– А ты всегда куришь с очень мрачным выражением лица, - подхватил Стрекозов. - Дымишь, как будто мешки грузишь. И лицо у тебя при этом, как у трактора.
Светлана рассмеялась.
– Опять вы меня хотите обидеть!
– Мы заботимся о твоем драгоценном здоровье!
– Карамелькин, - спросил Дамкин. - А ты не одолжишь нам восемь рублей? Со следующего гонорара отдадим.
– Были бы у меня восемь рублей, - протянул программист, - я бы у вас сейчас не сидел, а зашел бы пообедать в институтскую столовую. У меня и так трагедия с этими деньгами! - сообщил он с важным видом.
Карамелькин считал, что он умеет ловко перевести разговор в нужное ему русло. А больше всего он любил поговорить о себе и о своих проблемах.
– Что за трагедия?
Карамелькин тяжко вздохнул, после чего охотно поделился своим горем.
– Сегодня у нас в НИИ всем раздавали премии, а мне не дали. Даже Шлезинскому дали сорок рублей, а мне - нет. У нас начальник такая сволочь! Себе выписал сто пятьдесят, а мне - ни копейки!
– Если начальник будет всем выписывать премию, - предположил Стрекозов, - то ему самому не хватит.
– Да ты, наверное, и работаешь плохо, - сказал Дамкин. - Ничего не делаешь, поэтому премии не заслужил.
– Я вкалываю, вкалываю, а от шефа никакой благодарности!
– А ты уже написал свою крутую программу?
– Да на фиг она нужна? - удивился Карамелькин, словно он не распинался о своей программе три недели подряд.
Эта удивительная супер-программа должна была обсчитывать погрешности каких-то измерительных каналов, и за нее Карамелькин намеревался получить кучу премий, в том числе и премию Ленинского комсомола.
Терять всякий видимый интерес к своим собственным замыслам было в обыкновении Карамелькина. Программист быстро увлекался каким-нибудь делом, но запала обычно хватало на месяц или два, не больше. Проходило время, и Карамелькин уже слышать не хотел о том, чем так восхищался совсем недавно.
Не удивительно, что на работе были недовольны Карамелькиным. Он постоянно просыпал начало рабочего дня, иногда часов на пять, или по своей рассеяности начинал заниматься не тем, за что в настоящий момент могли дать деньги. В прошлом году из-за Карамелькина весь отдел лишили премии, и многие сотрудники на него обозлились. Правда, по версии Карамелькина, он никогда ни в чем не был виноват, просто это вокруг него были сплошь одни недоумки и идиоты.
Карамелькин доел шестой пряник, допил стакан чая и встал с кресла.
– Заговорился я тут с вами. Пора бы и на работу съездить, а то можно ненароком нарваться на шефа. Перерыв-то уже давно кончился.
– Не забудь завтра приехать! - напомнил Стрекозов. - Дамкин без тебя будет очень скучать.
– Не забуду, - серьезно пообещал программист. - Вообще-то, я думал, что Дамкин родился в январе, как и я.
– Я тоже так думал, - сказал Дамкин. - Но потом передумал. Зачем нам в январе два таких крупных праздника?
– Ну, счастливо! Светочка, до свидания! - Карамелькин послал секретарше воздушный поцелуй и спешно поехал на работу.
Когда дверь за Карамелькиным закрылась, Дамкин, подлив еще чаю в свой стакан, предложил Стрекозову пари:
– Спорим, Карамелькин опоздает на пять часов?
– Я и сам могу с тобой об этом поспорить, - ответил Стрекозов, отобрав у Дамкина чайник и налив чаю себе.
– А почему ты думаешь, что именно на пять? - заинтересовалась Света.
– А на два, на три и на четыре часа он уже опаздывал! - весело заржав, ответил на это Дамкин.
– Ну, ладно, мальчики, мне тоже пора, - встала секретарша.
– Я думал, мы над романом поработаем, - протянул Стрекозов.
– Сегодня мне некогда!
– Чем же это ты так занята? - ревниво спросил Дамкин.
– Завтра кое у кого день рождения, надо как следует подготовиться. В парикмахерскую сходить...
– Да ты и так классная девушка! - отпустил комплимент Дамкин. - Зачем тратить деньги на парик?
– Вы, мужики, ни фига в этом не понимаете! - воскликнула Света и, чмокнув по очереди Дамкина и Стрекозова, убежала по своим загадочным делам.
Глава следующая,
в которой пионер Максим Иванов делает подарок дяде Стрекозову
"Коммунизм!" Какое слово!
Сколько в нем заключено!
Где с надеждой, где сурово
Произносится оно...
С. Михалков "Будь готов!"
День рождения Дамкина был на носу, а ни Дамкин, ни Стрекозов никак не могли придумать, чем угощать многочисленных друзей, которые придут и будут требовать, чтобы их кормили, хотя, справедливости ради, следует заметить, что лучше бы эти друзья накормили самого Дамкина, худого и вечно голодного. Основная сложность заключалась в том, что у литераторов совсем не было денег. На последние медяки Дамкин купил батон хлеба, а оставшихся четырех копеек не хватило бы даже на кружку пива, которую они сейчас с удовольствием бы выпили.
Размышляя над тем, где бы взять денег, литератор Дамкин задумчиво стучал вилкой по столу, а литератор Стрекозов стоял у окна и наблюдал, как его знакомый пионер Максим Иванов прибивает на березу скворечник.
– Дамкин, - молвил Стрекозов, - мне в голову пришла на редкость умная мысль. Что если написать роман про двух литераторов, а между главами романа вставлять веселые рассказики, которые эти литераторы как бы придумали. Это будет очень интеллигентно, оригинально, да и просто красиво!
– Ты бы лучше подумал, где взять денег, чтобы достойно отметить мой день рождения, - хмуро бросил Дамкин.
– Слышь-ка, Дамкин, - сказал Стрекозов. - А на день рождения подарки должны дарить. Может, деньгами возьмем? А то понадарят всякого... гм, ерунды всякой?
– Деньгами не положено, - рассудительно произнес Дамкин. - Да и подарки нам тоже не помешают, если правильно намекнуть, что дарить. А то у нас даже утюга нет, штаны нечем погладить!
– На фига тебе гладить штаны?
– Сходил бы к одной знакомой, взял бы у нее взаймы рублей пять.
– Это хорошая мысль! Иногда, Дамкин, тебе в голову приходят действительно гениальные мысли! - обрадовался Стрекозов. - Возьми мои штаны! Только пять рублей не солидно брать, можно взять шесть.
– Твои штаны? - с сомнением посмотрел Дамкин. - Интересно, чем же они лучше моих?
– Тебе мои штаны не нравятся? - обиделся Стрекозов, оглядывая себя с ног до головы в пыльное зеркало на стене. - Отличные штаны! Гораздо приличнее, чем у тебя.
– Чем же это они приличнее?
– Не нравится - не надо. Иди в своих.
– Я ж тебе говорю: не глажены они.
– Сходи к соседям, возьми утюг. Всему тебя надо учить!
Дамкин нехотя поднялся из-за стола, потянулся и пошел к двери.
– Эй! - окликнул Стрекозов. - А может соседи и денег одолжат?
– Жди! Одолжат, как же! Сосед напротив снял со сберкнижки сто рублей и, подпрыгивая от нетерпения, ждет, когда я за ними зайду. Да еще твой любимый дворник Сидор денег для тебя припас! Целый килограмм пятирублевок! - отозвался Дамкин и вышел.
Художественно посвистывая, Стрекозов все так же смотрел в окно, созерцая, как на скворечнике пионера Иванова разгорелась драка между двумя воробьиными семействами, а потом решил заняться делом.
Стрекозов завалился на топчан, взял на колени треснутый телефон, который только чудом не разваливался на мелкие кусочки, прижал трубку к уху и пролистал записную книжку.
– Але! Мне товарища Сократова, пожалуйста! А! Привет! Первый раз в жизни получилось: звоню тебе на работу, и ты на месте! Ты помнишь, что у нас с Дамкиным завтра день рождения? Класс! Приходи к двум. Да, кстати, Дамкин просил передать, что ему штаны нечем гладить! Ну, пока!
– Але! Шлезинский? Здорово, старик. Да, завтра. К двум часам. Подарок? Ну, если тебе очень хочется что-то подарить, то Дамкин всю жизнь об утюге мечтает! Ну, давай!
Почти такие же звонки Стрекозов сделал всем приглашенным приятелям, у которых был телефон.
– Дело сделано, - порадовался он, опустив наконец трубку. - Хоть один из них, но купит утюг. То-то Дамкин обрадуется! И где это его черти носят? Неужели нужно столько времени, чтобы стрельнуть у соседей утюг? Он что, в соседний дом пошел?
Дамкин не пошел в другой дом и задерживался по уважительной причине. Выйдя из квартиры на промысел, хмурый Дамкин постоял на лестничной площадке, размышляя, к кому можно зайти, чтобы занять денег. Соседей по площадке он отверг сразу - у них литераторы уже брали взаймы, но еще не отдали. Только соседу слева, дворнику Сидору, они не должны были ничего отдавать, да и то потому, что никогда не могли взять у него в долг.
Почесывая подбородок, Дамкин с минуту разглядывал замысловатый неприличный рисунок на зеленой облупившейся стене, когда снизу послышался топот, сопровождаемый немузыкальным насвистыванием песни "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Прыгая через ступеньку, прибежал пионер Максим Иванов.
– Привет пионерии! - Дамкин отсалютовал рот-фронтовским приветствием. - Как жизнь у подрастающего поколения?
– Отлично! - ответил сияющий пионер. - Седьмой скворечник приколотил. Шестой Бэ обрыдается от зависти!
– Орел! - похвалил Дамкин. - Так и коммунизм построить недолго!
– Ясное дело, - скромно потупился Максим. - Еще пару пятилеток, и построим!
– Слушай, орёл, а правда, что при коммунизме денег не будет?
– Дядя Дамкин! - воскликнул с укоризной Иванов. - Вы же писатель, а не знаете таких элементарных вещей! Да у нас даже пятиклассники знают! Конечно, не будет никаких денег! Заходи в магазин и бери, чего хочешь.
– Я тебя проверял, - сказал хитрый Дамкин. - Только вот сейчас как без денег обойтись? У тебя-то деньги есть? Ну, там, доски для скворечника покупать...
– Спасибо, дядя Дамкин. Мне денег не надо! Мне родители на мороженое дают, а я его не покупаю - меня девочки угощают. На кино тоже дают, а я без билета знаю как пройти. А доски я на стройке беру. Там бесплатно валяются. Так что денег не надо! У меня этих денег - завались! Я полную копилку накопил!
– Да ну?
– Не верите? Пойдем, покажу! - азартно воскликнул пионер Максим Иванов.
Они поднялись на один этаж. Максим отворил дверь.
– Заходите, дядя Дамкин. Предки на работу свалили. Пойдем!
Одну из стен комнаты Максима украшало красное знамя пионерской организации, украденное из школы. Всю поверхность кумача занимали значки с изображением дедушки всех пионеров Владимира Ильича Ленина. Видя изумление Дамкина, пионер гордо пояснил:
– Значки собираю. Вот эти мне Владик проспорил с третьего этажа. А эти я у Машки из второго подъезда выиграл в пристеночек.
– Круто! - оценил Дамкин. - У меня где-то валялся значок с Ижорского завода, на нем тоже был этот лысый мужик нарисован. Я там интервью брал у директора, и мне подарили. Могу тебе отдать в коллекцию.
– Вот здорово! - запрыгал вокруг Дамкина Максим Иванов. - Ижорский завод - это же колыбель революции! А! - вспомнил он. - Деньги-то! Во!
Паренек потряс перед носом литератора большой гипсовой свиньей, судя по производимому шуму, почти полностью забитой мелочью.
– До фига! - хвалился пионер. - Полная! Там даже рубли есть!
– Круто, - согласился Дамкин. - А вот у дяди Стрекозова завтра день рождения, а зарплата только через неделю. Он сидит без денег и не знает, чем гостей кормить. А ты говоришь - коммунизм! Бесплатно в магазине даже гнилую морковку понюхать не дадут!
– Да... - опечалился Максим.
– Было бы клево помочь дяде Стрекозову. Как нынешний тимуровец тимуровцу бывшему.
– А дядя Стрекозов в детстве был тимуровцем?
– А то кем же! С самим Тимуром в детском садике на одном горшке сидели.
Максим Иванов взвесил в руках фарфоровую свинью и нерешительно сказал:
– А мало тут, наверно. Может, еще у родителей взять? Я знаю, где батя от мамани четвертной занюхал.
– Ты что! - возмутился Дамкин, махая руками. - Воровать у папы нехорошо! Он же потом лицо может побить... Мне...
– Может, - кивнул Максим и опять потряс свиньей. - Но вот только... Дядя Стрекозов, наверно, не возьмет. Тимуровцы - скромные и стеснительные.
– А ты не говори, что это ты ему деньги даришь. Тимуровцы тайно делают свои дела. Давай мне, я ему передам и скажу так: "Стрекозов! Это тебе от тимуровцев подарок на день рождения! Но они сильно скромные, эти тимуровцы. Поэтому незачем тебе знать имя пионера Максима Иванова!" А? Круто, правда?
– Да-а! - очарованно прошептал Максим, думая, в каких словах он запишет это доброе дело в свой дневник добрых дел, куда он тщательно заносил все прибитые скворечники, переведенных через улицу старушек, уступленные в транспорте места и другие пионерские заслуги.
– Дядя Стрекозов будет просто счастлив!
– Дядя Дамкин! - опять спохватился пионер. - Для такого доброго дела здесь точно мало денег! Надо все-таки, ну, хотя бы у мамы взять рублей десять?
– Нет, - сказал Дамкин. - У мамы тоже нехорошо. К тому же, для доброго дела нет разницы, много ты денег подарил или мало, главное, что бескорыстно! Ты мне лучше утюг одолжи на полчасика. Штаны надо погладить к празднику.
Пионер Максим Иванов, топая, как целый отряд пионеров с пионервожатым, сбегал в соседнюю комнату и принес утюг.
– Во! Берите!
– Дома будешь? Через полчаса занесу.
– И значок с Лениным захватите!
– А как же!
Дамкин, весьма довольный собой, вышел, неся на вытянутых руках свою добычу - свинью-копилку и утюг.
– Где тебя носило? - встретил его разгневанный соавтор. - Неужто, чтобы взять какой-то паршивый утюг, надо ходить три часа? А это что такое?
– Дар Всесоюзной Пионерской организации тебе на день рождения.
– Так день рождения-то у тебя!
– Да? - удивился Дамкин. - А, действительно! Значит, это мне подарок?
– А чего там внутри? Никак деньги?
Дамкин потряс свиньей, деньги зазвенели.
– Звенят, - подтвердил Дамкин. - Неси молоток!
– Э-э! - протянул Стрекозов. - Жалко такую вещь разбивать. Может, попробуем так деньги достать, а в копилку потом будем еще собирать?
– Крутая идея! - одобрил Дамкин. - Гости приходят, а мы им: "Вот свинья-копилочка, у нас, понимаете ли, традиция, чтобы каждый гость кидал сюда всю мелочь, что лежит у него в карманах!"
– Сейчас ножом все вытащу, - Стрекозов побежал на кухню. - А ты пока штаны свои гладь!
– Есть! - отсалютовал по-пионерски Дамкин и противным голосом запел:
– Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью!
Глава следующая
О том, как художник Бронштейн ехал к Дамкину и Стрекозову
Он умен, - подумал Иван, - надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные.
М. Булгаков "Мастер и Маргарита"
Художник Бронштейн ехал в автобусе, глядя прямо перед собой тупым взглядом американского наркомана. Мрачная небритая физиономия художника настолько отпугивала пассажиров, что, хотя в автобусе было тесно, место рядом с ним никто не занимал. Бронштейн интеллигентно держал под мышкой тубус с новыми картинами. По его уголовной роже пробегали тени, а сам он мысленно рисовал новый гениальный холст.
Иван Бронштейн был весьма оригинальным типом. Его лицо можно было бы назвать симпатичным, но сделать это не решился бы даже сам Стрекозов. Его нетривиальная внешность - бритая под ёжика голова, трехнедельная щетина, которая отрастала у него за два часа, драные джинсы - просто-таки притягивала к художнику неприятности. То и дело к нему приставали милиционеры с требованием предъявить документы, которые потом тщательно изучались на предмет поддельности.
– Давно из зоны? - спрашивали у Бронштейна менты.
– Не понимаю, о чем вы, - отвечал Иван, терпеливо перенося все жизненные невзгоды.
В милиции он был частым гостем. Его забирали именно за уголовную внешность, часто даже ничего не объясняя, а потом не извиняясь. В отделениях Бронштейн громко требовал ордер на арест, а в тех случаях, когда его сажали в камеры, рисовал на стенах портреты сидящих там уголовников.
Почти во всех отделениях его уже знали и почему-то побаивались. Поэтому вполне резонно можно предположить, что вскоре вся милиция будет знать Бронштейна в лицо и никто уже не станет требовать у него предъявления документов.
А однажды к Бронштейну пришли трое здоровенных парней в кожаных куртках, назвавшихся представителями московского мафиозного клана "Слоны", и предложили художнику убрать кого-то, кто слишком много знал и не желал этого забыть.
– Ребята, вы меня с кем-то спутали, - сказал тогда ласковый Бронштейн. - Я просто художник.
– С такой мордой, и просто художник! - удивились мафиози. - Ну, извини...
Дамкин, узнав, что Ивану предлагали пять тысяч, повалился на диван, дрыгая ногами, что у него означало беспредельное удивление, и заорал:
– Пять тысяч! Да за такие деньги можно пол-Москвы расстрелять из крупнокалиберного пулемета!
Шутил, конечно.
А по натуре Бронштейн был добр и отзывчив. Его друзья - а у него их было немало - не могли на него нахвалиться, и даже соседи по коммунальной квартире, которым он бесплатно рисовал портреты, на удивление любили скромного художника.
Исключением являлся директор макаронной фабрики Семен Абрамович Штерн, жена которого додумалась попросить художника нарисовать ее обнаженной, на что бесхитростный художник естественно согласился. Он любил рисовать с натуры.
Семен Абрамович, увидев картину, закатил скандал жене и обозвал Бронштейна "еврейской мордой", что того весьма удивило, так как он был, увы, русским. С тех пор они враждовали, как бандит Билл Штофф и шериф Джон Кегли из романа Дамкина и Стрекозова.
– Ну, и молодежь пошла! - услышал художник Бронштейн и, очнувшись от своих дум, вернулся из светлого облака своих творческих планов на землю.
Бронштейн и не заметил, как автобус заполнился народом, и даже место рядом с ним занял отвратительный мужик с корявым пропитым лицом и мутными, сонными глазами.
Возмущалась крашенная под блондинку старушка с двумя авоськами в руках и огромной бородавкой на носу.
– Сидит себе и в ус не дует! - бабка ткнула в Бронштейна пальцем. - А пенсионеры с сумками должны стоять!
– Послушайте, - рассудительно произнес Бронштейн, у которого тоже были две тяжелые сумки. - Я занял самое неудобное место в автобусе - над колесом. Вы здесь все равно не поместитесь. Чего же вы возмущаетесь?
– Вот! - радостно закричала старушка. - Он еще и хамит! Никакого уважения к старшим!
– Да, да! - поддакивали сидящие вокруг Бронштейна старухи, которым именно в часы пик надо было ехать по своим неотложным пенсионным делам. Хамье вырастили!
– Бабушки, - сказал Бронштейн. - Меня вырастили не вы. Чего вам надо-то? Вы ведь уже давно на пенсии, хотите сидеть - сидите дома! На фиг в переполненные автобусы лезть?
– Безобразие! - родил вдруг сидящий рядом с художником алкоголик. Такой молодой, а уже сидит!
– Вы тоже не стоите, - заметил Бронштейн.
Новый взрыв негодования был ему ответом. Бронштейну припомнили все: то, что за него воевали, что для него построили развитой социализм, что автобусы ходят, а нехороший человек Бронштейн не уступает место.
Иван отвернулся, махнув рукой, и снова погрузился в свои мысли. Да, жизнь у Бронштейна была на редкость тяжелая.
С работой художнику не везло. То есть вдохновение ни на минуту не оставляло художника, но его картины нигде не принимали. В тех организациях, где сидели ярые антисемиты, ему отказывали сразу же, как только слышали его еврейскую фамилию. А в организациях, где всем заведовали евреи, его сначала встречали ласково, но узнав, что он русский, мрачнели и тоже говорили, что ничего не могут для него сделать. Бедный Иван Бронштейн находился между двух огней и потому рисовал, а потом дарил картины друзьям или иногда продавал гостям с юга. Бронштейн мог нарисовать что угодно и как угодно. У Дамкина и Стрекозова долго висела в комнате картина с прекрасной обнаженной девушкой на фоне красивого озера и плавающих лебедей, но однажды, когда у литераторов не было денег, ее пришлось продать, о чем Дамкин потом очень жалел.
Официально художник Бронштейн работал сторожем на Введенском кладбище. Не потому, что ему очень уж нравилась эта работа, просто прописку в Москве кому попало и за просто так не давали, а за эту работу художнику через семь лет обещали выделить отдельную однокомнатную квартиру. Бронштейн был прописан в коммуналке, где кроме него обитали еще восемь человек, обладавших характером скверным и склочным. Впрочем, со всеми из них добрый художник уживался, но с тех пор, как он повздорил с директором макаронной фабрики Штерном, он полностью переехал в свою сторожку.
– На кладбище спокойнее, - пояснял он друзьям. - Мертвые, они того, смирные. Не орут, не ругаются. Не мешают работать.
Ну, насчет "спокойнее" Бронштейн, конечно, погорячился. В его маленькую мастерскую постоянно приходили многочисленные приятели художника с многочисленными бутылками портвейна. Сам художник Бронштейн спиртного не пил совсем, но друзей принимал с радостью и смотрел на их веселье добрыми, приветливыми глазами.
Год назад в его сторожке прижилась и стала репетировать рок-группа "Левый рейс". Днем они играли душевные похоронные марши, зарабатывая деньги на пропитание, а по ночам сидели в уставленной аппаратурой прокуренной комнатенке, пили заработанное за день пиво и записывали новый альбом, который в конце концов и записали, назвав его "Могильный мрак", после чего уехали отдыхать в Гурзуф, оставив художнику целую гору пустых бутылок.
Не обращая внимания на вопли неунимающихся пенсионерок и на остальных пассажиров, в собственном соку законсервированных в громыхавшем автобусе, Бронштейн ехал к своим друзьям Дамкину и Стрекозову и обдумывал замысел новой картины, где было солнце, море, цветы, красивая девушка и розовый слон... и ни одного переполненного автобуса.
Глава следующая,
в которой Стрекозов закупает пиво
Чтение книг и написание стихов развивают робость и замедляют мышечную реакцию, долженствующую быть немедленной. "Бить или не бить" - вместо простого животного рефлекса-решения становится дилеммой.
Эдуард Лимонов "Молодой негодяй"
– К какой же из девушек мог отправиться Дамкин? - некоторое время прикидывал Стрекозов, пока не решил, что эта девушка ему не знакома, так как к знакомым девушкам Стрекозова Дамкин мог сходить и не гладя штанов, но зато ему не дали бы шесть рублей.
Впрочем, никто не мог знать всех девушек, с которыми был знаком Дамкин. Стрекозов ласково улыбнулся и начал ножом выковыривать деньги из копилки. Набралось шестнадцать рублей восемьдесят четыре копейки.
"Хватит на четыре бутылки водки, - прикинул литератор. - Маловато на такое количество рыл. Лучше купить винишка, тут хватит, - Стрекозов попытался произвести сложный расчет, - бутылок на восемь... Тоже маловато. Самое правильное будет купить пивка - тридцать три бутылки! И число какое хорошее - круглое!"
Стрекозов порадовался круглому числу и, схватив рюкзак, побежал в магазин. Пиво продавали сразу возле магазина, под огромным лозунгом "С решениями XXVI съезда КПСС в новую жизнь!". Стрекозов порадовался и лозунгу, который они с Дамкиным придумали аж год назад, еще до того, как этот исторический съезд начался, и получили за него пятнадцать рублей.
Очередь была небольшая - человек сто - и литератор, спросив "Кто крайний?", пристроился за пьяненьким мужичком в клетчатой кепке. Мужичок был уже хорошенький, но, бубня себе под нос нечто маловразумительное, пересчитывал на грязной ладони последние медяки.
За Стрекозовым быстренько встал мужик с "Беломориной" в зубах, за мужиком - две толстые тетки с авоськами, за теми - еще более подозрительные личности. Литератор похвалил себя, что он так ловко успел занять очередь. Еще несколько минут - и стоять бы пришлось в два раза дольше. Видимо, пиво привезли совсем недавно, очередь за Стрекозовым росла стремительно, как бамбук в братском Вьетнаме.
Стрекозов трогательно, как дитя, прижимал к груди большой зеленый рюкзак для пива и терпеливо ждал своей очереди, когда из-за угла вывернули трое приятелей Стрекозова - подпольная рок-группа "Левый рейс", выступающая обычно по подвалам или по разным квартиркам, - с двумя пятилитровыми канистрами и с незнакомым литератору хипповым длинноволосым чуваком в драных джинсах с ромбообразной заплаткой на заднице и в майке с надписью на китайском языке.
– О! - жизнерадостно вскричал басист. - Нашли пиво! - и, заметив Стрекозова: - О! Здесь Стрекозов!
– Долго вас ждать?! - на всякий случай, чтобы очередь не возмущалась, сказал Стрекозов. - Отошли на пять минут, и уже полчаса где-то бродите!
– Так получилось! - воскликнул басист, подыгрывая литератору. "Левый рейс" с хипповым чуваком пристроились к Стрекозову в очередь.
– Это грамотно, что мы тебя встретили, - сказал рокер с бородой, - а то простояли бы здесь часа два. Не успели бы порепетировать.
– Кстати, - добавил рокер в очках. - Познакомься. Это Дюша.
Дюша вежливо наклонил голову и пожал Стрекозову руку.
– Наслышан, наслышан. А вашего "Билла Штоффа" четыре раза читал. Очень круто! Настоящая вещь! Когда наши придут к власти, его будут изучать в школах.
Их интеллигентный разговор был прерван неприятным хрюканьем из-за спины Стрекозова.
– А это еще хто? Вас тут не стояло!
Недовольным оказался мужик с "Беломориной". Ему так же недовольно поддакивали толстые женщины с авоськами.
– От матраса слышу! - отозвался басист.
– Как не стояло? - удивился Стрекозов. - Я им занимал!
– Чего-то я не припомню, чтобы ты занимал, - прищурился мужик и, выплюнув папиросу, заговорил на языке, неприятном Стрекозову, ругая окончательно обнаглевших интеллигентиков. Стрекозов не любил мата и испытывал глубочайшее отвращение, когда при нем матерились. Вот и сейчас его передернуло, и он решил не обращать внимания на орущего гегемона.
– Не стояло! - размахивая рукой, вопил мужик.
– Не стояло, и все тут! - подвизгивали женщины, вращавшие от негодования глазами.
Басист "Левого рейса" поправил на спине бас-гитару, чтобы в нужный момент была под рукой. Ударник упомянул какие-то барабаны, которые порвали в прошлый раз. Флегматичный до этого гитарист соорудил на своем лице злодейское выражение и приосанился. Назревал крупный скандал. При виде невозмутимого Стрекозова, мужик совсем распалился и уже сжал пудовые кулаки.
Но тут вперед выдвинулся Дюша.
– Ну ты, козел! Чего тут бухтишь? Давно в репу не получал? Сейчас оформим!
– Чего! - отшатнулся от увесистого кулака мужик.
Вторым ударом Дюша попал своему противнику по зубам, пролетарская челюсть клацкнула, и мужик отступил на шаг. Дюша немедленно замахнулся для третьего удара.
– Ну... - всхлипнул мужик. - И пошутить нельзя?
– Еще одна такая шутка, и я тебе все рога поотшибаю! Смотри у меня, жопа! - подытожил Дюша. - Хамья развелось, - пояснил он друзьям, потирая ушибленную руку. - Пока кулаком перед мордой не помашешь, не успокоятся! Довели страну большевички! Пивка негде попить!
– Это точно, - согласился Стрекозов, довольный тем, что все так хорошо кончилось. - Сделали из людей скотов.
– Из людей скотов не делали, - возразил Дюша. - Люди были и остаются людьми. А эти скоты всегда были скотами, только сейчас им везде потакают пролетариат, рабочий класс! Во всем коммунисты виноваты! - антисоветски настроенный Дюша не унимался, не обращая внимания на то, что очередь посматривает на него с опаской. - То Сталин пострелял всех лучших людей, потом Хрущ по лысинам стучал туфлей, теперь Брежнев бровями народ пугает, да анекдотами смешит, а завтра еще какой-нибудь козел будет мозги крутить а пива все меньше и меньше!
– Тридцать три штуки, - сказал Стрекозов продавцу, протягивая деньги.
– На паперти что ли собирал? - пошутил продавец, пересчитывая мелочь пионера Иванова.
– Клад нашел, - похвалился Стрекозов, погружая бутылки в рюкзак.
– Старушку он зарезал, - пошутил бородатый басист. - За двадцать копеек, как у Достоевского!
"Левый рейс" взял ящик пива и тут же начал переливать его в канистры, отдавая опустошенные бутылки обратно продавцу.
Дюша тоже купил десяток бутылок, положил их в сетку и стоял, ожидая, пока наполнятся канистры рокеров.
– Тебе надо с нашим Сократовым познакомиться, - сказал Стрекозов Дюше. - Он тоже, как начнет про политику разговаривать, так не остановишь. Приходи завтра к Дамкину на день рождения. Адрес тебе ребята скажут.
Стрекозов указал на рокеров. Басист Витя поднял голову и улыбнулся светло и ласково, ну чисто святой.
– Мы готовы. Стрекозов, пошли с нами пиво пить.
– Не могу. Завтра день рождения у Дамкина, надо приготовиться. Вы, кстати, тоже приходите. Будет весело!
– Не получается, - огорчился басист. - Мы сегодня отъезжаем в Гурзуф. У нас билеты уже куплены. Лето на дворе, пора отдыхать. Так что, лучше вы приезжайте в Гурзуф. В Крыму сейчас - кайф! - и басист изобразил на лице выражение, которое, по его мнению, должно было бы быть у человека, кайфующего на берегу Черного моря.
Еще раз пригласив Дюшу в гости, Стрекозов сердечно распрощался с друзьями и зашагал домой.
По дороге домой Стрекозов встретил своего знакомого студента Евсикова. Евсиков с огромным рюкзаком за спиной вышагивал по середине тротуара, вынуждая прохожих расступаться в стороны из-за боязни получить торчащей из рюкзака лопатой.
– Привет, Стрекозов! - обрадовался Евсиков, завидев Стрекозова с рюкзаком. - Ты тоже в поход?
– Нет, - сказал Стрекозов. - Я по делам.
– А я - в поход. В лес идем на три дня.
– С телками?
– А, ну их! - Евсиков пренебрежительно махнул рукой. - От баб в лесу одни неприятности! Я тут на днях видел на Арбате, как продают вашего "Билла Штоффа". Такая небольшая отксеренная книжка. Однако, стоила три рубля.
