Старые моряки - Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган

К ней то и дело подбегали внуки; дама нежно ласкала и целовала их. Тут же сидели на мягких стульях новобрачные, два студента из Форталезы и метиска (она устроилась рядом с милой старушкой, которая время от времени улыбалась девушке, восхищаясь ее суровой красотой), а также другие дамы и господа, довольные возможностью поговорить с такими выдающимися личностями, как сенатор, известный адвокат, священник и эта пожилая сеньора, сыновья и зятья которой занимали высокие должности и были известны всей стране. Все они смотрели, как капитан прогуливался с Клотилде по палубе.
      – Женщину бальзаковского возраста, хотите вы сказать... - поправил студент со свойственным молодости апломбом.
      – Бальзаковскую женщину... - прибавил сенатор, обладавший кое-какими познаниями в области литературы (разумеется, классической).
      – Нет. Я хочу сказать именно бакеану. Бальзаковская женщина - это одно, а бакеана - совершенно другое. Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра именно бакеана.
      – Какое длинное у нее имя, она, наверно, благородного происхождения... - сказала новобрачная.
      – Отец ее был торговым агентом, а потом разбогател. Брат расширил фирму, и сейчас его дела в очень хорошем состоянии.
      Седая дама подняла руку - великолепное кольцо подчеркивало изящество пальцев - и с улыбкой обратилась к адвокату:
      – Объясните мне, сеньор Мораис, в чем разница между женщиной бальзаковского возраста и бакеаной, как вы выражаетесь?
      – А вы, дона Домингас, разве не знаете теорию о бакеанах? Это знаменитая теория, она основана на исследованиях психологов и психиатров, есть масса книг на эту тему. По-моему, даже у Фрейда есть кое-что об этом... - Адвокат улыбался, довольный возможностью блеснуть своими познаниями.
      – Бакеана? - прервал преподобный Климако, закрывая молитвенник. - Вы говорите о музыке Баха?
      В далеком приходе в глубине штата Амазонас патефон и пластинки были единственным утешением отца Климако, а музыка - единственной его земной страстью.
      Судно плыло по спокойным зеленым водам вдоль белой линии песчаного побережья. Отважные жангады выходили в открытое море, пассажиры смотрели, как исчезали вдали их крошечные паруса. Капитан указал пальцем на одну из жангад и передал Клотилде подзорную трубу.
      – Нет, святой отец. Бакеаны, о которых я говорю, не имеют ничего общего с Бахом. Есть большая разница, дона Домингас, между бакеаной и женщиной бальзаковского возраста. Маленькие детали определяют большие различия.
      Адвокат был известен в Белеме как любитель парадоксов. Не так давно он опубликовал небольшой томик "Мысли и изречения", получивший весьма высокую оценку в местной печати за "оригинальность концепций и чистоту стиля, напоминающего Эркулано, Гаррета и Камило" , по мнению критика. Адвокатское кольцо с рубином, обрамленным брильянтами, бросало отблески на черный переплет молитвенника.
      – Ну, так расскажите нам об этой теории, сеньор.
      Не заставляйте себя упрашивать, - потребовала дона Домингас, поудобнее устраиваясь на стуле и готовясь насладиться остроумием адвоката, с которым познакомилась в предыдущем путешествии.
      – Теория в. высшей степени научная; как я уже говорил, она относится к женщинам, достигшим определенного возраста.
      – Моего возраста...
      – Ваша красота не имеет возраста, сеньора. Многие девушки желали бы обладать вашей грацией, хотя вы уже бабушка... Итак, женщина бальзаковского возраста - это женщина тридцати лет. В наше время прогресса вообще и искусства грима в частности женщина тридцати лет совсем еще молода. Вспомните, например, супругу сеньора Элио, врача из Натала. Ей тридцать пять лет, сказал мне муж. Между тем она выглядит совсем юной девушкой.
      – Красивая женщина, - поддержал сеньор.- И какая изящная...
      – А пропадает ни за грош, муж у нее старый хрыч, - заметил один из студентов.
      Священник прервал его:
      – Подумайте о христианском милосердии, сын мой...
      – И вспомните заповедь "Не пожелай жены ближнего своего", - прибавил адвокат. .
      – Глубоко порядочная женщина! - Сенатор укоризненно посмотрел на смутившегося студента. - Муж ее очень болен. Врачи в Рио потеряли надежду. И он сам, будучи медиком, не питает надежд на выздоровление.
      – Оставим в покое бедную сеньору, столь достойную сожаления. Изложите лучше вашу теорию, сеньор Мораис, я сгораю от любопытства, - вмешалась дона Домингас.
      – Ну так вот, в наше время женщина бальзаковского возраста - это сеньора лет сорока, не так ли, дона Домингас? Когда она преисполнена... он, казалось, подыскивал точное слово, помогая себе движением руки, преисполнена требовательности,
      – Это приятно... - сказал студент явно некстати. - В сорок лет? - У сенатора был такой важный и серьезный вид, будто он голосовал против всех правительственных законопроектов сразу.
      – Так вот, когда наступает бальзаковский возраст, у женщин есть два пути, два способа, две манеры выйти из этого своего положения. Первый путь - сделаться бабушкой - у вас это восхитительно получается, дона Домингас. Благодаря вашей красоте, достоинству, которое придает вам седина...
      – Грустный комплимент...
      – Другие, таких, кстати, подавляющее большинство, переходят из бальзаковского возраста в положение бакеаны. Теперь мы вплотную подошли к классическому определению, данному одним венским ученым. Бакеана, дона Домингас, это женщина бальзаковского возраста, которая уже вышла в тираж. Иными словами, у женщины за сорок, которая приближается к пятидесяти годам, форма уже не соответствует содержанию.
      – То есть как это? - заинтересовалась метиска, сидевшая все время не шевелясь и молча слушавшая адвоката, не сводя с него глаз.
      С палубы донеслись голоса пассажиров, игравших в гольф. Новобрачная, чтобы лучше слышать адвоката, положила голову на плечо мужа.
      – Когда мы смотрим на женщину, то не видим ее души, мы любуемся ее ножками... Однако я продолжаю теорию о бакеанах. Бразильские девушки с того самого момента, как им исполняется двадцать девять лет и они теряют надежду выйти замуж, сразу попадают в ряды бакеан. Вот тогда, падре, они начинают ходить в церковь, убирать алтари, ежедневно исповедоваться.
      Вы, это знаете лучше меня. Девица становится злой, сварливой, начинает сплетничать. Это особый вид: - так называемые великие бакеаны. Есть еще один вид - чувствительные бакеаны. Это замужние женщины и вдовы. Чувствительные бакеаны в большинстве случаев относятся терпимо к чужим грехам, шалостям и ошибкам. Они покровительствуют влюбленным, устраивают помолвки и свадьбы. Только нельзя им слишком доверять, ибо, если представится случай... Великие бакеаны, напротив, ненавидят красивых женщин, влюбленных, новобрачных, таких вот, как вы, дона Мария Амелия. Беременная женщина, на их взгляд просто безнравственна.
      – Какой ужас... - Новобрачная с улыбкой прижалась к мужу и взяла его за руку.
      – Клотилде - великая бакеана. Но есть еще одна черта, характерная в особенности для старых дев, они не теряют надежды. И иногда, правда крайне редко, случается, что великая бакеана выходит замуж и становится чувствительной. Именно это и пытается сделать Клотилде, прозванная своими ученицами "Обморочной штучкой".
      – Капитан холост, мне говорили, - заметил священник. - Если две одинокие души встретятся и подадут друг другу руки на закате жизни...
      – Вы поэт, падре. Вам никогда не приходилось писать стихи?
      – Жалкие вирши во славу пресвятой девы и ее сына.
      – Вот видите, я угадал. Итак, Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра великая бакеана с разбитым сердцем - весьма типичный случай. Речь идет о разновидности, дона Домингас. Одна из самых интересных разновидностей. Бакеана, которая собиралась выйти замуж, была невестой.
      – Какая ересь, боже мой! - Священник воздел руки к небу.
      Метиска весело рассмеялась, дона Домингас улыбнулась, сенатор сделал парламентский жест, который мог означать и одобрение и неодобрение.
      – И вот в один прекрасный день жених скрывается, помолвке конец. Так случилось с Клотилде. Об этом происшествии много говорили в Белеме. Мне было тогда лет двадцать. Она, должно быть, года на два старше меня. Мне же исполнилось сорок три.
      – Никак не скажешь!.. - воскликнула метиска.
      – А что у них произошло?
      – Расскажите нам, сеньор, эту историю.
      – Семья Фогейра состояла из отца и трех детей - юноши и двух девушек. Клотилде самая старшая. Сын теперь богат, он начал работать с отцом, а после его кончины значительно расширил дело. Младшая сестра вышла замуж за инженера и живет в Рио. Клотилде, одаренная и хорошо воспитанная, пользовалась успехом у молодых людей. Она училась играть на рояле у одной польки, жены англичанина - экспортера каучука. У Клотилде были способности, и родители восхищались, когда дочка извлекала из рояля разные звуки. В то время она могла бы выйти замуж и даже составить хорошую партию, если бы захотела, так как была недурна и преисполнена всяческих дарований.
      – Почему же она не вышла?
      – Слишком долго выбирала. Излишняя требовательность - вот ее недостаток. Она хотела заполучить волшебного принца. Когда же спохватилась, то младшая сестра была уже замужем и ожидала ребенка.
      В это время в Белем приехал из Сан-Пауло один молодой врач, весьма заботившийся о своей наружности.
      Он оборудовал кабинет для приема больных и стал поджидать пациентов, а тем временем волочился за Клотилде. Этот врач покорил Клотилде с помощью музыки, он знал в ней толк. Впрочем, она стала менее разборчива...
      – А теперь и вовсе... Капитан - старичок...
      – Ну, он не так уж плох. Мужчина представительный...
      – Клотилде тогда было двадцать один - двадцать два года, но в те времена женщины выходили замуж в пятнадцать-шестнадцать лет, и ее уже считали старой девой. Через месяц или два они были помолвлены. Коль любовь была легка, значит, свадьба далека.
      В музыке врач, может быть, действительно разбирался, но в медицине был круглый нуль. Пациенты платили мало, ему не хватало на жизнь. Жених завтракал и обедал в доме невесты, жил в пансионе. Это продолжалось около пяти лет.
      – Затянувшаяся помолвка никогда не приводит ни к чему хорошему...
      – Наконец, в один прекрасный день приятель врача, какой-то политический деятель из Мараньяна, устроил его в Рио врачом префектуры или чем-то в этом роде.
      – В один прекрасный день он уехал и больше не вернулся...
      – Спокойно, сенатор. Дайте мне досказать. Был назначен день бракосочетания, врач собирался ехать:
      на новую службу уже с женой. Готовилась пышная свадьба, ведь семья пользовалась известностью. Через несколько дней после свадьбы новобрачные должны были ехать в Рио. Теперь прошу обратить внимание на одну весьма важную деталь: в самый день свадьбы из Белема на юг отправлялся один из пароходов "Ита".
      Пассажиры снова посмотрели в окно. Васко и Клотилде медленно прогуливались по палубе - капитан со своей неизменной трубкой, она с собачкой; наверно, он рассказывал какую-то волнующую историю, так как Клотилде слушала очень внимательно. Все молчали пока они не скрылись из виду.
      – Свадьбу, как гражданскую, так и церковную, предполагалось устроить в доме невесты - в те времена у людей с положением было модно венчаться дома. Богатое угощение и вина заготовили в изобилии.
      Врач позавтракал с семьей Клотилде, потом пошел переодеться и отправить чемоданы в гостиницу, где молодые предполагали провести первую брачную ночь.
      Гражданскую свадьбу назначили на пять часов, затем должна была последовать церемония венчания.
      К четырем часам дом заполнился приглашенными.
      В половине пятого пришел священник, старый друг семьи. Через десять минут появились судья и писары.
      – А жених?
      – Наберитесь терпения. Жених опаздывал. В десять минут пятого невеста в элегантном подвенечном; платье вышла в гостиную. Жениха все не было. Приглашенные окружили Клотилде, расхваливая ее фату и платье. Жених опаздывал уже больше чем на полчаса, это было недопустимо. Послали в пансион, где он жил, хозяйка сообщила, что доктор взял чемодан, и отправился на свадьбу. Посланный вернулся без десяти шесть. В шесть судья пригрозил уйти, гости были встревожены, растеряны и строили всякие предположения. В десять минут седьмого...
      – Я начинаю волноваться...
      – ...брат невесты отправился в полицию, а потом обошел все больницы. Он вернулся около семи, не узнав ничего. Рассерженный судья ушел еще до его возвращения, в половине седьмого. Когда судья удалился, уведя с собою писаря, с Клотилде сделался первый обморок, предвестник того, что она станет великой бакеаной. После семи гости начали расходиться.
      Все были заинтригованы и разочарованы, угощение и вина так и не подавались. В половине девятого ушел и падре, безуспешно пытавшийся утешить невесту и всю семью. В восемь часов брат невесты снова вышел из дому и в девять вернулся с невероятным известием:
      негодяй отплыл в Рио на "Ите", он купил билет уже на борту судна, куда ступил ровно в пять часов, когда начали поднимать трап.
      – Подумать только!..
      – Вот так Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра стала "Обморочной штучкой" с разбитым сердцем и перешла прямо в разряд великих бакеан...
      – И с тех пор у нее никогда не было жениха?
      – Никогда, сеньорита Моэма. Во-первых, потому что ее гордость была жестоко уязвлена, она долгое время никуда не выходила и, запершись, играла на рояле. А когда спохватилась, то уже трудно было найти человека, которому бы она понравилась... Она живет с братом, иногда гостит у сестры в Рио, дает уроки музыки, ухаживает за своей собачкой - у великих бакеан всегда бывает собака или кошка, - страдает обмороками, но, как вы можете убедиться, еще не теряет надежды. Типичная бакеана!
      – Грустная история... - сказала дона Домингас, - Мне ее жалко.
      – Этот врач не из тех, кто отличается, как говорится, нравственной чистотой, - заметил священник.
      – Если бы такое случилось в Натале, ему бы это так не прошло. По крайней мере надавали бы по щекам.
      – Ну, а все-таки что же произошло с женихом? - улыбаясь, спросила любопытная метиска.
      – Он женился в Рио на дочери одного богатого и влиятельного человека. По-прежнему служит в префектуре и благодаря деньгам тестя и красоте жены втерся в высшее общество. Его часто видят в Жокей
      клубе, у него скаковые лошади... Жена его стала чувствительной бакеаной. Чрезвычайно чувствительной, поскольку у нее самой весьма бурное прошлое. Как мне рассказывали, среди кобылок мужа она самая знаменитая...
      – О! - воскликнул священник, а дона Домингас рассмеялась от души.
      – "Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя..." - продекламировал адвокат. - Это из библии, падре...
      Преподобный Климако снова открыл молитвенник:
      – А я вам скажу, сеньор, что пути господни неисповедимы. Может быть, бог нарочно хранил ее для капитана.
      – Только он вручает ее немного поздно, падре. Уж очень перезрелый плод... - Адвокат замолк на мгновение и покачал головой: - Впрочем, нет, ничего подобного. Перезрелый плод - образ, применимый к чувствительной бакеане. Великая бакеана - плод, увядший еще до созревания.
      – Увядший плод, как грустно... - сказала метиска.
      Все стали расходиться, приближалось время обеда. Снова показались капитан и Клотилде, они шли, смеясь и не обращая внимания на взгляды любопытных. Над морем загоралась вечерняя заря. Сенатор и адвокат остались сидеть, провожая взглядом красивую метиску. Вот эта, размышлял адвокат, действительно опасна, просто соблазн для мужчины. Из-за нее можно пойти на любое безумство, бросить семью, жену и детей, пожертвовать карьерой, забыть о долге! о респектабельности... Сенатор же ничего не думал! но глаза его потемнели от страсти...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Где рассказывается о мелких происшествиях, по виду не имеющих большого значения, но оказавших влияние на драматические заключительные события

      Комиссар почесал в затылке, он был слегка раздражен.
      – Не знаю, найдется ли в Натале настройщик роялей. Неизвестно, есть ли там вообще хоть один рояль...
      Жеир Матос рассмеялся:
      – Вы наносите оскорбление населению штата, столь пренебрежительно отзываясь о его столице, славящейся своей культурой. Если бы сенатор услышал...
      – Вы видели что-либо подобное, Жеир? Настраивать рояль! Наш врач-пианист не предъявлял такого требования. Он плавает с нами уже три года, каждый день играет на этом несчастном рояле и всегда считал его отличным. И вдруг появляется этот капитан из бакалейной лавки и требует настройщика. Разозлился, почему я не принял меры в Ресифе... Прочел мне нотацию.
      – А почему вы не позвали настройщика в Ресифе? Приказ есть приказ... Теперь ищите в Натале.
      – Приказ этого опереточного капитана, который взял на буксир старушку и флиртует с ней всем на смех? Ведь пианист говорит, что не надо...
      – Послушайте, старина: капитан может быть всем, чем угодно, но все-таки он наш капитан, он был единственным, кого удалось найти в Баие, и теперь он командует нашим судном. С другой стороны, можно твердо сказать одно: старушка, которая, кстати, преподавательница музыки и знает свое дело, я, вон тот падре, что расхаживает по палубе, любой кочегар или матрос из команды - все мы смыслим в музыке больше, чем ваш пианист. Я думаю, этот тип, до того как явился на судно, ни разу в жизни ни на чем не играл, даже на патефоне. Когда он начинает бренчать, это настоящий кошмар, старина. Вдобавок он такой же врач, как и пианист!.. Вы посмотрите, ведь если бы не фельдшер, он бы не сумел прописать даже клизму.
      – Да, вы правы. С этим капитаном кончился беспорядок на нашем идиотском судне. Таким образом, даже Ллойд...
      – Что наш капитан обладает дьявольским достоинством, этого вы не можете отрицать... Орден на груди, не выпускает из рук подзорной трубы... У вас, старина, плохое настроение. Поступайте, как я, - развлекайтесь. Я, например, веселюсь вовсю и намерен позабавиться еще больше... - Он рассмеялся, как бы предвкушая удовольствие.
      – Что вы там затеваете?
      – Занимайтесь своим делом, а в остальном положитесь на меня. И добудьте настройщика, самого лучшего в Натале.
      Этот диалог явился следствием строгого внушения комиссару, сделанного ему капитаном из-за рояля. Разве он не приказал, когда пароход пристанет в Ресифе, вызвать настройщика, чтобы привести в порядок рояль на судне? Он сошел на берег, будучи уверен, что его распоряжения выполняются. И тем не менее сеньорита Клотилде, первоклассная пианистка, дипломированная преподавательница, специалистка по Шопену, оперным ариям и другим сложным произведениям, сказала ему, что рояль в прежнем состоянии и гремит, Как ржавая железная банка. Чтобы барабанить самбы и прочие дурацкие танцевальные мотивчики, он, может быть, и годится. Молодежь не замечает, расстроен рояль или нет, ей лишь бы можно было топтаться по салону, прижавшись друг к другу, да шаркать ногами, Ну, а настоящие мастера, вроде доны Клотилде?
      Разве у них нет прав, разве пароходная компания не гарантирует им пользование роялем?
      – Эта вредная старушка, капитан, очень уж требовательна. В прошлом рейсе среди пассажиров оказался один пианист из Сан-Пауло, так он даже дал концерт у нас на борту. И не жаловался на рояль.
      Капитан вспыхнул от возмущения:
      – Потрудитесь, сеньор комиссар, относиться к пассажирам корректно и не употреблять грубых выражений. Что касается вашего пианиста из Сан-Пауло, то это был, как видно, просто шарлатан... Извольте добыть в Натале настройщика. Непременно...
      "Вредная старушка"... Какая непочтительность, вот грубиян! Конечно, Клотилде не девочка, но какая же она старуха, она призналась, что ей тридцать семь лет, немного меньше, чем думал капитан. Он полагал, что ей около сорока пяти и между ними пятнадцать лет разницы (он уже отпраздновал свое шестидесятилетие) - не так уж много. Но Клотилде в разговоре упомянула мимоходом, что встречает уже тридцать седьмую весну, и капитану пришлось скинуть себе несколько лет и сказать, что ему пятьдесят пять. Впрочем, все эти мелочи не имели никакого значения. На пять - семь лет больше или меньше - неважно! Важно родство двух одиноких душ, жаждущих нежности и понимания, двух существ, готовых подать друг другу руки, чтобы залечить раны, нанесенные жестоким прошлым, и пойти навеки вместе по дороге любви. Капитан был влюблен, и это делало его сильным и храбрым. Он не допустит пренебрежительного отношения к своим приказаниям!
      Плавание продолжалось без происшествий, если не считать бурного политического спора, завязавшегося накануне прибытия в Натал, - в него оказались втянутыми и пассажиры, и офицеры. Спор между сторонниками либерального альянса и приверженцами правительства начался во время обеда за столом второго помощника. Одни превозносили достоинства и преимущества Жетулио Варгаса, другие - Жулио Престеса, перечисляли шансы того и другого на победу на президентских выборах, говорили о войсках, которыми располагают оба претендента. Второй помощник был гаушо и потому ярый сторонник Жетулио. Он восхвалял Флореса да Кунья и твердил, что гаушо из Рио-Гранде-до-Сул непременно вступят в Рио-де-Жанейро на конях со шпагами в руке (шпага ведь классическое оружие обитателей пампы) и снесут головы этим мошенникам, насквозь прогнившим политиканам.
      Шум донесся до стола капитана, где Клотилде занимала теперь место, принадлежавшее прежде депутату Отону, высадившемуся в Ресифе. Сенатор беспокойно заерзал на стуле, как будто шпаги гаушо, предводимых Жоаном Франсиско, - как предсказал второй помощник - уже нависли над его головой. Спор перекинулся на другие столы. Дона Домингас, мать министра и федерального депутата, также сидевшая за столом капитана, противопоставила копьям и шпагам кавалерии Рио-Гранде-до-Сул карабины и пистолеты северо-восточных жагунсо.
      – Достаточно двух-трех отрядов кангасейро , и мы покончим со всем этим фанфаронством. А на вашего генерала Жоана Франсиско у нас есть Лампиан...
      Не потребуется даже ни одного офицера регулярной армии в форме с погонами. Этих гринго - немцев и итальянцев с Юга - давно пора проучить...
      Громкий энергичный голос доны Домингас заглушил остальные, и спорщики умолкли. Эта дама привыкла повелевать. Когда обычное спокойствие покидало ее и она поднимала голос, даже сын-министр не смел ей противоречить и подчинялся ее решениям.
      – Мы ведь такие же бразильцы, - возразил второй помощник.
      Студенты все были за альянс, они цитировали речи ораторов - сторонников Жетулио, говорили об обновлении страны, о перевороте в мышлении людей, о необходимости реформ.
      Сенатор, не очень склонный ввязываться в полемику, улыбался с видом превосходства, но был бледен.
      Он нагнулся к капитану, который держался нейтрально, занятый обслуживанием Клотилде, и спросил тихонько:
      – С каких пор компания, подведомственная правительству, берет на суда агитаторов?
      – Не знаю, сенатор. Как я уже имел честь вам сообщить, я не принадлежу к персоналу компании. Я лишь оказал им услугу, взявшись довести судно до Белема...
      – Ах да, я забыл... Как бы то ни было, но, по-моему, это никуда не годится, если офицер, сидя за столом с пассажирами, устраивает митинг и сеет смуту, угрожающую общественному порядку. В конце концов я сенатор, член правительства, а этот юнец проповедует революцию, рассуждает о закрытии сената и палаты депутатов, об убийстве представителей власти...
      – Вы совершенно правы, сенатор...
      После обеда дискуссия продолжалась в салоне, где молодые люди намеревались устроить танцы по случаю расставания с теми, кто на следующий день собирался сойти в Натале. В одном углу уселась группа пассажиров, настроенных против президента республики, они критиковали положение в стране, кричали о низком уровне жизни, о том, что выборы всегда подтасовываются и необходимо полное обновление всего государственного аппарата. Возмущенный сенатор удалился.
      Второй помощник был настроен весьма воинственно:
      – Мы еще покажем этим канальям. Они, конечно, опять надеются смошенничать на выборах и с помощью разных махинаций не допустить победы кандидата либерального альянса, в результате чего пострадает народ. Но бразильцы не намерены больше терпеть тиранию и держать в конгрессе мошенников. Скоро загремят трубы в Рио-Гранде-до-Сул, сзывая всех бразильцев на бой...
      Слуга прервал блестящую тираду:
      – Капитан просит вас к себе, сеньор...
      – Сейчас иду...
      Второй помощник поспешно пересек Санта-Катарину и Парану, а тем временем Исидоро и Мигел Коста уже подняли восстание в Сан-Пауло, и вот он вместе с Флоресом да Кунья и Жоаном Франсиско вступает в Рио-де-Жанейро... Но, к сожалению, пришлось остановиться и идти к капитану, - "какого черта нужно этому дуралею?" И именно сейчас, когда метиска не сводила с него глаз...
      – Мой юный друг, я ничего не имею против ваших идей... Каждый думает, как ему угодно. Я, признаться, давно уже не вмешиваюсь в политику. В былое время я принимал участие в политической жизни и здесь, и за границей. Здесь - когда в Баие губернаторствовал блаженной памяти Жозе Марселино, другом которого я имел честь быть. В Португалии - в связи с убийством короля дона Карлоса, когда, возмущенный этим преступлением, я отдал себя в распоряжение королевского двора. Но потом я уже никогда больше не занимался политикой, не хотел даже ничего знать о ней. Вы по-своему правы, и я не собираюсь спорить с вами...
      – Это правительство ведет страну к пропасти...
      – Не спорю... Может быть... Однако не обижайтесь, если я вам скажу, что, по-моему, офицеру не полагается сеять смуту среди пассажиров. Я не упрекаю вас, я далек от этой мысли. Но смотрите - сенатор пожаловался мне. Он даже хочет писать в компанию... По-моему, вам, мой юный друг, лучше избегать подобных разговоров.
      – Этот сенатор хуже всех. Я знаю за ним множество поистине скандальных дел. Одной истории в порту Натал довольно, чтобы засадить его в тюрьму на всю жизнь. А девица, которую он устроил на работу в сенат? Марио Родригес даже написал статью об этом года два назад. Вы не читали?.
      – Он пассажир, находящийся на нашем судне, мы должны считаться только с этим. Прошу вас не участвовать больше в подобных разговорах.
      – Я бразильский гражданин и имею право говорить, о чем мне угодно и где мне угодно.
      Васко Москозо де Араган взглянул на раскинувшееся впереди море, он твердо стоял на палубе своего корабля:
      – А я капитан. И я вам приказываю. Спокойной ночи. - Второй помощник отошел пораженный. ("Этот тип начал заноситься".) Помощник не знал, как поступить. Сначала он хотел было вернуться в салон, но гнев сенатора и угроза пожаловаться компании заставили его призадуматься. В конце концов помощник решил, что следует немного проветриться, и отправился на капитанский мостик.
      Васко вернулся в салон, где Клотилде озабоченно искала его. Он подошел к ней.
      – Подождите меня минутку, я сейчас вернусь...
      Сенатора нигде не было видно, и капитан направился в игорный зал. Парламентарий сидел там, мрачно уткнувшись в журнал.
      – Сенатор, приходите в салон составить нам компанию. Ваше отсутствие очень заметно.
      – Я не расположен выслушивать оскорбления и угрозы. Я сенатор республики.
      – Не беспокойтесь. Я уже принял необходимые меры.
      – Тогда прекрасно. Вы меня не знаете, я очень вспыльчив. Если бы я стал слушать дальше варварские рассуждения этого юноши, то не смог бы сдержаться и дал бы ему по физиономии.
      – Забудьте об этом. На судне, где я командую, экипаж хорошо вышколен. В Индии меня прозвали Железной Рукой...
      Он танцевал с Клотилде до полуночи. Рассказал ей этот инцидент со всеми подробностями, потом - одно тянет за собой другое - о своем участии в борьбе монархистов против республиканцев в Португалии из благородного чувства признательности к королю дону Карлосу I. Он плавал из Португалии в Индию, и матросы прозвали его Золотым Сердцем и Железной Рукой, так как обычно он был мягок, как бриз, и держался с командой дружески, но в случае неповиновения бриз превращался в жестокий неумолимый ураган, вот почему ему дали такое прозвище.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
О помолвке и клятвах в вечной любви, или о том, как капитан при свете луны бросил якорь в сердце Клотилде

      В Натале капитан трепетно произнес первые слова о помолвке и свадьбе. Они шли вдвоем вдоль пляжа Черного Песка, и красота пейзажа, очарование города были столь велики, что они не могли не ощутить их и не прийти в восхищение. "Ита" задержалась в порту ненадолго и рано утром должна была выйти в Форталезу. Капитан и Клотилде спешили увидеть все. Клотилде всякий раз взвизгивала от восторга при виде изгибов пляжа, белых домиков, крепости Трех Волхвов и серебряной реки, сверкающей под лучами солнца.
      – Вы столько всего видели, столько красивых мест, что, должно быть, уже устали и вас больше ничто не удивляет, не правда ли? - сказала Клотилде, когда они остановились полюбоваться кокосовыми пальмами на фоне песчаных дюн.
      – Да, я повидал немало, весь свет. Но когда ты один, многого не замечаешь. Просто не хочется смотреть...
      – Ах! - вздохнула Клотилде. - Это правда... Просто не хочется.
      – Тяжко тому, кто одинок.
      – Ах!
      – Скажите мне, вы не думаете, что если бы когда-нибудь...
      – Что?
      – Если бы вы когда-нибудь встретили человека, умудренного жизнью и одинокого... С любящим сердцем... Вы не согласились бы связать с ним свою жизнь, иметь свой дом, быть счастливой?
      – Я боюсь. Мне кажется, я никогда не буду счастливой...
      Она наклонила голову и погрузилась в воспоминания. Капитан мучительно подыскивал слова. Ни разу в жизни он не просил руки ни одной женщины, его единственным опытом подобного рода был вальс, который он танцевал с Мадаленой Понтес Мендес, но тогда дело не дошло до предложения. Что ей сказать и как?
      – А я, если бы встретил девушку, которая мне понравилась бы и которая смогла бы понять старика, я...
      – Это вы-то старик? Что вы!