Одиссея времени (№1) - Око времени

Он не желал, чтобы кто-то имел какие-то привилегии, кроме самого хана. На взгляд Николая, это был весьма современный способ создания армейской структуры. Не удивительно, что монголы одолели расхлябанные войска средневековой Европы. Однако вся система очень зависела от выучки и верности военачальников. Командиров безжалостно отбраковывали в процессе учений, во время таких проверок, как battue, и, конечно, в бою.

Через несколько дней, находясь еще на территории Монголии, войско ступило на травянистую равнину, лежащую на пути к Каракоруму. Этот город некогда был центром власти уйгуров, а Чингисхан устроил в нем свою резиденцию. Но уже издали Коля увидел, что городские стены разрушены. В том месте, где сходились две стены, сгрудилось несколько покинутых храмов, а остальное пространство города заросло травой.

Чингисхан собственной персоной, в сопровождении здоровяков-телохранителей и Угэдея, обошел руины города. Он не был здесь всего несколько лет, и вот теперь здесь лежали груды щебня. Николай видел, как правитель вернулся к походной юрте с мрачным лицом, словно бы разгневанный на богов, так посмеявшихся над его гордыней.

В последующие дни войско двигалось по долине реки Орхон — бескрайней равнине, ограниченной с востока синими горами.

«Похоже на марсианский канал», — рассеянно подумал Коля.

Земля здесь была серой, потрескавшейся, река текла медленно, лениво. Порой приходилось пересекать притоки и рукава. По ночам разбивали лагерь на болотистых островках и разводили большие костры из ароматного ивового хвороста.

Наконец одолели последнюю речушку, и земля пошла на подъем. Сейбл сказала, что они покидают современную монгольскую провинцию Архангай и пересекают горный массив Хангай. Позади местность словно сжималась, складывалась в сложный рисунок из лесов и долин, а за горами начинались бесконечные желтые травянистые степи.

Ближе к хребту начиналась гряда невысоких холмов и предгорий. Земля была усеяна острыми камнями, и впечатление создавалось такое, будто здесь соприкасалось много участков из разных эпох. Однако вскоре все увидели сложенную из камней пирамиду. Каким-то образом ей удалось пережить сдвиги времени. Когда войско проходило мимо, каждый воин добавил в груду камень. Николай понял, что к тому времени, когда мимо пройдут все воины, здесь воздвигнется настоящая гора.

Наконец спустились к степи. До самого горизонта тянулась плоская безлесная равнина, высокая трава расходилась рябью под ногами коней. Вокруг открывался огромный мир, и в сравнении с колоссальными просторами Центральной Азии меркли даже Чингисхан и его амбиции. У Николая стало чуть полегче на душе.

Между тем людей на пути войска не встречалось. Лишь изредка попадались круги, оставшиеся на земле от юрт, — призраки маленьких деревень. Степь тянулась бесконечно, люди всегда жили здесь так. Эти круглые шрамы могли оставить на земле гунны, монголы и даже казахи из коммунистических времен. А теперь все они могли уйти в совсем иную эпоху.

«Может быть, — думал Коля, — когда сотрутся последние следы цивилизаций, когда Земля будет забыта и останется только Мир, все станут кочевниками, брошенными в кромешную бездну судьбы человечества».

Но людей не было. Время от времени Чингис высылал вперед разведчиков, но они никого не находили.

А потом неожиданно прямо посреди степи обнаружился храм.

Вперед выслали отряд, которому было поручено осмотреть постройку. Йе-Лю включил в этот отряд Николая и Сейбл, надеясь, что их опыт и знания пригодятся.

Храм представлял собой небольшое строение, похожее на коробку. Высокие створки дверей были покрыты искусной резьбой и украшены львиными головами. В пасть львов были продеты кольца. Дверь выходила на крыльцо, обрамленное колоннами из полированного дерева. Козырек над входом украшали золотые черепа. Николай, Сейбл и несколько монголов осторожно приоткрыли двери и вошли внутрь. На низких столах посреди остатков трапезы лежали рукописные свитки. Стены были забраны деревянными панелями, воздух пропах благовониями. Создавалось отчетливое чувство отгороженности от мира.

Николай прошептал:

— Буддистский храм, как ты думаешь? — Сейбл спокойно ответила, не понижая голос:

— Да. Значит, хоть сколько-то их еще осталось. Трудно сказать, из какого времени этот храм. Буддисты — они ведь вне времени, как и кочевники.

— Не совсем так, — невесело возразил Коля. — В советское время были попытки истребить все буддистские храмы в Монголии. Так что этот, возможно, старше двадцатого века...

Из теней, сгустившихся в глубине храма, шурша одеждами, вышли двое. Монгольские воины мгновенно выхватили кинжалы, но один из советников Ие-Лю резким окриком остановил их.

Сначала Николай подумал, что это дети — такими маленькими и хрупкими выглядели эти люди. Но когда они приблизились, оказалось, что один из них действительно ребенок, а второй — старик. Старик, судя по всему, лама, был одет в красный атласный балахон и шлепанцы, в руке он держал янтарные четки. Он был необыкновенно худ. Руки, торчавшие из рукавов, походили на птичьи лапки. Рядом со стариком стоял мальчик не старше лет десяти, ростом со старика и почти такой же тощий. На нем тоже было надето что-то вроде красного балахона, но на ногах — к полному изумлению Коли — кроссовки! Лама худой рукой обнимал мальчика за плечо, но он был настолько хрупок, что даже ребенок не ощутил бы его веса.

Лама улыбнулся почти беззубым ртом и что-то произнес шелестящим голосом. Монголы попытались что-то ему ответить, но стало ясно, что разговора не получится.

Коля шепнул Сейбл:

— Посмотри на обувь мальчика. Может быть, это более современное место, чем мы думаем.

Сейбл проворчала:

— Обувь современная. Ничего не доказывает. Если эти двое застряли тут, мальчишка мог бродить по округе и подбирать, что попадется...

— Лама так стар... — прошептал Коля.

И верно: кожа у старика была тонка, как папиросная бумага. Усыпанная старческими пятнышками, она складками лежала на костях. Голубые глаза ламы так выцвели, что казались прозрачными. Он словно бы усыхал с возрастом, его тело будто бы испарялось.

— Да, — согласилась Сейбл. — Ему не меньше девяноста. Ник, но ты посмотри на них обоих получше. Забудь про пропасть во времени. Посмотри на глаза, на строение костей, на подбородок...

Коля присмотрелся внимательнее, жалея о том, что в храме так сумрачно. Форму черепа мальчика трудно было разглядеть под копной черных волос, но его лицо, его бледно-голубые глаза...

— Они похожи...

— Вот-вот, — сухо подтвердила Сейбл. — Ник, когда в такие места попадают, это навсегда. Сюда приходят послушниками лет в восемь-девять, остаются здесь — поют и молятся, а потом живут тут до девяноста лет — если проживешь так долго, конечно.

— Сейбл...

— Эти двое — один и тот же человек: юный послушник и престарелый лама, сведенные вместе капризом времени. И мальчик знает о том, что, когда он состарится, в один прекрасный день он увидит себя — ребенка, идущего по степи. — Она усмехнулась. — А они не удивлены этим, правда? Наверное, буддистская философия позволяет без особых натяжек воспринять такое чудо. В конце концов, ведь просто замкнулся круг, только и всего...

Монгольские воины усиленно искали добычу, но в храме не было ничего, кроме жалких остатков еды да предметов культа — молитвенных колес и свитков со священными текстами. Монголы решили убить монахов. Они готовились к этому без всяких эмоций, как к самому привычному делу. Коля набрался смелости и упросил советника Йе-Лю отменить казнь.

Оставив позади храм, погруженный в необъяснимую дремоту, войско продолжило путь.

27

РЫБОЕДЫ

Через три недели странствия вдоль побережья Персидского залива Евмен сообщил Бисезе и ее товарищам, что разведчики обнаружили обитаемую деревню.

Движимые любопытством и желанием отдохнуть от моря и поразмяться, Бисеза, Абдыкадыр, Джош, Редди и небольшой отряд британцев под командованием капрала Бэтсона присоединились к авангарду, двигавшемуся впереди растянувшегося на многие километры обоза. Все британцы и Бисеза с Абдыкадыром спрятали под одеждой огнестрельное оружие. Когда они сходили на берег, Кейси, все еще передвигавшийся на костылях, стоял на борту и с завистью провожал их взглядом.

До деревни нужно было целый день добираться пешком, и дорога была нелегкая. Первым стал жаловаться Редди, но вскоре начали страдать и все остальные. В непосредственной близости от берега тянулись солончаки и каменистые пустоши, на которых ничего не росло, но по мере удаления от моря начали попадаться песчаные дюны, идти по которым было трудно даже в отсутствие дождя. Когда же начинались ливни, балки между дюнами делались совершенно непроходимыми. А когда дождь прекращался, на людей налетали тучи оводов.

Часто попадались змеи. Никто из людей из девятнадцатого и двадцать первого века не мог признать, что это за змеи, но этому не стоило так уж сильно удивляться, поскольку эти рептилии, вполне вероятно, происходили из доисторических времен.

Бисеза присматривалась к неподвижно висящим в воздухе Очам, равнодушным к тому, над каким пейзажем они были размещены. А Очи словно бы бесстрастно следили за жалкими мучениями Бисезы.

К концу дня отряд добрался до деревни. Вместе с воинами-македонянами Бисеза и ее спутники вышли к краю отвесного обрыва. Деревня, стоявшая на берегу реки, производила жалкое и унылое впечатление. Круглые приземистые хижины стояли на каменистой земле. За деревней паслись на чахлой траве несколько тощих овец.

Местные жители производили впечатление мирных людей. Волосы у взрослых и детей были длинные, грязные и спутанные, мужчины носили бороды. Питались здесь большей частью рыбой, которую ловили на мелководье руками или с помощью сетей, сплетенных из пальмовой коры. Одеты люди были в нечто грубое, изготовленное то ли из рыбьей, то ли из китовой кожи.

Редди сказал:

— Это, во всяком случае, разумные люди, а не обезьяны. Но они из Каменного века.

Де Морган добавил:

— Но они из времен, не столь отдаленных от нынешних — в смысле, от эпохи Александра Македонского. Один из македонян таких людей уже видел прежде — он называет их рыбоедами.

Абдыкадыр кивнул.

— Мы склонны забывать о том, как малолюдно было в мире Александра. В паре тысяч километров отсюда лежит Аристотелева Греция, а тут — жители неолита, и вот так они живут, наверное, со времен эпохи Оледенения.

Бисеза проговорила:

— Если так, то этот новый мир, быть может, македонянам не кажется таким странным, каким представляется нам.

Македоняне повели себя жестоко: выстрелили по жителям деревни из луков и перебили. Затем в опустевшую деревню вошел отряд.

Бисеза с любопытством оглядывалась по сторонам. Отовсюду противно пахло рыбой. Она нашла на земле нечто вроде ножа — костяного, по всей вероятности изготовленного из лопаточной кости небольшого кита или дельфина. Нож украшала тонкая резьба в виде резвящихся дельфинов.

Джош осмотрел хижины.

— Поглядите-ка! Это просто шкуры, наброшенные на каркасы, изготовленные из костей китов. А тут — надо же — горы устричных раковин. Они почти все берут из моря — даже одежду, орудия и дома. Это потрясающе!

«В качестве образчика живой археологии, — подумала Бисеза, — это невероятно богатое место».

Она сделала довольно много кадров, не слушая отчаянные жалобы своего телефона. Но ей было очень грустно из-за того, как много из прошлого потеряно и навсегда останется неизвестным; этот осколок исчезнувшего образа жизни, вырванный из своего контекста, будто страница из книги без названия, украденной из пропавшей без вести библиотеки.

Воины пришли сюда не за археологическими находками, а за провизией. Но взять тут было можно очень мало. Македоняне разыскали и выкопали из земли запасы рыбной муки. Несколько овец изловили и тут же закололи, но их мясо оказалось жутко соленым и пропахшим рыбой. Равнодушное и жестокое разрушение деревни возмутило Бисезу, но поделать она ничего не могла.

Над деревней рыбоедов парило в воздухе одинокое Око. Оно проводило уходивших македонян своим равнодушным взглядом — точно таким же, каким встретило.

Ночевали неподалеку от деревни, на берегу речки. Македоняне разбили лагерь, по обыкновению быстро и без затей — воткнули в землю шесты и набросили на них кожаные полотнища, чем хоть как-то защитили себя от дождя. Британские солдаты им помогали.

Бисеза решила, что настало время привести себя в порядок. На корабле с личной гигиеной все обстояло не лучшим образом. С огромным облегчением она расшнуровала и сняла ботинки. Носки стали жесткими от пота и пыли, между пальцами набилась грязь, появились потертости. Она берегла свою маленькую аптечку, но в полевых условиях, как сейчас, принимала «пуритабс».

Бисеза разделась догола и погрузилась в холодную речную воду. Взгляды мужчин ее не слишком волновали. В лагере македонян всегда находились те, кто мог удовлетворить их похоть. Джош, конечно, не спускал с нее глаз, как обычно — но совсем по-мальчишески, и если она встречалась с ним взглядом, он опускал голову и краснел. Бисеза выстирала одежду и разложила для сушки на берегу.

К тому времени, когда она это сделала, македоняне развели костер. Бисеза завернулась в пончо, улеглась на земле около костра и вместо подушки положила под голову ранец. Джош, как всегда, ухитрился подобраться к ней поближе и выбрал для себя такое место, чтобы можно было на нее смотреть, но чтобы этого никто не замечал. Но Редди и Абдыкадыр у него за спиной посылали Бисезе воздушные поцелуи.

Разговор, как обычно, начал Редди.

— Нас так мало. Мы уже успели увидеть большое пространство нового мира — от Джамруда до побережья Аравии. Люди рассеяны по земле очень редко, а разумные люди попадаются еще реже! А мы все смотрим на то, что земля пуста, как на недостаток. А надо смотреть как на шанс.

Джош непонимающе пробормотал:

— Ты о чем, собственно, хотел бы я знать? — Редди Киплинг снял очки и потер кулаком глаза, без очков казавшиеся маленькими и слишком глубоко посаженными.

— Наша Британская империя теперь исчезла, распалась, как карточный домик. Теперь у нас — вот это, Мир, новая планета, чистый холст. Нас так мало, и очень может быть, что мы — единственный оставшийся на свете источник здравого смысла, науки и цивилизации.

Абдыкадыр улыбнулся.

— Весьма справедливо, Редди, вот только на Мире осталось не так много англичан, чтобы можно было претворить эту мечту в реальность.

— Но англичанин — это всегда в каком-то смысле дворняжка, помесь. И не так это плохо. Англичанин всегда сумма влияний — от торжественного могущества римлян до яростного интеллекта демократии. Так значит, мы должны начать строить новую Англию — и выковывать новых англичан. Прямо здесь, в песках Аравии! И наше новое государство мы можем сразу основать на прочных английских принципах. Каждый человек совершенно независим, лишь бы только он не попирал права своего ближнего. Быстрый и справедливый суд перед Богом. Терпимость к любой религии и любым мировоззрениям. Мой дом — моя крепость. В таком духе. За счет этого можно избежать множества ненужной болтовни и всяческих трений.

— Звучит просто потрясающе, — признался Абдыкадыр. — Но кто будет править этой новой империей? Отдадим ее Александру?

Редди рассмеялся.

— Для своего времени Александр достиг очень многого, но он — деспот-милитарист. Нет, того хуже — он дикарь из Железного века! Вы же сами видели этот обряд идолопочитания перед отплытием. Возможно, у него незаурядный ум и неплохая интуиция. Он, к примеру, пошел дальше греков... Но нет, на роль правителя новой империи он не годится. Какое-то время править должны мы, цивилизованные люди. Нас мало — но у нас есть оружие. — Редди улегся на спину, закинул руку за голову, прикрыл глаза. — Теперь я все ясно понимаю. Заработают кузницы, зазвенят молоты, бьющие о наковальни! Меч принесет мир, а мир принесет богатство, а богатство принесет Закон. Это так же естественно, как то, что из желудя вырастет могучий дуб. А мы, уже видевшие, как растят дубы, будем рядом, мы будем поливать росток.

Он хотел воодушевить остальных, но для Бисезы его слова прозвучали пустым звуком. Каким маленьким казался их лагерь, каким одиноким — искоркой света посреди земли, где не было даже призраков.

На следующий день, на обратном пути, у Редди сильно расстроился кишечник. Бисеза и Абдыкадыр порылись в своих аптечках, нашли антибиотики. Кроме таблеток, они готовили для Редди воду с сахаром. Редди начал капризничать, просить опиум и уверять всех в том, что это — самое древнее обезболивающее в индийской фармакопее. Но диарея истощала его. Большая голова, казалось, стала слишком тяжела для тонкой шеи. Но он говорил и говорил без умолку.

— Нам нужны новые сказания, они объединят нас, — бормотал Редди. — Мифы и ритуалы — вот что создает нацию. Знаете, как раз вот этого недостает Америке... Молодая нация... они еще не успели обрасти традициями. Ну да ладно... Америки теперь нет, Британии тоже, так что старые сказания не годятся — нет, они больше ни к чему.

Джош с ехидцей заметил:

— И ты — именно тот человек, который сочинит новые сказания, Редди.

— Мы живем в новую эпоху — эпоху героев, — не унимался Киплинг. — В эпоху, когда создается мир. Это наш шанс. И мы должны поведать будущему о том, что мы сделали, как мы это сделали и почему...

Редди болтал и болтал, рассеивая в воздухе свои мечты и замыслы, но в конце концов он изнемог от обезвоживания, ему стало трудно дышать. Отряд медленно шел по бескрайней, безлюдной пустыне.

28

БИШКЕК

Войско Чингисхана продвигалось вдоль северной границы пустыни Гоби.

Равнина простиралась без края — ровная, она казалась зеркальным отражением затянутого тучами неба. Изредка на глаза попадались изъеденные эрозией унылого вида холмы, один раз вдалеке медленной рысцой пробежало стадо гордо поднявших голову верблюдов. Когда поднимался ветер, свет заслоняла пелена желтого песка. От песка исходил запах железа.

«Этот песок мог образоваться миллион лет назад, — думал Николай, — а мог — и в прошлом месяце».

Монголы, обмотавшие головы обрывками ткани, стали похожими на бедуинов.

Странствование по пустыне продолжалось. Николай замкнулся в себе. Разум у него задремал, чувства притупились. Он сидел в уголке телеги, закрыв лицо тряпицей, чтобы в глаза не попадал песок, и ни с кем не разговаривал. Такие огромные просторы лежали вокруг, что порой казалось: обоз стоит на месте, совсем не движется. Коля с неохотой восхищался той силой духа, той упрямой решимостью, которая позволила монголам преодолеть громадные расстояния, пока они продвигались по Азии. Но ведь он когда-то летал в космос и преодолевал невероятные по человеческим меркам расстояния минут за пятнадцать.

Через какое-то время войско поравнялось с высокой насыпью из камней и земли. Казалось, гигантский подземный зверь, крепко-накрепко увязший в земле, пытался вырваться на волю. Николай подумал, что это, быть может, скифский курган — захоронение, оставленное народом, жившим на Земле до Рождества Христова. Скифы были кочевниками и ставили юрты — совсем как монголы. Курган на вид был свежим, камни в его основании не стерлись, не изгладились, но гробница была разрыта и явно разграблена, из нее унесли золото и все прочее, что там могло лежать.

А потом на пути войска встретились почти современные постройки — бетонные зернохранилища и силосные башни с жестяными крышами, стоявшие в ряд заржавевшие трактора.

«Какой-нибудь колхоз или совхоз из социалистических времен», — подумал Николай.

Видимо, войско уже было далеко от Центральной Монголии, от центра притяжения истории этого громадного континента — от страшных времен правления Чингисхана. Возможно, здесь осколки разных эпох лежали более прихотливо и можно было встретить пришельцев из самых разных эпох. Монгольские разведчики обошли хозяйство, вытащили откуда-то несколько листов ржавого железа, но брать не стали, бросили за ненадобностью.

Местность постепенно изменялась. Проехали мимо высохшего соленого озера. На самом краю озера между камнями сновали ящерицы. Поднялись тучи мух, налетели на лошадей и начали их кусать. Николай с изумлением услышал далекие крики чаек. Трудно было представить себе более далекое от моря место, чем эту иссохшую пустошь. Вероятно, птицы летели над запу тайной сетью азиатских рек и заблудились здесь. Как это было похоже на то, что случилось с Колей.

«Какая банальная аналогия», — с горечью подумал он.

Странствие продолжалось.

Для того чтобы пересечь границу современной Монголии, нужно было пройти Алтайские горы. С продвижением на запад земля становилась все более плодородной и влажной. Кое-где даже цветы попадались. Как-то раз Николай обнаружил на небольшом участке отцветающей весенней степи примулы, анемоны и орхидеи. Затем путь пролег по широкой болотистой равнине, где над мокрой травой порхали зуйки. Лошади осторожно переставляли ноги, по щиколотку утопавшие в грязи.

На смену равнине пришли холмы. Теперь войску приходилось двигаться между ними, и чем выше становились холмы, тем уже становились долины. Монголы перекликались друг с другом, их голоса эхом отлетали от склонов. Иногда Николай видел в вышине орлов, различал их силуэты, словно бы нарисованные на фоне свин-цово-серого неба. Полководцы Чингиса мрачно говорили о том, как легко в таких местах угодить в засаду.

Наконец перед войском предстало громадное ущелье. Потрескавшиеся скалистые стены вздымались до самого неба. Оказавшись в конце ущелья, Николай посмотрел вперед и увидел высоченную гору с плоской, словно бы срезанной вершиной, присыпанной снегом и льдом, будто пометом гигантских птиц. Николай оглянулся назад и увидел растянувшееся по ущелью войско Чингисхана, людей и животных цвета земли. Время от времени то тут, то там поблескивали полированные доспехи. Тоненькая цепочка людей казалась совсем крошечной посреди громадин остроконечных лилово-красных гор.

Войско продолжало путь — на запад, в сторону Киргизии. Еще несколько дней — и впереди завиднелся город.

Монголы, большие почитатели разведки, выслали вперед лазутчиков, а следом за ними — посланников, которые дерзко и нагло двинулись по главным улицам города. Горожане в невысоких шапках и куртках, застегнутых на пуговицы, вышли навстречу малоприятно пахнущим чужакам, дружелюбно протягивая руки.

Город был, судя по всему, современным — или почти современным. Увидев его, Коля наконец вышел из полузабытья, в которое его повергло странствие. Он был немало изумлен, узнав, что войско провело в пути почти три месяца.

А в этом городе — так уж получилось — суждено было начаться последнему этапу его собственного пути.

Монголы взяли с собой Сейбл для осмотра города. На ее взгляд, это был Бишкек, столица Киргизии в двадцать первом веке. Но в данный момент этот город находился в эпохе до изобретения электричества. Правда, здесь имелись водяные мельницы и маленькие фабрики.

— Скорее всего, конец девятнадцатого века, — заключила Сейбл.

К городу вели железные дороги, но примерно в километре от окраины они прерывались линиями хронологических сдвигов.

В город отправили еще одну партию разведчиков, они захватили с собой Николая в качестве переводчика. Город оказался очень красивым. Вдоль улиц росли деревья. Их листва немного пожухла из-за непрерывных кислотных дождей. Отражая далекую историю, главный городской проспект был назван улицей Шелкового Пути. Горожане, отрезанные от остального мира и понятия не имеющие о случившемся, волновались: почему нет связи, почему не поступает никаких указаний из Москвы, от царя. Коле очень хотелось заговорить с киргизами напрямую, но монголы ему не позволили.

Николая очень взволновал этот город — самое современное место из тех, что им пока довелось повстречать. Наверняка у этих людей имелось многое — и опыт, и разные приспособления для труда, и это могло послужить базой для дальнейшего развития. Коля стал уговаривать Йе-Лю завязать дружеские отношения с киргизами. Однако его мольбы остались без ответа, и он начал тревожиться: монголы не любили города и знали только один способ с ними расправляться. Сейбл его поддерживать не желала. Она просто наблюдала и ждала, играя в какую-то свою запутанную игру.

Николай стал свидетелем кое-чего из того, что произошло потом.

Монголы вернулись ночью. Молча, бесшумно они въехали в город. А когда начали атаку, дико взревели, и их крики и конский топот заполнили улицы. Истребление людей пронеслось по городу кровавой волной. Киргизы не могли оказать монголам никакого сопротивления — лишь несколько раз кто-то успел выстрелить из древних ружей.

Чингис приказал, чтобы правителя города доставили к нему живым. Тот пытался спрятаться со своими домашними в маленькой городской библиотеке, но эту постройку монголы разобрали по кирпичику. На глазах у градоначальника убили его жену, изнасиловали дочерей, а его самого потом забили до смерти.

Ничего ценного для себя монголы в городе не нашли. Они разрубили мечами небольшой печатный станок в местной типографии, взяли железо для переплавки. В обычае у монголов было забирать из разрушенных ими городов ремесленников и других людей, искушенных в каком-нибудь искусстве, чтобы впоследствии они им служили, но в Бишкеке они нашли мало полезных для себя людей: профессии часовщика, счетовода или юриста ничего не значили для них. Мало кого оставили в живых. Большую часть детей и молодых женщин забрали в плен, но многих женщин изнасиловали. Все это делалось жестоко и равнодушно, безо всякой радости. Просто монголы всегда так поступали.

Покончив со всем этим, монголы сожгли город дотла.

Пленников пригнали в лагерь Чингисхана. Глядя на этих несчастных людей, Коля видел, что это — типичные среднеазиатские крестьяне. Но даже их жилеты и штаны, толстые домотканые юбки и тюрбаны привлекали к себе алчные взгляды монголов. Одну юную красавицу по имени Наташа, пятнадцатилетнюю дочь трактирщика, отобрали для Чингисхана. Он всегда брал себе самых красивых женщин, и многие из них беременели от него. Чингис намеревался забрать пленников с собой, поскольку для них всегда можно было найти применение — погнать на битву, к примеру. Но когда хан обнаружил, что один из членов Золотого рода ранен пулей, выпущенной местным стряпчим, он велел казнить всех пленников до одного. Даже призывы Йе-Лю, его уговоры проявить милосердие ничего не дали. Женщины и дети покорно пошли на казнь.

К тому времени, когда войско покинуло город, он уже превратился в дымящиеся руины. Дома сгорели почти до основания. На месте массового убийства монголы оставили гору отрубленных голов, и некоторые из них были маленькими, и от этого зрелища разрывалось сердце. Через несколько дней Чингисхан послал в город отряд. Некоторым жителям удалось спрятаться по подвалам. Монголы окружили их и, надругавшись над ними, перебили.

Сейбл никак не реагировала на все это, вообще не выказывала никаких чувств. А Коля после Бишкека ясно понял, что он должен сделать.

29

ВАВИЛОН

Целых два месяца флот Александра Македонского и береговой обоз добирались до устья залива. Отсюда Александру хотелось как можно скорее двинуться вглубь суши. Он сформировал передовое подразделение из тысячи воинов и приставил к этому войску Евмена, Гефестиона и ряд других своих приближенных. Бисеза и ее спутники сделали все для того, чтобы тронуться в путь с этим авангардом.

Через день после высадки на берег передовой отряд добрался до Суз. Этот город во времена Александра был военной столицей покоренной им Персидской империи. Александр был еще слишком слаб, чтобы ехать верхом или идти пешком, поэтому его везли на повозке под лиловым балдахином, а вокруг повозки шагала сотня щитоносцев. До Суз добрались без препятствий — но это оказались совсем не те Сузы, которые помнил Александр.

Картографы царя не сомневались, что место то самое — середина равнины, кое-где поросшей деревьями. Но никакого города тут не было и в помине. Казалось, тут вообще прежде не ступала нога человека.

«Очень может быть, что так оно и есть», — подумала Бисеза.

Евмен с мрачным видом подошел к Бисезе и ее спутникам.

— Я тут побывал всего несколько лет назад, — сказал он. — Это был богатейший город. Все провинции империи вносили свою лепту в его процветание, все трудились ради этого — ремесленники и серебряных дел мастера из прибрежных греческих городов, индийские плотники. Какие тут были собраны сокровища! А теперь...

Он явно был не на шутку удручен исчезновением города. Бисеза снова заметила, как в царском секретаре зарождается гнев. Казалось, этот просвещенный грек переживает последствия Разрыва как личную трагедию.

Александр сошел с повозки и некоторое время бродил по округе, пристально вглядываясь в землю и поддевая мыском сандалии пыльную почву. Затем он вернулся под балдахин и больше не появлялся, словно теперешний вид местности был ему глубоко противен.

Ближе к ночи раскинули лагерь. Наутро картографы Александра возглавили путь на запад, к Вавилону, по обширной равнине. Эхо разносило по окрестностям голоса людей и топот коней. После Суз настроение у всех было подавленное. Казалось, груз времени тяжкой ношей лег всем на плечи. Порой Бисеза ловила на себе взгляды македонян и догадывалась, о чем они думают: вот женщина, она жива, она дышит, а родится она тогда, когда все, что нам знакомо, все, к чему мы прикасаемся, превратится в пыль. Получалось, что Бисеза — живой символ Разрыва.

К всеобщему облегчению, через несколько километров войско поравнялось с хронологической границей. Земля вдоль линии Разрыва на несколько сантиметров опускалась. Здесь была отчетливо видна торная дорога. На взгляд Бисезы, вымощена она была так себе — с помощью грубо вытесанных каменных плит, и все же, без сомнения, это была дорога. На самом деле, как сообщил Евмен, это была царская дорога, сеть которых некогда покрывала всю Персию, и Александру она необычайно пригодилась в деле покорения империи.

Даже несмотря на наличие мощеной дороги переход занял еще несколько дней. По обе стороны от мостовой лежала пыльная земля, на которой росли только чахлые кустики. Но тут и там попадались то каменные курганы, то ровные канавы — и то и другое явно искусственного происхождения, но все давно заброшенное, непонятно для чего устроенное.