Да, такую армаду самолетов можно было видеть, пожалуй, только на предвоенных парадах. От горизонта до горизонта распластались девятки бомбардировщиков, готовых обрушить смертоносный груз на головы немецко-фашистских захватчиков. По сторонам следовали многочисленные группы истребителей прикрытия. Они барражировали на всех высотах, готовые отразить нападение любого воздушного противника.
      Раздумья прервал яростный огонь зенитной артиллерии. Началось!
      Выполняя противозенитный маневр, заметил, как откуда-то сверху вывалились несколько пар вражеских истребителей. Оли стремительно проскочили сквозь строй бомбардировщиков и одного - в соседней девятке - подожгли. По и два "мессера" тут же рухнули на землю, срезанные пушечно-пулеметными очередями.
      Наблюдать за боем стало некогда: эскадрильи веером расходились на свои цели. Покачиванием самолета с крыла на крыло я подтянул ведомых, и группа легла на боевой курс. Наш объект - опорный пункт - был виден издалека, прицелиться удалось довольно точно, и бомбы легли в заданный квадрат. На обратном пути нас атаковала группа истребителей противника, но молодые ведомые дружным огнем сбили один вражеский самолет. Эскадрилья вернулась на аэродром без потерь. Это была первая, а поэтому особенно важная победа молодых экипажей. Она окрылила их, подняла боевой дух. Радостно возбужденные, еще не остывшие от недавнего боя, они быстро подготовили самолеты к повторному вылету, и вскоре эскадрилья вновь поднялась в воздух.
      На очередное боевое задание мы отправились в составе полка. Это и понятно - ведь подготовка к вылету дивизией или корпусом требовала времени, а с началом наступления его всегда недоставало. К тому же в быстро меняющейся обстановке требовалось в первую очередь поражать те цели, которые представляют в данный момент наибольшую опасность для наступающих войск. Вот и этот повторный удар мы наносили по артиллерийским позициям, уцелевшим после нашей авиационной и артиллерийской подготовки. Несмотря на шквальный зенитный огонь противника, задание было выполнено успешно и без потерь.
      Под вечер полк поднялся в воздух третий раз. Но едва мы успели построиться и лечь на маршрут, как по радио поступила команда вернуться на аэродром. Ведущий майор Свенский запросил у передавшего это приказание пароль и, получив подтверждение, повел колонну обратно. Садиться пришлось с полными бензобаками и бомбовой загрузкой, что на Пе-2 достаточно сложно и небезопасно. Особенно трудно пришлось молодому летному составу, но все обошлось благополучно.
      После посадки вдруг выяснилось, что приказ о возвращении передала вражеская радиостанция. Каким-то образом противнику удалось раздобыть пароль, и он немедленно им воспользовался. Пришлось срочно менять код и принять другие меры, чтобы исключить возможность продолжения провокаций.
      24 н 25 июня полк наносил бомбовые удары по резервам противника, а 26 получил более ответственное задание. Стало известно, что на аэродроме Докудово, расположенном близ города Борисова, враг концентрирует большие силы авиации. Нашему 35-му гвардейскому полку было приказано нанести по нему бомбовый удар, вывести из строя взлетно-посадочную полосу и уничтожить находившиеся там самолеты.
      К моменту вылета погода резко ухудшилась, низкие облака закрыли горизонт, ливневые дожди до предела снизили видимость. В такое ненастье нельзя было рассчитывать на прикрытие, да и дальность полета не позволяла истребителям сопроводить нас до цели и обратно. Нашими союзниками оставались лишь облака, маневр и тактическая смекалка.
      На задание вылетели две девятки. Первую повел майор Свенский, вторую я с майором И. И. Соколовым и Игорем Копейкиным. Иван Иванович Соколов хотя и занимал должность начальника воздушно-стрелковой подготовки, но дутой и телом оставался штурманом, отменным мастером бомбового удара.
      После взлета построились в девятки и под самой кромкой облаков отошли от аэродрома. Четкой линии фронта к тому времени уже не стало. Наши войска, сломив сопротивление противника, устремились вперед. Сведения о расположении своих частей и противника требовали постоянного уточнения. Для пас, во всяком случае, возникли дополнительные трудности. Как это бывает в быстроменяющейся обстановке, сначала по нашим самолетам открыли огонь свои зенитчики, затем - противник.
      Мы с Павлом Семеновичем Свенским заранее договорились выходить на аэродром врага с тыла, чтобы удар был неожиданным. Перед рекой Березиной удалось набрать 800 метров, как раз ту безопасную высоту, с которой можно было сбрасывать бомбы крупного калибра. Шли по-прежнему под нижней кромкой облаков, маскируясь ее неровностями. Выбор направления захода на цель оказался весьма удачным. На боевом курсе успели все хорошо разглядеть: плотные ряды самолетов, людей, спокойно передвигавшихся по летному полю. От посадочной полосы к стоянке рулил тяжелый четырехмоторный "фокке-вульф" "Курьер".
      Вражеские зенитчики открыли огонь уже после того, как мы сбросили бомбы. Стреляли они беспорядочно и никакого урона нам не принесли. При отходе от цели на развороте я посмотрел вниз. Сквозь сплошную пелену дыма и пыли пробивались языки пламени от горящих самолетов. Огромный "фокке-вульф" "Курьер" лежал на крыле и дымился. Окончательный итог подвели аэрофотоспециалисты по снимкам, сделанным замыкающими экипажами группы; они установили, что на аэродроме Докудово уничтожен 31 самолет противника. Это был довольно серьезный успех.
      Войска 1-го Прибалтийского и 1-го Белорусского фронтов быстро продвигались вперед. В конце июня наша бомбардировочная авиация перенесла свои удары по объектам, расположенным в глубине обороны противника, - по переправам на реке Березина и скоплениям войск на ее западном берегу.
      2 июля полк перебазировался на полевой аэродром Зубово, что юго-восточнее Орши. Оттуда мы выполнили всего несколько боевых вылетов, и снова цели оказались на предельном удалении от своих наступающих наземных частей. А вскоре совсем прекратили действия, ожидая, пока впереди оборудуют взлетно-посадочные площадки. Получив временное преимущество, вражеская авиация заметно активизировалась.
      Чтобы обеспечить надежное прикрытие и авиационную поддержку наступающих войск с воздуха, советское командование решило ряд батальонов аэродромного обслуживания выдвинуть вперед. Следуя вместе с наземными частями, они должны были в самые сжатые сроки готовить к приему своей авиации захваченные у врага аэродромы.
      Убыл на запад и наш БАО. Всем экипажам впервые за годы войны выдали сухие пайки. Оставлено было и несколько боекомплектов.
      Лишенный рачительного хозяина, аэродром Зубово стал напоминать цыганский табор. Вдоль опушки леса громоздились штабеля бомб. В стороне от самолетных стоянок дымились костры, на которых готовилась разнообразная пища. Оружейный мастер нашего экипажа Максим Илларионов ухитрялся даже печь блины с "дымком".
      Летный и технический состав работал слаженно. Обстановка осложнялась только тем, что в районе базирования стали появляться остатки разбитых вражеских частей. Некоторые группы насчитывали до ста человек. Пришлось организовывать засады и устраивать облавы. В одном из таких ночных рейдов участвовал и я. Мы разоружили тогда 18 немцев. Правда, они сдались без боя и, как мне показалось, были даже рады нашему появлению. А мы радовались быстрому приближению полного разгрома врага.
      В середине июля войска 1-го Прибалтийского фронта, продвигавшиеся к Риге, вступили на территорию Литовской ССР. К этому времени наш БАО закончил подготовку полевого аэродрома в районе станции Крулевщина.
      13 июля полк получил приказ о перебазировании. С утра погода была сносной: переменная облачность высотой 300-400 метров при видимости до четырех километров. Но после взлета нашей эскадрильи, которая замыкала боевой порядок, видимость стала резко ухудшаться. Мутная пелена размыла ориентиры, прижала самолеты к земле. Стрелка высотомера вскоре заколебалась около цифры 50, а впереди облачность почти смыкалась с землей. Для полета девяткой такие метеоусловия были слишком сложны, и я принял решение произвести посадку на запасном аэродроме Толочин. Правда, нас предупредили, что туда сейчас перебазируется одна из частей авиации дальнего действия, но другого выбора у меня не было.
      Плавно развернувшись, чтобы не потерять ведомых, беру курс на запасной аэродром. Довольно скоро выясняется, что и над ним погода плохая. Все ли справятся с посадкой в этих условиях?
      Перестраиваю девятку в правый пеленг, но не распускаю ее, даю лишь сигнал - вдвое увеличить интервалы. Захожу сам, за мной на расстоянии визуальной видимости следуют цепочкой остальные самолеты. Штурман внимательно следит за ними и о каждом докладывает мне. Оба волнуемся, но помочь ведомым можем только личным примером да примитивными условными сигналами - покачиванием с крыла на крыло. Ведь командной радиосвязи у нас вес еще не было, а передачи через рации стрелков-радистов теряли бы всякий смысл из-за неоперативности.
      Зная, что взлетно-посадочная полоса в Толочине хорошая, я приземлил машину в ста метрах за посадочным знаком и не стал тормозить на пробеге, чтобы создать ведомым более благоприятные условия для посадки. Самолет остановился у самой границы ВПП. Когда я развернул его на рулежную дорожку, штурман доложил, что замыкающий бомбардировщик нашей девятки уже катится по аэродрому.
      Прямо со стоянки направился на командный пункт полка АДД. Он уже работал вовсю. На карты наносилась обстановка, принимались и отдавались распоряжения. Мне нужно было немногое - доложить своему командованию, где приземлилась группа, договориться о заправке самолетов бензином и накормить людей. А в гостинице мы не нуждались, летом всегда устраивались спать под самолетами.
      Но отношение, с которым мы столкнулись здесь, буквально вывело меня из равновесия. Узнав, что наша группа принадлежит к Военно-Воздушным Силам, а не к авиации дальнего действия, нам отказали буквально во всем. Причем сослались на некое "указание сверху". От такой нелепости я сначала даже растерялся: ведь в конце концов не на экскурсию сюда прилетели!
      Я немедленно пошел на почту и в рамках, допустимых открытой связью, доложил о создавшемся положении. Как и следовало ожидать, в ответ пришло указание накормить личный состав и заправлять самолеты. Однако настроение у наших ребят было уже изрядно испорчено. К счастью, только настроение, а не боевой настрой. Да и отходчив русский человек. Вскоре, вспоминая об этом досадном происшествии, однополчане больше шутили, чем злились. На войне расходовать злость на своих - преступное расточительство, ее нужно беречь для боя с врагами.
      15 июля эскадрилья перебазировалась на аэродром Слобода. Но и отсюда мы с трудом дотягивали до целей, особенно до станции Скопишкис, где было обнаружено большое скопление живой силы и техники врага. Поэтому недели через две полк перелетел в Козяны, выиграв тем самым около сотни километров. Однако резерва из-за чьей-то халатности хватило всего на несколько дней. В конце первой декады августа он оказался полностью исчерпанным, боевые действия пришлось временно прекратить.
      Когда мы привели в надлежащий порядок машины, нам предоставили выходной день. Рядом с аэродромом протекала небольшая речушка. Авиаторы группами поочередно ходили купаться, а нага экипаж, вооружившись бреднем, раздобытым Кузьминым, отправился ловить рыбу. Рыбалка, помнится, оказалась довольно добычливой, обильный улов сразу же заложили в общий котел. Уха варилась отменная...
      Но война, о которой мы на какое-то время забыли, напомнила о себе совершенно неожиданно... При купании кто-то из группы лейтенанта Носова нашел на дне реки гранату РГД, густо облепленную илом. Сразу же нашлись любители острых ощущений. Стали метать находку. Но она не взрывалась. Завладев опасной игрушкой, С. А. Носов с видом знатока стал ее потряхивать. Раздался взрыв, и незадачливый "знаток" пехотного оружия лишился большого пальца правой руки. К счастью, сработал только детонатор.
      Лейтенанта Носова следовало бы, конечно, строго наказать, но сразу это сделать было неудобно: его отправляли в лазарет. Когда нее он вернулся оттуда, решили ограничиться разговором.
      Купание и рыбалка, разумеется, - только эпизоды периода вынужденного "антракта" в боевых действиях. Все это время шла напряженная, хорошо организованная учеба летного и технического состава. Обобщался фронтовой опыт, разрабатывались новые тактические приемы, проводились теоретические конференции. Мы старались использовать все многообразие средств пропаганды. Большую помощь нам оказывала фронтовая и армейская печать.
      13 тот период пришел приказ о назначении командиром полка бывшего командира 3-й авиаэскадрильи гвардии майора П. С. Свенского.
      Павел Семенович хорошо проявил себя в боях, умело водил группы различного состава. И по возрасту он был несколько старше других командиров эскадрилий. Мы искренне пожелали ему успехов в руководстве боевым коллективом. Правда, Свенский не был так подготовлен. как Иван Семенович Полбин, но от своих предшественников - Новикова, Борцова и Панкова выгодно отличался тем, что хорошо знал тактику, не проявлял колебаний в трудные минуты, любил и умел работать с людьми.
      24 августа нам приказали готовиться к перебазированию на аэродром Субоч Литовской ССР. В один из этих дней мне предложили ввести в строй молодого летчика младшего лейтенанта В. Едаменко. В эскадрилье как раз недоставало одного командира экипажа, и я согласился, несмотря на то что в соседнем полку Едаменко не допустили к самостоятельным полетам на Пе-2.
      25 августа команды на перебазирование все еще не поступило, и я попросил разрешения у командира полка начать провозные полеты со своим новым подчиненным. Следует отметить, что крайне ограниченный по размерам аэродром Козяны был еще и неудобным для полетов: взлетно-посадочная полоса имела уклон к реке, а с другой стороны упиралась в овраг. Справа и слева от ВПП кучно стояли самолеты двух полков.
      Итак, готовимся к полету в зону. Едаменко с вполне объяснимым волнением докладывает о готовности. Я внимательно смотрю на молодого паренька и думаю: чем же он виноват, если его не научили как следует летать на этой весьма сложной боевой машине? Что будет, если и я сделаю вывод о нецелесообразности его дальнейшего летного обучения? И заранее решаю сделать все для того, чтобы подготовить его к боевым действиям.
      На взлете Едаменко слишком робко управлял самолетом. Но его дальнейшие действия мне понравились. Выполняя команды, летчик очень решительно и достаточно чисто выписывал глубокие виражи. Даже переворот через крыло он пусть не совсем уверенно, но сделал.
      Закончив пилотаж, мы пошли на посадку. И тут случилось неожиданное отказали тормоза. Теперь уже не только малоопытный летчик, но и инструктор ничего не смог сделать. Мне оставалось только выключить двигатели и наблюдать. Докатившись до границы ВПП, самолет плавно спустился в неглубокий овраг и встал на нос.
      Выйдя из машины, я увидел погнутые воздушные винты и подавленного горем Едаменко. Скоро вокруг самолета собрался технический состав, пришел инженер эскадрильи капитан Наталии. Быстро установили причину случившегося отсоединение воздушного шланга тормозной системы. Но важно было решить и другой, более серьезный вопрос: как восстановить учебно-боевой самолет, если на складе нет запасных воздушных винтов?
      Каталин предложил выровнять изогнутые винты на пнях деревянными молотками. Выкатили самолет из оврага, сняли изуродованные винты, и работа закипела. А через пару часов мы уже опробовали двигатели. Самолет стал снова пригодным к полетам. Кажется, все получилось легко и просто. Но ведь это чудо: на глазок, без специальных приборов и оборудования выправить трехлопастные металлические винты, требующие в любом случае ювелирной балансировки. Вот вам и пресловутый "русско-балтийский способ", о котором иронически поговаривали некоторые, видя, как техники орудуют "кувалдочкой и зубильцем". А они-то на поверку оказались настоящими кудесниками.
      В этот день мы выполнили еще пару полетов, а на следующий я с удовлетворением выпустил младшего лейтенанта Едаменко самостоятельно. Оба мы были рады успеху, но я, кажется, больше, чем мой ученик. Как ни говорите, а приятно сознавать, что не ошибся в человеке, помог ему найти себя. В дальнейшем Владимир Едаменко стал настоящим мастером бомбовых ударов.
      26 августа во второй половине дня полк перебазировался на аэродром Субоч и включился в боевую работу. Мы обеспечивали наступление наших наземных войск на рижском и мемельском направлениях, а также на границе с Восточной Пруссией. Действия 1-го гвардейского бомбардировочного авиакорпуса надежно прикрывали летчики 11-го истребительного авиакорпуса, которым командовал генерал-майор авиации Г. А. Иванов.
      На аэродроме Субоч была проведена совместная конференция бомбардировщиков и истребителей. На ней обобщили боевой опыт и отработали вопросы взаимодействия. Руководил этим симпозиумом командующий 3-й воздушной армией генерал-полковник авиации Н. Ф. Папивин. На груди у каждого из участников блестели по три-четыре боевых ордена. Среди выступавших было несколько Героев Советского Союза.
      Большинство собравшихся на конференцию командиров эскадрилий, полков и дивизий составляла молодежь. Она закалилась в непрерывных ожесточенных боях с врагом, прошла большую школу мужества и мастерства.
      В заключительную фазу Великой Отечественной воины вчерашние юноши вступали но всеоружии знаний и навыков, умудренные боевым опытом, несокрушимо крепкие духом и телом. Им выпала трудная, но и счастливая доля выполнить полю партии и народа - завершить разгром ненавистного врага. К этому они были готовы.
      ПОД КРЫЛОМ - БАЛТИКА
      В конце первой половины сентября ожесточенные бои развернулись на рижском направлении. Несмотря
      на крайне неблагоприятную погоду в Прибалтике, командование ставило нашему полку одну боевую задачу за другой. Особое внимание уделялось уничтожению подходящих резервов врага и огневых позиций его артиллерии. Так, 14 сентября две эскадрильи, ведомые командиром полка гвардии майором Свенским, дважды вылетали в район Бауска. К счастью, метеоусловия там оказались сносными, хотя над аэродромом несколько дней подряд висела густая дымка. Понятно, что, взлетая при видимости 500-600 метров, нужно быть готовым к посадке на запасном аэродроме, если над своим к моменту возвращения погода не улучшится. Однако пока все шло благополучно. Мы быстро собирались в воздухе, наносили девятками бомбовые удары, возвращались на базу и "ощупью" выполняли посадку.
      Сейчас кажется почти невероятным, что тогда считалось в порядке вещей летать в таких условиях.
      Ведь даже с помощью радиолокационного и другого современного оборудования аэродромов, сложнейших бортовых систем посадка при видимости около 500 метров представляет достаточную сложность, и далеко не каждый пилот допущен к полету в такую погоду. А в то время никаких особых эмоций по этому поводу никто не выражал. Разве что испытывали известную гордость за свое умение воевать в любой обстановке, летать чуть ли не в любых условиях. Даже в критические моменты летный состав демонстрировал высокое мастерство, проявлял мужество и волю.
      Вот и в тот день во втором вылете, после сбора девятки, на самолете Петра Карпова отказал левый мотор. Одномоторный полет и на облегченном Пе-2 требовал отточенной техники пилотирования и был под силу лишь исключительно опытному летчику. Но старший лейтенант Карпов оказался, прямо скажем, в невероятно сложных условиях. По инструкции ему перед посадкой следовало сбросить бомбы, но в данном случае это исключалось, так как плохая видимость не позволяла штурману Трембовецкому подыскать площадку, удаленную от населенных пунктов. Кругом были хутора, в них жили советские люди. Нет, избавляться от бомбовой нагрузки наугад слишком рискованно!
      И Петр Андреевич Карпов принимает решение садиться с бомбами, несмотря на крайне плохую видимость над аэродромом. Когда мы, выполнив боевое задание, вернулись на базу, то увидели на стоянке целый и невредимый самолет Карпова. А разбирая затем этот случай, пришли к единодушному выводу, что только исключительное мастерство летчика и слаженность в работе всего экипажа позволили Петру Карпову совершить чудо - посадить самолет за пределом его аэродинамических возможностей, да еще в такую погоду.
      Война, по всему было видно, подходила к концу. Руководство ВВС принимало меры не только по разгрому врага, но и по повышению общей и военной подготовки авиационных кадров. В наш полк прибыли представители отдела кадров воздушной армии для отбора кандидатов на учебу в академию. Командир 2-й эскадрильи капитан Филипп Трофимович Демченков дал согласие и был зачислен на командный факультет Краснознаменной Военно-воздушной академии. К этому времени он оставался единственным из шести однополчан, удостоенных в войну высокого звания Героя Советского Союза. Андрей Хвастуне я и Виктор Ушаков работали в инспекции ВВС, Григорий Фак был выдвинут на должность старшего штурмана дивизии, а Иван Семенович Полбин командовал 2-м гвардейским бомбардировочным авиационным корпусом 2-й воздушной армии - на 1-м Украинском фронте. Еще несколько однополчан были представлены к награждению Золотой Звездой, но Указа пока еще не было.
      На место Демченкова командиром 2-й эскадрильи назначили капитана В. Мамонтовского - в прошлом летчика-испытателя.
      Предложили ехать учиться и мне, но после некоторых колебаний я отказался. Хотелось довести до победы людей, которых вводил в строй, да и самому дойти до Берлина. А поучиться, обобщить опыт можно будет и после войны.
      Между тем бои на рижском направлении принимали все более ожесточенный характер. В воздухе появились новые группы немецких истребителей, сформированные из инструкторов школ воздушного боя. Сравнительно небольшое пространство, занимаемое курляндской группировкой врага, позволяло авиационным командирам противника оперативно маневрировать своей истребительной авиацией, довольно часто создавать на отдельных направлениях крупные группировки истребителей и наносить нашей авиации ощутимые удары. Правда, теперь потери в самолетах мы восполняли буквально на ходу, не выводя полков на деформирование, так что боеспособность части практически не падала. Но совсем другое дело - терять боевых друзей, особенно на завершающем этапе войны.
      Кроме истребителей серьезную угрозу для нас представляла вражеская зенитная артиллерия. Продвижение советских наземных войск сокращало обороняемую противником территорию, и, естественно, боевые порядки его зенитной артиллерии уплотнялись, прикрытие важных объектов от ударов с воздуха становились более мощным.
      Мы настойчиво искали наиболее вероятные пути преодоления зенитного заслона. Нужной литературы, специальных разработок под рукой не было. Приходилось идти к своим зенитчикам и брать у них "уроки". Я лично относился к этому делу весьма серьезно и тратил на учебу немало свободного времени.
      Как-то вечером в столовой, увидев у меня в руках учебник по стрельбе зенитной артиллерии, командир 2-й эскадрильи капитан Мамонтовский иронически улыбнулся и назвал меня "академиком". Я не обиделся, тем более что капитан был неплохо подготовленным летчиком: приобрел известный боевой опыт, научился водить группы бомбардировщиков и уже завоевал некоторый авторитет среди личного состава полка.
      Мне нередко доводилось водить свою эскадрилью замыкающей в боевом порядке полка и наблюдать за всеми деталями полета и действий Мамонтовского. Да, взлететь, собрать группу и провести ее по маршруту к цели он умел. А вот в зоне зенитного огня вел группу всегда по прямой, с этаким щегольством, упрямо "продираясь" сквозь зенитные разрывы. В данном случае риск но бы,); оправданным, да и рисковал ведущий не только своей жизнью. Вот почему порой мне очень хотелось подсказать Мамонтовскому, как строить противозенитный маневр, но все не было подходящего случая. А просто так подойти и дать рекомендации казалось неудобным. К тому же капитан был старше меня по возрасту.
      Лишь в тот вечер, когда Мамонтовский назвал меня "академиком", представилась возможность побеседовать по-деловому. Я высказал свое мнение о необходимости противозенитного маневра, стремлении использовать каждую возможность для уменьшения потерь от зенитного огня. Но Мамонтовский даже не дослушал меня и безапелляционно заявил, что, по его твердому убеждению, точность стрельбы зенитной артиллерии настолько мала, что ею можно просто пренебрегать.
      Я возразил, что среднекалиберная зенитная артиллерия ведет огонь побатарейно и даже дивизионами, создавая плотную зону поражения в определенном воздушном пространстве. И если там находится группа самолетов, и вероятность потери одного или нескольких из них достаточно высокая.
      Мамонтовский упрямо стоял на споем, в конце беседы смотрел на меня уже с откровенной неприязнью. На том и разошлись.
      Я, признаться, пожалел о затеянном разговоре, тем более что учить командира эскадрильи надлежало командиру полка, а моя "самодеятельность" привела лишь к натянутым отношениям с Мамонтовским. Несколько дней мы с ним только холодновато здоровались, а затем... Затем самолет командира 2-й эскадрильи Мамонтовского был сбит зенитным снарядом. Произошло это так.
      Полк тремя девятками с высоты 2500 метров наносил удар по скоплению живой силы врага. Первую группу вел гвардии майор Свенский со штурманом полка Т. Г. Конопацким, вторую - Мамонтовский, а моя девятка следовала в колонне замыкающей. Перед целью открыла плотный огонь артиллерия среднего калибра. Вокруг одновременно рвалось до четырех десятков снарядов. Было видно, что вражеские зенитчики хорошо знают тактико-технические данные Пе-2, так как разрывы ложились довольно близко.
      После первых двух залпов командир полка начал энергичный отворот в сторону, а затем столь же резко довернул на разрывы и успению преодолел зону огня. Посмотрев на этот маневр, я подумал, что и этой обстановке поступил бы точно так же. Девятка командира полка благополучно проскочила через огненный заслон, и теперь под удар попала эскадрилья Мамонтовского. Пока я уточнял окончательный вариант маневра, враг по второй группе сделал третий залп. При этом, несмотря на приближение разрывов к самолетам, комэск с упорством вел группу по прямой. Командиры звеньев, оценив складывающуюся обстановку, несколько увеличили дистанции и интервалы, что было совершенно правильно. По я все же прикинул, что и при этом если не четвертый, то пятый залп обязательно накроет эту группу, а затем огонь будет перенесен на нашу, замыкающую, эскадрилью.
      Медлить было нельзя. Я начал противозенитный маневр и тут же увидел, как самолет Мамонтовского окутался дымом, а потом вывалился из дымного облака с отбитым крылом и, вращаясь, понесся к земле. В воздухе раскрылись два парашюта. Только два...
      Как выяснилось в дальнейшем, на парашютах спаслись сам Мамонтовский и его штурман Пунышев. Приземлившись на территории, занятой врагом, оба они попали в плен. А третий член экипажа - начальник связи эскадрильи, замечательный воздушный стрелок и радист лейтенант Иншаков погиб. После этого полета меня долго угнетала мысль, что и я чем-то виноват. Возможно, очень уж неубедительно говорил с Мамонтовским, не нашел подхода, который обеспечил бы передачу накопленного боевого опыта этому разумному в целом и, безусловно, храброму командиру.
      Вторую эскадрилью принял один из ветеранов Великой Отечественной войны гвардии капитан Евгений Васильевич Селезнев. Мы все очень любили его за исключительную скромность и выдержанность, за готовность в любую минуту поделиться богатым боевым опытом, накопленным с первых дней боев с фашистами. К тому же он был одним из пионеров переучивания на Пе-2, освоил его еще в 1941 году. Дальнейшие боевые действия очень сблизили меня с этим прекрасным командиром и человеком. Мы старались жить и воевать вместе, чувствуя локоть друга.
      Некоторое время спустя вторая эскадрилья и наш полк понесли новую утрату - погиб штурман старший лейтенант Николай Филиппович Аргунов. В составе экипажа капитана Селезнева он наносил бомбовый удар по укреплениям врага в районе Мемеля. При возвращении с задания, уже за линией фронта, "пешку" атаковала группа вражеских истребителей, на самолете был подбит мотор. Внизу располагались свои войска, и командир не торопился с принятием решения о посадке или оставлении самолета. Однако вскоре из-под капота повалил густой дым, вытянулся огненный шлейф. Пришлось покидать машину. Воздушный стрелок-радист, видимо, был убит в воздухе, так как связь с ним прекратилась. Селезнев убедился, что штурман покинул самолет, выбрался из горящей машины и благополучно приземлился, получив лишь незначительные ушибы. А Аргунов преждевременно раскрыл парашют и, зацепившись за самолет, упал вместе с ним на землю.
      Теперь моим штурманом стал Иван Никитович Жмурко - добродушный человек, наделенный храбростью и выдержкой, талантливый специалист. В одном из вылетов наш самолет на боевом курсе был сильно поврежден близким разрывом зенитного снаряда. От резкого удара в висок у меня потемнело в глазах, а когда туман рассеялся, я увидел лицо штурмана, сплошь покрытое каплями крови, и услышал его ровный голос: Жмурко просил довернуть самолет на два градуса влево. На вопрос о самочувствии штурман ответил шуткой и сразу сосредоточился на прицеливании.
      Только после сброса бомб начали разбирать, что же произошло. Оказывается, взрывом снаряда выбило правую створку остекления кабины. Крупный кусок плексигласа ударил меня в висок, а масса мелких осколков брызнула в лицо штурману. Как он мне позже признался, у него полностью затек правый глаз и прицеливаться пришлось левым, но в полете я даже этого не почувствовал.
      Вскоре Иван Жмурко был представлен к званию Героя Советского Союза. Эту высокую награду он получил уже после окончания Великой Отечественной войны.
      В октябре 1944 года полк перебазировался на аэродром Боричай, что неподалеку от Шяуляя. Эскадрилья разместилась в имении помещика, бежавшего вместе с немецкими оккупантами. Красивый двухэтажный дом свободно вместил добрую сотню офицеров. Мы с Евгением Васильевичем Селезневым заняли маленькую комнатку, принадлежавшую, судя по скромной обстановке, прислуге. А большую "залу", как назвал комнату оставшийся "для присмотра за хозяйством" управляющий, приспособили под общежитие.