Страстное тысячелетие

      * * *
      - Симон, как же это возможно - оживить покойника?
      - А ты опять не понял, Фома?
      - Нет!
      - Да ведь сказал же он - дунуть надо ему лишь - и вдохнуть душу заново.
      - Чудеса!!!
      - А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
      - Надо бы это записать, да людям после сказывать.
      * * *
      - Учитель, значит, верно, что ты - посланец Господа, что нас спасет?
      - Просите вы Спасителя себе, Мессию, Христа... Каждый из вас должен сказать себе: я - Христос. Я и есть спаситель.
      - Ты - Христос, ты и есть - Спаситель...
      - Да не я, Андрей, а каждый из вас должен понимать про себя: "Я - Христос. Кто, как не я спасет людей?"
      - Никто кроме!
      - В каждом должен быть Спаситель внутри, и если в каждом прибудет Христос - тогда все и спасутся.
      - Пребудь же в нас.
      - Почему ждете вы, что кто-то другой спасет вас?
      - В чем же спасение?
      - Спастись от зла в себе должен каждый. Для сына человеческого всё, что есть ценного на земле - это любовь ближних. Если этого нет - что заменит это? Никакие богатства мира не принесут счастья человеку, которого никто не любит. Что толку приобрести вещь, или много вещей, когда ради этого теряешь любовь и дружбу человека? Сколько сил мы тратим на то, чтобы добыть себе пропитание но разве хлебом единым жив человек? Разве голодный человек в окружении друзей не более счастлив, нежели сытый в кругу врагов? А если он для своей сытости обездолил кого-то разве не получил он врагов себе от этого? Если ты отнимаешь - так ты легко приобретаешь врага себе. Но если раздаешь, то не значит, что приобретешь друга. И давая, обидеть можно. Один обидится, что дал мало, другой - что дал много, а пуще обидятся на то, что другому дал больше того, что этому и тому. Для того, чтобы тебя любили, недостаточно быть справедливым или щедрым, для того же, чтобы возненавидели достаточно только быть скаредным и несправедливым. Так я говорю вам: истинно душу легче потерять, чем спасти, а тому, кто богат жалко богатства своего сильнее, нежели дружбы, ибо сладости дружбы и искренней любви он не ведает, а кто в его друзьях был - то многие по расчету. Богатства же своего он не пожелает лишиться ради дружбы. Не вкусить богатому небесного блаженства, которое состоит в примирении души со всеми.
      - Как же голодный может быть счастливее сытого?
      - Не хлебом единым человек жив.
      - Значит, надо думать о душе и не думать о хлебе?
      - Так, да. О душе надо заботиться, чем о еде. Мудрость людей в себе собирать и следовать ей.
      - Заветы древних исполнять?
      - Заветы - это законы, к которым люди пришли ценой страданий. То что мудростью многих людей добыто, ценно и в единый миг это отменять нельзя.
      - Учитель, почему же ты не омываешь рук водой? Ведь ты прикасался к прокаженному? По завету ты должен очиститься водой, иначе и в город нельзя входить!
      - Воды не достаточно, Иаков. К тому же тут такая вода, что она не очищает, а напротив добавит нечистоты моим рукам. Лучше я протру руки уксусом.
      - Но ведь обычай предписывает омывать или хотя бы опрыскивать руки водой, а без этого ты не можешь считаться чистым.
      - Обычай придумали люди мудрые, а исполняют его не всегда с толком. Порой уж лучше бы и не было хорошего обычая, чем его иметь, да не к месту применить.
      - Ты говоришь загадками, Учитель.
      - Нет, я говорю просто, но чтобы пояснить, надо привести пример.
      - Так приведи.
      - В Риме есть запрет предавать смертной казни девственницу. Его ввели из сочувствия невинной душе, из уважения к чистоте её. Этот обычай стал таким непреложным, что забыли об истоках его. И вот приговорили к казни одного человека и всю его семью, а у него были две дочери, девственницы.
      - Как же поступили римляне?
      - В этом всё и дело, Симон. Палач на глазах у публики совершил насилие над этими девочками, после чего их казнили.
      - Разве это не справедливо?
      - Не вижу в этом справедливости, Фаддей. Вместо уважения - дополнительное оскорбление и страдание.
      - Лучше ли было им умирать невинными? Как знать? Кто может судить законы? Они были правы, что не нарушили обычаев.
      - Они не были правы, Фаддей. Девочек надо было отпустить. Я уже не говорю, что семья не должна отвечать на отца...
      - Не понятно ты говоришь, учитель, но святость твоих слов я чувствую.
      - Иоанн, надо отвергать те обычаи, которые наносят вред. Соблюдать бездумно вреднее, чем не соблюдать вовсе. Доброе начало этих законов убито чрезмерным рвением в их применении.
      - Не понимаю.
      - Закон, даже хороший, не должен быть сильнее людей. Закон должен соблюдаться, это - добро. Но и добро в слишком больших дозах может стать злом.
      - Как понимать, что добро может стать злом? Может ли и зло стать добром?
      - И во зле иногда теплится добро. Знаешь, зачем дают уксус приговоренным к смертной казни?
      - Чтобы облегчить боль.
      - Правильно. Туда также добавляют желчь. Но для чего придумали казнь? Разве не для того, чтобы не только смертью, но и болью наказать преступника и устрашить тех, кто вздумает ему последовать?
      - Да, для этого.
      - Так и в стремлении причинить боль люди бывают иногда добры, вопреки поставленной цели. Даже в палачах есть доброта, её надо разглядеть и пробудить, развивать.
      - Скажи, учитель - если доброго чего-то слишком много, то как оно всё же может из доброго стать злым, а злого если мало, то оно уже и не такое зло?
      - Всему должна быть мера.
      - Разве и доброе может быть слишком?
      - Чем запиваешь ты еду свою?
      - Как и все - уксусом.
      - То есть уксусом зовешь ты кислое вино.
      - И все так его зовут.
      - Вкусным ты его находишь?
      - Да. Его приятнее пить, чем воду.
      - Если этот уксус не был бы разбавлен водой, ты бы смог его пить?
      - Нет, от такого питья и зубы ломит.
      - Видишь - добрый напиток становится злым в большом соотношении к воде взятый.
      - Вижу, правда твоя мне понятна стала. Но как же зло - в малом количестве и оно может быть добром?
      - Тот же уксус разве тебя не убеждает и в этом? Знаешь ли ты, что и ядами змеи лечить человека можно?
      - Нет, не ведаю.
      - Верь мне - это так. Есть и травы такие, что в большом количестве соки их ядовиты для человека и пить их означает верную смерть. Но в малых количествах если их разбавить в воде то они снимают боль.
      - Вовсе снимают?
      - Есть такие, что и вовсе. Не будешь ты чувствовать, даже если и зуб тебе станут рвать.
      - Вот бы и мне такой травы.
      - Я научу тебя готовить такие настойки, Иаков.
      - А меня?
      - И тебя, Иуда. Всех научу.
      - Такой уксус если всегда пить, так и можно вовсе боли не бояться!
      - Его нельзя пить всегда. Это вредно. Ты перестанешь чувствовать себя, ты станешь болеть и наконец не сможешь жить без такого питья. Его нельзя пить помногу. Если выпьешь много сразу, то наступит временная лихорадка, как будто ты умер. И лишь по прошествии времени ты придешь в сознание.
      - Дивные вещи ты рассказываешь, Учитель.
      * * *
      - Иуда, что в сумке у тебя, что ты носишь её с собою всюду?
      - Тут свитки, которые принадлежали Захарии, отцу Иоанна.
      - Что в них?
      - Отрывки разных разговоров и речей записаны.
      - Почитай что-нибудь.
      - Вот, например, называется "Послание".
      - Читай.
      ПОСЛАНИЕ.
      "Наконец-то, ты будешь в моей власти, гордая царица! Что только не претерпел я ради этого дня! Послушай, Клеопатра, весть о тебе дошла до меня давно. Мог ли я остаться равнодушным к славе о твоей красоте, о твоем уме и о твоей страстности? В тебе соединились три очарования женщины, я желаю на тебя взглянуть! Заранее знаю, что мне этого будет мало. Я желаю обладать тобой!.. Ради тебя я готов был покорить заново твою страну, и я пошел на это. Да, внешний повод был достаточно серьезный - Египет отбился от рук, перестал исправно платить подать. А виновата в этом ты! Нам не нужны распри, которые затеяла ты со своим братом и мужем Птолемеем - забыли вы что ли оба, что ваша династия поставлена к власти Александром? Предок ваш был у него простым полководцем, а вы уж вздумали не подчиняться? Ну так ты покоришься мне - мои войска заставят гордую Египетскую царицу признать Рим. Но не этого я желаю. Я хочу, чтобы красавица Клеопатра покорилась мужчине Юлию.
      Да, мне нужна твоя любовь. Я так одинок в своей славе. Город мой славит меня, как человека великого, женщины покоряются мне, но любят ли они меня? Жена моя холодна со мной - у неё один расчет только быть моей, и я это чувствую. Куртизанки мне не нужны - нет для мужчины зрелого в том радости, чтобы усладить женщину, которой профессия услаждать мужчин - все их слова, все жесты - наиграны. Все они похожи одна на другую, и нет в них души... А такой женщины, которая поняла бы меня и полюбила, я не встречал.
      Годы мои идут. Александр владел уже всем миром в том возрасте, когда я не имел ещё даже надежды стать консулом. И вот теперь я велик - я первый в Риме, но нету счастья у меня - я чувствую, что годы мои клонятся к закату. Но я не сдамся! Если я так поздно достиг славы - чтобы её приумножить, я должен пережить своих врагов! Я буду жить долго, и так же, как вырвал я Рим из рук Помпея, так и молодость свою я вырву из рук судьбы!
      Что дает молодость? Свежесть чувств - вот что. Одно питает другое. Чтобы быть молодым, надо иметь в сердце любовь. Кого мне любить? Жена моя холодна. Её холодность убивает мои чувства, а коли бы и была она немного более горяча сама мысль, что я должен возлежать с ней из обязанностей супруга, уже способна отравить радости любви.
      Возраст мой дает о себе знать. Волосы на голове выпали. Так что ж? Я добился права носить постоянно лавровый венок! Сенат даровал это право как признание особых заслуг. Кто теперь видит голый череп мой? Так я буду отвоевывать свои годы у судьбы, и никто не встанет у меня на пути.
      Послушай, Клеопатра, не верь тому, что я говорю - все ложь. Не в этом причина. Просто я люблю тебя - я вожделею о тебе. Я хочу ласкать твое прелестное тело, я хочу испить влагу твоих ароматных губ, я хочу глядеть в твои глаза с самого близкого расстояния, когда кроме глаз ничего не видно одна душа! Я хочу, чтобы и ты забыла обо всех, чтобы отрешилась от слуха и зрения, и лишь страсть владела тобой в моих объятиях. Я люблю тебя. Нету в этом логики. И не надо. Я мог бы приказать, я мог бы заставить тебя явиться предо мной как рабыне, ведь я - твой победитель, но я молю тебя - приди ко мне, будь моей, нет у меня иных желаний, иных устремлений в жизни, кроме того, как забыться в твоих объятьях, упоиться твоими ласками!
      Это мое послание к тебе, Клеопатра. Ты его не прочтешь, потому, что я его не напишу, всего лишь мысли - в мыслях я тебя молю, приди ко мне."
      И тут двери дворца отворились и ординарец, склонив почтительно голову, спросил: "Цезарь, раб доставил тебе послание от Клеопатры. Прикажешь впустить его?"
      Юлий гордо выпрямился и надменно произнес: "Пусть войдет".
      В распахнутые настежь двери вошел нагой египтянин, на плече которого лежал свернутый ковер, с виду очень роскошный. Раб бережно положил ковер и, подхватив брошенный ему кошелёк, кошачьей походкой выбежал вон. Когда ординарец удалился, Юлий неспешно развернул ковер, разглядывая диковинные узоры. Но едва лишь ковер развернулся, из него выскользнула удивительно стройная и грациозная девушка, красавица, каких Юлий не видывал, смуглая, полуобнаженная, молодая, и по характерной раскраске ладоней и лица Юлий с восхищением узнал египетскую царицу Клеопатру.
      * * *
      - Зачем записывать, что между другими людьми было? Ведь их уже нет на земле. Нам-то какое дело до них?
      - Это - дела людские, они всегда повторяются. Кто не знает о других ничего, тот сам должен испить чашу ошибок своих. Кто о других людях судит, у того и мудрости прибавляется. О тех, кто вокруг тебя, судить не пристало либо оскорбишь ненароком, либо возвысишь не по заслугам. О живых лучше молчать. Не судите и не судимы будете. А о тех, кто ушел, судить надо, мертвому чрезмерная похвала не повредит, а виноватого осудить надо не для него - ему ничто не сделается, а для себя и для тех, кто после нас будет. Если не задумываться об ошибках, то мудрым не стать.
      - Какие же ошибки тут описаны?
      - Не только ошибки, Иаков. История людей - история страстей. Может быть, Захария собирал записи о сильных страстях, которые творили историю. Он был мудр, раз читал это.
      - Кто же написал это? Откуда было ему знать, что думал этот Юлий? Может быть тут все неправда?
      - Какая разница? Если он написал правдиво, так это правда. Если он описал те чувства, которые могли бы быть, и так верно, что им веришь, значит это правда. А если бы написал он о событиях, которые были в действительности, но с искажениями, с преувеличениями, так это было бы и неправда.
      - Как это - в неправде - правда, а в правде - неправда.
      - Истинно говорю вам: самая большая в мире ложь состоит из большого количества правды с малой частью неправды. Ибо она, опираясь на неопровержимое, дает такую трактовку истине, что она злее и вреднее любой лжи. Иной же вымысел так раскрывает душу человека, что нету ничего правдивее его.
      - Чудно ты говоришь, Учитель, но слушать тебя можно бесконечно.
      - Если бы ещё мне знать, что я правильно понят... Иуда, почитай ещё что-нибудь.
      ШУТКА
      - Александр, вот ты и дошел до великой реки. Река широкая, как море и стремительная, как ветер. Что ж дальше? Переправляться ли через неё? ... Я знаю, насколько это затянется... и чем это кончится. Эти края даются мне не легко, но тем сильнее моя воля. Когда трудности меня останавливали? Перейдя через пустыни я потерял четыре пятых своей армии... Вздор! Кто отстал, тот было слаб, а о них нечего жалеть. Я же дошел! Из тех, кто вынес тяготы походов, каждый дорог мне как тысяча таких, кто не дошли! ... Так что же вплавь? Что там за земли? Нужны ли они мне? Если бы хоть один из моих солдат предложил повернуть назад - я бы двинулся вперёд и только вперед. Но они молчат. Они не боятся воды. Если я прикажу - они бросятся в огонь, что им вода? Кроме отваги нужно еще не забывать и о мудрости. Что бы ты сказал, учитель, если бы был со мной сейчас? Знаю, Аристотель ты скажешь, что мне не нужны эти земли, что сейчас самый удобный повод повернуть назад. Я тебя порой слушаюсь даже теперь, когда тебя нет со мной, но не всегда. Последний раз я внял не тебе, но душа твоя дала мне совет...Этот царек был изрядный шутник. Я вызвал его на бой, а он - ловко же он уклонился. Каков был ответ его! Александр, я не враг тебе, - он сказал, - если мы равны, давай брататься, если я богаче тебя, я с удовольствием поделюсь с тобой, тем, чего ты не имеешь, если же ты богаче меня, я готов принять от тебя то, что ты предложишь... От такой наглости я расхохотался... Равный! - Он равный мне, вы слышали? Нет, он даже богаче меня, вот так! Ах вот в чем дело - он видите ли согласен принять от меня подарки, так что нет причин для вражды? Что хотел сделать Александр? Да то самое, что приходит на ум - раз ты меня так рассмешил, так и сделаю тебя своим шутом! А ты, Аристотель, явился ко мне и сказал - завоеватель делает так, как хочет, освободитель - так, как того требует справедливость, а великий человек в поступках неподражаем. Ты хочешь сделать его шутом - так поступил бы завоеватель. Справедливо оставить его в покое. Но ты, Александр, подаришь ему сокровищ из своих трофеев, потому что ты должен быть велик... Я не жалею, что послушался тебя, учитель. Так что же делать теперь? Знаю, что ты скажешь. Переправляться через эту реку - безрассудно. Лучше повернуть назад... А если вода схлынет? Ведь реки порой мелеют. Что если с того берега явятся чужеземцы и начнут грабить мои новые земли? Я должен показать им зубы, чтобы не получить удара в брюхо!.. Уйти, оставив часть войск для охраны границ - значит ослабить себя. Да и не для того эти люди шли за мной, чтобы караулить на берегу реки. Мои люди - воины, а не сторожа. Я должен сделать так, чтобы быть уверенным, что отсюда мне ничего не грозит. Что же ты присоветуешь мне, учитель?
      * * *
      - Послушайте, что рассказывает этот рыбак!
      - Чудеса!
      - Что ты знаешь? Говори.
      - Я плавал на лодке на тот берег!
      - Ведь на том берегу были какие-то сражения, там стояли войска! Как же ты отважился туда плыть? Тебя не тронули?
      - Войска ушли. Я лишь хотел посмотреть - не осталось ли чего от них. Я бедный человек, и для меня поломанный клинок - большое богатство.
      - Так-так. Что же ты там нашел? Покажи свои находки.
      - Я ничего не привез - мне нечего было взять, к тому же я поспешил удалиться, пока не поздно.
      - Что же там было?
      - Люди, которые туда приходили - великаны! Я видел там сандалии, ступни которых длиннее моей вытянутой руки, господин! И эти сандалии стоптаны, потому и брошены. Я видел шлем, в котором человек мог бы уместиться целиком. Этот шлем пробит, и потому брошен. Я видел меч, выше моего роста, и он затупился, потому его оставили. У этих великанов и кони были великанские - я видел огромное седло, и оно порвано, потому его оставили. Я видел повсюду следы от ног, подобных тем, что носили эту огромные сандалии!
      - Ты сошел с ума, рыбак.
      - Если бы это было так!
      - Завтра ты отвезешь на лодке двоих моих людей, и покажешь им то, о чем рассказываешь. Если ты солгал, я сожгу твой дом. Если сказал правду - я не трону твой дом и дам тебе золотой.
      - Милости твои неисчислимы! Благодарю тебя, судьба! Моему дому ничто не грозит, ибо я не солгал.
      * * *
      - О каких страстях тут говорится, Учитель?
      - О многих, Матфей. Для чего Александр покорял народы? Для того, чтобы возвыситься. А чем он велик? Только не этим. Вот и сам он понимает, что тем, что отказался от завоеваний царства, в котором умный правитель, да ещё и поделился богатством своим - этим поступком он велик. Хитростью своей он велик - вместо войны он обезопасил себя от нападения.
      - Разве он не во всем был велик?
      - Во всем человек велик бывает крайне редко, если и бывает когда-нибудь. Величие души не в том, чтобы не ошибаться, а в том. Чтобы из ошибок своих извлекать для себя урок и впредь уж не повторять. Посмотри, Иуда. Нет ли так ещё про Александра чего-нибудь?
      - Вот на этом листке встречается его имя.
      - Читай.
      РИТОР
      - Этот кубок я хотел бы осушить за честь и славу македонцев. Гордые и непобедимые воины, вы стяжали славу за подвиги, сопоставимые с деяниями героев троянской войны, и потому достойны быть воспеты Гомером, если бы он дожил до наших дней. Боги покровительствуют вам, видя вашу силу и целеустремленность. Когда решил вас Александр вести через пустыни, на землю выпал дождь, если море будет на вашем пути - то и море отступит перед непобедимой армией Александра. Славны вы в ратном деле, но щедростью и благородством не менее славны. Разгромив Дария, вы не стали его преследовать, ибо не против Дария - человека вы сражались, а против Дария - царя. Когда же Бесс захватил и убил Дария, то за самоуправство он был предан казни, поскольку высшая справедливость выше дружбы. Тех, кто не оказывает сопротивления, вы не преследуете, а даже награждаете, ибо не смерть вы пришли сеять, а порядок, просвещенность и гармонию вы несете диким народам, дозволяя им существовать в виде части великой империи, и народы с радостью покоряются вам. Тех же, кто сражается до последнего, вы побеждаете, и истребляете беспощадно, чтобы знали все, что власть ваша пришла надолго, сила ваша непреодолима, и гораздо лучше подчиниться ей, чем противится. Мудрая эта политика позволила завоевать пол мира и другая половина ждет ваших войск и несомненно покорится и войдет в великую империю. Не ради богатых трофеев вы сражаетесь, а ради славы родной Македонии, и когда стали повозки ваши тяжелы от добытых богатств, так тяжелы, что замедлилось движение вашей армии из-за них, сожгли вы эти повозки вместе с поклажей и двинулись дальше налегке. Не богатства вам важны, а слава, не стяжательство двигало вами, а жажда подвигов. Умеете вы и покорить завоеванные народы не только силою оружия, но и силой разума. Царь ваш одинаково хорош и на македонском троне и на троне Дария, и в римских одеждах, и в греческих, и в мидийских. Умение воспринять и впитать лучшее в покоренных народах снискало Александру славу мудрого, укрепило власть империи над землями, которые принесли ей ваши победы. Вы - гордость Македонии, её цвет, надежда и опора нации! За вас, за ваши победы!
      - Легко воздавать хвалу тому, что полно достоинств. А смог бы ты, Каллесфен, своей речью умалить славу македонцев?
      - Куда ему! Тем только и славны риторы, что красиво излагают очевидные вещи! Обрамляют в рамку то, что и без рамки ценно!
      - Что ж ты молчишь? Не можешь возразить?
      - Мои слова не понравятся тебе, Александр...
      - ... Как не понравился бы мне пустой кубок! Не бахвалься, Каллесфен! Сядь и поешь, пока мы закончим серьезные разговоры, в которых мудрости побольше, чем в твоих здравицах. Когда мне понадобиться написать речь для завоеванных мной варваров, я пошлю за тобой.
      - Эй, виночерпий! Почему мой кубок пуст? Я хочу поднять его за ваш позор, македонцы!
      - Что он говорит? Да он обезумел! Александр, вели ему замолчать, он пьян!
      - Нет, пусть говорит.
      - Македонцы! Гордая армия! Непобедимая армия! Конечно, вы непобедимы, ведь и пустыню вы переходите после дождя, и берег морской - после отлива. Или это мудрость? Ну что же, если нерешительность называть мудростью... Много же вы были мудры, когда позволили Дарию бежать в то время, когда он уже почти был в ваших руках. Куда там! Вы набросились на его кибитку в поисках золота и драгоценностей, спешили ограбить завоеванного царя, а до него самого вам и дела не было! Мудро же вы поступили, позволив ему вторично собрать войско и двинуть его на вас! Кто знает, победили бы вы его, если бы не Бесс? Он-то за золотом не гнался - он окружил Дария и не успокоился, пока не прикончил в ратном поединке. И что же вы сделали со своим боевым товарищем? Привязали к согнутым соснам и отпустили веревки! Жестокая награда для того, кто делом доказал свою преданность! Врагов-то вы награждаете за предательство, ведь оно помогает вам вырвать победу, а друга за преданность наказали. Конечно, иначе бы ему досталась вся слава победителя, а так он - ослушник, а победители вы. Он жесток, он копьем убил сражающегося царя, а вы благородны, вы схватили человека, который и не думал сопротивляться, полагая, что находится среди друзей. Предательство врагов вам милей излишнего усердия друзей. Слава друзей вам встает поперек горла, потому что отнимает часть вашей славы. Зато уж не знаете вы пощады тем, кто боролся с вами, кто защищал свою землю, кто проявил отвагу в битве - тех вы казните из страха, что они отомстят, а чтобы не нашлось у них последователей, придумываете вы жестокие казни и устраиваете их публично. Вы и ваш предводитель рядитесь в одежды варваров и сами на варваров становитесь похожи! Видно земли здесь холоднее, даром, что движемся мы на юг! На родине вам хватало потрепанных плащей, а тут под тремя коврами возлежите во время пира? Что ж не удивительно, что сердца ваши замерзли. Что вас толкает вперед? Жажда подвигов? Отнимаете вы у побежденных то, что самим вам и не пристало и не нужно, а когда отяжелели от награбленного, сожгли повозки вместе с трофеями вместо того, чтобы оставить бедным. Куда вы идёте, зачем? Что несёте вы покоренным народам? Для того ли вам рожали ваши матери, чтобы вы стали трусливыми убийцами, несущими смерть во все концы света? Отцы ваши для того ли учили вас...
      - Замолчи! Хватит! Что ты мелешь?
      - Прости, Александр, я по приказу твоему упражняюсь в красноречии. Ты велел явить тебе искусство риторики...
      - Дерзкий! Ты полагаешь, что я стану это терпеть? В твоих словах больше ненависти к македонцам, чем искусства риторики!
      - Казнить его! Побить камнями! Привязать к коню и протащить по степи! Распять негодника!!!
      - Молчать! Прочь от него! Я ещё не решил, как его наказать, и без моего решения ни один волос не упадет с его головы... Послушай, Каллесфен, ты ведь не думаешь так, как говорил? Ты же пошутил?
      - Александр, я лишь приводил аргументы. Ты велел унизить македонцев - и я повиновался.
      - Ты слишком хорошо повиновался. Как смел ты возвысить голос против меня и моей гвардии? Видать, ты совсем отупел от вина! Благодари небо, что нынче праздник и я не расположен его омрачать. Ступай прочь, дерзкий, и горе тебе, если попадешься мне на глаза прежде, чем я пошлю за тобой!
      - Были люди и более великие чем ты, Александр, однако и они умерли...
      - Казнить его надо! Он, и его дядя, Аристотель, слишком дерзки стали.
      - Аристотель - мой учитель, не забывай об этом!.. Аристотель далеко, он многого не видит. Да, он виноват передо мной в том, но не в том, что осуждает меня, а в том, что правила, которым обучал меня, предал огласке, написав об этом книгу... Да и не о нем сейчас речь. Скажи-ка, есть ли правда в словах Каллесфена? Ты тоже так думаешь, как он?
      - Он дерзок и глуп. Его следует наказать, чтобы другим неповадно. И сам он будет виноват в своей участи, коли отважился дерзить богам, попирать славу великой гвардии и смущать своими речами умы молодых солдат!
      - Император, не слушай дурных советов. Не пристало воину расправляться с философами. Взять его под стражу - дело верное. Ну, а коли случится с ним какое-нибудь несчастье, так уж это не твоя вина.
      - Ну так я не желаю больше слышать его имя.
      - Воля твоя, Александр. Ты о нем больше не услышишь.
      ***
      - На днях письмо принесли мне... Аристотель... Интересуется, как его племянник, жив ли?
      - Великий император, он... после пира...
      - Что? Убит?
      - Умер... от ожиренья ... и от вшивой болезни.
      - Ну так и отпиши об этом Аристотелю.
      * * *
      - Как ты думаешь, Матфей, велик здесь Александр?
      - Уж и не знаю...
      - Думается мне, что не ради его славы здесь этот рассказ.
      - Разве не врага он прогнал?
      - Не только прогнал. Великому надо быть осторожным в словах. Слишком хорошо его подчас понимают.
      - Ведь тот обличал его!
      - Враг не тот, кто за вину упрекает, враг - кто за плохое хвалит, от достойного удерживает.
      - Прав ты, Учитель.
      * * *
      - Зачем, женщина, ты вылила на голову Учителю целую склянку мирра?
      - Оставь её, Иуда. Она выражает свои чувства, как может.
      - А тебе это нравится?! Разве подобает тебе поощрять поклонение себе? Разве не скромности ты нас учил?
      - Послушай, Иуда, ведь я хочу людей научить жить иначе. Но если я несу им учение, я должен быть им понятен. Значит на их языке я должен говорить с ними. А для этой женщины учение только тогда правильное, когда излагающий его в её глазах велик.
      - Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?
      - Видишь ли, друг мой, скромность предполагает умолчание о себе, о своих замыслах и чувствах. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.
      - Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?
      - Я бы и рад оставаться в тени, но я выбрал иной путь.
      - Разве не своим примером следует учить людей благородству души?
      - Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.
      - Для себя у тебя другая правда?
      - Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?
      - Да, речами ты не таков, как все мы.
      - Значит, и поступки у меня должны быть иными.
      - Ты хочешь, чтобы тебя называли богом?
      - Они уже называют меня так, прислушайся, Иуда.
      - И тебе это нравится?
      - Нет. Но я предпочел бы, чтобы они поклонялись доброму слову, а не звонкой монете, призыву к любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.
      - Не дорожишь своей душой?
      - Моя жизнь длинна и она не здесь вся - большая её часть осталась там.
      - Как тебя понимать?
      - Я пришел оттуда и туда бы я хотел уйти. Если бы это свершилось, многих из вас я хотел бы взять с собой, чтобы при этой жизни вы увидели истинное царство разума и справедливости.
      - Ты указываешь на небеса.
      - Куда же мне указывать? Я о том и говорю.
      - Ты говоришь загадками, ты позволяешь себя называть богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!
      - Не смею я её ругать. Я её благодарить должен - если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это даже лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.
      - Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!
      - Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.
      - Нет, погоди! Объясни мне - как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим - разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!
      - Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.
      - А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.
      - Когда я умру - что сделаете вы с телом моим. Иуда?
      - О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?
      - И все же - если бы я умер - ты бы пожалел мирра на мою голову?
      - Как ты мог такое помыслить, Учитель?
      - Говори!
      - Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти - мы же тебя так любим, Учитель!
      - Ну так вот что: когда я умру - не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти - она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым - мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.