Мой новый командир эскадрильи капитан Пасхин, его заместитель старший лейтенант Ушаков и штурман лейтенант Николаев имели боевой опыт, участвовали в боях против японских милитаристов и удостоились ордена Красного Знамени. Высокие правительственные награды были у многих авиаторов подразделения. Боевой опыт, приобретенный ими в боях в районе реки Халхин-Гол и закрепленный в дни последующей учебно-боевой подготовки, как бы заранее предвещал успехи эскадрильи в сражениях с врагом.
      9 июля первая эскадрилья 150 сбап (скоростного бомбардировочного авиаполка) особого назначения, взлетев десятью экипажами, в сомкнутом строю "клин" покинула приволжский аэродром. Маршрут до каждого не доводился, экипажи следовали за ведущим. Но что такое? Командир ведет нас не к фронту, а совсем в другую сторону! Может быть, на западе аэродромы закрыты туманом или на маршруте гроза, которую нельзя обойти? Однако с синоптической картой мы познакомились перед вылетом и подобных метеорологических явлений в обширном районе не обнаружили. Ну ладно, командиру виднее.
      Под крылом - малоориентирная равнина, пересеченная кое-где оврагами, грунтовыми дорогами; изредка проплывают мимо села. Посматриваю на полетную карту - похоже, что скоро должен быть город Лебедянь.
      Вдруг ведущий дает команду на роспуск группы и посадку. Но аэродрома нигде не видно! Все же перестраиваюсь с Ушаковым в правый пеленг. Жду дальнейших распоряжений. Вижу - ведущий прибрал газ, выпустил шасси и снижается на узкую полоску убранной ржи у опушки леса. Заходим на посадку и мы. На выравнивании "прижимаюсь" к самому хвосту самолета Ушакова, чтобы не плюхнуться в высокую рожь. Машина плавно касается земли и, громыхая, катится по ней.
      Вслед за командиром эскадрильи подруливаем самолеты к опушке леса и быстро маскируем их ветками - ведь мы уже в пределах досягаемости вражеских воздушных разведчиков и бомбардировщиков. Об этом же предупреждает подчиненных Пасхин, требует строго соблюдать правила маскировки при передвижении, воздержаться от беспорядочной контрольной стрельбы из пулеметов, по демаскировать стоянки освещением, кострами.
      10 июля - день подготовки материальной части. Раскрываем лючки, снимаем моторные капоты и приступаем к тщательному поагрегатному осмотру всего самолета. Стрелок радист Игорь Копейкин проверяет рацию, бортовое оружие, штурман Николай Аргунов - навигационное и прицельное оборудование, замки бомбодержателей; техник Андрей Коробцов в поношенном комбинезоне хлопочет у моторов - у него самое большое и не вполне "стерильное" хозяйство.
      Я осматриваю свою кабину. Проверяю все, что даже и не требуется в этих случаях, а сам исподволь присматриваюсь к Аргунову и Копейкину: ведь я их знаю еще мало. Только в технике уверен, как в самом себе. Невысокого роста, подвижный, светловолосый, с добрым открытым взглядом, он быстро и четко выполнял любые работы на матчасти, да так, словно не гайки стальные крутил, а нежно перебирал пальцами по грифу музыкального инструмента и никогда не сбивался на фальшивую ноту.
      Аргунов пока показывает себя сообразительным и расторопным штурманом и достаточно волевым сержантом. О воздушном стрелке-радисте Игоре Копейкине впечатление складывалось тоже хорошее, хотя он казался замкнутым. Мне же всегда нравились люди веселые, отзывчивые на шутку, общительные. Впрочем, для подчиненного новый командир тоже загадка, так что не каждый сразу открывается, к нему еще нужно найти ключик. Значит, и мне разумно было опереться на народную мудрость: поживем - увидим. Но и растягивать знакомство в условиях, когда не сегодня-завтра придется вместе идти в бой, казалось неразумным. Так или иначе, с чего-то следовало начинать...
      Вечером состоялась первая беседа с подчиненными по душам. Подвел итог проделанной работе, а потом попросил каждого коротко рассказать о себе. Затем речь зашла о предстоящих боях за Родину. Мнения всех членов экипажа совпали в главном - сражаться придется с очень сильным противником. Чтобы разбить врага, понадобятся огромное мужество и большое мастерство каждого советского воина, значит, и наше,
      Вопреки ожиданиям, ни завтра, ни послезавтра на боевые задания вылетать не пришлось. Чувствовали себя как-то неловко: идет жестокая война, наши товарищи ведут смертельную схватку с врагом за родную землю, а мы, кадровые военные, отсиживаемся, пускай и не в глубоком, по все же в тылу. Мы регулярно питаемся, отдыхаем по нормам мирного времени.
      Все-таки человек ко всему может привыкнуть, в том числе и к ожиданию. Рано утром 14 июля объявили боевую тревогу. И она почему-то не показалась настоящей. Сколько их уже было на моем коротком летном пути! Впрочем, независимо от того, какая она - учебная или боевая, действовать нужно четко и безошибочно. Вмиг оделся и одним из первых прибыл на построение. Слушаем приказ: готовиться к боевому вылету! Может быть, опять проверка? Но какое это имеет значение? Привычно делаем все, что необходимо, и через десяток минут докладываю Александру Архиповичу Пасхину, что самолет и экипаж готовы к вылету. Комэск пожимает руку, просит передать экипажу благодарность за слаженные действия.
      А штабные офицеры тут же на стоянках уже раздают полетные карты.
      Начальник штаба полка капитан Фомин называет населенные пункты, по которым проходит линия фронта. Я быстро нанес условную линию и только потом, внимательно на нее посмотрев, ужаснулся: красная и синяя полосы пролегли у Великих Лук, Витебска, южнее Смоленска. Мелькнула мысль, что вот и моя родная деревня, раскинувшаяся на красивейшем берегу реки Великой, уже оккупирована фашистами. Какой-то жесткий комок подкатил к горлу: а вдруг мои родные и близкие остались там, не ушли на восток?
      Из короткого оцепенения вывел сигнал "По самолетам!". И вмиг все забыто, кроме поставленной задачи. Бежим к крылатым машинам, показывая Андрею Коробцову жестами на ходу: "Запуск!" И вот уже ревут моторы, воздушные вихри срывают с деревьев сочные листья. Взлет! Курс - на Ржев.
      ПЕРВЫЙ ФРОНТОВОЙ
      К Ржеву подошли на малой высоте я с ходу произвели посадку. А вот найти место для своих десяти самолетов оказалось не просто. На громадной площади аэродрома буквально яблоку негде упасть. Каких только машин здесь не было! Почти до самой посадочной полосы были разбросаны кургузые "ишачки" -истребители И-16, курносые, но очень симпатичные "чайки". А рядом с ними самолеты новейших конструкций - бомбардировщики Пе-2, истребители МиГ-1 и ЛаГГ-3, штурмовики Ил-2. Вся эта пестрая, открытая любому взору авиатехника придавала фронтовому аэродрому вид какой-то авиационной выставки безмятежного мирного времени. Прямо на открытой поляне разместились полевая кухня и столовая - времянка, имеющая всего около десятка маленьких столиков для летного и технического состава. Всех кормили по одной норме, и никому не было известно, кто не успел к обеду или к ужину.
      Позже мы поняли, что собранные на ржевскую базу в короткие сроки части и подразделения ждали готовности своих полевых аэродромов для рассредоточения.
      Став в длинную очередь за обедом, мы после короткого обсуждения "экипажных" проблем занялись каждый своим делом. Штурман Николай Аргунов с помощью навигационной линейки прикидывал углы прицеливания для сброса бомб с различных высот, воздушный стрелок-радист Игорь Копейкин читал инструкцию по эксплуатации скорострельного пулемета (ШКАС), у меня в руках было наставление по производству полетов. Но я не видел ни одной буквы. Мысли уносили меня то в детские годы, то в авиационное училище, то в напряженные, наполненные тревогой и непрерывными учениями предвоенные месяцы, когда мы овладевали полетами в облаках и ночью, учились наносить точные бомбовые удары с больших высот. Снова и снова, уже в который раз, вспоминал, с какими случаями при боевых действиях в районе реки Халхин-Гол встречались мои однополчане. Радовался тому, что они снова рядом и мы вместе нанесем первый бомбовый удар по врагу.
      Садимся за столик. К нашему экипажу присоединяется старший лейтенант Виктор Ушаков. Ему, конечно, проще: за его плечами три десятка боевых вылетов в районе реки Халхин-Гол. У него боевой опыт, он награжден орденом Красного Знамени. Это мой командир. Невысокого роста, всегда удивительно спокойный и рассудительный. Я ни разу не видел Ушакова возбужденным или разгневанным, но сегодня он, видимо, о чем-то переживает. Прерывистый голос выдает его состояние. Я догадываюсь, что волнуется он за нас, за тех, кто пойдет с ним в первый бой.
      Над аэродромом время от времени на высоте двух-трех тысяч метров пролетали одиночные "юнкерсы", видимо разведчики. Редкие разрывы снарядов наших зениток среднего калибра не преграждали путь вражеским самолетам, а, казалось, лишь напоминали о своем существовании. Каждый из нас виденное оценивал по-своему: одни называли это беспорядком, другие оправдывали командование, не желавшее раскрыть систему ПВО.
      Однако мы прилетели сюда не для того, чтобы наводить порядок. На это нас никто не уполномочивал, да, откровенно говоря, порой брало сомнение: правильно ли мы понимаем фронтовые условия? Быть может, практика боевых действий в данной войне внесла свои коррективы и паши представления изрядно устарели? Словом, немного понервничав, перешли к своим делам - к изучению линии фронта и аэродромной сети противника.
      Ночевать пришлось прямо под самолетами, что уже вошло в привычку. А в полночь где-то неподалеку загремели взрывы бомб, застучали скорострельные зенитки, черноту неба рассекли лучи прожекторов. Пролетавший над аэродромом вражеский разведчик попал в перекрестие зенитных прожекторов, но резкими разворотами с крутым снижением вырвался из слепящего плена и растаял во мраке.
      Постепенно затихла канонада, угасли прожектора. Лишь время от времени то с одной, то с другой стороны в небо взлетали разноцветные сигнальные ракеты. Что еще что за иллюминация?
      - Немецкие диверсанты обозначают наш аэродром, - лаконично пояснил летчик в кожаном реглане, устроившийся на ночлег рядом с нашей стоянкой под боком своей "пешки". - Помяните мое слово, - добавил он, скручивая козью ножку, - врежет фриц по этому муравейнику, а нам ни взлететь, ни убежать.
      Но налета на аэродром в течение ночи не было.
      На рассвете потянуло сыростью, звезды поблекли, а затем и вовсе растворились в светлеющем небе. Низкие редкие облака начали уплотняться и густой пеленой опустились на рощи и вершины холмов. Сразу после завтрака получили боевую задачу: нанести бомбовый удар по скоплению вражеских войск северо-восточнее Смоленска. Значит, этот древний русский город уже окружен вражескими войсками? Да, ничего не скажешь, каждый день - сюрприз.
      Для бомбардировки целей в непосредственной близости от своих войск нужно точно знать расположение тех и других, линию фронта. Но таких сведений нам никто дать не смог. Удалось только разыскать на карте несколько характерных ориентиров, ограничивающих район бомбометания до приемлемых пределов. В подобной неразберихе и это уже кое-что.
      Получаем последние указания командира полка, опробуем двигатели, проверяем вооружение и сидим "на приколе", ожидая приемлемой для взлета погоды. Положение несколько трагикомическое: мы, группа особого назначения, ночники и, как теперь говорят, всепогодные, вынуждены ждать, когда облачность поднимется на сотню-другую метров. Ничего, однако, не поделаешь наш самолет не приспособлен для слепых полетов группами, в такую погоду можно и дров наломать.
      Часам к десяти видимость несколько улучшилась, облака приподнялись, а кое-где сквозь "окна" стали робко пробиваться лучи солнца. Подана команда на вылет. Мое место в боевом порядке эскадрильи - левый ведомый в правом звене. Справа от меня лейтенант Степан Браушкин.
      Со Степаном Браушкиным мы вместе поступили в авиационное училище, один и тот же инструктор Бородкин давал нам путевку в небо, на одном самолете выполняли первые самостоятельные полеты. Малоразговорчивый и на первый взгляд даже суховатый, Браушкин отличался особой душевностью во взаимоотношениях с людьми. Быть вместе с таким товарищем - радость. А во главе эскадрильи - сам командир полка со штурманом старшим лейтенантом Осиновым. Мы хорошо знали боевой путь того и другого. Иван Семенович Полбин в боях с японскими захватчиками в Монголии в 1939 году командовал эскадрильей. Это было единственное боевое подразделение, которое не имело потерь. Тогда же, в 1939 году, Иван Семенович был удостоен высшей правительственной награды - ордена Ленина, о нем слагались легенды, и каждый из нас гордился своим командиром, старался во всем подражать ему.
      У штурмана полка старшего лейтенанта А. В. Осипова тоже немалый боевой опыт, он награжден орденом Красного Знамени. Заместителем командира группы назначен капитан Пасхин, командир пашей первой эскадрильи.
      Вот и пришел час сурового испытания, к которому готовился, кажется, всю сознательную жизнь. Самочувствие какое-то непонятное: торжественная приподнятость сдерживается неизвестностью. Хотя я совсем не знаю, как там в бою на самом деле. Вдруг подведу?
      Беру себя в руки, заставляю думать, что задача, в сущности, не из трудных, главное - не отрываться от ведущего и по его сигналу сбросить бомбы. И все. От ведомого в таком полете ничего больше не требуется.
      В небо взлетает зеленая ракета. Быстро запускаю моторы, подаю машину немного вперед, чтобы показать ведущему, что готов к полету. Справа на повышенной скорости рулит самолет Полбина, почти вплотную за ним Пасхин, комиссар эскадрильи Итунин... А вот и машина Виктора Ушакова с хвостовым номером "2". Отпускаю тормоза и пристраиваюсь за своим ведущим. И. С. Полбин подождал, пока все выстроятся на старте, и дал газ. Дружно взревели моторы, и вот уже вся эскадрилья несется по цветастому ковру аэродрома. Едва оторвались от земли, как уперлись в нижнюю кромку облаков. Некоторые экипажи нерасчетливо врезались в них, и пришлось снизиться чуть ли не до бреющего, чтобы избежать входа всей группы в облака. Это сразу усложнило полет, заставило с предельным вниманием следить за близкой землей и нависающей облачностью. И еще - удерживать свое место в строю.
      Пока разворачивались на исход шли пункт маршрут,", подошли и пристроились еще две девятки СБ - вторая и третья эскадрильи. И псе это происходило на крайне малой высоте. Наконец полковая колонна в сборе.
      Известная сложность пилотирования на малой высоте требовала немалого морального и физического напряжения, которое как-то сгладило остроту ощущений при полете к цели. А когда облачность вдруг оборвалась и ведущий увлек колонну на высоту, времени для размышлений уже не было: до Смоленска оставались считанные минуты полета.
      Высота 1500 метров. Бешеный бег земли замедлился, и я огляделся. Слева по курсу увидел большой город, окутанный густыми клубами дыма, а скоро почувствовал терпкий запах гари. Это горел Смоленск. Меня охватило какое-то незнакомое ранее чувство - острая смесь боли и ярости, желание немедленно сделать что-то такое, чтобы никогда больше не пылали наши города и враг не топтал нашу землю. Руки еще крепче сжали штурвал. Сейчас на фашистов обрушится возмездие...
      В этот момент от самолета 'Ушакова вправо потянулась огненная трасса. Поворачиваю голову и вижу на расстоянии 150-200 метров тощий серый самолет с черными крестами в желтых кругах на крыльях - "Мессершмптт-109". До сих пор этого стервятника я встречал только на картинках, изображающих силуэты вражеских самолетов. В натуре "мессер" выглядел не таким уж грозным. Хорошо было бы полоснуть по нему из ШКАСа, по я безоружен, мое оружие - весь самолет, весь экипаж. Надо полагать, что фашистом займется Игорь Копейкин. А мне отвлекаться нельзя: Аргунов уже открыл бомболюки, просит плотнее прижаться к ведущему. Сейчас штурман - главная фигура на самолете, от него зависит меткость бомбометания, даже если оно выполняется по сигналу ведущего. Поэтому подхожу к двойке Ушакова настолько близко, что вижу, как командир звена поднимает руку с оттопыренным большим пальцем - все, мол, идет как надо. На "двойке" тоже открыты бомболюки, чувствую, что вот-вот начнем бомбить, но взглянуть вниз не могу: все внимание - выдерживанию строя.
      Сколько уже летал на полигон, насмотрелся вроде бы, как падают бомбы, однако этот момент всегда волнует. Ведь в нем - весь смысл подготовки экипажей бомбардировочной авиации, в нем, как в фокусе, сконцентрировано все их мастерство, воля, настойчивость. Какие бы трудности ни преодолел экипаж, чтобы пробиться к цели, усилия его окажутся безрезультатными, если он не сумел хорошо распорядиться своим главным оружием - не накрыл врага бомбами.
      Из люков ведущего самолета посыпались тупорылые бомбы и, покачиваясь, устремились к земле. В ту же секунду вздрогнула и начала "вспухать" моя машина, освобожденная от смертоносного груза. Немного отжимаю штурвал от себя, сохраняя место в строю. Левый разворот. Уходим от цели, которой я так и не видел.
      Теперь можно немного расслабиться, отдохнуть от изнурительного полета в плотном строю. Справа и выше засверкали разрывы зенитных снарядов. Наблюдая за ними, я не сразу заметил, что отстал от группы. Придется догонять. Досылаю секторы газа вперед до упора, перевожу винты на малый шаг. Но и группа, видно, идет на большой скорости. Расстояние между нею и мной заметно увеличивается. С недоумением наблюдаю, как над головой проплывают, обгоняя нас, замыкающие эскадрильи полка. Ничего не могу понять. Если судить по показаниям приборов, по надрывному гулу, по напряженной дрожи машины, моторы работают на предельном режиме. А скорости почему-то нет. Что за наваждение? Может быть, в самолет попал снаряд, покорежил обшивку или повредил управление? Вроде бы нет: ветераны рассказывали, как воспринимаются попадания пуль и осколков в машину.
      Продолжаю мучительно искать причину странного явления, с грустью осматриваю воздушное пространство. И вдруг... справа сзади выплывает, кажется тот же самый, худой "мессер" и начинает пристраиваться в хвост нашего СБ. А нас прикрыть некому. Резко перевожу самолет в глубокий вираж. Не ожидавший такого маневра, истребитель проскакивает мимо. Пока он делает новый заход, стараюсь хотя бы немного приблизиться к своей группе. Моторы ревут как бешеные.
      Крутым виражом со снижением уклоняюсь еще от одной атаки. Слышу, как бьет по врагу из пулемета Игорь Копейкин.
      Внезапно истребитель исчез. Может быть, у фашиста кончились боеприпасы? Или он решил ударить по нас снизу? Приказываю усилить осмотрительность и начинаю резкое снижение. Наконец пересекли линию фронта. Уже над своей территорией с большим трудом догнал группу и пристроился к ведущему.
      Да, дорого могла обойтись моя оплошность. Вроде бы и "зевнул" самую малость, а нарушил святую заповедь бомбардировщиков - держаться строем, не выходить из боевого порядка.
      Вот и Ржев. Все здесь как будто без изменений. Садимся. Первый боевой вылет завершен. Выбираюсь из кабины на выбитую траву и... столбенею: створки бомболюков широко раскрыты. Так вот в чем дело! После бомбометания штурман забыл их закрыть. Они-то и съедали значительную часть скорости! Рядом со мной замерли Аргунов и Копейкин. Они тоже начинают понимать, что чудом остались живы. Когда Полбин собрал летный состав на разбор, наш экипаж не участвовал в оживленной беседе, не разделял радости остальных за благополучное боевое крещение. Нам было о чем поговорить между собой.
      Командир полка, видимо, уловил наше настроение. Действия группы он разобрал детально, а о возможных последствиях отставания от строя сказал лишь в общих чертах. Было видно, что боевой летчик щадил самолюбие необстрелянного еще экипажа, делал скидку на отсутствие у нас опыта.
      Зато разговор в экипаже получился крутым. Я указал Аргунову, что в полете он не только допустил ошибку, но и проявил полную беспечность. Он ничем не помог мне, не выяснил даже причину падения скорости. Но от дисциплинарного взыскания я воздержался. Ведь никто из нас до этого не нюхал пороха.
      Прошла неделя. Полк рассредоточился по полевым аэродромам и продолжал боевые действия. Наша 1-я эскадрилья перебазировалась на площадку возле деревни.
      Удача нас пока не оставляла. И цели поражали и потерь не несли. Сказывались хорошая выучка и слетанность экипажей, а также опыт командиров. Но мы понимали, что так долго продолжаться не может, поскольку мы выполняем боевые задачи без истребительного прикрытия. И вот первая утрата: из разведки не вернулся экипаж орденоносца старшего лейтенанта Ивана Сачкова. За пои последовала гибель экипажа лейтенанта Николая Николаева от прямого попадания в самолет вражеского зенитного снаряда.
      Да, наши потери продолжали угрожающе расти. Когда эскадрилья поднималась в воздух, в строю вместе с резервными оказывалась пятерка или, в лучшем случае, семерка самолетов. Осиротевший технический состав распределяли между оставшимися экипажами. В конце июня, например, мою машину обслуживал уже тройной комплект техников и механиков. Это была невиданная и горькая роскошь, постоянно напоминавшая о тех, кого уже нет с нами.
      В последних числах июля к нам впервые приехала группа артистов. Всем разрешили покинуть самолеты и послушать концерт. На импровизированную сцену вышел конферансье. Но едва успел он представить зрителям участников концертной бригады, как из штаба прибежал посыльный, и вся наша эскадрилья во главе с командиром немедленно покинула "зал".
      На аэродроме нам доставили боевую задачу: нанести удар по скоплению вражеских войск и техники в районе Ильино, хорошо защищенном с земли и с воздуха. Полет предстоял дальний и опасный: истребительного прикрытия мы снова не получали. Рассчитывать можно было лить на тактическое мастерство командира, подготовку н слетанность экипажей, а также на... везение.
      Недавно эскадрилья пополнилась звеном старшего лейтенанта Давыдова, прибывшим из какой-то части. Поэтому теперь в воздухе снова собралась девятка самолетов. Пасхин ведет нас "хитрым" маршрутом, меняя курс и высоту полота. Линию фронта прошли на высоте 2500 метров и значительно севернее цели для удара по пей с тыла. Затем снизились до бреющего. Под нами была земля Белоруссии. С малой высоты местность хорошо просматривалась. Изредка попадались населенные пункты.
      13 район Ильино мы вышли на высоте 10-15 метров. Но где же колонны пехоты, танков, автомашин? Нет и предполагавшегося зенитного огня, нет истребителей. Открывшаяся перед нами картина оказалась исключительно мирной. В небольшом озере купались сотни вражеских солдат и офицеров. Многие загорали на берегу. Но мы заметили и боевую технику, укрытую неподалеку.
      Нас явно не ждали. Длинная пулеметная очередь полоснула по берегу. Это открыл огонь Королев - опытный стрелок-радист экипажа Виктора Ушакова, За ним ударили по врагу остальные восемь ШКАСов.
      А вот и главная цель! Под кронами больших деревьев сгрудились автомашины. Мы наскочили на них так неожиданно для себя, что штурман ведущей машины П.М. Николаев не успел сбросить ни одной бомбы.
      Пасхин решил повторить заход и немедленно начал разворот. При выполнении маневра наше звено оказалось внешним, и мы вынуждены были увеличить высоту до 50 метров. Все остальные, в том числе и комэск, тоже несколько "приподнялись над землей", видимо для лучшего слежения за целью при прицеливании.
      Но момент для внезапного удара был упущен. Против нас ощетинились не только зенитки, но буквально все огневые точки врага. Перед самолетами встала плотная завеса огня. Мы видели, как врезался в нее и сразу же загорелся самолет капитана Пасхина. Пламя быстро охватило всю правую плоскость. Бензобаки могли вот-вот взорваться. Но командир не стал ждать трагической развязки. Он качнул машину с крыла на крыло - сигнал "Атакую!" и перевел ее в крутое пике. Грохнул взрыв. В гуще вражеской техники вспыхнул огромный костер.
      Не стало Александра Архиповича Пасхина - сердечного человека, мужественного бойца, отличного педагога. Скольких летчиков, в том числе и меня, обучил он полетам в облаках и в ночном небе! Сколько раз в предвоенное время он, окрыленный новой идеей, по душам говорил с нами и на занятиях и в часы отдыха об особенностях предстоящих боев в небе, о качествах, необходимых для достижения победы! Только потом, понюхав пороху, мы по-настоящему поняли, как правы были Пасхии и Полбин. Потрясенный гибелью командира эскадрильи, я до хруста в суставах сжал штурвал и, несмотря на бушевавший вокруг огонь, удерживал СБ на боевом курсе до тех пор, пока Аргунов полностью отбомбился.
      Снова летим на бреющем - теперь уже домой. Вдруг из плотного боевого порядка "выпал" и начал быстро отставать самолет Сергея Щербакова. Неужели и его подбили! Без разрешения ведущего покидаю место в группе и пристраиваюсь к машине Сергея. Знаю, что штурман у него неопытен и, может быть, ему понадобится лидер или какая-либо другая помощь. Подхожу почти вплотную и внимательно рассматриваю самолет Щербакова. Левый мотор дымит, по умеренно, бывает хуже. А вот зияющие рваныо дыры в крыле - это уже посерьезнее. С такой аэродинамикой можно всего ожидать в полете и особенно на посадке.
      Иду с Сергеем крыло в крыло. Он видит меня, пытается улыбнуться. Очень трудно ему сейчас: управление машиной стало тяжелым, она вяло реагирует на отклонение рулей, и это при одном работающем моторе. А ведь идем у самой земли, над территорией, занятой оккупантами, где вынужденная посадка равносильна смерти.
      Группа ушла далеко вперед, ее уже едва видно. А мы в паре с Щербаковым на предельно малой скорости держим курс к линии фронта. Скорее бы перескочить ее. Там легче, там внизу - свои. И если покалеченную машину придется сажать, будешь думать только о том, где и как лучше это сделать.
      Чтобы не выскакивать вперед, я выпустил посадочные щитки, приспособился к своему тихоходному "ведущему" н даже получил возможность посматривать по сторонам. Только теперь разглядел, что и на плоскостях моего самолета светятся неровные строчки пулевых пробоин. Оказывается, в горячке боя можно даже не почувствовать, как пулеметные очереди прошивают металл обшивки машины.
      Наконец преодолеваем на бреющем линию фронта. Почти все опасности остаются позади, можно набрать высоту и следовать на свой аэродром. С трудом "наскребаем" 50-70 метров, и тут же меткая очередь нашего зенитного пулемета оставляет еще один след на правом крыле моего СБ. Крою в душе разгильдяев-зенитчиков, которые не могут отличить своего самолета от вражеского. Неужели не видят опознавательных знаков? Немедленно даю зеленую ракету - сигнал "Я - свой", но на всякий случай опять ныряем поближе к спасительной земле и выходим из зоны обстрела. Нет, надо срочно отыскать ближайший аэродром для посадки Щербакова.
      Видимо, недаром говорят, что на ловца и зверь бежит. Небольшой доворот вправо по команде штурмана, и мы замечаем посадочную полосу, несколько наших истребителей на стоянках. Сергей осторожно входит в круг, делает один разворот, другой, снижается... Я виражу над летным полем, пока не убеждаюсь, что напарник благополучно приземлился. Потом покачиваю самолет с крыла на крыло и ложусь на курс к своему аэродрому.
      Даже не думал, что после всего пережитого выйдет такая мягкая и точная посадка. Машина, теряя скорость, катится по стерне... И вдруг самолет заваливается на правое крыло, чертит им землю и резко разворачивается. Раздается душераздирающий скрежет, непередаваемый хруст ломающихся стальных подкосов шасси и... тишина. Ошарашенный неожиданным финалом, сижу в кабине, не в силах шевельнуть даже пальцем, а в голове одна мысль - придется ходить в "безлошадных", и в такое время, когда для остановки и разгрома зарвавшегося врага нужны каждая бомба, каждая пуля.
      Подняв самолет на козелки, мы сразу определили, что в воздухе был перебит подкос правой стойки шасси. Он и подвел. Посмотрев на мое унылое лицо, старший инженер полка Авсеев пообещал отремонтировать самолет к вечеру. Но я-то уже не был новичком в авиации, сам осмотрел повреждения и пришел к выводу, что неделя, как минимум, для меня пропала, а разумный и опытный инженер просто хотел успокоить нас. В душе я был благодарен ему и за это. Не принесло утешения и дружеское участие прилетевшего к нам комиссара нашей 46-й бомбардировочной авиационной дивизии полкового комиссара Ехичева. Ведь моя побитая машина уже заняла место в так называемом "железном ряду" на краю аэродрома!
      Вечером состоялось партийное собрание. Решались два вопроса: прием в партию и обсуждение первых итогов боевых действий эскадрильи. Собранием руководил комиссар полка батальонный комиссар Барышев. Ограниченность времени и суровые условия войны наложили свой отпечаток на выступления коммунистов. Были они предельно краткими и осмысленными. Прием в партию прошел быстро. Каждый вступающий боевыми делами уже доказал свою принадлежность к бойцам переднего края обороны нашей страны и, следовательно, решал ту задачу, которая была главной для партии в данное время.
      По второму вопросу высказались почти все коммунисты. Выступления были краткими, содержали конкретные замечания и рекомендации. Виктор Ушаков обратил внимание на необходимость шире практиковать полеты на предельно малых высотах, учитывая, что нас не прикрывают истребители. Григорий Ганрик предложил свою помощь вновь прибывшим экипажам.
      Я коснулся вопросов взаимодействия в экипаже, обратил внимание на то, что детальную ориентировку в полете нужно нести не только штурману, по и летчику. Решение было краткое: все силы и знания - на разгром врага.
      Следующее утро застало меня в раздумьях: что же теперь делать? Отсыпаться и регулярно ходить в столовую, когда твои товарищи улетают в бой? Сама мысль об этом казалась невыносимой. Но ведь резервных самолетов у нас нет, значит, надо набираться терпения и ждать. А час спустя, еще не вполне веря неожиданной удаче, держал я и руке доверенность на получение новой машины. Мне дьявольски повезло. Быстро (пока не передумали!) разыскал летчика связного У-2 и чуть ли не за руку потащил его в кабину. Буквально через несколько минут "кукурузник" был уже в воздухе. Сели на полевом аэродроме, неподалеку от Калинина. Вместе с летчиком У-2 я уже к обеду принял вполне исправный СБ и к вечеру перегнал его на свой аэродром.
      В воздухе пытался представить ликование экипажа при виде нового самолета. Но аэродром встретил гнетущей тишиной. Здесь я узнал, что с боевого задания не вернулся майор И.С. Полбин. Возглавляемая им группа наносила удар по железнодорожному узлу Пустошка, что неподалеку от моих родных мест. Там в кипении боя, видимо, и подстерег командира вражеский снаряд. Да, черными оказались для полка эти два последних дня. Не стало Пасхина, а теперь вот не возвратился Полбин...