Страстное тысячелетие

      - Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она - легко он ей достался, и не за благое дело.
      - Успокойся, друг мой - тебе нужен поцелуй мой - иди же, я поцелую тебя!
      - Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться - точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.
      - Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда...
      * * *
      - Хочу, чтобы вы прочитали это. Петр, не прочтешь ли ты?
      - Может быть, Иуда?
      - Читай, Иуда.
      ВИНОГРАДНИК
      Царь ввел меня в чертоги свои. Он хотел, чтобы я ввела сестру свою. Есть у меня сестра, которая еще мала, и сосцов нет у нее; что делать нам с сестрою нашей, когда будут свататься за нее? Рыжая она - в мать, а не в отца, ибо отец у нас один - Сулам, знатный человек при дворе царя Соломона. Что же ты, царь не смотришь на будущую жену свою, что ты впился взглядом в меня - сестру жены твоей перед богом? Черна я, кожа моя смугла. Воспитывала для тебя, о, царь, я сестру свою. Цветет она, как виноград, желанна для всякого мужчины, хотя и юна годами и не созрела ещё для любви - сосцы её не видны, и хрупки и тонки её ручки, и личико бело, а власы - чистый пурпур. В мать она пошла, не в отца, а отец у нас один. Сестра моя, невеста тебе - она запертый сад, запечатанный источник. Для неё только ты и рассадники твои - сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами.
      Сыновья матери моей поставили меня охранять её ото всякого - разгневаны они на меня, что своего собственного виноградника я не уберегла. Любил меня пастушок, о царь, такою любовью, что не смогла я устоять и пустила его в сады мои. Другие кричали, что зелен мой виноград, и никто на него не позарится, а я отвечала им - не про вас мой сад, а вы - лисы в винограднике, что не дано вам, то проклято вами. Он один, о царь, тот, кто среди других юношей подобен яблоне среди лесных деревьев - он только и полюбил меня, когда все смеялись. А когда и я его полюбила, не смогла я устоять, о царь, и раскрыла для него виноградник свой, и он, словно коварный лис проник в меня, а руки его - как лисенята, меня всю обшарили и обыскали, и нет зла у меня на него, о царь. Пусть снова придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
      Что же ты не смотришь на невесту свою, тебе уготованную, о царь, к чему ты простираешь руки свои ко мне - я не чиста, кожа моя смугла, о царь, не смущай мой покой. Шесть десятков цариц у тебя, о, царь, восемь десятков рабынь, и без числа наложниц - новая, царь, уготована тебе невеста - сестра моя златокудрая, к чему ты смущаешь покой мой взглядами из-под смоляных бровей? Среди гарема твоего ты как среди лилий, ты пастух своим овцам, мало ли тебе их? Как же ты поступил с сестрой моей, невестой тебе, о царь?
      К чему, о царь, даришь ты мне подвески золотые, с серебреными блестками, не лучше ль их подарить сестре моей, невесте твоей, о царь, как твое тело, умащенное мастями, ароматно и желанно, так же как имя твое смущает душу, так тело твое смущает мою плоть, позволь мне уйти, о царь.
      Сестры моей, невесты, мало тебе, о царь, ты и меня ввел в кущи свои. Пришел ты в сад ко мне, как и к сестре моей, невесте, мой сад - твой сад. Набрал мирры твоей с ароматами твоими, поел сотов твоих с медом твоим, напился вина твоего с молоком твоим, мой сад - твой сад. Насладился царь возлюбленной своей, сестрой своей невесты, и предложил её друзьям своим. Ешьте друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные. Вот и друзья царя навалились на меня, и самый мерзкий из них ко мне обращается: жительница садов, товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его. Как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Не отталкивай меня своими чудесными ногами, дай и мне испить из чаши твоей, дай и мне вкусить винограда твоего из садов твоих!
      Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник сторожам; каждый должен был доставлять за плоды его тысячу серебренников. Тысяча пусть тебе, Соломон, а двести - стерегущим плоды его. Сады свои доверяет царь сторожить евнухам. Руки их - бесстыжие лисинята. А мой виноградник был у меня при себе, теперь и он твой. Отчего же ты, о царь, отдаешь меня друзьям своим?
      Царь не пускает меня, к милому мне нельзя, где же ты? О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! Тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы. Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих.
      Милый мой, ты подобен молодому оленю, или самцу серны, скачущему по горам, где искать мне тебя, ибо решилась я уйти из дома сыновей матери моей. Идти ли мне по следу коз твоих, найду ли я тебя, или товарищи твои встретят меня и посмеются надо мной?
      Царь подарил мне подвески золотые - спрячу их в одежду свою от глаз подальше, ты подарил мне букетик мирры - спрячу на сердце своем между грудей, ближе этого букетика нет у меня ничего. Положи меня как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка как смерть, любовь; люта, как преисподня, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она - пламень весьма сильный. Запечатай сердце свое мной и не открывай его ни для кого - люби только меня и я буду только твоя. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто дал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением. Тебя люблю, пастушок мой, а не царя.
      Царь разгневан на тебя, милый, за то, что первым ты тронул меня, беги же, олень мой, беги по горам, по долам, чтоб не догнали тебя. Царь кричал - ловите лис и лисенят, что таскают плоды из моего виноградника - и несите ко мне! Беги же скорей, о, любимый, приду к тебе вечером и трава нам будет постелью, кипарисы - стенами в доме нашем, а небо голубое и сосны - крышей.
      Не будите её, она спит, левая рука под её головой, правою я обнимаю её стан. Она спит, а сердце её не дремлет. Ей снится, что со мной она, а царь пришел требовать её к себе. Он кричит, отвори, любимая, я пришел, чтобы тебя любить - как же я отворю, говорит она, ноги мои я помыла и пачкать не смею, хитон мой я сняла и не могу выйти к тебе. Царь взбешен - если не пустишь меня, я велю казнить милого твоего, и велит ломать двери стражникам, нет, царь, бегу, не ломай двери, не ходи сюда, я сама к тебе выйду - вскочила, вышла, а царя и след простыл. Не спит сердце, а сама - спит или нет - не будите милую, левая рука моя под головой её, а правой обнимаю её стан.
      Нету милого - ни в горах, ни в поле, пропал. Где же искать его? Пойду я к царю - прости, о царь, даруй жизнь пастушку моему, я всю себя тебе отдам за него - стражники у ворот смеялись и избили меня, сорвали мой хитон - тебе ли ко царю - видишь, он с молодой невестой в новом одре носильном едет - прочь ступай. Царь увидел меня - призвал к себе, на невесту не глядит - ты, вторая дочь Сулама, с тобой сегодня свадьбу праздновать буду. Чтобы ног тебе не пачкать - вот тебе сандалии, золотом обшитые, мой подарочек.
      Как прекрасна ты, дщерь именитого Сулама, в сандалиях золотых, остановись, Суламита, дай взглянуть на тебя! Царь тебя избрал в жены - ты нынче самая красивая и всегда будешь первой среди дочерей Иерусалимских!
      Царь твоя я вся, только прости, прости моего возлюбленного пастушка моего милого отпусти ты на волю. Смеётся царь - и не знаю никакого пастушка! Ушел он по делам своим, а я одна осталась - стражники зорко охраняют меня - знаком мне этот стражник молодой - кто он - милый мой, как ты явился сюда, как смел? Иди скорее, получи меня - царю отдам я тысячу, тебе двести, царю принадлежу по его праву, тебе - по своему сердцу.
      Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических. Идут сюда стражники, беги, о милый, беги через горы и скалы, спасай любовь нашу!!!
      * * *
      - Это рассказ о преступной любви, Учитель?
      - Любовь не бывает преступной.
      - Но нельзя же любить всякого?
      - Любить надо всякого.
      - Даже врага?
      - Откуда возьмутся враги у того, кто всех любит?
      - Как возлюбить всякого, Учитель, когда не всякий достоин любви?
      - Разве можно быть достойным или не достойным любви?
      - А как же! Если человек плох, так любить его нельзя. Только хорошего человека любят.
      - Так ли, Петр? Любовь - не награда за благое. Любовь - дар.
      - Так плохого можно одарить наравне с хорошим? Разве это справедливо?
      - Что есть справедливость? Это лишь награда. Хорошее за хорошее, плохое за плохое - если это справедливо, так любой судья справедлив к последнему разбойнику. Такое отношение любовью не назовешь.
      - Да уж, какая любовь!
      - Коли о любви говорить, так она и недостойного возвышает, любить - значит видеть только хорошее, прощать плохое.
      - Не испортит ли людей такая любовь?
      - Может испортить, ты прав, Иуда. Поэтому за плохие дела не следует хвалить. Любовь тогда высока, когда она человека возвышает, то есть делает лучше. Если за злое хвалить, то поощрять к новой злобе - такая любовь развращает того, кого любят. Любовь должна уметь указать на недостатки, но указать так, чтобы человека не унизить, а ободрить, на лучшие поступки направить. Но у каждого человека бывают недостатки характера, каждый совершает поступки, которые себе потом в вину ставит. Если любишь человека, то прощаешь ему недостатки характера, хотя, не все и не всегда недостатки прощать можно.
      - Разве любовь может быть кому-нибудь что-нибудь должна?
      - Настоящая любовь всегда должна сама себе многое.
      - Ну да, ты имеешь в виду, что супруги должны любить друг друга и жить вместе.
      - Как раз этого я не говорил. Люди должны жить с теми, кто им дорог, супругами должны становиться люди, которые жить друг без друга не могут. Но если они ошиблись, если они приносят друг другу лишь несчастья, то беда это для всех - и для них, и для детей. Лучше бы им было не жениться.
      - Как же тогда поступать? Жить порознь? Разве угодное это дело - оставить супругу и завести новую?
      - Нет, это дело не угодное. Новую супругу заводить не следует тому, кто один раз не смог дать счастья своей избраннице. Зачем же несчастья множить? Но и жить счастливо без любви не получится. Только тому мужу, кто, живя с женой, украшает и обогащает её жизнь, дается право жить вместе с ней. То же и о жене скажу.
      - Значит любить надо по обязанности, коли женился?
      - Опять не то! Любить не прикажешь, Иуда.
      - Значит любить не обязательно?
      - И этого я не говорил. Просто по обязанности это не приходит и не за заслуги истинная любовь, хотя любовь надо стремиться заслужить.
      - Как же заслужить, коли она не за заслуги?
      - А вот понимай, как хочешь.
      - А твою любовь как заслужить?
      - Разве я не люблю тебя, Иуда?
      - Как всех?
      - Как всех вас.
      - Вот и ты меня не понимаешь, Учитель. Ну так скажи хотя бы - должен или не должен любить муж жену, а жена мужа?
      - Должен, должен. И жена должна.
      - Ты сказал.
      - Аминь.
      - А ты женишься когда-нибудь?
      - Не в том теперь цель моя, Иуда.
      - Всегда ли твоя цель будет в том, чтобы учить?
      - Это не от меня зависит, но от тех, кто выше меня.
      - Они твои повелители?
      - Нет, я им равный, но в их руках теперь судьба моя.
      - Не понимаю.
      - И это лучше для тебя и для меня, а если бы ты знал все, что знаю я, то и ты ничего не смог бы изменить, и легче бы тебе не стало.
      - Я чувствую, ты говоришь так, будто тебя ожидает жестокая мука, и ты знаешь об этом.
      - На муки я обречен своей судьбой, но лучше не думать об этом. Все кончается рано или поздно. Или я погибну навсегда, или воскресну в другом хотя ни того, ни другого мне не понять.
      - Как же ты знаешь, что умнешь и не противишься этому?
      - Все уже свершилось и не отменить этого. Если бы мне знать. Что я погибну не напрасно, что другие спасутся - мне было бы легче идти той дорогой, которая мне выпала.
      - Ты наш спаситель, Христос, и мы верим в тебя.
      - Аминь. Лучше, чем спорить, почитай нам, Иуда, из записей Захарии.
      ЗАЩИТНИК
      "Великий Ареопаг! Сограждане! Вы собрались судить Аспазию, но все вы знаете, что главная причина в том, что жители славного города осуждают меня за связь с ней. Это не её, а меня вы судите, и вы правы. Моя вина лежит на ней, и случилось так, что я, выступая защитником, одновременно предстал перед вами как обвиняемый. Если осуждена будет она, то наказание, которые вы ей вынесете, я разделю с ней.
      Клевете Гермиппа против неё вы поверили, но не ей он враг, а мне. Разве Аспазии виновата, что я оставил жену ради неё? Но жен оставляли и оставляют, и за это никто никогда не осуждал жителей свободных Афин. Да, если бы я оставил жену ради другой афинянки, кто осмелился бы меня осуждать? А её? Почему к ней иные мерки? Значит, дело в том, кто она такая - моя Аспазия? Почему же к ней вы строже, чем к прочим?
      Она - это только она, она не такая как все, даже если бы жена моя была лучше - много лучше - ей все равно далеко до Аспазии и десять жен я бы оставил ради одной этой женщины.
      Наша связь предосудительна, говорите вы, поскольку Аспазия иностранка и не имеет права быть женой гражданина Афин. Закон не воспрещает ей быть моей наложницей, но сердце мое противится тому, чтобы обойтись с ней таким образом, поскольку для меня она больше, чем жена - она друг, она - моё второе я.
      Сегодня вы собрались, чтобы осудить её, мою Аспазию. За сводничество! За растление молодых девиц! За безверие! Разве эти слова подходят к ней? Разве о ней язык повернется сказать такое?
      Если бы она молча стояла тут, уже этого было бы достаточно, чтобы отвергнуть все обвинения! Она могла бы защитить себя лучше, чем я, лучше любого другого защитника, поскольку нет и не было в мире женщины, равной ей по уму, да и многих мужчин она превосходит талантами, к таким мужчинам я отношу и себя. Да, я не стесняюсь признать её первенство надо мной, поскольку истинное величие состоит не в том, чтобы отрицать чужое превосходство, а в том, чтобы признать его и принять с чистым сердцем. Но законы Афин не позволяют женщине выступать в Ареопаге.
      Я глубоко уважаю законы, и подчиняюсь им. Всё же я должен сказать, что законы писаны людьми, которые исходили из того, что знали они, из своего опыта, который, скопившись с годами, составил их мудрость. Сограждане, если бы вы, знали Аспазию так, как знаю её я, если бы выслушали её мнение о различных материях, если бы поговорили с ней хотя бы немного - вы бы сделали для неё исключение. Да, следовало не запретить Аспазии говорить перед форумом, а вменить ей это в обязанности, и не для защиты от обвинения, а для того, чтобы знать её мнение по каждому вопросу.
      Нам не привычно, что в прекрасном женском теле может заключаться великий дух, удивительная сила ума. Я и сам скажу: к речи женщины не пристало прислушиваться при принятии решений государственному мужу, каким являюсь я, чтобы голос сердца не заглушил голоса рассудка. Но с ней всё не так. С ней голос рассудка и голос сердца сливаются воедино. Разве плохо, что сердце одобряет то, что диктует разум?
      Вы говорите - она из куртизанок, потому, что у неё были верные друзья из мужчин, коих она удостаивала ласками, если они были достойными этого. Разве не вольна она в своем выборе? Ведь она - свободная жительница. Коли не посвящена она богам, то вправе распоряжаться собой. Если она приглашала в свой дом молодых девушек и они знакомились между собой и с юношами - кто усмотрел в этом сводничество? Разве она торговала их любовью? Разве они вступали в предосудительную связь по её совету? Свободные граждане знакомятся, обмениваются мнениями, обсуждают различные вопросы - разве не тем же самым занимаются все люди всегда и повсюду? Почему на рынке можно обсуждать цену на овощи, а у себя дома люди не вольны обсуждать красоту произведений искусства? Если ваятель может себе позволить запечатлеть красоту женского или мужского тела в камне, и на это смотрят - это никому не придет в голову осуждать. А если среди красивых женщин устраивается соревнование, кто более достоин позировать скульптору для его очередной статуи - это называют развратом? Сам Гермипп смотрел с вожделением на молодых девиц, кои являли свою красоту на строгий суд ценителей, видно он не от благих помыслов решил очернить это. Спросите его - что он делал на собрании ценителей искусств - в каком искусстве он, Гермипп, разбирается? В искусстве плести интриги и клеветать на порядочных людей - вот в чем!
      Конкурс красоты Гермипп назвал сводничеством и развратом. Тогда пусть он бросит свой вызов богиням, ибо они устроили нечто подобное перед простым пастухом Парисом!
      Да простят мне боги, как прощаю я Гермиппу его неразумение сего предмета.
      Аспазия чиста, она на собственные средства устраивает приемы, и лучше невозможно распорядиться деньгами. Она открыла салон, в котором принимает гостей для бесед, и это дело благое, поскольку из беседы рождаются мысли умные, в спорах они проверяются, побеждают мысли истинные, и из того развивается мудрость. Мудрость же мы в Афинах ценим высоко, ибо мудрость людей государственных дает основу мудрости законов, а правильные законы способствуют процветанию государства.
      Кто из вас усомнится в мудрости великого Сократа? А ведь он называет Аспазию своей "несравненной учительницей"! И он посещает её салон. Позвать ли его в свидетели, или достаточно будет моего слова? Так неужели я или кто иной настолько вознесется в своей гордыне, что откажется выслушивать того, кто учит Сократа?
      Вы знаете, что Анаксагор часто посещает салон Аспазии, где находит для себя мысли, которые черпает из её речей. Должен ли я пояснять, кто таков Анаксагор? Позвать ли и его?
      И его ученик, Еврипид, который также всем известен своим умом, но так же известен своей ненавистью ко всем женщинам - он делает для неё исключение, он преклоняется перед ней!
      Великий Зенон также посещает её и не только ради встреч с Анаксагором и Еврипидом, но больше ради самой Аспазии. То же скажу и о Протогоре.
      Врач Гиппократ, этот кудесник, который исцеляет безнадежно больных - и он преклоняется перед умом Аспазии.
      А ваятель Фидий? Его скульптуры украшают и это достойное место. Вспомните, как подозревал его народ Афин в бесчестности? Пришлось ему разрезать золотую тунику, в которую он одел статую богини Афродиты, чтобы все могли взвесить её и убедиться, что ни единой унции золота не оставил для себя великий мастер, все золото в точности было израсходовано на прекрасное одеяние богини. Сограждане, вспомните, в какой восторг повергло вас лицезрение обнаженного тела богини! Все забыли, что она - статуя, и смотрели, и не могли оторваться от этой красоты. Никто и не подозревал из вас, что под туникой скрывается мастерски сработанное прекрасное тело красивейшей из женщин. В едином порыве восторга все вы умоляли Фидия не скрывать больше этой красоты под золотым покрывалом, которое предложили Фидию оставить у себя в качестве награды за искусство. Фидий - мастер, гений, художник. Но ведь создатель этой красоты черпал свое вдохновение, глядя на мою Аспазию! Красота её тела родила красоту камня. И не только камня. Она - муза многих искусств.
      Прелестная мелизанка соединила в себе ум и красоту, она - совершенство! Кто из вас отказался бы разделить с ней жизнь? Она выбрала меня, и я этому рад несказанно, я оставил свою жену ради неё, но я не бросил детей, хотя оба уже скоро станут настолько взрослыми, что родительский дом будет им тесен.
      Если бы я оставил жену при себе, а Аспазию ввел в дом, как наложницу, закон не осуждал бы меня - Перикл имеет право на это, как и всякий другой гражданин Афин. Вы не знаете, но знаю я и скажу вам - Аспазия так любит меня, что согласилась бы на это, дабы не причинять мне неудобства. Но мог ли я предложить такую долю женщине, которую ставлю много выше себя?
      Сограждане! Много лет вы видели Аспазию подле меня и уважали её, как мою законную жену. Она была для меня радостью жизни, хранительницей домашнего очага, поверенной каждого дня и утешением в бедах. Без неё я не мыслю своей жизни. Она знает тайну речей, разглаживающих морщины, её любовь утешает всякое горе, её ласки опьяняют ум. Теперь же вы её судите. Значит, есть причины. Эта причина - я, Перикл. Не будь я Периклом, до моей жизни не было бы дела Великому Форуму.
      Я, Перикл, ваш стратег и ваш слуга - вы вправе судить не только её, но и меня самым строгим судом, и если бы меня вы собрались судить, вам было бы легче меня вопрошать, а мне было бы легче говорить. Горе моё в том, что суд идет над ней - над моей ненаглядной. Какое дело до неё вам, сограждане? Вы подозреваете её вредном влиянии на меня? Если бы и так - это моё дело, только моё. Коли я вам плох - судите меня! Про неё же скажу, что я не был бы Великим Периклом, как вы меня называете, если бы не она.
      Враги мои обвиняют её в ненужных расходах - на предметы роскоши. Может быть Фидию не надо было платить за его работу? Или дать ему мраморную глыбу похуже? А не думается ли вам, что его работы переживут нас всех и составят славу Афин? Ненужные расходы! Может быть Гиппократу предоставлены слишком большие средства для его опытов? Не эти ли исследования лежат в основе его знаний, которыми он пользуется, врачуя каждого из нас? Слишком хорошо покормили бедного философа, слишком украсили фасад дворца, слишком большую премию учредили победителю в состязаниях... Разве великое делается с оглядкой на расходы? Большая награда привлекает лучших, а лучшие составляют славу состязанию. Стремление к победе заставляет многих упражняться и в уме и в ловкости. Победителей мало, претендентов много - в этом я вижу славу Афин. Быть может, нас уже не будет, а имена Сократа, Фидия и Гиппократа останутся в памяти детей наших, внуков и их детей даже. Слишком большие расходы? Да ведь, давая деньги скульптору, мы не вывозим их из государства. А тот отдаст их земледельцу за плоды его труда, каменотесу за мрамор, расплатится за то и другое. Деньги эти многих побудят трудиться на благо родного города. Разве лучше было им лежать в казне? Хорошо, сограждане, раз я слишком много средств потратил на украшение Афин, я верну эти деньги в казну. Я внесу свои собственные средства. Но уж тогда на каждом воздвигнутом храме, на постаменте каждой статуи, на входе музея, библиотеки и театра я прикажу высечь надпись "Воздвигнуто на собственные средства Перикла" у пускай таковыми они и останутся на века, и пусть потомки нас рассудят. Согласны ли вы?...Ах, не согласны...Я так и думал.
      Враги мои обвиняют Аспазию в безверии. Разве человек без веры станет заказывать статую Зевса? А жертвовать свои средства на украшение храма Афины, хранительницы нашего города? А учреждать премию за лучшие сочинения на темы из жизни богов?
      Враги мои говорят, что я готов пожертвовать ради неё славой Афин. А я в ответ говорю, что не колеблясь пожертвую ради неё своей жизнью! Жизнью - да, честью - нет! Кто сможет упрекнуть меня в том, что я забыл свой долг? Где и когда я принес в жертву чему бы то ни было славу Афинам?
      Враги мои не терпят моего счастья. Зато я счастлив иметь их врагами. Да, я должен был быть справедливым, а справедливость всегда требует одного наградить, а другого наказать. Наказанные поднимают голос против меня, и я этим горжусь. Значит, не так сильно я наказал виновных, чтобы лишились они мужества, чтобы потеряли они право высказать свободно свое недовольство. Если бы я сокрушал врагов во прах - разве они остались бы на Афинской земле? Кто осмелился бы поднимать голос против Великого Перикла? А может быть я тем и велик, что не боюсь иметь могущественных врагов?
      В чем смогли бы вы упрекнуть Аспазию, будь она не женщина, а мужчина? Она была бы первой среди нас, и я рад был бы присягнуть ей на верность и послушание. Достойно ли упрекать её в том, что она - иностранка? Пора бы уж это забыть. Для неё Афины - первая и единственная Родина, ибо не была она счастлива в Милете, и никогда не вернется туда.
      А разве город наш не посвящен женщине - богине - Афине? И разве сама Афина не иностранка - ведь она родилась на Кипре.
      Непорочная дева Афина! К тебе призываю! Защити хотя бы ты мою Аспазию от несправедливых обвинений, ибо эти обвинения тяжелы, и наказанием за них бывает смерть, и как же можно представить себе такое в отношении моей Аспазии, о, Афина, ведь ты защитишь её? Ибо если не к тебе, то к кому же ещё взывать мне, и если ты её не защитишь, то кто? И что же остается Периклу, Великому Периклу, Несчастному Периклу, которому..."
      И тут слова застряли в горле у Перикла. Никто ещё до этого дня не видел, как Великий Стратег рыдал.
      * * *
      - Её оправдали?
      - Ну, разумеется, ведь мы все этого хотим.
      - Почему так резко обрываются эти притчи, Учитель?
      - Потому что это - не история, а литература. Тот, кто это писал, не мог знать всего, что здесь описано, он домысливал. События взяты из разных времен, а автор этих текстов, я думаю, один и тот же. Может быть, сам Захария написал эти диалоги. Если бы я когда-нибудь взялся за перо, я бы, наверное, воспользовался этой формой. Она легко читается, динамична, эмоциональна.
      - Учитель, ты будешь писать книгу?
      - Если это случится, то не раньше, чем я перестану быть тем, что я есть сейчас.
      - Как это ты так говоришь? Что же случится?
      - Я могу перестать быть сыном человеческим.
      - И стать посланником небес?
      - Да.
      * * *
      - Симон, что Учитель говорил про небеса?
      - А то, что он послан с неба, и на небо вознесется.
      - Кто же с небес может посылать?
      - Кто-кто? Да никто другой, кроме владыки небесного, господа нашего.
      - Господь посылает на землю человека? Я для чего?
      - Не человека, он же ясно сказал - не буду, дескать, сыном человеческим. Буду тем, кем был, говорит.
      - А кем же? Чьим сыном?
      - Знамо чьим. Божиим сыном он и был и будет, а человеческий сын он только на время.
      - Я и сам так думал, но боялся его спросить. Хорошо, что ты разъяснил.
      - А я-то что ж. Я бы сам тоже не догадался, но ведь он сам сказал. Никому другому не говорит это - скрывает. А нам открылся. Нас он отличает. Я вот знаешь что думаю? Он говорит, что, скоро на небеса вернется. Так и нас он заберет в блаженную и вечную жизнь, если захочет. Он же сказывал - многие из вас уже при этой жизни вкусят блаженства.
      - Так и говорил?
      - Да ты что - забыл? Ещё про детей говаривал, что им легче в рай войти.
      - Верно, вспомнил. Так и что?
      - А то. Он же сказал: "многие", да не сказал "все". А раз всех забрать не сможет, то возьмёт тех, кто из нас всех важнее. Вот меня, думаю, возьмет в любом случае.
      - Это почему ещё?
      - Видишь, я какой сообразительный, а тебе, Фома, всё разъяснять надо. Конечно, я ему больше нужен, чем ты.
      - Ну ты это, знаешь? Ты брось!
      - А вот ты у него спроси, кто важнее из нас, он тебе и сам подтвердит. И если кому доверит ключи от рая, так уж точно: не тебе, а мне.
      - Ну это мы ещё посмотрим!
      - И смотреть нечего.
      - Тихо! Молчи. Учитель идет.
      - О чем вы тут спорите, чада возлюбленные мои?
      - Скажи, учитель, кто важнее из нас?
      - Что это вам в голову пришло выяснять такое?
      - А коли ты на небо всех не возьмешь, так уж только самых главных. Вот и хотим знать судьбу свою.
      - И чему я только вас учил! Да разве ж в том спасение души, чтобы стать важнее других в вашем понимании?
      - А как же! Кто больше милости раздаст, тот и важнее! Кто умнее, да большее количество учеников привлечет - тот полезнее тебе, значит, он главнее среди прочих.
      - Чепуха! Если ты милостыню даешь, чтобы я тебя заметил, или кто другой так это уже не от щедрости сердца твоего исходит, а от расчета. К выгоде своей ты будешь делиться с неимущими, в расчете на больший куш. Разве же это добрый поступок? Когда ты добро бескорыстно творишь, то пусть левая рука твоя не ведает, что сделала правая, пусть ты отдашь милостыньку и тотчас забудешь о ней. Кто имеет память долгую да слово хвастливое на свои благие поступки, тот щедр напоказ. Такие не дождутся блаженства ни на земле, ни вне её.
      - Как же возвыситься в святости?
      - Выше других будет тот, кто меньше прочих станет помышлять о том, чтобы возвыситься. Если хочешь быть первым среди щедрых, то забудь о себе, и помни о других. Кто ниже других ставит себя, тот на деле выше прочих. Кто же возвышает себя - унижен будет.
      - Верим тебе, Учитель, и слово твое вошло в нас.
      - Ну, хорошо, хоть бы уж вы меня поняли.
      * * *
      - Вот посмотрите - эта трава растет повсюду. И никто не знает, что из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.
      - Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.
      - Зачем, Андрей?
      - Мы могли бы облегчать людям страдания.
      - Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.
      - Ну а если человеку очень больно?
      - Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану вычищать от грязи. Только его надо сильно разводить в уксусе. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.
      - Учитель, мы будем применять это средство осторожно.
      - Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.
      - Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.
      - Слушаете всякий раз. Да не всякий раз понимаете, что я говорю. Ладно, ведь это я сам виноват, когда меня не понимают. Надо бы мне научиться объяснять, что хотел втолковать.
      - Мы понимаем, Учитель. Не вини себя, мы сами будем впредь внимательнее слушать благую весть от тебя.
      - Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей, которых ещё можно оживить, и как отличить тех от прочих. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.