Шоколадный папа

* * *

Снежный пейзаж, дни после Рождества. Желтый «фольксваген пассат» едет на север, минуя город за городом, которые встречаются все реже. Северные олени у обочины дороги. Девочка Андреа пристегнута к детскому сиденью рядом с Линой-Сагой. Казалось бы, обычная поездка с началом и концом, с легкой усталостью от долгой дороги и слякоти.

Все, кроме Андреа, одеты в черное, у Лувисы усталое лицо, взгляд прикован к обочине. Только что умерла ее мама. Бабушка Андреа. Цель поездки – похороны.

Карл впереди что-то бормочет еле слышно, почти неотличимо от других звуков.

И вдруг…

– Останови машину! Останови машину сейчас же!

Это голос Лувисы. Такой громкий на фоне тишины.

Карл жмет на тормоза. Может быть, пугает северного оленя, и тот убегает в лес. Лувиса открывает дверцу, на ней только черная блуза, юбка и тонкие нейлоновые чулки. Выходит на мороз. Падает в сугроб и плачет, кричит:

– Поезжайте без меня, я не могу… Поезжайте!

Лувиса в сугробе, в траурной одежде.

Карл с девочками ждет в машине. Он ничего не говорит, только ждет – чего? Когда Лувиса придет в себя или когда мир переменится? Когда правда снова станет тайной, а его собственное тело – сильнее, теплее, лучше?

Карл по-прежнему в машине, крепко держит руль. Дрожат ли у него руки? Хочется ли ему выйти и утешить ее, обнять? Можно ли ему? Можно ли обнимать человека, если его гнев так очевиден? Может, ему тоже надо пойти и уткнуться лицом в снег?

Лина-Сага сидит на заднем сиденье вместе с сестрой. Не спускает с нее глаз, лишь время от времени выглядывает в окно и видит… плачущую маму, которую никто не утешает. Лувиса рыдает в сугробе на севере Норланда[14], по дороге на похороны. Мир окутан траурной вуалью. Вот она поднимается, стыдясь, что вела себя так неразумно. Она же мама, там сидят ее дети, а она в сугробе и не знает, что делать дальше… Просто двигаться – или что-то еще?

Так никто не думает.

Незаметно наступает конец, не остается никаких ощущений, и уже пора вернуться в желтый, такой чужой «пассат», сесть, как прежде, рядом с мужем – таким чужим – и просто жить дальше. В молчании или под натянутые фразы: нужно произносить слово за словом, чтобы разрядить атмосферу, чтобы не пугать детей; нужно очистить банан; нужно улыбнуться.

* * *

Андреа, конечно, кажется, что они с Каспером слишком часто ссорятся, но лишь по ничтожным поводам вроде «кто будет мыть посуду» или «кто вынесет мусор», а иногда бывают пьяные ссоры: ревность, как лопнувшая кальцоне – жирное и липкое месиво, и ее слезы, которые так больно его бьют. Ей кажется, что ее слезы точат его, как вода камень, а его молчание точно так же действует на нее. Но если они оба кричат и обоим больно, то это объединяет. Одно и то же чувство. Должно быть, именно так, а не иначе, когда один лежит поодаль, мерзнет и плачет, а второй сидит сложа руки, молчит и ждет, когда все станет, как прежде.

Жизнь никогда не становится такой же, как прежде, и это страшно. Магия исчезает, возникнув лишь на мгновение.

* * *

Быть на похоронах, знать о мертвом и не уметь заплакать. Там, в сугробе, это случилось в последний раз. Так и должно быть.

Карл в черном пальто – пытается взять ее за руку? А если и пытается, как она может протянуть ему руку после того, что он рассказал? Зачем он все рассказал?

Слова эхом раздаются у него в голове, ему стыдно, что он плачет, ведь плакать должна она. Но Лувиса просто неподвижно стоит рядом, у нее красные губы (но она ведь не пользуется красной помадой?) и такой отсутствующий взгляд, что он вздрагивает. Может, он и хотел бы обнять ее, крепко обнять, но вместо этого делает шаг в сторону, пряча слезы, ведь не он должен…

Зачем он сказал ей? Зачем, черт возьми, было рассказывать все именно сейчас?!

* * *

– Доброе утро.

Руки несмело подбираются сзади, обнимают. Как приятно чувствовать тепло, слышать осторожный голос! Она оборачивается, чтобы улыбнуться, посмотреть в глаза, увидеть неуверенную ответную улыбку.

– Прости за вчерашнее, – говорит она, все глубже погружаясь в его объятия, чувствуя удары сердец друг напротив друга, ощущая, как он поднимается изнутри, радуясь, что все как прежде.

– И ты прости.

– Конечно же, я хочу выйти за тебя замуж. Я больше всего на свете этого хочу!

– Точно?

– Абсолютно точно.

Андреа чувствует, насколько приятнее быть в любви, чем вне ее. Внутри – тепло! Каспер принимает утренние таблетки, кофе уже готов – только и ждет чашек и ртов.

* * *

Белый лимузин: Андреа и Каспер на самом дальнем сиденье.

На нем красный галстук, у нее в волосах красная гербера. Фотография запечатлела их вместе. В букете еще и оранжевые, и желтые герберы, и плющ. Платье у Андреа не совсем белое и скроено так, чтобы было видно змею на плече. Белые ботинки. На Каспере темно-синий костюм и блестящие черные ботинки. Янна и Каролина, подружки невесты, в голубых платьях (того же оттенка, что и новый диван из «Икеи»). Они делают несколько кругов по городу; Андреа хотелось бы, чтобы они ехали в кабриолете и она могла встать или по крайней мере выглянуть через люк на крыше авто и крикнуть, как она счастлива.

Солнце пробирается сквозь облака, и вот они уже у церкви. У входа – Карл и Лувиса. Каспер отпускает Андреа, его глаза светятся – видно, что он счастлив. Он тоже счастлив. Он первым заходит в церковь, к шаферу Йеппе, а вскоре после него туда войдет и она. Андреа берет влажную руку Карла, видит его неуверенное лицо. Галстук в красную крапинку на черном фоне. Бояться нечего, и она хочет сказать ему об этом. Карл, сейчас есть только счастье.

– Ты волнуешься? – шепчет она, держась за его большую руку – чужое, непривычное, но хорошее чувство.

– Нет. – Он откашливается. – А ты, пожалуй, волнуешься?

Она кивает, но у нее внутри одна большая радость – такая большая, что она не понимает, как эта радость в ней умещается и как она туда попала.

Они отвечают на вопросы, повторяют имена друг друга.

«Пока смерть не разлучит нас», – думает она, и в этом нет ничего печального. Седовласая пара на голубом диване: они целуют друг друга, держа в руках чашки с кофе, а перед ними блюдо с печеньем, вафлями и пирожными.

Каспер целует Андреа. Андреа целует Каспера. Теперь они неразлучны. Почти одно целое.

Танец под звуки смычковых. Она смотрит в его лицо: слишком красивое, чтобы быть правдой. Так она думает. Надо выпить еще вина. Он пьет еще.

– За тебя, любимая.

Букет на столе. Плющ вьется по белой скатерти. Обильное угощение – слишком нереальное, слишком реальное, чтобы есть. И все-таки она ест. С Каспером, с Лувисой, которая держится в тени – красивая, раскрасневшаяся. Карл встает и произносит речь, обращенную к Андреа. «Моей дочери», – говорит он. Звучит странно и хорошо. Она видит: Карл сияет изнутри, словно и вправду рад за нее. Сегодня Андреа приняла лишь половинку «Имована», но все равно забывает, что он сказал. Что-то важное: она смеется, когда он говорит, ей хочется плакать, но после она ничего не помнит. Каспер уносит ее. Несет через весь город – так ей кажется. В «О’Коннорс», в номер для новобрачных. В постель, но не заниматься любовью – никакой случки! У Андреа месячные, она хохочет: «Как по заказу!» Но Каспер уже спит.

Она подбирается ближе к нему, к его запаху, его дыханию. «Он. Каспер. Мой. И я чья-то. И я кто-то».

Под чартерным солнцем

Андреа и Каспер сидят, облокотившись на белые спинки решетчатых шезлонгов. В воздухе – песчинки, из-за которых мир становится нечетким, хотя небо за ними, должно быть, совсем голубое. Они сидят у моря. На Каспере летняя рубашка в голубую полоску, рукава закатаны, пуговицы расстегнуты: видно, как покраснела кожа. Море большое и спокойное. Темно-коричневый официант с улыбкой подает новобрачным украшенные зонтиками коктейли, один за другим. Розовый, красный, прозрачный, голубой. С фруктами и без.

– Вот это жизнь! – Радость Каспера светит ей, как мерцающая звезда, и она берет его теплую руку, переплетая пальцы со своими.

– Я люблю тебя, – говорит она. Невероятно теплый ветер в лицо.

– Подумать только, – произносит он, и в лице у него ничего не подергивается, – подумать только, что мы наконец вместе.

Она пробует это слово на вкус – «наконец». Вечное, прекрасное, оно смешивается с коктейлями, и вот Андреа уже почти готова взлететь.

Андреа в платье из батика, стиль ампир: узкий лиф и невероятно широкая юбка. Руки на груди, в руках – большое мороженое со взбитыми сливками и коктейль. У Каспера такое же мороженое с ягодами и тоже коктейль. У него обгорели нос и лоб, желтые волосы собраны в хвост.

Он знает, что нельзя говорить, как ему приятно видеть, что она ест, но Андреа читает это в его взгляде. Они пьют за будущее, за любовь, и она чувствует себя… целой. Она видит себя в будущем: в еще более широком платье, может быть, яркой расцветки, и – подумать только! – она может весить девяносто килограммов, а то и больше, ей все нипочем! Стоять в мастерской, освещенной солнцем, и писать яркие картины: быть счастливой с Каспером. Несмотря ни на что и при любых обстоятельствах. Прекрасная картина – и она описывает ее Касперу.

– Ты же знаешь, что меня не интересует, сколько ты весишь, для меня ты всегда лучшая, самая красивая.

Они слегка пьяны, и, глядя на Каспера, на его красный нос, Андреа знает: с ним она уверена в будущем. Даже если они будут глотать свои таблетки в приступах панического страха, они всю жизнь будут рядом, будут поддерживать друг друга.

Андреа хочет вернуться в номер. Она устала и не хочет больше пить. Руки и бедра горят от солнца.

– А я побуду здесь еще немного, – говорит Каспер и остается сидеть в баре отеля с каким-то моряком – в шрамах и вечно под мухой. В первый день они деликатно отвернулись, когда он пролил на себя пиво и упал на стол, за которым сидели чартерные дамы. «Бродяга, – сказал бармен, – много потерял, ничего не нашел. Трагическая фигура».

Андреа на жесткой двуспальной гостиничной кровати, ждет в свежем белье. Перед глазами – любовная сцена. Это же все-таки свадебное путешествие, а в первую брачную ночь ничего не было. Так что Андреа свернулась клубочком в ожидании, в желании, в самом красивом белье. Пока ждешь, может произойти все что угодно. Можно почти сойти с ума. Другие сцены приходят на смену любовной, заслоняют прекрасное, крадут истинное, превращают в ложь. Вот Андреа ясно видит, как к Касперу в баре отеля приближается женщина. Туристка. Итальянка? Как она шепчет ему на ухо, покусывает мочку уха, шею. Слышится хриплый хохот потрепанного бродяги: «Yo u only live once»[15]. Каспер восхищается моряком, хочет быть как он. Свободным и вечно в поисках новых приключений. Никаких границ, никаких нудных речей. Вместо того брачного плена.

Задорный смех моряка и еще кружка пива. Женщина в прозрачной блузе – разумеется, искушенная завсегдатайка баров. Андреа видит, как Каспер уже не краснеет, а игриво улыбается, довольный и беспечный, у него совсем чужое лицо. Притяжение, возбуждение, еще пиво и еще.

Гостиничный номер сжимается, становится все меньше, Андреа пытается пошевелиться, но не может. Она лишь слышит, как рука Каспера обнимает чужие бедра, как жаждет мятежа. Стены склоняются к Андреа, кровать толкает ее вверх. Это не она встает с постели, одевается, подходит к двери и покидает номер, не она проходит мимо стойки администратора, мимо комнат, бассейна, портье. Не Андреа останавливается в баре, упираясь руками в бока, расставив ноги. Сельма в погоне за Подкаблучником – и вот она стоит, жалкая, за спиной у Фридольфа[16]. Он оборачивается, но это не Фридольф, а улыбающийся Каспер.

– Андреа, что…

И конечно, вовсе не Андреа кричит:

– Почему ты не идешь ко мне? Чем ты занимаешься? Как ты можешь так поступать?!

Стоит ли говорить, что ночь любви не состоялась?

На следующий день они, утомленные ссорами, обещают друг другу постараться больше не делать ошибок. Под чартерным солнцем внутри нового дня. Пьют маленькими глотками «Снежок» и «Вечерний закат». Андреа снова красива, а Каспер снова счастлив.

Они же любят друг друга! Любят. Вы слышали? ОНИ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА!

Андреа быстро делает глоток за глотком, чтобы тело поскорее отправилось в новый полет.

Хотя это уже называется не «делать глоток за глотком», а «хлебать». Каспер откидывается назад, ловит ресницами лучи, смеется. Андреа кладет на стол руку, чтобы он взял ее в свою, но Каспер не видит, ослепленный солнцем.

Паломничество на балкон

(лето 1995)

Ветер все сильнее, облака пеленой. Запах водорослей, кто-то падает на пол. Андреа лежит носом на восток, смотрит в удивленные глаза Марлона. Она, должно быть, задремала: гамак на балконе перевернулся, и теперь она лежит между петрушкой и цветами и чувствует, как больно под ребрами.

Этим утром Каспер нанес первый удар. Собрал чемоданы и сказал: «ПОКА!» Андреа ничего не оставалось, кроме как помахать вслед, стараясь улыбкой подавить слезы. Если ком в горле гнать вниз, вниз, то, может быть, вместо кома возникнет голод, а может, и ничего не возникнет, лучше уж ничего, чем мешать Касперу, когда он отправляется на гастроли – он же улыбался, когда говорил «пока».

Корабль отчалил, и Каспер перестал ее различать. «Как ужасно вдруг оказаться без твоего взгляда, Каспер: как мне иначе узнать, что я существую?» Андреа на балконе, ком в горле, она отчетливо видит все движения Каспера на корабле, будто смотришь фильм и ничего не можешь сделать, хоть и видишь, что все катится к чертям. Он присоединяется к своей группе. Все хлопают его по спине, а кто-то восклицает: «Ну, теперь-то, черт возьми, погуляем!» Она видит его лицо, как оно постепенно лишается Андреа, и его рот, которому коктейли милее Андреа – один бокал за другим. Рот наполняется смехом и смелыми словами, стремится куда-то прочь, к ушам какой-то женщины. Да, она отчетливо видит: его тело, обычно порывисто-неловкое, теперь движется грациозно – тело пантеры в брачном танце, все ближе и ближе. Та, сексуальная и привлекательная, позволяет ему многое: она проще, чем Андреа. И вот его руки приносят новые бокалы с еще более необычными и крепкими напитками, и скоро Каспер ничего не будет помнить…

А Андреа помнит многое, она лежит на бетонном полу, чувствуя себя дома – с Марлоном, с петрушкой, с небом наискосок. Так можно пролежать до его возвращения. Единственное, чего она не помнит, – это Карл, каким он был в ее детстве. Пом нит щекотку и смех, помнит что-то вроде уюта, но вообще-то почти ничего не помнит. И она щелкает пультом, переключая обратно на Каспера. Сейчас она не с ним, то есть не знает, кто он такой. Значит, надо создавать образы! Она знает, что лучше выключить, больше не смотреть, но у него такой восторженный взгляд, а слова той, другой женщины такие ладные, такие интересные. На этом чертовом корабле и алкоголь дешевле. Его руки почти касаются ее кожи.

Андреа тошнит, она подходит к кухонному окну, пытаясь поймать взглядом детей, которые играют во дворе. Затем принимается рассматривать разные формы в баночке с таблетками. Пробует все, не объедаясь. Он же скоро вернется, боже мой, всего лишь через неделю! Через неделю, Андреа! Он же не на войну ушел. Ничего страшного, что он уехал. Ради бога, возьми себя в руки! И она в самом деле пытается взять себя в руки, но вскоре звонит в психиатрическую клинику, чтобы поговорить с главным врачом Биргиттой и попросить выписать еще таблеток.

На следующий день она отправляется на поезде в столицу.

Андреа не собирается просто сидеть дома и ждать. Ей хочется рассказать мужу своему, моряку и скрипачу Касперу-Казанове, когда он вернется домой, что она делала и то, и это, и – ты не поверишь – даже вот это! Глаза Каспера-Казановы медленно округлятся, блеснув слезами – слезами гордости. Он обнимет свою Андреа-Афродиту и скажет: «Я знал, что все будет хорошо, ведь тебе не о чем беспокоиться. Я же так люблю тебя, моя красивая, сильная, моя незаменимая Андреа!» Таблетки начинают действовать – ну конечно же, черт возьми, она сильная! Как целая армия! А у Каспера, наверное, морская болезнь, и он лежит и мечтает, чтобы она была рядом и утирала пот с его лба, потому что он не может жить, он просто умирает без нее… Да, она – умница Андреа, сильная и красивая, как настоящая мама.

Андреа думает о ней, заходя в магазин «Эйч энд Эм»: ей холодно, и она покупает красную куртку, хотя ей это совсем не по карману, просто хочется стать чуть заметнее.

* * *

Самая красивая в мире женщина в длинных колышущихся юбках, с длинными светлыми блестящими волосами – у Андреа никогда так не блестят, как бы она ни старалась.

Они отправились в город за покупками, Андреа двенадцать лет, и она впервые накрасилась: тушь – карандаш – румяна, она смотрится во все витрины, она и не знала, что тоже красивая! А теперь увидела, и оттого у нее мурашки по коже, а вечером она, возможно, пойдет на дискотеку в Дом культуры. Она пойдет с Хельгой, и, может быть, там будет Длинный Плащ, которого она часто встречает в городе. Самые карие в мире глаза, взгляд которых так часто пересекался с ее взглядом. Если он, конечно, вообще ее видел.

Лувиса сделала ей макияж. Сначала темно-синим тоненьким карандашом вокруг глаз, потом длинно и густо по ресницам тоже синей тушью. Как красиво! А вечером Андреа накрасится сама и накрасит Хельгу, если та захочет.

Хельга захотела лишь немного сиреневых теней для век и совсем капельку розовых румян. Андреа купила четырехцветные тени. Два сиреневых оттенка, голубой и розовый. Себе она накладывает все цвета сразу – до самых бровей. Завершает процедуру карандашом и тушью. Если бы не воронье гнездо на голове, Андреа была бы само совершенство. У Хельги недовольный вид.

– Что случилось?

– Не знаю, что-то мне расхотелось идти.

– Но… почему? – Андреа не может идти одна. Ну да, конечно, Вальховские девчонки и Мона – можно танцевать с ними, но ведь сначала нужно войти, добраться до кассы, затем до танцпола, а вдруг Пия и Мия поджидают ее вместе с Норсетрской бандой, вдруг они хотят ее избить… – Но почему, ты же говорила…

– Просто неохота. – Хельга стоит, скрестив руки на груди и выпятив губу.

– Но мы же так ждали!

– Ты ждала! – Она даже не смотрит на Андреа.

– Я думала… – Ведь Андреа даже накрасила Хельгу! – Пожалуйста, Хельга, пожалуйста!

Глубокий вздох. Затем еще и еще один. Долгое молчание. Жвачка туда-сюда.

– Ладно, пойду, но только чтобы ты успокоилась.

Ровно в двенадцать у Дома культуры останавливается желтый «пассат». Лувиса с усталым видом спрашивает, хорошо ли они повеселились, и Хельга, сияя, отвечает – о да, было ужасно здорово!

– Там были другие девчонки из класса, и мы все время танцевали, а еще меня пригласил один парень!

– А ты, Андреа?

– Ага, было здорово, – врет она. Видит, как остальные танцуют и смеются, Хельга с Вальховскими девчонками, а Андреа покупает лимонад за лимонадом – четыре порции, часто бегает в туалет, сидит на корточках у стенки, чтобы ее не заметили Норсетрские. Вот и он, Длинный Плащ. Андреа знает: пора действовать, надо показать Хельге и всем остальным – и вот она приближается к его спине и хлопает по плечу. Он оборачивается. Смотрит сверху вниз.

– Что тебе надо?

– Я хотела спросить… – Сердце немилосердно стучит. – Может быть, ты хочешь потанцевать?

– Нет, не хочу.

И снова спина.

Андреа прижимается щекой к холодному стеклу. Хочется домой и спать. Проснуться наутро – и, может быть, все рассказать отдохнувшей Лувисе. Рассказать правду.

– Папа только что вернулся домой, – говорит Лувиса, – но…

Она вздыхает, и Андреа наперед знает, что будет дальше.

– Утром он снова уезжает.

– Понятно, – отвечает Андреа. Плевать она хотела.

Из «Эйч энд Эм» Андреа идет в «Импульс», потом в «Мега», «Готтис», «Дизайн Торьет», «Оленс», «Карамеллен», «Каппаль», затем в аптеку, в книжный, в «Эн Кей», в «Индиска», в кино, а потом снова в «Эйч энд Эм». Ей хочется крикнуть, чтобы толпа рассеялась. Андреа не хватает места, ноги несут ее пятидесятипятикилограммовое тело слишком медленно и куда-то не туда, она врезается в людей, туфли немилосердно жмут, и Каспера она, конечно же, потеряла. Андреа говорит девушке, играющей на скрипке в Старом Городе: «Скоро я тебя прикончу!» – но никто, кроме самой Андреа, этого не слышит. И ничего особенно старого нет в этом Старом Городе: все больше пластмасса и резина, в воздухе пахнет вафлями, сладкими и липкими. А вся эта розовая, светло-желтая одежда, брюки в цветочек, зеленые пирожные! Венские слойки – бисквиты – пицца – карамельный соус. Андреа покупает мягкое мороженое, глотает две таблетки, садится на поезд и едет домой. Думает, думает о Лувисе. О том, что было и по-прежнему есть.

Спина Лувисы на кухне по утрам, у плиты и посудомоечной машины, у буфета и с тряпкой в руках. Все – спиной друг к другу. Как к ним подобраться?

У Хельги веки снова слегка накрашены сиреневыми тенями. Андреа взяла цвета поярче и добавила несколько штрихов синим карандашом. Утром она купила розовую помаду с перламутровым блеском. Андреа очень хорошо выглядит. Но волосы по-прежнему оставляют желать лучшего, а на улице идет дождь, а в дождь волосы вьются, сколько ни поливай их лаком.

Они слушают в записи хит-парад радиостанции. Сейчас играет Scorpions, какая-то спокойная баллада, которую Андреа записала только потому, что это модно. Хельга выдувает большой пузырь из жвачки. У Андреа так никогда не получалось. Свистеть, щелкать пальцами, зажигать спички и сморкаться Андреа тоже не умеет. Конечно, щелкать пальцами еще можно научиться, сморкаться, наверное, тоже, да и зажигать спички. Хотя ей кажется, что это опасно.

– Я не собираюсь ехать домой в этой чертовой машине! Забирают в двенадцать, позор какой-то!

Белый пузырь лопается на губах. Хельга сообщает, что на этот раз пойдет домой, как все остальные. Вместе с Вальховской бандой и их знакомыми парнями. Какие-то смешные мальчишки – Андреа не понимает, как вообще можно хотеть с ними танцевать. Но она, конечно же, тоже хочет… ну идти домой вместе с ними, чтобы не ехать в этом дурацком автомобиле в полночь.

– Вот как, – произносит она. Знает, что Лувиса не разрешит идти домой пешком – так поздно, так темно. Внутри с самого дна поднимается пузырь, слезы на подходе, но Андреа гонит их прочь, вспом нив о макияже.

– Ой, будет так здорово! – говорит Хельга. – Кстати, он сказал, что сегодня тоже придет!

– Здорово, – отвечает Андреа как можно радостнее. Думает о Длинном Плаще: наплевать ей на него. Совершенно наплевать на его противные карие глаза, на его спину. Сегодня вечером ей ни до чего нет дела.

Желтый «пассат» ровно в двенадцать останавливается у Дома культуры. Андреа открывает дверцу и устраивается на заднем сиденье. Прислоняется щекой к холодному стеклу. Закрывает глаза.

Лувиса еще не завела мотор. Молчание.

– Разве Хельга не с нами?

Андреа качает головой, и пузырь лопается, правда вырывается наружу, льется через край, лезет изо рта, из глаз. Никто не хотел с ней танцевать, Мия и Пия грозились побить ее, она почти весь вечер пряталась в туалете.

Лувиса видит ее, внезапно оказывается рядом. Перегибается назад, берет Андреа за руку.

– Но ты же такая милая, – говорит она. – Какие они злые!

И Андреа знает. Это их объединяет. Какая-то скорбь. Печаль по кому-то. Так и должно быть. Радость не для них. Проклятый, проклятый Длинный Плащ, чертова Норсетрская компания, чертова Хельга. Чертов, чертов мир. Остаются только слезы.

* * *

В дверях ее встречает Марлон, на автоответчике нет Каспера. Андреа глотает еще одну таблетку. После можно сидеть у окна в кухне и думать: «Какие красивые голуби!» Детская площадка намного меньше, чем та, которую было видно из окон Сто шестого отделения. Еще можно стоять перед зеркалом без рубашки и трогать живот. Можно накраситься, как Мэрилин Монро или как закамуфлированный солдат. Можно вернуться в гостиную и петь, играть на воображаемой гитаре или стрелять из автомата. Можно уснуть. Вот Андреа и засыпает на голубом диване. Видит, как Каспер едет на поезде далеко в горы. Он с кем-то говорит, с какой-то женщиной. Женщина похожа на Риту Хейворт, у нее такие же длинные рыжие волосы, но она чуть полнее и одета в джинсовые шорты. Поезд качает, Каспер целует женщину, а она расстегивает пуговицу за пуговицей на рубашке, которой Андреа никогда не видела у Каспера. Рубашка горчичного цвета, поезд – уже не поезд, а гондола, Каспер просит опустить шторы, и в окне мелькает борода.

Она просыпается и знает – снова.

Все произошло, когда она была маленькой. Вначале – крошечной, под конец – постарше. Хотя никакого конца не было, все продолжается по сей день. Продолжается, и нет этому конца. Нет кнопки «стоп», есть только «перемотка назад» и – крайне редко – «пауза». Может быть, Андреа и зовется взрослой, но на самом деле она крошечная, и эта крошечная девочка видит Карла в гостиной в коттедже у озера. На нем та желтая рубашка, у него нет ногтей.

Он только что вернулся домой и вручил подарки Андреа и Лине-Саге, они возятся в холле с куклой Барби и играют в компьютерные игры. Меряют футболки, а у Андреа уже полный рот шоколада.

Карл и Лувиса пытаются посмотреть друг на друга. Стараются сделать радостный вид. Губы Лувисы растянуты в улыбке. Лампа освещает непривычно грязные волосы. Карл на минуту обращает взгляд внутрь себя, это его личное дело, он пытается удержать образ, но тот меняется, разрастается в Лувису, рядом с ней – Лина-Сага и Андреа. Они ничего не говорят, просто стоят, обнявшись: одно тело с шестью руками и тремя молчащими ртами, и ему вот-вот не хватит места. Он встает, ударяет кулаком в стену, ударяет по столу, кричит Лувисе, что у нее, черт побери, идиотский вид. Что это кислое выражение ей не к лицу.

Игра пищит и звякает: «пип-пип!» на подъеме и «поу-поу!», когда под гору. Андреа смеется над обезьяной, которая попала в ловушку.

– Осторожно, крокодилы! – кричит она сестре, забывая обо всем на свете.

– Дуреха, это же лисицы-ножницы!

– Нет, это крокодилы! – Андреа тянет к себе игру.

– ЛИСИЦЫ-НОЖНИЦЫ!

– КРОКОДИЛЫ!

– МАМА!!! СКАЖИ АНДРЕА!

Лувиса едва сдерживает рыдания, уткнувшись лицом в кухонное полотенце. Карл проходит мимо нее в гостиную. Включает телевизор. Думает о ком-то другом. Кто-то другой проще, светлее. Говорит на другом языке.

Лувиса включает вентилятор. Карл делает погромче. Думает о том, что если бы он только мог, то улетел бы обратно. Остался бы в том, другом месте и присылал бы большие коричневые посылки своим дочерям. Осыпал бы их куклами, футболками и играми. Потом духами, футболками, плейерами и кассетами. И непременно шоколадом.

Но он остается сидеть на диване. И Андреа красит свою куклу Барби так, что та становится похожа на шлюху. Набивает рот шоколадом, пока ее не начинает рвать.

Девочка Андреа стоит, наклонившись над унитазом, Лувиса держит ее за голову. Голос Карла за дверью. Он не заходит внутрь.

* * *

Когда все это происходило, она ни о чем не догадывалась. Мрак в доме был естественной частью жизни. То, что Карла почти никогда не было дома, она счастливо позабыла. Андреа помнит только запахи и вкусы: сильный запах водорослей, когда они снимали дом в Сконе[17], вкус соленой воды и сахарного торта. Чтобы Карл плохо обходился с Лувисой – такое просто невозможно. Ведь Лувиса была самая красивая, самая лучшая…

Девочка скачет по гравиевой дорожке перед старинной сконской избой, набив рот малиной.

– Лу-ви-фа фамая кра-фи-вая, фамая луф-фая! – Туда-сюда, гравий забивается в башмаки. – Лу-ви-фа фамая кра-фи-вая, фамая луф-фая!

* * *

Напротив нее Янна – под лампой-обогревателем на террасе ресторана, рядом с громкоговорителями и отдыхающими. Они пьют пиво, на столе свечи в красных подсвечниках. Еще три вечера – и корабль вернется. Янна поднимает бокал за лето и за Андреа:

– Андреа самая красивая, самая лучшая…

Пиво льется прямо на колени, капает на каменную кладку под ногами. Она и не слышала, как разбился стакан, но видела осколки на полу. Похоже, уронила. Видит краем глаза, как Янна встает, кладет руку ей на плечо. Андреа смотрит на осколки. И чем дольше она смотрит, тем больше и острее они становятся. Она видит, как рука – ее рука? – тянется к… Острое впивается в кожу. Облегчение. Янна дергает Андреа за руку, но капли крови все равно выступили – хотя бы что-то, теперь можно бежать прочь. Бежать со всех ног. Она слышит свое имя – все тише, тише, пока выкрики не затихают. Добравшись до дома, бросает автоответчик на пол, проглатывает две белые круглые и быстро ныряет в сон.

На следующий день газета обещает дождь. Андреа вычистила плиту, сидит на балконе со стаканом воды и половиной таблетки, на лице успокаивающая маска. Она выбросила бесполезный автоответчик, вымыла посуду, и еще неплохо бы пройтись по полу шваброй. Ее запах вытеснил запах Каспера в постели. Повсюду его вещи, но это она оставляет на потом. Она досмотрела фильм до конца. Она знает, чем он закончится, что произойдет в финальной сцене: он переступит порог и признается в совершенном преступлении. А может быть, это первая сцена? Сменить замок и номер телефона, купить черные мешки для мусора и кидать в них бритвенные принадлежности, трусы, сыр и масло. Андреа – не Лувиса. Она не примет его обратно. Никогда не простит. «Я требую развода», – скажет она, как только Каспер вернется домой, зацелованный и потасканный. Потом она посадит Марлона в сумку и уедет на край света.