Приключения Билли Чаки (№2) - Эскимо с Хоккайдо

Охранники загнали нас по металлической винтовой лестнице в отгороженный канатом угол балкона. На случай, если бархатных канатов будет мало, вокруг лицом к толпе расставили полтора десятка парней в одинаковых черных футболках – руки скрещены на груди, на головах наушники. Из трех столов два захватили кикбоксеры, которых я видел в спортзале, и их подружки. Ребята из ПКИ-2 постарались придать себе вид рок-н-ролыциков, но в таком прикиде – отглаженных джинсах и рубашках поло – они больше смахивали на торчков 1985 года издания. Девицы на своих парней почти не смотрели, так и ели Суду глазами сквозь облачка сигаретного дыма от «Дьюк тонкие». Когда я проходил, красотки и на меня тоже поглядели с интересом, убедились, что я – никто, даже не Рикки Мартин, и вернулись к созерцанию Суды.

Когда мы подошли к третьему столику, возле балконного ограждения возник тюфяк в черничном пуловере, потрясучий, руки ходуном ходят.

– Эй, Суда, приятель! Что такое, братец? Уж я-то должен быть в списке! – Каждое слово сопровождалось гримасой нервного тика.

– Это еще кто? – спросил Суда Маки.

Аки со своей стороны зашептал ему на ухо.

– Извини, чел, – простонал Суда. – Садись.

Парень чуть качнул головой, как будто его дерьмовая улыбка нарушила равновесие организма, но ухитрился сесть.

Словно в честь Суды под нами заиграли мелодию «Святой стрелы». Такой номер – перышко-и-наковальня – когда гитары легкими отзвуками сопровождают куплеты и вдруг обрушиваются на слушателя сокрушительной какофонией. Старая формула, но и хайку – не новость, если уж на то пошло.

Я занял свободное место слева от Суды. Малый в пуловере – он сидел справа – слегка надулся при мысли, что ему придется Суду с кем-то делить, так что я решил из вежливости представиться. Представился – и мгновенно понял, что приятельствовать нам не суждено.

– Я тоже пишу, – заявил тюфяк. – Эссе для гитарного журнала.

– Для «Мощного аккорда Японии»?

– На хер! – отрезал он. – Мое перо пляшет рок в ритме «Горячей струны Ниппона». – Глазки его заплясали – похоже, оборот «мое перо пляшет рок» казался ему донельзя умным. Он сделал перерыв и перестал на минутку восхищаться тонкостью своего ума, пока доставал курево из кармана. Предложил мне, а когда я отказался, преисполнился подозрения: что, мол, это за журналист!

Песня закончилась, гитарист тоже взял тайм-аут, попил водички из бутылки. Сделал два глотка и бросил пластиковую бутылку в толпу. Парень был вылитый Ёси, вплоть до тонко очерченных скул и больших поэтичных глаз. Со второго взгляда я разобрал, что и наряд его – точная копия облачения Ёси на весьма скандальном фото, когда он позировал у входа в «Диетический супермаркет» с компанией умственно отсталых детей, одетых самураями.

– Смотри, чел! – сказал мне Суда. – А вон я.

Он ткнул пальцем в басиста с веером рыжих и светлых волос, в точности как у Суды, в знаменитой футболке с надписью «Мамочка» под широким складчатым плащом, из которого Мерчант и Айвори[114] сделали бы целое кино.

– Что за ребята? – спросил я.

– «Темная сущность», – откликнулся писака из гитарного журнала.

Даже мне это имя было знакомо. Название, позаимствованное из коммерческой песни «Святой стрелы», рекламировавшей духи «Ноктюрн». В японском шоу-бизнесе радио – не подспорье. Чтобы прославиться, нужно пропихнуть свою песню в рекламу или написать музыку к известному телешоу. Реклама «Темной сущности» сыграла на руку «Святой стреле», хотя вообще-то «Ноктюрн» – вонючка.

– «Темная сущность» – один из двух или трех лучших подражателей «Святой стрелы», – пояснил Суда. – Как-то раз мы выпустили их на бис на празднике Фудзи, и никто не заметил разницу. Мы держали их в резерве, на случай, если Ёси переберет дури и не сможет выступить. Их, и еще «Надежду инферно».

– Вы их сами готовили? – поинтересовался эссеист.

– Черт, да они играют наши песни лучше нас. Я говорил басисту: чтобы все выглядело по правде, нужно больше ошибаться. Сбиваться с такта, когда связку заканчиваете и все такое.

Суда снова засмеялся и все снова засмеялись вместе с ним.

– Как «Ёси» принял смерть Ёси? – спросил я.

– Никак, – ответил Суда. – Мы сегодня поболтали за кулисами. Он сказал, поскольку он поет песни Ёси, то может проникнуть в его сознание. Ёси вовсе не умер. Он где-то затаился и ждет, чтобы музыка достигла его высот, и тогда он вернется и поведет нас всех в рок-утопию. Что-то в этом роде.

Суда умолк. На сцене барабанщик отбил палочками счет и с расчетливой жестокостью набросился на ударную установку, обезьяньи руки так и летали, колени дергались вверх-вниз, словно барабаны играли на нем, а не он – на барабанах.

Псевдо-Ёси выступил вперед и загрохотал одним монотонным металлическим риффом. Блямкал секунд пятнадцать или двадцать, потом стал добавлять по нотке, простая схема все усложнялась, сбивая с толку. Да, этот парень отлично усвоил приемы Ёси.

– Казалось бы, почему не создать собственную группу? – сказал я, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Они готовят какие-то оригинальные номера, – откликнулся Суда.

– Оригинальные? Этот парень – подражатель, – проворчал обозреватель «Струны Ниппона». – Ни тонкости, ни вкуса. Всякий так может играть, если семь долгих лет просидеть у себя в комнате, повторяя чужие риффы.

Я только кивнул. Может, парень прав, но всем известно: о музыке пишут несостоявшиеся музыканты. А я вот пишу о подростках – кто же я в таком случае?

– Пойду принесу холодненького, – заявил писака. – Ждите в скором времени.

Он изобразил знак победы, поднялся со стула, нырнул под красный бархатный канат и юркнул сквозь живую стену охраны.

Суда внимательно изучал близнеца Ёси. Хотел бы я знать, что творилось у него в голове. Сильной скорби по поводу кончины близкого друга Суда не обнаруживал, во всяком случае, при мне, но я старался не придавать этому значения. Многие японцы предпочитают держать свои чувства – хоннэ – при себе. Черт, да все люди так или иначе сдерживаются. Может быть, наедине с собой Суда захлебывался в рыданиях. Может, он так страдал, что даже плакать не мог. Или решил: Ёси – покойник, а шоу продолжается, плачь не плачь.

– Этот писака все спрашивал меня, зачем гитаристы разбивают свои инструменты, – сказал Суда просто для поддержания разговора. – Я уже два года от него прячусь. Я ему говорю, не приставай ко мне. Я лично играю на басу. Играл. Давай, говорю, лучше о кикбоксинге.

– Ты совсем завязал с музыкой?

Суда пожал плечами, лицо его напряглось.

– Я ведь и не был никогда музыкантом, чел. Учил наизусть свою партию и отыгрывал, но я не был – не знаю, как сказать, – художником. Я пошел в группу, потому что верил в то, что делал Ёси. Черт, мне больше все равно заняться было нечем, а это было прикольно. Однако нормальный человек перерастает приколы.

Я тут же дал себе слово пощадить чувства подростков во всем мире и никогда не повторять слова Суды.

– А это дерьмо, – Суда жестом указал на сцену, – сплошная липа, врубаешься? Все такое нереальное, только мозги ебет. Вот за что я люблю кикбоксинг – ты и другой парень, больше никого на ринге. Никто не примет удар за тебя. Деньги, девки и все прочее – пустяки. Только твои кулаки, твои ноги. Твой дух. Это прекрасно. И очень просто. Если б не кикбоксинг, я бы кончил, как Ёси.

Он слегка улыбался, не зная, как я приму его слова. Я перегнулся через перила, наблюдая головокружительную воронку теснившихся внизу тел. Вернулся писака из «Струны», приволок охапку пивных банок и сгрузил на стол перед нами. Суда открыл одну и хорошенько глотнул.

– Подзаряжусь углеводами, – без особого веселья подмигнул он приятелям-кикбоксерам. Те заулыбались в ответ, хотя никак не могли расслышать.

– Эй! – напомнил писака. – Вы мне так и не сказали, случалось ли Ёси разбивать гитару в студии.

Суда рыгнул. Писака не отступал:

– В ходе исследования я обнаружил, что рокеры разбивают гитары по пятидесяти семи различным причинам, усвоили? Эти причины, в свою очередь, можно сгруппировать в пять основных категорий.

– О нет! – прохныкал Суда. Писака даже не услышал:

– Первая категория. Поддержание репутации: продемонстрировать свою необузданность, доказать, что они не продались, не купились, не размякли. Продемонстрировать, что они не слезливые фолксингеры, не дегенераты из джаза, не ископаемые с эстрады. Они – рокеры, чувак, настоящие бочки с порохом! Вторая категория: шоу-бизнес, зрелище и искусство отвлечения. Разбить гитару в конце шоу – все равно что взорвать шутиху. Гранд-финал. В смысле – разве какой-нибудь придурок грохнет гитару на первом аккорде? Заодно можно и технические проблемы прикрыть. Вроде как в кино – если сюжет застревает, устраивают взрыв. Или как детективщики используют ложные улики и неожиданную развязку. Когда музыкант играет вживую, он грохает гитару, если нужно отвлечь публику. Третья категория: ритуалы трансформации и традиционное проявление иерархического статуса: Хендрикс сломал гитару, Пейдж[115] сломал, Курт Ко-бейн[116] и Хидэто Маиумото [117] не отстали. Если ты этого не сделаешь, что-то с тобой не так. Акт разбиения гитары – это инициация, вандализм как ритуал взросления. Переход на другой уровень. Иерархический обряд. Доказательство статуса. Ученые обнаружили заметное сходство в поведении приматов. Похожее поведение во время спаривания. Дикие шимпанзе ломают палки о деревья в джунглях. Вы еще следите за мыслью?… Четвертая категория. Бессильная ярость и признание ограниченных возможностей рока. Рок-звезда впадает в истерику. Гнев на фанатов, товарищей по группе, охранников, менеджеров, звукорежиссера или – внимание! – на собственную неспособность музыкой выразить глубину своих чувств. Все к черту, душа сотрясена. Эмоции захлестывают, музыкального словаря не хватает, переходим к откровенному насилию. Ослепительный момент полной на хрен деструкции.

Суда отчаянно томился и бросал на оратора мученические взгляды, но тот не унимался. Он в буквальном смысле решил переговорить оркестр. Вытаращив глаза, одной рукой он рубил другую, словно изображая акт разбиения гитары.

– Пятая категория: уничтожение экзистенциального кумира и брехтианские аспекты динамики артист/аудитория. Проблемы рока в нашем пост-пост-всего мире порождают в музыканте некоторое презрение к индустриальному конвейеру. Понимаете, о чем я? Рокер начинает воспринимать ребят не как фанатов, а как потребителей, как часть того самого механизма, которым он сам определен и ограничен. Соответственно, в звезде развивается сложная любовь-ненависть-любовь к этим вопящим голосам во тьме, к тем, кто сделал его тем, что он есть, и тем, что он не есть. Взлеты сменяются падениями: поначалу отчуждение превращает его в мятежника, мятеж делает знаменитым, слава усиливает отчуждение. И что тогда? Как восставать против системы, когда ты сам – миллионер? Слушайте внимательно: тогда музыкант разыгрывает последнюю карту, он пытается символически разрушить цикл превращений, разорвать круг высасывающего душу симбиоза, сойти с престола, с которого невозможно сойти. Разбивая гитару, музыкант возвещает: «Я – не Господь, поняли? Я – такой же засранец, как все, и гитара – неодушевленный предмет, недостойный поклонения». К черту фетишизм! Он разрушает чары, срывает завесу и показывает нам человека, который дергает за веревочки, вы поняли, о чем я?

– Хватит! – сказал Суда, но было поздно.

– Вот что такое на самом деле рок-музыка, ясно? Снести нафиг стены. Но, как ни парадоксально, даже акты мятежа в рок-музыке со временем кодифицируются, и подлинный акт мятежа становится все труднее определить и совершить. Я тут составил список исторических прецедентов и правил этикета в области разбивания гитары.

Суда воздел палец. Через весь зал Аки и Маки, стоявшие у железной лестницы, ответили ему кивком. Аки начал продвигаться к нам.

– Первое правило: никто не разбивает старинные гитары. Даже полые редко идут в дело. Акустические? Ни за что. Разве что на сцене будет настоящая драка. И вот что учтите: мои исследования показывают, что на первом месте среди разбитых гитар идут «Фендер Стратокастеры», вплотную за ними – «Лес Пол». Это ведь самые популярные гитары, так что оно естественно. И еще: гитаристы, которые разбивают инструменты не на сцене, а в студии или во время репетиции, как правило, имеют серьезные психологические проблемы. Статистика свидетельствует, что их средняя продолжительность жизни короче, нежели у их коллег, разбивающих гитары только на сцене. Вот почему я хотел узнать, бил ли когда-нибудь Еси…

Аки возник у него за спиной. Писака перехватил мой взгляд на Аки. Первое, на что он обратил внимание за последние десять минут.

– Что не так? – встревожился он.

– Ты, – решительно ответил Суда.

Аки сдернул парня со стула, даже не задев стол, и вот уже писака переваливается через перила и молча падает в сгустившуюся толпу, не успев и вскрикнуть или словесно выразить свое неудовольствие, как он бы, вероятно, сформулировал.

«Темная сущность» знай себе наяривала. Суда отпил очередной глоток, будущие группи таращились на него с восторгом, влюбленные как никогда. Аки вернулся к лестнице и присоединился к брату, занявшись важным делом – стоять с крутым и праздным видом.

– Одну категорию он забыл, – сказал я.

– А? – набычился Суда.

– Категория номер шесть: потому что они это могут. Суда отставил пиво.

– Парень молол чушь.

– Ну и что? Весь шоу-бизнес – сплошная чушь. Ты же поэтому предпочел кикбоксинг, верно? Ты, твои ноги, твои руки, твой дух. Никто не сразится за тебя. Никто за тебя не перебросит надоедливого репортера через перила.

Суда скрестил руки на груди и посмотрел вниз на сцену. Двойник Ёси уперся одной ногой в подставку монитора и наклонился к толпе, извлекая из гитары вопли издыхающей свиньи. Руки тянулись к нему, пытались схватить, потрогать, приобщиться к славе кавер-группы.

– Всегда эту дурацкую песню ненавидел, – проворчал Суда и глотнул еще. Было ясно, что на ближайшее время он исчерпал свои реплики.

Я еще посидел, допил пиво, послушал пару песенок. Может, я слишком резко обошелся с Судой. Столкновение за кулисами с Кидзугути и молчаливыми осакскими душегубами явно выбило его из колеи. Я бы не поставил ему в упрек ни большой лимузин, ни свиту колоритных поклонников, ни сброшенного с балкона журналиста, ни прочие звездные капризы, если бы Суда поменьше бахвалился насчет своего кикбоксинга.

А с другой стороны, лицемерие – в природе человеческой.

Наконец я поднялся и пошел в туалет. Суда не удерживал меня. Похоже, я слечу с балкона следующим.

Без помощи Аки и Маки пробиться через толпу было нелегко, но мне даже понравилось раствориться в толпе подростков, дергавшихся под громкий рок. Подумалось даже: а вдруг те пузырьки с потом танцоров Легонга[118], которые продают на черном рынке Бали в качестве омолаживающего средства, и впрямь помогают? Я огляделся, но гитарного журналиста нигде не было видно. Хотелось бы надеяться, что его не растоптали. Скорее всего, нет, но концерт был уж очень хорош. Я трижды обошел клуб, пока нашел санузел. На двери – никакого знака, помимо рукописного объявления: «Даже не вздумай там ширяться, нарк занюханный!» Я толкнул дверь и вошел.

Как раз когда я расстегивал ширинку, кто-то хлопнул меня по плечу.

Я обернулся и оказался лицом к лицу с мальчишкой в бейсбольном свитере «Хансинские Тигры»[119]. Рядом стояли еще четверо: свежие личики, симпатичные прически. И свитера одинаковые, готовы к драке за мяч. Я улыбнулся и снова повернулся спиной, чтобы подтянуть молнию, пока не началось.

Началось с резкого удара по почкам.

Я успел отклониться вовремя, чтобы уйти от удара в затылок, и провел прямой удар. Попал одному из бейсболистов в нос, так что голова у него запрокинулась.

Хороший прямой удар – бесценная штука, размышлял я, уворачиваясь от неуклюжей молотиловки парня в свитере с номером 7. От стремительного разворота снова закололо в почке.

– Первый страйк, – крякнул я, сильно вмазав ему коленом в бедро. Парень схватился за ногу, словно пытаясь выдавить боль, пока она не ударила в голову. Не помогло. Он испустил громкий вопль и отлетел, уцепился за раковину, чтобы не упасть.

Номер 5 сделал неплохую вертушку, и его подошва прошла так близко от моего лица, что я успел разглядеть присохшую к ней жевательную резинку. Я перехватил его ступню на лету и хорошенько вывернул лодыжку. Опорная нога тоже взлетела к потолку, голова врезалась в писсуар, потом рухнула на пару футов ниже и с таким же грохотом врезалась в пол.

– Второй страйк, – выдохнул я. Паренек помельче подскочил ко мне. Его удары не достигали цели, но заставили меня попятиться прямо в объятия его товарища по команде. Тот обхватил меня руками сзади и сдавил – старый приемчик.

Слева на мою физию обрушился хук. Два-три года назад я бы сумел увернуться, но жизнь идет. Пока что я наступил на ногу кэтчеру и въехал локтем в зону страй-ка, в самую середку. Воздух со свистом вырвался из легких кэтчера, зашевелил волоски на моей шее. Он рухнул, цепляясь за мои ноги – ничего не схватил, кроме пинка в челюсть. С чем бы это сравнить?

– Фол?

Двое приближались ко мне с разных сторон. Я выждал, пока они не прошли точку возврата, и ушел от неприятностей, попросту отступив назад. Парни столкнулись головами, словно в комиксе, и хлопнулись на пол. По ванной аж эхо разнеслось – точно глухой рокот барабана.

Двойная игра.

Второй круг. Первый сшибленный мной с ног парень очнулся и поднялся, шатаясь, как побитый.

– Тебе все восемь иннингов, – предложил я, – или так расскажешь, в чем дело?

Я очень рассчитывал, что он заговорит. У меня уже исчерпывались бейсбольные метафоры.

Парни переглянулись, каждый со своей разбитой позиции, и молча пришли к единому мнению.

– Вы должны поехать с нами, – сказал первый.

– Это кто решил?

– Господин Сампо.

– Кто?

– Хидзимэ Сампо. Наш менеджер.

Я хотел задать еще какой-то вопрос, но тут сообразил, о ком речь.

– Ладно, – согласился я. – Минуточку подождите.

Я снова повернулся к писсуару, расстегнул молнию и отвел душу.

17

Ребята разъезжали в белом подержанном фургоне размером с телефонную будку. Само собой, на борту – здоровенный логотип «Тигров». Присмотревшись, я понял: это логотип вовсе не «Хансинских Тигров», а точная его копия с надписью «Хамские Тигры». И на свитерах точно так же.

Мы все загрузились в фургон. Самый большой парень сел за руль, я вместе с остальными втиснулся сзади. Как только мы сели в машину, парни сгрудились перед зеркалом заднего вида, пихая и отталкивая друг друга, спеша разглядеть синяки на своих личиках. Точь-в-точь девчачий туалет вечером выпускного бала.

– У меня нос не распух, Тэсио?

– Он и так у тебя всегда распухший.

– По крайней мере у меня по лбу не ползет мохнатая гусеница! – высокомерно парировал тот.

Тэсио оттолкнул приятеля, полез в карман и я увидел, как что-то блеснуло в темноте. Только я собрался выбить у него нож, как понял: это вовсе не оружие. Парень включил электрическую бритву и принялся обрабатывать собственную физиономию. Он выбрил дорожку между бровями, а приятель его тем временем понемногу закипал.

– Вот, – сказал Парень с Бритвой, выключая прибор. – Теперь у меня с бровями все в порядке, а твой нос по-прежнему выглядит, как маска тэнгу[120].

Парень с Бритвой раскрыл рот, чтобы посмеяться, и прямо в открытую пасть ему угодила струя лака для волос. Он поперхнулся и начал отплевываться, а Носатый сидел себе спокойно, придерживая контейнер аэрозоля.

– Эта гадость воняет! – завопил еще кто-то из парней.

– Сам ты воняешь!

– Кончайте, тупицы! – посоветовал водитель. Парень с Бритвой плюнул на пол и смерил Носатого злобным взглядом. Носатый ответил ему тем же.

– Неплохо, – похвалил я. – Из вас, ребята, выйдет лучшая труппа комедиантов со времен «Токийских Шок-Парней»[121].

– Мы не комедианты, – возразил Парень с бритвой. – Мы – музыканты.

– Впечатляет. На чем вы играете?

– Я пою, – сказал он.

– Мы все поем, – подключился Носатый. – И все танцуем. И все представляем. «Хамские Тигры» станут круче СПАМа.

Аббревиатура СПАМ означала «Супер-Популярная Агрессивная Музыка». Это была не группа, а товар, посменно работавшая труппа сверхпопулярных артистов, вознесшая конвейерное искусство на неслыханную высоту. У них имелся собственный брэнд жевательной резинки, собственное ночное шоу-варьете, собственная компания видеоигр, и при этом они ухитрялись раз в два месяца выпускать новый альбом.

– Санта сделает из вас звезд, да?

– Не называйте его так, – попросил водитель. – Не смешно.

Я только вздохнул. Ребятишки бросили школу и погнались за мечтой, а в итоге неуклюже похищают людей по приказу своего, с позволения сказать, импресарио. Долго ли продержатся «Хамские Тигры», прежде чем с поджатыми хвостами вернутся к реальности?

Впрочем, кто знает? Вдруг через полгода магазины будут завалены «экшн»-фигурками «Хамских Тигров», с большими носами и бровями-гусеницами.

Водитель сунул в стерео диск и выкрутил громкость до упора. Грохот хип-хопа заполнил маленький автомобиль, какой-то противный парень начал скандировать японский рэп: мол, его всю жизнь гоняли родители, учителя, копы, система, а теперь не понимает даже его девушка, его истинная любовь, крошка и зайка. Наплевать, говорил он, это закаляет, а чтобы выжить, нужно закалиться.

Я огляделся. Ребята не качали головами в такт, не притоптывали ногами. Для этого не хватало места. Все мои спутники уставились на разноцветные огоньки, проносившиеся за окном. Мы мчались по шоссе к расплывавшимся в мягком зимнем свете огням Сибуя.

Фургон «Хамских Тигров» заехал в парковочный гараж на холме, возле здания 109. Ребята хотели воспользоваться лифтом, но я помешал: предупредил, что от скоростного перемещения по вертикали могут образоваться морщины. Поверить они не поверили, но мы все равно поднялись по лестнице.

На седьмом этаже мы свернули и пошли по длинному коридору с приглушенным освещением. В конце коридора была стеклянная дверь с надписью: «Взлетная Полоса Талантов Продакшнз» – футуристическим шрифтом, который уже казался устаревшим. За дверью – сплошная тьма.

Один из прекрасных тигров нажал кнопку, и дверь, громко забибикав, отворилась. Я вошел и услышал, как дверь захлопнулась за моей спиной. Обернулся – Тигры стояли по ту сторону и тупо глядели на меня сквозь стекло. Или изучали свой профиль, как в зеркале? Славное получилось бы групповое фото для прессы.

– Слышь-ты слышь-ты слышь это же Билли Чака!

Я снова повернулся и в темноте пошел на голос.

Лунный свет проникал сквозь щели вертикальных жалюзи на большом окне. Вернее не лунный свет, а неоновый, от сотен электрифицированных реклам, чей отблеск полыхал в небе над станцией Сибуя. Луна не выдерживала конкуренции.

Санта развалился в роскошном кожаном начальственном кресле посреди комнаты, украшенной постерами с женоподобными юнцами – рубашки расстегнуты, гладкая грудь напоказ. Толстяк был одет все в тот же красный адидасовский костюм, мало ему льстивший, и на этот раз дополнил наряд панамкой. Если он думал, что тренировочный костюм в сочетании с цепками придаст ему авторитет среди уличных парней, он явно держал этих ребят за дураков. Впрочем, я бы и сам пришел к такому же мнению, пообщавшись с «Хамскими Тиграми».

Мебель расставлена по вдохновению – там стол, тут кресло, монитор имеется, компьютера нет как нет. То ли помещение еще обставляли, то ли переезжать собрались.

– Рад что вы добрались благополучно, – заговорил Санта. – Надеюсь обошлось без грубостей ребятки бывают очень грубы когда им вздумается нагрубить.

– Серенад не пели, если вы об этом.

Санта ухмыльнулся, выставив каждый зуб, и вскочил с кресла.

– Некоторые люди считают талант врожденным. Думают он проявляется вдруг и сразу сформированным небесный дар но, можете мне поверить, это блюдо рыбьих потрохов потому что талант создается талант обрабатывается талант воспитывается целой командой тренерами и дизайнерами пластическими хирургами и авторами текстов и фотографами и постановщиками голоса и балетмейстерами и парикмахерами и консультантами по озвучке и я мог бы продолжать и продолжать до бесконечности.

Кто бы сомневался.

– Вот где настоящие таланты хотя это не значит что мальчики пустое место нет конечно без исходного материала нечего будет создавать обрабатывать и воспитывать «Хамские Тигры» прекрасный сырой материал но им потребуется еще немалая обработка прежде чем они примут товарный вид так что я вполне согласен с вашей оценкой что касается их пения.

– А я? Из моего сырого материала можно сделать звезду?

– Слишком поздно слишком, – ответил Санта, и по его физии расплылась маниакальная улыбка. – Если б вы пришли ко мне десять лет назад тогда я еще мог бы что-то из вас сделать и то вряд ли девчонки предпочитают безопасных бисёнэн[122]трагических хрупких мальчиков чьи сердца так легко разбить а вы, можете мне поверить, отнюдь не выглядите хрупким и несчастным вовсе нет.

– Зачем же я вам понадобился?

– Сейчас я вам скажу, вы уж мне поверьте, – посулил он.

Но не сказал.

Отошел зачем-то к окну и выглянул наружу. Снял развесистую панамку, покрутил ее на пальце с такой таинственной улыбкой, словно этот жест имел секретный смысл. Небрежно отбросил панамку и проследил, как она летит через комнату.

Панамка приземлилась на микрофон Товы. Това стоял неподвижно в темном углу, прикинувшись вешалкой. Хорошо прикинулся – я его даже не заметил. Он был все в тех же голубых тюремных джинсах, вооружен магнитофоном и микрофоном.

– Не обращайте внимания на диджея Тову, – посоветовал Санта. – Он – молчун немой почти что паралитик много уже лет молчит ни слова но как микширует вы не поверите, можете мне поверить, Това Това Това – это мои уши если наклевывается хит он сразу видит он сразу скажет.

Я представил себе эту парочку в студии. «Хамские Тигры» пихаются в аппаратной. Санта потеет, бормочет, тревожно поглядывает на Тову, а тот дважды топает ногой, если диск золотой, и трижды – если платиновый.

– Рад познакомиться с вашими ушами. – Я помахал Тове.

Санта задергался, рукой пригладил скользкие волосы. Интересно знать, он пользуется гелем или его скальп сам по себе выделяет эту жирную субстанцию? Не успел я решить этот вопрос, Санта снова заговорил.

– Есть люди господин Чака, – произнес он, – которые трудятся изо всех сил целыми днями чтобы навредить мне такие люди настоящие подонки можно сказать ходят и сеют сплетни и слухи и ложь и намеки чтобы отнять у меня средства к существованию. Этот бизнес, можете мне поверить, весь основан на связях а связи на доверии а когда доверие подрывают какие-то подонки которые сеют слухи я лишаюсь средств к существованию потому что недостает доверия.

– Да, торговать наркотиками непросто.

Он весь надулся, на лбу вспухла вена. Санта снова провел рукой по волосам, и вена слегка сдулась.

– Вот про такую ложь как раз про такую ложь я и говорю.

– И насчет педофилии тоже?

Лицо его омрачилось:

– Вы поймите есть влиятельные влиятельные люди которые рады бы стереть меня с лица земли они-то и запустили этот слух эту ложь эту сплетню эту совершенно вымышленную выдуманную фальсификацию никакой связи с истиной. В то время я не имел возможности вступить в спор пришлось залечь на дно вести себя как наш диджей Това изображать молчуна немого паралитика это молчание ранило меня травмировало, можете мне поверить, а теперь они опять ставят мне подножку но на этот раз я дам сдачи, можете мне поверить.

Он снова повернулся к окну, высматривая в городе признаки надвигающейся угрозы. Неоновое сияние тревожило его, словно далекие грозовые тучи – капитана корабля. Видимо, решив, что на данный момент он в безопасности, Санта обернулся ко мне.

– Говорят, вы побывали в моем заведении в моем клубе в моем…

– В каком еще заведении?

– Я уже не могу называть его моим заведением моим клубом у меня столько всего отняли, столько всего но раньше я был совладельцем «Краденого котенка» и мне все еще кажется что это мое место в точности как если человек потеряет ногу и ему все еще кажется что она болит и как это называется а?

– Поганая карма?

– Нет, есть же специальный термин выражение словосочетание…

– Фантомная боль.

– Вот именно. Фантомная боль. – Он приумолк, а потом разразился: – Слышь-ты слышь-ты слышь фантомная боль отличное название для группы фантомная боль вы как думаете?

– Думаю, не затем вы меня позвали, чтобы название для группы подобрать.

– Верно верно верно. Вижу вам не терпится перейти кделу не слишком-то вы светский человек меня устраивает так что я буду откровенен и сразу скажу все как есть возьму быка за рога бурэй-ко дэ ханасимасё[123]так вот в чем дело мелкая такая маленькая мелочь действительная причина по которой вас привезли и мне не составит труда вам все досконально объяснить чтобы вы могли вполне понять…

– Хватит! – Я рявкнул так, что от неожиданности Санта притих. – Не более десяти слов: что вам от меня нужно?