Военные приключения - Огненное лето

Александр Авраменко

Огненное лето

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

…Вираж. Глиссада. Ухожу на горку. Не отстает, сволочь! Ну же, давай, родимый! Давай! Выноси!!! Двигатель захлебывается от непосильной тяжести, свистит в дырах фонаря кабины ветер. От беспрерывных очередей Flak-системы отлетают обломки плоскостей. Неужто меня просто распилят, как тогда?! Ну уж нет! Не выйдет! Сумасшедшее скольжение, откидываю скобу и совмещаю риски на капоте с изрыгающей смерть установкой. На, скотина! Получи!!! Израненный самолет вздрагивает в последней надежде избавиться от новых ран, штурмовик трясет всей мощью бортового залпа. Кажется, будто он даже застывает на мгновение в воздухе от силы отдачи, но это просто обман чувств. Огненные полосы трассеров утыкаются в немецкую позицию… Есть! Получил! Глаз успевает уловить на сумасшедшей скорости уносящийся назад багрово-черный гриб детонации боезапаса. Уход на новый круг. Вираж. Еще один заход. И еще один…

– Слева! Да слева же!!!

Но массивная махина КВ не успевает среагировать: в начавшую разворачиваться башню втыкается раскаленная болванка. Вспышка, сноп высеченных ударом искр… Взлетают крышки башенных люков, вырванные адской силой взрыва боеукладки, из всех щелей вырывается короткий высверк пламени. Могучая машина на неуловимый глазом миг будто вспухает, тут же вновь принимая свой обычный размер. Засада! Точно засада! Нам дали войти в ложбину, заранее пристрелянную зенитками, а сейчас бьют в упор, смеясь над неуклюжими русскими танками, застрявшими в болотистой луговине. Идиоты! Сволочи! Зачем?! Ну почему нельзя было наступать чуть в стороне, по твердой земле? А теперь остается лишь бессильно грызть кулаки и пытаться отстреливаться, пока не наступит твой черед гореть в смрадном пламени соляра…

Глава 1

…Ну вот, снова на меня наш особист косится. А я что, виноват разве? Нет, ну вообще-то, конечно, виноват, правда, не пойму, отчего мое происхождение так ему поперек горла? Ну, матушка моя норвежских кровей, вот и удался в нее, настоящий викинг. Метр восемьдесят ростом, и весом под добрый центнер. Откуда же такой здоровый взялся? Родом-то с Севера, с Мурмана, как испокон веков Кольский полуостров называют.

Батяня мой, военный инженер, еще до революции «железку» здесь строил. Молодой был, когда в Колу по служебным делам приехал, да так тут и застрял. Метель, ураган… У нас знаете, как бывает? Ого-го! Как заметет, так мало не покажется! Ну вот, пошел с горя молодой офицер в кабак возле церкви. Зашел, глянул – и пропал. Утонул в синих глазах молодой норвежки. Покряхтели ее родители, попыхтели, а деваться-то и некуда. Так и пришлось дочку за русского отдать.

Вот и появился я на свет, полунорвег, полурусский. Правда, все честь по чести: имя русское, а фамилию матушка еще до меня батину взяла. Так что стал я Александр Николаевич Столяров, одна тыща девятьсот шестнадцатого года рождения. В семнадцатом брат у меня появился, Володька, ну, а после того, как интервентов выгнали, сестренка подоспела. Тут уж матушка моя батяне условие выдвинула: сыновья – его, а дочка – мамина. Так что трое нас в семье: я, брат и сестренка моя младшая, Кристина. В честь бабушки.

Родня наша вся в СССР живет, есть такой небольшой рыбацкий поселок, прямо на самом берегу Залива. Эх, и красивые там места! Пока я на службу не пошел, на баркасах в море ходил, треску таскал, так что знаю, как нелегко хлебушек рыбацкий добывается. Когда колхоз образовался, председатель мне лично трудодни за взрослого закрывал, а повестка пришла – по собственной инициативе благодарность в военкомат прислал. Так и написано: «Александру Столярову колхоз “Тарма” выражает благодарность за ударный труд». Горжусь!

А я так скажу: Север – край суровый. Если не будешь в полную силу да на совесть трудиться – долго не протянешь. Да и люди тебя не примут. Но если видят, что работаешь честно, с открытой душой – всегда помогут, в любой ситуации поддержат. Так уж мы там приучены.

Я вот, например, потихоньку еще два языка выучил: норвежский да финский. А чего? Матушка помогла да друзья мои деревенские. Поначалу, как везде заведено, дрались мы, ох как дрались! Помню, как-то домой пришел – нос распухший, губа наискось рассечена, про фонарь под глазом вовсе молчу. Бабка меня пытать: кто, да что, да за что… Ничего не сказал – мое, мол, это дело – и все тут! Сам разберусь. Зато после, когда помирились, друзья – не разлей вода стали. Вместе сети из губы таскали, вместе треску шкерили. Треску – это потому, что к палтусу нас и близко не подпускали. Там туша – кило под двести, хвостом даст – мало не покажется.

Когда школу закончил, вызвали меня на беседу в военкомат. Грамотный такой разговор получился – батяня мой тогда в колхозе немалую должность занимал, видно, посодействовал, но мне не сказал. Словом, поехал я в восемнадцать лет на учебу. В танковое училище меня направили, в то, что под Ленинградом, возле станции Черная Речка. Там я три года и отбарабанил – экзамены, между прочим, все на «отлично» сдал! Ни одного «хорошо» не было!

Ну, а дальше? Присвоили мне младшего лейтенанта, кубарь на петлицы прикрутили – и вперед, взвод принимать. Попал я как отличник боевой и политической в Ленинградский военный округ, в 20-ю тяжелую танковую бригаду, на Т-28. Видать, за мои размеры, поскольку в «двадцать шестой» я уж точно бы не уместился. Хотя и их, конечно, изучали.

Так вот и служил – как родители и Север приучили, на совесть. Поначалу, честно говоря, несладко приходилось – машины еще сырые, толком необкатанные, многие и вовсе с заводским браком. К нам в бригаду часто с Кировского завода специалисты приезжали, ремонтом занимались. Да еще и «повезло» мне – достались танки чуть ли не самого первого выпуска, аж тридцать четвертого года, те, что еще с «либерти». Ох, и намучались мы с ними! Но – освоили, конечно, как иначе? Комсомольцы не отступают! А там и рекомендацию в партию мне старшие товарищи дали…

И все бы хорошо было – «расти страна, богатей народ», как говорится – да не по нутру оказалось это проклятым империалистам. Натравили они на СССР Финляндию. Помню, нам тогда комиссар рассказывал, что на границе чуть не каждый день провокации: то наряд пограничный обстреляют, то контрабандисты пойдут, а уж изменники-шпионы всякие чуть ли не косяками прут.

Вождь наш, товарищ Сталин, пытался было этих финских буржуев успокоить-урезонить, да Паасикиви, сволочь, на англичан с французами понадеялся, вот и полыхнуло войной. Еще как полыхнуло! Сколько народу полегло, сколько техники погубили! И вот ведь, что обидно – не сами же капиталисты против нас-то шли, а одурманенный ими простой народ Суоми бился! Такие же, можно сказать, рабочие да крестьяне, что и мы… Э-эх…

Вот на этой войне я с братом впервые с того времени, как в армию ушел, и встретился. Нет, матушка, конечно, писала, что брательник по моим стопам пошел, вот только не землю он выбрал, а небеса. Летуном то есть заделался.

Мы как раз к Хонканиеми шли, где ребята из тридцать пятой легкой танковой бригады с белофиннскими танками схлестнулись, но под минометный обстрел попали. Ох, крепко нас тогда в оборот взяли – пришлось даже воздушную разведку вызывать!

Пилот, молодчина, два раза ходил, пока не нашел и не проштурмовал гадов. А вот напарника у него ранили, так что пришлось садиться. Подошел я с ребятами, глянул – брательник родной, не может быть! Вовка! Так и встретились…

Ну, батарею-то мы подавили, однако к разъезду уже не успели, там и без нас все закончилось. Но ордена себе заработали! Сначала под Пирю навстречу «виккерсы» вылезли, аж целых две штуки, потом, когда уже на станцию ворвались – целый состав целехоньких французских «рено» взяли. Семнадцать штук, между прочим, не абы как!

За такие подвиги командир наш представление и написал: мне на «Красное Знамя», бойцам – «За отвагу»! Ну и, соответственно, за зимнюю кампанию, всем – отдельная медаль.

Вот на награждении мы с Володькой опять и встретились. Сначала, как водится, награды боевые обмыли, а уж после всю ночь в гостиничном номере просидели, проболтали. А утром опять по своим подразделениям…

Ну а дальше? Дальше «прибалтийский поход» был, а как он закончился – нас сюда и отправили, в Светлогорск, на западную границу. Симпатичный город, зеленый, военных много. А где военные там, сами знаете, всегда порядок. Одно только плохо: военный городок еще толком не отстроен, так что живем пока в палатках. Впрочем, мы все к этому с большим понятием относимся: граница новая, укреплять срочно требуется – до удобств ли? Потерпим, не впервой…

Ого! А что это за знакомая физиономия под ручку с красавицей навстречу идет? Ну, точно: гора с горой не сходятся, а мы уж третий раз за два года! Гляди-ка, уже старший лейтенант! Форма синяя, под цвет небес, ботиночки фасонистые из лучшего шевро, фуражечка лихо заломленная. Ну, сейчас я ему выдам по-родственному…

Глава 2

– …В общем, так, родной! Если в конусе ни одной дырки не будет – пойдешь на У-2 штатным пилотом! Лично напишу рапорт комполка и не успокоюсь, пока ты на эту швейную машинку не пересядешь! Понятно?!

Провинившийся пилот хлопает длинными юношескими ресницами и уныло кивает в знак согласия головой. Нет, ну что это такое?! У нас детский сад или Рабоче-крестьянская Красная Армия?!

Набрав в грудь побольше воздуха, я выдаю на весь аэродром звенящим металлом «командным» голосом:

– Не понял? Повторяю: вам ясно, лейтенант Чумаков?!

Он вскидывается и отвечает в ответ уже как положено:

– Так точно, товарищ командир эскадрильи! – и едва слышно добавляет, вновь опуская глаза: – Товарищ старший лейтенант, не позорьте… Я же в выпуске лучшим стрелком был…

На мгновение задумываюсь. Вроде и жалко, конечно, но с другой стороны – весь боезапас по мишени выпустил – и все в «молоко». Ни одного попадания! Вообще ни одного! Стыд и срам! А если война? Если прямо завтра – в бой? В воздухе и так порохом пахнет, а он стрелять не умеет. В книжке-то все красиво расписано: училище с отличием, высшие баллы по технике пилотирования и штурманской подготовке, а по стрельбе – так и вообще часы наградные от командования. Потому я с ним и полетел, чтобы посмотреть, на что молодая поросль годится. И тут – на тебе! – все мимо… Что-то тут не то…

– Лейтенант Чумаков, до выяснения обстоятельств случившегося отстраняю вас от полетов. Идите в учебный класс и готовьтесь к сдаче зачета по-новой. Сдавать будете повторно через три дня. Вам ясно?

– Так точно, товарищ командир эскадрильи! Разрешите идти?

– Идите.

М-да… Вот шагистике их хорошо учили, сразу видно… Я поворачиваюсь к механикам, ждущим моих указаний, и говорю:

– Самолет подготовить к вылету, сообщить дежурному по аэродрому, чтобы установили мишени на полигоне.

– Есть!

Один из техников убегает, остальные облепляют штурмовик и начинают хлопотать вокруг машины, словно цыплята вокруг наседки. Несколько минут у меня есть, можно перекурить. Отойдя немного в сторону, устраиваюсь под навесом, возле обреза с водой. Вытащив из портсигара папиросу, прикуриваю, лениво наблюдая, как оружейники торопливо заправляют в пулеметы снаряженные ленты. Привычно хлюпает альвеер, гоня в баки бензин, задом подгоняют пускач. Подбегает слегка запыхавшийся боец, перед этим отправленный к дежурному по аэродрому:

– Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант! Мишени сейчас поставят. При мне звонил.

– Хорошо. Свободны…

Механик убегает, присоединяется к бригаде, занимающейся самолетом. Я же наблюдаю, чтобы никто не трогал оружие. Пусть все остается в точности так, как было у стажера – надо же разобраться, виноват парень, или нет? А вдруг вредительство? Или оружейник по глупости сбил? Особисты-то долго разбираться не будут, у них на подобное один разговор – 58-я статья. Та самая – «вредительство, троцкизм»…

О, вот и старший технической группы идет:

– Товарищ командир эскадрильи, докладывает старшина Сидорчук. Машина исправна и к вылету подготовлена. Двигатель прогрет.

– Отлично, старшина. Молодцы, быстро управились.

Мы шагаем к красавцу «И-15-тер». Это штурмовой вариант: четыре пулемета калибром 12,7 мм, плюс бомбовая нагрузка – целых два центнера можно подвесить. Скорость – почти четыреста сорок. Хорошая машина, юркая, вираж – почти пять секунд. Да на таком самолете можно ювелирно работать – и как только молодой промазал? Ладно, разберемся…

На всякий случай обхожу машину, внимательно ее осматривая. Может, и бессмысленно – но привычка. «Вторая натура», которая…

– На какой дистанции точка сведения?

– Двести метров, товарищ старший лейтенант.

– Ясно…

Натянув на голову шлем, тщательно затягиваю под подбородком ремешок. Механики помогают застегнуть парашют, и я залезаю в кабину. Спасательный прибор уложен хорошо, сидеть удобно. Тем временем подгоняют поближе пускач, сцепляют храповики.

– Контакт!

– Есть контакт!

Кручу рукоятку магнето. Мотор вначале чихает, затем схватывает и начинает работать ровно. Удерживая тормозами шасси, покачиваю элеронами, затем проверяю рули. Все в норме. Пару раз газую. Тоже нормально.

Даю техникам отмашку, и они разбегаются в стороны от самолета, а я, прибавив газу, вывожу самолет на взлетную полосу. Покрывающая поверхность аэродрома трава волнами разбегается от воздушной струи. Так. Флажки. Взлет разрешен! Полный газ!!!

Короткий разбег, машина уходит в небо, будто подброшенная в воздух гигантской катапультой. Покуда тупой нос вспарывает небо в крутой «свече», шипит сжатый воздух уборки шасси. Когда колеса убраны – машина становится совсем другой. Путь до мишенного поля, где мне установлены белые круги, обозначающие цели, занимает меньше минуты. Вот и оно. Какая там, он говорил, дистанция? Двести метров? Дае-о-ошь!

Я с переворотом сваливаю послушный штурмовик вниз, нацеливая его на ближайшую мишень. Глаз выхватывает кучку крошечных фигурок на краю полигона, возле самого леса. Дистанция! Откидываю предохранительную чеку и жму гашетку: грохот пулеметов перекрывает даже рев форсируемого мотора, видно, как летят крашенные известкой доски. Выхватываю самолет над самой землей и ухожу на «горку» с разворотом влево. Редкий прием, но мне было где учиться… Второй заход делаю из обратной «мертвой петли», затем, дав очередь, ухожу резким переворотом и «иммельманом» вправо. Хорошо! Душа поет! Ну, и напоследок – чтобы зрителей порадовать…

«Чайка» плавно притирается на три точки возле посадочного «Т». Короткая рулежка – и винт наконец замирает. Впрочем, меня уже в кабине нет – с последним сизым выхлопом, я выпрыгиваю на перкалевое крыло.

Старший механик уже ждет вердикт.

– Какие будут замечания, товарищ комэск?

– К машине претензий нет, все отлично, товарищ старшина!

– Распишитесь.

Он подносит мне журнал и ручку. Я ставлю размашистый автограф в нужной графе и наконец стаскиваю успевший пропотеть шлем. Старшина же отчего-то не уходит. Ага, вот, кажется, и разгадка…

– Ну что еще, Сидорчук?

– Я это, сказать хотел, товарищ старший лейтенант… Когда молодой лейтенант на вылет пошел, он даже не спросил, на какую дистанцию оружие пристреляно…

Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых летчиков такой грешок, есть – не считают нужным спрашивать что положено. Вот как сейчас, например: пулеметы выставлены на дистанцию двести метров, то есть трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше – просто уйдут в разные стороны…

Все ясно, вот только… что же теперь делать? А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…

Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек – вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведется – кипеть будет месяц, не меньше…

Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта: горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого – опозорился. Но наказать все-таки нужно – для его же пользы. Пусть полетает недельку на У-2, а там посмотрим…

С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка – сердито, остальное начальство – не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо – будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило, и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую – стрижка и бритье всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлекся я чего-то…

Поразмыслив мгновение, решаю блеснуть перед начальством: за три шага перехожу на строевой, замираю и, вскинув ладонь к козырьку, четко рапортую:

– Товарищ полковник! Старший лейтенант Столяров из проверочного полета вернулся!

Тот недовольно морщится, но марку приходится держать – тем более зрители, едва рты не раскрыв, смотрят:

– Отличный полет, товарищ старший лейтенант! Благодарю за службу!

– Служу трудовому народу! Разрешите идти?

Тут вмешивается замполит:

– Погодите, товарищ Столяров. У нас в гостях делегация колхозников из Саратовской области. Передовики производства, победители Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Знакомьтесь, товарищи, – оборачиваясь к зрителям, знакомит нас замполит, – это старший лейтенант Столяров, Владимир Николаевич. Герой Финской войны, награжден правительственными наградами, командир второй эскадрильи нашего полка. Вы ведь тоже из деревенских, товарищ Столяров?

По характерному говору чувствуется, что наш Розенбаум из одесситов. Эх, плакал, похоже, мой выходной…

– Так точно, товарищ батальонный комиссар!

– Вот и отлично. У вас найдется, о чем поговорить с молодыми передовиками производства…

Вот тут комиссар ошибается. Колхозы на Мурмане и в Саратовской области – две очень большие разницы. Да что там «разницы» – общего у нас практически только два слова: председатель и бригада. И – все. Разве комсомольцам-животноводам объяснишь разницу между пикшей и палтусом? Особенно, если в их представлении большая рыба – это карась с ладошку величиной из местной речки, а у нас белокорая палтусина, бывает, и под пятнадцать пудов весит! В их колхозе так свиньи не весят, как у нас одна рыбка… Так что беседа не получается.

Тем паче что расспросы о войне я пресекаю сразу, заявив, что такими вещами хвастаться не намерен, а врать – сызмальства не приучен. Комиссар мрачнеет, а вот «особист» с командиром – отчего-то наоборот. Поэтому беседу сворачиваем быстро, тем более повод имеется: с молодым пополнением надо разобраться, и я убегаю в штаб. Но едва успеваю узнать у дежурного, где мой «молодой», как сзади окликает Забивалов:

– Владимир Николаевич, вы сказали, из проверочного полета. Саботаж? Вредительство?

– Никак нет, товарищ лейтенант НКВД. Обыкновенная горячность. Пошел на выполнение упражнения «стрельба по конусу» не уточнив точку сведения оружия. Поспешил, решил доказать, что стрелять умеет. Тем более, награда от командующего округом…

Внутренне, конечно, дергаюсь немножко – как бы пацану жизнь не сломать… В таких делах, сами знаете, как бывает: иной раз не то что слова – полувзгляда хватает, чтоб прицепиться. А там уж и до помянутой статьи рукой подать…

«Особняк» внимательно смотрит мне в глаза, затем переспрашивает:

– Вы уверены?

– Абсолютно, товарищ начальник особого отдела. Это подтвердил старший бригады обслуживания учебных полетов старшина Сидорчук. Правда, после проверки.

– А до этого он не мог?

– Не успел, товарищ лейтенант…

Чуткое ухо мгновенно улавливает крохотную заминку в моем ответе. Вот-вот, примерно это я и имел в виду…

– А если честно, товарищ Столяров?

– Испугался старшина… – нехотя выдавливаю из себя. И замираю от удивления – «особняк» негромко смеется в ответ на мои слова:

– Это точно, испугался. Вас, Владимир Николаевич, мы у штаба полка услышали, потому и повели делегацию на полигон. Но вы – молодец! Классное выступление устроили! Как по заказу! Сбитые есть?

– Один… «Фоккер-21»…

– У меня два «девяносто шестых»…

Он разворачивается и уходит прочь, оставив меня с открытым от удивления ртом. Вот тебе и «особняк»…

– Значит так, лейтенант Чумаков. Промазали вы из-за собственного разгильдяйства и безалаберности. И, стало быть, полностью виноваты. Поэтому я принял решение перевести вас на связной У-2, рапорт командованию я сейчас напишу…

Мать честная, ну и лицо у лейтехи становится! Как бы он сейчас, от меня выйдя, сразу пулю себе в лоб не пустил… Поэтому торопливо добавляю, четко интонируя срок «наказания»:

– Надеюсь, недели вам хватит понять, где вы допустили ошибку?

Ожил. Радостно кивает головой:

– Так точно, товарищ командир эскадрильи!

– Идите.

Тьфу ты! Да не бей ты так каблуками – пол провалится. И без того вижу, что рад. Ладно, пора писать рапорт…

На написание уходит минут десять, еще пять регистрирую бумагу у дежурного в штабе полка и наконец иду переодеваться, по дороге узнав насчет попутки в город. Будет – повезло, значит. Ура, товарищи!

В ожидании «эмки» выкуриваю две папиросы, под конец второй из-за угла появляется машина. Опять замполит выпросил легковушку у командира и едет закупать принадлежности для красного уголка. Тем не менее Розенбаум без возражений берет меня с собой и даже не пристает по дороге с разговорами. Слишком поглощен думами о ватмане и ленинградской туши…

Город. Обычный белорусский городок на пятьдесят тысяч жителей. Всего две фабрики: швейная и ткацкая, так что процент женского населения значительно превышает мужской. Поэтому нас, летчиков, сюда и перевели. Тем более что граница рядом – пятнадцать минут лета на форсаже…

Дома я быстро споласкиваюсь под умывальником и облачаюсь в парадную форму. Пока примеряю перед пыльным зеркалом фуражку, в который раз ловлю себя на мысли, что пора бы и заняться обустройством выделенной мне квартиры. Нет, оно, конечно, понятно – человек военный, холостяк, дома бывает нечасто, но… Зеркало вон пыльное, полы давно немыты, в буфете – хоть шаром покати, истощенный до последней стадии таракан смотрит на меня с немым укором… Кстати, о еде – придется пойти куда-нибудь перекусить…

В принципе, городок хоть и небольшой, но точек «общепита» хватает, хотя, если честно, есть макароны, приготовленные на машинном масле, нет ни малейшего желания. О! Идея! Схожу в ресторан. Тем более, давно имел желание посидеть по-буржуински, чтобы за мной поухаживали, а не сам я с подносом бегал.

С этими мыслями выхожу из дома, направляя стопы в центр города. Время – пять часов вечера, но светло, летом темнеет поздно. Поскольку сегодня вечер предвыходного дня, народа на улицах много, и я, не торопясь, шествую по центральному проспекту имени товарища Сталина. Много всякой зелени, по булыжнику мостовой плавно катят немногочисленные машины, чаще – грузовые с военными номерами, но иногда попадаются и легковушки Горьковского автозавода.

Встречные прохожие смотрят по-разному, в основном – с уважением, но пару раз обожгло и откровенной ненавистью. Видать, кто-то из бывших… впрочем, ладно. К старому возврата нет, так что пусть исходят злобой…

– Товарищ старший лейтенант! Товарищ Столяров, вы меня не помните?

Передо мной возникает чудное создание лет двадцати-двадцати двух. Окрашенные пергидролем светлые волосы, уложенные в высокую прическу с валиком на польский манер, нарядное платье из светлого ситца с рюшечками на груди. Где же я ее видел? А точно, вспомнил – нас познакомили, когда мы ездили к ним на фабрику ветошь получать. Эта девушка там кладовщицей работает, а зовут ее, кажется, Таней… ну да, точно, Татьяна:

– Танечка? Откуда?! Как я рад вас видеть, честное слово!

Красавица цветет от восторга, румянец смущения мигом заливает щеки с небольшими милыми ямочками. А девочка и впрямь очень даже симпатичная! Стройная фигурка, карие глаза… Кажется, мне есть с кем провести время…

– Таня, а что вы делаете сегодня вечером?

– Я?!

– Да, а разве рядом есть еще кто-нибудь?

Она оглядывается, потом прыскает от смеха.

– Вообще, хотела с подругой погулять, но если вы приглашаете…

– Конечно! И давайте на «ты»? Как, не против?

– Нет…

Буквально несколько минут спустя мы уже подходим к ресторану, на пяточке перед которым много военных. Ну, еще бы! Сейчас мы самые обеспеченные люди в стране, которая ничего для нас не жалеет. Мы знаем, как нелегко даются ей все те силы и средства, что идут на поддержание боеспособности армии. Но знаем мы и иное: безопасность первого в мире социалистического государства – превыше всего на свете!

В этот момент слышу сзади удивительно знакомый и родной голос:

– Старший лейтенант Столяров! Немедленно на взлет!

Не веря своим ушам, поворачиваюсь – Сашка! Старший брат! В серой форме танкиста, и уже с капитанскими петлицами. Ну, старший брат всегда первый, чему удивляться – и тут обскакал…

Глава 3

…У Вовки медленно отвисает челюсть, затем брат отпускает свою спутницу и бросается ко мне. Мы от души обнимаемся. Это сколько же не виделись-то? Да почитай с награждения – как в Кремле Всесоюзный староста нам ордена навесил да ночь в гостинице посидели, так больше и не виделись. Меня, вместе с повышением, сразу на переформирование, а его назад, в часть – даже почтой не успели обменяться.

Потом так обидно было, что его следы опять потерял, прямо хоть плачь! Одна только слабенькая надежда на встречу и теплилась. И вот на тебе: встретились! Видно, судьба…

Да, изменился брат за этот год, заматерел. Впрочем, он и раньше-то был крупный, а сейчас еще больше разнесло. Теперь, правда, в ширину – совсем квадратный стал. И улыбка поперек себя шире.

Но встреча – на то и встреча, чтоб ее полагалось отметить, по-нашему, по-северному, и мы втроем шагаем в ресторан. К нам суетливо подбегает официант – похоже, тоже из бывших – и интересуется, чего изволят уважаемые клиенты. Заняв указанный столик, мы делаем заказ, и вскоре укрытая крахмальной скатертью поверхность покрывается множеством блюд и бутылок. А мы вспоминаем нашу первую фронтовую встречу. Спутница Вовки, широко раскрыв удивленные глаза, по очереди переводит взгляд на каждого из нас. Еще бы, герои войны!..

Внезапно Таня, как ее представил брат, приподнимается и кричит, увидев кого-то в накатывающих на городок сумерках:

– Катя! Катерина!

В ответ слышится:

– Танюшка! Ты что тут делаешь?

– Ой, Катя! Подожди, я сейчас!

Девушка извиняется и исчезает в дверях. Мы тем временем не теряемся и наполняем стаканы чистой, как слеза, жидкостью.

– Ну что, за встречу?

– За встречу, брат!

Быстро опрокидываем внутрь ледяную водку, зажевываем ее удивительно вкусным сыром, красиво разложенным на небольшой фарфоровой тарелочке. По привычке сразу же лезу в карман и достаю именной портсигар, предложив брату командирский «Казбек». Он не отказывается, щелкнув в ответ зажигалкой. Хитро прищурившись, Володька смотрит на меня и затем вдруг предлагает:

– Слушай, а давай Танькину подругу пригласим? А то неудобно как-то получается: ты один, а нас двое.

Прикидываю ситуацию: эх, гулять, так гулять.

– А давай!

Мы поднимаемся и идем к выходу. Возле веранды, на которой стоит наш столик, видим знакомое платье. Таня о чем-то оживленно болтает с удивительно красивой девушкой. Пока я рассматриваю красавицу, брат, привычно одернув гимнастерку и заученным движением поправив фуражку, решительно направляется к паре:

– Таня, а почему ты не пригласишь к нам за столик свою подругу?

Девушки синхронно ойкают от неожиданности, робко возражая по поводу того, что «не стоит», «мы не знакомы» и «просто неудобно»…

– Неудобно, красавицы, было при проклятом царизме, а мы – простые советские люди, так что приглашаем к нам на угощение.

Катюша мило краснеет и, отводя взгляд, спрашивает:

– А по какому поводу праздник?

– Братья встретились. Представь только – целый год не виделись и вдруг случайно сегодня встретили друг друга!

Переглядываемся с Володькой и вполголоса запеваем:

– Принимай нас, Суоми, красавица…

…Минут через сорок замечаю, что Вовчик, ухаживает за Катей. Татьяна надула пухлые губки, выказывая обиду, но эти двое забыли обо всем на свете. Они сидят рядом, тесно касаясь плечами, и мило щебечут.

Недолго думая, наливаю вино в стаканы и предлагаю выпить на брудершафт. Таня мучительно краснеет, пытаясь понять, что это значит, и я, сжалившись, объясняю. Секунду девушка молчит, отчаянно взмахивает головой и, звякнув своим стаканом о мой, залпом глотает «кагор», а затем хватает меня за уши и, притянув к себе, впивается в губы страстным поцелуем. От непередаваемых ощущений слегка плывет перед глазами…

Наконец, мы с трудом отрываемся друг от друга, и я не нахожу ничего лучшего, как срочно выпить еще порцию вина. Володя и Катя смотрят на нас круглыми от удивления глазами. В это время ресторанный оркестр решает подать свой голос, и над нами звучат первые аккорды «В парке Чаир». Подхватив девушку под руку, я вытягиваю ее из-за стола и через мгновение мы уже кружимся среди нескольких пар. До чего же приятно держать в руках стройное девичье тело, ощущать его тепло! Таня немного обиженно сопит и тихо произносит:

– Я же из деревни, ваших городских обычаев не знаю…

Улыбаюсь ей в ответ:

– Знаешь, а я ведь сам деревенский.

– Да ты что?!

Начинается бурный рассказ о своей деревне, о сенокосе, о видах на урожай, о новых тракторах и комбайнах, полученных колхозом. В ответ я рассказываю ей о себе. Девушка слушает, открыв рот. Танцы давно кончились, все уже разошлись, а мы и не замечаем, как летит время. Наконец, к нам подходит официант и, извинившись, объявляет о закрытии заведения. Обидно! В этот момент брат приглашает продолжить веселье у него на квартире. Поскольку мы все навеселе, то его предложение вызывает бурный энтузиазм и согласие всех заинтересованных лиц.

Пока он расплачивается, я заказываю у официанта энное количество спиртного с собой, а заодно и подходящую закуску. Затем мы весело шагаем по ночному городу к брату на квартиру, где веселье продолжается бурным потоком. Оказывается, у Вовки имеется даже патефон и кое-какая мебель, оставшиеся от прежнего жильца, сбежавшего за границу. Музыка играет, а мы усиленно накачиваемся тем, что я прихватил с собой.

Девушки уже прикончили вино и, поскольку ничего другого не осталось, тоже переходят на мужской напиток. Тане явно понравилось пить со мной на брудершафт, поэтому каждый тост она заканчивает поцелуем. Тем временем Володька вместе с Катериной исчезают в другой комнате, слышно, как щелкает дверной замок. Что ж, красным танкистам не положено быть вторыми. Пусть соколы летают высоко, зато «броня крепка, и танки наши быстры»…

Через мгновение «случайно» гаснет свет, затем слышен жаркий шепот в ухо. Нахожу облитую лунным светом широченную кровать и увлекаю девушку за собой. Шуршит сброшенное покрывало, негромко стучит об пол оторвавшаяся пуговка платья, щелкают крючки…

Глава 4

…Вот за что я и не люблю водку, так это за то, что за пять минут удовольствия приходится платить целым днем страданий. Вроде и выпили-то всего бутылку-другую на двоих, а голова болит, как после цистерны. А что это мне мешает под боком? Интересно, что это такое? Вроде круглой щетки…

Тут наконец я разлепляю глаза и меня всего передергивает: влип на все сто! «Круглая щетка» оказывается симпатичной девичьей головкой! Правда, совсем не той, с которой я пришел в ресторан. А где Таня?! Стоп! Краскомы не паникуют! Хм… а оказывается, приятные ощущения, когда у тебя под боком сопит что-то такое мягкое, теплое и симпатичное!..

В этот момент открывается пронзительной голубизны, чуть припухший со сна омут, и с таким же недоумением смотрит на меня. Затем рот округляется для крика, и я внутренне уже готов заткнуть незнакомке рот, чтобы не подняла паники и не перебудила соседей. Вот, блин. Ну, точно, влип! Между тем моя подруга смотрит на меня, затем заглядывает украдкой под покрывало и тихонько ойкает, спрашивая чуть охрипшим голоском:

– Ты… кто?

Интересно девки пляшут…

– А ты кто?

– Я? Екатерина…

– А я – Владимир. Владимир Столяров.

Девушка опять смотрит на меня, затем осматривает комнату и натыкается на мой мундир. На лице мелькает какое-то воспоминание, и она, покраснев, спрашивает:

– Ты Татьяну, кладовщицу с фабрики знаешь?

Торопливо натягивая трусы, буркаю в ответ:

– Вообще-то, да. Мы вчера в ресторане сидели. Она, брат мой и…

Меня наконец прошибает мысль-воспоминание: Катя, подруга Татьяны! Ох, и набрались же мы! Поднимаю с пола смятое ситцевое платье и подаю ей, остальные женские причиндалы сама подберет. Я же занят приведением себя в порядок, одеваюсь, расчесываюсь. Так… Только этого мне не хватало. Сидит, носом хлюпает.

– Чего ревешь-то? Ну, случилось, так случилось. Никто тебя силой не тянул. Сама согласилась.

– Да-а? А может, ты обманываешь!

В лицо мне летит подушка.

– Да! Обманываешь, обманываешь!

Ее плач прерывают голоса за стеной – мать-перемать! Сашка! Все, пропал! А она ничего… Да и я уже не мальчик…

– Ты замужем?

– А-а-а… Нет…

– Значит – будешь.

Тишина. Даже слышно воробьев за окном. Глаза – как пятаки. Затем бурчание.

– Издеваешься?

– Еще чего…

– Выйди.

– Не понял…

– Ну, выйди, пожалуйста, мне одеться надо.

Пожимаю плечами и ухожу на кухню. Устраиваюсь у стола, приготавливая между тем все необходимое для бритья. Заодно любуюсь картиной в висящем под углом зеркале – Катя не подозревает, что в нем все видно. Ух ты! Вот это да! Вот это… Едва удерживаясь от того, чтобы не присвистнуть от восхищения. Стройная фигура, крупная грудь, легкий загар. И это все мое! Ну, будет…

Из комнаты слышен голос:

– У тебя умыться можно?

– Иди сюда.

Проверяю умывальник – вода есть. Через мгновение шлепают босые ноги. Появляется фигура, закутанная в покрывало.

– Выйди.

Молча киваю и ухожу в комнату. Плещет вода, я пока навожу порядок в разгромленной комнате. Кое-что привлекает мое внимание, и я удовлетворенно киваю головой. Минут через десять молодая женщина возвращается и развешивает мокрое покрывало на спинах стульев. Дождавшись, пока она развернется ко мне, с невинным видом выдаю:

– Красивая у тебя родинка на левой груди.

– А?!.

В результате короткой, но уже откровенно шутливой борьбы мы опять оказываемся в койке… после чего вновь приводим себя в порядок и наконец вылезаем на свет божий.

Сашка и Татьяна уже во всеоружии, то есть в одежде. На лицах – блаженство. Похоже, что у них тоже все сладилось. Я знакомлю брата и будущую невестку, затем мы идем завтракать на кухню и провожаем девушек, договорившись о времени следующей встречи. Я украдкой сую Катерине ключ от квартиры, нечего ей в общежитии жить. Теперь – нечего. Не положено…

Командир вновь не утвердил план практических занятий. Мотивирует тем, что необходимо экономно расходовать ресурс двигателей и боевые запасы. Страна, мол, и так напрягает все силы, а мы бензин и патроны почем зря жжем. Это, конечно, понятно, но что делать, если немцы начнут? То, что война будет – ясно и без всяких Пактов о ненападении. Вроде и в Польском походе на одной стороне выступили, только после этого столько всего произошло…

Сейчас вон почти каждый день их моторы над головой гудят, а нас предупреждают, чтобы огня ни в коем случае не открывали! А их «юнкерсы» чуть не на бреющем над нами ходят, фотографируют. Наверняка уже знают все наши аэродромы, запасные площадки. А судя по тому, что мне известно об их оптике – и о каждой бородавке на лысине нашего замполита тоже.

А у меня в эскадрилье – больше половины молодые, только из ленинградского училища прибыли. По десять часов налета на «Чайке», штурмовой практики – и вовсе ноль. Стрелять не умеют – один Чумаков чего стоит! А ведь он – лучший из прибывшего пополнения! Что же о других говорить?

Ох, чует мое сердце, обойдется нам эта «экономия» большой кровью. Гитлер уже всю Европу под себя подмял. А значит, силен немец, что бы там нам на занятиях ни говорили, силен!

И ведь не только в нашем полку – везде подобное творится: вон и брат мне рассказывал, что и у них то же самое: «на провокации не поддаваться» да «лишние ресурсы не расходовать». Плюс еще переформировка – собрали со всех частей полки и дивизии, да в корпуса сводят, аж по тыще машин в каждом. И что толку? Эх, непонятно мне, чем наши командиры думают? И что, товарищ Сталин неужто не знает, что в армии творится?! Да нет, знает, конечно, просто меры ко всем сразу принять не может. Он один, а этих «экономистов» – море. Пока до каждого руки дойдут…

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Столяров?

Забивалов! Как всегда, со своим мертвым лицом…

– Так точно, товарищ начальник особого отдела. Я считаю недопустимым экономить на обучении молодого пополнения и слаживании боевого подразделения.

– Правильно говорите, товарищ старший лейтенант. А как же экономия?

– Боюсь, что будем мы оплачивать эту экономию кровью наших пилотов.

– Верно сказано, товарищ Столяров. Если посчитать, сколько страна оторвала от себя для того, чтобы создать наши самолеты, вырастить и обучить летчиков, то экономия трех тонн бензина на один вылет для эскадрильи не стоит того. Я считаю, что это прямое вредительство, направленное на понижение боеготовности нашего подразделения. Так, товарищ Столяров?

С трудом киваю разом загудевшей головой. Все-таки подставил, гад! Ой, как подставил…

Между тем Забивалов поворачивается к побледневшему командиру и внимательно на него смотрит:

– Так что, товарищ полковник, верно говорит товарищ Столяров?

Усольцев выдавливает трясущимися губами:

– Верно, товарищ Забивалов… Но у меня приказ командующего округом…

Удар кулаком по столу звучит, будто пушечный выстрел, все присутствующие в кабинете вздрагивают от неожиданности, а особист уже кричит срывающимся голосом:

– Приказ, говоришь?! А своя башка у тебя на плечах есть, полковник? Или Ежов вас вообще думать отучил?! Так сейчас у нас Лаврентий Павлович Берия командует! Он людей зря не стреляет и не сажает! По вине таких экономистов я в Монголии за один вылет из двенадцати машин десять потерял, потому что пацаны только по картинкам стрелять учились, понял?! И если у меня завтра же полк летать, как положено, не начнет – оформлю как саботаж и вредительство! Вон, Столяров пускай командует полком, меня в Округе послушают!..

Что-то гундосит Розенбаум, пыхтит Телегин, начальник снабжения полка, но Забивалов никого не слушает…

Вечером встречаемся с Сашкой, и я рассказываю ему об инциденте. Он качает головой и говорит:

– Значит, свезло вам с особистом, грамотный мужик попался! А то у нас в соседнем батальоне решили новые танки на показ начальству вывести, помнишь, ты в Финляндии садился? Так вот, представь – их бензином в парке заправили!

– Ну и что?

Старший брат смотрит на меня с удивлением, потом спохватывается:

– Они ж дизельные. Им солярка нужна.

– А…

…Появляются наши дамы, и мы идем в парк, гулять. Эту традицию соблюдаем уже два месяца. Когда девушки на минуточку нас оставляют, Сашка шепчет:

– Ты как себя чувствуешь?

– Паршиво. Финляндия снится без перерыва… Что за напасть такая?..

– И мне…

…Отсчитываю витки штопора. Первый, второй, третий… Пора! Ручку влево, толкаю педаль – и в этот момент… Яркая зелень полей мгновенно меняет свой цвет на белый; откуда ни возьмись появляются вековые сосны леса. Вот она, фашистская Финляндия, выборгские леса…

Тяжелые пули рвут перкаль плоскости. «Фоккер» с горизонтальной голубой свастикой вывалился из-за тучи, когда моя тройка как раз выходила из пике. Идущий ведущим Костя Родионов, по-моему, даже и понять ничего не успел, прежде чем прямо в воздухе взорвался. Мы в разные стороны шарахнулись – это меня и спасло. Финн за Рахметкуловым погнался: «Чайка» хоть и юркая, да и враг ей не уступит – опытный гад попался! Рахим вспыхнул уже после второй очереди и пошел со снижением в сторону наших окопов. И, пока D-21 набирал высоту, я успел уйти на разворот, попытавшись пристроиться ему в хвост. Куда там! У него скорость выше, так и оторвался. То ли патроны кончились, то ли еще что…

…Четверг, восемнадцатое июня. Возвращаюсь после учебных полетов (по земле, в смысле, возвращаюсь, приземлился уже), когда меня окликает Забивалов. Он только что вернулся из командировки в ПрибВО, прилетел на У-2. Взъерошенный какой-то, словно на его плечах лежит неимоверная тяжесть:

– А, Столяров… здорово. Зайди ко мне, дело есть.

Пожав плечами, иду следом в его служебный кабинет. Особист делает знак занять свободный стул, молча открывает пачку «Казбека»:

– Угощайся.

Мягко стелет… К чему бы это? Неужели решил из меня сексота сделать? Так ведь не выйдет! Хороший ты мужик, Забивалов, только и я не из таких! Но он молча смотрит мне в глаза своим тяжелым взглядом:

– Слушай, комэск, у нас ничего сегодня в части не объявляли?

– Да нет. Все как обычно, по распорядку. Полеты, потом учебные классы.

– А самолеты не велели готовить? Запасные площадки?

– Да нет, ничего такого не было.

Он делает глубокую затяжку, несколько секунд молчит, затем глухо роняет:

– Я сегодня перед отлетом из Шауляя приказ получил, во исполнение директивы товарища Сталина. Немедленно привести полк в боевую готовность в связи с началом войны с фашистской Германией 22 июня. В воскресенье.

Я молчу, потом до меня доходит:

– Как война? В воскресенье начнется?!

– Да, комэск. Утром приказ пришел, прямо из Кремля позвонили. Велели немедленно готовить войска к войне. Укрепрайоны, боеприпасы, вывести войска, танки и авиацию – в районы сосредоточения, занять позиции. Приготовиться к обороне и удерживать врага минимум пятнадцать дней, пока не пройдет мобилизация.

– ?!

– Ну, раз тут пока не говорили, значит, незачем. Ты вот что, комэск, иди домой. И помалкивай о том, что я тебе сказал. Ни одной живой душе, понял?

– Так точно…

…Оглушенный такой новостью, бреду домой, сна, несмотря на усталость, дело ясное, ни в одном глазу. Неужели оно? Война?..

…Пятница. Двадцатое июня. У нас сегодня показательное выступление. Летим я, комэск-один Сидорович, капитан Ветров, заместитель командира полка по боевой подготовке. Полная тройка, как положено по уставу. Единственное, что мне не нравится – хитрая улыбочка Розенбаума.

Наверняка какую-нибудь гадость приготовил – любит он такое делать. И командир полка такой же. Думаете, забыл, как его «особняк» припер? Не-ет… Ладно, мне последний день, собственно говоря, отслужить осталось. С завтрашнего дня, двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года, я получаю отпуск по семейным обстоятельствам и еду домой. Сашка, кстати, тоже.

На воскресенье билеты на поезд взяли – даже странно, что никаких попыток приготовиться к войне нет. Я звонил другу в Вильнюс – говорит, у них все готовятся. Правда, намеками – а как иначе? – но дал понять, что ОНИ ЗНАЮТ… А мы, получается, жениться едем. Словно и не будет ничего. Вот то-то и оно…

…«Чайки» на форсаже уходят в небо. Перегрузка вдавливает в кресло, и я физически ощущаю, как скрипит дермантин спинки. Мои напарники – молодцы, тоже все с боевым опытом. У кого финская, у кого Халхин-Гол… Держимся плотно, как приклеенные друг к другу. Боевой разворот, «иммельман», горка с набором высоты, бочка, петля Пегу…

Эх, наверное, красиво со стороны выглядит! В реве надсаживаемых моторов заходим на полигон со стороны солнца. Гудит в растяжках ветер, гулко бьют крупнокалиберные пулеметы, в щепки разнося мишени. Со зловещим ревом срываются с направляющих «эрэсы», вспухая внизу огненно-пыльными буграми разрывов… Красота! Все снесли. А сейчас мой любимый трюк: уход на высоту, переворот и брюхом кверху из мертвой петли; выхватываю машину буквально метрах в десяти над землей, снося воздушной струей пилотки со зрителей…

Мать! Это еще что?! Вижу, как на меня пикирует незнакомый мне И-16 с полосатым капотом! На его плоскостях вспыхивают огоньки выстрелов, но хоть они и холостые, мне ничего не остается делать, как уходить от огня скольжением в левую сторону.

«Ишак» беспрерывно атакует, пытаясь зайти то слева, то снизу, но пользуясь маневренностью своего штурмовика, я уворачиваюсь от него. Пот заливает глаза, но откуда-то изнутри меня накачивает поднимающаяся ярость. Отмечаю, что неизвестный противник предпочитает выход из атаки вправо. И кстати, где мои ребята? Где напарники? Где? Бросаю взгляд в стороны – никого! Бросили, паразиты! Ну, ничего, на поле разберемся…

Между тем «шестнадцатый» уходит вверх и прячется за солнцем. Самый опасный момент. Высота! Только высота спасет меня от атаки! А он этого и ждет! Если я сейчас начну уходить вверх, машина на мгновение зависнет. И все, отлетаешься, Столяров. Так… У него скорость, у меня – вираж! Восемь секунд! Есть, вон он! Замечаю крохотную черточку, заходящую со стороны слепящего диска, еще немного, еще чуть, слегка поддергиваю нос и выпускаю в него очереди, фиксируя результат кинофотопулеметом. Есть! Есть!!! Был бы настоящий бой – сбил, без сомнения! Неизвестный пилот это явно понимает, потому прекращает атаку и идет в сторону нашего аэродрома. Кто же это? Всех полковых настоящих летунов я знаю, да и машина незнакомая…

И-16 аккуратно притирается возле посадочного Т, я захожу следом. Вон и мои напарнички, мать их через так… Стоят оба с виноватым видом. Так кто же? Механики помогают отвалить борта и расстегивают замки привязной системы.

Вылезаю наружу и стаскиваю шлем, вытирая протянутым полотенцем лицо. Меня обступают молодые лейтенанты, все взбудоражены, что-то галдят, на лицах восторг… Внезапно наступает тишина. Забивалов! Он подходит ко мне и протягивает руку. И только тут я понимаю, что он тоже в летном комбинезоне – так вот кто меня гонял! Здорово! Молоток! От всей души, искренне жму руку. Классный летчик!

– Ну, старший лейтенант, молодец! Вертелся, как юла, считай, что ни разу в прицеле не был. А под конец – вообще…

Затем поворачивается к молодежи:

– Повезло вам, орлы!

Слышу срывающийся голос кого-то из молодых, вроде бы Олежки Петренко:

– Мы сталинские соколы, товарищ старший лейтенант!

– Соколы – это истребители! А вы – штурмовики, значит, орлы! Учитесь у командира! Если все так летать будете – никакой враг вам не страшен. Ну, бывай, старшой…

На прощание он еще раз крепко жмет мне руку, хлопает по плечу и уходит прочь. Лейтенанты в полном обалдении, а я, хоть и доволен, но устал. Хорошо, кто-то догадывается подать мне глечик с холодным молоком – молодец. Жадно пью, затем отправляю молодых в учебный класс, сдаю механикам машину, расписываюсь в журнале. Лишь сейчас становится понятно, чего так строили рожи комполка и замполит. Сюрприз устроили, мать их… ничего, просчитались, что уж тут…

Глава 5

…Я стою у края железнодорожной платформы, встречаю. Нет, не девушку – если бы! Новую технику. Уже почти вся бригада перевооружилась новенькими ленинградскими КВ. И вот теперь настал черед моего батальона.

Старые танки уехали неделю назад, а вчера нам объявили о том, что сегодня прибывают новые машины. Весь вечер батальон находился в эйфории от предвкушения долгожданной радости. В конце концов, сколько можно завидовать другим подразделениям бригады, которые уже катаются на новеньких красавцах?

Но теперь и мы пересядем на грозные танки, названные в честь первого рабочего маршала Ворошилова. Чу, вроде гудок! Вскоре появляется мощный «фэдэ», с видимой натугой тянущий тяжеленный эшелон. Но что это?! На платформах стоят все те же Т-28…

Мое горло сжимает обида: за что?! Вся бригада имеет новейшие танки, а моему батальону опять устаревшие «двадцать восьмые»?! На лицах бойцов разочарование, да и сам я едва сдерживаюсь, чтобы не выматериться в голос и не бежать устраивать разборку с командиром корпуса генералом Хацкилевичем. Приказ никто не отменял. А он гласит четко: принять и разгрузить новую технику. И нигде не сказано, что новая техника должна быть именно КВ или Т-34…

Паровоз из последних сил дотаскивает вагоны и замирает, выпуская последние клубы пара. Резкое шипение, и из белого облака появляется сержант НКВД, сопровождающий эшелон:

– Вы капитан Столяров?

– Так точно, я.

– Сержант Иванов. Сопровождаю эшелон. Получите и распишитесь.

Он открывает полевую сумку и извлекает из нее толстенный пакет. Это паспорта и бумаги на танки. Расписываюсь в нужной форме, козыряю на прощание, и «энкэвэдэшник» уводит конвой в здание вокзала. Подаю команду:

– К разгрузке эшелона приступить!

Сам достаю папиросу и закуриваю, надеясь, что горечь табака отобьет горечь обиды. Между тем замечаю, что эти танки чем-то все же отличаются от наших прежних машин: вон и пушки другие, вроде как подлиннее. И броня… Лихорадочно открываю книжку руководства по эксплуатации и обалдеваю: однако! Лоб – восемьдесят мэмэ, борт – сорок, пушка – КТ.

Мое настроение начинает медленно подниматься вверх. Ничего себе: двигатель мощнее старого на целых сто лошадок! Танковое переговорное устройство, система автоматического пожаротушения, установка дымопуска, внутреннее переговорное устройство вместо древнего «Сафара» – теперь все должно быть нормально слышно.

И главное – рация! Антенна – вот она, чуть сзади башни, и даже поручень больше не выдает командирскую машину врагам! Хм… Может, это и хорошо, что нам достались старые машины, но новой модификации. Бойцы освоили их на «отлично», а учитывая новшества, введенные конструкторами и заводом, мы, пожалуй, не станем обузой новым моделям. Ого! У них еще и зенитный пулемет на крыше главной башни установлен! Вот здорово…

Тем временем оживают моторы и громадные трехбашенные танки начинают медленно съезжать с платформ. Похрустывают деревянные настилы грузовых платформ, машут флажками контролеры, отдавая команды механикам-водителям…

Через два часа все «двадцать восьмые» разгружены и выстроены в колонну. Занимаю место в башне первой машины, надеваю шлемофон и подключаюсь к ТПУ:

– Трогай!

Мехвод обрадованно жмет на педали, и тридцатидвухтонная махина плавно трогается с места, быстро наращивая скорость – идем уже километров под тридцать. Внимательно прислушиваюсь, но привычного на старом танке скрежета шестерен и писка фрикционов не слышно. Да и рывки в трансмиссии не ощущаются, плавно идем, как по льду на коньках…

Улыбаетесь? Зря, ребята, ой, зря! Через три дня выезд на учения, вот посмотрим, кто кого! Вы на своих КВ – или мы на верных «двадцать восьмых»… Честное слово, посмотрим! Так что не веселитесь! Нам-то быстрее машины поменяют, чем вам!

Танки первых выпусков еще «детскими болезнями» страдают, а мы – получим уже улучшенные. Сколько ждать? До Нового года максимум, а там и покатаемся…

…Завтра мы с Таней должны ехать на Север, знакомиться с моими родителям. Надо все ж таки показать ее моим старикам!

Рапорт командир подписал, билеты купили с пересадкой в Ленинграде, так что в воскресенье, двадцать второго июня, выезжаем. Поезд отправляется со станции в десять утра, а из Гродно – в шесть вечера. Выедем пораньше, чтобы походить по магазинам, купить подарки моим родственникам – их хоть и немного, но все-таки…

А пока будущая супруга мирно посапывает у меня под боком, уткнувшись аккуратным носиком в плечо. Моя рука лежит у нее на голове, слегка поглаживая по непокорной гриве волос, сейчас расплетенных и раскинувшихся веером по подушке. Вообще, волосы у нее – это нечто. Нынче модно носить короткую прическу, а у нее коса почти до пят. Волосы, хоть и крашеные, но густые, блестящие. Когда распускает – никакой ночнушки не нужно! Красота просто неописуемая! Свадьбу будем играть в моей деревне, решили с братом вместе…

Сейчас уже почти полночь, но я не могу заснуть, курю, уж не помню какую по счету папиросу, дым вытягивает в открытое настежь окно. Лето. Июнь. Прохладно только ночью. За окном тихонько попискивает какая-то пичуга. Ярко светит луна. Сегодня она полная, но выглядит жутковато, словно череп. Да и давит меня как-то.

Танюшка здесь ни при чем – как, собственно, и то, что кончается моя холостяцкая жизнь. Другое что-то, не пойму что. На душе как-то муторно и тяжело – такое же состояние у меня было в январе сорокового, когда наши соседи попали в артиллерийскую засаду и потеряли шесть машин вместе с экипажами. Мы когда отбили поле боя, нашли своих ребят, сваленных в кучу: обгорелых, припорошенных снегом – их побросали, словно груду ненужного мусора. Запомнилось это мне на всю жизнь…

Незаметно мои глаза смыкаются, и чудится, что я опять в танке. Снова бой, финны стреляют по нам из крупнокалиберного пулемета, башня звенит под ударами пуль. Странно как-то звенит, словно стучат… стучат? Я открываю глаза – точно, в дверь колотят. Осторожно, чтобы не разбудить невесту, соскакиваю с кровати и шлепаю в коридор:

– Кто?

– Товарищ капитан! Это я, рядовой Сидоров! Тревога!

– Ясно. Возвращайтесь товарищ, рядовой. Бегу…

Как и положено, через сорок секунд уже обмундирован и затянут, ласково целую будущую жену. Она сонно бормочет:

– Ты куда?

– Не волнуйся, милая, скоро вернусь…

И выбегаю из комнаты, закрыв дверь. В коридоре шум: ого! Оказывается, вызывают всех, не только меня. Носятся посыльные, стучат каблуки сапог. Хорошо, что уже светает. На улице аккуратно ползут последние языки ночного тумана, который скоро осядет сладкой росой на ярко-зеленых травинках.

Я бегу к боксам, где находятся танки моего батальона, и возле которых уже суетятся бойцы. Время от времени взрыкивают моторы, с подъехавших грузовиков сгружают положенный по штату боезапас. Ко мне подбегает дежурный по части майор Клочков:

– Слышали, товарищ капитан?

– О чем? Опять внеплановые учения?

– Какие учения?! Война!

– А, война… Что?! Какая война?!!

– Только что звонили из штаба округа: немцы внезапно перешли границу. Бомбили Минск, Гродно, другие приграничные города. Война, товарищ капитан!!!

Подбегает дежурный по штабу, младший сержант:

– Товарищи краскомы, командир бригады собирает всех в красном уголке!

Я подзываю своего заместителя, старшего лейтенанта Иванина, и приказываю загрузить двойной боезапас, долить все баки по пробку, проверить наличие и комплектность ЗИПов, а сам вместе с майором бегу в штаб бригады. Командир полка, полковник Студнев растерян, вместо него выступает заместитель по политической части старший политрук Рабинович. Говорит долго и трескуче, но все ясно и без громких ненужных фраз: враг напал внезапно и коварно, нужно его разбить и к осени закончить войну в Берлине. Бросаю взгляд на часы: мы здесь уже пятнадцать минут, а кроме того, что «товарищ Сталин», «товарищу Сталину», «товарищем Сталиным» я ничего не услышал. Где же постановка боевой задачи подразделениям? Когда поступят распоряжения службам? Куда нам следует выдвигаться? Не выдержав, я поднимаюсь, и, завидев меня, Исидор Моисеевич внезапно замолкает:

– Вы что-то хотите сказать, товарищ капитан?

– Никак нет. Я хотел бы получить боевую задачу для моего батальона. Куда мне выдвигаться? Какими силами? Кто прикреплен в качестве пехотного сопровождения?

Челюсть Рабиновича от удивления слегка отвисает, затем он наливается кровью и визгливым фальцетом визжит:

– Да как ты смеешь, капитан?!

Спокоен. Я спокоен. Действительно спокоен:

– Во-первых, вы мне не тыкайте, товарищ старший политрук. Во-вторых, пока мы слушаем ваши речи, немцы там, на границе, убивают наших товарищей, которые ждут помощи от танкистов.

Слышу одобрительный гул сидящих сзади офицеров. А чего мне бояться? У меня орден! Мне его лично Калинин вручал в Кремле, и сам товарищ Сталин руку жал. Тем более что я правду говорю. Коммунист верность Родине и Партии должен делом доказывать, а не языком. Николай Петрович растерянно произносит:

– Связи нет. Ни с командованием бригады, ни с округом.

В это время слышу дикий крик на улице:

– Воздух!

Словно спрыснутые кипятком, все выскакивают на улицу, благо красный уголок находится на первом этаже. Высоко в небе проплывают четкие девятки чужих силуэтов. До нас доносится надрывный гул немецких моторов. Кто-то за спиной произносит:

– Ничего, сейчас наши соколы им всыплют…

Я тоже надеюсь на это, очень надеюсь. В этот момент подкатывает броневичок БА-20, и я вижу, как Рабинович заскакивает в него. Машина резко газует и, выскочив за ворота КПП, исчезает в клубах пыли. Студнев удивлен не меньше всех. Затем обращается к нам:

– Товарищи командиры, слушайте боевой приказ: немедленно загрузить и заправить все машины, приступить к погрузке боеприпасов на автотранспорт. Начальникам служб приступить к исполнению своих обязанностей. Выдать бойцам сухой паек на три дня. Товарищ начсвязи, попытайтесь связаться с кем-нибудь, кто может прояснить обстановку.

– А что с семьями делать?

– Начальнику автослужбы выделить два грузовика для эвакуации женщин и детей. Пусть вывезут на станцию и отправят в Гродно первым же эшелоном. Приступайте, товарищи.

Да… Бегство Рабиновича явно вывело полковника из растерянности. Вспомнил, что все-таки он красный командир! Не зря про нашего политрука темные слухи ходили, что он быструю карьеру доносами делал, ой, не зря…

Рассуждая подобным образом, я бегу к нашему дому. Взбежав на второй этаж, открываю дверь и бужу Таню. Она открывает глаза и тянется ко мне, но сейчас, увы, не до этого.

– Одевайся, милая. Сейчас будет машина.

– Куда одеваться? А ты разве не едешь?

– Солнышко! Милая! Война началась! С немцами.

Она ойкает и зажимает руками рот, чтобы не кричать. Машинально смотрю на ее обнажившуюся грудь, показавшуюся из-под свалившейся простыни.

– К… как война?

– Война. Я не шучу. Но ты не беспокойся, месяц, самое большее – два, и она кончится. Не успеешь до замужества родить, не беспокойся. Обещаю.

Танюша начинает суетливо одеваться, а я тем временем торопливо пишу родителям несколько строк, запечатываю конверт и надписываю на нем адрес. Моя половина уже готова. Одной рукой я подхватываю чемодан, второй – невесту, и мы спешим к зданию штаба полка, где уже стоят грузовики, выделенные для эвакуации.

– Доберешься до Мурманска, обратишься в порт. Скажешь, что необходимо в «Тарму» попасть. Тебя посадят на судно. Наши баркасы почти каждый день ходят, рыбу сдают. Так что не засидишься, ну а в деревне любого спросишь, покажут…

Она крепко-крепко целует меня на прощание, а я глажу ее по голове.

– Не плачь, милая. До осени разобьем фашистов и поженимся. Не плачь…

Сколько могу – смотрю вслед уезжающим машинам, моя будущая жена сидит сзади и машет мне рукой. Но прощаться долго некогда, и вот уже я в парке.

Иванин – молодец! Все машины уже выведены из боксов и выстроены в походную колонну, заканчивается погрузка боеприпасов – дополнительный боекомплект, согласно приказа комполка. Я торопливо натягиваю комбинезон и лезу в свой танк. Включаю рацию и начинаю проводить перекличку. Вот это номер: еще ни один экипаж не включил средства связи! Твою ж мать!!! Высовываюсь из башни и ору во всю глотку, стараясь перекрыть шум работающих моторов:

– Рации включить!

Они что, совсем, что ли, с ума сошли?! Учил-учил, а все без толку. Что же будет, когда бой начнется?! Ага, слышу. Дошло. Начинают отзываться. Вот и меня вызывают:

– Тайга два, Тайга два, ответьте седьмому.

– Слышу вас, седьмой.

– Погрузку прекратить, немедленно выдвигаемся в район Августова. Как поняли?

– Понял вас хорошо. Августов.

– Выступайте, Тайга два…

Высовываюсь опять из машины и кричу:

– Прекратить погрузку! Выступаем немедленно! По машинам!

Экипажи торопливо занимают свои места, а я рычу уже по внутренней связи:

– Вперед!

Слышу знакомые звуки включаемой передачи, и наша махина плавно трогается с места. Даю направление механику, а сам высовываюсь из люка и оглядываюсь назад: вроде все.

Форсированным маршем движемся в сторону Гродно…

Танки моего батальона вытягиваются в длинную колонну. Поднимаемая гусеницами пыль заметна издалека, и это меня беспокоит. Сильно беспокоит, и я даю команду усилить наблюдение. Эх, будто накаркал! Буквально через пару минут раздается «воздух» – с запада надвигается целая туча хищного вида одномоторных машин с характерно расставленными неубирающимися шасси в уродливых обтекателях: Ю-87, она же «штука»! Грозный символ польской кампании и «люфтваффе»…

– Зенитчики, приготовиться к отражению воздушной атаки!

Стрелки занимают места за пулеметами, установленными на главных башнях машин. Шевелятся стволы ДТ, отслеживая движение врага.

– Рассредоточиться!

Невдалеке виднеется лес, и я приказываю двигаться туда. Танки съезжают с дороги и устремляются к деревьям. Кто успеет первый? Мы или они? Они… Ведущий самолет почти минует нас… и вдруг переворачивается в воздухе, устремляясь вниз. Я одновременно ору и в рацию, и в ТПУ:

– Огонь! Не стоять, маневрировать! К лесу!

Доносится захлебывающееся стаккато «дягтерева», затем раздается жуткой силы грохот, и танк начинает швырять из стороны в сторону. Осколки и камни с жалобным воем барабанят по броне. Я приникаю к перископу, но практически ничего не вижу: все вокруг заволокло пылью и дымом. Командую в танкофон: «включить систему дымопуска»! Попробуем обмануть гадов…

Спустя несколько мгновений из шести круглых отверстий в бортах машины начинает валить густой черный дым. Сработало! «Юнкерсы» отваливают в сторону и уходят обратно. То ли потому, что посчитали нашу колонну уничтоженной, то ли у них просто кончился боезапас. Но, как бы ни было, нужно торопиться. Провожу перекличку и… не отзываются девять машин. Что за чушь, я же вижу, что один из молчащих стоит прямо рядом со мной, вроде целый? И в этот момент он с чудовищным грохотом взрывается. Медленно-медленно парит в воздухе массивная главная башня с бессильно болтающимся хоботом пушки…

Наскоро похоронив погибших, выдвигаемся дальше, но буквально через час на нас опять налетают пикирующие бомбардировщики немцев. И еще раз, и еще… Каждый раз мы несем потери: пять, семь, девять машин. Если так пойдет и дальше, то до Гродно не доберется никто! Между тем в наушниках слышны звуки какого-то боя: мат, проклятия, вопли о помощи на всех языках; какой-то грохот и треск. Судя по всему – километрах в десяти-пятнадцати от нас идет большая драка. И кому-то очень сильно достается! Хоть бы немцам, хоть бы… Внезапно башенный стрелок, сидящий за зенитным пулеметом трясет меня за плечо:

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!

Я высовываюсь наружу и замираю от удивления: навстречу нам движется беспорядочная колонна людей. Бойцы, гражданские, до отказа забитые барахлом грузовики, легковушки… Самое удивительное, что большинство солдат без оружия. Они что, дезертировали, что ли?! К нам бросается какой-то лейтенант и кричит:

– Танки! Немцы прорвались!

– Колонна, стой!

Мой Т-28 замирает на месте, я соскакиваю с брони и хватаю труса за грудки:

– Какие немцы? Где, сколько?

– Там! Много!

Его губы дрожат, парнишка явно не владеет собой. Грязный подворотничок, выступившая щетина на щеках… паникер! Отшвыриваю его от себя и забираюсь на броню. Так, впереди какое-то движение: вижу мотоциклиста, похожего на делегата связи. Тем не менее он, не обращая внимания на мои сигналы, проскакивает мимо нас вместе с беженцами. Что же делать? Впрочем, приказ есть, нужно его выполнять. К тому же до места назначения осталось не так уж и далеко…

На всякий случай командую усилить бдительность и мы трогаемся…

Над Августовым густой дым, с небес пикируют бомбардировщики и высыпают на городок свои бомбы. Множество пожаров, улицы сплошь завалены обломками. Пожары никто не тушит, руины – не разбирает, но на въезде в город нас останавливают:

– Кто такие?

– Капитан Столяров. Двадцать девятая дивизия, батальон средних танков. Прибыл согласно распоряжению командира полка.

– Извините, товарищ капитан, не разобрал ваше звание! Сейчас доложу!

Старшина-пехотинец крутит ручку полевого телефона и докладывает срывающимся голосом. Через минуту зовет меня к трубке, в которой рокочет густой начальственный бас:

– Столяров?

– Слушаю.

– А где остальные?

– Сзади должны идти. А кто говорит? Представьтесь, пожалуйста.

– Это Мостовенко. Давай, быстро ко мне!..

Старшина любезно предоставляет мотоцикл, и через пятнадцать минут я в штабе, который размещается в подвале бывшего Дома культуры. После краткого доклада генерал ставит задачу моему батальону: нанести встречный удар по частям противника, остановить и уничтожить врага. Сведений о силах немцев у него нет, впрочем, как и карт местности. Зато имеется целая кипа листов с территорией Польши.

Кое-как выясняю у заместителя, где могут быть наши части – вроде бы севернее города. Попутно интересуюсь насчет бензина, но в ответ получаю только унылое «не знаю, товарищ капитан, бомбят нас»…

Конечно, на один бой горючего и боеприпасов хватит, а дальше-то что? Но большому начальству на это, по большому счету, наплевать, и меня быстро выпроваживают прочь, так и не дав ни карты, ни топлива, ни снарядов, ни патронов. Делать нечего, нужно возвращаться. Пешком, конечно, ведь мотоцикл уже уехал, а улицы завалены вывернутыми с корнем деревьями, разбитым стеклом и кирпичами, кое-где попадаются трупы лошадей и людей… Война…

Глава 6

Вся суббота прошла в беготне по магазинам, поскольку завтра утром едем домой. Ходили вчетвером – я с Катей, Сашка, понятно, с Татьяной. Билеты взяли на поезд до Гродно, а оттуда уже на Ленинград и Мурманск. Дорога некороткая, так что надо и продукты на дорогу купить, и, само собой, подарки родителям.

Отцу достали в комиссионке настоящую немецкую бритву марки «Золинген», матушке нашей – на шикарную кружевную шаль с братом скинулись. Ну, а для сестренки уж девушки расстарались, какие-то духи и отрез на платье приобрели. Надеюсь, понравится.

Все мы взволнованы предстоящим путешествием, особенно Таня. Впрочем, понятно, почему: Сашка шепнул, что она в положении, так что надо будет за ней присматривать. Вот что значит, старший брат – и тут опередил!

Наконец этот невыносимо длинный день подходит к концу, и мы, навьюченные, словно саамские олени, разбегаемся по своим домам. Утомленная и взбудораженная завтрашними событиями Катя проваливается в сон, едва коснувшись подушки, а мне отчего-то не спится, ворочаюсь, наверное, уже часа три. И покурить на кухню пару раз ходил, и крутился, а сна ни в одном глазу, да еще и на душе как-то муторно, плохо…

Ведь завтра… то есть нет, уже СЕГОДНЯ, начнется война!!! А может, в Москве все-таки ошиблись? Может, ложные сведения? Эх, поскорей бы утро! Если ничего не случится – в вагоне отосплюсь. Глубоко вздохнув, прикрываю внезапно отяжелевшие веки и незаметно для себя начинаю дремать…

…Рахметкулов тянет в сторону наших войск. Его «Чайка» болтается из стороны в сторону, словно пьяная, но мотор работает, изо всех стараясь спасти летчика. Но что это? Финский ас вновь вываливается из-за низких зимних туч, пикируя на краснозвездную машину с явным намерением добить раненого противника. Ах, ты сволочь!

Увлекшийся атакой враг меня или не замечает (что, в принципе, вряд ли), или игнорирует. Гад! Ну, я сейчас… Я жму на гашетку, но пулеметы молчат. Что же теперь делать?! А если так? Сорвав предохранительный колпачок, изо всех сил утапливаю кнопку пуска: с подкрыльевых «флейт» срывается пара реактивных снарядов РС-82 со шрапнельными боеголовками! Оставляя за собой струи белого от мороза дыма, они несутся к «фоккеру» и попадают точно в цель! Вспыхивает огненный шар разрыва, в разные стороны летят обломки металла и дерева, мимо головы проносится, чудом не врезавшись в мою машину, колесо шасси, болтающееся на остатках стойки… Готов!

А где же Рахим?! Вон он! Из последних сил его машина переваливает через аккуратную линейку окопов и плюхается немного дальше, прямо в расположении четких коробочек танков. Взметается в разные стороны снежная пыль, «Чайка», подпрыгивая на незаметных под белым покровом буграх, несется дальше и исчезает под заснеженными шатрами огромных елей. Секунда – и одна из них вздрагивает, обрушивая вниз целую гору снега – видимо, самолет столкнулся с деревом. Ну, это ничего, зато пожара гарантированно не будет. Но что делать мне?

Заваливаю вираж, торопливо крутя головой «на все триста шестьдесят» – никого! Похоже, финны, увидев с земли кончину своего аса, предупредили остальных пилотов. Ладно, тогда вниз… Высмотрев подходящую полянку, я перевожу машину в плавное скольжение, сбрасываю обороты двигателя и захожу на посадку. Толчок, короткая тряска… и я с трудом уворачиваюсь от выкрашенного в белый цвет незнакомого огромного двухбашенного танка! Влево! Что есть силы заваливаю ручку управления в сторону… Мать!!! Еще один…

В облаке снежной пыли машина крутится практически на месте, пока я не выключаю зажигание… Секунду сижу неподвижно, осознавая факт удачного приземления, затем отстегиваюсь и неуклюже вылезаю из кабины. От опушки к самолету бегут, глубоко увязая в снегу, обмундированные в короткие полушубки танкисты. Хорошо еще, что поляна укатана танковыми траками.

– Твою мать, летун! Мы уж думали хана тебе!

– Сашка?!

– Вовка, ты?!

Мы обнимаемся. Родной брат! Как в армию ушли, так, почитай три года и не виделись! Тискаем друг друга так, что трещат кости.

– Погоди, дай отдышаться. Рахим жив?

– Живехонек твой друг! Уже в санбат отправили, пока ты петли тут выписывал!

– А что с ним?

Сашка суровеет.

– Плохо. Пуля в живот, и осколками ноги посекло. Как машину приземлил – непонятно. Когда мы его вытаскивали, он уже без сознания был. Но врач сказал, надежда есть.

– Врач? Санбат? Откуда?! Шикарно живете!

– У нас тут все есть. Видишь, новые машины испытываем, так что сам понимаешь…

Я пытаюсь рассмотреть технику, но солнце слепит глаза. В это время над головой рассерженным тюленем шипит крупнокалиберный снаряд и взрывается метрах в ста от нас. Сашка отпихивает меня и рычит:

– Лейтенант Столяров! Приказываю, немедленно на взлет! – и уже обычным голосом добавляет:

– Давай скорее, Вальдар, сейчас здесь жарко будет!

Вальдар… Так меня называла мать, а его – Свен…

– Подержите мне хвост!

Короткий кивок в ответ, команда, танкисты повисают на оперении. Шипит воздух высокого давления из окрашенного в синий цвет баллона, винт нехотя проворачивается, затем грохот артобстрела перекрывается рассерженным ревом запущенного двигателя. Бешеная воздушная струя бьет в лицо танкистам. Некоторые отворачиваются, и я машу рукой, делая знак отпустить, одновременно двигая сектор газа до упора вперед. Максимальные обороты, короткая пробежка – и машина взмывает в воздух, петляя между вершин. Прощаясь, покачиваю плоскостями из стороны в сторону, но ребята уже разбежались. Аккуратные, словно игрушечные коробочки танков начинают свое движение в сторону фронта, я же кладу самолет на обратный курс…

На аэродроме при моем появлении начинается суматоха. Все носятся, словно очумелые, и показывают руками в мою сторону. Непонятная суета проясняется после посадки – оказывается, кто-то из пехотинцев доложил, что все звено погибло, и меня не ждали… Ну, что ж, значит, не зря говорят, что есть такая примета: коль похоронили ошибочно, то точно уцелеешь! Так и вышло. Даже не поцарапало ни разу…

Опять я чего-то отвлекся… Ой, не к добру это все. Помню, перед Финской, тоже за месяц до начала, всякая хренотень снилась, прямо как сейчас…

Машина приближается издалека, шум нарастает, и вот уже взблеск фар пробегает из угла в угол по беленому мелом потолку. Автомобиль замирает возле нашего подъезда. Осторожно вылезаю и выглядываю в окно: вот это номер! Возле крылечка стоит черная «эмка» особого отдела нашего полка… А вот и шаги. Они гулко бухают по коридору, приближаются, останавливаются перед дверью. Осторожный стук. И тихий голос:

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Столяров! Вас начальник особого отдела Забивалов вызывает. Срочно! Товарищ старший лейтенант, это я, водитель!

Открываю дверь – действительно, знакомый шофер. Парень чем-то здорово напуган, но при виде меня торопливо выпаливает:

– Товарищ комэск, вас товарищ старший лейтенант НКВД просит срочно прибыть в полк!

– Зачем?

– Не знаю, товарищ старший лейтенант, приказано вас вызвать, а также товарищей Сидоровича и Ветрова. Приказано, срочно!

И, видимо, прочитав что-то на моем перекошенном лице, торопливо добавляет:

– Товарищ старший лейтенант НКВД сказал, что если все будет нормально, отвезти вас вместе с супругой в Гродно на машине…

Ну, «особняк»! Конспиратор! А вообще-то, правильно, нечего лишнюю панику поднимать… Но это приходит на ум, уже когда я сижу в машине, едва успев оставить Катюше записку, чтобы не волновалась. По дороге «эмка» заезжает за остальными вызванными летчиками, и мы, рассекая лучами фар вязкую ночную тьму, мчимся на аэродром.

Забивалов встречает нас, сидя на крыльце в клубах густого табачного дыма, однако при виде машины он поднимается, с ходу переходя к делу:

– Товарищи командиры, доброе утро. Извините, товарищ Столяров, знаю, что вы в отпуске, но… Товарищ Столяров знает, а вам сообщаю сейчас – существует возможность нападения фашистской Германии на СССР сегодня утром.

Вроде бы знакомая новость – все равно обжигает, будто огонь. Между тем сгорбленный от невыносимой тяжести, висящей на его плечах, Забивалов продолжает своим глухим голосом:

– Я доложил командиру полка, посыльные за личным составом уже разосланы, но пока они соберутся, мы потеряем время. Да и уровень их подготовки вам самим прекрасно известен… Поэтому приказываю: приступить к дежурству до шести часов ноль-ноль минут. Если ничего не произойдет, то после сдачи дежурства вас, товарищ Столяров, и членов вашей семьи машина отвезет прямо в Гродно. Так что на поезд до Ленинграда успеете…

– Есть! И – спасибо…

– К сожалению, пока не за что… – угрюмо отвечает «особняк» и, махнув нам рукой, отворачивается.

А мы торопливо бежим надевать летные комбинезоны. В столовой уже готов завтрак, и мы пьем обжигающий какао, заедая его бутербродами с колбасой. Дежурный врач «на комиссии» встревожен, суетливо заполняет журнал, выдает какие-то таблетки, следит, чтобы мы их тут же и приняли. Быстро запиваем лекарство водой и мчимся на стоянку.

Вот это да: наши «Чайки» уже ждут, оружейник и механик торопливо докладывают о готовности машин. Ставлю размашистый автограф в журнале приемки, забираюсь внутрь. Руки слегка подрагивают от избытка адреналина, нервного возбуждения… и отчаянной надежды, что все обойдется.

От снадобья, выданного врачом, слегка шумит в голове, но сна абсолютно нет. Между тем край неба окрашивается багрянцем, потихоньку начинает светать… Над летным полем стоит предрассветная тишина, прерываемая лишь далекими соловьиными трелями; на перкалевые плоскости и вороненые стволы пулеметов выпала роса. Мучительно хочется курить, но нельзя.

Может, все-таки обойдется?..

Вдруг на поле поднимается какая-то суета. Наш замполит строит полк, начинает читать речь, размахивая руками не хуже пропеллера… И что это он? Нашел время… Я отворачиваюсь, разглядывая появившиеся на розовеющем небе разлапистые силуэты далеких пока самолетов. На СБ, вроде не похожи, что-то незнакомое… Вскоре доносится и противный завывающий гул моторов. Немцы?! Розенбаум все машет, до меня доносятся лишь отдельные слова: «Провокации… малой кровью… сталинские соколы… могучим ударом…»

Чего ждем?! Это же немцы, точно, немцы!!! Ю-87!!! Поздно…

Не обращая внимания на вдохновляющего личный состав замполита, ведущий самолет с характерным изломанным крылом и растопыренными шасси в уродливых обтекателях переворачивается в воздухе, пикируя прямо на нас. Миг – и от самолета отрывается стремительная черная капля, с рвущим душу воем несущаяся к земле. Все, ждать больше нельзя!!!

Рука тянется к воздушному крану баллона. Короткий свист и рассерженное шипение сжатого воздуха, начинающего медленно проворачивать винт. Впрочем, ждать я не собираюсь: зажигание! «Г-ррм… Чих!» – возмущенно рычит и чихает мотор, заводясь. Облако сизого дыма на мгновение попадает в кабину и тут же выдувается наружу могучим воздушным потоком. Газ! Полный газ!

И-153, стреляя непрогретым мотором, нехотя начинает движение, и в этот момент прямо посреди строя летчиков взлетает к небу гигантский фонтан огня и земли, разметывая людей в разные стороны… Дроссель до отказа! Давай, родимая! Давай!

Изо всех сил тяну ручку на себя, краем глаза замечая, как с другой стороны поля мчится мне наперерез «ишачок» особиста. Столкнемся! Нет, «шестнадцатый» резко уходит вверх и свечой начинает набирать высоту. Толкаю педаль, уворачиваясь от бегущей ко мне полосы взвихривающих землю пуль. Скорость, скорость! Ну-у-ууу…

Надсаживаемый двигатель наконец отрывает меня от земли. Добираю скорость, одновременно уходя в левый вираж.

На земле творится нечто ужасное: всюду огонь и дым. Взлетают к небу столбы разрывов, вражеские пикировщики по очереди устремляются вниз, освобождаясь от своего смертоносного груза. Воздушные стрелки с бомбардировщиков ведут непрерывную стрельбу по мечущимся в панике людям, а чуть в стороне уже полыхают строгие линейки наших самолетов, так и не сделавших ни одного боевого вылета, не сбросивших ни одной бомбы…

– Гады… – яростно шепчу я, даже не уточняя, кто именно. Торопливо выискиваю взглядом лобастый истребитель Забивалова, и в этот момент слышу далекое татаканье ШКАСов. Он! Перекладываю рули, уходя вверх, сейчас главное – высота.

Немцы пока не обращают на меня ни малейшего внимания, зато в сторону «ишака» уже тянутся первые дымчатые трассы фашистских пулеметов. Но юркая машина уворачивается от них, ведя огонь по ведущему. Есть, попал – взбрызгивают искрами стекла разбитого фонаря, вражеский самолет клюет носом и, кувыркаясь, валится вниз. Вываливается из кабины летчик, спустя несколько секунд скрываясь под куполом раскрывшегося парашюта.

Что ж, теперь моя очередь…

«Юнкерс» идет мне прямо в лоб, изрыгая смерть из всех стволов. Подныриваю под него, ухожу в иммельман. Пулеметная спарка на капоте трясется от ярости выпускаемых очередей, легонько подрагивают ящики гильзоулавливателей. От стабилизатора врага летят обломки, но и моя машина тоже вздрагивает от ответных попаданий. Правая плоскость вспухает клочьями рвущегося перкаля, «Чайка» мгновенно тяжелеет, но руля пока слушается, и я судорожно рву ручку в сторону. Самолет разворачивается чуть ли не на месте, и я вижу своего противника – «мессер»!

Ныряю вниз, однако противник не отстает, прочно повисая у меня на хвосте. Кручу истребитель так, что у самого темнеет в глазах от перегрузки, но враг не отваливает, считая «Чайку» легкой добычей. Это его и губит – увлекшись погоней, он не замечает появившегося откуда-то Забивалова, очередью из скорострельных изделий Шпитального вспарывающего ему весь центроплан. Пробитый пулями двигатель Bf-109 выплескивает пламя и хищная остроносая машина, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, входит в свой последний штопор…

Немцы напуганы, начинают сбиваться в оборонительный круг, когда каждая машина прикрывает хвост другой. Прекрасно, это мне тоже подходит! Доворачиваю свою «Чайку» и, поймав в прицел желтоносый силуэт вражеского пикировщика, даю залп реактивными снарядами. Огненные струи РСов устремляются в сторону врага, но тот уворачивается… и в этот миг срабатывают снарядные самоликвидаторы. Взрыв! Летят в разные стороны обломки, пылающий авиационный бензин прорисовывает в воздухе огненную струю, тут же превращающуюся в черную полосу дыма.

Немцы, распуская чадные хвосты форсажа, уносятся на запад. Преследовать? Бросаю взгляд на бензомер. Ого, почти ноль! Только-только сесть… повезло фрицам.

Закладываю вираж прямо над полем, выискивая место для приземления. Вся полоса изрыта воронками, черный дым от горящих самолетов и пылающего склада ГСМ вздымается в небо. Уцелевшие люди беспорядочно суетятся, пытаются тушить машины, кто-то оказывает помощь раненым.

Прикидываю траекторию и веду «Чайку» к аэродрому. Подпрыгивая на выброшенных взрывами кусках дерна, машина катится по земле и наконец останавливается. Осматриваюсь, пока не вылезая из кабины… что делается вокруг! Повсюду обломки, вывороченная взрывами земля, лужи крови, мертвые тела, окровавленные бинты… И это всего один налет…

К самолету подбегает бледный оружейник, помогает мне выбраться из кабины. Неподалеку замирает на месте И-16 Забивалова. Особист тоже измучен, но из кабины выбирается сам. Спрыгивает на землю, осматривается, зло сплевывает на закопченную траву:

– Домолчали, сволочи, досекретничали!

Я его понимаю. И понимаю, кто «сволочи» на этот раз. У нас на двоих – три сбитых, а на земле сгорело сорок четыре И-153. Скольких врагов они могли ссадить на землю? Скольких навсегда уложить в могилу? И что? Вместо этого мы будем драться вдвоем против целой армады… надолго ли нас хватит двоих? И кто вообще остался из полка? Что с остальными дежурными штурмовиками?..

…На месте «Чайки» Сидоровича едким тротиловым дымом исходит огромная воронка. Прямое попадание… Ветрова находим за границей взлетной полосы. Его тело превратилось в сморщенную коричневую куклу с непропорционально большой головой, застывшую среди оплавленных труб набора фюзеляжа. Сожгли на взлете…

Замполита Розенбаума вместе с командиром полка разорвало на куски прямым попаданием, видел собственными глазами, о чем и докладываю Забивалову. В этот момент земля под ногами вздрагивает, нас бросает на землю, над головами проносится шквал обломков дерева, кирпича, металлических листов. Склад боезапаса взорвался!

Со всех сторон слышатся крики о помощи, стоны, вопли. Народ деморализован, и даже наш воздушный бой их не воодушевил… Отослав бойцов из БАО найти выпрыгнувшего с парашютом немца, которого отнесло немного в сторону, собираем уцелевших пилотов. Очень много людей убито, уцелело всего двенадцать летчиков – и, естественно, все молодые, из последнего пополнения.

Кроме командира полка и замполита погиб начштаба, его заместитель, зампотыл, короче говоря, практически все командование. Все они, вместо того чтобы готовить согласно полученному приказу полк к вылету, стояли возле Розенбаума. Холодок пробегает по спине при мысли, что и на других аэродромах то же самое…

Но, как бы оно ни было, мы – люди военные, офицеры, и командование принимает на себя Забивалов как старший по званию из всех уцелевших. Ну, а что? Я, например, не против – он мужик нормальный, проверенный. Да и летчик, каких поискать, в чем я недавно убедился лично. Правда, я начальником штаба полка вряд ли потяну, пусть и осталось от того полка всего две машины да четырнадцать пилотов…

Война…

Глава 7

…Вылез я из подвала, в затылке почесал… ну и приказы у наших начальников! От Гродно до Августова – почти полсотни километров. При самом благоприятном раскладе мне с орлами два часа шлепать. Да и то, если дороги свободны да вражеской авиации не будет…

И только я о самолетах подумал, слышу, снова вопят: «Во-о-оздух!». И вой знакомый, хуже пилы режущий, сразу со всех сторон. Куда деваться?! Убежищ нет, назад в подвал – ага, сейчас, куда там… Двери в бункер наглухо задраили, сволочи.

Смотрю, а во дворе, на грузовике счетверенный «максим» зенитный стоит и – никого… и эти тоже сбежали, попрятались! А сирена все воет – ближе, ближе. Уж слушать невозможно, я даже уши ладонями зажал да под грибок караульный нырнул. Это сейчас смешно, а тогда не до смеха было, ой, не до смеха…

Только я под гриб этот дурацкий заскочить успел, как что-то грохнет! Мамочка родная! «Ну, все, – думаю, – отвоевался…» А потом… потом глаза открываю – твою ж мать фрицевскую за обе ноги да через пень тридцать три раза! Бочка пустая, железная, из-под топлива, а в ней дырки понаверчены. Вот она и выла дурным голосом. Сволочи! Ржут, наверное, сейчас над нами. Сверху-то небось видно, как мы, словно тараканы по разным углам сыпанули! Ох, сволочи…

Ладно, поднялся я – и бегом к своим. По местности сориентировался и бегу себе по азимуту. А как добрался до расположения, как увидел, что там творится, так и сел прямо на землю… Пока я в штабе болтался, маразмы генеральские выслушивал да под грибом от пустой бочки прятался, немцы на мои танки целую кучу бомб высыпали…

Осмотрелся я, зубами скрежетнул да велел бойцам топливо да боекомплекты из поврежденных машин в уцелевшие танки перегружать. Ну, ребята зашевелились, принялись приказ выполнять, а я гляжу – механик один, новенький, из крымских татар, сел на пулеметную башню и смотрит, как все работают. Я к нему: «В чем, мол, дело, боец?». А тот меня матом: «Отвали, капитан, пускай русские работают, я – татарин. Мне не положено». И пару приложений бесплатных, погрязнее – урки так не выражаются, как этот… Постоял я чуток, посмотрел на него – сидит, скалится – потом ТТ из кобуры вытащил – и в лобешник сволочи. Прямо между глаз. Все так и ахнули…

Откуда ни возьмись – особист прискакивает: «Кто стрелял, почему стрелял?». Я ему докладываю: так, мол, и так, за неисполнение приказа командира, по законам военного времени и согласно обстановке и военному положению. Ничего тот не сказал, глянул только странно и отошел.

Зато бойцы мои, вижу, как-то шустрее забегали, зашевелились. «Безлошадных» я вместе с лейтенантом из первой роты в ближайший лесок отправил, приказал из подбитых машин все, что уцелело, повытаскивать и в Августов следом за нами отправляться…

Идем маршем, на всю, как говорится, железку давим. Час в таком темпе проехали – догоняет нас «особый отдел» на мотоцикле, машет мне «тормозни, мол». «Ну, все, – думаю, – хана, сейчас прямо здесь и шлепнут. Тоже по закону военного времени…» Но вида не показываю: вылез из башни, на землю спрыгнул, а Шпильман – особист наш – мне и говорит:

– Дай ребятам команду, привал десять минут. А мы с тобой чуток поговорим.

Делать нечего, распорядился я да к нему возвращаюсь. А он меня метров на пятнадцать в сторону отвел, портсигар достал, папиросами угощает – знает, что я курящий. Задымили мы «Казбеком», тут «особняк» и выдал:

– Слушай, капитан, позволь руку тебе пожать, если не побрезгуешь.

Оторопел я, молча ему свою клешню протянул, а он ее крепко, по-мужски, сдавил. И после негромко так, чтоб не услышал никто:

– Правильно ты сделал с этим дураком – сволочью он еще той был. Не ты, так я бы к стенке его поставил. И впредь… впредь, капитан, не стесняйся, обращайся, если что. Да, и вот еще что: ты за то, предвоенное, не обижайся. Неправильно я на тебя косился. Извини. Замполит, сука, доносы клепал…

Выбросил окурок, честь мне отдал и рванул назад, отставших подгонять.

Честно говоря, я только тогда дух и перевел. Докурил, в танк забрался – двинулись. Километра за четыре до города грохот даже сквозь шум мотора пробиваться стал, и дымы впереди сплошным столбом, неба не видно. Чувствую, мясорубка там страшенная. Велел радисту штаб вызывать, а сам в бинокль уставился, высматриваю, что видно.

Минут через пять кричит мой радист:

– Товарищ капитан! Поймал волну, слушайте!

Я подключился – мамочки мои! В наушниках чего только нет: мат, стоны, визг какой-то, грохот… Ну, мы еще чуток ближе подошли – связной с приказом прибегает. Мол, всеми силами…

Ну, я и рванул «всеми силами». Двадцать восемь машин – шутка разве? Это потом уже выяснилось, что в этом месте Гот тремя танковыми дивизиями наступал…

– Скала один, два, три! Уступом влево… ВПЕРЕД!!!

…Вот они, сволочи! Темно-мышиного цвета вражеские танки. Сплошной стеной, излюбленным немцами клином рвутся вперед. На передней линии – средние «четверки», образующие боковые грани «свиньи», в середине – легкие машины: «двойки», чешские трофеи, «тройки». И все ведут беглый огонь с ходу по наспех отрытым ячейкам пехотного полка. Поле перед «махрой» забито подбитыми машинами, и я с ужасом понимаю, что это в основном наши же Т-26 и БТ…

Надо срочно что-то решать, и я ору в микрофон:

– Окопы не пересекать! За линию обороны НЕ ВЫХОДИТЬ!!!

Показывая пример, останавливаю свою машину, не спеша ловлю в прицел головной немецкий танк:

– Бронебойным…

– Готов!

Глухо лязгает затвор танковой пушки, скрывая от взглядов желтоватую латунь донца гильзы. Я непрерывно подкручиваю маховички наводки, держа в прицеле срез угловатой вражеской башни. Еще немного, еще… пятьдесят метров, тридцать, двадцать…

– Огонь!

Гулко ахает выстрел. Есть! Мой противник словно спотыкается и замирает на месте, откидывается верхний люк, но из машины выскакивают не люди, а мощный язык пламени. Тут же открывают огонь другие танки моего батальона. Пулеметчики малых башен бьют из ДШК по удирающим немцам и легким танкам. Отбили! Ура! Слышу радостные крики пехоты, кто-то начинает барабанить по броне. Откидываю люк и высовываюсь: вот это да! Неожиданная картина: позади башни стоит политрук и молотит по броне рукояткой пистолета.

– Что случилось, товарищ бригадный комиссар?

– Почему стоите?! Вперед, контратаковать врага, уничтожить!

Рассмотрев чин, поясняю:

– Товарищ бригадный комиссар, нельзя! У меня двадцать восемь машин, у них – около двухсот! Они же нас за секунду сожгут!

– Трус! Расстреляю! Вперед!

– Товарищ бригадный комиссар! Да поймите вы – пожгут нас без толку! А здесь мы немцев можем хоть сутки держать, пока подкрепление не подойдет. К вечеру еще два батальона из нашего полка должны подойти – тогда и ударим!

У комиссара на губах выступает пена. Он еще что-то кричит и вдруг вскидывает пистолет, стреляя в меня. Мимо! Второй выстрел он сделать не успевает. Сзади слышен могучий гул, и из дыма появляется массивный силуэт Т-28 второй колонны. С брони соскакивает наш особист Шпильман, сталкивает комиссара на землю и выбивает из руки пистолет. Тот орет дурным голосом, ничего не соображая от испуга:

– Сдаюсь! Сдаюсь! Нихт шиссен!

– Сука!!!

Один из пехотинцев молча выскакивает из окопа и с хеканьем всаживает в живот комиссару граненый штык. Гулко бухает выстрел. Моисей улыбается и кивает мне:

– На этот раз я вовремя, капитан!

– Александр…

– Вовремя, Сашка?

– Ой, вовремя! На пять минут бы опоздал – и к тем ребятам, – я киваю на разбитые танки, – и мы бы прибавились…

– Принимай пополнение: наши орлы еще четыре машины успели починить, а к ночи, глядишь, еще пять-шесть подойдет…

Вместе с ним находим командира пехотного полка и договариваемся о взаимодействии. «Пехтура» быстро отрывает нам капониры, заваливает торчащие над землей башни ветками и всяким хламом. Пока есть возможность, отрывают и запасные позиции. Дело идет быстро, поскольку воронок хватает, а почва песчаная. Часа через два все машины укрыты и надежно замаскированы. Немцы пока больше не дергаются, да и время уже почти восемнадцать часов. Может, и пронесет…

Нет, сглазил: за час до заката они предпринимают еще одну атаку, которую мы тоже успешно отбиваем, добавив к нашим танкам еще четырнадцать вражеских факелов. Ночное дежурство берет на себя пехота, а несколько ребят вместе со Шпильманом уползают пошарить на поле боя…

Возвращаются они только часа через два, с гостинцами и трофеями: прежде всего это немецкие пулеметы, которые с обоюдного согласия передаются пехоте, у которой на роту бойцов – по одному ДШК. Где остальные – неизвестно. Затем несколько парабеллумов, документы, и даже карта с нанесенной на утро обстановкой. Напоследок, подмигнув, Моисей достает бутылку настоящего французского коньяка.

– В головной «четверке» достал, где и карта была. По сто грамм? Положено!

Я не отвечаю, а подсвечивая фонариком, замираю над листами германской карты: немцы стоят под Жабовичами, стрелка ведет через Брест, и, судя по-всему, окружили Гродно…

Объясняю это Шпильману, тот тоже становится серьезным. Подумав и посовещавшись с пехотинцами и офицерами батальона, решаем, что это «липа». Ну не могут фашисты в первый же день так нас потеснить! Столько войск, столько танков, огромное количество самолетов – и вдруг почти на двести километров в первый же день?! Не верю! Не верю, и все тут! Ничего, сейчас наши ребята подойдут, сразу все станет ясно…

Утро начинается с бомбежки. На этот раз нам «везет»: бомбят не пикировщики, а обычные бомбардировщики. Десятки огромных двухмоторных машин работают с высокой горизонтали, и поэтому в расположении падает совсем немного бомб. Основная масса ложится на поле боя, и несчастным, уже подбитым и сгоревшим машинам достается вновь. Все заволакивает дымом и пылью, но нам все же легче под прикрытием брони, чем пехоте в окопах. Наконец, немцы улетают, зато начинает трещать рация: выдвинутый дозор докладывает, что идут…

– Бронебойным!

– Слева, слева!!!

– Ах, гад…

– Прощайте, товарищи!

– На тебе, сука, н-на!

– Коля, держись!

Они снова шли клином. Но на этот раз впереди мчались шустрые Pz-II, непрерывно поливая боевые порядки пехоты из двадцатимиллиметровых автоматических пушек.

– Не стрелять! Подпустить ближе! Огонь по моей команде!

Поздно… У кого-то не выдерживают нервы. Гремит первый выстрел, затем, не разобравшись, начинают и остальные. Напрасно я надрываю связки, крича в эфир о демаскированных позициях…

После первых же снарядов легкие танки оттягиваются назад, умело прикрываясь подбитыми машинами. Я приникаю к панораме… Эх, ничего не видно… Распахиваю люк, высовываюсь с биноклем наружу… Господи! Спаси и Сохрани!

На холм в трех километрах от нас немцы выкатывают даже отсюда кажущиеся громадными пушки. БУМ! Огненная трасса утыкается в соседний со мною танк. Неимоверной силы взрыв разваливает машину на части: главная башня срывается с погона и уносится назад…

Новый выстрел – и еще одно попадание. Подбитая машина мгновенно вспыхивает, из нее выскакивает охваченная огнем фигура и падает на землю, пытаясь сбить пламя с комбинезона. Бесполезно. Двое пехотинцев выпрыгивают из ячейки и, накрыв горящего шинелью, все-таки тушат огонь. Еще попадание, и еще одно… Немцы стреляют выше всяких похвал: каждый снаряд попадает в цель, причем безнаказанно: из башенного орудия «двадцать восьмого» прямой выстрел – триста тридцать метров. Бить по холму, что по Луне: результат один. Срочно надо что-то предпринять, иначе нас попросту перещелкают, как куропаток! Чуть помедлив, отдаю команду:

– Первая рота, вперед! Дави их, ребята!

Остатки подразделения с натугой вылезают из укрытий и спешат к пушкам, но в этот момент немецкие «четверки» и самоходки открывают беглый огонь. Вспыхивает одна машина, вторая, третья… Фашисты выбивают наши танки один за другим…

Прикрываясь сожженными на предполье танками, мы рвемся к пушкам, но в этот момент перед нами вырастает сплошная стена разрывов. Барабанят по броне осколки, хлесткий удар сотрясает меня так, что лязгают, едва не откусив язык, зубы. Во рту мгновенно становится солоно, я сплевываю… Удар!!! Гулко лопаются оба башенных плафона. Краем глаза успеваю заметить в перископ огненный росчерк рикошета. Не выдала, родимая, прикрыла! Толстая восьмисантиметровая башенная броня выдержала попадание слабой пушечки немецкой «тройки».

И вдруг нас закручивает вправо. Мехвод истошным голосом вопит:

– Гусеница! Гусеница!

Его голос перекрывает тяжелый удар, и мне в лицо плещет огонь. Голос механика-водителя замолкает, мгновенно наступает невыносимая тишина, тут же нарушаемая каким-то сырым и жутковатым на слух хлюпаньем.

Лишь мгновение спустя я понимаю, что означают эти звуки: кому-то перерубило осколком горло… Это доходит до меня, когда я уже снаружи и, прикрываясь горящим танком, бегу назад. Что же я делаю?! Останавливаюсь на месте – из моей машины никто больше не выскочил, а у меня мучительно начинают гореть обожженные руки. Короткий взгляд – да ерунда, ничего страшного, такие ожоги заживают за пару суток, главное, маслица найти. У поваров разживусь. Да что же это такое?! Я только что потерял свою машину и экипаж! О чем я думаю?! Какое масло?!! Земля с размаха бьет меня по лицу. Темнота…

Глава 8

Слышится треск мотоциклетного мотора, и из дыма выскакивает забрызганный грязью М-72 с коляской. За рулем – старшина с петлицами связиста, на рукаве гимнастерки набухает кровавое пятно, в коляске – труп. При виде нашей группы он резко тормозит и выкрикивает:

– Уходите! Танки! Немцы прорвались!

Забивалов немедленно вскидывается:

– Ты что несешь, боец! Какие немцы?!

– Товарищ… товарищ старший лейтенант НКВД, мы в километре отсюда были обстреляны из леса. Делегата связи убило, меня ранило. Я думаю, танки!

– Ты их видел? Своими глазами?!

– Никак нет, слышал!

– Паникер! Трус! Это наши танки!..

Я тем временем вытаскиваю из сумки убитого пакет, протягиваю Забивалову. Старшина пытается возразить – этот приказ предназначен командиру полка, но я успокаиваю его тем, что старший лейтенант НКВД сейчас исполняет обязанности убитого полковника Усольцева. Особист читает бумагу, затем рвет ее на мелкие кусочки и подзывает мотоциклиста:

– Слушай сюда, товарищ младший командир. Передай большому начальству, что полка больше нет. Осталось два самолета. Все командование части, за исключением меня и вот старшего лейтенанта, погибло. Склады боеприпасов и горючего уничтожены. Принял решение – уцелевшие самолеты сжечь, выходить в тыл с оставшимся личным составом…

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами: как это – сжечь самолеты?! Потом соображаю – топлива нет, патронов тоже. Где искать? И не бросать же здесь оставшихся молодых, неопытных пилотов – погибнут ни за грош… Тяжелый, но единственно верный выход. Тем временем Забивалов что-то пишет карандашом в записной книжке, потом протягивает листок старшине. Из коляски вынимаем убитого офицера и относим к нашим мертвым товарищам. Мотоциклист козыряет на прощание, дает газ и, выбрасывая из-под колес фонтаны обгорелой земли, уносится в низко стелящийся над землей дым.

– Товарищи командиры! Всем проверить личное оружие. У кого нет – взять у погибших. Сбор через пять минут…

Он хочет по привычке добавить «у здания штаба», но его больше нет. Вместо новенького, недавно отстроенного здания, груда обугленного кирпича. Явно фугаска килограммов на сто…

Мой именной ТТ, зависть половины полка, – на месте, как и запасная обойма, поэтому я спокойно шагаю к развалинам. Новоиспеченный командир – следом. К назначенному сроку собираются пилоты. На лицах многих растерянность, все напуганы. Минут через десять приходят бойцы БАО: оружейники, мотористы, прибористы и прочие спецы, без которых не может существовать ни одна летная часть. Строим всех и начинаем выдвигаться в сторону Августова, однако едва высовываемся из леса, как приходится бегом возвращаться назад – там действительно немцы. Бесконечные колонны пехоты, танков, артиллерии.

– В лес, бегом в лес!

Наша колонна распадается, бежит под прикрытие могучих деревьев, стараясь уйти как можно дальше от дороги… Останавливаемся только через полчаса, сверяемся по карте. На весь полк – две карты, одна у меня, вторая – у «особиста». Уцелели, поскольку мы были на дежурстве. Ну и полетные документы в планшете, как и положено.

– Что делать будем, Александр Николаевич?

– Выходить к своим.

– Это-то понятно. А как?

– Народу почти сто человек, все с оружием. Прорвемся.

– А сколько нас прорвется? Сам же видел…

Да, он прав. Если и выйдут, то, может, от силы человек пять, самое большее – десять… Надо что-то придумать. Но что? Вновь склоняемся над картой. Впереди большое болото – если бы найти проводника…

Решаем рискнуть и идти туда в надежде найти кого-нибудь из местных, знающих проход. Мы оба понимаем, что негоже идти на «авось», но и другого выхода нет… Посылаем вперед разведчиков, выделяем арьергард, основная колонна следует на расстоянии трехсот метров от них. В воздух черно от дыма и немецких самолетов. Кажется, что горит все вокруг. Вражеские самолеты, натужно ревя моторами, стройными рядами плывут на восток, возвращаясь назад уже пустыми. Словно гигантский конвейер уничтожения…

Люди посматривают в небеса с опаской, но вековые деревья надежно укрывают нас от недобрых взглядов. Километров через десять устраиваем привал, тут как раз и разведчики возвращаются, докладывая, что впереди никого не обнаружено. Через тридцать минут опять начинаем движение. По лесу шагать тяжело, донимают комары. Это, конечно, не карельские звери, но тоже немногим им уступают…

Бойцы устали, потихоньку матерятся, невзирая на строгий приказ не шуметь… Так продолжается до самого вечера. Судя по карте, одолеть удалось почти двадцати пять километров – совсем неплохо, утром должны увидеть болото. Назначаем часовых, из собранных по вещмешкам продуктов готовим в котелках скромный ужин… Отбой…

Утром неожиданно выясняется, что нашего полка прибыло. Ночью приблудилось почти тридцать человек. Половина – пехота, остальные – с бору по сосенке: водители, связисты, экипаж танка, два чудом уцелевших летчика со сбитого ТБ-3. Оружие есть, но не у всех. Завтракаем, разбираемся с новичками и продолжаем движение, менее чем через час выйдя к болоту.

Честно говоря, зрелище не слишком оптимистичное: сплошная поверхность ржавой воды с торчащими кое-где корявыми ветками. Пытаемся прощупать дорогу, но на первом же шаге разведчик проваливается в трясину, и мы едва успеваем его вытащить.

Плохо… Это если даже не учитывать, что если выйдем на открытую местность, то проживем ровно столько времени, сколько требуется вражескому самолету для снижения с высоты и открытия огня по беспомощным, барахтающимся в болоте людям. Значит, все-таки в обход…

Вновь разведка и замыкающие, народ измучен, но пока держится – понимает, что альтернативы нет. Попутно выясняем у летунов с бомбардировщика, где они последний раз видели наши части, и отмечаем это место на карте.

И вдруг появляется запыхавшийся сержант из личного состава, прибившегося к нам ночью:

– Товарищ командир, свои!

– Где?

– Да здесь, метрах в ста впереди, на дороге, в грузовиках едут. Мы колонну остановили!

Переглянувшись с Забиваловым, устремляемся вперед. Какое-то неясное предчувствие сжимает грудь, становится трудно дышать и отчего-то просто нечеловечески не хочется идти дальше… Что за чушь?! Я спотыкаюсь и падаю – не специально, случайно, однако спустя секунду это спасает мне жизнь…

– Ты чего, Столяров?

– Вы идите, товарищ командир, я сейчас.

– Ну, догоняй…

В этот момент раздаются очереди из автоматов и одиночные винтовочные выстрелы, и я с ужасом вижу, как сидящие в новеньких ЗИС-5 бойцы, в таких же новеньких, как и их машины, гимнастерках хладнокровно расстреливают наших вышедших из леса бойцов. Диверсанты! Назад!!!

Мы что есть духу бежим обратно в лес. Мы? Ну да, именно «мы»… Все… четверо. Я первый, потому мои действия становятся неожиданными для бегущих позади: немного углубившись, сворачиваю влево и захожу в тыл колонне…

Укрывшись в придорожных зарослях, смотрим, как немцы в нашей форме сгоняют уцелевших, хладнокровно добивают раненых. Хорошо слышны гортанные команды. Неожиданно фрицы выводят четверых солдат, по виду явно евреев, обливают их бензином из канистр… Вспыхивает спичка, и дикий вой, в котором нет ничего человеческого, раздается над притихшим лесом. Люди – живые советские люди – корчатся в огне, а я… я впиваюсь зубами в руку, чтобы не закричать от бессилия. Острая боль приводит меня в себя. Довольные зрелищем фашисты смеются, и я вдруг понимаю, что еще никогда не слышал ничего страшнее этого смеха…

Затем звучит короткая команда, и вслед ей гремят выстрелы – диверсанты расстреливают пленных. Нелюди! Нелюди… Переворачиваюсь на спину… По небу плывут облака. Ослепительно-белые облака по ярко синему небу. Им нет дела до того, что творится на земле. Они равнодушны ко всему. Ветерок доносит до меня сладковатый запах, и я вдруг понимаю, что это: горелое мясо. Горелое человеческое мясо! Едва успеваю перевернуться на бок, и меня рвет – раз, другой, третий…

Наконец Забивалов толкает в плечо:

– Уходим, Саша…

Рассеянно кивнув, я вытираю губы ладонью и встаю. Убедившись, что немцы убрались, мы осторожно перебегаем дорогу, заваленную грудами наших товарищей, с которыми мы еще вчера вечером делили сухари, готовили пищу, разговаривали. Теперь они мертвы, и уже жужжат синие трупные мухи, невесть откуда успевшие взяться…

…Ориентируясь по деревьям, идем на восток. Немцы повсюду, на всех дорогах, в каждой деревне… Так проходит трое суток. На четвертые, измученные от недосыпа, шатаясь от голода, мы выходим к своим. Услышав окрик часового, останавливаемся и без сил валимся прямо на землю. Действительно, наши… Вышли!..

Проверка в особом отделе. Два дня госпиталя, где меня откармливают. На третий меня забирают, поскольку я имею фронтовой опыт. «Чайка» старая, но вполне рабочая – предыдущий пилот был ранен, но успел посадить самолет. Посадил – и скончался на руках товарищей, вытащивших его из кабины.

Ничего, я отомщу. За тех четверых, сожженных заживо. За тех молодых лейтенантов, так любивших небо, но не успевших даже взлететь. За тех прибившихся к нам бойцов, расстрелянных на дороге. Меня переполняет не только звериная злоба, но и такая же хитрость.

На фюзеляже рисую четыре языка пламени. Теперь мой ведущий – Сергей Забивалов. Он уже не старший лейтенант НКВД, теперь он командир моего нового полка. Полковник Забивалов. Но и у него тоже нарисован такой же огонь. Мы не рассказываем никому, что это означает. Это не тайна, мы просто не хотим вспоминать… пока не хотим!..

…Вот она, колонна! Пузатые пятнистые цистерны, гробообразные полугусеничные броневики, набитые солдатами в уродливых касках, тентованные тупорылые грузовые «опели»… Подкрадываемся незаметно, на бреющем, со стороны солнца, иногда едва не снося винтом и плоскостями верхушки отдельных деревьев.

Пора, полный газ! И-153 резко взмывает вверх и переходит в пикирование. В кольце прицела появляется бензовоз. Откидываю большим пальцем предохранительную чеку и вдавливаю гашетку. Упрятанные в трубы пулеметы открывают огонь. Привычно трясутся от выброшенных гильз металлические короба по обеим сторонам приборной доски. Огненные трассирующие полосы тянутся к бокам автоцистерны.

Взрыв бензина подбрасывает меня, едва не заставив прикусить язык, во все стороны брызжут струи огня. Они накрывают кузова бронетранспортеров и грузовиков, охватывают тела пехотинцев. Я вижу, как немцы извиваются в огне. Жуткая смерть! Но тем, четверым, было страшнее и больнее…

Пули высекают искры из металла, насквозь прошивают тела в мышиного цвета мундирах. Рядом вспухает еще один огненный шар, взлетает к небу фонтан грязно-желтого дыма, с вершины которого плавно устремляется к земле обломок автомобильного борта. Он на одном уровне с моей машиной, идущей на пятидесятиметровой высоте…

Ну, как? Не нравится, суки? А вы думали, как оно будет?! Вот так и будет, твари, так – и только так! На дороге царит паника, всюду горящий бензин и взрывающиеся боеприпасы.

Хорошо мы рассчитались за вас, ребята? И это еще не все! Погодите! За каждого из погибших они заплатят сторицей! Не будет им пощады, не будет… Не позволю…

Глава 9

Прихожу себя от едкого запаха нашатырного спирта. С трудом открываю глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на склонившемся надо мной силуэте.

– Где я?

– Лежите, товарищ капитан. У вас контузия.

– Что?

– Вас шлем спас. Осколок на излете прямо по затылку рубанул, вот вы и отрубились. Разведчики вас притащили.

– Да? Спасибо им… А что с моими ребятами? И где я?

– Вы в блиндаже, с ранеными. Мы пехота, помните?

– Да, помню…

И вновь липкая противная темнота… Грохот, удар. Еще один, и еще. Темнота… Почему я на земле? Вроде бы на топчане лежал, и где медсестра?..

На ощупь пытаюсь подняться – это дается на удивление легко. Отчего же все-таки так темно? Ночь? И что за странный, чуть сладковатый, запах? Впрочем, нет, не ночь, просто передо мной висит плащ-палатка, из которой кто-то соорудил занавеску. Отодвинув брезент в сторону, я в шоке замираю: вся землянка забита изуродованными телами.

Минуту или две я смотрю на мертвых бойцов и наконец соображаю, что блиндаж закидали гранатами. Меня же спасло то, что топчан стоял в отдельном крохотном отсеке за стеной из толстых бревен, и то, что немцы не спустились проверить результаты своей работы…

На дворе – то ли вечер, то ли утро. Немного шумит в висках, но это пройдет. Лезу в сапог: верный шкерочный нож, к которому я приучен сызмальства, на месте, в потайных ножнах, вшитых в голенище. Уже хорошо… Обшариваю землянку – пусто, оружия нет. Да и быть не могло – раненым оно ни к чему… Натыкаюсь взглядом на медсестру, изломанной куклой застывшую возле стены. Ее гимнастерка бурая от застывшей крови. Впрочем, не только гимнастерка – кровь везде – на земляном полу, стенах, накате… Противно тянет разложением, и до меня запоздало доходит, что за запах я почувствовал, придя в себя. Сколько же я здесь провалялся?! Наших поблизости явно нет – или полегли все, или отступили…

Замечаю валяющуюся в углу помятую флягу и нагибаюсь за ней… Простое движение вызывает острый приступ тошноты, но приученный к морской качке организм справляется. Повезло, внутри что-то булькает! Вода отдает затхлостью и тиной, но я жадно глотаю, не без сожаления, откладывая флягу в сторону уже пустой. Маловато…

Осторожно выглядываю наружу, осматриваюсь. Все-таки вечер. Выждав еще минут двадцать, очень медленно и осторожно выбираюсь наружу. Никого… Повсюду валяются мертвые тела наших бойцов, однако оружия нет. Все собрано и увезено с чисто немецкой педантичностью.

Нахожу лишь пехотную лопатку с расщепленной рукояткой, еще одну флягу с водой и несколько сухарей в чьей-то противогазной сумке, и только тут ощущаю невыносимый голод. Сколько ж я все-таки без сознания-то провалялся? Сутки? Двое? Трое? Прикинув, что где-то недалеко должна быть роща, ориентируюсь при свете луны и иду туда. Идти трудно – поле изрыто воронками и гусеницами, усеяно разбитой техникой, кое-где под ноги попадают неразорвавшиеся снаряды, однако вскоре я оказываюсь под непроницаемой сенью деревьев. Противно зудят над ухом комары. Углубившись, насколько хватает сил, в лес, я без сил валюсь под куст. На последнем волевом усилии лопаткой нагребаю на себя прелые прошлогодние листья и мгновенно проваливаюсь в беспамятство…

Просыпаюсь оттого, что прорвавшийся сквозь листву солнечный луч бьет в глаза. Замаскировался, называется! А это что? Меня передергивает – прямо передо мной, буквально в метре, чьи-то босые ноги. Ох, мать моя женщина, не может быть!

Потихоньку выбираюсь из-под листьев и смотрю в свернутое набок лицо повешенного. Шпильман. Моисей. Начальник особого отдела. Я всю ночь проспал под висельником. Эх, как же это ты, парень…

Перерезаю витой телефонный кабель, осторожно опускаю тело на землю и начинаю рыть могилу. Если своих ребят не мог похоронить, то уж его – точно… Достоин памяти! Дело движется медленно, лопатка окончательно ломается, но я уже почти закончил. В изголовье невысокого холмика ставлю самодельный крест. Пусть он и еврей, но погиб за Родину. Думаю, что не обидится.

Отойдя, натыкаюсь на россыпь гильз и пустой исковерканный диск от пулемета – Моисей дрался до последнего патрона и умер достойно. С честью. Начинаю двигаться дальше. Голова уже не так болит, но жрать охота ужасно. Ладно, найдем чего-нибудь. Интересно, а грибы здесь есть? Впрочем, даже если и водятся, огонь разводить нельзя, сразу засекут.

«Стоп», – сам себе командую я, заслышав впереди приглушенный деревьями гул. Ага, понятно, дорога… Что ж, значит, длительный привал…

До самого вечера сижу в кустах, наблюдая за движением на трассе. Немцы прут сплошной стеной: танки, машины, пехота. Проехал целый батальон велосипедистов. Эх, сейчас бы сюда мой танк! Я бы вам показал, кто хозяин на этой земле!

Самым страшным было, когда прогнали колонну пленных: половина в бинтах, почти все без сапог, а немцы в конвое сытые, ухоженные. Ну да ничего, гады, сочтемся! Припомню я вам и нападение, и ребяток своих, и Моисея Шпильмана. Должок у меня к вам каждый час растет, каждую секундочку! За каждую пролитую каплю нашей крови, за каждый сгоревший дом, за слезы матерей и жен погибших ребят… за все!..

Вечером перебираюсь на другую сторону и иду до края леса, вновь натыкаясь на следы боя… и с ужасом понимая, что здесь полег весь мой полк. Те самые два батальона, что должны были подойти к нам на помощь. Всюду стоят изуродованные «тридцатьчетверки» и КВ – авиация накрыла их на марше. Натыкаюсь на раскуроченную машину командира полка: от нее ничего не осталось. Лишь сорванная башня и перекрученный чудовищной силой тротила корпус. По номеру, чудом уцелевшему на отброшенной в сторону башне, и опознал.

А вот машина Коли Сидорчука, комбата-один. Тоже прямое попадание. Неподалеку – черно-рыжий, сгоревший дотла КВ Феди Пахомова, с которым я вместе был в Карелии. Все они здесь, ребята, все до последнего…

Стоя посреди этой жуткой пустоши, прикидываю картину боя – да, все сходится: вначале пикирующие бомбардировщики, а затем артиллерия, с фланга, в упор крупным калибром…

Немецкие трофейщики, суки, и тут опередили, но я нахожу чудом уцелевшую банку тушенки и пару сухарей. А также компас – вот это на самом деле повезло! Теперь я наконец могу сориентироваться, и идти точно на восток, к нашим. Вот только, похоже, что фронт уже далеко, даже канонады не слышно…

Ночью подхожу к какой-то деревушке и, подкравшись к дальней хате, замираю, прислушиваясь. Странно, но в деревне тишина, не брешет ни одна собака. Причину этого понимаю, споткнувшись о тело крупного мохнатого пса. Постреляли собак, сволочи! В хате тускло горит керосиновый свет, но я жду. Не нравится мне здесь чего-то. Правый глаз просто огнем горит, а эта примета верная, еще ни разу в жизни меня не подводила… И точно! Едва я все-таки собираюсь выйти и постучать хозяевам, как дверь открывается сама и в проеме появляется массивный силуэт, тащащий кого-то за ноги. У плетня напротив появляется еще один:

– Эй, Сямен!

– Чаво тябе, Гнат?

– Опять красюка завалил?

– Отож! Комуняка заглянул на огонек, ну а я яму самогончику с крысиным ядом.

– Вязет тябе, Сямен! Уже чятвертого за три дня, а у мяня только двоя.

Они ржут, вместе оттаскивая мертвого красноармейца к лесу. Ах вы ж… Я даже не ругаюсь, просто не нахожу слов от гнева. Мы их год назад освободили от гнета польской буржуазии, а они вот чем платят за свободу! Достаю из голенища камбалку. Ну, сейчас поквитаюсь с вами…

Прячась в тени, бесшумно скольжу по траве. Полещуки тем временем подтаскивают тело к овражку, берут убитого за руки и ноги и, раскачав, кидают вниз. Оба наклоняются, наблюдая за полетом тела… Выпрямиться они не успевают: я уже за их спинами. Шкерочный нож привычно переворачивается в руке и бритвенно-острое закругленное лезвие перехватывает сначала одно горло, затем, возвратным движением – вспарывает второе. Несильный пинок ногой – и рефлекторно зажимающий брызжущую кровью рану предатель валится вслед безымянному красноармейцу. Сталкиваю туда же другого и бегу прочь.

Возле самого леса останавливаюсь, словно вдруг наткнувшись на невидимую стену: вот же я дурак! Пока тихо, нужно было пройтись посмотреть, может, кто из наших есть? Вдруг пленные в деревне? Возвращаюсь, но безуспешно: никого и ничего не могу обнаружить. Зато разживаюсь чугунком картошки, выставленным хозяйкой за ограду. То ли остудить вынесла, то ли для таких, как я, бедолаг, специально оставила. Не все же, как эти двое… Картошка на диво крупная и вкусная. Вспоминаю нашу северную – ни в какое сравнение не идет! У нас она мелкая, водянистая, вкуса почти нет, а эта – рассыпчатая, просто объедение…

Ночую уже под утро, перед самым рассветом найдя подходящее местечко на берегу ручья и отмахав от деревни с десяток километров по ночному лесу… Впрочем, особенно долго поспать не удается – через несколько часов просыпаюсь от промозглого тумана и, обхватив себя руками, напрасно пытаюсь согреться. Наконец это удается, и я снова засыпаю, пригревшись под первыми лучами солнца.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.