Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

Ночь уже совсем опустилась на землю, когда три приятеля очутились наконец перед домом, все окна которого были закрыты. Каркефу приложил ухо к щели в ставне, сквозь которую пробивался лучик света.

— Там шушукаются и смеются, — сказал он тихо и, прильнув глазом к маленькому отверстию, которое позволяло наблюдать за тем, что происходило внутри, добавил: — Стол накрыт, волк — в овчарне.

Дорога, по которой капитан Якобус пришел в трактир «Три пинты», была с обеих сторон обсажена развесистыми дубами. Каркефу вместе с двумя приятелями проследовал по ней и сел на траву, свесив ноги в канаву.

— Если капитан на лошади, он ускользнет от нас, — сказал Арман-Луи.

— Я давно знаком с мадам Евфразией, — похвастал Каркефу. — Это довольно скромная, всегда укутанная особа. Занавесочки на её окнах, как и сейчас, обычно целомудренно опущены. Она раздвинула бы их, если бы услышала топот копыт: значит, капитан пришел пешком.

— У этого придурка на все есть ответ, — заметил ему Рено.

— Увы! господин маркиз. Пусть я придурок, да все вижу! Позвольте, я вручу мою душу Богу… Рапира капитана, может быть, чуть короче рапиры мэтра Ганса, но зато рука капитана будет посильнее. Не пройдет и часа, как он продырявит мою кожу… бедная моя дорогая кожа!

Луна хотя и была в окружении нескольких белых ватных облаков, но в бледном её свете все же просматривался большой кусок дороги. Деревья стояли не шелохнувшись. Тихо, ни ветерка. Только филин ухал где-то во мраке ночи.

— А если нам уехать? — спросил Каркефу.

— Вино подано, значит, его надо пить! — ответил Рено на шутку шуткой.

— Ах, господа, всем известно, что я не пью!

— Лицемер! — перебросился словом и Арман-Луи.

В то время красная дверь одинокого домика открылась и внезапно вырвавшийся из неё свет залил дорогу. Силуэты двух теней вырисовывались в квадрате освещенного пространства: один из них тотчас огляделся вокруг и глубоко завернулся в плащ, заботливо высвободив правую руку. Затем дверь закрылась, погасив свет, и все погрузилось во мрак.

Почти сразу на дороге послышались шаги.

— Вот он! — прошептал Каркефу.

Капитан бодро вышагивал, напевая.

— Вы слышите? — снова проговорил Каркефу: — Громовой голос, Геркулесова поступь… Господа! Мне плохо, я теряю сознание!

Каркефу упал и, ползя по земле, крепко привязал к стволу дуба, по правую сторону дороги, один конец веревки; другой её конец он обмотал и туго затянул вокруг березовых пней, по левую сторону дороги.

Та же самая веревка, что недавно привела в ужас мэтра Ганса, теперь была натянута на высоте шести дюймов над землей и совсем не заметна в темноте.

Капитан Якобус только что углубился в лес. То ли из присущей ему осторожности, то ли потому, что ему послышался легкий шорох, но уже с первых шагов он остановился и пристально вгляделся в неясные очертания дороги.

— Помоги нам, Бог Фехтования! — прошептал Рено.

Или Бог Фехтования внял молитвам дворянина, или капитан не заметил ничего такого, что подтвердило бы его внезапную настороженность, — но он снова двинулся вперед. Минута или две отделяли его от столкновения с натянутой веревкой. Каркефу затаил дыхание. Капитан ускорил шаг — но вдруг он зацепился ногой за веревку, упал и растянулся на дороге.

Страшные проклятия сорвались с его губ, но, прежде чем подняться, он попытался выхватить из ножен ту самую рапиру, при одной лишь мысли о которой Каркефу холодел.

Вскочив на ноги, капитан огляделся: три человека, обнажив шпаги, преграждали ему путь.

— Не волнуйтесь! — сказал ему Каркефу. — Я взял на себя труд освободить вас от этой слишком острой железки ничего: нет более опасного для человека, который падает.

— Ах, так это засада! — сказал капитан, скрестив руки на груди.

— Сударь, мы можем объясниться, — холодно заверил его Рено.

— Трое против одного?.. Если вы дворяне — это не по правилам, но если вы бандиты — что вам нужно?

Г-н де ла Герш подошел к нему ближе:

— В замке, неподалеку отсюда, живут старик, молодая девушка, десять жалких слуг. Один человек, вопреки гостеприимству хозяев, задумал план похищения девушки, живущей под присмотром старика. А вы, капитан Якобус, не задумываясь, предлагаете гостю свои услуги и услуги своего отряда, чтобы осуществить его затею, к тому же за это преступление он обещал вам сто золотых экю — и это поступок дворянина?

В ответ капитан выхватил из-за пояса кинжал и в бешенстве выкрикнул:

— Ты забыл, что у меня есть ещё и это оружие? Умри же! — и, словно пантера, он набросился на Армана-Луи.

Но молодой человек увернулся от его выпада и, скользнув под руку капитана, схватил его за горло с такой силой и так резко, что с синим лицом и налитыми кровью глазами его враг тяжело рухнул на землю.

Не теряя ни минуты, Каркефу связал ему ноги и руки.

— Ничтожества! — крикнул капитан, приходя в себя, барахтаясь в дорожной пыли.

— Сударь, — сказал Рено. — Не надо сердиться на моего друга: он гугенот — и научен всякого рода премудростям в общении с простыми людьми. В сущности, его воззрения полны благодушия и таковы, что и истинный католик также был бы счастлив их принять. Просто он хочет уберечь вас от соблазна и предоставить вам такое убежище, где бы вы предавались размышлениям о суетности жизни. Не беспокойтесь о тех свечах, которые должны будут появиться в окне графа де Паппенхейма. Господин де ла Герш берет на себя труд задуть их; я ему в этом помогу.

Капитан напряг мускулы, чуть ли не разрывая их, но веревки, которыми он был связан, не поддавались.

— Я понимаю ваш гнев, — продолжал Рено. — Но, принимая во внимание то, что, с одной стороны, вы теряете сто золотых экю, то есть кругленькую сумму, а с другой, что вы рискуете лишиться жизни, я предлагаю вам за это компенсацию.

Капитан Якобус вдруг успокоился.

— Как вас зовут, сударь? — спросил он.

— Маркиз Рено де Шофонтен.

— Теперь я припоминаю вас.

— Я надеюсь.

Каркефу срезал, между тем, несколько крепких веток и сладил из них носилки. На эту импровизированную кровать и положили капитана.

— Куда мы теперь? — спросил Каркефу.

— Ко мне, — ответил Рено. — Я хочу, чтобы капитан Якобус запомнил мое лицо при свете дня и не забывал никогда.

Через два дня после того, как был схвачен капитан Якобус, г-н де Шарней известил своего гостя, графа Годфруа, о том, что завтра уезжает не целый день для решения важных дел за пределы Гранд-Фортель.

— Я покину замок рано утром, если не возражаете. Вместо меня остается господин де ла Герш, — сказал он.

Г-н де Паппенхейм и мэтр Ганс обменялись многозначительными взглядами.

— Не беспокойтесь, господин граф! Скоро и я распрощаюсь с вами, — ответил г-н де Паппенхейм.

Уже через несколько часов три свечи полыхнули в окне немецкого дворянина.

«Ну-ну! Значит, похищение намечено на завтра», — подумал Арман-Луи, стоя на посту на Вороньем холме.

После того, как капитан Якобус был схвачен на дороге у красного дома, Каркефу расположился на постой в Гранд-Фортель, чтобы в нужное время успеть предупредить Рено о том, что происходит с гугенотом. В случае необходимости у него на конюшне была приготовлена оседланная и взнузданная лошадь.

— Мчись во весь опор! И чтобы на рассвете был здесь! — сказал ему Арман-Луи.

Каркефу поставил ногу в стремя, стегнул лошадь хлыстом и дал шпоры.

— Все эти волнения сокращают мне жизнь! — сказал он.

7. Большому кораблю — большое плавание

С тех пор как г-н де Паппенхейм обговорил свой план с капитаном Якобусом, он окружил Адриен повышенным внимание и заботой. Челядь он осыпал золотом. Его щедрость сразу же покорила лакеев.

«Моя дворня сбита с толку!» — понял Арман-Луи.

Но, как и Рено, он не терял времени даром. Один из них произносил пространные речи перед католиком, другой собирал гугенотов, некогда группировавшихся вокруг него. Оба лидера не утратили влияния на свои бывшие когорты, их красноречие, вызванное на этот раз неминуемой и непредсказуемой опасностью, пробуждало смелость и мужество в юных сердцах. Самым отважным они выдали оружие из арсенала замка, в нескольких словах предупредив, что те будут иметь дело с неким немцем, который хочет обойтись с французами как с покорным народом.

При этих словах все сыны Галлии, привычные к дракам с детства, исторгали грозные крики.

— Возможно, прольется кровь, — предупредил Рено, — те, кто этого боится, могут уйти.

Никто не шелохнулся.

После того, как в сопровождении трех самых надежных и самых смелых охранников из дворни г-н де Шарней покинул пределы замка, когда в небе ещё блистали звезды, Арман-Луи тихонько постучал в дверь комнаты, где спала м-ль де Сувини.

Дверь открыла перепуганная камеристка.

Арман-Луи, преисполненный благоговейного трепета, подошел к алькову, скрытому за длинными портьерами из белой саржи.

— Ах, Боже мой! Это вы, Арман? — спросил застенчивый голос, серебряные нотки которого заставили биться сильнее сердце г-на де ла Герш.

— Да, это я, — ответил молодой человек, окидывая взглядом эту девичью комнату, где почивала та, которую он любил больше всего на свете. Он готов был целовать все, что находилось здесь: мебель, обивку, любые пустячки, принадлежащие Адриен, которых касались её руки.

— Что-то случилось? — снова мягко спросила м-ль де Сувини.

— Если вы доверяете мне, — сказал он, — Бога ради вставайте и следуйте за мной.

— Великий Боже! Замок горит?! — в испуге возопила камеристка.

— Нет, но, возможно, что через час загорится. Теперь — больше ни слова.

М-ль де Сувини знала, что г-н де ла Герш никогда не поступал необдуманно. Сообразив, что случилось что-то серьезное, быстро, без разговоров она оделась.

Арман-Луи проводил её в тесную комнату одной из башен замка, у массивной двери в которую поставил охрану из четырех человек, вооруженных аркебузами и шпагами.

— Если того потребуют обстоятельства, вы должны буде те убить друг друга, — сказал он им.

— Мы готовы! — ответил главный из них.

Занималась заря. Арман-Луи вышел из замка.

Глухой шум, напоминавший передвижение войска, нарушил прозрачную тишину. Вскоре на опушке леса показались отряды, впереди шел Рено. Арман-Луи насчитал больше сотни бойцов.

Глаза г-на де Шофонтена сияли счастьем.

— Оркестранты готовы? — спросил он г-на де ла Герш.

— Да, господин дирижер, готовятся, — ответил Арман-Луи, улавливая шум, доносящийся со стороны конюшен, где ночевали всадники г-на де Паппенхейма.

— Ora pro nobis! ° — прошептал Каркефу востря шпагу о рукав своего камзола.

—  — — — °Ora pro nobis! — молись за нас (лат.). Прим. пер.

Армия Армана-Луи заняла самые выгодные позиции. Ни одно человеческое существо не смогло бы выйти из замка, не будучи сметенным огнем из пятидесяти мушкетов. Опытный тактик вряд ли выдумал бы нечто лучшее.

С первыми лучами солнца г-н де Паппенхейм вышел в боевых доспехах: со шпагой на боку, кинжалом у пояса, в кирасе. Мэтр Ганс появился рядом с ним также в полном боевом снаряжении, но немного бледный.

В губах у графа был серебряный свисток, который издавал пронзительный звук.

Двери конюшен открылись, и пятьдесят всадников вышли из них. Они молча выстроились во дворе.

— Пятьдесят! — насчитал Арман-Луи, хотя полагал, что их должно было быть не более двадцати.

Значит, г-н де Паппенхейм пополнил свою банду тридцатью негодяями из добровольцев, и эти тридцать бандитов один за другим ночью проникли в пределы Гранд-Фортель. Соотношение сил изменилось. Теперь немецкий граф демаскировал свою армию. Но если бы, кроме того, появились бы ещё и люди капитана Якобуса, извещенные каким-то тайным способом, успех сражения стал бы сомнителен. Арман-Луи решил воспользоваться моментом.

Он покинул наблюдательный пункт, на котором все ещё находился, и поспешил к всадникам графа. У всех у них были пистолеты в седельных кобурах и сабли в ножнах.

Увидев его, г-н де Паппенхейм нахмурил брови.

— Вы уже на ногах?! — медленно проговорил Арман-Луи. — Господин граф сегодня отправляется на охоту?

— Да, — ответил немец со странной улыбкой. — Я собираюсь затравить лань, жду псарей.

Он сделала несколько шагов в сторону больших ворот замка и посмотрел на деревню, купающуюся в белом мареве утреннего солнца.

Арман-Луи последовал за ним.

— Если ваши псари — это те, как мне кажется, кто находится под командованием капитана Якобуса, не ждите их, — холодно сказал он.

Г-н де Паппенхейм побледнел и посмотрел на г-на де ла Герш. Мэтр Ганс дрожал всеми своими членами и норовил спрятаться за спину своего хозяина.

— Вы знакомы с капитаном Якобусом? — спросил граф Годфруа.

— Немного. Думаю, что его люди потеряли своего командира, — продолжал Арман-Луи.

— Вот как!

— Я встретил его вчера вечером, но с тех пор, насколько мне известно, он так и не увидел зажженных свеч, что Ваша Милость выставляла для него в окне.

Рено только что пробрался к воротам, но не устоял там.

— Это правда, — сказал он. — Со вчерашнего вечера отважный капитан — мой гость, он живет в чистой комнате и смотрит в небо через железную решетку.

Г-н де Паппенхейм закусил ус — волна ярости охватила его.

— Мэтр Ганс! — крикнул он. — Схватите этого молодого петушка и бросьте его на круп моей лошади!

— Мэтр Ганс… — вторя ему, сказал Рено. — Мэтр Ганс никогда не осмелится сделать это!.. Я его знаю! — засмеялся Рено. — Мэтр Ганс слишком хорошо запомнил кабачок матушки Фризотты.

— Ах вон оно что! — вскричал граф Годфруа, повернувшись к оруженосцу и все наконец поняв.

Сжав кулак, он нанес ему такой страшный удар по лбу, что несчастный мэтр Ганс, выронив поводья, тяжело рухнул на землю лицом вниз.

— Первая градина упала! — почесав затылок, прокомментировал Каркефу, стоя за спиной Рено.

— Теперь я объявляю войну! — вскинув голову, сказал г-н да Паппенхейм. И молниеносно выхватил шпагу.

Пятьдесят всадников последовали его примеру.

— Война так война! — кивнул Арман-Луи.

По сигналу, который он дал, вскинув шпаги, десять человек появились на стене замка, прямо напротив него, десять других — у потайного хода, ещё столько же за бойницами, у всех дверей, у каждого окна — и всюду протазаны, копья, аркебузы, бердыши: круг черных стволов и сверкающих лезвий.

Г-н де Паппенхейм прошелся взглядом по своему войску. Глухой ропот, смысл которого он сразу понял, прокатился по рядам его банды.

— Хорошо сработано, сударь! — сказал он, теребя рукой гарду своей шпаги.

— Господин граф, — заговорил г-н де ла Герш. — Я думаю, вам было бы уместнее отказаться сегодня от охоты, а завтра отправиться в Германию. На таких условиях я оставил бы вас в покое.

— Это приказ, сударь? Однако я ещё не побежден!

— Нет, это совет. Кровь не пролита только потому, что вы пока ещё мой гость, а также гость господина де Шарней и м-ль де Сувини.

Глаза г-на Паппенхейма все это время шарили вокруг, как у загнанного сворой собак кабана, который ищет выхода: всюду мушкеты, всюду железные копья, вокруг бесстрашные и решительные лица. Вдали, на равнине, — ни шлем не блеснет, ни клубков пыли, поднятой лошадиными копытами. А рядом с ним — пятьдесят человек, решимость которых, как подсказывала ему интуиция, была поколеблена.

Арман-Луи уловил тень смятения на лице графа. Он шагнул к нему и сказал, опустив острие шпаги:

— Между прочим, мы играем не на равных, — проговорил он бесстрастно. — Сейчас здесь я, конечно могу лишиться жизни, ну а вы в таком случае потеряете честь!

Г-н де Шофонтен также счел нужным обратиться к графу:

— Теперь вот, прошу вас, переходите к рукопашной! Бейте! И пусть вся Франция узнает о том, что натворил граф де Паппенхейм, наследный маршал Германской империи!

Сказав это, Рено взмахнул шпагой и подождал.

Г-н де Паппенхейм изменился в лице. Какое-то мгновение его рука была поднята, как если бы он собирался дать сигнал началу сражения, но всадники его, увы, оказались в железном кольце, — битва, он понял это, была заведомо проиграна. Сунув шпагу в ножны, он приподнял шляпу, под которой стали видны проступившие на его мертвенно-бледном лбу два красных скрещенных меча.

— Господин граф, — сказал он Арману-Луи. — Завтра я уезжаю в Германию.

— Что ж, сударь, идемте завтракать! — грустно ответил Рено.

8. Коршуны и соколы в пути

Через двадцать четыре часа после этой сцены, которая могла иметь страшные последствия, граф Годфруа покинул замок Гранд-Фортель.

У выхода из ворот н обернулся к Арману-Луи:

— Я чувствую, что мы скоро увидимся, господин граф, — сказал он, как всегда со странным акцентом.

— Господин маршал, и я надеюсь на то, — ответил г-н де ла Герш.

М-ль де Сувини, которая дышала свободно с тех пор, как г-н де Паппенхейм назначил день и время отъезда, проводила дворянина до ворот замка. Она корила себя даже за свои предубеждения против него, ничего не зная о событиях, произошедших накануне.

Перед расставанием граф Годфруа снял шляпу:

— Я не говорю вам прощайте, но хочу сказать: до свидания, сударыня, — сказал он, отвел взгляд и встретился глаза ми с г-ном де ла Герш.

Поцеловав руку Адриен с галантным поклоном, он вскочил в седло и, надев шляпу, пришпорил коня и исчез в облаке пыли.

— Наконец-то можно поспать, — сказал Каркефу.

«Упущена такая возможность сразиться», — подумал Рено, лаская эфес шпаги.

Он выждал ещё двадцать четыре часа, затем послал Каркефу на разведку, чтобы убедиться, что г-н де Паппенхейм покинул пределы провинции, и облегченно вздохнул, узнав, что с этой стороны как раз полный порядок. Затем он вошел к капитану Якобусу.

— Сударь, вы свободны, — предельно вежливо обратился Рено к нему.

Пленник вскочил на ноги:

— Свободен?! — повторил он. — Наконец-то свободен!

— Да, ваш злой демон немец уехал. Больше он не сможет склонить вас к преступлению.

Капитан туго затянул портупею.

— Господин маркиз, могу я идти домой? — спросил он. — Вы, надеюсь, догадываетесь, что это значит?

— Если вы просто-напросто хотите нанести визит в трактир «Три пинты», вы найдете его, безусловно, на том же месте, где вы его видели в последний раз, никто его не разрушил. Что же касается ночных птиц, которые его населяют, то если вы намерены им что-то сказать, оставьте эту затею: они улетели.

— Уехали мои наемники, мои ландскнехты, мои бойцы!

— Да, один за другим! Когда совы не находят больше в лесу ни крыс, ни мышей, они улетают. Так и люди. Самые преданные, надо отдать им должное, прихватили с собой даже ваши вещи и ваших лошадей, чтобы они не достались ворам.

Капитан в гневе топнул ногой.

— Бандиты! — проговорил он.

— Эти люди любят порядок и бережливость, а это качества, которые надо уважать. Впрочем в ваше долгое отсутствие они решили, что вы приняли монашество; я видел, как трое вас оплакивали. Простите их.

Капитан Якобус бросал жуткие взгляды в слуховое окно, как будто мог увидеть там, в деревне, тень этих коварных солдат.

Вдруг какая-то мысль овладела им, и лицо его озарилось внезапной радостью.

— Ладно, — сказал он. — Не пойду я в трактир «Три пинты». Я знаю другие гнездышки, в которые можно завалиться!

Рено тронул его за рукав кончиком пальца:

— Ах-да! Еще одно слово, — сказал он. — Красный дом пуст. Ваш лейтенант — красивый, надо сказать, парнишка — заглянул туда однажды утром, и м-м Евфразия, которая была безутешна по причине вашего отсутствия, последовала за ним, чтобы вечно оплакивать вашу кончину.

— Вот дьявол! Нечем, нечем мне отомстить за себя! — Выходя из себя, крикнул капитан.

— Прошу прощения, сударь, вот там вас ждет оседланная лошадь, которую я хочу преподнести вам в память о часах, проведенных у меня. Ваше оружие уложено в футляр. Но я должен вас предостеречь: капитан конной жандармерии де Герэ прослышал о разных мелких проступках, в которых злые языки обвиняют вас. Не верят, что вы затеяли соединиться с армией господина кардинала. Будьте осмотрительны! Любой легкомысленный шаг может погубить вас!..

Не ответив, капитан Якобус спустился во двор, широко шагая. Крепкий коротышка-конь поджидал его там: шпага, кинжал, пистолеты свисали вдоль седла.

Капитан вскочил на лошадь, и, не произнося ни слова, кулаком погрозил Рено.

Рено поклонился до земли.

Через несколько дней, однажды утром, Рено, скучающий от того, что некого было поколотить, отправился к г-ну де ла Герш. Он выглядел грустным, но глаза его смотрели весело.

— Ты видишь человека, который уже две недели умирает, — сказал он. — Однако, как мне кажется, я ещё слишком молод для того, чтобы отправляться в мир иной. Я предпринял героические усилия, чтобы выздороветь. Поэтому я уезжаю. Обними меня; если у твоего пророка Кальвина есть хороший Бог, попроси его забрать меня в свою Священную гвардию.

— И куда ты едешь? — спросил Арман-Луи, весьма удив ленный этим заявлением.

— Я не знаю.

Г-н де ла Герш пожал руку Рено.

— Ты прав. Тебе надо как можно скорее показаться врачу, — сказал Арман-Луи, смеясь. — У тебя жар.

— Шутишь, нечестивец?! Знай же, жажда приключений пожирает меня. Эта провинция, где мы убиваем кроликов, стала казаться мне ничтожной. Я хочу бродить по стране, подобно героям, которые прогремели некогда на весь мир своими подвигами. Увы, я хорошо знаю, что не существует гигантов величиной с колокольню, драконов, извергающих огонь из ноздрей, сирен в чешуе и с когтями, хотя это признак упадка старой бедной Вселенной. Однако я все же надеюсь встретить каких-нибудь разбойников, и мне представится случай сразиться с ними. Я соответственно вооружен и запасся провизией, у меня есть боевой конь, оруженосец и несколько пистолей, которые одна добрая душа принесла мне взамен на почти двенадцать арпанов земли, которые я ей отписал, и подобно тому, как это делали когда-то странствующие рыцари. Я покину наконец мой небольшой замок, чтобы повидать мир и обратить гугенотов в мою веру.

— Это я его оруженосец, — сказал Каркефу, тихо проскользнув между друзьями.

— Ты?! — вскликнул Арман-Луи.

— Сударь, умирают только один раз! — изрек Каркефу.

— Ты идешь со мной? — положив руку на плечо своего друга, спросил Рено.

Арман-Луи бросил взгляд в сторону комнаты, где жила Адриен.

— Я понимаю, — продолжал искатель приключений с сочувствующим взглядом и видом. — Купидон заковал цепями твое сердце. Так, помнится, Эней забылся подле Дидоны… Оставайся в голубятне, молодой голубь. Каркефу и я уедем пожинать лавры.

Рено де Шофонтен был, как это можно заменить, одним из тех людей, которые с серьезным видом совершают самые безрассудные поступки. Через два дня после этого разговора он уже прощался с Арманом-Луи, сидя в седле, обутый в сапоги, с рапирой на боку, плащом на плече, в сопровождении Каркефу, пообещав своему другу сделать его министром двора, если сам станет королем.

Перед отъездом благочестивый Каркефу сунул несколько монет в руку приходского священника с просьбой два раза в год отслужить мессу за упокой его души.

Отъезд Рено огорчил г-на де ла Герш, но провинция ему не казалась ещё безлюдной, потому что здесь оставалась Адриен. Он не хотел терять ни одного дня, который можно было прожить рядом с ней: хотя что-то говорило ему, что недолго суждено ему наслаждаться этим счастьем. На какое-то время, казалось, затихнувшие религиозные войны, вспыхнувшие огнем в Германии, достигнут и королевства Франции.

Мог ли дворянин с таким, как у него, именем, не думать о войне, держать шпагу в ножнах, когда все дворянство повсюду вооружалось?

Однажды, когда все ещё не поступало никаких новостей от г-на де Шофонтена, отсутствовавшего уже три месяца, в замок Гранд-Фортель прибыл всадник, проделавший большой путь.

Его ни разу прежде не видели в этом гостеприимном доме, но почему его приезд показался Арману-Луи неприятным предзнаменованием? Какая-то необъяснимая тревога обуяла его. Всю ночь он не сомкнул глаз. Почему этот всадник сразу же спросил г-на де Шарней? Почему тотчас по приезде он закрылся с ним?

Едва рассвело, г-н де ла Герш был уже на ногах. Час спустя хозяин замка велел позвать его к себе.

Когда он вошел в комнату г-на де Шарней, тот выглядел суровым и серьезным. На столе перед ним лежал распечатанный конверт, а рядом с ним письмо, скрепленное красной сургучной печатью с гербами.

— Господин де Парделан написал это письмо мне, — сказал граф де Шарней. — Этот человек прибыл нарочным из Швеции, чтобы сообщить, что сеньор ждет свою племянницу, м-ль де Сувини, что он хочет, чтобы она приехала.

Арман-Луи стал совсем бледным.

— Вот они, мои предчувствия! — прошептал он.

— Место Адриен и в самом деле в Швеции, рядом с этим дворянином, — добавил г-н де Шарней. — Перед тем, как взяться за оружие, чтобы участвовать в настоящем наступлении на Ла Рошель с моими единоверцами, я принимаю эту разлуку с Адриен как Божью Милость. Мадемуазель де Сувини не выдержать ужасов войны, исход которой не сможет предвидеть никто.

Г-н де ла Герш оцепенел он отчаяния. Но, как молодой побег, который в минуты непогоды сгибается под порывами ветра и дождя, а потом расправляется, — он поднялся.

— Мое место рядом с вами, отец мой, — сказал он.

— Прекрасно, дитя мое. Я не ожидал ничего другого от тебя, но твое настоящее место рядом с мадемуазель де Сувини.

— Боже мой! Рядом с ней?

— Да, детка! Ты любишь её, и я её тебе доверяю.

— Как… Вы знаете…

— Вы думаете, господин граф, то, что затрагивает честь этого дома, не касается меня? Мадемуазель де Сувини живет под моей крышей, но, зная, какие нравственные принципы вы исповедуете, без опасения я оставлял вас наедине с ней, которая также любит вас. Что ж, вы и будете её проводником и защитником в этом долгом путешествии в Швецию. Человек, который приехал сюда за ней, болен и не в состоянии следовать дальше. Вы молоды, и любовь поможет вам без препятствий достичь конечной цели. Г-н де ла Герш, я вручаю вам мадемуазель де Сувини под вашу охрану. Вы доставите её господину де Парделану и расскажете ему, как она жила у нас. Выполняя это задание, помните о том, что вы дворянин. Мадемуазель де Сувини богата, а вы бедны. Только господин де Парделан вправе распоряжаться её рукой.

— Я знаю, отец мой.

— А теперь приготовьтесь к отъезду. Завтра вы должны покинуть Гранд-Фортель.

— Вы приказываете это, сударь?

— Да, так надо.

Последний ужин в замке прошел в молчании. Все трое были опечалены. Г-н де Шарней был стар, и тревожило его более всего то, увидятся ли они когда-нибудь? Но, сидя бок о бок с этими двумя подростками, он чувствовал, что как никогда тверд и непоколебим в своих решениях, как человек, преодолевший на своем пути немало бурь и невзгод. Перед тем как разойтись по комнатам, чтобы провести последнюю ночь под од ной крышей, он заставил Армана-Луи и Адриен стать на колени и, вознеся руки к Небу, сказал громко:

— О, святые Авраам и Иаков, всемогущий Боже! Ты видишь этих детей — оба они дорогие для меня существа, часть моего сердца. Сохрани их, Господи, и благослови!

Наутро он сам следил за приготовлением к отъезду. Одному из лакеев, который вырос в этом доме и пользовался все общим доверием, было поручено взять на конюшнях трех лучших коней и хорошенько оседлать их. Самый спокойный конь предназначался м-ль де Сувини, самый выносливый — для Доминика, который должен был везти на крупе тяжелый чемодан и мушкет на ленчике седла.

Лакей выполнял свой долг с пониманием, как человек, которого не пугала перспектива дальних странствий. Удовлетворенный этой стороной приготовлений, г-н де Шарней вооружил своего сына шпагой и пистолетами, выбрав лучшие из своего арсенала, сунул ему в карман тяжелый кошелек, полный золота, и нежно расцеловал его. Впервые по щеке старика покатилась слеза.

— Я провожал сына, провожал мать, теперь провожаю их дитя! — сказал он.

Повиснув ему на шею, плакала Адриен.

— Если вы захотите, мы не уедем. Я счастлива здесь. Я привязалась к вам, как отцу. И я совсем не знаю г-на де Парделана. Швеция так далеко! В письме он написал вам о богатстве, которое меня там ожидает, но мне оно безразлично. Оставьте меня рядом с вами. Почему вы думаете, что война пугает меня? Ради доброго дела я готова все снести. Кто будет любить вас, если мы уедем? Кто будет любить меня там?..

И девушка заплакала навзрыд.

Г-н де Шарней прижал Адриен к своей груди.

— Нет, нет! — повторял он. — Это невозможно. Ах, если бы вы были бедны, возможно, я оберегал бы вас, невзирая на волю вашего родственника, который имеет на вас больше прав, чем я, но вы богаты, честь моего имени не позволяет мне лишить вас этого богатства.

— Да исполнится воля ваша! — сказала Адриен, уронив руки.

Когда они сели на лошадей, г-н де Шарней взял Армана-Луи за руку.

— Сегодня ты входишь в жизнь, — говорил он ему. — Пусть она будет у тебя более легкой и более счастливой, чем моя!

Потом он жестом указал ему на замок Гранд-Фортель, где столько мирных дней они прожили, и серые стены которого тоже, казалось, сейчас смотрели на него:

— Взгляни на крышу, которая видела твое рождение, сказал он. — Ты можешь вернуться сюда в один прекрасный день. Но если возвратишься, то не иначе как с высоко поднятой головой и гордым сердцем, как солдат, исполнивший свой долг.

В последний раз он сжал в объятьях Адриен, а затем, сильным взмахом руки толкнув створки ворот, сказал:

— Вперед!

Через несколько минут г-н де ла Герш, Адриен и Доминик, все трое, скрылись за поворотом дороги.

Г-н де Шарней упал на колени:

— Боже Милостивый, будь с ними! — сказал он.

И сам, в сопровождении своих самых отважных слуг, от был вечером в Ла Рошели.

Как опустевшее гнездо, примолкший стоял Гранд-Фортель.

Какое-то время Арман-Луи и Адриен молча скакали бок о бок. Стук копыт, под который они покидали этот уголок земли, где провели счастливые дни юности, эхом отдавался в их сердцах.