Артур-полководец (№1) - Артур-полководец

Но сдалась я только потому, что не могла бы раскрыть Этому Мальчишке причину, по которой на самом деле оказалась в Каэр Камлание. Скажи я ему об этом — у него бы кровь застыла в жилах. А себе я пожелала всяческих напастей — чумы, оспы и прочих бед. Пусть они бы меня покарали за то, что нет у меня души истинного воина, и я не могла открыть Этому Мальчишке правды.

Слова у меня застряли в горле, словно кусок сухого черствого хлеба, который не можешь ни проглотить, ни выплюнуть.

— Корс Кант, — начала я. Он ждал, склонив голову набок, как птица, а мое сердце подпрыгивало, как Геоффанон на наковальне. — Корс Кант Эвин, — попробовала я еще раз, но теперь у меня в висках кровь стучала подобно всем горшкам и кастрюлям в камланнской кухне.

— Да? — прошептал он, без сомнения, испугавшись, что я сейчас ему скажу, будто у меня назначена важная встреча.

— Нет, ничего, — промолвила я. — Просто мысль мелькнула, словно мышка пробежала по комнате, и исчезла под дверью, а ты ее едва успела заметить.

— Ты.., уверена, что тебе этого хочется? — спросил он, и могу поклясться, что в его голосе прозвучала надежда на то, что я сейчас скажу: «Нет, не уверена». А я и вправду не была уверена.

Но можно ли винить девушку за гордость? Пусть я была не уверена, пусть в животе у меня гудел пчелиный рой и сердце ушло в пятки, но на такой вопрос мог быть только один ответ: «Конечно, я уверена. Корс Кант Эвин! Не принимаешь ли ты меня за одну из мерзких придворных, которым стоит только ручкой махнуть, и ты уже поплелся за ними? Знаю я их! Одной ручкой отталкивают и другой подманивают!» — ну или что-нибудь в таком же духе. Точно не вспомню, что я ему сказала.

«Ну а Этот Мальчишка уверен в том, что хочет разделить ложе с той, что намерена совершить покушение?» — спросила себя моя совесть. Я не знала ответа, я ничего не знала. И я ничего не сказала, как солдат.

Правду говорили в старых сказках. Как я могла поднять мой клинок, как могла совершить задуманное убийство, когда тот, кого я должна была убить, был, можно сказать, отцом Корсу — Этому Мальчишке, которого — это я уже тогда понимала — я могла бы когда-нибудь по-настоящему полюбить! Как же холодный, безжалостный долг мог устоять перед горячей кровью любви?

Но я не просто какая-нибудь девчонка на побегушках! Я знала, кто я такая, кто мой отец, и я знала, каковы законы военного времени.

Я закрыла глаза, и Этот Мальчишка откинул прядь волос с моего лица. С тюрбаном я промахнулась. Этот головной убор годится для принцессы, а не для ее вышивальщицы. Я ощутила в своей руке призрачный кинжал, зная, что, когда пробьет час, я подниму его и нанесу удар, невзирая на то, кто будет моей жертвой — мальчишка или кто-то еще.

Увы, еще я понимала, что этот удар унесет за собой три жизни, а не одну: когда Корс Кант переведет глаза с кровавой раны на упавшую руку убийцы, то его любовь иссохнет, как грязная лужица в аравийских песках, и ничего у него не останется, кроме тени, вызванной из Гадеса, которая будет шептать пустые пророчества, и моя душа тоже умчится прочь, и все это из-за одного удара куском остро заточенной стали!

Мы были обречены на геенну огненную: Анлодда будет там корчиться в муках вины. Корс Кант — страдать из-за предательства.., а Артус Dux Bellorum повалится в лужу крови, сраженный рукой служанки его собственной дражайшей супруги.

О этот вечный алый треугольник, который порадовал бы самого Софокла!

Я позволила Этому Мальчишке ввести меня в мои покои. Его горячая рука обжигала мои, холодные как лед пальцы. Я с трудом передвигала ноги — боевая лошадь, смущенная слишком нежным прикосновением шпор всадника.

Переступив порог, я попала во тьму — в Храм Тьмы, как говорят Строители. По щекам моим текли слезы. Ноги едва держали меня, отягощенную чувством вины.

Глава 13

Питер очнулся от поцелуя взасос. Сладкий язык обвивался вокруг его языка, его кончик пытался пощекотать его небо. Он, не задумываясь, ответил на поцелуй. «Вот это сон, так сон! Но когда же я успел отключиться?»

Он открыл глаза и увидел обнимавшую его Гвинифру. Она, прижавшись к груди Питера подобно спасательному жилету, исходила ароматами секса и благовоний. Питер ошарашенно заморгал: это не сон.

Гвинифра ерзала у него на коленях и томно постанывала. Питер рванулся, пытаясь встать. Толпа взревела, и он проснулся окончательно, вдруг поняв, что некоторое время пребывает в центре всеобщего внимания.

На их парочку взирало не меньше сотни жадных глаз. Гвинифре это явно нравилось, и она, вдохновленная воплями толпы гостей, расходилась все больше и больше. Питер, одурманенный и обессиленный, пытался положить конец ее приставаниям, но страсть, исходившая от принцессы, была столь сильна, что его тело отвечало на ее ласки, и плевать ему было на то, сколько человек на него глазеет и сколько похабно свистит.

«Какая-то часть меня.., какой-то кусочек.., что-то внутри меня.., толкается, рвется, ему все равно…»

Питер стащил с себя тунику, но тут же взял в руки инородную часть себя. «Боже милосердный, что я творю? Гиневра и Ланселот… Ведь из-за их любви погиб король!»

Питер, окончательно обретя власть над собой, оттолкнул Гвинифру, однако его бедра, не повинуясь ему, продолжали совершать недвусмысленные движения…

— Нет! не со… — Слова растаяли, растворились в очередном сладком поцелуе принцессы.

Ухитрившись повернуть голову в сторону, Питер поймал взгляд Кея, который отчаянно рубил воздух рукой. Питер собрал волю в кулак, стряхнул принцессу с коленей и не без труда поднялся на ноги.

Он побрел в дальнюю часть зала, и рабы разбегались с его дороги, словно шары для боулинга. Только раз он оглянулся и увидел, что Артур стоит в круге света, отбрасываемого светильником, и улыбается ему вслед — учтиво, но так, что улыбка напоминает акулий оскал.

— Мария и Иосиф! — выдохнул Питер, ухватившись за край стола. Он наконец совладал с собой, поборол буйствующий внутри него дух. Он его почти видел — того, кто поселился у него в голове, или того, в чьей голове поселился он сам, — хитрый, грубый дикарь, король с правом на престол, похотливый варвар. Прежде Питеру никогда не доводилось испытывать такого раздвоения личности. Но он знал, кто сидит внутри него — Ланселот из Лангедока, самый настоящий Ланселот.

«Нужно выбраться отсюда, разыскать мальчишку и выкачать из него.., ну то есть.., допросить его.., найти эту сучку Селли и вернуть ее!»

Он выпрямился, на миг забыв о Гвинифре, и в голову ему пришла очень несвоевременная мысль: «Вернуть Селли Корвин обратно! Но как же, каким образом я верну обратно ее и, если на то пошло, себя? Господи Иисусе!»

«Она должна знать как», — думал Питер и мысленно произнес эти слова, как молитву. Разве такая предусмотрительная девица, как Селли Корвин, рванула бы во все тяжкие, не зная обратной дороги?

Рванула бы. Могла рвануть. Специально подготовленная лазутчица из ИРА — она пойдет на любые жертвы.

— А я — солдат, — прошептал Питер и нахмурился. Его лицо окаменело. — И если я не смогу вернуть ее обратно, значит, я не позволю ей сделать то, что она тут вознамерилась сделать.

Питер подумал о призрачном лесном мире, лишенном следов человеческой цивилизации, и поежился. Самое гадкое, что видение этого мира затягивало, соблазняло.., мир тишины, покоя, ни тебе перенаселенности, ни загрязнения окружающей среды…

Он вспомнил о том, что собирался записать латинскую часть беседы, а потом поискать переводчика. Увы, пока он дремал, большая часть запомненного выветрилась. Но кое-что в памяти все-таки сохранилось, и нужно было поскорее записать хоть это, пока и оно не забылось.

Питер побрел между столами, то и дело натыкаясь на перевернутые скамьи. Он искал письменные принадлежности. В конце концов там, где раньше сидел сэр Кей и его дружок, Ланселот нашел игральные кости с довольно странно помеченными гранями, доску, смутно напоминавшую шахматную, а рядом с доской стояла чернильница, лежало гусиное перо и клочок пергамента, на котором тянулись колонки римских цифр — игроки вели счет. Похоже, кое-кто тут все-таки умел писать и считать.

Питер воровато огляделся по сторонам — не подсматривает ли кто за ним, схватил пергамент и яростно вывел на нем пером те несколько фраз, которые застряли у него в голове. Записав, он понял — что-то не так: фразы имели какой-то незаконченный вид. «Проклятие! Наверное, я все перековеркал!»

Он покачал головой и отправился в сторону кухни, надеясь там разыскать юного барда.

Глава 14

Анлодда крепко сжала руку Корса Канта и повела его вверх по лестнице, в покои, которые делила с двумя девушками. Соседок Анлодды дома не было — даже рабыни Гвинифры присутствовали на пиру, дабы служить ей. Анлодда и Корс Кант были совершенно одни.

Девушка развязала пояс, на миг растерялась, но зажмурилась и сбросила тунику.

Сорочка облегала ее тело, очерчивая маленькие груди и сильные бедра. Корс Кант тяжело дышал, гадая, с чего бы это его непреклонная возлюбленная вдруг так сговорчива сегодня.

«Тело белое, как морская пена, а пышные волосы — багряные, как вино». Но разве те же самые эпитеты нельзя было отнести к половине придворных дам? Почему Анлодда? Что в ней такого, чего нет в других?

— Почему я? — спросила она. Корс Кант вздрогнул.

— Я не.., я не знаю, огненноволосая.

— Багряноволосая, — поправила барда девушка. — Корс Кант Эвин, ты гонялся за мной, как гончая за оленями! Теперь я стою перед тобой почти то.., почти раздетая, на мне одна сорочка, а ты дрожишь, как напуганный крольчонок!

Она открыла глаза, часто заморгала.

«Плачет? — гадал бард. — И почему она смотрит на мои сандалии?»

Голос Анлодды зазвучал мягче — не то от желания, не то от страха.

— Я не понимаю, Корс Кант. Я… Я не знаю, что я тут делаю, почему раздеваюсь перед тобой. Не знаю, почему я стою и болтаю всякую чепуху, вместо того, чтобы упасть в твои объятия, как подобает любовнице, или надавать тебе пощечин и убежать прочь, или…

Она топнула ногой.

— О! Это все равно что пытаться удержать на поводках двух гончих, которые рвутся в разные стороны! Она подняла глаза и посмотрела на Корса Канта. Корс Кант возился с узлами на поясе, руки его дрожали, он никак не мог развязать шнурки.

— Анлодда, я не знаю, что ответить. Я пока еще не настоящий друид. Я знаю только, что люблю тебя. Тебя одну, и больше никого на свете.

Он пожал плечами — других слов у него не было.

— Да? — прищурилась она. — И что же такое любовь?

— Что с тобой? Почему ты так спрашиваешь? Ты кто — Сократ? Любовь — это значит быть вместе. Всегда.

— Это ты о супружестве говоришь, Корс Кант, не о любви. В тебе говорит римлянин.

— Когда-то браки заключались только из-за любви, — возразил бард. — Вспомни богиню Рианнон и Пвилла, принца Дифедда… Рианнон отказалась от участи богини ради смертного. «А ты с чего расфилософствовалась? — хотелось спросить ему. — Неужели сейчас так уж необходим этот увлекательный спор?»

Анлодду, казалось, заинтересовал нос Корса Канта, хотя она старательно делала вид, будто смотрит ему прямо в глаза.

— Это все сказочки, Корс Кант Эвин. Тебе ли не знать, что такое брак! Это уговор, и больше ничего. Это все равно что случить мою свинью с твоим хряком-производителем и ждать появления поросят. При чем тут любовь?

Анлодда сжала в пальцах подол рубашки, словно хотела прижать ее плотнее к телу.

Пальцы барда тем временем пытались развязать треклятый гордиев узел на поясе, а узел только сильнее затягивался с каждым биением его сердца.

— О, как цивилизованно! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Так кто тут у нас римлянин?

— Я та, кто есть, — холодно парировала Анлодда. — Я не та, за кого ты меня принимаешь.

Что-то такое было в ее голосе, отчего у Корса Канта похолодело в груди.

— И кто же ты такая?

— Быть может, я твой самый страшный сон. Быть может, я более багряна, чем кровь. Я — девушка и ее тень, скованные, как доспехи рыцаря. — Она ненадолго умолкла и постояла, теребя в пальцах складки рубашки. — Корс Кант, я могла бы перебрать половину туник в гардеробе Гвинифры, ожидая тебя! Скажи честно, ты собираешься что-нибудь делать или нет? Я скоро окоченею от холода, а ведь даже не знаю, хочется мне этого или нет, да и позволила бы я тебе хоть что-нибудь сделать со мной, даже если бы хотела! Но ты мужчина, ты должен уметь принимать решения. Carpe diem , так бы ты, наверное, сказал, вместо того, чтобы.., в общем, гнались гончие за лисой, а потом упустили ее, не поинтересовавшись, хочет она этого или нет!

Вид у Анлодды был такой, что никак нельзя было назвать ее изнывающей от страсти и желания. Она смотрела на занавешенную дверь, словно ждала, что кто-нибудь войдет и помешает им.

«Но почему она не прогоняет меня и не надевает тунику?» Корс Кант растерялся окончательно, он не в силах был сдвинуться с места. Он хорошо понял созданный Анлоддой образ двух гончих.

«Нет, я буду настоящим римлянином, упорным и бесстрашным, и возьму то, что принадлежит мне по праву! „Carpe diem!“ Корс Кант рванул упрямый пояс вверх, намереваясь снять его через голову. Но предательский кожаный ремень врезался ему в шею. Задыхаясь и хрипя, юноша попытался снять ремень вместе с туникой, и наконец ему это удалось, он стоял перед возлюбленной в одних штанах. Наконец он протянул дрожащую руку и коснулся щеки Анлодды.

Анлодда закрыла глаза, сделала робкий шаг вперед, но отвернулась. Развела в стороны руки, зажмурилась…

— Ну, давай, — прошептала она. — Сними с меня сорочку. Только не порви. Это я у принцессы взяла.

Она вся дрожала. Кожа ее была мертвенно-бледной. Корс Кант спросил:

— Ты.., девственна? «О, прошу вас, боги и богини, пусть так не будет, пусть не мы оба… А что, если.., если вдруг у меня не получится?»

— Нет, конечно, нет! — выкрикнула она, и ее лицо и плечи побагровели и стали почти одного цвета с волосами. — Что за глупый вопрос. Корс Кант! Ты же знаешь, что у нас, харлекских вышивальщиц, с-с-сотни любовников! — Она открыла глаза и задышала медленнее и ровнее. Глаза ее стали похожими на крошечные темно-зеленые точки в белых озерах. — Разве мы не внутри храма поклоняемся богам? Разве не должен убийца вонзить клинок в короля?

Улыбка исчезла с ее губ, выражение лица стало равнодушным.

«Странно она представляет себе любовь», — подумал Корс Кант.

Он шагнул поближе к возлюбленной, нежно коснулся ее груди под тонкой тканью сорочки. Соски затвердели, манили его руки к себе. Единственный тусклый светильник отбрасывал по комнате таинственные тени.

Анлодда напряглась, затаила дыхание. Она по-прежнему сильно дрожала.

А потом… Корс Кант покачал головой и опустил руки.

— Нет, любовь моя, — прошептал он. — Я хочу дать тебе только то, что ты действительно хотела бы получить.

Анлодда шумно выдохнула. Облегченная улыбка тронула уголки ее губ… Тронула и пропала. Девушка раздраженно воскликнула.

— Корс Кант Эвин! Как ты смел соблазнить девушку, а потом жестоко отшвырнуть ее! Это же все равно что приготовить к пиру мясо, а потом не съесть его.., не то, что не съесть, даже не подать на стол!

Однако она не могла скрыть переполнявшей ее благодарности.

А он смотрел на ее вздымавшуюся и опадавшую грудь и гадал, удастся ли ему еще когда-нибудь вот так, беспрепятственно полюбоваться ею, прикоснуться к упругим соскам нежными пальцами. И как ему узнать, когда с Анлодды действительно упадет сорочка?

Анлодда завела руки за спину и сцепила пальцы.

— Думаю, будет другое время и место, — решительно объявила она.

— А-а-а, а теперь нам что делать?

Она растерялась и довольно долго не могла взглянуть Корсу Канту в глаза. Взглянув, отвернулась к окну, посмотрела на половинку луны, на затянутое туманом звездное небо.

— Не знаю.

— Мы когда-нибудь… — Она не пошевельнулась, и Корс Кант решил задать вопрос иначе:

— А когда же будет верное место и время.

— Не знаю. Но сейчас все не правильно. Я не знаю слишком многого, и это печалит меня. Я даже не знаю, что я чувствую, не говоря уже о тебе.

— Я люблю тебя, — возразил бард, стараясь вложить в голос всю искренность, на какую только способен человек.

— Это только слова.

— Это правда! — оскорбление воскликнул Корс Кант. «Вот интересно, — заговорил в нем друид, — а Мирддин благословил бы такой брак? Рождена-то она свободной, но пока что — простая вышивальщица.., не друид, не посвященная в искусства. И даже не богачка».

— Мое сердце мне так не говорит, — печально проговорила Анлодда, — потому что я дрожала, как старый дядюшка Лири с похмелья. Пока — нет.

— Но твоя красота!.. Твоя кожа бела, как морская пена, волосы подобны пламени, отраженному в спокойных водах озера!

— Волосы у меня багряные, — вновь сердито поправила Анлодда юного барда.

— У тебя что, глаз нет, и ты не видишь ничего выше моей груди? Ты не обманешь меня глупыми строчками из друидских стишков! Думаешь, девушка так и бросится тебе в объятия и растает от страсти только из-за того, что ты будешь сравнивать ее со всякими там озерами, морями и прочими географическими штучками? Пф-ф-ф!

Глаза ее полыхнули пламенем, она прищелкнула пальцами.

— Под тюрбаном моим кроется гораздо больше, нежели под платьем, знай это, и клянусь Иисусом, Марией и Медб, скорее Ирландское море станет теплым, чем я позволю тебе снова коснуться меня!

И она торжественно указала на дверь — совсем как греческий актер, дурно играющий роль Юноны.

Ошеломленный таким внезапным оборотом дела, Корс Кант, пошатываясь, побрел по комнате, волоча за собой смятую тунику. Отодвинув в сторону занавес, он оглянулся, увидел смущенное, искривленное гримасой муки лицо возлюбленной.., уверенности в этом лице было не больше, чем в его собственном. Но была ли хоть тень желания под этой мукой? Хоть тень? Он покачал головой и вышел в коридор.

— Вышивальщица! — проговорил он достаточно громко для того, чтобы она услышала. А потом поплелся к лестнице.

Он вернулся к себе, думая об Анлодде, лежавшей на постели в одной сорочке, а сам улегся и принялся думать о том, как же ему обрести покой. Никакие ухищрения ему не помогли. Он закрыл лицо руками и заплакал, беззвучно и отчаянно.

Наконец чувство голода взяло свое (ведь за все время пира Корс Кант съел только кусок печенья). Юноша встал, обошел стороной триклиний и отправился прямиком на кухню, не желая ни с кем разговаривать. Он надеялся вернуться к себе, в темную комнату, с чашей, до краев полной объедков медовых печенюшек Моргаузы, усесться и есть их одно за другим, пока ему не полегчает.

Но стоило Корсу Канту скользнуть за занавес кухонной двери, он налетел на нечто, показавшееся ему горой. Бард замер на месте. В дверном проеме стоял не кто иной, как принц-легат Ланселот, собственной персоной.

— Бард, — требовательно вопросил фаворит Аргуса. — Ты говоришь по-латыни?

Он был так взволнован, что его чудовищный акцент почти исчез. От Ланселота пахло пороком, и имя этому пороку было Гвинифра.

Корс Кант слишком сильно перепугался для того, чтобы обойти заданный ему вопрос.

— Да, трибун, тебе хорошо известно, что я говорю на всех языках, на которых пою. И на латыни, и на греческом, и на…

— Пойдем со мной, сынок, у меня есть для тебя работа переводчика.

Сильная рука крутанула барда, повернула спиной к кухне и толкнула к той самой лестнице, по которой он только что спустился. Испуганный юноша молился только об одном: не наскочить бы на Анлодду.

Они одолели первый лестничный пролет, повернули в сторону от комнаты Анлодды и вошли в другую дверь, в самом конце коридора.

«О Господи, где это мы?» — гадал бард. Явно они попали в покои истинного воина. По стенам висели мечи, топоры, части доспехов. Штукатурка на стенах была выщерблена и поцарапана клинками и лезвиями всех фасонов и размеров. В дальнем углу стояло несколько копий. Корс Кант наконец сумел различить синий и черный цвета — цвета Лангедока.

В комнате имелись стул и табурет. На полу валялись обломки столика. Ланселот отпустил барда и уселся на стул, положив ногу на ногу. Корсу Канту показалось, что так сидеть жутко неудобно.

Бард склонил голову, приготовившись слушать Ланселота. Когда трибун не в духе, лучше всего было выказывать ему все подобающее почтение.

— Государь, — робко спросил Корс Кант. — Что ты желаешь перевести на латынь?

— Совсем наоборот, сынок, — усмехнулся сикамбриец. — Я кое-что написал по-латыни. А ты скажи мне, что это значит.

Корс Кант диковато глянул на Ланселота. «Он? Записал кое-что по-латыни? Он кого тут дураком считает? Я же своими глазами видел, как он однажды пытался нацарапать собственное имечко на кинжале!»

Но сейчас спорить было не с руки.

— Я тебе прочту, что записал, — сказал принц.

— Читай, государь, но не могу ничего обещать, ибо не знаю, достаточно ли хорошо ты расслышал слова на иноземном языке.

Опасения барда были оправданны — за все годы пребывания в Камлание Ланселот постоянно отказывался изучать латынь, что очень раздражало Артуса.

Ланселот фыркнул, пошевелил губами и произнес первую фразу: «Pax restituenda est, quod cumulo pretiosus, prius cum terra sub barbatulum unguiculus bisculus torqueat».

Корс Кант попятился, открыл рот.

— Но это.., какая-то не правильная латынь! — запротестовал он.

— Проклятие! Ну, может, я несколько слов произнес неверно.., все равно — переводи!

Ланселот, почесывая небритые щеки, снова заглянул в пергамент.

«Если бы я не знал, что он неграмотный, — думал ошарашенный Корс Кант, — я мог бы поклясться, что он взаправду читает».

Бард поскреб подбородок, все еще гладкий после вчерашнего бритья.

— Ну.., если ты настаиваешь, принц, это значит примерно следующее: «Мир должен быть восстановлен, ибо я сумасброден и нагромождаю его с тех пор как первое раздвоенное копыто согнулось перед тем, кто носит козлиную бороду».

— Что? — громом прогремел голос возмущенного Ланселота. Он резко выпрямил ноги и сбил на пол кубок с вином. Корс Кант уставился на растекающуюся по полу лужу, и в голову ему лезли крайне неприятные мысли — о лужице цветом потемнее, которая могла бы растечься по полу, разгневайся принц посильнее.

— Я.., я же сказал, что это не совсем правильная латынь, государь! — начал защищаться Корс Кант. — Дай я взгляну на пергамент, может, сумею что разобрать!

Корс Кант взял пергамент, который Ланселот отдал ему не слишком охотно, и уставился на каракули. Если не Ланселот своей рукой написал это (а он не мог!), то кто же это написал? Кто бы это ни написал, ему бы не повредило бы засесть за долгое, старательное изучение Виргилия.

И все-таки, когда Корс Кант попытался сам прочитать записанное, он не без удивления понял, что сущая галиматья начала складываться в другие слова, имевшие, как ни странно, смысл. Получалось что-то вроде игры.

Ну примерно вот так: «Я люблю тебя» превращалось в «Я луплю тебя», «unguiculus bisculus» — в «ungulis bisculis»? «Раздвоенные копыта»?

— Погоди, — пробормотал Корс Кант. — Может, я и сумею разобрать. Не могло ли быть так, что тот, кто диктовал тебе это, имел в виду… — Он, запинаясь, прочел свою версию написанного: «Pax res — tituenda est… quocumque pretio… priusquam terra sub barbaroru ungulis bisulcis… torreat».

— Пожалуй, что так, — кивнул Ланселот и тупо уставился на растекшееся по полу вино. Корс Кант торопливо продолжал:

— А это значит.., гм-м-м… «Мир должен быть восстановлен во что бы то ни стало, ибо иначе земля сожмется под раздвоенными копытами варваров». В этом есть смысл, господин мой, хотя какой смысл — это я не пойму.

— Вопросы ни к чему. Ты просо пересказывай, что они говорили!

— Они?

Ланселот не отзывался. Корс Кант, осторожно выговаривая слова и спотыкаясь, прочел следующую фразу:

— Трибу.., как.., судя по тому.., как ты записал.., получается… Pax? Immolatium culmus. Legumen iustitiae, non regero saccum dotare, morose homines regressi sunt. Tumeo inde Pachyn Oedipus capitulum.

— И это означает?

— Постараюсь перевести, как сумею… «Мир? Кучка обгоревших объедков. Люди судорожно утащили стручок справедливости, а я не для того приволок сюда эту ношу, чтобы тащить ее обратно. Ибо я, Эдип, готов раздуть член Пахиса».

— О Боже! — вырвалось у сикамбрийца. Ланселот вскочил и стащил со сломанного стола скатерть. Корс Кант в ужасе смотрел, как принц, любимец Камланна, швырнул скатерть на пролитое вино и принялся топтать ее.

Поскорее отвернувшись, юноша уставился в пергамент и принялся разгадывать очередную загадку, переводя бессмыслицу в некое подобие настоящей латыни.

— Наверное.., тут имелось в виду «Pax immo etiam cultus legi et>>… — да, вот так будет правильно.

«Non redi».., ой нет, тут что-то не так… Погоди, вот так… «sacerdotique» ну, это точно, как то, что я родом из Лондиниума… «Sacerdotique vores… hominum regendi sunt. Turn deindr… pacem adipisci potueris…»

— Ну! — нетерпеливо воскликнул Ланселот.

— Так будет верно.

— Да что это значит, парень?

— Сейчас, мгновение… Гм-м-м… «Мир? Скорее цивилизация. Справедливость и закон, а не короли и не священники должны править поведением Человека. Тогда ты и получишь мир». Только не забывайте, сир, это очень вольный перевод. Может быть, и я путаю что-то, произношу не те слова.

Он осмелился взглянуть на Ланселота. Сикамбриец продолжал играть роль раба-уборщика.

— Молодцом, — проворчал принц. — Только дальше читай так, как должно быть.

— Благодарю тебя, принц. — Корс Кант некоторое время пялился на следующую строку и в конце концов разгадал и ее: «Consedo. Consilium tuum firmum ad probandum est, instromenta ponuntur. Digitus ad mortem meretricis scribendam libratur. Nonne subscribes?» — Переведу, как уразумел… «Твой главный план разумен, силы расставлены верно. Перст указывает на то, чтобы потаскуха отреклась от короны. Ты подпишешь?»

— Я? Что подпишу?

— Нет, я не к тому… «Nonne subscribes» означает «ты подпишешь?»

Ланселот буркнул что-то неразборчивое и знаком велел барду продолжать.

— А-а-а. — Юноша помедлил, зашевелил губами, затем, видимо, уловив смысл, кивнул. — «Brevi tempore. Verba nostra nobis diligenter commentanda sunt. Donee lerusalem restituetur templumque reficietur, plani conveniemus»

«Скоро… Нам придется быть осторожнее в словах, пока не будет восстановлен Иерусалим и заново отстроен храм, а затем мы встретимся на ступени.

Ланселот задохнулся.

— A «menda mille rotare» — значит расстанемся в квадрате?

— Но.., нет. Это скорее означает «тысяча позорных пятен вращаются по кругу».

— Проклятие! Ты меня понимаешь! Что это должно значить? Значит ли это то, что я имею в виду?

Корс Кант сжал зубы, уставился в пергамент. Ланселот покончил с рабским трудом.

— Записал ты вот что: «menda mea rotounda», а это скорее всего должно быть «mensa mea rotunda», что означает: «Мой стол круглый». «Mensa Mea rotunda… est non quadrata… sed autem de fine… ultimo consentimus». «Мой стол круглый, не квадратный. Но относительно конечной цели мы согласны». Видишь? Речь о квадрате все-таки шла. Ты был прав, мой принц.

Фраза прозвучала подозрительно, она напоминала какой-то код. Сикамбриец кивнул так, словно все понял.

— И последнее, — сказал Ланселот:

— «Et in Arca-dia ego».

— «И в Аркадии я» — честно перевел бард. — Но это ничего не значит, это обрывок фразы. «И в Аркадии я» — что?..

Ланселот кивнул:

— Спасибо, Корс. Что-то у тебя вид какой-то встревоженный. Что стряслось?

Корс Кант ошарашенно моргнул от такой внезапной смены темы разговора.

— Встревоженный? — переспросил он.

— Успокойся. Все будет в порядке. Я все знаю. Бард чуть не задохнулся. Как молниеносно разносились слухи по Каэр Камланну!

— Ты.., слышал про Анлодду? Уже? Ланселот кивнул:

— В замках тайн не бывает, а? Ну и когда же произойдет радостное событие?

— Событие. Увы, наверное, никогда!

— Никогда? — озадаченно переспросил Ланселот.

— Наверняка. Мне ни за что не уговорить ни Мирддина, ни Артура благословить брак друида и вышивальщицы.

— Брак? А что разве так уж обязательно жениться для того, чтобы любить друг друга?

Бард покачал головой, дивясь тому, как проницательно принц заглянул в самую суть его беды.

— Государь, наверняка ты владеешь магией, доставшейся тебе по наследству вместе с королевской кровью. Вы заглянули прямо ко мне в душу и нашли ответ. «Rem acu tetigisti» , как говорят они.

— Они?

— Римляне.

— А Анлодда согласна согревать твое ложе, не выходя за тебя замуж?

— Она бы согласилась, но не в этом дело. Согласилась бы она на любовь без брака, вот в чем вопрос. Хочет ли она любви, которая выше замужества? И как нам быть вместе, когда она то и дело должна бежать к своей госпоже по первому ее зову?

Ланселот буркнул что-то под нос, взъерошил усы.

— Сынок, — сказал он. — Ты ведь бард, и держишь руку на пульсе.., как бы это лучше выразиться.., всего Каэр Камланна. Мне бы хотелось узнать, что ты думаешь кое о чем.

— Тебя интересует мое мнение.., государь?

— Да, меня интересует твое мнение — мнение барда. Будешь отвечать, как бард, клянешься? «Как бард?!»

— Спрашивай меня о чем угодно, принц Ланселот из Лангедока! Я давал клятву барда и отвечу на любой твой вопрос, насколько позволят мои знания.

Сикамбриец усмехнулся и приложил палец к губам.

— Расскажи мне все, — велел он, — об Артуре и Меровии. Что они замышляют? Мне бы хотелось понять, что задумал этот си.., сикамбрийский петушок.

Сердце у Корса Канта ушло в пятки.

«О боги Рима! Он выудил у меня клятву, и теперь я должен разглашать тайны! — Корс Кант почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. — О чем я думал? Что он у меня спросит, как звать прекрасную принцессу? Или его интересует, что принцесса Гвинифра принимает мышьяк, чтобы у нее щечки были белее? Ну и тупица же я!»