает появления противника, сюда никто не заглядывает. Ты правильно сделал, что пошел через Анфауглит.

«Вот только без тебя я бы оттуда не выбрался», — Берен привлек ее к себе и поцеловал в шею.

Вода была солоноватой — ведь никто десять лет не следил, чтобы водосборник не засолялся. Но они напились с удовольствием, до отвала.

— Мы сможем использовать это укрытие когда будем возвращаться?

— Вряд ли, — покачал головой Берен. — У меня на лице написано, что я шел через Анфауглит. Здесь будут искать в первую очередь, когда мы уйдем. Не думай об этом сейчас.

— Что же мы тогда будем делать?

— Искать рыцарей Аст-Ахэ. Черных рыцарей Моргота.

Лютиэн ждала дальнейших объяснений, и он объяснил:

— Оркам попадаться нельзя, не то мы закончим жизнь в здешних застенках. А вот эти рыцари проведут нас к Морготу, потому что таков здешний обычай. Понимаешь, с ними он ведет себя по-доброму и следует чести… По крайней мере, как они тут понимают честь. Вот с Сауроном было бы иначе, он непременно протащил бы нас через пыточную. А Моргот уверен в своих силах. Черные рыцари проведут меня к нему, как учат их предания, и я его вызову, и он примет вызов, потому что не захочет показать слабость перед своими.

— Король Финголфин уже вызывал его и он принял вызов. Что помешает ему просто убить тебя?

— Ничего. Но есть у меня одна мысль… Наше предание говорит, что некогда предки наши склонились перед Морготом. Поэтому доселе он считает, что люди принадлежат ему, и тому же учит своих верных. Государь Финголфин от начала был не его, и Моргот ничего не мог с ним поделать — только убить. Меня же он убьет не раньше, чем отчается вернуть в свою собственность. А он не любит сдаваться…

— Пусть будет так, — согласилась Лютиэн. — Но нам придется тяжело. У нас остались два лембас. К чему их беречь?


* * *

Берен прихватил ярлык рыцаря Аст-Ахэ на тот случай, если раньше они все же встретят орков. Но им повезло — первым они встретили в горах конный разъезд из Аст-Ахэ — пятерых воинов, одетых в превосходные доспехи и черные с серебром нараменники. Издалека их можно было принять за эльфов — с таким искусством и достоинством они ехали. И, как эльфы, они понимали друг друга без слов — когда Берен и Лютиэн показались на дороге, лучники, не дожидаясь приказа старшины, взяли неожиданных пришельцев на прицел.

— Кто вы и куда идете? — спросил старшина, повысив голос не больше, чем требовало расстояние в десять шагов.

— Я пришел рассказать вашему Учителю о последних минутах Илльо из Белых Лис и Тхуринэйтель, что меняла обличья.

— Ты из его знамени? Или его рода? — спросил старшина разъезда, но Берен ответил только:

— Мне нужно увидеть Мелькора.

И рыцари взяли их с собой, и вечером преломили с ними хлеб. Берена разоружили и спросили об эльфийском клинке — он ничего не сказал.

Их везли как пленников, но, как и полагал Берен — морготовы рыцари обращались с пленниками вовсе не так, как орки. Им даже подвели коня, и Берен, прижимая к себе сидящую впереди Лютиэн, чувствовал порой ее дрожь. Что видела она сейчас, здесь? Он знал, что эльфы своим зрением видят и Моргота, и его приспешников иначе — и боялся спрашивать, как.

Они поднялись высоко в горы, и Берен увидел Ангбанд таким, каким он открывался пришельцам с севера.

О, Моргот умел строить… Замок возвышался на горе, как венец на прекрасном челе. Три высокие башни пронзали облака, стрельчатые окна ловили и отбрасывали свет подобно драгоценным каменьям. Когда разъезд оказался вплотную к замку, стало видно, что стены и башни еще больше, чем казались издали, что сделаны они словно бы не по человеческой мерке. Створ ворот навис над пришедшими как туча, а башни были так высоки и стройны, что Берену показалось — вот-вот они сорвутся с земли и взлетят, как стрелы.

Берена и Лютиэн свели с коня на широком дворе и оставили под охраной. Через какое-то время к ним вышел человек, которого Берен узнал, но имя вспомнил с трудом: они лишь мельком виделись в Тол-и-Нгаурхот.

— Велль, — сказал он, и это было не столько приветствие, сколько воспоминание.

— Ты знаешь мое имя, человек? — Велль сошел им навстречу со ступенек крыльца. — В таком случае назови свое.

— Я Берен, сын Барахира из рода Беора. Со мной Лютиэн Тинувиэль, дочь Тингола эльфа и Мелиан, богини. Мы пришли, чтобы встретиться с Мелькором.

Рыцари Аст-Ахэ схватились за оружие, и быстрее, чем об этом можно сказать, пять обнаженных клинков уперлись в грудь Берена.

— Этим меня не напугаешь, я такого добра видел много, — спокойно сказал он.

Стражник Берена протянул Нарсил одному из вышедших навстречу молодых воинов. Тот хмыкнул и наполовину вытащил клинок из ножен, разглядывая отделку.

— Не порежься, — бросил Берен.

— Работа Феанаро, — прищурился мальчишка. Потом вдвинул меч в ножны.

Во время этого короткого разговора горца обыскали. Он стоял, заложив руки за голову, пока один из рыцарей выяснял, нет ли чего-нибудь за пазухой или в сапогах. Там, конечно, ничего не нашли — Ангрист, нож Келегорма, был привязан вдоль предплечья.

— Зачем ты явился сюда? — спросил Велль.

— Нам нужно встретиться с твоим хозяином.

— Ты о ком? — северянин сделал вид, что не понял.

— О Морготе.

— Не смей называть так Учителя! — взвился паренек, завладевший Нарсилом. Командир поднял руку — и парень тут же сник.

— А что скажешь ты, госпожа? — Велль повернулся к Лютиэн. — Ты тоже пришла сюда ради свидания с Учителем?

— Я хочу поговорить с ним, — кивнула Лютиэн.

— Если я не ошибаюсь, ты — дочь короля Тингола?

— Ты не ошибся. Я достаточно знатного рода, чтобы предстать перед троном Владыки Севера?

— Мы не обращаем внимания на род, — заметил один из рыцарей. — Не предки делают человека доблестным.

— Верно, — согласился Берен. — Но память о доблестных предках не позволяет быть трусом. Проведи нас к нему, Велль. Или, по-твоему, он испугается посмотреть мне в глаза?

— Учитель ничего не боится! — крикнул мальчишка. — Если ты оскорбишь его еще раз, я буду биться с тобой!

— Я не убиваю детей, — горец даже не покосился в его сторону.

— Подождите здесь, — сказал Велль. — Я пойду доложить о вас.

Четверо рыцарей не спускали с них глаз, пятый — тот самый мальчишка — снова начал напоказ разглядывать Нарсил.

Берен не сомневался в том, что Моргот примет их сейчас. Саурон — тот отдал бы приказ подержать гостей день-другой в темнице, без пищи и воды, потом — прогнать через застенок, и лишь после этого снизошел бы до разговора. Он во всем видел подвох. Моргот же никогда не упускает случая блеснуть великодушием, если верить их легендам и балладам… А Берен верил им в этой части. Поэтому он почти без волнения разглядывал предпокой, в который их привели, высокий стрельчатый свод потолка, расписанный диковинными синими цветами по черному, узорной ковки треножники со светящимися фиалами, настенные гобелены… Если то, что он видел — обычный образец искусства Черных, то можно решить, что северяне предпочитают изображению — узор. Это напоминало их писания и песни, где одно слово образовывало с другим витиеватое кружево, в котором порой терялись бисеринки смысла. Ни гобелены, ни роспись на потолке не рассказывали о чьих-то деяниях, совершенных в минувшие дни — только цветы, листья и травы, в которых боковым зрением улавливались хитро врисованные в орнамент животные и птицы. И — неизбывное ощущение того, что где-то играет музыка, что она зовет, тоскует, плачет…

— Идемте, — Велль появился в дверях, сделал знак рукой.

Берен, Лютиэн и пятеро охранников — двое спереди, трое сзади — зашагали по коридору. Высокие узкие окна и круглые оконца в потолке заливали этот коридор светом, и видно было, что замок словно гордится собой, стремится выставить напоказ все искусство тех, кто его строил и украшал. Мозаика пола — плиты белого и черного мрамора, красного гранита вырезаны фигурно, и каждая фигура — ящерка, и все уложены так, что нет ни единого просвета, ни единой щели, в которую прошел бы нож. Стены — от пола до свода украшены резьбой, хитросплетением ветвей и листьев. Окна — искуснейшие витражи…

Они миновали коридор и прошли три зала — почти анфиладой. Из каждого зала в другой вели тридцать ступеней — вниз. Окон больше не было — Берен решил, что эти залы уже под землей. Кругом пылали факела и фиалы, а богатство этих покоев не уступало богатству залов Нарготронда или Менегрота…

Стражники стояли у каждой двери — неподвижные, подобные статуям, все в черном с серебряной отделкой. Некоторые провожали их взглядом, не повернув головы, иные и этого не делали.

Последняя дверь открылась перед ними, и здесь уже не было ступеней вниз, а пол был гладкий как зеркало, и высокие колонны, отражаясь в нем, словно бы открывали под ногами входящего бездну. Потолок терялся во мгле, факела и свечи, двоясь в полу, освещали зал едва ли на треть его высоты. Зал был длинным, но узким, и здесь было полно народу.

Это и была та самая Морготова аула, о которой так много говорилось вечерами в ауле Каргонда. Сюда приволокли пленного Маэдроса, и здесь он при всех корчился на полу — от страха, как говорили легенды; Берен же полагал, что Моргот поразил его болью, сродни той, что насылал Саурон. Сюда приходили все эти странники их легенд, люди и эльфы, воины и менестрели — и узнавали якобы страшную правду: владыка Севера есть не враг всего живущего, а Возлюбивший Мир, принявший на себя всю его боль… И оставались здесь, очарованные этой сказкой…

Двое стражников, шедших сзади, остались снаружи, остановился Велль.

— Идите вперед, — сказал он. — Учитель ждет вас.

Там, впереди, мерцал иной свет, отличный от мерцания факелов и свечей. У Берена захватило дух — он понял, что светится этим светом. Лютиэн стиснула его ладонь, и он ответил ей легким пожатием.

Шаги человека звенели по камню, но еще сильнее, казалось ему, стучит его сердце. Эльфийская дева шагала неслышно.

Шестьдесят шагов отсчитал он, и остановился, не дойдя десяти до трех ступеней, поднимающихся к высокому трону из черного дерева. По сторонам стояли и сидели люди — десятки, может, сотни рыцарей Аст-Ахэ, мужчин и женщин разных лет, от пятнадцати до сорока, красивых, точно на подбор, одетых в черное, редко — в темно-красное или лиловое, почти все украшения — из серебра. Берен старался не смотреть на трон прежде, чем встанет лицом к лицу с тем, кто на нем сидит.

Берен был готов к тому, что увидел — обезображенное шрамами усталое, исполненное нездешней мудрости и печали лицо. Он не был эльфом и не мог разглядеть за этим обличием другого Моргота — того, которого показали ему на кургане Финрода. Этот же сам походил на эльфа, меченого ранами и страданиями, только ростом превышал любого из эльдар почти на целую голову. Одежды его было черными, пояс — из чеканных серебряных пластин, а грудь украшала цепь с большим «кошачьим глазом», вделанным в подвеску. Волосы его были белыми, как мрамор. А над головой висел — сначала показалось, что приделанный к спинке трона, потом Берен разглядел, что прямо в воздухе — железный венец, в котором горели Сильмариллы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81