Двойной Герой (№1) - Врата испуганного бога

– Готово, господин профессор.

– Цель – все корабли вторгшейся армады, – Баймурзин кивнул каким-то своим мыслям и повторил, – цель – все корабли.

– Все?! – не удержалась Синтия.

Профессор глянул в удивленное лицо координатора и пожал плечами:

– Ну да… Выборочно было бы слишком сложно. Техника еще не доведена до нужной кондиции качества. Мальчики, побыстрей, пожалуйста. Оставьте вашу медлительность до лучших времен. Вы меня понимаете?

– Конечно, тятечка! – в голосе “мальчика” звучала легкая неуверенность, но это можно было списать на его молодость и возбуждение, неминуемо сопутствующее первым испытаниям.

– Тогда – начали.

Будничное “начали” вовсе не походило на команду атаковать. Азиатское лицо профессора выглядело даже немного скучающим. Будто его в принципе не интересовал исход боя.

Рыба, – подумала Синтия. – Холодная рыба. Я всегда знала, что с яйцеглавыми нельзя иметь дел. Думают только о своей науке, и плевать им на то, что рядом гибнут солдаты. Проклятая рыба. Ненавижу.

Тем не менее, глаза ее впились в экран, чтобы не пропустить момент, в который начнут происходить перемены.

Рядом раздался тихий смешок. Синтия вздрогнула и резко обернулась к Баймурзину. Ученый сделал серьезное лицо, развел руками и мирно посоветовал:

– Капитан, не напрягайте попусту зрение. Сейчас вы все равно ничего не увидите. Кроме того, мне нужно ваше содействие. Прикажите одному из кораблей занять позицию на пути армады. Кажется, вы называете это – фокус атаки?

А вот теперь Кастро ненавидела яйцеглавого по-настоящему.

– Я не буду этого делать, уясните себе! Я не хочу, чтобы погиб еще один мой корабль. Ваша железяка не сработала, и теперь вы пытаетесь спасти свою карьеру ценой наших жизней?

– Деточка, я плохо тебя воспитала, – заревела Хелен Джей, – и у нас теперь будет с тобой противоестественная любовь, трах-тарарах-тах-тах! Закрой свою пасть и вон с мостика! “Всем моим! Слушать “Сандерсторм”! Профессор, я прошу у вас прощения за выходки моих подчиненных. Используйте формулу “Всем моим”! Все – ваши. У вас триста секунд.

– Все в порядке, адмирал Ларкин, – кивнул Баймурзин.

– И вот что, – продолжила Хелен Джей, – Кастро, назад! На мостик! К пульту. Занять фокус атаки собой! Бегом! Чтобы совесть была чиста. Выполнять!.

– Всем моим! Удалиться от места боя на безопасное расстояние, перегруппироваться и ждать моих приказаний. “Сандерсторм” принимает огонь на себя, – важно сказал Баймурзин. Было видно, что все ему очень нравится.

Профессор Баймурзин был сильный человек. Потерявший во время нападения НК на Чапанку-1 семью, институт, учеников, родину, он воспринимал теперь мир, как игру. Как компьютерную игру, если хотите. Гибнущие на мониторах корабли – всего лишь набор совершенных информационных объектов. Только так. А то он спятит по настоящему.

Также профессор Баймурзин был сумасшедшим, жил и работал в психиатрической клинике Центрального Западного Госпиталя. Совершенно настоящим сумасшедшим. Гениальным сумасшедшим. Неопасным. Вежливым. Умным и даже остроумным собеседником. На людях он пауков не ел. Он ел их скрытно. Причем не потому, что он так уж любил есть пауков. Нет. Что он – идиот? Все дело в том, что пауки очень жестоко обращаются с мухами. А мух профессор Баймурзин обожал. Строил им домики. Разводил. Культивировал – как другие разводят кактусы. Разумеется, пауков можно просто давить. Но после долгих раздумий, профессор Баймурзин пришел к выводу, что наиболее адекватная и надежная казнь негодяям именно такова – съесть и переварить.

Вообще-то профессор Баймурзин был существом необычайно доброжелательным. К НК тоже. Он готов был бы их терпеть, но в галлюцинациях они являлись к нему в виде пауков. Поэтому как-то ночью он рассчитал на клочках оберточной бумаги от нового мушиного садка кое-что во славу мушиного племени. И послал по сети в адрес секретаря Хи Джей Ларкин. И надо было быть Ксавериусом, чтобы понять что мушиный угодник профессор Баймурзин насчитал. И надо было быть Хи Джей Ларкин, чтобы бросить все дела, остановить финансирование верфям Тритона и перебросить средства на счет сумасшедшего профессора. Мухи когда-нибудь поставят ей памятник – на десяток-другой парсек меньшего размера, чем самому Баймурзину.

Кстати, “мальчиками” Баймурзина, сидевшими сейчас в наскоро смонтированном посту управления установкой на жестких деревянных стульях, были два профессора физики поля Государственного Университета Нашей Галактики, младший из которых был на пять лет Баймурзина старше.

Вот такого типа Ларкин и поставила на мостик “Сандерсторма”, позволив ему – впервые в истории – штатскому – произносить в эфир формулу “Всем моим”.

“Сандерсторм” шевельнулся и, по кривой огибая чеканный и жуткий строй пришельцев, быстро прибыл в точку фокуса. Зафиксировав корабль в пространстве, Синтия мрачно посмотрела снизу на ученого, предвкушая увидеть на его лице испуг, панику, ужас от происходящего, что-то еще… Баймурзин только кивнул ей благодарно и довольным голосом произнес:

– Как вы думаете, капитан, сколько времени понадобится флагману чужих, чтобы сблизиться с нами на расстояние активности?

– Что вы имеете в виду под расстоянием активности?

– То расстояние, на котором было задействовано оружие, уничтожившее “Свина”, капитан.

– Вы хотите сказать – их защитное поле.

– Нет, капитан, не поле. Поле работало с торпедами и черными дырами – на совсем небольшой дистанции от атакуемого корабля. И вы, кстати, это тоже заметили. “Свин” явно был уничтожен другими средствами. И два других.

– Вы так думаете? – хмыкнула Синтия, быстро прокручивая в голове слова профессора. И с удивлением пришла к выводу, что Баймурзин, может быть, прав.

– Я знаю. Так что вы скажете, капитан?

– Если они не изменят скорость, на что я не особенно рассчитываю, мы будем превращены в ничто через четыре минуты восемнадцать секунд после полного останова.

– Ну, зачем же так пессимистично, капитан? Я предпочитаю думать иначе. Вы не представляете, как много еще у меня дел…

Если бы бригадир Кастро знала, что это за дела!…

– Вашими бы устами… – устало сказала Синтия и повернулась к нему спиной.

Баймурзин поглядел на выступающие из-под обтягивающей форменной куртки бугорки лопаток и промолчал. Это очень приятная особь, подумал он смутно. Возможно, что она тоже любит мух?

Четыре минуты, подумала Х.Д.Ларкин. Только бы псих-профессор не ошибся. Только бы чужие начали стрелять. Мне очень нужно, чтобы они начали стрелять.

Синтия ошиблась. “Ежи” атаковали раньше. На целую минуту. Возможно, их, наконец, раздражили. И тотчас профессор произнес:

– Мальчики-и!

И никто, кроме Хелен Джей Ларкин, профессора Баймурзина и его помощников дальнейшего не понял.

Флагман армады пришельцев вдруг остановился на месте, точно и не существовало в природе физического закона, гласящего, что каждому материальному объекту присуще такое свойство, как инерция. Флагман замер и вывернулся наизнанку, развернулся кошмарным металлическим цветком, светящиеся иглы раздулись и лопнули. Потом содрогнулся сам вакуум. Так бывает в пустыне: мираж, легкая рябь идет по горячему воздуху, потоки поднимаются вверх, к белесым выгоревшим небесам, и все пропадает – белый город над барханами, струи прохладных фонтанов, зелень пальм – все.

И снова перед путником лежит жадная и безмолвная песчаная равнина.

Флагман исчез, канул в пустоту – точно так же, как канул батька Помон несколькими десятками минут раньше.

Синтия, не отрываясь, открыв пасть (никакой приказ никакой Ларкин не заставил бы ее сейчас сомкнуть челюсти), наблюдала за тем, как “ежи” один за другим принимают участь, постигшую их ведущего, тупо и неотвратимо двигаясь к невидимой границе, на которой их поджидает смерть.

Там нет живых, подумала Синтия. Ни один живой не будет действовать так механистически, зная, что через секунду погибнет.

Когда последний корабль пришельцев покончил с собой, а потрясенные пограничники так и не успели понять, что же, в конце концов, происходит, Синтия Кастро резко повернулась к ученому.

– Профессор, останется ли ваша установка в составе вооружения моего корабля? – детским звонким голосом сказала она, глядя на Баймурзина с совершенным обожанием. Что мне для этого нужно сделать, думала она. Кого убить? У кого отсосать? Скажи, прекрасный шпак, только не отнимай у меня это чудо и покажи, где там у него нажимать, чтоб стреляло?

Баймурзин пожал плечами.

Синтия набрала побольше воздуха, чтобы сообщить яйцеглавому гению, что она думает о его дурацких шуточках, но гримаса, которой свело круглую азиатскую физиономию ученого, тугая и жесткая гримаса остановила ее. Такого взрывчатого сочетания боли, презрения и радости ей раньше видеть не доводилось.

Радость – понятно. Боль – можно понять. Но презрение… К кому? К ней? К себе?

Синтия очень неправильно интерпретировала гримасы профессора.

– Все уже в порядке, капитан, – тихо сказал ученый и пошел вниз по трапу. – Все уже в порядке. Никто не смеет их трогать… А установка… не знаю… спросите начальство. Я свое сделал…

– Кастро, на мостик – приказала Ларкин. – Когда отдохнете и придете в себя – зайдите ко мне. Профессор, благодарю вас. Отдыхайте. Все погреба “Сандерсторма” – к вашим услугам. Профессор Миран, профессор Любимов, это относится и к вам. Благодарю, господа.

С полпути профессор вдруг вернулся, наклонился к Синтии, успевшей занять капитанское кресло и интимно спросил:

– Капитан, любите ли вы мух, так как люблю их я?…

* * *

Хелен Джей пошарила по столу ладонью и вспомнила, что стакан, в котором был апельсиновый сок, давным-давно валяется в углу кабинета. Очень давно: больше получаса.

– Ксавериус, милый мой, принеси попить… Водки! И не разбавлять! Черт! ОТБОЙ НА КАВИТАТОРЕ!

Глава 5

РАЗГОВОР С ДЬЯВОЛОМ О ФРУКТАХ

“Никто никого ни в чем не обвиняет. Просто некоторые слишком сильно любят яблоки…”

Свидетель Адам(из материалов уголовного дела).

– Платить буду я, – предупредил незнакомец, толкая тяжелую дверь, прикрывающую вход в подвальчик на углу улицы Джойса и какого-то почти безымянного переулка.

Дона Маллигана это не расстроило. Следовало учитывать, что денег у него в обрез, а возвращаться домой Музыкальный Бык не хотел. Свое легкое согласие выпить за чужой счет он объяснил собутыльнику примерно через час, напившись до скотского состояния.

– Мне не-об-хо-ди-мо было вы-пи-ть, – говорил он, преувеличенно артикулируя и произнося слова так, словно сдавал экзамен по сценической речи, одновременно стараясь развести в стороны съехавшиеся к переносице глаза. – Ты должен, о добрый человек, понять это с совер-шен-ной яс-ность-ю! Я так был взволнован! Я нервный! Я му-зы-кант! Кант! Ты меня понимаешь? (Слабо пьянеющий широкошляпый спаситель понимающе кивал, подперевши подбородок ладонью). Меня здесь все знают! – победительно оглядывая пустой зал забегаловки и делая приветственные жесты, сказал Маллиган. – Ты должен меня понять! – провозгласил Маллиган, вставая с кружкой на отлете. – У меня система – нервная! Меня мучит тяжелый бред! Хрясь! – пополам… Носитель ведь ра-зу-ма! Я не расист!

– Тебя мучит совесть, – говорил широкошляпый с пониманием.

– Ты меня понимаешь! – ликовал Маллиган, хлопая себя по лысой голове. – Ты меня понимаешь!

– Я тебя очень хорошо понимаю, – говорил широкошляпый успокаивающе. – Хрясь – пополам. Такая мука. Ты не виноват.

– В том-то все и де-ло! – втолковывал Маллиган. – Я ж не виноват. Это же фольклор. – Тут он заржал. – У него не было чувства юмора! – сказал он обличающе. – Он получил свое. А я теперь пария! Пария! Одинокий волк, скитающийся по Вселенной! О, мой кабачок!… одного парнаса – до пятерки в вечер, ты представляешь! – Тут Дон рассвирепел. – Я этих ублюдков нюх топтал! Я сурлял на их поганую нацию, ниггеры пархатые, гадальщики лудильные, конокрады космодромные… Ненавижу! Он мне гитару сломал, гад! А я был беспомощен и одинок… – Тут Дон воспылал чувствами. – Друг! Братан! Дай я тебя поцелую! Ты мне жизнь спас! Ты меня от фараонов увел! Хочешь – на гитаре играть научу! Да я! Да у меня! Чего ты хочешь? – Тут Дон сделался совершенно трезв, спокоен и самодостаточен. – Поехали к бабам, – сказал он деловито. – У меня ж баб! – И упал носом в тарелку с жареной картошкой. Ломтики встопорщились, обрамляя лысину Быка, в лысине тускло отразился неяркий плафон. Широкошляпый потер руками лицо, чуть сдвинул шляпу набок, достал из складок плаща телефон и нажал на нем кнопку “redial”.

– Тимоша, – сказал он нежно негромко. – Слушай меня дальше. Подготовь эвакуацию к завтрашнему вечеру. Раньше не успеть. Свяжись со штабом, моим именем по формуле “Всем моим”. Пусть выходят на правительство Дублина. Кроме того, как я понял, у парня есть достаточно высокопоставленные друзья, он личность достаточно популярная… ну и умница, что понял. Да нет, ежу понятно, что сообщений по ТиВи не остановить… пусть хоть на улицах не стреляют. Тимоша, меня это мало касается. И это тоже. Мне необходим этот парень. Тимоша, ты давно не дефрагментировался, что ли? Вот так. Вот так. Да, диктуй… Как я туда доберусь? Слушай что, вызови мне такси к кабаку. Понял. Понял. Не понял! А… А… О! Какалов? Докуда он добрался? Эх, салабон! Ладно. Флаг, Тимоша, не свопься.

Широкошляпый спрятал телефон, хлебнул эля, закурил, разглядывая спящего Маллигана, потом, когда от блика на лысине засвербело в носу, он отвел взгляд и оглядел забегаловку.

От подвальчика веяло непередаваемой стариной. Шаткие столы на тонких и непрочных никелированных ножках. Грубые скамейки из литого растрескавшегося пластика. Выщербленные стеклянные кружки с отбитыми ручками. Нежный запах застарелых желудочных травм, травм телесных ребром подноса сбоку по уху, травм душевных с расплескиванием соплей и благородных напитков… и никотиновый перегар. Вот только эль, великолепный темный эль, который подавался хозяином заведения в больших кувшинах, был здесь, и еще здесь был покой и неограниченный кредит, и десяток потайных дверей. И участковый на зарплате у распорядителя – подвальчик был государственный, назывался “Темная Стекляшка”.

Широкошляпый загадочный поставил кружку на стол, извлек из бездонного своего плаща флакончик с пилюлями, вытряхнул одну на ладонь, флакончик убрал в плащ, взял салфетку, донышком солонки растолок пилюлю, ссыпал, сделав на салфетке складку, образовавшийся порошок в полупустую кружку Дона, щелкнул чем-то в кулаке (выскочило лезвие), размешал лезвием эль, а потом уперся указательным пальцем в голову Дона и медленно толкнул. Маллиган принял вертикальное положение, осовело глядя на широкошляпого.

– Тебе кого? – вопросил Дон после известной паузы. – Ты сам-то кто? В какой тональности? Сто колов. Хочешь в рыло? Гражданин хороший…

– Братан! – сказал широкошляпый. – Давай выпьем за музыку!

– За музыку!? – угрожающе сказал Маллиган. – Да я за музыку! Да ты знаешь, кто я!?

– Давай выпьем за тебя и за музыку, – предложил широкошляпый.

Пауза.

– Ты кто?

– Я твой поклонник, – небрежно сказал широкошляпый. – Окажи мне честь. Давай – за тебя!

– Ба-за-ру нет! – сказал Маллиган и со второй попытки поймал губами край кружки.

– И прослезился… – тихонько сказал широкошляпый, с трудом сдерживаясь. И отпил из своей.

Маллиган оторвался от пустой кружки и потерял сознание опять. Широкошляпый, однако, был наготове. Он вновь поймал лоб Маллигана указательным пальцем, зафиксировав голову спящего Мбыка, и стал ждать. Минул десяток секунд и Мбык рывками, мучительно принялся трезветь. Описание данного процесса невозможно. Это сага. Героическая трагедия. Сто секунд вечности.

Некоторое время спустя широкошляпый почувствовал, что Быка можно не держать. Он отнял палец и Бык, точно, не упал. Наоборот, откинулся на спинку стула, потряс головой и стал тереть лицо руками. Тереть глаза. Уши. Подбородок.

– Дон! – позвал широкошляпый.

Дон оторвал от покрасневшей физиономии покрасневшие ладони и уставился на своего визави. Медленно узнал.

– Мы где?

– Мы скрываемся.

– Где?

– Поблизости.

Бык кивнул.

– Мы пили, что ли?

– Немного. Потом у тебя… нервы, что ли. Ты как себя чувствуешь?

– Нормально, – сказал Бык неуверенно, пожимая плечами. Скривился. – Во рту как… – Его передернуло.

– Глотни эля.

Бык глотнул. Он был маленький и послушный. Псевдоспорамин, протрезвив, на десять часов лишил его страха, одновременно и свободы действий. И очень хотелось спать.

– Глотни-глотни, – посоветовал широкошляпый, придвигая к Дону полную кружку. – Сейчас поедем спать.

Еще пол-литра эля с бульканьем отправились в свой последний путь по пищеводу. Хотя, если разобраться, по пищеводу – это не последний путь, а вовсе даже предпоследний. А последний…

– Кстати, сколько я должен за эль? – вдруг спросил Дон. Брови широкошляпого задрались. Под действием псевдоспорамина человек НЕ ЗАДАЕТ вопросов. В лучшем случае – отвечает. Ох и парень, с оттенком самодовольства подумал широкошляпый. Силен, лабух!

– Я угощаю, Дон.

– Бык на халяву – не пьет! – с сомнением сказал Маллиган. – Что-то я…

– Спать хочешь?

– Нет… то есть… сколько я должен?

Зациклился, парень.

– Нисколько. Мы уже расплатились. Вперед. Ты что, не помнишь? Ты же ПОМНИШЬ.

– А… да… Слушай, дружище… мне бы домой… эх… Нельзя домой… что ж делать…

– У меня есть место, – успокоил широкошляпый. – Мы машину ждем.

Дон кивнул. Он устал стрелять, принимать решения. Он вообще ничего не хотел. Нет, хотел. Он хотел, чтобы все оставалось по-старому. Он хотел домой. Все было очень плохо. Неправильно. Гадко. Дон хотел к маме. К папе. Что с ними будет. Как они без него? Как он без них. Он чуть не сказал это вслух.

Широкошляпый подумал, внимательно наблюдая за Доном: слишком большая доза. А скорее наоборот, – слишком маленькая. Какой парень!

Тут в кармане плаща тихо пискнуло. Широкошляпый тотчас поднялся со стула.

– Не расстраивайся, Дон, – умиротворяюще произнес он. – Пошли. Отоспишься. Утро вечера мудреней. Время собирать камни. И время от них уворачиваться.

– Где моя гитара? – хмуро сказал Маллиган, поднимаясь тоже. Спорамин больше не действовал на него. Только болела голова. И ничего не хотелось.

Широкошляпый, приоткрыв рот, наблюдал за ним.

– Ну, пошли, что ли? – сказал Дон, подхватив сумку и кофр.

– Пошли, парень.

И они пошли.

* * *

Комната, в которой он проснулся, ничем особенным из общей массы таких же стандартных малогабаритных комнат Макморры не выделялась. Откидная тахта, стол с прозрачной крышкой, три кресла, встроенные шкафы-сервы, окно во всю стену, через которое сейчас тяжело жарит дублинское солнце, маленькая серая птица на подоконнике, детские вопли во дворе, то ли играют, то ли кто-то кого-то обидел – не разберешь, свист и шелест машин, лето, планета, звездная система, галактика, вселенная. Еще в комнате был стандартный телевизор.

Подниматься не хотелось. Спать – тоже, но просто приятно было поваляться в постели, не позволяя дурным мыслям буравить голову.

Дон повертелся с боку на бок, отбросил в сторону простыню, которой его кто-то аккуратно прикрыл ночью, и посмотрел на экран телевизора. Там белесо клубилось и нейтрально мерцало.

– Общий канал, – сказал Дон. – И чего-нибудь попить.

– Конкретизируйте, сэр, – раздался суховатый правильный голос сервиса из скрытого источника. – Сок, чай со льдом, пиво, джин, виски?

Экран очистился, затем покрылся разноцветными пятнами, из которых высунулась противная анимированная рожа и, нагло подмигнув, заорала: “Пейте пиво “Император”, морда будет с экскаватор!” После чего выдвинула огромную челюсть, действительно напоминающую ковш экскаватора “катерпиллар” в профиль, и в ковш неизвестно откуда бурным пенистым потоком полилась желтая жидкость, призванная символизировать пиво “Император”. Дона передернуло.

– Чай со льдом, – сказал Дон, глотая слюну. – И десять капель коньяка туда же. Можешь?

– Могу, – сказали ему. – Сию секунду, сэр.

Получив вожделенный бокал, покрытый капельками холодного конденсата, Дон сел, пошевелил всеми пальцами, прижмурил глаза, отхлебнул, принюхиваясь к легкому аромату коньяка, и потребовал местные новости. И напрасно. От приличного настроения и расслабленного состояния мигом не осталось и следа.

Сначала мелькали быстрые кадры кучи всяких событий, случившихся за последние сутки. Заседание в дублинском парламенте (нудятина)… огромные крысы в канализации (брехня)… лидер Ирландской Республиканской Армии в черном чулке на толстой морде, заявил, что сборище в парламенте сектора напоминает гнездо гигантских крыс в канализации (а вот это – чистая правда)… полицейское управление Дублина запретило всем космическим кораблям покидать столичную планету и закрыло космопорт Макморра (а это еще… а… ЧТО?!).

– Назад, – приказал Дон, – подробности.

Телевизор послушно принялся передавать полный вариант сообщения.

“Дублин, – сказал диктор, – издавна и не без основания считается одним из самых спокойных и безопасных созвездий, входящих в состав великой Империи. Все мы знаем, что причина этому – прекрасно выстроенная правоохранная система, за работоспособностью которой следят сотни наших доблестных неподкупных полицейских…”

Тут Дон хмыкнул, вспомнив пару эпизодов… которые, впрочем, к делу не относились.

“…Мы всегда гордились и продолжаем гордиться тем, что туристы, прибывающие в систему, чтобы насладиться красотами древней ирландской природы и полюбоваться архитектурными памятниками, могут чувствовать себя в полной безопасности, даже гуляя по самым темным переулкам. Даже ночью и в одиночестве. Вчера, – физиономия диктора покраснела от негодования, – нашей доброй репутации был нанесен страшный и коварный удар. Посмотрите кадры с места происшествия и ужаснитесь вместе со мной!…”

Крупный план: бренные останки, точнее – обломки цыгана, свисающий на длинном усике мертвый немигающий глаз; затем камера отъехала, пошла панорама: брызги зеленоватой слизи на стенах бара “У Третьего Поросенка”, толпа родственников покойного, невнятно гомонящих и злобно озирающихся по сторонам, пожимающий плечами и разводящий руками бармен Мак, мундиры взвинченных полицейских, запах горелой плоти и пролитого крабоцыганом пойла.

Маллиган покрутил носом и поморщился – с запахом репортеры явно переборщили, воняло уж точно не крабом. Но запах – это еще туда-сюда, а вот то, что несет этот тип за кадром…

“…Столь наглого и зверского убийства с применением оружия дальнего радиуса действия Дублин не видел уже целых восемь лет, с того самого момента, когда был обезврежен и подвергнут катарсизации злобный маньяк Джек Звездный Разрушитель, он же Зраз. Люди моего возраста прекрасно помнят ужас того времени, когда мы боялись отпускать на улицы детей и стариков, чтобы не подвергнуть их неминуемой опасности. Звездный Разрушитель (он же Зраз) застрелил двух человек – служащего налоговой инспекции… которого звали… секундочку… которого звали О'Брайен, и полицейского сержанта О'Нила. Мы вечно будем помнить их имена.

Неизвестный преступник убил пока только одного – недавно прибывшего в наше созвездие негуманоида, члена цыганского табора, чье присутствие на улицах и площадях столицы вы, уважаемые зрители, уже наверняка заметили. Добрые и общительные цыгане вызывают у нас самые различные чувства, а посему это убийство становится еще более вызывающим.

А теперь – рекламная пауза!”

По пространству экрана, странно приседая, двинулся невысокого роста гуманоид; самыми заметными деталями его обмундирования были длинный кривой меч, потрепанный цветастый халат, буденовка и древний ионный бластер китайского производства, болтающийся на шнурке за спиной. Навстречу ему выскочил тип, одетый в халат поновее и поцветастее, и что-то крикнул, потрясая оружием. Первый молча сверкнул мечом и ловко порубил нахала на десять равных частей. “Смотрите новый, захватывающий дух телесериал под названием “Девять с половиной самураев”! – рекламный текст заполнял комнату низкими интригующими вибрациями. – Удивительные приключения легкого тела, властвующего над своим тяжелым духом! Древние техники боя на мечах! Сериал снят по мотивам древнего плоского фильма “Семь великолепных”…”

Шакалы, подумал Дон. Ну хоть бы катану держал правильно…

– Что меня всегда удивляло, – раздался голос от двери, – это их жадность. Слушай, Маллиган, ты к этим вещам поближе будешь… У них что, такой низкий бюджет, что им жалко заплатить самому дешевому тренеру? Даже не за то, чтобы он чему-то научил, а просто, чтобы показал, как меч держат. А?

– Не знаю, – промямлил Дон, оборачиваясь и с трудом узнавая в вошедшем вчерашнего благодетеля, на котором не было ни шляпы, ни плаща. А был, наоборот, маломодный костюмчик и моднющая кепка. Спаситель был решительно непохож ни на одного известного Дону литературного тире киношного героя. Абсолютно отдельный человек. Худощавый. Не худой. Мужественный. Не супермен. Умница. Не зануда. Блондин. Не брюнет. Голубоглазый. Без очков. Дон сказал: – Я с киношниками никогда дела не имел…

– Как себя чувствуешь?

– Пару минут назад было нормально… А сейчас – лучше бы я не просыпался.

“Как вы уже догадались, – снова возник на экране диктор новостей, – полиции пока доподлинно неизвестно, кто совершил это преступление, но налогоплательщики имеют право знать все! Поэтому наши репортеры с риском для жизни добыли факты, свидетельствующие о том, что убийцей является некий Дональд Маллиган по прозвищу Музыкальный Бык, кумир определенной (и не лучшей) части нынешнего молодого поколения…”

– Скоты! – простонал Дон, хватаясь за голову и валясь на тахту навзничь.

“…Полиция тоже склонна принять эту версию, хотя прямых указаний на вину Маллигана нет…”

– Вот видишь, – сказал спаситель, – а ты боялся. Все нормально. Никто тебя не заложил.

– Ага… – съязвил Дон.

“…Но и косвенных доказательств достаточно, – диктор был неумолим, – для того, чтобы арестовать Музыкального Быка Маллигана и передать его в справедливые руки правосудия. Преступник должен понести должное наказание. Против сбившегося с честной дорожки музыканта говорит то, что он сбежал с места преступления и теперь прячется неизвестно где. Дома он не появился и ночью, где до утра дежурил усиленный полицейский наряд с ордером от прокурора на его арест…”

– Интересно, – задумчиво сказал спаситель, присаживаясь на край тахты рядом с Доном, – он сам понял, чего сказал?

– Он, может, и не понял, – хмуро ответил Дон, – зато я уже сообразил.

– Ну да… Выбор у тебя, прямо скажем, небогатый.

– Ненавижу, – сказал Дон, вставая, – когда меня загоняют в угол. Все, пора к контрабандистам. Пока при памяти. Спасибо за помощь. Или… мне надо позвонить.

“…Начальник полицейского управления, – обухом грохнул диктор, – запретил покидать столичную планету всем находящимся на ней кораблям до тех пор, пока преступник не будет обнаружен. Космопорт Макморра оцеплен войсками. За ночь был произведен только один взлет – стартовал корабль “Звезда Закона” капитана Слима О'Доннела, который получил личное разрешение начальника полиции, предоставив необходимые документы, подтверждающие неотложность его рейса…”

– Аут, – сказал Музыкальный Бык и сел обратно. Потом снова вскочил. – Нет, звонить, кажется, некуда и незачем. Людей подставлять. Мать, что ж с родителями-то будет? Нет, все-таки мне надо идти. Чтобы тебя не подставлять. Сообщники получают наравне с преступниками. Пока никто тебя со мной не видел…

“…Полиция считает, что обнаружение Дональда Маллигана – дело нескольких часов. Выяснилось, что тем же вечером он побывал в баре “Темная Стекляшка”, где появился на пару с неизвестным человеком, видимо, сообщником. Приметы сообщника полиция записала со слов свидетелей, граждан Дублина, отдыхавших в том же баре на улице Джойса. Скорее всего, эта зацепка и приведет наших доблестных сыщиков к разгадке исчезновения кровавого музыканта…”

Дон побрел к шкафу и вынул оттуда свои джинсы, за ночь сервом выстиранные и приведенные в порядок. Потом уронил их на пол и сел рядом, уткнувшись лбом в колени.

– Да ладно, – спокойно сказал спаситель-незнакомец, – все ерунда. Прорвемся.

Дон молчал.

– Уходить надо, это ты прав, – продолжил сообщник, – но уходить будем вместе. И не из такого дерьма выпутывались.

– Слушай, – сказал Дон, – зачем тебе это все надо? Какого хрена ты со мной возишься? Кто я тебе – брат? Сын? Пользы от меня теперь – как вон от той штуки…

Музыкальный Бык грустно кивнул в сторону разбитой гитары, лежащей на ковре в углу комнаты.

– Так что, давай, уходи один… А я поброжу где-нибудь до вечера и пойду сдаваться. Скажу, что тебя не знаю, и что встретились в баре случайно.

– Еще один сошедший с дерева! – сказал незнакомец язвительно. – Еще один герой! Что, комиксов начитался?

– Каких комиксов? – тупо спросил Дон.

– Героических, – сказал бывший широкошляпый. – Про девять с половиной попугаев. Здесь тебе не Киото, и даже не Токио. Ты эти самурайские замашки брось! Сдаваться пойду… Герой, одно слово!

И закончил неожиданно спокойно:

– Ты меня разочаровываешь. Вчера ты на меня произвел огромное впечатление, Дон, не порть его.

– Я тебя и не очаровывал, – парировал Дон. – Ты сам навязался. Вовремя, конечно, спасибо. Но я тебя не просил.

– Просил-просил, – сказал сообщник. – Кто думал о флинте, не ты?

– А ты, что, мысли читаешь? С богами не в родстве, случаем?

– Фу, – сказал спаситель. – Для того, чтобы понять, чего тебе надо, вовсе необязательно читать твои мысли. Ты так сильно хотел получить флинт, что невольно скрючил пальцы – словно ухватился за рукоятку пистолета. И шевельнул указательным пальцем, нажимая на спусковой крючок.