По ту сторону рассвета (№1) - Тени сумерек

— Берен, — сказал он, и имя слетело с его уст как плевок. — Пришел сюда требовать помощи в разрешении своих сердечных дел. Ибо когда он сбежал из Дортониона, какими-то судьбами его занесло в Дориат, где он ухитрился добыть любовь принцессы Лютиэн Тинувиэль, но не сумел получить согласия ее отца на брак. Элу Тингол послал его за свадебным выкупом, за Сильмариллом, но, видимо, не подумал, что смертный втянет в это и Финрода.

Телкарон слегка покачнулся, словно получил удар.

— Так это правда, — сказал он. — Орки, не скрываясь, болтали об этом: за год и один день верной службы Моргот пожалует Берену, сыну Барахира, Сильмарилл. Свадебный выкуп за дочь Тингола… И цена крови короля Финрода…

Лютиэн не могла больше терпеть. Закусив губу, чтобы не крикнуть, она вскочила с высокого кресла и выбежала из зала.

И вот теперь она сидела на берегу, не зная, что ей делать и как жить дальше. Хуан время от времени поднимал голову и лизал ей руки, красные и бесчувственные от холодной воды. Она знала, что рано или поздно ее найдут, и потому не двигалась. Пусть они сами сделают свою работу…

— Лютиэн? — под обрыв спустился эльф из свиты Ородрета. — Король ищет тебя, королевна. Он желает поговорить с тобой наедине.

— Передайте ему, что я иду, — вздохнув, она поднялась. Хуан встряхнулся и зашагал следом.

Ородрет, когда она вошла, кивком удалил всех, показал рукой на стол, где было простое угощение — печенье и яблоки. Лютиэн села, взяла одно, но есть не стала, а только бездумно вертела в руках.

— Все не так просто, — сказал Ородрет после долгого молчания. — Телкарон признает, что не столько ловкость и удача помогли ему бежать, сколько попущение Саурона. Это значит, Саурон желает, чтобы мы знали, в какую беду попал Берен. И чтобы мы гадали мучительно, в какую беду он вверг моего брата…

— А что будет с ним? — спросила Лютиэн. Ородрет сразу понял, о ком она.

— Телкарон пожелал пребывать в Бар-эн-Бейрдд, покуда не отдохнет и не исцелится душой и телом. Финдуилас уехала туда… И его нужно расспросить еще… о многом.

Лютиэн вздохнула. Ородрет так и не решился сказать прямо: «о Берене».

— Я очень прошу тебя не принимать сейчас опрометчивых решений, — Ородрет встал перед креслом Лютиэн и взял ее за руки. — Будь спокойна и мужественна… Нет, лучше оставайся женщиной. Не поддавайся слабости мужчин: гневу.

— Ородрет, — прошептала она, сраженная внезапной догадкой. — Но ты знал, прежде чем начался совет… Ты откуда-то знал…

— Неделю назад ко мне приходили вестники из Бретиля. Лес гудит, как растревоженный улей. Саурон хорошо позаботился о том, чтобы пошли слухи…

Ородрет вздохнул и продолжил:

— Летом Берен собрал в Бретиле ватагу молодцов для весеннего наступления на Дортонион. Это они присылали ко мне вестников. Они отрекаются от своего князя и просят меня принять их под свою руку.

— И ты согласился?

— Ничего другого мне не остается. Они будут нужны. Чем бы ни стал Берен, отступать поздно — нужно довести до конца то, что они начали с моим братом… Послушай, что я скажу тебе. — Он откинулся в кресле, сложив руки перед грудью «домиком». — Берен и Финрод вышли в путь в последних днях нарбелет. Сейчас гиритрон. Если они в плену, то были схвачены в первые же дни своего пути — Саурону ведь мало заполучить Берена, он должен был еще и удостовериться в нем. Как он может положиться на того, кто так долго был его врагом?

— Если способы есть, то кому их и знать, как не ему, — горько проронила принцесса.

— Тогда горе всем нам, потому что Саурон знает и о Союзе Маэдроса, и о Бретильских Драконах, и о многом другом. Я не могу поверить, чтобы он заставил Берена служить себе и не заставил говорить.

— Но тогда Саурон должен что-то предпринять для предотвращения опасности.

— Верно. Либо отказаться от наступления на Хитлум и за одну зиму измыслить что-то иное. Либо следовать своему прежнему плану, усилив армию для охраны южных границ… Так или иначе, но перемещениями войск он выдаст себя. Меня же удивляет еще одно. Мой брат у него в плену — а о его судьбе ничего не слышно. Почему? Весть о его пленении или казни потрясла бы эльфов куда сильнее, чем весть о предательстве Берена. У всех еще жива память о расправе с Маэдросом…

— Расправа с Маэдросом сплотила нолдор, — возразила Лютиэн. — Вдруг он не хочет повторять ошибку своего господина.

— Он не повторил бы ее теперь. Ведь Финрод попал в плен только потому, что отправился вместе с Береном за Сильмариллом, а феаноринги так запугали народ в его городе, что эльдар предпочли предать своего короля. Сильмарилл расколет наш народ, а не сплотит его. Будь Финрод казнен из-за Камня, феанорингов бы изгнали из Нарогарда, и это привело бы к ссоре с Маэдросом, возможно, распался бы их с Фингоном союз… Объявив Финрода заложником, Саурон мог бы потребовать выкуп или отступное. Потянуть время, поторговаться… Почему он этого не делает? Я думал, и не нашел другого ответа, кроме как — он все-таки держит Финрода в заложниках, но только для Берена. Или — самое худшее, о чем мне не хочется и думать: он отослал Финрода в Ангбанд…

— А может, и то, и другое, — Лютиэн сжала кулак. — Если Финрод у него в руках, то он хозяин положения и может делать что пожелает.

— Теперь я хочу спросить у тебя, сестра — и подумай хорошенько, прежде чем ответить, потому что здесь ты лучше всех знаешь Берена. Скажи, может ли Берен пожертвовать своим королем, чтобы освободиться?

Лютиэн задумалась. Вопрос был страшным, а ошибаться ей нельзя.

Она вспомнила все, что Берен говорил ей о Финроде. Выражение его лица во всех этих случаях. Его голос. Наконец, его слова.

— Нет, — сказала она наконец. — Финрод для него… Я не знаю, кто для него теперь Финрод, а тогда он был как бог его народа. Как дух предка-хранителя, в которых они верят — он рассказывал мне о таких. Только Финрод еще и воплощен, близок и знаком… Берен не тот человек, кто предает своих покровителей.

— Значит, угрожая жизни Финрода, Тху мог бы добиться от Берена многого? Неужели люди не понимают, что верить ему нельзя, что он никогда не ограничится чем-то одним, если может получить все?

— Это не так просто, как ты думаешь, Ородрет. Над Береном тяготеет одно страшное воспоминание. Однажды его схватили… и он отказался сказать оркам то, о чем его спрашивали. Даже не отказался — он этого просто не знал, это были всего лишь слухи, что Барахир спрятал где-то свое золото. Они угрожали жителям той деревни, где взяли его… И выполнили свою угрозу. Он видел, как за него умирают те, ради кого он ничем не поступился.

Оба снова умолкли на несколько мгновений.

— Скажи, Ородрет… А ты не допускаешь мысли… не веришь, что Берен мог и вправду продаться за Сильмарилл?

— Нет, — решительно качнул головой Ородрет. — Я колебался до какого-то времени, но вскоре после того как ты ушла, я распустил свидетелей и родичей и продолжил допрос только с бардами. Телкарон рассказал одну важную подробность. На дортонионских рудниках вместе с ним был Элвитиль, один из ближайших друзей и военачальников Ангрода. Элвитиля не было с моим братом в день его гибели, он вел отряд на северные заставы, на подмену… Они сражались потом в войске Бреголаса, и Элвитиль, как мы думали, погиб. Если бы враги, взяв его, узнали, кто он — то казнили бы его страшной казнью или отправили в Ангбанд.

Король вздохнул и продолжил:

— Берен хорошо знает его, ибо служил под его началом на северной границе. Если бы он продался и хотел выслужиться — он выдал бы Элвитиля, когда приезжал на рудники. Но он промолчал. Поэтому я верю, что он служит по принуждению, а не охотой. А теперь, сестра, иди, оставь меня думать одного.

Лютиэн покинула Дом Королевского Совета, все еще держа в руке яблоко. Хуан, стороживший у двери, последовал за ней.

«Что ж», — думала она. — «Теперь я, по крайней мере, знаю, где он. Мне не нужно идти на Волчий Остров, всего лишь в Дортонион. Он пересек горы, Телкарон сумел это сделать — смогу и я».

Она знала, где взять еды, а вместо великоватых сапог Галадриэли ей сшили крепкие зимние башмаки — как раз по ноге, подбитые изнутри мехом и выложенные войлоком. И теплая одежда была у нее, и даже оружие она могла бы взять, если бы захотела. Но решила не брать ничего, кроме своего ножа.

Ранним утром — так рано, что летом еще только начало бы блекнуть небо, а сейчас стояла и вовсе густая темень — Лютиэн покинула свою комнату и спустилась вниз по лестнице. Неслышно перешагнула через спящего Хуана, беззвучно шепнула ему слова прощания и направилась к известному ей выходу из города — маленькой пещере, такой узкой и низкой, что двое мужчин с трудом могли бы разойтись в ней, а коней можно было провести только в поводу. Этой пещеркой пользовались для своих охотничьих вылазок братья-Феаноринги, и эльфы из их свиты стерегли вход в нее, наружный же выход держали эльфы Ородрета. Затаив дыхание, Лютиэн прошла мимо первой стражи. Плащ, как она и думала, надежно укрыл ее от взгляда. Осторожно касаясь руками стен, она двигалась вперед медленно, чтобы не налететь на охранников снаружи. Она уже почти вышла, как вдруг…

Сзади послышался громкий собачий лай.

— Хуан! — крикнул один из эльфов Келегорма. — Ты что, не в своем… Ай! — видимо, огромный пес просто сшиб его на бегу.

— Да что с ним! — крикнул другой. — Кого он там нашел?

— Эй, что случилось? — это уже наружная стража вошла в пещеру. Голоса заметались под сводами, а Лютиэн, разом обессилев, стояла беспомощно и только смотрела молча на белую тень с золотыми глазами.

Тень и разом сделалась очень плотной — и толкнула ее. Сбежавшиеся с обоих концов стражи обнаружили принцессу лежащей на спине, на полу пещеры. Плащ раскрылся, делая ее видимой, вещи валялись кругом в беспорядке, а Хуан лежал на ее ногах, всем своим немалым весом прижимая их к земле.

— Королевна? — изумился эльф из ородретовой стражи. — Ты хотела покинуть город? Зачем?

— Это фэйр, — ответил ему один из феанорингов. — Она повредилась в рассудке из-за любви к смертному. В отличие от любой другой заразы хилдор, эта на нас действует.

— Отпустите меня, — прошептала Лютиэн, зажмурившись от унижения. — Отпустите…

— Ее нужно отвести к королю, — нерешительно сказал арфинг.

— Скорее к бардам, для исцеления, — феаноринг протянул руку вперед, но Хуан зарычал на него. — Бесполезно. Пес не стронется с места, пока не придет Келегорм.

«О, нет», — подумала Лютиэн; и тут милосердный Ирмо послал ей забытье.

Очнулась она от того, что Хуан лизал ей руку. Ее вынесли из пещеры и держали на руках, сплетенных «замком», кругом была уже толпа — Келегорм, Куруфин и их воины, эльфы Ородрета, их начальники — Гвиндор и Эрегон… Все полуодетые, в кафтанах и плащах поверх рубашек; все говорили разом, ничего нельзя было разобрать.

— Хватит пустой болтовни! — голос Эрегона перекрыл шум, заставив всех умолкнуть. — Королевна попыталась покинуть город государя Ородрета, а значит, это дело должен решать сам государь!

— Но королевна — наша… — вскинулся Келегорм.

— Ваша… кто? — мрачно усмехнулся Гвиндор.

— Наша гостья, — Куруфин оттеснил брата в сторону. — Поэтому именно мы препроводим ее в ее комнату. Я не вижу никакой нужды во вмешательстве Ородрета, потому что границ его города принцесса не покинет.

— А что за право у нас удерживать ее здесь? Почему ты решаешь за государя, лорд Куруфин? Может быть, король Ородрет отпустит ее восвояси.

— Куда, Гвиндор? В Ущелье Сириона, на растерзание волкам и оркам? — крикнул Келегорм.

— Что здесь происходит?

Эльфы расступились и перед Лютиэн оказался Ородрет. Он придерживал на плечах соболиную накидку, но из-под нее выглядывало простое нижнее платье. Лютиэн высвободилась из заботливых рук и встала перед ним.

— Ты все-таки решила уйти, — горько сказал он. — Я же просил тебя…

— Почему ты не хочешь меня отпустить? Почему вы все не оставите меня моей судьбе?

— Потому что я люблю тебя, сестра, — просто ответил Ородрет. — Но если твоя воля такова и ты отвергаешь мой совет — иди.

— Ты не смеешь! — все онемели от изумления: в присутствии короля Келегорм обнажил меч. — Что бы ты ни говорил, Ородрет, а я ее не отпущу.

— Лорд Келегорм, я сама распоряжаюсь своей судьбой, — Лютиэн попыталась сделать шаг вперед, к Ородрету, но чьи-то крепкие руки перехватили ее за плечи.

— Келегорм, я тебе когда-нибудь говорил, что меня раздражает твоя вспыльчивость? — Гвиндор тоже выхватил меч. — Ты остынешь, если в тебе окажется немного холодной стали?

Прежде, чем он умолк, за оружие схватились все, кто был вооружен. Лютиэн и Ородрет оказались в кольце мечей, а в спины им дышали воины, распаленные старой враждой и готовые драться до смерти: одни — за нее, другие — за своего короля.

— Если ты, Ородрет, попытаешься отобрать Лютиэн, я забуду, что ты мой родич, — сдавленным голосом проговорил Келегорм.

— Я верю тебе, — пар, вырывающийся изо рта короля от дыхания, должен был бы тут же осыпаться кристалликами инея. — Я помню, что забывать такое тебе не впервой.

— Но на сей раз, — Эрегон выступил вперед, заслоняя короля собой. — На сей раз и у родичей есть мечи.

О, Элберет! — Лютиэн почувствовала болезненную тяжесть в животе и поняла, что такое настоящий страх. Это будет вторая резня в Альквалондэ, и, как тогда, победителем не выйдет никто. Если воины Нарготронда перебьют феанорингов, то городу никогда не войти в Союз Маэдроса, потому что Маэдрос этого не простит… А если победят феаноринги, то союз расторгнет Фингон…

— Хватит! — она вскинула руки. — Хватит, я устала от всего этого. Я не желаю, чтобы кровь эльфов лилась здесь. Вот вам мое решение: я остаюсь пленницей лорда Келегорма. Спрячьте оружие.

Зашуршала ползущая в свое логово сталь.

— Ты доволен теперь? — в улыбке Куруфина смешались учтивость и насмешка.

— Нет, — честно ответил Ородрет. — И я дождусь своего дня, Куруфинвэ Феанарион. Ждать я умею.

— Ну так жди, — усмехнулся Куруфин. — А действовать предоставь тем, кто на это способен.

— Ты стерпишь это, государь? — тихо спросил Гвиндор, когда Куруфин удалился.

— Пока — да, — кивнул Ородрет.

* * *

Куруфин боялся, что еще несколько дней в обществе Лютиэн — и братец кого-нибудь убьет, поэтому и устроил охоту вблизи от северных пределов. Пусть этим кем-то будет орк или волколак.

Однако ни орк, ни волколак им не достался.

Охота без Хуана — это была совсем не та охота. Псы выследили волка и подняли его, лигу или две гнали — и под конец обнаружили убитым вблизи берегов Тейглина. Удачливые охотники находились тут же — ватага юнцов с самострелами. Их кони стояли неподалеку, а те пятеро, что удерживали их за уздечки, были уже совершеннейшими мальчишками.

Волк был истыкан болтами самострелов и изрублен топорами — но перед этим успел покалечить двух собак. Оруженосец Куруфина, соскочив с коня, добил несчастных животных.

— Проклятье! — Келегорм швырнул на землю лук и изломал стрелу. — Кто позволил вам вмешиваться в нашу охоту?

— Прощения просим, господин, — вперед выступил высокий юнец. Волосы его на висках были заплетены в косы, в ухе он носил серьгу, а щеки его покрывала поросль, которую он, наверное, считал бородой. — Но мы подумали: если волк порвет собак и переправится через Тейглин, то вы потеряете его след, а в наших землях он натворит много беды. Вам забава, а нам горе.

Он говорил на хорошем нолдорине, но проговаривал слова не так, как эльфы: совсем не смягчал согласных, так что получалось «гаспадын» или «Тэйглын». Кроме того, "х" он произносил всегда как «харма», даже там, где должно было звучать «аха», а "р" — глухо, как нолдор Валинора.

Пока он говорил, юнцы перезарядили самострелы и встали в два ряда по правую руку от своего вождя. Куруфин понял, кто это: мальчишки-горцы, собранные Береном в войско и стоящие станом где-то поблизости. Он знал, что недавно Ородрет выезжал в один из фортов у Нарога — для переговоров с их главарями. Когда пришла весть о пленении Финрода и предательстве Берена, Бретильские Драконы — так это щенячье войско себя называло — попросилось под его руку.

— Ты прав, — Куруфин сильно толкнул ногой пятку Келегорма, чтобы тот не успел сказать или сделать какой-нибудь глупости. — Безопасность людей Бретиля должна быть много важней охоты сыновей Феанора. Скажи, юноша, кто ты?

— Я Форлас Фин-Тарн, сын Фарада Мар-Тарна, — юнец поклонился.

— Достойное имя, — сказал эльф. — А я — Куруфин, сын Феанора. Со мной Келегорм, мой брат.

Юнец поклонился еще раз. Куруфин не собирался проникать в его разум с помощью осанвэ, но чувствовал: мальчишку так и распирает от гордости.

«Чего ты хочешь?» — услышал Куруфин мысль брата.

«Не мешай мне», — Куруфин пока и сам не знал, чего хочет, ему было просто интересно.

Он вдруг понял, что недооценивал людей. Мальчишки, набранные Береном, действительно были войском, и этим войском из-за пренебрежения братьев-Феанорингов к людям сейчас распоряжался Ородрет… А почему?

Сделать так, чтобы молодой горец пригласил их в стан, да еще и почел это для себя великой честью, не составило труда. Стан представлял собой землянку, врытую в берег реки, так, что двумя стенами служил обрыв, а третья была насыпана из той земли, которую вынули, углубляя и разравнивая дно. От людей и лошадей в землянке сделалось тесно, но эльфам тоже удалось поместиться. Развели огонь, согрели эль. Форлас много говорил, и Куруфин умело поощрял его.

…Вести о предательстве Берена, конечно, дошли и до его людей. До его собственной матери. Форлас говорил, что она угасает, отходит — и уже перестала есть и пить. Так Беоринг, ко всему прочему, в скором времени должен был сделаться и матереубийцей. Форлас говорил о своем бывшем князе с такой ненавистью, что Келегорм безошибочно узнал в ней былое обожание. О, да, в этом смертном были задатки вождя, и немалые. Его должны были любить. Но если его так любили — то его не могли возненавидеть все, и сразу… Должны были остаться и верные.

— Да, — кивнул Форлас в ответ на заданный вопрос. — Он подобрал где-то на востоке худородного мальчишку, оруженосца. Этот паршивец на днях сбежал — то ли не вынес позора, то ли заскучал по своему хозяину. Еще двое исчезли с ним — один из них был командиром нашего хэрта, и хорошо, что он сбежал сейчас, а не ударил в спину, когда началось бы настоящее дело. А другой — оборванец из Дреганов. Осенью он ходил на разведку в Дортонион… Наверное, через него Берен сносился со своими господами…

Куруфин подумал, что паренек вовсе не прочь сам командовать хэртом.

Они провели с Драконами ночь, поделились с ними своим хлебом, яблоками и вином, похлебали их варева из ячменя и копченого сала, поучаствовали в бдении на страже между часом волка и часом пса, и перед рассветом расстались — люди поехали своей дорогой, эльфы своей. Куруфин был доволен тем, как они провели время.

— Может, хоть сейчас ты скажешь, что у тебя на уме? — Келегорм, дувшийся и молчавший до полудня, наконец не выдержал.

— Может, и скажу, — прищурившись, Куруфин улыбнулся серебряному солнцу. День был не ясный и не пасмурный — небо заволокла ровная, легкая дымка, сквозь которую просвечивала глубокая синева. Куруфин любил такую погоду. — Ты заметил, как этот мальчишка, Форлас, ненавидит Берена?

— Никто не ненавидит его сильнее, чем я.

— Ошибаешься. Ты ненавидишь не столько его, сколько того, кто владеет сердцем Лютиэн. Тебе не важно, Берен это или нет — как всем нам неважно, кто владеет Сильмариллами. А вот Форлас ненавидит именно его. Такого, какой он есть. И знаешь, за что?

— Внимаю тебе, мой велемудрый брат, — процедил Келегорм.

— За то, что тот обманул его надежды. Несчастный мальчик любил своего вождя. Примерно так же, как жители Нарготронда любили Финрода. Но любовь не прощает обмана. Стоило обмануть их в их самой сокровенной надежде — и вот о Финроде никто слышать не хочет, о Берене тоже. Какими муками, угрозами или посулами вырвали его предательство — все равно… Он обманул надежду, которую сам же и пробудил — горе ему!

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Келегорм.

— Я знаю. — Куруфин улыбнулся одним краем рта. — Это дело времени. И только. Она его не просто забудет — она его возненавидит. А вот ты, брат — ты делаешь огромную ошибку, что попадаешься ей на глаза сейчас, когда в ней пробуждается ненависть. Ты предоставляешь ей для этой ненависти удобный предмет.

— Я не могу не видеть ее!

— Тогда смотри за ней так, чтобы она тебя не видела… Но это просто к слову. Главное — не дать Ородрету опереться на людей Берена.

— Это мальчишки, — поморщился Келегорм.

— Это воины, — отрезал Куруфин.

— О чем ты только думаешь!

— О том же, о чем и ты, Келегорм — с той лишь разницей, что тебе все подавай здесь и сейчас. А так можно только погубить дело. Ородрету не хватает воли, но он не глуп. Он — ветвь от того же ствола, что и мы. Когда он поймет, что прижат к стенке, он от страха может вдруг сделаться решительным.

— А что, если и так? В Нарготронде слушают нас.

— Но не только нас. Там слушают, например, бардов… Вес в совете имеет голос Гвиндора и отца его Гвилина… А за Гвиндором стоят стражи границ… Дома, что в родстве с тэлери Гаваней, никогда не присоединятся к нам…

— За нами все равно немалая сила.

— Она должна быть не просто «немалой». Она должна быть такой, чтоб им и в голову не пришло пробовать крепость наших клинков. Чтобы Ородрет сразу понял: сопротивляющийся обречен.

— Неплохо сказано. И ты хочешь заполучить смертных?

— Я хочу всех, кого только можно.

Келегорм на миг поднял голову, глянул в подернутое дымкой небо — но не выдержал, спрятал глаза.

— А я хочу только тебя, Соловушка, — еле слышно проговорил он.

* * *

Дни тянулись гораздо медленнее, чем в заточении на вершине Хирилорна. До рукоделия, даже самого простого, Лютиэн не допускали — Келегорм боялся, что она измыслит какие-нибудь чары и попытается бежать. Несколько раз он пробовал вынудить у нее слово не делать попыток к бегству, но всегда она отвечала одно и то же: каждый узник имеет право искать освобождения — и Келегорм не ослаблял стражу. Лютиэн искала пути к их сердцам, пыталась с ними говорить — они не отвечали; она пела вечерами, тихо и скорбно, но никто не входил, разве что на ее просьбы — и тогда она замечала время от времени, что ресницы входивших слегка влажны. Однако это были феаноринги. Они могли плакать, слушая песню, но не могли нарушить верность своим лордам. Лютиэн вспоминала слова Ородрета — да, именно упоение страданием было видно во многих из них.

Хуан казался более благодарным слушателем, и Лютиэн говорила с ним, если не читала. Хуан казался более благодарным слушателем, и Лютиэн говорила с ним, если не читала. В Дориате искусством письма кроме Даэрона, владели немногие. Это была забава — превращать речь в цепочки рун. У нолдор и это было иначе. Они писали хроники событий, записывали повести о своих и чужих делах, и даже песни свои перелагали на безмолвную бумагу и на пергамент. Нолдор словно бы стремились запечатлеть себя, оставить свои мысли и слова для тех, с кем никогда не встретятся лицом к лицу. Ей приносили из книгохранилища множество свитков, поначалу дело шло медленно, так как она с трудом читала тенгвар, но когда она освоилась с непривычными чертами и дугами, дело пошло на лад.

Книги принесла ей та самая женщина-бард, Эленхильд. Рожденная в Средиземье, она питала тягу к валинорской мудрости, и когда Финрод пожелал создать хранилище книг и записей, среди первых взялась за эту работу. Она объяснила Лютиэн правила чтения тенгвар и по ее просьбе принесла из книгохранилища записи Финрода о людях.

Эленхильд не скрывала, что считает заточение Лютиэн делом неправедным, но помочь ничем не могла. Стражи не имели права запретить ей, барду Нарготронда, входить к Лютиэн, но всегда присутствовали при их встречах и следили, чтобы, кроме книг, ничто не перешло из рук в руки.

Лютиэн читала записи Финрода о людях, изложение их легенд и перевод на эльфийские языки их песен. Лютиэн узнала одну из легенд, слышанную некогда от Берена: будто бы Аладар, отец их народа, был так силен и горд, что соперничал с богами. Боги же тогда воевали с Мэлко, но, зная, что их удачи на это не хватит, приготовили большой котел с удачей, чтобы выпить на пиру и на другой день одолеть. На этот пир они собрались позвать и Аладара, но Мэлко испортил богам их затею: он рассказал Аладару, что боги замышляют убить его, дабы править миром без помехи от людей. Они поднесут ему чашу с удачей, но сами выпьют больше, и одолеют его. Аладар в гневе явился на пир, по праву гостя получил большую чашу с удачей первым и осушил половину чаши одним глотком, а остальным осталась только вторая половина на всех. Мэлко предложил Аладару союз, но тот с презрением отверг его — после того, как его удача равнялась удаче всех богов, он считал, что ему нечего бояться. Тогда хитрый Мэлко, который боялся и богов, и Аладара, предложил богам переговоры. На переговорах он сказал, что Аладар желает изгнать всех богов за круги мира. Боги обеспокоились, и Мэлко посоветовал им изготовить точно такую же чашу, но с неудачей. Боги сделали по его совету, и снова на пир явился предупрежденный Мэлко Аладар, и получил чашу первым, и уполовинил одним глотком… И в этот миг ноги его подкосились и голова отяжелела так, что он упал навзничь и свалился с той высокой горы, где было обиталище богов. С тех пор, гласит человеческая легенда, удача и неудача ходят за людьми вместе, и нет такого счастья, за которое не пришлось бы платить горем.

Приписка Финрода гласила: «Как и многие легенды и сказки людей, эта не является достоянием Мудрых, но представляет собой всеобщее знание. Иные говорят, что такого рода сказки нарочно выдуманы, дабы вводить в заблуждение простецов, но я думаю иначе. В самом деле, Мудрые видят причину человеческих несчастий совсем в другом, но и эта легенда повествует о соблазне от Мэлко: отец людей пожелал сравняться силою со всеми богами вместе взятыми. Здесь есть зерно от некоей истины, которую в чистом виде не хранит ни одно людское предание, но каждое — по ее осколку. Некогда люди прогневили Отца, и стыд за это гнетет их так, что напрямую рассказать об этом они не в силах, но выражают свою печаль об утраченном блаженстве образно».

Лютиэн отложила свиток. Берен, Берен, что же ты наделал? Что с тобой сейчас, чем они тебя держат? Должна ли я отправиться за тобой в стан врага, как княжна Айад из твоих сказок — за своими семью братьями? Или тебя уже не спасти? Где Финрод? И что с ним сделали?

Она легла и лежала, пока ее дыхание не выровнялось, потом опять встала и возложила на столик свиток — первый попавшийся. Это снова был почерк Финрода. На мгновение Лютиэн словно увидела его сосредоточенное, даже суровое лицо, склоненное над бумагой. Как обычно, описывая беседы с людьми, Финрод писал о себе в третьем лице.

"И вот вышло так, что однажды весной Финрод гостил в доме Белемира; и разговорился он с мудрой женщиной Андрет, и зашел у них разговор о людях и об их судьбах. Ибо незадолго до того (вскоре после праздника Середины зимы) скончался Борон, владыка народа Беора, и Финрод был опечален.

— Горестно мне видеть, Андрет, — говорил он, — что народ ваш уходит так быстро. Вот ушел Борон, отец твоего отца; ты говоришь, что для человека он прожил долго, но я едва успел узнать его. На самом деле, мне кажется, что совсем недавно повстречал я Беора на востоке этого края, однако же он ушел, и сыновья его тоже, а вот теперь и сын его сына.

— С тех пор, как мы перешли Горы, — сказала Андрет, — прошло больше сотни лет. И Беор, и Баран, и Борон прожили за девяносто. Прежде, чем мы пришли сюда, мы уходили раньше.

— Значит, здесь вы счастливы? — спросил Финрод.

— Счастливы? — переспросила Андрет. — Человек не бывает счастлив. Уходить, умирать — всегда горестно. Но здесь мы увядаем не столь быстро — хоть какое-то утешение. Тень чуть-чуть рассеялась".

Лютиэн вздрогнула, поняв, что держит в руках. Тот самый свиток, по копии которого Берен учился чтению и письму — ведь Финрод не мог не отдать Андрет запись беседы с ней. Андрет была неграмотна, вспомнила она, и Берен пересказывал ей этот athrabeth наизусть. Каждое слово этой беседы он носит в своем сердце… Лютиэн пододвинула к себе светильник, сделала пламя поярче и начала читать внимательнее.

"— Все вы, эльфы, думаете, будто мы умираем быстро от природы. Будто мы хрупкие и недолговечные, а вы — могучие и бессмертные. В ваших легендах говорится, что мы — «Дети Эру», но мы и для вас — всего лишь дети. Вы нас, конечно, любите, но мы — низшие создания, и вы смотрите на нас сверху вниз, с высоты своей мощи и мудрости, и снисходительно улыбаетесь — или жалеете нас — или качаете головой.

— Да, ты близка к истине, — вздохнул Финрод. — Это можно сказать про многих моих сородичей. Но не все так думают. Я так не думаю. Но пойми, Андрет — мы не в шутку зовем вас Детьми Эру: этим именем мы не шутим, и не поминаем его всуе. Мы говорим так, ибо знаем — а не потому, что так говорится в наших легендах. Мы считаем вас своими родичами, и родство наше (и в hroa, и в fea) теснее, чем общая связь, что объединяет нас со всеми прочими тварями, живущими в Арде, и этих тварей между собой. Мы любим всех, кто живет в Средиземье, по мере их достоинства: зверей и птиц, что дружат с нами, и деревья, и даже прекрасные цветы, что увядают быстрее людей. Когда они уходят, мы тоже жалеем о них, но мы считаем, что это — часть их природы, такая же, как их рост или цвет. Но о вас, наших ближайших родичах, мы скорбим куда сильнее. Но ведь в Средиземье все недолговечно, так почему же мы не можем думать, что и ваша краткая жизнь — часть вашей природы? Разве сами вы думаете иначе? Из твоих слов, из горечи, что слышится в них, я понял, что вы считаете, будто мы заблуждаемся

— Да, государь, — сказала Андрет, — я думаю, что вы заблуждаетесь, как и все, кто думает, как ты, и что само это заблуждение — от Тени".

Так вот, какую рану носит в сердце Берен… Если он держался той же веры, что и его родственница — то должен полагать людей бессмертными изначально, как и эльфы… Но это какая-то нелепица — бессмертные Смертные… Она читала внимательно, стараясь не пропустить ни единого знака. Так же жадно, наверное, Финрод слушал речи Андрет — та загадка, которая таилась в людских легендах, обещала открыть перед ним разгадку…