Бремя прошлого

      В доме перебывало множество гувернанток из самых разных стран Европы, но ни одна не задержалась надолго. Найти новую гувернантку с каждым разом становилось все труднее, так как об ужасных проделках детей Молино судачили во всех гостиных Лондона.
      Сил рассказывала, что они подкладывали колючки в постели гувернанток, бросали мышей в молоко, натягивали веревки поперек галереи, чтобы они споткнулись, и многое другое.
      Дурная слава Лилли быстро распространилась в округе. Слуги рассказывали знакомым об ее выходках, на ее счет посмеивались мужчины в кабачках, а женщины собирались кучками, чтобы посплетничать о ней. Лилли была для них вроде кинозвезды: красивая, знатная и богатая.
      Однако назвать ее злой было нельзя. Сил говорила, что Лилли всегда была добра к деревенским детям. Никогда не задирала нос, давала покататься верхом на своем пони и угощала их ирисками. Дети ее просто обожали и хвастались ее вниманием.
      При всем ее легкомыслии и необузданности у Лилли, как и у ее матери, было доброе сердце, и ее было легко растрогать.

* * *

      – Теперь вы знаете основное о том далеком времени, – сказала я своим новым друзьям. – Завтра, после обеда, обещаю рассказать вам о Лилли и Финне О'Киффи.
      Пожелав им спокойной ночи, я ушла в свою спальню.

12

      Эдди Шеридан подложил в камин полено и повернулся, чтобы посмотреть на Шэннон, сидящую в кресле. Лицо ее было бледным, а под прекрасными серыми глазами лежали тени. Ее рыжие волосы вспыхивали красными бликами от огня в камине. В своем длинном черном платье она выглядела строгой и печальной.
      – Должно быть, последние несколько месяцев были действительно трудными для вашего отца? – заметил он.
      Шэннон кивнула:
      – Но папа всегда говорил, что Киффи могут выжить в любой ситуации, и я не могу смириться с мыслью, что его нет.
      Они замолчали, глядя на занимавшееся огнем полено в камине. Потом Шэннон спросила:
      – Зачем вы сюда приехали?
      – У меня здесь коттедж, рядом с Белым Домом. – Эдди пожал плечами. – Там долгие годы никто не жил. Я вырос в Калифорнии, и иногда мы приезжали сюда, правда, очень редко. Моя голова была слишком забита колледжем, Беркли, а потом и Театральной школой Йельского университета. Видно, я иду по стопам своего прадеда, Нэда Шеридана.
      – Вы на него очень похожи. – Шэннон в смущении залилась краской. – Я должна кое в чем вам признаться. Я осмотрела дом Нэда. Дверь была открыта, я не смогла удержаться и вошла. И похитила его фотографию. Теперь она у меня. Может быть, мне следует вернуть ее вам? В конце концов, вы полноправный владелец дома.
      – Храните ее у себя, – улыбнулся Эдди. – Так, стало быть, вы хотите побольше узнать о Лилли и Нэде?
      – И выяснить, кто убил моего отца.
      Ошеломленный, Эдди посмотрел на Шэннон:
      – Но возможно ли это?! Разве его убили?!
      – Думаю, что да, но мне никто не верит. Кроме Моди и Бриджид. А почему вас интересует Лилли?
      – Видите ли, ее имя с детства связано у меня с какой-то зловещей тайной. Ее образ незримо присутствует в нашей семье. Я здесь для того, чтобы окончательно разобраться в этой темной истории.
      – Вы имеете в виду слух о том, что Лилли разорила Нэда?
      – В том числе и это.
      Эдди откинулся на подушки дивана и задумался, сцепив руки за головой.
      – Дело в том, что я стал мечтать о профессии актера после рассказов моего деда о Нэде Шеридане и его романтической судьбе. Грэмпс говорил, что он был великолепен на сцене. Мог заставить публику лить слезы, а через минуту вызвать у нее гомерический смех. Он был одной из звезд Бродвея. Но прежде чем к нему пришла слава, он годами скитался по пыльным театрам самых мелких городков по всей Америке. В одном из них он встретил мою прабабушку Джульетту. Ее нельзя было назвать хорошенькой – я видел ее фотографии, но Грэмпс говорил, что на сцене она преображалась в настоящую красавицу. Она была актрисой школы великой Сары Бернар и Эллен Тери, а Нэда можно было сравнить с Оливье; их игра зачаровывала зрителей.
      Эдди печально вздохнул и улыбнулся Шэннон.
      – Да, это было время… Я иногда думаю, что, может быть, я родился не в свою эпоху, что мне следовало жить тогда, когда жил мой прадед Нэд.
      Мой дедушка, Грэмпс, был их единственным сыном и никогда не хотел быть актером. Он говорил, что ненавидит постоянные переезды и хлопоты, тяжбы с агентами и менеджерами, конфликты с другими актерами. Все это ему претило. Он мечтал о собственном доме, где все они жили бы вместе. И, в конце концов, дом появился. Даже два: прекрасный дом на Лонг-Айленде, ставший продолжением театра – те же люди, та же вечная суматоха, та же борьба. И Белый Дом в Сконсете, где Нэд с друзьями отдыхали и веселились.
      Грэмпс говорил мне, что всегда в воспоминаниях Нэда присутствовала эта таинственная Лилли Молино. Джульетта была капризной женщиной, и каждый раз, когда они с Нэдом ссорились, что бывало нередко, его мать кричала, что во всем виновата Лилли Молино, что Нэд по-прежнему в нее влюблен, и стоит ей только поманить его, как он побежит за нею. И она была права. Сам Нэд понимал это и говорил, что Лилли его погубила.
      «Но как, Грэмпс, каким образом?» – спрашивал я, цепляясь за каждое его слово. Но старик качал головой: «Все это слишком сложно, чтобы такой безусый юнец, как ты, мог это понять». Так я от него ничего и не добился.
      Это сводило меня с ума, – продолжал Эдди. – Я даже не знал, как выглядела Лилли. И так и не узнал, кем она была, потому что никто не хотел о ней говорить. Потом, когда мне было одиннадцать лет, умер папа, так и не объяснив мне, что тогда происходило, а затем и Грэмпс. А Мом вообще ничего не знал об этом. И в один прекрасный день я поклялся себе в том, что, когда вырасту, обязательно докопаюсь до истины, чтобы полностью удовлетворить свое любопытство. Если и существует какая-то семейная тайна, то я обязан знать, в чем она заключается.
      Я начал с семейных архивов и именно там наткнулся на имя Лилли и адрес в Бостоне, на Бикон-Хилл. Я отправился туда, но прошло слишком много лет, и из моих тамошних собеседников никто о ней даже ничего не слышал. Другим адресом, который я обнаружил на письме Сил к Нэду, была Арднаварнха. И вот я здесь… – развел руками Эд.
      – Я могу сказать вам, как выглядела Лилли, – заметила Шэннон. – Она была красавица. Может быть, поэтому к ней и ревновала ваша прабабушка Джульетта. У нее были длинные, черные, вьющиеся волосы, ослепительные голубые глаза и чувственный рот. Весь вид ее говорил о том, что это была избалованная, сексапильная, богатая девушка. И привыкшая все делать по-своему. По крайней мере, такой она казалась в семнадцать лет, когда был написан портрет.
      – Так расскажет ли нам все-таки мисс Моди о том, что тогда происходило? Или просто будет дразнить нас отдельными подробностями, чтобы навсегда заточить в Арднаварнхе?
      Шэннон рассмеялась:
      – Что до меня, то я была бы счастлива стать пленницей в Арднаварнхе. Могу понять, почему Лилли не хотела уезжать отсюда. Это райский уголок!
      Она встала, собираясь попрощаться с Эдди.
      – Как-то странно: мы говорили весь вечер о Лилли, но ни словом не обмолвились о том, что было в ее душе.
      – Душа Лилли… – задумчиво произнес Эд, шевельнув щипцами полено, из-под которого вырвался сноп искр. – А вы уверены в том, что у нее была душа?
      Они вместе поднялись по лестнице. У самой комнаты Шэннон Эдвард взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Они улыбнулись, явно довольные друг другом.
      – Спокойной ночи, Ромео, – прошептала Шэннон, открывая дверь в свою комнату.
      – Шэннон, – громким шепотом окликнул он ее.
      Она обернулась, и взгляды их встретились.
      – Я насчет вашего отца… Вы можете рассчитывать на мою помощь.
      Она благодарно кивнула. Она была готова воспользоваться любой помощью, и теперь на ее стороне были и Моди, и Бриджид, и Эдди. Шэннон больше не чувствовала себя такой одинокой, как раньше. Уснула она мгновенно, едва коснувшись подушки с пропитанной запахом лаванды льняной наволочкой. Она ни на секунду не задумалась о том, кто мог быть наследником Лилли; ее мысли были заняты Нэдом Шериданом, А может быть, Эдди Шериданом?
 
      Я проснулась рано, возбужденная ворвавшимися через открытое окно моей комнаты лучами солнца. Легкий ветерок доносил из сада аромат роз. Из кухни вкусно пахло беконом и свежеподжаренным хлебом. Я немного полежала с закрытыми глазами, нежась на прохладных льняных простынях, и блаженно потянулась, совсем как в девятнадцать лет. О своем возрасте догадываешься только тогда, когда начинают хрустеть суставы.
      Было уже почти одиннадцать часов. За окнами по гальке цокали лошадиные подковы. Я соскочила с кровати, подбежала к окну и выглянула, перегнувшись через подоконник.
      Помощник конюха Колам вывел мою гнедую кобылу, и она со счастливым видом уже щипала маргаритки на краю лужайки, не обращая внимания на бегавших рядом далматинов. Я быстро оделась и поспешила вниз, горя желанием совершить прогулку верхом таким великолепным утром.
      – Доброе утро, Моди! – приветствовала меня Шэннон, когда я уже шла по двору. Она с широкой улыбкой смотрела на меня, выглянув из своего окна.
      – Я чувствую, что мне следовало бы сказать вам «доброе утро», но я этого не скажу, – усмехнулась я, – а просто спрошу, не желаете ли вы присоединиться ко мне для верховой прогулки?
      И спросила на всякий случай, поскольку этих американцев, в особенности горожан, никогда не поймешь:
      – Вы, разумеется, умеете ездить верхом?
      – Умею. Но вы уже готовы, а я еще не одета.
      – Так одевайтесь же, девочка, – сказала я, – и спускайтесь ко мне. Мы выпьем с вами по чашечке кофе и поедем, пока не испортилась погода.
      Шэннон сбежала по лестнице пятью минутами позднее, в полотняной рубашке, джинсах и ковбойских башмаках. Волосы были собраны сзади в виде конского хвоста, и выглядела она лет на пятнадцать.
      Я налила кофе в две большие кружки и подвинула к ней большой желтый кувшин с молоком. На серебряном блюде лежали поджаренный до хруста бекон, свежий хлеб из пресного теста, сливочное масло и малиновый джем моего собственного изготовления.
      – Вам надо есть побольше, уж больно мало мяса у вас на костях, – критически заметила я. – Разве ваша мачеха не говорила вам, что мужчинам не нравятся тощие женщины? Им нужно, чтобы в постели было за что взяться.
      – Кстати, о мужчинах, – мимоходом заметила она, – а где же Эдди?
      Я искоса взглянула на девушку.
      – Вы, видно, беспокоитесь о нем, – отвечала я. – Он уезжает в Голвей.
      Я не могла удержаться от улыбки, увидев, как она сразу поникла. Глаза девушки не могли скрыть ее чувств.
      – Он сказал, что, разумеется, к вечеру вернется, – лукаво добавила я. – Не знаю, кто теперь влечет его больше – то ли вы, то ли Лилли.
      – Ни одна из нас, – возразила она, допивая кофе. – Его влечете вы, Моди. Он говорил мне, что находит вас неотразимой.
      – Полно вам, девочка, – не без удовольствия заметила я, так как всегда любила комплименты. Я надела шляпу и заторопила Шэннон: – Так едемте же!
      Мы не спеша пробирались через заросли папоротника к развалинам Большого Дома. Я хотела показать девушке место, где протекала жизнь Лилли. Отперев висячий замок, я толкнула тяжелую входную дверь. Она со скрипом открылась.
      – Я прожила здесь до двенадцати лет, – говорила я Шэннон. – Каким чудесным было мое детство! Но надо признаться, что после пожара, когда мы вернулись сюда и поселились в Арднаварнхе, здесь стало еще лучше.
      Мы вышли из дома и прошли через обнесенный стеной сад, зеленевший шпалерами грушевых и персиковых деревьев, теперь совершенно высохших из-за отсутствия ухода.
 
      Вечером, после ужина, я продолжала свой рассказ перед горевшим в гостиной камином. На мне было зеленое, цвета нефрита, платье от «Шанель» по моде тысяча девятьсот тридцать четвертого года, бриллиантовые серьги и браслеты. Этот молодой льстец Эдвард сказал мне, что я выглядела великолепно, и преподнес букет алых роз и громадную коробку шоколада, купленного в Голвее.
      Я смотрела, как Эдди уселся на диване рядом с Шэннон и с какой приветливой улыбкой она подвинулась, чтобы ему было достаточно места. «Вот будет интересно, если он влюбятся друг в друга!» – подумала я. Но по своей всегдашней привычке я люблю опережать события.
      – Напомните мне, дорогие, на чем мы вчера остановились?
      – Лилли отправилась на рассвете на прогулку верхом с Финном О'Киффи, – нетерпеливо подсказала Шэннон.
      – Ах да, Финн! Ну что ж, продолжим наш рассказ!

13

      У Пэдрейга О'Киффи были волосы цвета порыжевшей соломы и нездоровое лицо, усыпанное веснушками и бородавками. Нижняя челюсть слегка отвисала, выставляя на всеобщее обозрение несколько уцелевших пожелтевших зубов. Грудь была впалой, короткие ноги – кривыми, а руки длинными, как у гориллы. Все считали Пэдди О'Киффи уродом, каких свет ни видывал.
      Но как случилось, что у такого урода было два таких красавца-сына?
      – Да, это моя порода, – хвастался он после нескольких кружек.
      При этом он совершенно забывал, что его жена была из семьи, все члены которой отличались прекрасной внешностью, и что сам он был коротышкой из семейства О'Киффи.
      Люди смеялись и над ним самим, и над его безумными фантазиями. Но не смеялись ни над Дэниелом, высоким, сильным, с красиво посаженной головой, увенчанной шапкой курчавых рыжих волос, ни над юным Финном, который был младше брата на два года, стройным, с черными волосами и серыми глазами, которые могли бы поспорить цветом с небом над Коннемейрской бухтой, когда в нее заползает с моря туман. Дэниел был умен и методичен, быстро пускал в ход кулаки, Финн же имел склонность к коммерции, отличался остротой ума и готовностью посмеяться. И если Дэниел был просто смазливым, то Финн О'Киффи – настоящим красавцем. Единственным недостатком братьев было то, что они родились бедняками.
      Пэдди всю свою жизнь работал в конюшнях Арднаварнхи. Жена была прачкой в Большом Доме и частенько брала с собой маленьких детей, которые играли на кухонном дворе или помогали конюхам, не забывая ни на минуту, что при появлении его светлости надо было сразу же прятаться, дабы тот их не увидел.
      Детство их проходило в бедности и лишениях. Половина населения этого края сорок лет назад во время великого голода переселилась в Америку на приводивших в ужас кораблях, которые нельзя было назвать иначе, как старыми калошами. Когда Дэниелу было двенадцать, а Финну десять, во время эпидемии инфлюэнцы, с завидной регулярностью прокатывавшейся по сельской местности и за одну ночь уносившей каждого десятого, умерла их мать, а за нею и шестеро их братьев и сестер. Финн и Дэниел оказались на попечении отца, любившего больше выпивку, чем собственных чад.
      В их крытом соломой, сложенном из камня, побеленном известкой доме была всего одна комната с земляным полом. В камине постоянно горел торф, и над слабыми языками пламени в черном чугунном котелке обычно кипел водянистый суп. Поперек очага висела нитка коптившейся рыбы, пойманной Дэниелом в бухте и добавлявшей неописуемый «аромат» к запаху торфа и цыплят, копошившихся в углу, на куче соломы.
      Этот «аромат» пропитал насквозь мальчиков и стал неотъемлемой их частью. Так было до того дня, когда двенадцатилетний Финн оказался в Большом Доме. И однажды экономка в присутствии многочисленных слуг крикнула ему:
      – Эй, мальчик! От тебя разит дикими зверями! Убирайся отсюда вместе с этой вонью! И не появляйся здесь, пока не отмоешься.
      Пристыженный Финн выронил из рук пустые ведра и умчался в конюшню, где Дэниел помогал отцу убирать из стойл навоз. Вокруг них жужжали мухи. Финн стоял и смотрел, как они ползали по испачканной навозом соломе, и впервые задумался над их положением в Большом Доме. И он сам, и отец с братом были здесь последними людьми – уборщиками навоза и подносчиками угля.
      – Что с тобой? – опершись на вилы, взглянул на брата Дэниел. Глаза Финна были злыми, а щеки пылали. – Не заболел ли ты, парень?
      Дэниел подошел к брату. Воспоминания о том, как его мать и шестеро братьев и сестер метались в жару, в конце концов, унесшем их в могилу, всплыли в его сознании, и он приложил свою широкую ладонь ко лбу Финна, с тревогой всматриваясь в лицо мальчика. Лоб был холодным, и Дэниел облегченно вздохнул. После смерти матери отец стал пить так, что почти никогда не бывал трезвым. Дэниелу пришлось взять на себя роль хозяина в разваливавшемся доме и ответственность за младшего брата.
      Все ожидали, что Дэниел О'Киффи вырастет в добропорядочного, сильного мужчину и станет хорошим мужем одной из деревенских девушек; другое дело – Финн. «С такой наружностью да со сладкими речами, – рассуждали за стаканом вина отцы семейств, – надо будет держать ухо востро и, пожалуй, запирать дочерей дома, когда этот Финн О'Киффи войдет в мужскую силу».
      Пока же Финн не чувствовал, что являл собою потенциальную угрозу для женщин. Он не чувствовал ничего, кроме жгучего стыда и злости на самого себя за то, что никогда не задумывался о том, как от него пахнет.
      – Почему ты ни разу не сказал мне об этом? – спросил он брата, отшвыривая ногой слипшуюся солому. – Почему не говорил, что от меня воняет конским навозом? Диким зверем, как она сказала. И все смеялись.
      Краска стыда тронула щеки Дэниела, когда он посмотрел на брата. Во всем виноват был он, Дэниел. Ведь он отвечал за все. Ему следовало знать, что в доме нужно поддерживать чистоту, следить за тем, чтобы они как следует мылись каждый день и чтобы одежда всегда была чистой.
      – От нас никогда так не пахло при маме, – сердито сказал он. Отбросив в сторону вилы, он схватил брата за руку и повел к водяной колонке. – Стягивай с себя все, дружище, – приказал он.
      Финн колебался. Был довольно сильный ветер, и он знал, что вода ледяная.
      Дэниел наполнил водой оцинкованное ведро и вылил ее на брата. Финн завопил, и весь конный двор залился долго не стихавшим насмешливым хохотом. Дэниел снова наполнил ведро обжигающе холодной водой и вылил ее на голого дрожавшего брата.
      – В кладовке найдешь чистую мешковину, – сказал он, наконец, закончив процедуру. – Завернись в нее и иди домой. Вечером выстираем твою одежду, и завтра уже ни одна служанка не скажет, что от моего брата разит дерьмом.
      Финн побежал между деревьями к дорожке, которая вела в их домик. Он боялся, что кто-нибудь может увидеть его посиневшим от холода и едва прикрытым куском грубой старой мешковины. Сердце его упало, когда он услышал топот копыт по изрытой дороге. Он выглянул из-за угла, со страхом думая о том, кто бы это мог быть.
      Глаза его расширились от ужаса, и он с громким стоном бросился в канаву под изгородью. Топот копыт приближался. Он замер в зарослях крапивы, моля Бога, чтобы его не заметили.
      – Эй, Сил, как ты думаешь, что это там шуршит? – услышал Финн громкий и властный серебристый голос.
      – Я думаю, что это какой-нибудь дикий зверь. Может быть, медведь, Лилли? В Ирландии есть медведи?
      – Ну, разумеется. Танцующие медведи, – отозвался голос той, которую звали Лилли. – А что, Сил, не заставить ли нам его сплясать?
      И в ту же секунду Финн ощутил легкое прикосновение рукояти плетки к своему боку.
      – Поднимайся, кто бы ты ни был, ну же, поднимайся! – раздался насмешливый голос.
      Он медленно повернул голову и увидел девочку. От ее рук исходил запах хорошего мыла.
      – Вставай же, медвежонок, – дрожа от любопытства, подпрыгивала в своем седле Сил. – Он попляшет для меня, правда ведь, Лилли?
      Финн медленно поднялся из канавы, взглянул в расширившиеся от удивления голубые глаза Лилли и стыдливо опустил голову, плотнее запахивая на себе грубую ткань. Он готов был провалиться сквозь землю.
      – О! – победно воскликнула Лилли. – Это же Финн О'Киффи. И мне кажется, Сил, что под этой дерюгой он голый, как в день собственного рождения.
      Двенадцатилетняя Лилли с интересом смотрела на мальчика. Она давно знала Финна О'Киффи. Они родились в одном и том же месяце и в одном и том же году.
      Знала она и его брата, Дэниела, совершенно не похожего на Финна. Хотя тоже красивого. Она слышала, что он такой же задира, как она сама.
      Она искоса взглянула на сестру:
      – Ты, в самом деле, хочешь, чтобы он тебе сплясал?
      – О, да, да! Да, пожалуйста!
      Сил энергично откинула упавшие на лицо рыжие волосы.
      – Он может сплясать, Лилли?
      Лилли выпрямилась в седле и гордо вскинула подбородок. Снова ткнув Финна в бок рукоятью плетки, она проговорила:
      – Пляши, Финн О'Киффи. Пляши, как дрессированный медведь, для моей маленькой сестренки.
      Глаза Финна запылали гневом.
      – Я не буду плясать, как медведь, ни для мисс Сил, ни для кого другого! – выкрикнул он.
      – Э, нет уж, спляшешь! – поддразнивая, наклонилась Лилли в седле в его сторону. – Я тебе приказываю.
      – Пляши, пляши, пляши! – нараспев требовала Сил, все больше возбуждаясь. – Пляши, мой медвежонок!
      Финн посмотрел на нее и смягчился. Она же маленькая девочка. Да к тому же дочка его светлости. Что плохого в том, если он ее повеселит? Плотнее затянув вокруг себя мешковину, он стал медленно кружиться посередине дороги.
      Сил хлопала в ладоши, а Лилли смеялась.
      – Быстрее! – кричала она. – Быстрее, пляшущий медведь!
      – Больше не буду! – сказал он, задетый ее смехом. – Я хотел доставить удовольствие маленькой.
      Он гневно отвернулся, чтобы не видеть ее насмешливых глаз, и зашагал к дому.
      – Я не отпускала тебя, Финн О'Киффи, – окликнула его Лилли.
      – Я сказал, больше плясать не буду! – со злостью крикнул он через плечо.
      Услышав за спиной топот копыт взявшей в галоп лошади, он обернулся как раз в тот момент, когда Лилли с ним поравнялась. Наклонившись в седле, она вытянула руку, схватила мешковину и сорвала ее с Финна, оставив его голым посреди дороги.
      – Иисусе! – воскликнул он, прикрываясь обеими руками.
      Лилли победоносно крутила дерюгу над головой.
      – Господи Иисусе! Мисс Лилли! – Он согнулся и со всех ног помчался к дому.
      – Не рассказывай никому об этом, – предупредила сестру Лилли, когда они повернули к конюшне.
      – Почему? – невинным голосом спросила Сил.
      – Потому что папе это не понравится, – объяснила та, теперь несколько смущенная.
      Конюх в принятой у Молино форме – бело-зеленой полосатой рубашке, в зеленой куртке и бежевых бриджах, подбежал, чтобы помочь ей слезть с лошади, но Лилли обошлась без него. Она легко спрыгнула с седла и зашагала через двор, а за нею уже бежала Сил. Проходя мимо кучи навоза, Лилли нахмурилась.
      – Какая вонь! – с отвращением заметила она. И обвела взглядом Дэниела, грязного и лохматого, пристально смотревшего на нее, опершись на вилы. – Немедленно это убрать, – распорядилась она, – иначе, когда вернется отец, я скажу ему, что на конном дворе беспорядок.
      – Второй раз сегодня жалуются на вонь вокруг нас, – беззубо улыбнувшись, заметил Пэдди.
      – В последний раз! – словно поклялся себе Дэн, провожая злым взглядом Лилли и думая о том, какую заносчивую и властную принцессу она из себя строила и что, будь он ее отцом, он давно отшлепал бы ее.
      Лилли шагала по выложенному плиткой коридору в сопровождении Сил. Они поднялись по широкой винтовой лестнице на второй этаж и прошли через длинную галерею, стены которой были украшены мраморными панелями с резными барельефами, изображавшими римских императоров и греческих воинов; выше на темно-зеленом фоне висели писанные маслом картины.
      Эти двери внезапно распахнулись, и перед ними оказалась женщина с недовольным лицом.
      – Так вот вы где! – сердито воскликнула она. – Я искала вас повсюду.
      – Мы только что вернулись с прогулки верхом, мисс Найтингейл, – объяснила Лилли, заискивающе улыбаясь гувернантке. – Мы вам нужны?
      Мисс Найтингейл сердито фыркнула, и глаза ее затуманились слезами.
      – Вы прекрасно знаете, что вас ожидали уроки. А теперь – взгляните-ка на часы – уже утро кончается.
      – Не для меня, мисс Найтингейл, – пропела Лилли и, увернувшись от гувернантки, помчалась по другому, более узкому коридору, в свою комнату. Бросившись на кровать, она заболтала в воздухе ногами и разразилась смехом, вспоминая о том, как Финн О'Киффи, словно дрессированный медведь, плясал по ее команде, а затем убегал от них голышом со всех ног.
      – Ты видела его, Сил? – спрашивала она сестру, со смехом прыгнувшую к ней на кровать. – Видела? О, он никогда не простит мне этого. Никогда. Я уверена в этом.
      – Простит, – возразила та, с обожанием глядя на сестру. – Тебя всегда все прощают, Лилли.
      И он, разумеется, простил. На следующий день она увидела Финна, когда тот помогал брату до блеска надраивать карету.
      Они с Сил были в оранжерее, где украдкой поедали виноград, предназначенный для стола. Рты их были вымазаны выдававшим их с головой пурпурным соком, и Лилли пыталась вытереть его подолом своей розовой хлопчатобумажной юбки. Она искоса поглядывала на Финна.
      Она думала о том, что у него красивое лицо. Даже очень красивое.
      – Не слишком ли плохо мы тогда обошлись с ним, Сил? – прошептала она.
      – О да, Лилли, – громко прошептала Сил, – мы поступили с ним очень плохо.
      Разгладив юбку, Лилли направилась прямо к Финну. Протянув ему руку, она мягко сказала:
      – Мы вчера плохо поступили с тобой, и я хочу извиниться.
      Она пристально смотрела на Финна своими сверкающими голубыми глазами, а он, не отрывая от нее своих, думал о том, что его мучительница выглядит как ангел, спустившийся с неба.
      – Ну? – нетерпеливо спросила Лилли. – Ты принимаешь мои извинения или нет?
      – Да, мисс, – ответил Финн и, вытерев руку об штанину, осторожно взял в свою ее руку. Она показалась ему мягкой, как пух одуванчика, и лицо его засветилось, когда он улыбнулся Лилли.
      Она ухмыльнулась и, подавшись вперед, лукаво прошептала:
      – Я никому не скажу о вчерашнем. По крайней мере, пека ты будешь делать то, что я тебе скажу.
      Финн настороженно отступил, в глазах его мелькнуло подозрение.
      – И что же вы имеете в виду?
      Лилли преувеличенно печально вздохнула.
      – Не нужно бояться…
      – Я вас никогда не боялся, – громко возразил он, снова залившись краской, на этот раз от гнева.
      – О, ты просто невозможен, Финн О'Киффи.
      Лилли топнула ножкой, свирепо взглянув на парня.
      – Я попрошу тебя всего лишь поехать завтра со мною верхом на прогулку.
      – Верхом, с вами?
      Он уставился на нее округлившимися от удивления глазами.
      – Мне говорили, что ты прекрасный всадник. Почти как я сама. Мне хотелось бы в этом убедиться. Устроим гонку по берегу. Завтра, на рассвете.
      Сердце его вдруг сильно забилось.
      – Вы всего лишь девочка, – сказал он с широкой ухмылкой, – и завтра убедитесь в том, что не сможете тягаться со взрослым мужчиной.
      – Мужчиной?
      Она задрала подбородок и окинула его с головы до ног уничтожающим взглядом.
      – Ну, это мы завтра увидим, мужчина ты или мальчишка. Завтра, на рассвете.
      Следующим утром Лилли встала чуть свет. Она с любовью посмотрела на спокойно спавшую сестру. Рот Сил был приоткрыт, а темно-рыжие длинные ресницы доходили до начала выпуклости полных щек. Лилли улыбнулась, выскальзывая из комнаты вместе со своими любимыми далматинами, Фэргейлом и Меркурием.
      Финн стоял, непринужденно опершись о косяк двери, с таким видом, будто провел в этой позе уже несколько часов.
      Лилли взглянула на ожидавших их лошадей: ее любимая быстроногая пятилетка уже была оседлана и стояла рядом со старым гунтером.
      – Ты не можешь ехать на этой развалине, – властно объявила Лилли, подходя к посадочной подставке, где конюх придерживал за уздечку ее кобылу, и легко вскочила в седло.
      – Вы, вероятно, хотите, чтобы я ехал на пони вашей сестренки, надеясь легко победить Финна О'Киффи? – язвительно спросил он.
      – Ну что ж, тогда бери Панча, – предложила она, тронув повод. Она проехала под каменной аркой и выехала на гравийную аллею, выходившую к дороге, что вела к морю.
      Финн мгновенно оседлал Панча и пустил его в галоп, между деревьями, вдогонку за Лилли.
      Посадка у Лилли была чисто мужская. Утро было холодным и туманным. Лошади поднимали копытами жесткий песок, влажный воздух холодил ей кожу. Она громко кричала от счастья, ощущая полную гармонию с окружающим миром. Она быстро оглянулась на Финна как раз в тот момент, когда он ее стремительно обходил.
      Финн низко пригнулся к шее лошади, как настоящий жокей, давая животному возможность развить максимальную скорость. Лилли во весь опор мчалась за ним, смеясь и оглашая пляж криками, когда они вместе повернули обратно и понеслись рядом, голова в голову. И только когда до финиша оставалось не больше пяти ярдов, Финн сделал последний рывок, оторвавшись от своей спутницы.
      Он победоносно улыбнулся Лилли, ожидая от нее либо ворчания, либо капризного обвинения в нечестности. Но Лилли его удивила.
      – Да, люди были правы, Финн О'Киффи, – проговорила она, задыхаясь с восхитительным блеском в глазах. – Ты мчишься как ветер и, наверное, даже вдвое быстрее!
      Они пустили лошадей шагом по дорожке. После долгой паузы она спросила:
      – А завтра ты поедешь со мной? Так же, на рассвете? Финн согласился, думая о том, что судьба не могла сделать ему большего подарка.

14

      Каждое утро, едва начинало розоветь небо, Лилли вскакивала с кровати и натягивала на себя куртку джерси и бриджи. Ни дождь, ни жара не были ей помехой.
      – Куда ты уходишь так рано? – однажды ревниво спросила ее Сил.
      – Я хочу прогуляться верхом с Финном, – шепотом ответила Лилли, выскальзывая из их общей спальни, ведь Сил уже давно отказалась спать в детской. Ей всегда хотелось быть рядом с Лилли.
      – Я помню тебя с тех пор, когда была еще очень маленькой, – говорила она Финну, устремив взгляд в серое небо и наматывая на палец свою косу. – Ты всегда был на конном дворе, прятался за дверью кладовой, где хранится сбруя, или же на сеновале, который был твоим наблюдательным пунктом.