В это время снова раздался стук у ворот.

Пугачёв в испуге схватил хозяина за плечи.

— Кто там? Кому ты сказал про меня? Кому разгласил?! — прохрипел он в лицо казаку.

— Да что ты, государь! Помилуй! — лепетал тот, напутанный стуком не менее Емельяна. — Знать, кто-то по нужде, а может — гости. Ведь у меня заезжий двор… А то и дочка… Да что ты, батюшка! Да успокойся ты, ваше величество!

— Чш-ш-ш! — зашипел самозванец. — Сказано — но разглашай! Зови меня… ну, хотя Емельяном… Иваном Емельяновым, что ли… Сказывай, заехал симбирский купец… мол, он-то и слышал про государя и царские очи его удостоился видеть…

В ворота постучали ещё нетерпеливей и громче.

— Где бы тут у тебя покуда укрыться? — спросил Пугачёв.

— Да тут вот в горенке, — предложил хозяин, приотворив незаметную дверцу, сам весь дрожа.

Хозяин выскочил во двор, где кто-то ожесточённо дубасил в ворота.

— Иду, иду! Кто долбит этак-то? Ворота с вереюшек пособьешь! — успокоил умётчик стучавшего с улицы.

Скинув железную щеколду, он отворил калитку.

Перед ним, держа в поводу засёдланного конька, стоял человек с обвязанным тряпицей лицом.

— Здорово, Хлопуша! Вишь, я соснул часок. Разомлел от жарищи, а девка сошла со двора. Али долго стучался? Входи.

— Здорово, Ерёмина Курица! — отозвался приезжий. — Рад не рад, а примай! Гостей много?

— Нет никого. То и скука сморила, уснул, — неумело притворяясь, сказал умётчик.

Бросив повод коня молодому спутнику, Хлопуша вошёл за хозяином в избу.

Умётчик заметил шапку, забытую Пугачёвым на лавке, и торопливо спрятал её у себя за спиной, стараясь укрыть от глаз незваного гостя.

— Не деньги ли в шапке хоронишь? — лукаво спросил приезжий.

— Поди ты, ерёмина курица! Какие там деньги! Уж ска-ажешь! Так, старая шапка.

Хозяин забросил шапку за печь.

Хлопуша рассмеялся и кивнул на стол, где стояла забытая выпивка и закуска.

— А кружку лишнюю за печку не кидай со стола. Уж я тебя как-нибудь выручу: нас с тобой двое, и кружки две. Ты садись, не чинись: будь как в гостях, а я за хозяина. — Хлопуша налил в обе кружки вина. — За добрую встречу, за тароватого хозяина выпьем! — насмешливо предложил он.

— За щедрых гостей! — отшутился хозяин и, стукнувшись кружкой, выпил.

— И что ты за обычай взял один из двух кружек пить! Ведь так-то совсем сопьёшься, Ерёмина Курица, — продолжал потешаться над хозяином Хлопуша.

— А ну-то тебя! — отмахнулся тот. — Сидел гость, пил, кликнули его ко двору рыбу купляти, он и сошёл, да долго что-то замешкался — должно, магарыч…

— Ну, как у вас житьё? — уже серьёзно спросил Хлопуша, поверив объяснениям хозяина.

— Опять все рыщут! — с досадою отозвался умётчик. — Донской казак бежал из казанской тюрьмы да, кажись, увёл лошадей и с телегой.

— Удалец казак! — заметил Хлопуша. — А ну, за его здоровьице выпьем, — сказал он, наливая вино.

Оба рассмеялись.

— Да зато теперь у всех гостей велят смотреть бумаги… Может, податься тебе?.. — намекнул хозяин.

— А ты не старайся, Ерёмина Курица! Бумаг у нас на пятерых будет довольно. И ты меня не выпроваживай, братец, не на простого напал! Мы с есаульцем моим у тебя на недельку пристанем.

Задав коням корму, в избу вошёл Салават.

— Здорово, хозяин! — приветствовал он в дверях.

— Здравствуй, малый, как звать-то?

— Аль ты его не признал? — напомнил Хлопуша. — Ахметку помнишь? Теперь Салават зовётся.

— Ну, коль старый знакомец, входи да садись ко столу. Возро-ос! И вправду ведь не признать, как возрос!

Салават опустился на скамью у края стола.

— Ближе двигайся к чарке, малый! — сказал хозяин, доставая третью кружку.

— А ну его! — с деланой неприязнью махнул рукою Хлопуша. — Не угощай. Сердит я на него.

— За что серчаешь? — весело спросил хозяин.

— Водки пить не хочет.

— У башкирцев строгий закон на водку. Кумыс — другое дело, али чай… Так, что ли, парень?

— Кумыс пьём, чай пьём, — согласился Салават. — А водку пьёшь — потом дурак какой-то!

Все засмеялись.

— Ну, сказывай, где бывал, что на свете видал, прибрался из каких краёв — ведь сто лет не казался, — спрашивал хозяин Хлопушу, видя, что от него легко не отделаешься и сразу из дома не выпроводишь.

— С Волги едем… Заветное дело там было, — уклонился гость от прямого ответа.

— В бурлаки, что ли, ходил наймоваться? — с насмешкой спросил умётчик.

— А когда в палачи?! — злобно усмехнулся в ответ Хлопуша.

— Ерёмина курица! Что ты! Христос с тобой! Не к лицу бы оно знатному ватаману такому! — Хозяин даже перекрестился на образ.

Он знал, что Хлопуша и беглый каторжник, и бродяга, и конокрад, и разбойник, и всё же готов был принимать его в своём доме, кормить и поить и стукаться чаркою за его здоровье, но палача он не мог вынести у себя за столом. Озлобленная усмешка Хлопуши сказала ему, что слово «палач» сорвалось с языка его гостя не в шутку… Ерёмина Курица поставил обратно на стол поднятую было заново чарку и отложил кусок хлеба с солью, приготовленный для закуски. Палач! Омерзительное это слово в народе могло вызывать лишь презрение, ненависть к человеку, которого так называют… Не может быть!

— Тьфу ты, бес, напужал! Ну, шутни-ик! — попробовал отмахнуться от этого слова хозяин.

— А я не шучу, — упрямо сказал Хлопуша. — Сам-то не верю, как быдто во сне… Да поделом и наука мне — взялся не за своё: вишь, захотел со рваной ноздрей ко царю во помощники…

Хозяин умёта вздрогнул и незаметно скользнул взглядом по двери соседней горницы.

— Как так к царю?.. К какому царю?.. Ведь у нас на престоле не царь, а царица!.. — забормотал умётчик в растерянности.

— Э, да брось — «на престоле»! Мало ли кто на престоле!.. — отмахнулся с досадой безносый гость. — Загадали по слуху мы с молодцом на Волгу. Народ расслышал, что там государь объявился… — таинственно сообщил Хлопуша, понизив голос. — Пошли мы в Самару. Мыслили — государю нужны удальцы. Народ-то по Волге вокруг, ну, скажи ты, — кипит! Повсюду слух: «Объявился!» А где объявился — никто и не знает того. Ну, мы стали рыскать, слухи пытать… И дознались, что государя злодеи схватили и в остроге томят… Аж в груди загорелось! — воскликнул Хлопуша и с яростью стукнул по столу кулаком. — Ну, мол, нет! Уж мы не дадимся в обиду. Сколько лет ожидали, томились. Тюрьму разорим, а государя отымем… Мыслил я — на своих плечищах на каторжных донесу его сам до престола… — Хлопуша вскочил со скамьи, глаза его разгорелись. — А кто бы за мной не пошёл?! Мыслил так: из тюрьмы его вынесу, света, на площадь да гаркну: «Народ! Вот ваш государь законный! За нужды ваши, за горе, за слезы заступа!..» Как знамя нёс бы… Ты подумай — Россия! Вон что!.. А как добраться? Как вызволить?!

Ерёмина Курица был увлечён рассказом Хлопуши, весь подался к нему.

— Ну? — в нетерпении поощрил он.

— Палач оказался в остроге знакомец. Нам вместе с ним за разбой ноздри рвали. Сошлись… Раз выпили, два… Во помощники кличет… Тьфу, мерзость!.. — Хлопуша отплюнулся и глухо добавил: — Пошёл к нему…

— Ерёмина курица! — растерянно встал хозяин.

— Для государева дела! — с усмешкой закончил Хлопуша и злобно расхохотался. — И пришлось мне своею рукой, — сказал он, — анператору всей Руси, государю на шею верёвку мылить…

Хозяин вскочил, заметался по горнице…

— Спаси господи!.. Как так?.. Да тише ты, тише!.. Как так?.. Ерёмина курица, как же?.. Да как же?!

— А так! Удавили! — с подчёркнутой грубостью оборвал Хлопуша. — Перед смертью покаялся всем, что вовсе не государь, а беглый приказный из Нижнего…

— И повесили? — переспросил с облегчением хозяин. — Что ж, вору мука за самозванство! — бойка сказал он. — Ведь грех-то, грех-то какой! — Он зашептал: — Ведь подлинный государь-то, болезный, в народе ходит, а тот, вишь, за него во дворец захотел, на перины!.. Ну как же не грех! А подлинный государь-то, ерёмина курица…

— Э-э, брось ты, Ерёмин Петух! Какой там к чертям государь, прости господи! — оборвал Хлопуша. — Хватит уж! Ждали да ждали… Ведь народ как дитё: чем бы ни тешился… Умыслили цацку себе… государя…

— Ерёмина курица, ты, слышь, потише! — вдруг строго предостерёг хозяин. — Зря плетёшь!

— Не верю я в государя больше, — убеждённо настаивал Хлопуша, — и никогда не поверю, хотя тут вот под образа посади его! Сам верёвку намылил на беглого ябеду…

— И был беглый ябеда! — внезапно раздался звучный голос за спиною Хлопуши. — А то — го-су-да-арь! Иная статья, атаман. Ты не путай!..

Все вздрогнули, оглянулись.

Темнобородый широкоплечий человек стоял на пороге соседней горницы.

Салават и Хлопуша вскочили с мест.

— А ты кто таков? — запальчиво и дерзко спросил Хлопуша. — Шапка твоя за печью, водку твою я выпил. А ты кто таков?

Но Пугачёв словно не слышал его вопроса.

— Государь изволением божьим ушёл от злодеев. Не ты, так другие ему пособили: народ спас… А беглый приказный, вишь, муку принял за государя. Сказать, што ль, — венец терновый!.. Может, ныне приказный тот, — Пугачёв торжественно перекрестился, — может, ныне за муку он в ангельском чине в раю…

Хозяин перекрестился вслед за Емельяном. Хлопуша молча потупился.

— Что?! Вот то-то! Не цацки!.. — внушительно заключил Емельян.

— Стало, жив государь-то, значит?! — с простодушной радостью, по-юношески звонко спросил Салават.

Но не обращая никакого внимания на юнца, умётчик в лад с Емельяном, подступив к Хлопуше, поучающе сообщил:

— Есть люди такие, что сами видали царские ясны очи…

Оттолкнув Ерёмину Курицу, Хлопуша шагнул к Пугачёву.

— А ты кто таков, я спрошаю?! — по-прежнему с дерзким вызовом повторил он. — Кто таков ты? Отколе?

Пугачёв поглядел с насмешкой.

— Я?.. Архирей… заморских земель! Дедушка нихто да бабушка пыхто!.. А вот ты продерзкий языня!.. Я тебя впервой вижу, не знаю, а ты пытаешь — кто да отколь… А сам, говорил, в палачах был… Тебе всё равно, а моё дело тайность… Великое дело!..

— А мне — все равно?! — с горечью переспросил Хлопуша и вдруг злобно вскинулся: — Да и то всё равно! Вот уйду с Салаваткой в Башкирду, приму магометскую веру, да и шабаш! Что мне ваши дела? Я клеймёное рыло, рвана ноздря, беглый каторжник, да ещё ко всему и разбойник, да тьфу ты, палач!..

— Афанасий Иваныч, постой! — кинулся умолять умётчик. — Да ты не бери в обиду… Время сам знаешь какое — у стен и то уши!.. Его милость симбирский купец Иван Емельянов проездом гостит, по купечеству ездил повсюду и ведает много…

— А мне ни к чему! — раздражённо прервал Хлопуша. — У меня ведь купцам, что дворянам, — едина честь: сук да верёвка! Пойдём, Салават! — позвал он и взялся за шапку.

Салават живо на плечи вскинул мешок.

— А ты зря, ватаман, серчаешь! — остановил Пугачёв Хлопушу. — Не всякое слово в строку. У меня примета такая: кто с первой встречи повздорит, с тем дружба вовек не порушится. Знать, нам с тобой подружить!..

Хлопуша взглянул в ясные, горящие глаза Пугачёва. Приветливая, хитроватая и добрая улыбка его располагала к нему сердце.

— Идём-ка сюды, потолкуем, — позвал Хлопушу Ерёмина Курица, кивнув на дверь горницы, куда услал Пугачёва при стуке в ворота.

— Идём, что ль! — мигнул Пугачёв. — Да брось, не серча-ай! — сказал он, дружески положив сильные руки на плечи атамана.

Хлопуша не сразу сдался. Задумчиво и испытующе обвёл он взглядом обоих и, увидав особую торжественную таинственность в их взглядах, вдруг бросил шапку на лавку.

— Айда! — решительно согласился он. — Ты, слышь, Салават, пожди тут, а я с ними…

Все трое вышли.

Салават остался один с мешком за плечами. Обида ожгла его. Он стоял посреди избы в задумчивом оцепенении.

«Кунак Салават, друг Салават, — думал он. — Салават за Хлопушей в огонь и в воду, все вместе… А когда дело большое пришло, тогда — погоди тут один, Салават!.. Купец, видишь, умный приехал, царя видал, знает много, а ты, значит, глуп! Ты тут сиди, Салават!.. Битты![10] Довольно уж, Афанас Иваныч! Твоя дорога туда, моя дорога сюды, Афанас Иваныч!..»

Салават поправил мешок за плечами, тронул шапку и выскочил вон, во двор. Почти бегом он бросился под навес, где кормились кони, быстро взнуздал своего и хотел вскочить на седло, как кто-то рванул его вниз за подол бешмета. Он оглянулся.

— Тпру! Стой!.. Погоди!.. — услышал он девичий голос. — Куды ты, с хозяином не простясь, из ворот?!

Крепкая, ладная молоденькая казачка насмешливо глядела на него.

— Чего тебе надо, девка? Мой конь…

— А мне почём знать — твой, не твой ли? Вишь, тут стоит не один конь, а два. Ускачешь в степь — там ищи!

— Пусти! — отмахнулся от девушки Салават.

Он снова хотел взобраться в седло, но она крепче прежнего дёрнула за бешмет.

— А я говорю — не пущу! Ишь ты, черт скуломордый! Батя! Батя! Батяня!.. — крикнула девушка. — Тут малый какой-то коня зануздал!..

— Мой жеребец, говорю тебе, девка! Чего ты кричишь?! — Салават ещё раз взглянул на неё. Её воинственный вид его рассмешил. — Казак, а не девка! — с усмешкой сказал он. — Айда, идём спросим, — согласился он.

— И казак! — задорно согласилась она. — Спросим, тогда и езжай.

Они вошли в избу. Из горницы вышли навстречу Хлопуша и хозяин умёта.

— Что стряслось тут, Настюша? — спросил умётчик. — Чего ты звала?

— А вот, — кивнула Настя на Салавата, — коня зануздал, да и ногу в стремя. Я, мол, — стой, — а он — жеребец, мол, его. Мне как знать, что его!

— А ты куды же один, Салават, собрался? — спросил удивлённый Хлопуша.

— Так… Ладно! — махнул Салават рукою. — Один ведь поеду домой. Видать, у нас разны дороги!

— Да ты что, обиделся, что ли? — спросил Хлопуша.

— Ладно, ладно!.. Чего обижаться! Ты — туды, я — сюды. Ты меня никогда не знал, я тебя не знаю. Чего обижаться!..

— Да ты не таись! На что у тебя обида?

— Чего «не таись»! Чего «не таись»?! — горячо воскликнул Салават. — Ты сам от меня таишься! Когда мне нельзя русской правды знать, зачем ходить вместе?! Твоя жизня — своя, моя жизня — своя!..

— Ты сбесился, что ли? — воскликнул Хлопуша, который уже много месяцев жил с Салаватом без ссоры и споров.

— Ты сам, Афанас Иваныч, сбесился! — запальчиво возразил Салават. — Чего мне нельзя знать? Кто в Самару с тобой ходил? Кто коней держал возле тюрьмы?! Я что, никогда, что ли, царское имя не слышал?! Раньше — можно, теперь — нельзя?! Царь Пётра нельзя знать? Царь Пётра — ваш русский царь? А башкирский другой царь будет? Неправда, Иваныч, одна земля — одна царь!..

— «Одна царь!» — засмеялась девушка.

— Ты, дочка, пойди там телят погляди или что по хозяйству, а тут не девичье дело! — сказал ей хозяин.

Настя со вздохом махнула рукой и вышла.

— Ты сам, Афанас Иваныч, мне говорил, — горячо продолжал Салават. — Царь Пётра ходит, большую книгу читат. Царь Пётра придёт — всем народам царь будет, всем волю даст, жить ладно будем.

— А на что русский царь вам, башкирцам? — вмешался умётчик. — Чего он вам даст?

— Чего, чего даст?! Чего надо народу, того, значит, даст!

— А чего вам, башкирцам, надо? Как сказать государю? — спросил Пугачёв, который не утерпел и вышел на их разговор из горницы.

Салават никогда не думал и сам о том, что даст государь башкирам. Живя общей жизнью со всем бездомным бродяжным людом, он мысленно не отделял своей судьбы ото всех остальных. Он не думал о том, что башкиры живут какой-то другой, совершенно отличною жизнью. Он не думал о том, что нужно башкирам от доброго народного царя. Вопросы застали его врасплох, но вдруг он вдохновился.

— Царь Пётра? — переспросил он. — Царь Пётра землю нашу заводчикам брать не велит, лес рубить не велит, — откладывая на пальцах, сказал он. — Царь Пётра лошадей отнимать не велит, царь ружья башкирам даст, порох, свинца даст, начальников, заводских командиров, велит гонять, башку им рубить, на деревьях их вешать… Скажет царь: «Живи, башкирский народ, как зверь в степи вольно бегай, как птица в небе высоко летай, как рыба в воде плавай!..» Весь башкирский народ пойдёт за такого царя!..

Салават умолк, но все были захвачены его мыслью, все впервые подумали о том, что же царь даст народу, и смотрели на Салавата, словно ожидая, что он скажет ещё…

— Зверем по степи бегай, птицей в небе летай? — при общем молчании задумчиво повторил Пугачёв. — Да, с таким-то народом государь Пётра Федорыч всех одолеет. Грех от такого народа нам правду таить, — сказал он.

— Так слышишь, Салават, никто от тебя не таится, ждать недолго осталось: государь в казаках на Яике нынче. Вот купец его видел своими очами, — указал Хлопуша на Пугачёва. — И сказывает купец, что скоро уж, скоро объявится государь.

— А ты, башкирец, ступай в свои коши ныне да разглашай народу про государя, что шлёт он башкирцам поклон и все так исполнит, — торжественно произнёс Емельян.

Салават непонимающе переводил свой взгляд с одного на другого.

— Чего говорить? Как сказать? Я чего знаю ведь, значит?

Пугачёв ласково усмехнулся.

— Как ты нам сказал, так говори. Лучше никто не скажет! Я своими ушами слышал. Как ты сейчас говорил, так и царь обещал: лес ваш не рубить, деревни ваши не жечь, лошадей не трогать, порох, свинец вам давать, и живите вольно…

— Да сказывай там своим, — вставил Хлопуша, — готовили бы сайдаки, да стрелы, да пики, да топоры…

— Да коней бы получше кормили — как раз и время приспеет! — заключил Пугачёв. — Как, как ты сказал-то? — спросил он. — Живи, башкирский народ, как птица, вольно, как звери в лесу живут. Так дома и сказывай!

С сознанием важности возложенного на него дела простился Салават с Хлопушей, которого встречный знакомец увлёк на иной, новый путь.

Друзья, не сходя с сёдел, обнялись у перекрёстка дорог.

— Твоя дорога прямая, моя дорога прямая, — сказал Салават на прощание, — на прямой дороге сустречка будет…

— Значит, будет! — ответил Хлопуша.

И каждый поехал своим путём.

Долго ехал Салават молча по холмистой равнодушной степи, пока не показались вдали горы. Тогда он запел:

Усталый конь пошёл тише. Юноша не понуждал его. Закат отбросил последние лучи, и в небе блеснули редкие звёзды. Из-за отдалённых гор показалась луна.

Маленькая речушка преграждала Салавату путь, и над нею белой стеной поднимался весенний холодный туман. Салават остановил коня.

— Хватит на этот день, — сказал он. — Стой, аргамак. Ещё много дней нам ехать к нашим кочевьям.

Салават стреножил коня и пустил его у реки на открытом месте. Переезжать реку он не хотел: на том берегу её был лес и, как знать, может быть, звери.

Засыпая, Салават думал о доме, о красавице Юрузени, о маленькой жене Амине, о Юлае и о своём сыне, который должен был теперь стать уже совсем большим…