Дуэт (№1) - Роза Черного Меча

Какая-то часть ее души твердо стояла на своем, готовая утверждать и доказывать до хрипоты, что он ей по-настоящему отвратителен и противен. Но все тот же слабый голос пробивался через ее оборонительные рубежи и нашептывал, что не все в Эрике так уж сильно ее отталкивает. И отмахиваться от назойливого голоса с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Черный Меч был так подавляюще мужествен, он обладал властностью и даром повелевать. Она стояла , перед ним в этом тесном закутке и чувствовала, как заливает ее горячая волна воспоминаний о его пылких объятиях. В довершение всех бед его мысли, казалось, следовали тем же путем: серые неумолимые глаза медленно скользили по ее фигуре, словно запоминая каждый изгиб ее тела. Заключенная, как в броню, в плотное шерстяное платье с высоким воротником, Розалинда чувствовала всю силу его взгляда и не находила от него никакой защиты. Внезапно она ощутила, как обволакивает ее аура его мужского присутствия, и задохнулась от запретных воспоминаний и греховного желания. Их глаза встретились, и в его взгляде она прочла обещание-угрозу того, что будет потом, В паническом страхе она отступила на шаг, понимая только одно: надо спасаться, пока не поздно. Но Черный Меч оказался проворнее. Словно прочитав ее мысли, он быстрым движением схватил Розалинду за руку. Оба флакона с приготовленными ею целебными снадобьями упали на слой соломы между ними. Он взглянул на них, потом поднял глаза.

— О, это для меня? — спросил он с насмешливой галантностью. — Моя лесная нимфа вернулась, чтобы исцелить мои раны? Может ли такое быть? Неужели я вижу перед собой ту самую девушку, которая пожелала подставить меня под кнут? Ах, кровь Христова, как видно, красавица чувствует себя виноватой, если приходит с целебными мазями. — Он потянул ее за руку и привлек поближе к себе, как она ни упиралась. — Это правда, моя дикая роза? Тебя удручает мысль о глубоких следах, которые оставили твои острые шипы?

— Это не моих рук дело, — запротестовала она, безуспешно пытаясь освободиться от его железной хватки. — У меня нет причин, чтобы считать себя виноватой!

Но на самом деле она считала себя виноватой, и к ее немалой досаде он каким-то образом это знал,

— Ты чувствуешь свою вину, — уверенно возразил он. — Но это не более того, что чувствует любая знатная дама. Мужчина рискует жизнью и вечным блаженством, а прекрасная дева рукоплещет и подбодряет его радостными возгласами. И только когда смолкают фанфары и ликованию приходит конец, ее настигает печаль о ранах, которые он получил. — Он резко выпустил ее руку и цинично усмехнулся:

— Что ж, моя прекрасная Роза, ты можешь загладить свою вину.

Он повернулся к ней спиной и распрямил плечи.

— Нанеси бальзам на мои раны. Боюсь, однако, что он будет обжигать сильнее, чем любой кнут.

Первым побуждением Розалинды было немедленно повернуться и удрать. Но вид ужасных красных рубцов, пересекающих его спину, и струпьев запекшейся крови пригвоздил ее к месту. Эти отметины, на которые страшно было смотреть, достались ему из-за нее. Из-за нее он претерпел невыразимые муки и продолжает их терпеть. Несмотря на страх перед ним, несмотря на недоверие к его побуждениям, она не могла оставить его без помощи. Ненависть переплавилась в нестерпимый, удушающий стыд, и слезы набежали на глаза, когда она наконец наклонилась, чтобы поднять упавшие флаконы.

— Мне… мне нужна вода, — прошептала она, обращаясь к этой широкой неподвижной спине. — Я сейчас же вернусь.

Она схватила стоявшее поблизости ведро и умчалась в темноту. Но если Розалинда и рассчитывала найти хоть какое-нибудь утешение в безлюдной ночи, ей пришлось горько разочароваться. Когда она возвратилась с водой в конюшню, в горле стоял комок и сердце билось неровно, правда слезы высохли и руки больше не дрожали.

Черный Меч стоял на том же месте, хотя, на ее взгляд, стоял не так неестественно выпрямившись, как раньше. Однако при ее появлении он снова напрягся, и голос его зазвучал столь же насмешливо.

— Готовы начать, миледи? — спросил он, делая особенно издевательское ударение на последнем слове.

Но Розалинда не вскипела ответным гневом. Она была слишком подавлена трудной задачей, которую сама поставила перед собой, и слишком измучена раскаянием.

— Ты можешь сесть? — неуверенно спросила она. После секундного колебания он уселся на тот же ящик. Спина Черного Меча являла собой поистине устрашающее зрелище. При всех своих талантах целительницы и опыте врачевания, Розалинда так и не научилась справляться с дурнотой, которая накатывала на нее при виде разорванной кожи. Она понимала: сейчас, именно сейчас она обязана преодолеть свой ужас и выполнить все, что положено. Больше всего ее страшило то, что для лечения его ран придется произвести такие действия, от которых сначала ему станет еще больней. Но с этим ничего нельзя было поделать, и, глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она приступила к своей миссии.

— Будет больно, — тихо предупредила она, после того как оторвала большой кусок полотна от подола своей сорочки и намочила этот кусок в холодной воде. Затем, стиснув зубы в предвкушении того, что неминуемо должно было последовать, она прижала мокрое полотно к рубцам у него на лопатках. Она почувствовала, как он вздрогнул. У нее самой тоже что-то дрогнуло внутри, и дурнота подкатила к горлу. Но он не издал ни единого звука, и она тоже была обязана держать себя в руках. Бережно касаясь его, она быстро размочила засохшие струпья и смыла их со спины. В какой-то момент ей пришлось опереться рукой на его плечо, и, как ни странно, тепло и твердость этого плеча, которого не коснулся кнут, дали ей силы, чтобы продолжать. Вдоль позвоночника, поверх литых мускулов, она проводила намоченной тканью, смывая кровь, грязь и клочья свисающей кожи. За этим последовало ополаскивание чистой водой, и наконец она осторожно нанесла бальзам на раны и рубцы, ощущая, как размягчается и тает мазь, согреваемая теплом его кожи. Только когда Розалинда благополучно завершила свою миссию, напряжение хоть немного отпустило ее, и, должно быть, он это почувствовал.

— Хорошо сработано, миледи, — тихим и слегка охрипшим голосом похвалил он ее. — Но знаете ли вы, что легчайшее прикосновение пальцев прекрасной девушки может оказаться куда более мучительной пыткой для мужчины, чем самое суровое бичевание?

Она рывком выпрямилась и уставилась в его затылок.

— Такой же мучительной, как петля палача?

Он слегка повернул голову, чтобы встретить ее взгляд.

— Об этом я не могу судить с уверенностью, поскольку не располагаю точными сведениями.

— Зато я располагаю! — не выдержала она, до глубины души уязвленная тем, что, даже терзаясь болью, он мог еще над ней смеяться. — Те люди, которые висели там, они… они задыхались… и корчились. Ты слышал их хрипы! И это могло случиться с тобой! Почему ты не можешь удовольствоваться тем, что остался в живых?

Дав волю вспышке гнева, растерянности и жутких воспоминаний, Розалинда не сразу почувствовала, как на глаза набежали слезы. Когда они сорвались с темных ресниц и покатились по щекам, она смахнула их тыльной стороной ладони, досадуя оттого, что расплакалась при нем. Но когда она повернулась и устремилась к выходу, он встал и снова взял ее за руку. Они стояли, не в силах отвести глаза друг от друга, но мгновение миновало, и он еще крепче сжал ее руку, а глаза у него опасно сузились.

— Я весьма рад, что остался в живых, миледи. Но — «удовольствоваться»? Я удовольствуюсь только тогда, когда то, что мое по праву, станет действительно моим.

— Но… я пыталась добиться, чтобы ты получил обещанную награду… — запинаясь, проговорила Розалинда. — Я действительно пыталась…

— А как насчет тебя самой? — перебил он ее. — Ты моя, потому что принесла обет по обряду весеннего обручения. — Его глаза пронзали ее с пугающей силой. — Ты моя по праву владения.

— Нет, — прошептала она, не желая признавать убийственную правду его слов. — Нет, я — не чье-то владение, и уж во всяком случае не твое.

Она так говорила, но слова ничего не могли изменить. Молчание тянулось долго, и наконец он выпустил ее руку.

— Кто скажет правду твоему отцу? Ты или я? — спросил он тихим и спокойным голосом, в котором, однако, ей явственно слышалась угроза.

— Неужели ты говоришь всерьез? — ахнула она. — Ты же понимаешь, что это — твой смертный приговор!

— Ты скажешь ему, что мы муж и жена — воистину и без оговорок, — или я скажу? — настаивал он, словно и не слышал ее возражений.

— Я стану все отрицать… — Розалинда медленно покачала головой, глядя ему в глаза. — Ты безумец, — прошептала она, заметив, какую угрюмую решимость выражает его лицо. — Он же убьет тебя! Ты даже не успеешь рассказать ему все до конца!

— Ему, несомненно, ничуть не больше, чем тебе, захочется, чтобы правда вышла наружу, — едко парировал он. — Но я… — Он осекся и помрачнел. — Есть дела, которыми я должен заняться незамедлительно. Дела, которые я не стану откладывать.

Он потянулся за рубашкой и снова насмешливо улыбнулся:

— Посудите сами, леди Розалинда. Если он так кровожаден и если он прикончит меня за то, что я открою ему правду, то вы по крайней мере от меня избавитесь. Но ведь в конечном счете именно этого вы желаете больше всего, разве не так?

Розалинда была совершенно растеряна и сбита с толку этим парадоксальным рассуждением. Она вообще не могла бы сказать, чего хочет от этого человека, но одно не подлежало сомнению: она не хотела, чтобы его прикончили, и уж тем более — по воле ее отца.

— Я не хочу твоей смерти, — ответила она еле слышно. Он слегка вскинул голову, и его брови скептически поднялись.

— Ты отвергаешь меня как супруга, но не хочешь моей смерти, — принялся он размышлять вслух, словно прикидывая на руке вес какого-то груза. Потом его взгляд стал более острым, а голос резким. — К сожалению, выбора у нас нет. Если правда выплывет на свет, то, по твоим словам, в живых меня не оставят. Но и без правды я жить не могу. Так что, сама видишь… — Он еще раз усмехнулся и подвел итог:

— Среднего пути нет и быть не может. Ты можешь выбрать то или другое — и ничего больше.

— Но почему? — закричала она, растерянная как никогда. — Почему ты оставляешь только эти две возможности? Почему ты не можешь согласиться…

— Потому что ты дала обет, — прервал он ее вопросы; Он выронил рубашку и схватил Розалинду за руки. — Потому что мы заключили брак по обряду весеннего обручения. — Он наклонил голову, и его опаляющий взгляд встретился с ошеломленным взглядом Розалинды. — Потому что ты моя жена. Моя.

И тогда его губы прижались к ее губам с таким пылом и напором. что она едва устояла на ногах. Гнев, боль, желание — все вспыхнуло и перемешалось в этом поцелуе. Он был немилосердно требовательным, он вынуждал ее рот раскрыться, и язык Эрика проскользнул между ее губами, которые вдруг стали такими послушными… Не осталось протестов, не осталось страха — они расплавились в огне его страсти. И даже жестокая сила поцелуя, его непререкаемая властность, как ни странно, делали ее все более мягкой и податливой, и. наконец она прильнула к нему, забыв обо всем в его объятии.

Голова у нее кружилась и трудно было дышать, когда он наконец чуть отстранился. Их глаза встретились, и в это мгновение Розалинда почувствовала, что ему словно бы открылась какая-то ее тайна, — словно она чем-то выдала себя. Потом он улыбнулся, и это зыбкое ощущение сменилось уверенностью. Она высвободилась из его рук, смущенная и испуганная хаосом собственных чувств.

— Не надо ни от чего отрекаться. Роза. О нашем союзе должны знать все. Я и так слишком долго болтался у твоих юбок, а есть неотложные дела, которые требуют моего внимания.

Он запнулся и помрачнел. На какой-то момент он, казалось, сбился с мысли.

Зато Розалинда обрела голос.

— Болтался у моих юбок?!! — яростно повторила она. — Как ты смеешь укорять меня за твою собственную глупость? Нет, ты в самом деле совершенно безумен!

— Может быть, и так. Роза. Время покажет. Поэтому беги к отцу и расскажи ему все. Расскажи, как я поцеловал тебя в конюшне. Расскажи, как я занимался с тобой любовью в лесу. — Увидев, как широко раскрылись от возмущения ее глаза, он рассмеялся:

— Расскажи ему, что мы — муж и жена, или об этом расскажу я. И тогда моя кровь будет на твоей совести.

Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Ро-залинды. Она вылетела из конюшни и помчалась не разбирая дороги, а в ушах все еще отдавались его издевательские слова и оскорбительный смех. Она пересекла пыльный двор, добралась до парадной залы и, миновав ее, поднялась по узкой каменной лестнице в восточную башню. Но, даже укрывшись в спасительной тишине своей комнаты и заперев дверь на засов, она не нашла утешения.

Розалинда быстро разделась и заплела длинные волосы в одну толстую косу, но еще долго не могла отдышаться.

Нельзя было открывать отцу правду. Но не примет ли дело еще более скверный оборот для Черного Меча, если он сам обо всем расскажет? Конечно, он злодей и преступник и заслуживает любой кары, какую бы ни послала ему судьба, но она не могла допустить, чтобы его снова обрекли на муки. Раздираемая этими противоречивыми чувствами, Розалинда забралась в постель и укрылась тяжелым одеялом из овечьих шкур. Но и здесь ей не давала покоя одна неотвязная мысль: как она ни поступит — сохранит ли секрет или раскроет его, — конец будет один. Если отец узнает, он наверняка разделается с Черным Мечом и скорее всего казнит его. Тут уж никакие ее мольбы делу не помогут. И тогда — Черный Меч совершенно прав — его кровь будет на ее совести.

Она спрятала лицо в ладони, желая отгородиться от всего света. Ну почему он так упрям? Какой прок от его непреклонности?

И когда безмерное изнеможение подвело ее к порогу спасительного сна, она не могла с уверенностью сказать, кто же тот человек, чья непреклонность больше всего удручает ее: Черный Меч — или ее отец?

14

Розалинда проснулась перед рассветом. Когда она спустилась в парадную залу, там еще только разводили огонь в камине, а четверо слуг расставляли столы. Две хмурые прислужницы вкатили тележки с кувшинами свежего эля и корзинами, наполненными вчерашним хлебом, чтобы с утра было чем подкрепиться.

Резаный тростник на полу мог внушать только отвращение, мимоходом отметила Розалинда. Утром пол выглядел еще хуже, чем вечером. Однако многочисленные задачи, которые ей предстояло решить, для того чтобы замок вновь обрел былой блеск, не слишком волновали ее, по крайней мере сейчас.

Она спала плохо, то и дело просыпаясь. Из головы не выходил ультиматум, перед которым поставил ее Черный Меч. Сама ли она откроет все отцу, или это сделает Эрик — ни о чем другом он и слышать не хотел. Она же, со своей стороны, твердо решила держать отца в неведении. И теперь, выскользнув из высоких дубовых дверей, она намеревалась предпринять еще одну попытку уговорить Эрика. Если бы только добиться, чтобы он подождал… Если бы он просто согласился попридержать язык… ненадолго.

На куртинах крепостной стены сменялись дозорные; слуги и ратники приступали к дневным делам. По пути ей повстречалась стайка дворовых мальчишек с пустыми ведрами на коромыслах — они направлялись к колодцу. Их шумный говор сразу затих, когда они приметили Розалинду, но, поспешно сдернув с голов бесформенные шапчонки, они уставились на нее во все глаза, разинув рты, явно не имея представления о том, как следует держаться в подобных случаях.

Еще одно дело, которым придется заняться, подумала Розалинда, одарив их улыбкой, и двинулась дальше. В Стенвуде явно не хватает жизненных удобств. Домашнее хозяйство, по-видимому, пребывает в самом плачевном состоянии. Дети в замке не умеют себя вести. И где, удивлялась Розалинда, нахмурив лоб, где женщины-служанки? Она видела только двух сегодня — в парадной зале — и еще нескольких вчера вечером. Ах да, была еще молочница, припомнила она, но быстро отмахнулась от этого воспоминания. Женщин в замке было немного, их никогда не оказывалось под рукой; а те, которых она видела, казались неряшливыми, плохо обученными и изможденными. Стенвуду явно не хватало женской руки. Но все это скоро переменится.

Розалинда приподняла конец пояса и ощутила приятную тяжесть подвешенных к нему ключей. Теперь она здесь хозяйка и, так или иначе, сумеет наладить жизнь в замке. Но первое, что она должна сделать, — купить молчание Черного Меча.

Хорошее начало было положено в бельевой, где она подобрала латаную-перелатаную, но чистую сорочку из мягкого полотна и теплую темно-зеленую тунику. Имея в своем распоряжении эти две вещи, а также чистые куски ткани для промывания и новую порцию бальзама, она была готова к встрече с Эриком. Тем не менее, когда она приблизилась к конюшне, от былой бодрости не осталось и следа.

Вдруг он опять поцелует ее? Рассудок подсказывал, что меньше всего сейчас следует беспокоиться насчет поцелуев. По-настоящему было важно только одно — что он может сказать или, того хуже, что он может сделать? Но, как и во всем другом, когда дело касалось Черного Меча, она вообще теряла рассудок.

Перед воротами конюшни она остановилась и попыталась овладеть собой. Не думай о нем, сурово приказала она себе. Он просто один из многочисленных слуг в отцовском замке, и он нуждается в ее искусстве врачевания. Не более того. Несмотря на все эти рассуждения, сердце у нее отчаянно колотилось и губы пересохли. Заставив себя сделать вперед один шаг, потом второй, она с надеждой подумала, что, может быть, его сейчас здесь нет.

Но он был в конюшне. Она услышала, как он что-то тихо сказал, а потом охнул от боли; за этим последовал такой звук, словно упало, что-то тяжелое. Опасаясь худшего, она поспешно обогнула невысокую стену и остановилась как вкопанная. Черный Меч сидел на корточках рядом с тяжелой гранитной глыбой. Толстопузый конюший пялился на него с неподдельным восторгом и глупо ухмылялся.

— Да я ни в жизнь не поверил бы, что такое может быть, кабы не видел собственными глазами! — Толстяк гордо похлопал ладонью по камню, поднял короткий стальной молоток и резко опустил его на глыбу. — Теперь мне куда сподручней будет работать… без этих болванов, которые только зря под ногами путаются. — Он снова воззрился на Черного Меча и криво ухмыльнулся; — Что ж, парень, сила у тебя есть. А если к тому же и голова варит, так мы с тобой поладим.

Он еще раз хлопнул по глыбе, повернулся и только теперь заметил Розалинду.

— Миледи?.. — Он изумленно уставился на нее, как будто глазам своим не верил: сама госпожа замка — и вдруг зашла в конюшню? Тем не менее он почтительно склонил голову и задал подобающий случаю вопрос:

— Я могу… могу ли я чем-нибудь услужить вам, миледи?

Взгляд Розалинды переметнулся от него к Черному Мечу и тут же вновь обратился к примолкшему конюшему. Смотреть на него было намного проще, чем на сероглазого силача, от взгляда которого ее и сейчас бросало в жар.

— Ты… ты можешь идти. Я собиралась только лечить… раны этого человека. — Она продемонстрировала флаконы с бальзамом в доказательство своих слов. — Он… он не сможет хорошо работать, если раны загноятся.

Конюший явно не был расположен возражать ей. В обществе знатной дамы он чувствовал себя неуютно и был рад возможности убраться отсюда.

— Мне нужно починить упряжь… И два щита. — Он потоптался на месте. — Вы уж только отошлите его ко мне, когда закончите, миледи, окажите милость.

Не имея более причин избегать этого, Розалинда в конце концов перевела взор на Черного Меча. Он оставался в той же позе, как и был, — сидел на корточках около огромного камня, который он, очевидно, передвинул по указанию конюшего. Но когда их глаза встретились, он медленно встал. И в который уже раз Розалинду поразила совершенная, хотя и грубая, красота этого человека. От него исходило ощущение силы — силы, подвластной разуму, который светился в его серых глазах. И еще гордость. Гордость угадывалась в том, как он расправлял плечи, как высоко держал голову, каким неизменно твердым был его взгляд. В эту минуту Розалинда засомневалась: он не тот, кем его считают. Он не слуга и не крепостной, рожденный для тяжкого труда на земле. Он знавал лучшую жизнь. Сейчас одно оставалось известным наверняка: как ни крути, а он все-таки простолюдин и преступник.

Задумавшись обо всех этих несуразностях, Розалинда едва не позабыла о цели своего прихода. И только когда он бегло взглянул на конюшего, подтаскивающего орудия своего ремесла поближе к передвинутому камню, а затем снова перевел глаза на Розалинду, она почувствовала, что пора приниматься за дело.

— Ты… ты не мог бы раздеться? Я хочу сказать, снять рубашку, — поторопилась она уточнить свою просьбу.

— Слушаюсь, миледи, — ответ прозвучал безукоризненно вежливо. Но сначала Черный Меч обвел ее неторопливым взглядом, чуть заметно улыбнулся и только после этого снял через голову рваную, испачканную в земле рубашку, бесцеремонно откинул ее в сторону и дерзко воззрился на Розалинду.

— Повернись, — охрипшим голосом приказала она, чувствуя, как краска заливает ее лицо. Грубое животное, сущий дьявол, так и кипела она, пока не увидела его спину. За ночь раны слегка затянулись, подсохли, но из-за усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы передвинуть камень, раны опять открылись, и струйки крови просачивались через засохшие остатки мази. В сочетании со многочисленными рубцами это выглядело ужасно. Розалинда была уверена, что ее бальзам способен довольно быстро залечить раны, но если и дальше так пойдет и раны будут открываться снова я снова, тут уж самый искусный лекарь не поможет.

— Почему этого человека поставили на такую тяжелую работу? — накинулась Розалинда на конюшего. Дав выход гневу, она уже не могла остановиться:

— Ты что, не видишь, к чему приводит такая глупость?

— Я не виноват, миледи. Ей-богу, не виноват, — посыпались торопливые объяснения. — Мне сэр Роджер приказал — мол, этот парень должен трудиться от зари до зари, и чтоб работа была не из легких. Я только то и выполнил, что он велел.

— Сэр Роджер? — переспросила она. — А от кого получает приказы сэр Роджер?

Ответ не понадобился. Розалинда вмиг поняла — достаточно было взглянуть на внезапно побледневшее лицо конюшего, — что сэр Роджер повинуется только ее отцу. И сразу все вернулось на круги своя. Черный Меч — и ее отец. Кровь застучала у нее в висках. Отец и Черный Меч. Она была подобна туго натянутой веревке, концы которой находились в руках у этих двух упрямцев, и оба тянули ее с равной силой каждый в свою сторону. Но они дергали ее хаотическими рывками, и притом всегда — в неожиданном направлении. Долго ли она сумеет балансировать между ними?

Видя, как беспокойно переминается с ноги на ногу ее собеседник, Розалинда устало вздохнула:

— Я поговорю с отцом. Можешь на этот счет не беспокоиться. Он понял это так, что ему дозволено удалиться, и не стал задерживаться. Еще раз поклонившись, он, пятясь, добрался до выхода и пропал из виду. Он-то был только рад унести отсюда ноги, но Розалинде не суждено было отделаться так легко. Снова оставшись в конюшне наедине с Черным Мечом, она чувствовала, как ее праведный гнев сменяется чуть ли не раскаянием. Он же не собирался облегчить ей задачу. Глупо было с ее стороны надеяться на что-то иное.

— Ну что ж, — начал он, и его серые глаза уже не отрывались от ее лица. — Ты собираешься поговорить с отцом. Поговорить обо мне. Что именно ты скажешь? — Его бровь насмешливо изогнулась. — Я жду ответа, милая женушка,

— Не называй меня так! — прошипела она, тревожно оглянувшись.

— Ты все еще это отрицаешь?

Конечно, она это отрицала. Иначе и быть не могло. И все-таки Розалинда поняла, что к нему нужен другой подход. Она прикусила нижнюю губу и вынула пробку из флакона.

— Я пришла осмотреть твои раны. Неужели я не могу этим заняться без опасения, что мы тут же начнем ссориться?

Некоторое время оба молчали. Потом Розалинда допустила опасную ошибку; она подняла на него глаза. Он смотрел на нее в упор, но что выражало его лицо — Розалинда не в силах была определить. Во всяком случае не гнев. И тем не менее сердце у нее сжалось.

— Ссориться? Да у меня совсем другое на уме, — сказал он медленно и хрипло.

Этого было достаточно, чтобы все соображения насчет ран и способов врачевания мигом вылетели у нее из головы, вытесненные другими мыслями, слишком греховными, чтобы им можно было дать волю. Но она отказалась понимать скрытый в его словах намек и решительно перевела разговор на тему, которая была сейчас самой насущной.

— Я долго думала о том, что ты сказал вчера, — начала она, боясь взглянуть ему в глаза.

— И что-нибудь надумала? — спросил он беспечно, хотя она и уловила настороженность в его голосе.

Розалинда вздохнула и встала рядом с ним. Руки у нее слегка дрожали, когда она начала наносить бальзам на его спину. Ее обрадовало уже то, что он не остановил ее, а лишь чуть повернул голову так, чтобы видеть ее лицо. Но все равно она понимала, что на заданный вопрос придется ответить.

— Мне нужно время, — наконец прошептала она. — Совсем немного времени, — поспешила она добавить. — Если бы ты знал, как опасно твое положение…

— Ты же сейчас смазываешь мне спину своим снадобьем. Думаешь, я не понимаю, как это опасно для меня? — резко бросил он.

Ее руки безвольно повисли, и он повернулся к ней. Лишь жалкие дюймы разделяли их.

— Я — новый раб твоего отца. — Он произнес это, словно выплюнул изо рта нечто грязное и отвратительное. — Ты обещала мне награду. Ты вместе со мной принесла брачный обет во время нашего обручения. Но с тех пор, как ты оказалась здесь, ты все это отвергаешь. Ты моя жена. И только это я приму как свою награду.

— Но он никогда не согласится, чтобы ты стал моим мужем! Неужели ты не понимаешь? — взмолилась она. — У тебя нет титула… нет земель…

— А если бы были — он бы согласился? А ты сама?

Слова, которые так и рвались у нее из сердца, застряли в горле, когда она услышала этот странный вопрос. Никому и в голову не пришло бы, что знатная дама может стать женой простолюдина. Это было просто неслыханно. Однако в долгие мгновения, когда они смотрели друг другу в глаза, она — в который уже раз — подумала о том, как не похож он на человека из простонародья. Его осанка была столь благородной, его гордость — столь очевидной. Она задумчиво нахмурилась. Слабая надежда волной поднималась в душе.

— Кто ты? — вырвалось у нее. Она всматривалась в него так, словно видела впервые. — Кто ты и как случилось, что ты оказался на эшафоте в Данмоу?

Он тоже не отрывал от нее взгляда, и ей показалось, что вот сейчас он поведает ей какую-нибудь удивительную историю. Вдруг окажется, что он — заколдованный принц, как в сказке про двух сестер и медведя. Или вельможа, которого преследует завистливый и мстительный эльф… Но нет, здравый смысл подсказывал, что эльфы и заколдованные принцы существуют только в сказках и легендах и что вопреки всем ее надеждам он скорее всего именно таков, каким его считают: разбойник и злодей. Временами — неотразимый. Даже с редкими проблесками сострадания. Но разбойник, и ее отец никогда не сочтет его приемлемым мужем для единственной дочери.

Он пожал плечами, и взгляд его посуровел, словно он подчеркнуто не желал ворошить прошлое.

— Я Эрик. Из Уиклиффа. Я тебе уже это говорил.

— Кем был твой отец? — настаивала она. Розалинда снова рассердилась на него за эту очевидную уклончивость и еще за то, что он по-прежнему представлял для нее угрозу.

— Мой отец ничем особенным не прославился, — ответил он после недолгой паузы. — Из детей моей матери я был самым младшим. Уиклифф ничего не мог дать мне, так что…

Он пожал плечами, как будто этим можно было объяснить все остальное. Но на самом деле этим нельзя было ничего объяснить, и Розалинда разозлилась еще больше.

— Уиклифф ничего не мог тебе дать? Вероятно, потому, что ты уже украл все ценное, что там имелось раньше? Тогда ты отправился в другие места и бродяжничал, пока тебя не изловили в Данмоу! — Она схватила пробку и заткнула горлышко флакона. — Да, я обещала тебе награду! Да, я обручилась с тобой, зная, что ты приговорен к смерти! Но я никогда не думала, что ты… что ты…

Она запнулась, потому что сама поняла, до чего глупо звучат ее слова. Она не ожидала, что он действительно окажется вором или убийцей? Это были всего лишь ребяческие надежды, поняла она.

Ребяческие, да не совсем, мелькнула внезапная мысль. С этим мужчиной она чувствовала себя женщиной. Он стал ее мужем, а она — его женой. И нахлынувшее воспоминание об их бурном соединении — о немыслимом наслаждении тех часов — снова ослепило ее. Она хотела, чтобы он оказался кем-то другим, не тем, за кого его принимали, потому что… потому что в таком случае то, что они делали, казалось бы не таким дурным.

— Ты никогда не думала, что я окажусь рядом и потребую расплаты? Да может ли это быть? — Он схватил ее за руки и основательно встряхнул. — Какая же вы бессердечная женщина, леди Розалинда. Ну тогда скажите мне, почему вы изволите колебаться и не торопитесь все рассказать вашему отцу? Если вы так уж уверены, что он покарает меня смертью, почему бы не поведать ему правду и не покончить со всем этим?

— Я не хочу, чтобы ты умирал! — воскликнула Розалинда, отвечая лишь на последний из его вопросов. — Но если ты так твердо стоишь на своем. Если ты так безумен…

Он по-прежнему держал ее мертвой хваткой, но после этих ее сбивчивых слов что-то изменилось. Он притянул Розалинду чуть ближе к себе.

— Не хочешь, чтобы я умирал? Значит, хочешь, чтобы я остался жив? Но тогда я должен спросить: почему? Почему, Роза? Что ты выиграешь от моего присутствия в Стенвуде?

Его глаза впивались в ее бледное, испуганное лицо. Он протянул РУ^У и снял у нее соломинку с волос. Потом легко провел пальцами по ее щеке. — Возможно ли, что моя маленькая колючая Роза хочет солнца и бури одновременно?

Он улыбнулся при виде ее растерянности, но глаза у него не стали добрее.

— Ты не желаешь видеть меня своим мужем, — объяснил он с усмешкой. — Но любовником…

Он замолк и привлек ее к себе.

Как бы ни хотелось Розалинде опровергнуть столь оскорбительное заявление, в этом утешении ей было отказано: слишком сильным был жар желания, вспыхнувшего в ней. Грех похоти. Снова грех настигал ее, когда она меньше всего этого ожидала, снова захватывал ее своей безжалостной рукой. Господи, помоги мне, отчаянно воззвала она. Она не знала, не знала, что желание может быть таким сильным. Даже вообразить этого не могла…