У дороги

Они пошли в сторону парка. Там стоял балаган на колесах. У обочины спали мужчины, на приставной лестнице женщина стирала в лохани трико. Три пары белых подштанников покачивались на веревке.

Катинка с любопытством оглядела женщину, мужчин у обочины.

– Чего вам надо? – крикнула женщина на ломаном датском языке.

– Ой! – вскрикнула Катинка, она страшно испугалась и пустилась бежать.

– Это силачка, – сказала она.

Они пошли дальше. На опушке леса плотники сколачивали деревянную площадку для танцев. После залитой солнцем дороги под деревьями было прохладно. Катинка села на скамью.

– Здесь мы будем танцевать, – сказала она.

– Вот уж кто, верно, ловко танцует, так это Хус, – сказала Мария. Она по-прежнему восхищалась Хусом. Его фотография стояла в бархатной рамке у нее на комоде, а в псалтыре вместо закладки лежала его выцветшая визитная карточка. На долю стрелочника Петера оставались более земные утехи.

Катинка не ответила. Она сидела и смотрела, как работают плотники.

– Только бы погода не испортилась, – сказала она одному из них.

– Да-а, – отозвался он, поднял голову– верхушки деревьев заслоняли небо– и рукавом отер пот с лица. – Оно все дело– в погоде.

Катинка с Марией повернули обратно. Пора было возвращаться домой. Они вышли на площадь. Колокола звонили к вечерне, перекрывая уличный шум.

Накануне поездки они пекли пироги. Катинка, засучив рукава, так усердно месила тесто, что даже волосы у нее были обсыпаны мукой, как у мельника.

– Сюда нельзя, сюда нельзя! – Кто-то стучал в запертую дверь кухни.

Катинка решила, что это Хус.

– Это я! – закричала Агнес Линде. – Что тут происходит? Ее впустили, и она тоже принялась за дело. Ставили тесто для сладкого пирога – вымешивать его надо было долго-долго.

– Это для Хуса, – объяснила Катинка. – Он сластена. Любит сдобное тесто.

Агнес Линде месила тесто с такой силой, что оно пошло пузырями.

– Ох, уж эти мужчины. Им еще и пироги подавай, – сказала она.

Катинка вынула из печи противень.

– Попробуйте печенье, – сказала она. – С пылу с жару. Щеки ее горели, как медный таз.

К дневному поезду на станцию пришли фрекен Иенсен и Луиса-Старшенькая. Началось перестукиванье и дипломатические переговоры через кухонное окно.

– Учуяли, прости меня Господи, – сказала Агнес Линде. Она устало опустила руки и сидела в неловкой позе, зажав в коленях миску с тестом.

Мария вынесла им на перрон тарелку с печеньем.

Луиса от восторга так заерзала на скамье, что двое проезжих коммивояжеров смогли рассмотреть из окна поезда довольно большую часть ее «украшения».

Когда поезд отошел, в кухне открыли окна. На скамье Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен за обе щеки уписывали печенье.

– Ах, до чего же вкусно, фру Бай! Ну просто пальчики оближешь…

– Да, фру Бай хозяйка, каких мало, – сказала фрекен Иенсен.

– Ну, пошла молоть мельница, – сказала в кухне Агнес и снова взялась за тесто.

Бай распахнул окно конторы– оно приходилось как раз над скамьей.

– На что ж это похоже! – сказал он. – Мне не перепало ни крошки!

– Поделиться с вами, господин Бай? – спросила Луиса. – Разе вы тоже любите сладкое?

– Отчего нее, если кто-нибудь уделит мне кусочек, – «кавалерийским» тоном заявил Бай.

На перроне послышались возня и повизгиванье.

– Что там случилось? – крикнула из кухни Агнес.

– Мы подкармливаем птенчика, – сказала Луиса-Старшенькая. Она вскарабкалась на скамью и, выставив напоказ свое «украшение», совала в рот Баю печенье.

– Ой, он кусается! – вскрикивала она.

Именно в подобных случаях вдова Абель говорила:

«Ах, они все еще сущие младенцы, – они ведь совсем не знают жизни…»

Луиса-Старшенькая понесла к кухонному окну пустую тарелку. Крошки она подобрала пальцами. Сестрицы Абель не любили, когда что-нибудь пропадало зря.

Луиса заглянула в кухню через окно.

– Ах, если бы мама знала, – медоточивым голосом сказала она.

– Выходит, еще не пронюхала, – сказала Агнес, не отрываясь от теста.

Луисе-Старшенькой передали через окно фунтик с печеньем.

– Такую малость не стоит и тащить домой, – сказала Луиса старушке Иенсен, когда они вышли на дорогу.

Еще не дойдя до лесной опушки, они уписали все печенье. Луиса-Старшенькая бросила фунтик на землю.

– Луиса, детка, Боже сохрани… Фрекен Линде такая остроглазая… еще, чего доброго, заметит…

Фрекен Иенсен подобрала бумажку. В кармане она бережно расправила ее и завернула в нее три печенья, припрятанные для Бель-Ами.

Катинка устала. Как была, с засученными рукавами, она присела на колоду для разделки мяса и посмотрела на свои изделия.

– Это и в сравнение не идет с тем, что мы пекли дома к рождеству.

Она стала рассказывать, как они готовились к рождеству– ее мать, сестры и все домочадцы… Из теста для хвороста Катинка лепила поросят – бросишь их в кипящее масло – плюх – а они ломаются.

А братья старались потихоньку стянуть что по-вкуснее, – мать вооружалась большим половником и охраняла блюдо с хворостом.

А когда кололи миндаль, братья тоже не упускали случая утащить ядрышки, – бывало, от фунта миндаля остается меньшее половины…

В дверь постучали. Это был Хус.

– Сюда нельзя! – сказала Катинка, не открывая. – Через час… Приходите через час.

Хус подошел к окну.

– Подождите в саду, – сказала Катинка. Она заторопилась поскорее кончить работу и послала Агнес занять Хуса.

Агнес просидела с ним полчаса. Потом ушла.

– Управляющего Хуса занимать слишком уж легко, – рассказывала она Андерсену. – Ему надо одно – чтобы его оставили в покое и не мешали насвистывать в свое удовольствие.

– Где же Агнес? – спросила Катинка, выйдя в сад.

– Кажется, ушла.

– Когда лее?

– Да, наверное, час тому назад… Хус рассмеялся.

– Мы с фрекен Линде очень расположены друг к другу. Но разговор у нас не клеится.

– Сейчас будем укладываться, – сказала Катинка.

Они вошли в дом и стали упаковывать съестные припасы в большую корзину. Горшки для устойчивости перекладывали соломой.

– Плотнее, плотнее, – приговаривала Катинка, нажимая ладонями на руки Хуса.

Она открыла секретер и отсчитала несколько серебряных ложек и вилок.

– И еще я хочу взять веер, – сказала она. Она порылась в шкафу.

– Ах, он, наверное, в ящике.

Это был ящик, где хранилась шкатулка с котильонными орденами и подвенечная фата. Катинка открыла шкатулку с ленточками.

– Старый хлам, – сказала она.

Она сунула руку в шкатулку и небрежно поворошила ленты и ордена.

– Старый хлам. – И она снова стала искать веер.

– Подержите мою фату, – попросила она. Она протянула Хусу фату и шерстяной платок. – Вот он, – сказала она. Веер лежал на дне шкатулки.

– А это ваш подарок, – сказала она. Шаль лежала в сторонке, обернутая в папиросную бумагу. Катинка вынула ее из шкатулки.

Хус так сильно сжал позолоченную фату, что на тюле остались следы осыпавшейся позолоты.

Пришел вечерний поезд. Они вышли на платформу.

– Уф, – сказал стройный машинист в нескромно обтянутых панталонах. – Сущее наказанье вести поезд в праздничные дни. Опаздываем на тридцать минут!

– И парит, как в бане, – заявил Бай.

Катинка оглядела вагоны. Из каждого окна высовывались потные лица.

– Правда, – сказала она. – И охота людям ездить. Машинист рассмеялся.

– А на что же тогда железная дорога, – сказал он. Он протянул Баю и его жене два пальца и вскочил на подножку.

Поезд тронулся. Молодой машинист все высовывался из окна паровоза, улыбался и кивал.

Катинка махала концом синей шали. И вдруг изо всех окон ей закивали и замахали пассажиры, – они смеялись, выкрикивали шутки и приветствия.

Катинка тоже кричала и размахивала шалью, и пассажиры махали в ответ, пока поезд не скрылся из глаз.

После чая Хус отправился домой. Он должен был приехать на станцию в шесть утра.

Катинка стояла в саду у изгороди.

– Ты лети, лети, кузнечик,

Принеси погожий день! —

воскликнула она.

В лицо ей пахнуло ароматом деревьев. Она улыбалась, глядя в ясное синее небо.

«До чего же малютке к лицу синее», – думал машинист в нескромных панталонах. На своем маршруте он замечал все до мелочей.

– Помни, завтра в пять надо быть на ногах, – сказал Бай, заглядывая в кухню.

– Сейчас, Бай, сию минуту. – Катинка скоблила чуть пригоревший пирог. – Вот только управлюсь…

Она уложила пирог в корзину, еще раз оглядела все припасы. Потом открыла дверь и выглянула во двор. Там ворковали голуби. И больше не было слышно ни звука.

На западе угасал последний розовый отсвет. Среди подернутых дымкой лугов вилась река.

Как она все-таки любила эти места!

Она закрыла дверь и вошла в спальню.

Бай положил свои часы рядом с ночником у кровати. Он, видно, хотел проверить, долго ли Катинка будет «копаться». Но не дождался, уснул, и теперь лежал весь в поту и храпел при свете ночника.

Катинка тихонько погасила ночник и разделась в темноте.

Когда подъехала коляска, Катинка стояла в саду. Ее голубое платье было видно еще с поворота дороги.

– С добрым утром, с добрым утром… Вы привезли хорошую погоду.

Она выбежала на платформу.

– Приехал, – закричала она. – Мария, неси скорей корзины…

Бай без пиджака показался в окне спальни.

– Здорово, Хус. Не хватит нас солнечный удар, а?

– Да нет, ветерок обдувает, – ответил Хус, слезая с козел. Они уложили корзины с провизией в коляску и сели пить кофе на платформе. Малыш-Бентсен так осовел со сна, что Баю пришлось трижды гонять его взад и вперед по команде «тревога», чтобы растормошить.

Катинка пообещала привезти Бентсену с ярмарки пряничное сердце, и все стали рассаживаться в коляске. Бай пожелал править лошадьми и уселся на козлы, рядом с Марией, которая так туго затянулась в корсет, что при каждом ее движении раздавался скрип.

Катинка в белой шляпе с широкими полями казалась совсем девочкой.

– Обед тебе принесут из трактира, – сказала Катинка Малышу-Бентсену.

– Поехали, – сказал Бай.

Малыш-Бентсен помчался в сад и оттуда махал им рукой.

сначала ехали проселком через поля. Было еще прохладно, дул мягкий летний ветерок, пахло клевером и росистой травой.

– Как хорошо дышится, – сказала Катинка.

– Да, чудесное утро, – сказал Хус.

– И ветерком обвевает. – Бай тронул лошадей.

Онч выехали на шоссе, которое шло мимо владений Кьера. Вокруг пастушьего домика на колесах паслось стадо. Где-то поодаль вдогонку отбившейся скотине заливался сторожевой пес. Тучные коровы вытягивали могучие шеи и лениво и сыто мычали.

Катинка глядела на залитый солнцем, зеленеющий выгон, на разбредшееся по нему холеное стадо.

– Какая красота, – сказала она.

– Ведь правда красиво! – Хус обернулся к ней.

И у них с Катинкой завязался разговор. Что привлекало внимание одного, то обязательно замечал и другой, и нравилось им одно и то же. Их взгляды всегда были устремлены в одном направлении. И они понимали друг друга с полуслова.

Бай беседовал с лошадьми, как старый кавалерист.

Не прошло и часа, а он уже начал поговаривать о том, что « неплохо подкрепиться».

– С недосыпа желудок требует пищи, Тик, – говорил он. – Надо заморить червячка.

Катинке так не хотелось распаковывать корзины– да и где им остановиться?

Но Бай не унимался; пришлось сделать привал на поле, где рожь стояла в скирдах.

Они вынули из коляски одну из корзин и уселись прямо в скирду у самой обочины.

Бай ел так, словно его морили голодом целую неделю.

– Будем здоровы, Хус! – говорил он. – За веселую компанию!

Они болтали, и ели, и угощали друг друга.

– Тает во рту, Тик! – приговаривал Бай. Проходившие по дороге люди поглядывали в их сторону.

– Приятного аппетита, – говорили они и шли дальше.

– Ваше здоровье, Хус, за хорошую поездку!

– Спасибо, фру Бай.

– Ну, вот и подкрепились, – сказал Бай. Они уже снова сидели в коляске. – Только жарища нынче… Правда, Мария?

– Да, – сказала Мария. Она вся лоснилась от пота. – Жара.

– Скоро лес, – сказал Хус.

Они покатили дальше. Показалась опушка леса, синевшая | в солнечном мареве.

– Как пахнут ели, – сказала Катинка.

Они двинулись вдоль опушки, густые ели отбрасывали на дорогу длинные тени. Все четверо вздохнули с облегчением, но пока ехали по лесу, молчали. Ели расходились по обе стороны дороги длинными ровными рядами, которые терялись в темной чаще. Ни птиц, ни голосов, ни ветерка.

Только тучи насекомых роились на свету вокруг елей.

Выехали из лесу.

– Экая торжественность в лесу, а? – нарушил -молчание Бай.

К полудню они добрались до буковой рощи и остановились у лесной сторожки. Бай сказал:

– Хорошо бы немного размяться. Хочется вытянуть ноги, Хус. – Он уселся под деревом и заснул.

Хус помог выгрузить из коляски корзины.

– Какие у вас ловкие руки, Хус, – сказала Катинка. Мария суетилась, разогревая горшки в горячей воде на очаге.

– Вот и теща моя всегда это говорила, – сказал Хус.

– Теща?..

– Да, – сказал Хус. – То есть мать моей невесты… Катинка ничего не ответила. Завернутые в бумагу ножи и вилки посыпались на землю из ее рук.

– Да, – сказал Хус. – Я никогда не рассказывал. У меня была невеста.

– Вот как? Я и не знала.

Катинка перекладывала ножи с места на место. Подошла Мария.

– Не прогуляться ли нам к пруду, – предложил Хус.

– Ну что ж, Мария нас окликнет, когда все будет готово.

Они пошли по тропинке. Пруд – вернее, самое обыкновенное болото– лежал чуть поодаль; над темной водой нависали густые кроны деревьев.

Всю дорогу Катинка и Хус молчали. Теперь они сели рядом на скамью у самой воды.

– Да, – сказал Хус. – Мне как-то не случилось рассказать об этом.

Катинка молча глядела на другой берег пруда.

– Это все моя мать, ей так хотелось… – сказал он. – Ради будущего…

– Да, – сказала Катинка.

– И это тянулось… целый год… пока она не расторгла помолвку.

Хус говорил отрывисто, с долгими паузами, не то смущенно, не то сердито.

– Вот как оно все было, – снова заговорил он, – с обручением и женитьбой.

В лесу залилась трелью какая-то птица. Катинка слышала в тишине каждый звук.

– А тут еще вдобавок трусость, вот и тянешь, покуда можешь, – снова нарушил молчание Хус. – Самая настоящая трусость и леность… и откладываешь со дня на день… Я и откладывал. – Он понизил голос. – Пока она сама не порвала… Ведь она любила меня.

Катинка ласково положила ладонь на руку Хуса, которой он с силой опирался на скамью.

– Бедный Хус! – только и сказала она.

Она тихо и ласково похлопывала его по руке: бедняжка, сколько он выстрадал.

Так они и сидели бок о бок на скамье. Над маленьким прудом висел полуденный зной. Жужжали комары и мошки.

Больше они не произнесли ни слова. Голос Марии заставил их очнуться.

– Зовут! – сказала Катинка.

Они встали и молча пошли по тропинке.

За обедом все развеселились. На сладкое ели пирог и запивали его старым ольборгским портвейном.

Бай сбросил с себя пиджак и каждую минуту повторял:

– Недурно, черт возьми, детки, посидеть в зеленом датском лесу.

На него нашел приступ нежности, и он попытался усадить Катинку к себе на колени. Она стала вырываться.

– Бай! Не надо, Бай! – сказала она. Она побледнела, потом вспыхнула.

– Посторонних стесняемся, – сказал Бай. Наступило молчание. Катинка стала упаковывать корзины. Хус встал.

– А что, если малость прогуляться? – сказал Бай. Он надел пиджак. – Поспособствовать пищеварению.

– Правда, – сказала Катинка. – Погуляйте, пока я уложу корзины.

Бай с Хусом пошли по тропинке. Бай держал шляпу в руке, он разомлел от жары и старого портвейна.

– Видали, Хус, вот вам и брачная жизнь, черт ее дери, – говорил он. – Так оно и бывает, только так. А все остальное, что они там пишут в книгах, насчет брака, добрачного целомудрия и все такое, и потом пичкают нас этим в библиотеках… пустая болтовня… Верность, чистота – затвердили, как старый Линде свой «Отче наш». На словах это выходит красно, есть что развести и на бумаге, но суть-то дела не в том, Хус…

Он остановился, размахивая шляпой перед лицом Хуса.

– Видали, – мне хочется, а Катинке нет… Чудный летний день, закусили на свежем воздухе и хоть бы что– даже не поцелует… Так уж устроены женщины. Никогда не знаешь заранее, что на них найдет. Между нами говоря, Хус, – Бай покачал головой, – мужчине в самом соку приходится порой несладко…

Хус сбивал палкой стебли крапивы. Он размахивал палкой с такой силой, что они обламывались, точно срезанные серпом.

– Вот в чем вся суть, – говорил Бай с глубокомысленным I видом. – Об этом они небось в своих книгах не пишут. Но I между нами, мужчинами, говоря, мы-то знаем, где собака зарыта.

Их окликнула Катинка. Хус крикнул в ответ: «Ау!» – эхо громко разнеслось по лесу.

К Катинке уже вернулось хорошее настроение.

– Наверно, вы не прочь вздремнуть до полудня, – сказала она. Она знает одно местечко– чудесное местечко под большим дубом, – и она пошла вперед, показывая дорогу.

Хус пошел следом за нею. Он стал куковать, подражая : крику кукушки. Бай слышал, как он смеется и пускает трели. :

– Черт возьми, он, оказывается, умеет смеяться, – сказал Бай. – Вот уж не думал.

Немного погодя Бай уже спал под большим дубом лицом вверх, на животе – шляпа.

– Поспите и вы, Хус, – сказала Катинка.

– Хорошо, – сказал Хус. Они сидели по разные стороны дубового ствола.

Катинка сняла соломенную шляпу и прислонилась к стволу головой. Она смотрела вверх на развесистую дубовую крону. Высоко-высоко сквозь зелень, точно золотые капли, пробивались солнечные лучи… а где-то в глубине леса в кустарнике пели птицы.

– Как здесь славно, – прошептала она и склонила голову.

– Да, очень, – прошептал в ответ Хус. Он обхватил руками колени и смотрел вверх на крону дуба.

Было тихо-тихо. Они слышали дыхание Бая; прожужжала мошка, – оба проводили ее глазами до зеленых ветвей; птицы щебетали то совсем близко, то чуть дальше.

– Вы спите? – прошептала Катинка.

– Да, – ответил Хус.

Они снова замолчали. Хус прислушался, потом встал и обошел дуб. Она спала, как ребенок, склонив голову набок и улыбаясь во сне.

Хус долго стоял и смотрел на нее. Потом бесшумно вернулся на свое место и сидел, счастливо улыбаясь, устремив глаза на вершину дуба и охраняя ее сон.

Мария разбудила их громогласным «о-ла-ла!», приглашая пить кофе. Бай уже отоспался, вместе с хмелем улетучилось и его раздражение.

– На свежем воздухе полезно пропустить рюмочку коньяку, – провозгласил он. – Пропустить рюмочку на свежем воздухе.

К рюмочке ему захотелось еще кусочек пирога. Бай не мог пожаловаться на плохой аппетит.

– Отменный пирог, – сказал он.

– Это пирог Хуса, – сказала Катинка.

– Что ж, на здоровье, – сказал Бай, – лишь бы и нам дали полакомиться…

Выпив кофе, снова пустились в путь. Баю надоело править, он поменялся местами с Хусом и пересел на заднее сиденье рядом с Катинкой. Всех клонило в сон – стоял палящий зной, дорога была пыльная. Катинка смотрела на спину Хуса – на его широкий загорелый затылок.

Постоялый двор был забит распряженными повозками. Женщины и девушки, только что сошедшие с сидений, встряхивали и расправляли юбки. Окна погребка были распахнуты настежь, там резались в карты и рекой лился пенистый пунш. В зале, за спущенными занавесками, кто-то бренчал на разбитом рояле «Ах, мой милый Вальдемар».

– Эту песню играет Агнес, – сказала Катинка.

– Соловушки, – сказал Бай. – Вечерком послушаем, как они щебечут.

Проходя, Катинка попыталась заглянуть в окна зала, но рассмотреть ей ничего не удалось.

– Не подглядывать, – сказал Бай. – Вход рядом с кассой…

За занавесками крикливый женский голос выводил: «О мой Шарль!»

О мой Шарль,

ты пришли мне письмо…

– Ой, – сказала Катинка. Она остановилась у окна и кивнула. – Эту тоже… Агнес играет…

Как, бывало, когда-то…

– Идем, Тик, – сказал Бай. – Ты держись поближе к Хусу, а я пойду вперед и буду прокладывать дорогу.

– Но мы с ней знаем только первый куплет, – сказала Катинка, она взяла Хуса под руку и продолжала прислушиваться к песенке.

Как, бывало, когда-то… —

выкрикивала певица.

– В остальных всегда повторяется то нее, что в первом, – сказал Хус.

– Где же вы? – крикнул Бай.

У входа в павильон долговязая особа пела о злодее-убийце Томасе и колотила бамбуковой тростью висевшее на стене карикатурное изображение убийцы. Зрители смущенно таращились на певицу и повторяли припев, протяжный, точно церковное «аминь».

Девушки с застывшим выражением лица шли под руку длинными цепочками мимо мужчин, которые «высматривали» их, толпясь перед палатками, и покуривали трубки, засунув руки в карманы.

Какой-то мужчина выступил вперед.

– Здравствуй, Мари, – сказал он. Мари протянула ему кончики пальцев.

– Здравствуй, Серен, – сказала она.

И вся девичья цепочка остановилась и стала ждать. Серен постоял перед Мари, оглядел свою трубку, потом сапоги.

– До свиданья, Мари, – сказал он.

– До свиданья, Серен.

Серен вернулся к своей компании, а девичья цепочка снова сомкнулась, и девушки двинулись дальше, поджав губы.

– Дурацкая манера – загородили всю улицу, – проворчал Бай.

Женщины постарше собирались в кружок и разглядывали друг друга со скорбным выражением, точно провожали покойника. Говорили они шепотом, еле слышно, будто не в силах были как следует открыть рот, и, произнеся два слова, умолкали с видом оскорбленного достоинства.

Протиснуться сквозь толпу было совершенно невозможно.

– Приходится работать локтями, – сказала Катинка. Ее то и дело притискивали к Хусу.

– Держитесь за меня покрепче, – говорил Хус. Долговязая «человекоубийца» и две шарманки, – одна наигрывала заунывное «Прощание генерала Бертрана», другая– «Дуэт Аяксов», – заглушали все остальные звуки. Сновавшие взад и вперед гимназисты свистели, заложив два пальца в рот, а неповоротливые деревенские мальчишки надували шары-пищалки и, задрав кверху неподвижные лица, ждали, пока шары начнут выпускать воздух.

Солнце заливало улицу, в его лучах плавились и люди и медовые коврижки.

– Уф, жарко, – сказала Катинка.

– А вот вафли! – крикнул Бай.

– Купите вафли, милая дама, купите вафли у черноглазой дочери Фердинанда из Тироля…

– Вафли, Хус, вафли, – сказала Катинка, стараясь пробиться сквозь девичью стену, преграждавшую улицу.

– Ах! – взвизгивали девушки. Гимназисты умудрились пришить один к другому подолы их юбок.

– Это гимназисты! – кричали какие-то увальни, ученики реальной школы. Сами они пытались зацепить юбки девушек булавками.

Девушки, сбившись стайками, старались увернуться от них.

– Ой, – вскрикивали они. – Ой!

Гимназисты, пользуясь суматохой, врезались в девичью гурьбу, норовя ущипнуть девушек за ноги.

– Ой… – раздавался визг. Катинка, расшалившись, вскрикивала вместе с девушками.

– Вафли, любезная дама, купите вафли у черноглазой дочери Фердинанда из Тироля.

Они подошли к жаровне.

– Три голландские вафли, сударь, пятнадцать эре.

– А ну, черноглазая, посыпь-ка их сахаром. Черноглазая сыпала сахар щепотью.

– Она знавала лучшие дни, мадам, – сказал мужчина. – Не пожалейте чаевых для черноглазой дочери Фердинанда из Тироля, – зазывал он на всю улицу.

Черноглазая, как автомат, встряхивала протянутой копилкой, и вид у нее был такой, точно она слепая и глухая.

– Сахару, черноглазая.

Черноглазая снова взяла щепоть сахарного песку. Вышли на площадь.

– Я просто оглохла, – сказала Катинка, затыкая уши. На высоких подмостках профессор черной магии Ле Тор под аккомпанемент двух литавр пытался перекричать музыку с трех каруселей. Белолицый Пьерро втаскивал громадный барабан на самую большую арену мира:

– Величайшая арена мира, милостивые дамы и господа, всемирно известная арена…

Он извлекал звуки из барабана, опускаясь на него увесистым задом.

– Мисс Флора– Мисс Флора на высокой трапеции… Аттракцион был прямо перед ними.

– Мисс Флора – королева воздуха, десять эре, господа… – Зазывала правой рукой энергично встряхивал колокольчик.

– Королева воздуха – всего десять эре… Профессор Ле Тор был уязвлен. Он до хрипоты кричал что-то о всемирно известных чудесах и под конец объявил, что решил без дополнительной платы сотворить шелковую ленту длиной в пятьсот локтей… Он начал рыгать, извлекая из глотки длинные полосы папиросной бумаги, и так при этом побагровел, что казалось, еще минута, и его хватит удар.

– Королева воздуха – всего десять эре…

На величайшей арене мира Пьерро стоял вверх ногами на барабане и черепом выбивал дробь…

Под звуки труб и шарманок вертелась карусель…

– Любезные дамы, королева воздуха… королева воздуха– десять эре.

Солнце палило, пахло медовыми коврижками, вокруг толкались и шумели.

– Как хорошо! – сказала Катинка. Она подняла глаза на Хуса и чуть выгнула спину, как котенок на припеке.

– Вот она, – сказала Катинка.

– Кто она?

– Женщина, которая стирала.

Это была королева воздуха – она поднималась по лестнице в сапожках и розовом трико, покачивая широким задом.

– Мисс Флора, прозванная королевой воздуха, – всего десять эре.

Королева воздуха держала в руке веер, которым прикрывалась, как фиговым листком. Прежде чем войти в палатку и подняться на трапецию, она наспех проглотила несколько слив.

– Может быть, зайдем, посмотрим, – предложила Катинка.

– Тик! – кричал Бай. Он хотел посмотреть укротительницу змей. Они стали протискиваться сквозь толпу и оказались возле карусели. Мария каталась верхом на льве, почти в объятиях какого-то кавалериста.

Катинке тоже захотелось прокатиться на карусели. Бай сказал– вот еще, платить деньги, чтобы тебя вывернуло наизнанку. Катинка села рядом с Хусом на лошадку ближе к центру круга, и они завертелись, сначала медленно, потом быстрее. Она кивала Баю и улыбалась лицам, которые мелькали вокруг.

– Сколько народу! – сказала она. С карусели было видно море голов.

Они решили прокатиться еще раз.

– Ловите кольцо! – сказала Катинка и наклонилась к Хусу.

– Осторожней, – сказал он, обнимая ее рукой за талию. Катинка улыбнулась и откинулась назад. Лица начали расплываться у нее перед глазами. Только что-то черное, черное и белое, продолжало мелькать вокруг.

Она по-прежнему улыбалась, но закрыла глаза.

Ярмарочный шум, музыка, голоса, пронзительные звуки рожков сливались в ее ушах в какой-то общий гул, и все тихонько покачивалось.

Она приоткрыла глаза.

– Ничего не вижу, – сказала она и снова зажмурилась. Раздался звонок, карусель замедлила ход.

– Еще разок, – сказала она. Они закружились снова. Хус чуть подался к ней – она не замечала, что опирается на его плечо.

– Кольцо! – крикнула она, они пронеслись мимо кольца, и она засмеялась у самого лица Хуса.

Катинка приоткрыла глаза и стала смотреть внутрь круга. Казалось, будто все лица нанизаны на один шнурок.

Катинка почувствовала головокружение – Мария, – вот она появилась снова в коляске со своим кавалеристом…

Она сидела у него на коленях…

Какой у нее вид – точно она вот-вот упадет в обморок…

И все остальные – они просто лежат, полумертвые… Привалились к мужчинам…

Катинка резко выпрямилась: вся кровь вдруг бросилась ей в лицо. Карусель остановилась.

– Пойдемте, – сказала она. Она слезла с лошади.

Бай стоял у лесенки с карусели. Катинка оперлась на его руку.

– Голова кружится, – сказала она и ступила на землю. Она сильно побледнела от долгого катания на карусели.

– Хус, поддержите Тик. А я тут заместо подпорки. – Бай ущипнул за руку Марию, которая спускалась по лесенке с кавалеристом.

Мария застеснялась, увидев господ, и тут же куда-то исчезла со своим синим мундиром.

– Крепко она его заарканила, – сказал Бай и двинулся вперед.

– Это тут, рядом, – сказала Катинка. Хус предложил ей руку.

Укротительница змей фрекен Теодора показывала своих ленивых питомцев неподалеку от карусели. Это были жирные склизкие гады, она вынимала их из ящика, выстланного шерстяной ветошью. Фрекен Теодора щекотала гадов, чтобы их немного расшевелить.

– Они переваривают пищу, фрекен, – «кавалеристским» тоном сказал Бай.

– Что? – переспросила фрекен Теодора. – Вы что ж, думаете, они дохлые, что ли? – Фрекен Теодора восприняла замечание Бая как оскорбление.

Она обмотала змею вокруг своей шеи и почесала ей голову, – та разинула пасть и зашипела.

Фрекен Теодора называла змею своей деточкой и прятала ее на своей груди. Фрекен Теодора была богатырского телосложения и затянута в костюм пажа.