Приключения Билли Чаки (№2) - Эскимо с Хоккайдо

Вроде маркетингового исследования. Этот комментарий я ухитрился вовремя проглотить.

– Сэцуко, – заговорил я, – насчет вашего дедушки…

– Вот почему вы позвонили, – перебила она. – Я вам говорила, у меня особая интуиция. Дар. Я знаю, почему вы сегодня ощутили необходимость встретиться со мной.

– Почему же?

– Дух моего деда вступил с вами в контакт.

Она пристально смотрела на меня, дожидаясь реакции.

– Не совсем, – возразил я. – Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Вы не поэтому позвонили?

Я покачал головой. Сэцуко, видимо, была разочарована. Оттого ли, что ошиблась, или оттого, что дух дедушки не вступал в контакт, – сказать затрудняюсь. Я не знал, как приступить к рассказу, а потому достал ламинированное удостоверение Ночного Портье и перебросил его через стол. Сэцуко обеими руками схватила карточку, перевернула и осмотрела с недоумением.

– Что это? – спросила она.

– Думаю, удостоверение клиента неотложной медицинской помощи. В тот вечер, когда ваш дедушка умер, он вытащил из кармана эту карточку и, насколько я понял, хотел, чтобы я позвонил по номеру, который там напечатан. Я звонил несколько раз, но никто не отвечал. И вот еще что я хотел вам показать.

Я вынул фотокопию обложки «Мощного аккорда Японии» и тоже протянул Сэцуко. Когда она присмотрелась, краска отхлынула с ее лица. Глаза девушки метались от карточки к фотокопии и обратно.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она.

– Посмотрите на татуировку. На птицу. Парень с татуировкой – Ёси, рок-звезда. Он умер в ту же ночь, что и ваш дедушка. Но эта фотография так и не попала в прессу. Кто-то распорядился, чтобы татуировку заретушировали. Я выяснил, что логотип с птицей принадлежит компании, которая называется «Общество Феникса». Вам это что-то говорит?

Девушка прикрыла глаза и медленно покачала головой.

– Ничего. Совершенно ничего, – сказала она. Явился помощник официанта. Мы с Сэцуко молчали, пока он не умчался прочь, наполнив наши стаканы.

– В ту ночь, когда умер Ёси, произошли странные события, – продолжал я. – Мне кажется, эта компания, «Общество Феникса», имеет к ним какое-то отношение. Я пока не разобрался, как и почему, однако…

– Прошу вас, – прошептала девушка, – этот Ёси меня не интересует. Перестаньте говорить о нем.

– Но как же вы не понимаете? Дело не только в Ёси. Перед смертью ваш дед сказал нечто странное. В тот момент я особо не задумывался, но когда я в очередной раз набрал номер, он сказал: «Они не идут». Может быть, вы знаете…

– Перестаньте! Зачем вы мне это говорите?! От этого только хуже! Вы что, не видите? Мне только хуже от этого!

Девушка дрожала. Глаза ее наполнились слезами.

Теперь уже все в ресторане косились в нашу сторону. Даже угри уставились сквозь стенки аквариума. Свиристел джаз, саксофонист выводил соло.

Мне припомнились слова достопочтенного монаха Сэнсю, который однажды сказал: «Молчание – всегда подходящий ответ». В принципе я согласен с Сэнсю, но, как говорит Эд, журнала на принципах не издашь.

– Сэцуко, – шепотом принялся уговаривать я. – Я вовсе не хотел вас расстраивать. У вас сейчас трудное время. Наверное, вам нелегко выслушивать подробности, как это произошло. Я понимаю…

– Ничего вы не понимаете, – прошипела Сэцуко. Она скрипела зубами, стараясь не закричать. – Вы ничего не знаете о моем дедушке. Ничего не знаете обо мне. Может быть, вы действительно пытаетесь помочь. Но мне это не помогает. Ничуточки не помогает.

Не успел я ответить, девушка резко вскочила, даже кожа под подбородком колыхнулась. Сэцуко глянула на меня так, словно еще многое хотела мне сказать, но вместо этого развернулась на каблуках и гневно удалилась, едва не столкнувшись на пути с официанткой. Я смотрел ей вслед, и когда она прошла через вращающуюся дверь, порадовался, что такую дверь нельзя захлопнуть с грохотом.

И я остался сидеть, в недоумении рассматривая стол. Саксофонист все выводил соло, будто огромный серый слон, в тяжеловесной жалобе раскачивающий хоботом из стороны в сторону. Подошла официантка, спросила, подавать ли горячее. Я ответил не помню что и попросил счет.

Тут-то я и заметил, что удостоверение Ночного Портье исчезло. Случайно или нарочно Сэцуко унесла его прямо у меня из-под носа. Я не знал, как понять этот ее поступок, и вообще ничего в Сэцуко не понимал. Одно я уже знал точно: что бы ни представляло из себя «Общество Феникса», я начинал всерьез ненавидеть эту компанию.

12

Швейцар изучал мой паспорт, катая во рту зубочистку. Он посмотрел на меня и посветил фонариком мне в лицо. Я невольно сощурился, пытаясь сохранить позитивный настрой. Возвращаться в «Краденого котенка» мне вовсе не хотелось, но что поделаешь? Необходимо поговорить с Ольгой. Нужно выяснить, кто такой Сайта и что произошло в ту ночь, когда умер Ёси. Еще я хотел узнать, кто ждал тогда Ольгу в машине и какое отношение этот таинственный персонаж имеет к истории в целом.

Швейцар опустил фонарь, вытащил здоровенную рацию и заговорил в нее. Послышались электрические щелчки. Страж убрал рацию и улыбнулся мне:

– Тётто маттэ, о'кей?

Я согласился подождать. В прошлый раз я с ходу прошел вовнутрь, но учитывая темпы, с какими происходят перемены в Кабуки-тё, за это время здесь мог появиться новый хозяин, который превратил заведение в диско-караоке для геев. Я мог проникнуть сквозь любую дверь благодаря секретной технике взлома словами, которой обучило меня семейство комедиантов-ракуго[85], жившее в изгнании на острове Садо. Однако это прием небезопасный, его нельзя пускать в ход по пустякам.

Второй малый вывалился из клуба, словно только что из постели. Оглядел меня, зевая и протирая глаза.

– Удостоверение есть? – спросил он

– Ваш друг с зубочисткой его забрал.

Голова парня дернулась так, что чуть не слетела. Он взял мой паспорту Зубочистки и долго изучал, прижимая рацию к щеке, словно подушку. Ограниченный радиус действия, низкое качество звука, здоровенная, годится только для переговоров. Либо Соня еще старомоднее меня, либо ретротехника входит в моду.

– О'кей, – апатично произнес он, возвращая мне паспорт. – Добро пожаловать и так далее.

Все те же немолодые гуляки, что и два вечера назад, сидели за столиками и с мрачным видом пили. Я огляделся в поисках моего приятеля Санты. Даже если он снял красный спортивный костюм, побрякушки все равно будут на нем. Для таких парней оставить дома толстую золотую цепочку – все равно что забыть собственные гениталии. Каким-то образом то и другое у них в голове перепуталось.

«Нет, Вирджиния, – сказал я себе, в последний раз окидывая комнату взглядом. – Санта-Клауса не существует[86]. Здесь и сегодня – его нет».

Облюбованное мной местечко в углу уже заняли, так что мне пришлось сесть впереди, так близко, что сценический прожектор заливал светом мой столик. Танцоры проходили один за другим, дергались и тряслись свои три минуты на публике. Две тайские девицы, накачавшиеся наркотиками по самые жабры, продемонстрировали ленивую пародию на лесбийскую любовь под диско-версию старой баллады энка[87].

Следующей выступала моя знакомая Таби. Она добросовестно отрабатывала под джангл-версию песни «Одноглазые дарума». Дарума – традиционные куклы удачи. Один глаз куклы раскрашивают, задумывая желание, а второй – когда желание сбывается. Певец страдал: мол, в его жизни все Дарума остаются одноглазыми.

Ольга не показывалась. Странное дело, за все эти годы я видел ее на сцене от силы два раза и так к этому и не привык. Большой футон посреди маленькой комнаты – вот где было наше с ней место, и эти воспоминания прилипли ко мне на всю жизнь, хотя со временем отступили на второй план. Даже приятные воспоминания порой стираются, уходят, как старые друзья, с которыми непонятно почему разводит нас жизнь.

Но в последние дни я видел Ольгу совсем в другом свете. Попытался вообразить ее подругой Ёси. Никакого воображения не хватало, и я решил, что для пущей убедительности нужно опять с ней встретиться. И вот пожалуйста – Ольги нет. Оставалось только допить пиво «Кирин» и слинять.

Я растягивал последний глоток, и тут снова появилась Таби в свободном белом юката[88]с вышитым на спине гладким черным котом, чьи когти впились в логотип «Краденого котенка». Кроме достославного банного халата на ней ничего не было, и она шла прямиком ко мне.

– Хотите представление только для вас? – спросила она.

– Спасибо, но я пришел повидать Оль – Калико. Она здесь?

Таби быстро оглянулась на дверь, маленькое тельце под юката напряглось.

– Хотите представление только для вас. – Это уже не было вопросом.

Я прошел за Таби мимо сцены, прочь из зала и дальше по узкому коридору. Мы миновали дверь в гримерную и углубились во тьму. Приостановившись у запасного выхода, Таби оглянулась на меня и распахнула видавшую виды дверь слева. Я шагнул внутрь, и Таби проскользнула следом, бесшумно прикрыв дверь.

Темно, хоть глаз выколи. Девушка взяла меня за руку и повела в темноте на середину комнаты. Там она остановилась. Щелчок – и комната окрасилась нелепо-розовым светом. Голые стены, вся обстановка состоит из сломанного тренажера, покрытого драным винилом, и перевернутой пластиковой банки из-под краски в углу. Этому помещению срочно требовался феншуй.

Девушка осторожно развернула меня и направила к тренажеру. Отступила на шаг и поглядела сверху вниз:

– Ольга уехала.

– Куда?

– Не знаю. Сказала, ей нужно уехать. Она знала, что вы придете. Попросила меня кое-что вам дать. Подарок на прощание.

Лоб ее чуть заметно нахмурился. Таби развязала пояс юкаты, халат распахнулся, обнажив грудь и гладкий живот. Какой бы подарок ни ожидал меня, я решил не отказываться. В конце концов, я же гость, а в Японии отказываться от подарков категорически не принято.

Она полезла под халат. Мелькнула улыбка – немного пугающая в этом розовом освещении, словно в ярмарочном балагане.

– Вот оно! – прочирикала Таби и уронила мне в ладонь кусочек холодного металла. Отступив на шаг, она снова задрапировала халат.

Ключ.

– Что это?

– Ключ. – Она снова нахмурилась.

– От чего?

– Ольга сказала, вы поймете.

– Я не понимаю.

– Она сказала, вы сперва не поймете, но потом сообразите. Сказала, вам надо вспомнить ночь, когда вы познакомились.

– Она что-нибудь еще говорила?

Таби покачала головой.

Прищурившись, я внимательнее изучил ключ. На нем стоял номер – 910 – и это все. Маловато, чтобы строить догадки. Я предпочел спросить о том, ради чего явился:

– Что произошло в ту ночь, когда умер Ёси?

– Не знаю, – ответила Таби. – Он умер. Она уехала. Я отдала вам подарок, и с меня хватит.

– Расскажите мне об этом Санте.

– Мне пора на сцену. – Девушка развернулась и пошла к двери.

Я спрыгнул со скамьи и преградил ей путь.

– Ёси был здесь в ту ночь, когда умер, – сказал я. – Санта отвез его в гостиницу, Ольга должна была подъехать позже. Но что-то пошло не так. Я начинаю подозревать, что Ёси убили.

И только услышав собственные слова, я понял, что могу оказаться прав.

– Вы даже не знали Ёси, – возразила Таби. – Какое вам дело?

– Лично не знал, – ответил я, – и мне все равно, помер Ёси от передозировки, зарезали его или на него с неба свалилась мультяшная наковальня. Но у меня есть долг перед читателями «Молодежи Азии». Они имеют право знать истину.

– Понятия не имею, что случилось с Ёси. – Девушка закатила глаза. – Я знаю, что перед уходом Ёси говорил с Ольгой. В гримерной. Я слышала, как он назвал имя Кидзугути. Сказал: Кидзугути ждет большой сюрприз. Что-то про новый альбом. Я мало что разобрала. Вдруг Ольга очень расстроилась. Заплакала. Просила его не ездить с Сантой. Он сказал: все будет хорошо, не надо переживать. Потом он уехал. Санта обещал вернуться за Ольгой, но не вернулся. Больше я ничего не знаю. А теперь мне надо в зал, а то меня искать будут.

– Ольга еще в Токио?

– Оставьте вы это, – чуть ли не с материнской заботливостью посоветовала она. Взялась за дверную ручку, потянула, но я придержал дверь. Скривившись, Таби отступила, снова полезла в халат и достала цепочку с брелком. Кто бы мог подумать, что в юкате столько карманов! Она предъявила мне небольшую красную кнопку на брелке.

– Не хочу неприятностей, – тихо, но твердо сказала она.

Очевидно, это была сигнальная кнопка: если нажать, явятся вышибалы и вышибут клиента, пожелавшего больше, чем ему причитается. Я видел тихую усталую мольбу во взгляде Таби и догадывался, с какими ублюдками ей приходится иметь дело каждый вечер.

– Виноват, – сказал я. – Я тоже не хочу неприятностей, вот только они ко мне так и липнут. Спасибо за ключ.

Я отпустил дверь и заставил себя улыбнуться.

– Выдерните рубашку из штанов и растрепите волосы, а потом идите платить, – фыркнула она. – Хорошо бы вы еще пыхтели погромче.

Таби проскользнула мимо меня, распахнула дверь и выскочила из комнаты. По-видимому, она даже не заметила, что рубашка у меня и так не на месте, да и прическа давно не та, что с утра. На всякий случай я расстегнул пару пуговиц и взъерошил волосы. Громкое пыхтение далось мне без труда.

Когда я выбрался в темный коридор, Таби уже и след простыл. Вместо нее путь в зал мне преграждали две массивные фигуры.

Вперед выступил Соня.

– Тридцать пять тысяч йен, – потребовал он.

Астрономическая сумма ошеломила меня. Как быть? Если не торговаться, они что-нибудь заподозрят, но если я заспорю, как бы ребята не обозлились.

– Вас не предупредили, что пузырь лопнул? – спросил я. Похоже, их не предупредили. Вряд ли громилы потеют над «Никкей Уикли».

– А ты потешный, – снизошел Соня. – Кэндзи, есть у нас скидка для забавников?

– Была, – Зубочистка скривил рот. – Но он дело говорит: пузырь лопнул.

Соня пожал плечами – извини, мол, – и протянул руку за деньгами. Зубочистка кивнул.

Я полез в бумажник и вытащил пачку банкнот. Только я начал мысленно переводить йены в доллары, как заработал первый удар в живот.

На том вся математика из меня и вылетела. Соня разворачивался для второго удара, но я успел в последний момент отступить, и он с грохотом врезал ногой по стене.

Зубочистка снова надвинулся на меня, схватил за шиворот. Я перехватил его запястье и хорошенько повернул против часовой стрелки. Я мог бы сделать с ним что угодно, но фантазия не работала. Бойцовский блок.

Соня махнул кулаком в мою сторону – самый снисходительный человек не назвал бы это ударом, – и я свободной рукой переправил этот взмах Зубочистке в лицо.

Когда кулак Сони врезался ему в щеку, Зубочистка заблеял, и я довернул его запястье, чтоб жизнь малиной не казалась. Он мог бы разнообразить картину, если б вспомнил, что у него есть вторая рука, но от боли парень перестал соображать.

Затягивать схватку было бы ненужной жестокостью – все равно что вставить десятиминутное соло на барабане посреди лирической партии. Пора довести дело до логического завершения.

Я выпустил руку Зубочистки. На миг по его лицу расползлось тупое облегчение, но тут я вырубил его плечевым блоком. Он грохнулся на пол с таким стуком, что у меня чуточку защемила совесть.

Однажды в Тайпее на моих глазах обманутый муж и мастер кунг-фу вырубил лучшего в Китае гобоиста легким щелчком по носу. С другой стороны, у него был черт знает какой дан, пояс чернее черного. Пожалуй, если б он меньше времени проводил в додзё[89]и больше – с супругой, не пришлось бы ему драться с гобоистами.

Я пустил в ход не столь экзотичный, но вполне эффективный прием. Сделал ложный выпад левой и уложил Соню добрым старым американским апперкотом точно в то место, где скула сходится с черепом.

Мой противник осел, я ухватил его за отворот куртки и аккуратно опустил на пол рядом с Зубочисткой. Удивительно, какими симпатичными становятся громилы, когда сон смывает с них злобу и гнев. Этот парень выглядел невинным младенцем в колыбели, никаких у него тревог и забот. Вот бы сфотографировать и послать карточку его мамаше!

Вдруг рация на бедре Сони ожила, заверещала.

– Нэбосукэ! Нэбосукэ! – взывала она. – Нэбо-сукэ, черт тебя побери!

Я подобрал рацию. Из главного зала гремела, разносясь по коридору, песня Мэрайи Кэри[90].

– Да? – отозвался я.

– Держите его не выпускайте! – проскрежетал голос в рации. – Скоро приеду буду через десять минут уже в пути.

Рация затихла. Я сунул ее обратно в кобуру на бедре Сони. Поразмыслив с минуту, я решил себя не держать, поскольку догадывался, кто сюда едет. Мне он подарков не вез.

13

Когда я добрался наконец до отеля «Рояль», оставалось только рухнуть ничком на постель и уснуть. Уже в такси мозг начал засыпать, горящие на зданиях значки кандзи превращались в электрических насекомых и оживали, готовые, едва я отведу взгляд, роем взмыть в ночное небо. Мимо пронеслась компания байкеров на «рисовых ракетах», крашенных «дэйгло»[91], как две капли воды похожая на оживших мультяшных персонажей. Время от времени луна подмигивала из-за туч, словно собиралась нашептать мне свои тайны, но в итоге ничего не сказала.

Я с таким трудом удерживал себя в границах реальности, что принял трех мрачных типов у входа в гостиницу за слишком рано явившиеся фигуры из кошмара. Лишь когда они дружно шагнули вперед и преградили мне путь, я осознал, что убийцы пришли за мной во плоти.

– Ты есть Билли Чака?

Заговорил парень со здоровенной черной бородавкой на левом веке. Из середины бородавки пучком росли волосы, похожие на фитиль шутихи. Поджарый напарник по левую руку от него ухмыльнулся, два золотых зуба спереди блеснули при свете луны. Третий громила выглядел на сто процентов нормальным человеком, никаких особых примет. Что ж, не всякий бандит колоритен.

– Дайте-ка угадаю, – пошутил я. – Вы пришли за автографами? Хотите сфотографироваться для жен и дочек? Извините, друзья! У меня при себе нет авторучки, да и вы, похоже, фотоаппараты забыли.

Якудза пораскинули мозгами и пришли к единому мнению: смеяться не стоит. Малый с золотыми резцами сделал шаг вперед, вытащил из кармана визитку и молча передал ее мне.

Яцу Кидзугути

Вице-президент, музыканты и репертуар

Корпорация «Сэппуку»

13-4-2 Гиндза, Тюо-ку

03-3581-4111

– Такая у меня уже есть, – сказал я. – Да и вы, ребята, что-то не похожи на ответственных за репертуар «Сэппуку Рекордз».

– А мы и не отвечаем, – сказал Златозуб. – Мы просто друзья Кидзугути.

Бородавка вырвал у меня из рук карточку. Господин Норма указал на припаркованный через дорогу «мерседес».

– Если вы не против, нам лучше двигать. Господин Кидзугути прождал весь вечер. Не хочу злословить, но он не самый терпеливый из моих знакомых. Я его не критикую, идеальных людей нет, верно? Вот я – уж точно не идеал. В общем, мы тут проторчали пару часов, и скажу за всех: мы уже малость продрогли. Так что, если вас это устраивает, мы едем, а?

– Конечно. До скорого.

– Извините! – всполошился господин Норма. Голос его звучал искренне, ирония не дошла. – Когда я сказал «мы», я имел в виду и вас тоже. Мы просим вас поехать с нами. То есть – ради этого мы так долго и ждали. Извините, если я плохо объяснил. Вижу, вы не сразу поняли, в чем состоит суть нашей просьбы, поскольку я выразился несколько двусмы…

– Садитесь в машину, нафиг! – вмешался Бородавка.

– Вот это дело, – заметил я.

– Видал? – сказал Бородавка господину Норме. – Не проси. Не объясняй. Ни в коем случае не извиняйся. Просто прикажи.

– Хорошо, – вздохнул Бородавка. – Просто это… не знаю… вроде как странно распоряжаться людьми. То есть – по какому праву я вдруг…

– Сунь руку в левый карман, – посоветовал Бородавка. – Что у тебя там?

– Пушка?

– Нет. Это твое право. А теперь – вторая попытка. Господин Норма собрался слухом и вновь обернулся ко мне:

– Ладно, господин. Почему бы вам не сесть вон в ту машину?

– Уже лучше, – проворчал Златозуб. – Но ты все равно не приказываешь, а просишь. И говоришь слишком много слов.

– «Господин» тут ни к чему, – подхватил Бородавка. – Нужно сказать: «задница», «ублюдок», что-нибудь в этом роде.

– А еще лучше – поконкретнее, – посоветовал Златозуб. – Для каждого – свое ругательство. Скажем, этот парень – иностранец. Его можно назвать «бледнолицым», сказать, что от него маслом воняет. Нос картошкой, жопа волосатая, круглоглазый, пожиратель гамбургеров.

– Правильно, правильно, – закивал Бородавка. – Бей по личности, это всегда в точку.

– Сарказм – тоже отличная штука, – нудел Златозуб. – Если парень коротышка, назови его жердяем. Если лысый – кудрявчиком. Страшен с лица? Говори – «наш смазливый мальчик».

Бородавка и Златозуб продолжали урок, пока мы переходили улицу. Двери машины не заперты, ключ в замке зажигания. Можно было угнать «мерс», но в такую пору никуда не хотелось гнать, и все равно пришлось бы вернуться в отель. Так что я безо всяких залез на заднее сиденье, устроился поудобнее и стал смотреть в окно, а господин Норма все кивал в такт наставлениям. Только через пару минут они заметили, что я исчез. Запаниковали, закружили на месте, проверяя соседние переулки.

– Я тут! – заорал я, опустив оконное стекло.

Господин Норма так и подпрыгнул. От резкого движения револьвер вылетел из кармана и грохнулся на тротуар. Хорошо еще не выстрелил. Он не выстрелил и когда Бородавка споткнулся и наподдал его ногой, так что пушка полетела в водосточную канаву. Троица потратила еще несколько минут, пытаясь просунуть лапы сквозь решетку и извлечь оружие. А я сидел на заднем сиденье машины и дивился: что сталось с доброй старой школой якудза, наследниками Кодамы Ёсио, Сусуму Исии и Дзиротё Симидзу. Социопаты, без сомнения, но по крайней мере они умели похитить человека всерьез, без фарса.

Через полчаса мы добрались до безвкусного здания, которое смахивало на Тадж-Махал в миниатюре. Оно было воткнуто под развязкой магистрали в пролетарском районе, где все лавчонки закрылись много часов – а то и лет – тому назад. Особняком стоявшее здание цвета песка или меди, окна задрапированы красными, точно пожарная машина, занавесками, а на входе надпись «Сэнто Гангэс»[92]. Мои похитители распахнули дверцу машины. Бородавка вышел и повел меня в дом. Над головой один за другим проносились по шоссе автомобили.

Меня провели в вестибюль общественных бань и велели разуться. Затем Бородавка сдал меня с рук на руки тощему парню в строгом белом смокинге. Человек в смокинге провел меня под занавеской с иероглифом, означавшим «мужчины», коротким коридором до сводчатой галереи, за которой открывалась сцена, достойная Феллини. «Римские» колонны подпирали высокий раззолоченный потолок, центр огромного помещения занимал мраморный бассейн, и сквозь пар я с трудом различал несколько мужских фигур, притопленных в темной воде. Судя по цвету, бассейн пополнялся из онсэна, природного горячего источника, бьющего посреди какого-нибудь запустелого токийского пригорода.

С паром смешивался негромкий бубнеж. Вдруг передо мной возник человек, облаченный только в полотенце. Он прошел мимо, и я успел разглядеть огромного дракона, вытатуированного поперек его груди. Всмотревшись в туманную дымку, я убедился, что чернильные рисунки украшают всех присутствующих. Похоже, не такие уж общественные эти общественные бани.

Человек в смокинге повел меня дальше, по еще одному короткому коридору, и наконец остановился перед разукрашенной дверью. Вместо ручки – слоновий бивень. Он потянул бивень, из-за двери вместе с горячей волной выкатилось густое облако пара. Позади нас в онсэне кто-то засмеялся, эхо прокатилось по коридору. Человек в смокинге знаком велел мне войти.

Широкоплечий мужчина сидел один в темной сауне, завернувшись в полотенце и утопая в густом пару. Как только Смокинг закрыл дверь, я начал потеть. Крепыш поманил меня к себе, указал на низенькую скамью посреди комнаты. Я пробивался сквозь густой воздух сауны, словно брел по тарелке супа мисо. Лишь подойдя почти вплотную, я убедился, что передо мной, вообще говоря, Кидзугути. Да и с расстояния шести футов я различал только общие очертания массивной фигуры на втором уровне трехэтажной полки.

– Длинная была у тебя ночка, – сказал Кидзугути. – Я уж постараюсь не тянуть. Мы оба – деловые люди, болтать я не люблю. В тюрьме бывал?

– Недолго, – признался я. – Еда не понравилась.

– А мне там было хорошо, – сказал Кидзугути. – Многие не выдерживают, но мне – в самый раз. Одно только доводило: болтовни много. Заключенные несут всякую чушь, только бы время провести. Разучились уважать тишину.

Я молча кивнул, демонстрируя уважение к тишине.

– Я там во многом разобрался. В себе и в мире. В тюрьме всякий вздор с тебя слетает. Остается только правда. Фундаментальные принципы жизни. Заключенный – все равно что монах, по правде сказать.

Он поднял ковш из бамбуковой бадьи, дожидавшейся на полу у его ног, и плеснул водой на горячие камни. Камни зашипели, исходя паром. Я начал догадываться, что для Кидзугути тюрьма послужила жизненно важным опытом, как для некоторых – Вьетнам или «Звездные войны». Пот заливал мне глаза.

– Помимо прочего, в тюрьме я понял, что такое секрет, – продолжал он. – В чем секрет секрета. Очень просто: секреты живут недолго. Очень недолго. Двое парней пришили третьего в душе. Крысиные гонки – кто первый стукнет. Или какой-нибудь гомик похвастается своей суке, что нынче утром взял патинко в Кавагасэки. И плевать, какая между ними любовь-морковь – как только сука это заслышит, сразу прикидывает, что из этого можно извлечь. Такова уж человеческая природа. Посидишь в тюрьме – увидишь.

Морщась от капель пота на носу, я недоумевал про себя, почему уголовники так твердо верят, что человеческая природа раскрывается только в тюрьме, а не в караоке-барах, или в боулингах, или в детском саду, или на автобусной остановке. Наверное, весь вопрос в том, о какой стороне человеческой природы идет речь.

– До звукозаписи я занимался сокайя, – продолжал Кидзугути. – Корпоративным шантажом. Я не боюсь об этом говорить. Ты, наверное, и так знал, а мне плевать. Я – открытая книга. А потом, что такое шантаж, если подумать? Я обращал себе на пользу неумение других людей постичь природу секрета – понять, что любой секрет недолговечен. Если бы нашими компаниями управляли не кучки перепуганных детишек, они бы сами поняли, что все их тайны рано или поздно просочатся наружу. Но пока что они платили мне денежки. Чем плохо?

– Ваш босс, господин Сугавара, тоже из числа «перепуганных детишек»?

Он рассмеялся, и струйка воздуха пробила дыру в паре. Пока облако не сомкнулось, я успел полюбоваться шрамами от укуса у него на лбу.

– Господин Сугавара хочет управлять с умом, – ответил он, обходя мой вопрос. – Лично я больше верю в харагэй. Искусство делается брюхом. Не лезь в музыку, если кишка тонка. Это – эмоции. Страсти. Преданность. Преданность – вот что мне понятно. Я предан своим музыкантам. Но если я вижу, что мне не платят взаимным уважением…

Он умолк и снова наклонился за ковшом. Рубашка прилипла к моему телу как вторая кожа. Надо же, болтать не любит, а никак не заткнется. Уже около двух, прикинул я. На часы смотреть не было смысла, так запотел циферблат.

– Приятель Ёси, тот, который на басах играет, – гнул свое Кидзугути, – Исаму Суда. У него, я думаю, есть тайна. Большой секрет, который он от меня хочет утаить. И от «Сэппуку Рекордз» тоже. Ничего у него не выйдет, разумеется. Это ненадолго. Такова суть секрета. Но для меня обида, что он хотел скрыть. Личное оскорбление. Пощечина и мне, и каждому из нас в «Сэппуку Рекордз». Мы – семья, которая взрастила его карьеру. Мы поддерживаем его даже теперь, после смерти Ёси.

Я припомнил то, что мне сказала Таби в «Краденом котенке»: Ёси говорил Ольге, будто Кидзугути ждет большой сюрприз. Не связан ли этот сюрприз с тайной Суды – если таковая имеется?

– О каком секрете вы говорите?

– Не важно, – ответил Кидзугути. – Но чтобы у него наглости хватило на такое неуважение? Вот зачем я тебя позвал. Решил поговорить перед завтрашним концертом памяти Ёси. Чтобы ты поговорил с Судой.

– Может, проще обойтись без посредника?

Кидзугути выдал короткий смешок.

– Слушай – я с тобой прикидываться не буду. Сейчас нам нужен посредник. Ты что, поверил, будто тебе закажут биографию Ёси? Нет никакой биографии. А если б понадобилась, мы могли бы нанять кого угодно, чтобы написать ерунду, которую глотают подростки. Без обид.

Затея с биографией с самого начала показалась мне странной, однако после откровений Кидзугути напрашивался очевидный вопрос: чего на самом деле «Сэппуку Рекордз» от меня хотят. Не люблю, когда вопрос напрашивается впустую, так что я сразу же его задал.

– Ты должен следить, – ответил Кидзугути. – Следить и помочь Суде поступить правильно. Суда чересчур умный, но ты ему понравился.

– Я так понимаю, это вещи взаимоисключающие.

– Суда очень похож на Ёси, – продолжал Кидзугути. – Падок на заграничное. Все чужеземное для него – свобода. Иначе зачем бы он стал рокером? Зачем изучал тайский бокс вместо превосходных боевых искусств Японии? Зачем приблизил к себе эти без умолку трещащие музыкальные автоматы, которых называет своими телохранителями? Конечно, ты ему понравился. Ты для Суды – экзотика. Персонаж кинофильма. Этот чертов Рэнди Шанс.