Сколийская империя (№2) - Укротить молнию

Я прижалась к его груди.

– Ты больше туда не выходи.

– Если я все правильно сделал, то мне больше не понадобится.

Эльтор переоделся, после чего сел в командирское кресло, чтобы проверить, все ли в порядке. Я осталась плавать поблизости.

Джаг, ты не мог бы оборудовать кресло второго пилота!

Могу.

Из пола капитанского мостика выросло второе кресло и встало рядом с креслом Эльтора. Переборка при этом слегка отъехала в сторону, уступая место. Экзоскелет уже лежал открытым, подобно раскинувшей крылья бабочке. Не успела я опуститься в кресло, как он обернулся вокруг меня, принимая очертания тела и давая мне полную свободу движений.

– Ты случайно не знаешь, какая у Хизер фамилия? – спросил Эльтор.

– Вроде бы Макдейн.

На плоской полке напротив Эльтора возник голографический экранчик размером не больше двенадцати дюймов. На нем была изображена женщина лет пятидесяти. Ее волосы уже кое-где тронула седина. По низу экрана бежала полоска иероглифов.

– Читаю, – произнес Эльтор. – Хизер Роуз Макдейн Джеймс. Лауреат Нобелевской премии в области физики за 2027 год. Разработала так называемые Джеймсовы реформулировки теории относительности, что позднее сделало возможным создание инверсионного двигателя.

– Эй, – воскликнула я, – так ведь это Хизер!

– Ввожу полный текст статьи.

На экране появились изображения: худощавый мужчина с до боли знакомыми чертами лица и три девочки, от четырех до двенадцати лет. Джаг прокрутил информацию, касающуюся даты рождения Хизер, образования и работы. После чего пояснил: муж – Джошуа Джеймс. Дети – Кэтлин Макдейн Джеймс, Тина Пуливок Джеймс, Сара Роуз Джеймс.

Я даже ахнула от изумления и поспешила прикрыть рот рукой.

– Хорошее имя они дали дочери! – улыбнулся Эльтор. Он сосредоточенно наклонился вперед, и мне показалось, будто он хочет поднять еще один экран. Но по его лицу пробежало лукавое выражение, словно вылетел из бутылки джинн.

– В чем дело? – не выдержала я.

– Что ты сказала? – посмотрел он на меня. – Да так, ничего. Просто нам надо отправляться в путь.

Ах вот оно что. Раз надо – значит надо.

Мы отлетели от Сатурна. Эльтор включил голоэкран, и я с любопытством наблюдала за нашим перемещением в пространстве. Правда, мы не могли видеть свой корабль, поэтому Джаг создал изображение, основанное на данных о самом себе. Надо сказать, оно получилось таким убедительным, что я не почувствовала особой разницы.

Затем я обратила внимание на одну весьма странную вещь. Очертания Джага почему-то сделались не такими обтекаемыми, как раньше.

– Какие-то мы сплюснутые.

Эльтор сосредоточился на панели управления и поэтому ответил на родном языке. Но Джаг перевел для меня:

Так удобнее для инверсии.

Мне хотелось расспросить его поподробнее, но, с другой стороны, я не хотела отвлекать его в такие важные минуты.

– Можешь спрашивать, – отозвался Эльтор. – Сейчас происходит обмен информацией.

Нет, я, конечно, чувствовала, как его мозг ведет интенсивный диалог с различными узлами в сети Джага, но тогда мне еще было неведомо, что и я сама превратилась в такой узел, и он подключался ко мне, когда иссякали его собственные пси-берресурсы. Эльтор объяснил мне, что, если бы кто-то мог наблюдать наш полет на скорости, приближенной к световой, им бы казалось, что по мере приближения к скорости света Джаг словно становился короче. После инверсии он снова вытянется, а при движении со скоростью в 1,41 световой его длина станет для внешних наблюдателей такой же, как и в состоянии покоя. При скорости, превосходящей 1,41 световой, его длина вновь возрастет.

– Во время прыжка, – объяснил Эльтор, – она, возможно, достигнет нескольких тысяч километров.

– Ого, – я даже присвистнула, – ты хочешь сказать, что я увижу Эльтора длиною в тысячи километров?

В ответ Эльтор лишь улыбнулся. За него ответил Джаг:

– По отношению ко мне ты находишься в состоянии покоя. Поэтому ты не заметишь никаких изменений. Я для того и меняю свою форму, чтобы минимизировать искажения, возникающие в других референциальных рамках.

Интересно, удивилась я, с какой стати Джаг заговорил вместо того, чтобы воспользоваться псиберсвязью. Теперь мне известно, что до полного выздоровления Эльтор не мог участвовать в наших с Джагом мысленных беседах. Но тогда мне и в голову не могло прийти, что компьютер запрограммирован – кем-то или самим собой – принимать во внимание чувства и настроения своего основного владельца.

Я показала на голоэкран.

– Такое впечатление, будто созвездия сдвинулись с места.

– Это мы увеличили скорость, – пояснил Эльтор.

– Сорок две секунды назад, – добавил Джаг, – наше ускорение на период в тридцать секунд в сто раз превысило силу тяжести. В данный момент мы перемещаемся в пространстве со скоростью, составляющей 10 % от скорости света.

– Брось шутить, – рассмеялась я.

– Почему я должен шутить? – удивился Джаг.

– Но разве перегрузки не раздавили бы нас?

– Мы перешли в режим квазисостояния.

– Во что?

Джаг пустился в пространные объяснения, что корабль и все, что в нем находится, можно представить в виде скопления элементарных частиц, описанных с точки зрения их квантовых состояний, или волновой функции. Даже если одна-единственная частица изменит свои характеристики – положение в пространстве, момент движения, спин, и так далее, – это значит, что она изменила свое состояние. Режим квазисостояния предотвращает любые из таких изменений. Нет, Джаг не застыл на месте, и в тот самый момент, когда начал действовать этот режим, все элементарные частицы, его составляющие, продолжали вибрировать, вращаться вокруг своей оси и вообще двигаться каким-либо иным способом. Но они не могли осуществить переход. Теоретически в этом режиме система становится бесконечно жесткой на макроскопическом уровне. На практике же процесс никогда не достигает ста процентов. Мощные или быстродействующие силы способны его ослабить.

Мы потому и избежали обширных повреждений во время столкновения с ракетой, потому что Джаг перевел нас в режим квазисостояния. Ракета способна в таких случаях пройти сквозь объект в буквальном смысле, не причинив ему никакого вреда. И все потому, что она преодолевает сложное пространство. Правда, может случиться и такое, что ракета взорвется, и тогда момент ее движения переходит в электромагнитную энергию, сложное пространство или же свои собственные осколки, которые могут либо пройти сквозь объект в режиме квазисостояния, либо не пройти. Иными словами, режим этот имеет свои слабьте места. Например, элементарные частицы объекта могут поглотить момент, что приведет к повреждениям.

Эльтор указал на красную звезду на голоэкране. Вокруг нее возникло золотистое свечение. Это значит, что звезда «прыгнула». Собственно говоря, все звезды поменяли свое местоположение, как бы сдвинувшись к точке точно впереди корабля. Звезда, на которую указал Эльтор, сменила цвет с красного на зеленый.

Эльтор посмотрел на меня.

– Мы только что вышли из квазирежима. Сейчас мы перемещаемся в пространстве со скоростью в 40 % световой.

– Но я ничего не почувствовала.

– В этом состоянии наши нейроны не способны к изменениям на молекулярном уровне. Поэтому, пока мы пребывали в режиме квазисостояния, ты была не в состоянии даже подумать о чем-либо.

Звезды совершили еще один прыжок, и снова по направлению к точке впереди нас. Выделенная Эльтором звезда теперь светилась иссиня-багровым светом. Она стала какой-то темной, почти невидимой. Дисплей показывал 60 % от скорости света.

– На сколько мы должны приблизиться к скорости света, чтобы произвести инверсию? – поинтересовалась я.

– Это своего рода баланс, – начал Эльтор. – Когда попадаешь в сложное пространство, это все равно что поехать в объезд бесконечно высокого дерева. Причем для этого надо съехать с дороги и углубиться в незнакомый дремучий лес. Чем меньше времени мы проведем в лесу, тем лучше. Желательно, прежде чем съехать с дороги, подъехать к дереву как можно ближе. Иными словами, нам нужно максимально приблизиться к скорости света. Но лишь приблизиться, иначе наша увеличившаяся масса начнет потреблять слишком много топлива. Это все равно как если бы мы пытались въехать вверх по стволу. Вот почему нам надо вовремя остановиться.

Звезды совершили очередной прыжок. Указанная Эльтором звезда теперь была вообще невидна – ее цвет сдвинулся за пределы оптического диапазона.

И тогда Джаг вывернулся наизнанку.

По крайней мере у меня возникло такое чувство. Нет, мы по-прежнему оставались внутри корабля, потому что вместе с нами наизнанку вывернулась и все вселенная. На голоэкране звезды прыгнули снова, но теперь уже прочь друг от друга, и вернули себе свой первоначальный цвет. Сначала я не смогла узнать ни одного созвездия. Лишь через несколько мгновений мне стало понятно, что они там же, где и были, только перевернуты.

– Эй, – воскликнула я. – Теперь мне понятно, почему вы называете это инверсией! Из-за звезд!

– Термин этот берет свое начало в так называемом конформальном картографировании, – пояснил Джаг. – Последнее было предложено в середине двадцатого столетия исследователями Миньяни и Реками для обобщенных трансформаций Лоренца в четырехмерном пространстве.

– Да, это действительно означает инверсию, – подтвердил Эльтор.

– И с какой скоростью мы летим? – спросила я.

– Всего в сто тысяч раз превышающей скорость света, – ответил Эльтор.

Всего лишь?

– Знаешь, для меня жуть как быстро.

– Стоит превысить скорость света, как верхнего порога уже не существует, – пояснил Эльтор. – Есть только нижний – она сама.

– А мы действительно можем попасть в прошлое? На этот вопрос ответил Джаг:

– Согласно Джеймсовой теории, невозможно достичь точки назначения, предварительно не покинув исходную точку. Однако во время инверсии можно путешествовать как в прошлое, так и в будущее. Теоретически я могу оптимизировать нашу траекторию так, чтобы в пространстве, где действуют скорости ниже световой, время остановилось, при условии, конечно, что некоторое время прошло, причем с одинаковой скоростью, как в исходной точке, так и в точке назначения. Однако я не могу избежать погрешностей, которые, накапливаясь, приведут к тому, что в действительности пройдет десять часов и пятьдесят минут.

Мне показалось, что Джаг слегка раздражен тем, что не способен привести реальное положение вещей в гармонию с теорией.

– И куда мы держим путь? – спросила я.

– На эпсилон Эридана, – ответил Эльтор.

– Ты там живешь?

Эльтор отрицательно покачал головой.

– Нет, до него лишь примерно одиннадцать световых лет пути от Земли, то есть фактически всего один прыжок. Это все, что я могу позволить себе при поврежденных двигателях. Там у Союза Миров Земли опорная база. – Эльтор на минуту задумался. – Должен Заранее предупредить тебя. Мы вполне можем оказаться во вселенной, чужой как для тебя, так и для меня. Или же при попытке обратной инверсии наш корабль может взорваться.

Я кивнула, понимая всю безвыходность нашего положения. Мы сбросили скорость, и созвездия снова сгрудились вокруг одной точки. Затем вселенная вновь вывернулась, но на сей раз обратно, и мы полетели на скорости ниже световой. У меня вырвался вздох облегчения – звезды не только вернули себе нормальные цвета, но и заняли на небе прежнее положение. Впереди нас висело оранжевое светило. На голоэкране оно казалось чуть более тусклым, чем на самом деле.

– Имперский Джаг! – чуть потрескивая, донесся голос. – Говорит станция «Эпсилани». Просим вас представить опознавательные знаки.

Я моментально почувствовала, как у Эльтора словно гора с плеч свалилась. Значит, он действительно не на шутку опасался, что мы никогда не попадем в его вселенную. Он даже не сразу нашелся с ответом, а просто сидел, вцепившись руками в панель перед собой.

– Имперский Джаг, отвечайте! – повторил голос. – С вами говорит гражданская станция. Повторяю, это гражданская станция. Пожалуйста, назовите цель вашего прилета.

Эльтор набрал полную грудь воздуха.

– «Эпсилани», с вами говорит командир Селей, пилот-Джагернаут шестнадцатой эскадры ИКС. Мой корабль поврежден, и я прошу вашего разрешения произвести посадку.

– Командир Селей, у нас имеются необходимые для этого условия. Вам требуется место для проживания?

– Да, проживания и ремонта.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – произнес голос. – Хотя это всего лишь научно-исследовательская станция. Мы никогда еще не принимали у себя Джагернаут.

– Понимаю.

– Вам нужно что-то еще? Эльтор потрогал раненое плечо.

– Врач.

– Врач встретит вас тотчас по завершении стыковки.

– И еще одна вещь.

– Слушаем вас.

Эльтор посмотрел на меня.

– Может кто-нибудь из вас совершить церемонию бракосочетания?

В ответ послышалась тишина.

– Не могли бы вы повторить вопрос? – наконец произнес все тот же голос. – Мы не уверены, что правильно вас поняли.

– Я сказал «бракосочетание». Кто-нибудь из вас может совершить церемонию?

– Да-да, конечно же. Уверен, мы что-нибудь придумаем.

– Отлично, – ответил Эльтор, наблюдая, как на приборной доске вспыхивают и гаснут огни. – «Эпсилани», принимаю ваш сигнал. Идем на стыковку.

Часть II

Вселенная II

Глава 11

ЭПСИЛАНИ

На голографическом экране стремительно увеличивалась в размерах планета Афина – газовый гигант, опоясанный голубыми и красными полосами. У Афины было не менее семи лун, а также кольца цвета ириски-тянучки и черничного мороженого. С той стороны, с которой мы подлетали к Афине, космическая станция «Эпсилон Эридана», или для краткости – «Эпсилани», – смотрелась крошечной полоской станиоля, повисшей над огромным шаром Афины.

По мере того как мы приближались к планете, эта лента постепенно превращалась в колесо. Его малый размер поначалу разочаровал меня – я надеялась увидеть нечто более грандиозное и впечатляющее.

Над станцией парит ослепительно белый, даже скорее серебристый – совсем как зеркало – диск. Он отбрасывал солнечный свет прямо на ее поверхность, где бесчисленные зеркала поглощали лучи, ярко светясь в чернильной темноте бескрайнего космоса. Колесо вращалось с величавой медлительностью, от которой веяло безмятежностью и покоем. Состояло оно из втулки и шести спиц. Из втулки вниз уходил массивный «стебель», от которого, словно из чашелистика цветка, росли лепестки. Колесо стремительно продолжало увеличиваться в размерах, и вскоре «стебель» уже являл собой цепочку плотно прижатых друг к другу сфер, напоминавших исполинские бусины или сросшиеся маковые головки с маленьким бутоном на конце. Со стороны космическая станция напоминала гигантское вращающееся соцветие.

– Она великолепна, – произнесла я. – А что это там у нее внизу?

– Эта решетка служит в качестве отражателя, – ответил Эльтор. – Она отбрасывает в пространство излишки тепла. Втулка колеса – это то самое место, где мы осуществим стыковку. Сферические сооружения – те, что размером поменьше, – скорее всего производственные отсеки. – Эльтор указал рукой на обод колеса. – А в так называемом цветоложе – если уж сравнивать станцию с цветком – жилой отсек, где обитает персонал станции.

Колесо продолжало неумолимо увеличиваться в размерах и вскоре заполнило собой весь экран. Возле «втулки» мелькнуло какое-то крошечное пятнышко и направилось прямо на нас. До меня дошло, что это космический корабль. Мое восприятие станции изменилось – как будто я столкнулась с оптической иллюзией, своего рода обманом зрения. Только расстояние делало станцию маленькой – на самом же деле колесо имело около мили в диаметре.

Эльтор указал на приближающийся корабль.

– Это беспилотный шаттл «Фарадей». Он переправит нас внутрь плазменного ядра.

– Какого ядра?

– Плазменного. Ядро – источник электронов мощностью около тысячи кулонов. Он поддерживает в жилом отсеке потенциал напряжения до пятнадцати миллиардов вольт. В основе конструкции – типичный образец космической станции НАСА. – Эльтор указал в направлении звезды, эпсилона Эридана. – Плазменный экран защищает станцию от космического излучения и флюктуации звезды. Плазма отталкивает частицы и поддерживает радиацию на нормальном, безопасном для здоровья людей уровне.

Шаттл стремительно приближался к нам и скоро заслонил на экране даже саму космическую станцию. Когда наши скорости сровнялись, ближний к нам край шаттла раскрылся, как цветочный бутон.

– О Боже! – ойкнула я. – Сейчас он нас проглотит!

На голографической карте появилось изображение внутренней части «Фарадея» – металлическая полость, подобная чреву огромного кита с гигантскими подпорками. Не знай я, что шаттл движется, то наверняка подумала бы, что мы остановились.

Джаг установил со станцией канал связи. Эльтор ответил – что-то относительно приема информации. На голоэкране показалось изображение шаттла на подлете к «Эпсилани». Скорее всего это была запись, сделанная аппаратурой космической станции. Шаттл снова закрылся, став похожим на нераспустившийся цветочный бутон.

– А вон электронная пушка, – снова пустился в объяснения Эльтор, обращая мое внимание на похожий на перо стебель, ответвлявшийся от бутона. – Она бомбардирует плазменный колодец электронами, с тем чтобы уравновесить потенциал между нами и космической станцией.

Внезапно бутон раскрылся. Установив связь с Джагом, я уловила переданное со станции послание – что-то о необходимости компенсации «ветра», вызванного отталкиванием позитивных зарядов на шаттле и станции. Джаг настроился на волну моих мыслей и принялся перекачивать информацию более «наглядно». Я мысленно «увидела» послание станции – радужное насекомое, летящее по всему внутреннему пространству решетки. Затем там зажужжал рой мух цвета бутылочного стекла – это Джаг представил информацию о перепадах плотности плазмы. Я сосредоточилась, и моему мысленному взору предстали новые картинки. Блоки информации стремительно летели в направлении решетки и обратно, то сжимаясь в клетки, то с жужжанием выстраиваясь в новые ряды.

Теперь мы находились уже практически рядом с «втулкой» гигантского космического колеса. Шаттл раскрыл лепестки и лег во «втулку» подобно фрагменту гигантской цветочной мозаики. Незнакомый голос объявил:

– Стыковка завершена, командир! Мы готовы.

– Вас понял, – откликнулся Эльтор. Отключившись от линии связи, он повернулся ко мне. – Прежде чем двигаться дальше, давай кое о чем с тобой условимся.

Выражение его лица вызвало у меня тревогу.

– О чем именно?

– Я не вполне уверен, в какой ситуации мы можем с тобой оказаться. Мой корабль получил серьезные повреждения еще на подлете к Земле, причем из-за не совсем понятных мне причин. – Эльтор нервно провел рукой по волосам. – Я не знаю ни этой космической станции, ни ее обитателей. И в данный момент предпочел бы, чтобы никто не узнал, кто я такой. Короче говоря, мне не хотелось бы афишировать тот факт, что мои родители – члены Имперской Ассамблеи.

– Чего же ты хочешь от меня? Эльтор взял меня за руку.

– Постарайся не слишком распространяться о себе. Просто делай то, что и я.

– Хорошо, – сказала я и сжала его руку.

Мы покинули корабль и перебрались из воздушного шлюза в какое-то помещение круглой формы. За исключением вмонтированной в переборку консоли и крышки люка оно было практически пустым. Стены помещения излучали тепло и свет.

– Обнаружено бактериальное загрязнение, – лаконично сообщил чей-то приятный голос. – Просим вашего разрешения на дезинфекцию.

– Не возражаем.

Я удивленно посмотрела на моего спутника:

– Дезинфекция?

– На теле у каждого человека имеются бактерии и всевозможные микроорганизмы, – пояснил Эльтор. – Дезинфекционная служба, видимо, считает, что наши с тобой бактерии могут представлять опасность для экосистемы «Эпсилани».

– Неужели они хотят, чтобы мы поскребли себя мочалкой под душем? – улыбнулась я, представив нас с ним в душевой кабине.

– К сожалению, нет, – ответил мне с улыбкой Эльтор. – Нас просто обработают очередным чудом современной медицинской нанотехники.

– Как у тебя в крови?

– Да, что-то вроде этого. С той разницей, что эти молекулы уничтожают бактерии.

– Дезинфекция закончена, – сообщил все тот же незримый голос. – Добро пожаловать на «Эпсилани».

Напротив нас открылся люк, и в помещение вплыли шесть человек. Мужчина в центре этой группы был примерно такого же роста и сложения, что и Эльтор, правда, чуть шире в талии и с седеющими висками. Его отличала какая-то представительность. Рядом с ним парил в невесомости второй, высокий и весь какой-то угловатый, с иссиня-черными волосами. Их сопровождали четверо охранников – двое мужчин и две женщины, явно из здешней службы безопасности. Все они были высокого роста, и каждый вооружен длинной трубкой с черной рукояткой. Позднее я узнала, что оружие это стреляет усыпляющим веществом. Судя по движениям первого и, видимо, главного из встречавших, невесомость была для него не в новинку.

– Добро пожаловать, командир Селей! – произнес он. Голос его звучал странно, вроде бы как с британским акцентом, хотя такого произношения мне еще не доводилось слышать. – Меня зовут Макс Стоунхедж, я директор космической станции «Эпсилани». А это, – он указал на своего черноволосого спутника, – Боб Кабату, профессиональный психолог, специалист в области сколийской психологии.

Эльтор приветственно кивнул им обоим, и лицо Кабату озарилось улыбкой.

– Здравствуйте, командир!

У него также чувствовался незнакомый мне акцент. Как впоследствии выяснилось, с таким акцентом говорили в одной из африканских стран, которой в 1987 году еще не существовало. Улыбка, однако, покинула его лицо, стоило ему заметить пропитанную кровью повязку на плече Эльтора и синяки на руках.

Затем Стоунхедж удостоил взглядом и меня.

– Может, вы представите нас вашей...

– Невесте, – торопливо подсказал ему Эльтор.

– Ах. Да, – улыбнулся мне директор космической станции. – Рад приветствовать вас, мисс?..

– Пуливок, – представилась я.

В следующее мгновение в разговор поспешил вступить Кабату:

– Командир Селей, если не ошибаюсь, ваше плечо кровоточит. Смею предположить, что рана доставляет вам чертовскую боль.

– М-да, – Эльтор явно не знал, что сказать, – немного побаливает.

– Может, стоит прямо сейчас отправиться в медицинский пункт? – спросил Кабату. – Формальные приветствия мы можем и отложить на более подходящее время.

– Хорошо, – с трудом проговорил Эльтор.

В сопровождении сотрудников службы безопасности мы в невесомости проплыли весь отсек. Через люк проникли в просторное помещение сферической формы – как выяснилось, внутреннюю часть «втулки», – и нашему взору предстала презабавнейшая картина. Такое впечатление, что мы попали в гимнастический зал. Находившиеся здесь люди занимались акробатикой. Они парили в воздухе, смеясь, крича, совершая какие-то немыслимые кульбиты и пируэты. В условиях нормальной гравитации подобные экзерсисы неизбежно привели бы к самым серьезным травмам и переломам конечностей. Некоторые из гимнастов шумно приветствовали Стоунхеджа, и тот помахал им рукой. Проплыв еще в один люк, мы оказались в коридоре, кольцом окружавшем втулку. Стена на другой стороне коридора скользнула в сторону. Мы поплыли вместе с ней, обгоняя скорость вращения, пока не достигли движущейся стены с несколькими дверями.

Стоунхедж нажал на несколько разноцветных треугольничков возле дверей. Двери распахнулись, и мы вплыли в лифт. Он оказался, вопреки моим ожиданиям, очень даже уютным. Пол устилал мягкий пушистый ковер. Стены украшали декоративные панели из похожего на медь металла, а прямо под белым потолком, из которого струился неяркий рассеянный свет, проходил изысканный фриз с орнаментом из попугаев и миниатюрных деревьев-бонсай. Лифт пришел в движение, и нас слегка подбросило вверх. Однако через несколько секунд мы поплыли не вверх, а в сторону. Понемногу наш вес начал увеличиваться, и вскоре мы уже стояли на собственных ногах. Казалось, будто мы движемся куда-то вниз, хотя на самом деле перемещались совсем в другом направлении – вдоль «обода» колеса станции. Нас слегка прижимало в сторону, и поэтому приходилось прилагать усилия, чтобы держаться прямо.

Стоунхедж принялся рассказывать нам о станции – исследовательском центре, созданном для изучения системы звезды эпсилон Эридана.

Эпсилон Эридана – звезда класса «К», более оранжевая, чем земное Солнце, однако в три раза уступает ему в яркости. Масса его составляет всего три четверти солнечной, а диаметр на десять процентов меньше диаметра Солнца. Сама станция явилась плодом совместных усилий Европы, Японии, нескольких африканских стран, а также Соединенных Штатов. Соединенных, а не Федеративных. На станции проживало около трех тысяч человек. Подавляющее большинство обитателей составляли взрослые, однако стремительно увеличивалось и число детей. Тем не менее до предполагаемой цифры в десять тысяч было еще далеко.

Я привыкла к акценту Стоунхеджа и понимала его уже гораздо лучше. Хотя он и употреблял незнакомые мне слова, его английский мало чем отличался от того, на котором говорила я. А вот мой английский вряд ли был похож на тот, на котором за триста лет до меня разговаривали англичане моей Земли. Среди людей Объединенных Миров английский давно стал языком науки, продолжив тенденцию, зародившуюся еще в двадцатом столетии. Переселившись на другие звезды, человечество стандартизировало его в надежде на то, что английский станет главным средством общения многочисленных народов, обитающих на расстоянии многих световых лет друг от друга.

Рассказ директора космической станции был явно хорошо отрепетирован и опробован не на одном десятке слушателей. Не вызывало никаких сомнений и то, что он получает немалое удовольствие от очередного его воспроизведения. Любовь к космической станции – любимому детищу и предмету гордости – сквозила в каждом предложении. Он попытался было, правда, без особого успеха, вызвать на разговор и Эльтора. Тот оживился, лишь когда Стоунхедж принялся излагать технические характеристики станции. Правда, в отличие от разговоров Эльтора с Хизер, когда они с ней обсуждали проблемы теоретических основ физики, на сей раз ситуация приняла совершенно иной оборот. Тогда Эльтор казался вполне хорошо информированным, хотя, оторванный от своего обычного окружения, чувствовал себя не в своей тарелке. Что же касалось практики, то здесь он был в своей стихии. Ведь Эльтор – типичный технарь. Ему ужасно нравится браться за выполнение конкретных проблем, самостоятельно их решать.

«Эпсилани» была сооружена из титана, добываемого на одной из лун Афины. Огромные участки станции построили при посредстве металло-паровых молекулярных лучей – атомами металла обрызгивались, или, точнее сказать, напылялись огромные баллоны. Пар был «населен» молекулярными роботами. Каждый такой робот имел в своей основе углеродную молекулярную цепочку и сферический радикал с пико-чипом внутри. Роботы служили также в качестве основания химической реакции, которая вплетала в титан трубы. После того как роботы заканчивали строительство, они оставались в композитных материалах, образуя пико-сеть, совпадавшую размерами с самой станцией, которая автоматически устраняла возможные неполадки. Когда в корпус станции ударялась пылинка или крошечный метеорит, сеть немедленно посылала нанороботов на устранение повреждений.

Стоунхедж поведал нам о том, что диаметр колеса станции составляет примерно два километра, а вращается она со скоростью один оборот в минуту. Человеческий организм в принципе нормально функционирует и при большей скорости вращения, однако некоторым обитателям станции силы Кориолиса – причиняют неудобства вроде тошноты и дезориентации в пространстве. Эти же силы были причиной того, что в лифте нас – постоянно относило в сторону. В спицах колеса размещались всевозможные кабели и теплообменные устройства, соединявшие жилую зону станции с внешними источниками энергии и отражателем.

Вскоре я почувствовала привычную, почти земную силу тяжести. Лифт остановился. Мы достигли так называемого цветоложа, жилой зоны космической станции. Двери распахнулись, и мы оказались в настоящей сказке, истинной стране чудес. Вокруг спицы исполинского колеса, которую мы только что покинули, вращалась платформа. Сама спица теперь возвышалась позади нас. Крыша цветоложа находилась высоко над нашими головами.

Я почему-то ожидала, что внутренняя поверхность жилой зоны должна быть металлической и напичкана всевозможной техникой. Однако «Эпсилани» скорее напоминала японский чайный сад в Сан-Франциско. Перед нами простирался обширный парк шириной около ста ярдов, плавно изгибаясь вверх и постепенно скрываясь из поля зрения. В самом его центре протекала настоящая река. Зрелище было совершенно непривычным, поскольку полностью опровергало земные представления о привычном порядке вещей – действительно, разве может река на моей родной планете течь, круто устремляясь вверх. В действительности вращение станции делало каждую точку реки строго перпендикулярной силе тяжести, так что на самом деле река вовсе не текла вверх. Над поверхностью воды изгибались изящные мостики, ветви деревьев сплетались причудливым покрывалом зеленой листвы. Буйная растительность занимала большую часть парка. С обеих сторон он по дуге плавно поднимался вверх, следуя сферической форме цветоложа. По всему склону лепились домики с окнами, террасами, двориками-патио, но без крыш. В конце концов, зачем колонистам крыша? Разве что для уединения и приватности. Ведь дождей здесь не бывает.

По всей верхней поверхности цветоложа шли обширные окна, через которые в этот чудесный парк проникал отраженный зеркалами солнечный свет. По его тропинкам туда-сюда сновали колонисты. Несколько человек катались на велосипедах. Конструкция этих средств передвижения была более хрупкой, чем у привычных мне земных, но все же это были велосипеды. Вокруг кустов бегали собаки. Кстати, животных в парке оказалось много – я увидела и кошек, и зайцев, и птиц красной и синей расцветки. В ближайшем пруду, взбивая вверх брызги воды, плескались рыбы.